раздался звон, потом писк. Тело стало ледяным. Я чувствовал как холод
подбирается к самому сердцу. Прошептал застывающими губами:
- Но должен же быть какой-то выход?
Ледяная лапа слегка разжалась на сердце. Я вздохнул судорожно, тьма
слегка очистилась, но во внутренностях оставался холод смерти.
- И все-таки мне повезло, - прошептал я, - ведь не родился же во
временя Ивана Грозного?.. Висел бы на дыбе, ломали бы мне кости, Но не
повезло, что не родился в далеком будущем. Там, где уже знают ответ на
вопрос, над которым ломаю голову. Если бы родился в будущем, то... может
быть, был бы уже... бессмертным.
Последние слова я почти прошептал, чувствуя страх и тоскливую
безнадежность.
Я закрыл глаза, т.е., сомкнул веки, надвинув их сверху и снизу на
глазное яблоко, и весь этот красочным мир исчез. Это было так неожиданно,
словно я не проделывал это миллионы лет раньше, что я даже отшатнулся от
внезапно прыгнувший на меня тьмы. Смотрел-смотрел, пока в глазных яблоках
не защипало, веки опустились сами. На этот раз силой мышц я удержал их в
таком положении, глазное яблоко зашторено, сердце застучало чаще, а я
напряженно всматривался в это черное ничто с возникающими белесыми тенями.
Они тут же растворялись а другие возникали то здесь, то там в этой странной
темной бездне.
Выходит, когда я закрываю глаза, весь мир исчезает. Остаются только
шум от проезжающих машин, далекая перекличка поездов и команды диспетчера с
Белорусского вокзала, сработавшая сигнализация автомобиля...
Не открывая глаз, я плотно всадил указательные пальцы в уши. Тут же
все звуки оторвались. Я находился в темной пустоте, где мир исчез с его
домами, реками, объемами и даже звуками. Лишь напряжение мышц в ногах
показывало, что я стою в этой пустоте, что у меня есть тело, что я нахожусь
на твердом.
Страшась потерять мысль, что может привести к открытию, я поспешно
вернулся в комнату, лег на диван. Постарался сделать дыхание ровнее, пусть
сердце так не колотится, снова закрыл глаза, на уши одел наушники с
отключенным микрофоном.
Не сразу перестал чувствовать тело. Но в конце-концов... Я повис в
темноте, в темноватой бездне. Холодок ужаса медленно разливался по
внутренностям... или что там у меня?.. и кто вообще я?.. Я - мысль, что
существует, а все остальное - мои ощущения. Когда я ухожу с балкона, то
исчезает город, когда закрываю глаза, исчезает и вся комната, исчезает весь
мир. Значит, этот мир - всего лишь мои ощущения, а на самом деле его нет.
Он возникает, когда я открываю глаза!
Резкий неуместный звонок прорезался в сознание. Еще не сообразив, что
делаю, я вскочил и поспешил к двери, заглянул в глазок... вернее, это все
заучено проделало мое тело, мой разумоноситель, пальцы оттянули защелку
замка.
По ту сторону стояла улыбающаяся Юля. Плечи ее загорели больше, чем
лицо, молодая кожа шелушилась словно у молодой красивой змейки, что
поспешно меняет кожу как условие роста.
Она засмеялась:
- Ты что, спал?.. Я уже собиралась уходить.
Я машинально отступил, она вошла, обдав волной хороших духов,
свеженькая крепенькая, в коротенькой юбочке, с открытой спиной, почти
голенькая, но у нее эта нагота скорее откровенность спортсменки, чем
эгбиционистки.
Ее глаза быстро скользнули по комнате, проверяя как разбросана одежда,
мимоходом заглянула на балкон, как бы случайно толкнула дверь в ванную, и
лишь тогда, не обнаружив следов другой женщины, улыбнулась еще
очаровательнее:
- Я тебя не из туалета выдернула?.. Тогда пойди хоть воду спусти.
- А что, запах?
- Да нет, туман, туман...
Она подошла вплотную, заглянула мне в глаза. Я помнил этот взгляд, а
моя беда еще в том, что так и не научился отказывать женщинам, из-за чего
нередко попадал в разные ситуации. Сейчас утряслось, Лена принимает меня
таким, каков есть, устои этого образования, именуемого здесь семьей, сейчас
не те, что были у наших родителей. Хотя вот сейчас мелькнула странная
мысль: все постоянно твердят всюду, что надо быть такими, какие есть. Людей
тоже надо принимать такими, какие есть. И самим нужно быть такими, какие
есть. И все надо принимать таким, какое есть... Но как же тогда стремление
к совершенству? Как тогда быть с простейшей учебой в школе или универе,
которая все же меняет человека?
И что на самом деле лучше: быть самим собой, вот таким вот, или же
стать кем-то?
- Ты о чем задумался? - спросила она с интересом. - Ты и вдруг
задумался?
- А что, - спросил я, - я никогда не задумывался?
- Да вроде бы нет... Тебе все просто и ясно. За что тебя и любят. Ты
как американский президент, тот всегда безмятежно ясен.
Я пробормотал:
- »Тот, кто безмятежно ясен, тот, по-моему, просто глупј. Кто-то из
великих сказал, не помню. Я глуп, да?
- Не бери в голову, - заверила она. - У тебя все есть, ты здоров и
даже по-мужски красив. Чего тебе еще надо?
- А черт его знает, - ответил я я с досадой, уже не понимая кто
отвечает, моя разумоноситель, или же я сам. - Хочу понять мир, к котором
живу.
Она сказала саркастически:
- Скажи еще, что желаешь знать, кто ты сам и зачем живешь?
По спине у меня скользнула огромная холодная ящерица, пробралась во
внутренности. Я замер, превратившись в льдину. С трудом разлепил смерзшиеся
губы:
- А что... уже кто-то пытался... узнать?
Ее смех раскатился по комнате как сотни стеклянных шариков. Алые щечки
стали еще ярче, а в глазах прыгали веселые кузнечики.
- Нет, ты просто прелесть!
- Еще какой, - согласился я. - И что же?..
- Ну, начиная от того, что человек - это двуногая птицы без перьев...
именно так, вроде бы, определил Аристотель, до голой обезьяны, как
предложил называть человека англичанин Дезмонд Моррисон. Извини, у меня
именно на Дезмонде начались первые менструации, и тогда, сам понимаешь, мне
стало не до наук. Да и вообще, у меня так быстро отросли эти сиськи... как
ты их находишь?.. ага, по глазам вижу!... так что все знания я с того
времени получала в темных подъездах, на подоконниках, в постели папочки
моей подруги, в ресторанах... Вот стану вся в морщинах, тогда, может быть,
вспомню философию...
Ее личико на миг стало грустным, а я в страшном прозрении увидел на
миг ее лицо таким, каким будет лет через пятьдесят. Страшное и сморщенное,
в глубоких морщинах вокруг беззубого рта, омертвевшая кожа покрыта
старческими коричневыми пятнами, на носу безобразная бородавка с торчащими
волосами, длинными и жесткими на вид как проволока, с металлическим
отливом...
Я вздрогнул от ее встревоженного голоса:
- Что с тобой?
Губы мои, тяжелые как Баальбекские плиты, не сдвинулись, а слова
выползли плоские и безжизненные как немертины:
- Ни... че...
Я умер на полуслове, ибо ее старческая плоть на моих глазах опала, я
увидел серые мертвые кости, скрепленные в черепе. Из пустых глазниц на меня
жутко смотрела тьма. Страшная нечеловеческая тьма. Неживая тьма. Третья
дыра с неровными краями зияла чуть ниже, посредине, а челюсти выдвинулись
крупные, хищные, с остатками истертых, изъеденных зубов...
- У тебя ничего не болит?
Ее звонкий голосок выдернул меня из страшного мира как рыбку из пруда
сильная рука рыболова. Тьма разом ушла в стороны, а эта хорошенькая юная
особь, которой так далеко до старости... если мерить сроками жизни бабочек
или инфузорий, встревожено смотрела на меня большими испуганными глазами.
Я мотнул головой:
- Не боись... Я к наркоте не притрагиваюсь.
- Точно?
- Точно, - заверил я сипло. - Точно...
Но голос мой дрожал и прерывался, словно огромная лапа гориллы сжимала
мое горло.
Она крутнулась на одной ноге, скользнула на кухню. Я слышал как
хлопнула дверка холодильника, потом был щелчок, звон стакана, звук льющейся
жидкости.
- Может быть, - донесся ее голосок, - тебе водички?
- С чего вдруг?
- Ты так побледнел... А в кино всегда предлагают воды.
- А себе налила соку? - уличил я. - Нет уж, ищи других кисейных
барышень.
На столе уже стояли два стакана с оранжевой жидкостью до краев, "с
горкой", до чего же плотная здесь пленка поверхностного натяжения, Юля
хихикала, довольная, что обманула, она ж сразу налила оба стакана
апельсиновым соком, тонкие пальчики обхватили стакан, понесли к розовым
губам.
Я стиснул зубы, стараясь не видеть как эти тонкие пальчики превратятся
сперва в сморщенную кисть старухи, а потом и вовсе плоть опадет, оставив
голые кости... вернее, ее сожрут могильные черви, оставив кости...
Холодный сок приятно ожег горло, провалился в пищевод. Я неотрывно
смотрел в ее нежное лицо, заглядывал в блестящие смеющиеся глаза,
старательно любовался нежным румянцем, усиленно двигал ноздрями, улавливая
ее зовущий запах молодой и полной юной жизни самочки, мой разумоноситель
проснулся и начал отзывать массу крови из головы, перенаправляя поток
горячей тяжелой жидкости ниже, к развилке.
яяяяя
Отдышавшись, я некоторое время еще лежал, крепко держа ее в объятиях,
хотя мой инстинкт требовал вскочить, ведь главное дело сделано, к этой
самке интерес уже утерян, мое семя в ней, надо другую, а сперва поесть...
но я, повинуясь более высоким рефлексам, уже приобретенным, все сжимал ее
разогретое тело, ибо в ней волна затихает медленнее, а по сегодняшним
ритуалам разумоносителей сразу вскакивать и одеваться уже считается
грубостью.
Тяжелая кровь быстро покидала чресла. Первая волна ударила в голову, и
я сразу же ощутил стыд и потребность заняться чем-то более высоким, нужным.
Ведь семя уже в ней, в теплом лоно самки, а мне теперь надо бдить и
охранять, добывать и расширять власть и место пастбищ...
Тьфу, я же не зверь и даже не кочевник, все теперь иначе, а в ее лоно
нет никакого семени. Это называется безопасным сексом, инстинкты обмануты,
но теперь кровь прилила уже не к гениталиям, а к коре головного мозга, и я
спросил, все еще поглаживая ее потную кожу:
- Так что ты говорила... про Аристотеля?
- Про Онассиса? - переспросила она, не открывая глаз. Потом ее веки
поднялись, открывая изумительно красивые глаза, чистые как белоснежный
фарфор с едва уловимой голубизной, крохотными кровеносными жилками, а
радужная сетчатка излучала нежный голубой свет. - Или его наследников?
- Нет, про другого, - сказал я с неловкостью. Поторопился, она еще не
вышла из сексуального состояния, - Про того, который учил Александра.
Она скосила глаза, юная мордочка смешно сморщилась, я поспешно отогнал
образ сморщенной старческой плоти с дряблой кожей и склеротическими
пятнами.
- А... тебе духовного восхотелось!
- Ну...
- Да не стесняйся, я ж читала про особенности мужской потенции.
Ощущение бесцельно потраченного времени, потребность вскочить и мчаться на
охоту... Ах ты зверь с высшим образованием! И гениталиями. Ладно, а почему
бы тебе тогда не рассмотреть такую модель... Существует некий мир.
Совершенный и единственный. Он отбрасывает тени. Одна из этих теней - наш
мир. В этом мире существуют люди, которые пытаются отобразить мир в
картинах, фото, кино, музыке... Это уже тени самих теней, понимаешь?
Я попытался представить такой мир, тут же неприятный холодок сперва
коснулся шеи, словно незримый зверь обнюхивал мне затылок, потом ледяная
струйка пошла просачиваться в позвоночник.
- Здорово... - прошептал я. - Это ты сама придумала?
Она оскорбилась:
- Ты что же, не считаешь меня красивой?
- Да нет, что ты...
- Так зачем же приписываешь мне такие умности?.. Просто мне повезло...
или не повезло, как смотреть, родиться в старой профессорской семье. Все
эти аристотели и платоны с детства... А в школе хоть и не была отличницей,
но серебряную медаль получила. И еще помню кое-что из школьной программы о
философии Древней Эллады. Это так называемый мир идей Платона, не слыхал?
