-- Я здесь поставлю свою конюшню, -- ответил мужчина
гордо.
Он удалился, прохожие начали расходиться. Женщина, что
указывала на кузницу, подошла к Олегу. Глаза ее были печальные.
-- Ты его гость?.. У Горнила горе, но он такой, тебе не
покажет, чтобы не огорчать.
-- Ему придется уйти?
-- Да. А то и вовсе из города.
-- Может быть, -- сказал Олег задумчиво, -- это и хорошо.
Человек должен видеть мир. Особенно мужчина. Правда, Горнило не
похож на тех, кто любит ходить даже на соседнюю улицу. А
правда, что у него отец был богатым купцом?
Женщина скорбно улыбнулась:
-- Не просто богатым.
-- Да?
-- Очень богатым! Но он оставил все свои земли, дома,
стада, все-все имущество -- другим.
-- Он не любил сына?
Она в растерянности пожала плечами:
-- Да нет, любил... Мне было уже двенадцать лет, когда он
умер, а Горнилу было десять лет... Отец всегда с ним играл,
учил грамоте, но когда пришла пора помирать, он собрал всю
родню, а это чуть ли не треть восточной части города, и сказал:
"Пусть моя родня, где расположены мои земли, мои дома и мои
стада, возьмет из них все, что пожелает, и пусть все, что
пожелает, отдаст Горнилу". Ну, понятно, что они взяли себе все,
не оставив ему ничего, кроме самого жалкого клочка земли, где
теперь его лачужка. Да и ту уже, считай, отобрали... И кто бы
отбирал! Если чужой, то как-то понятно, но когда родной дядя?
Она сердито плюнула под ноги, застеснялась и, за-крыв лицо
платком, поспешно засеменила вдоль улицы. Олег проводил ее
задумчивым взором, посмотрел на небо, солнце уже высоко, мысли
вернулись к книге на дне мешка, и ноги сами понесли обратно в
дом.
Горнило вернулся перед обедом. Усталый, пропахший горячим
железом и покрытый копотью, обрадовался, увидев Олега:
-- Решил задержаться?.. Вот и хорошо! Гость в дом -- бог в
дом. Отдохни, я сейчас принесу холодной воды из колодца, а хлеб
и сыр у нас еще остались...
-- Я воды уже принес, -- сообщил Олег. -- После обеда я
пойду, но сперва хочу дождаться возвращения твоего дяди.
Горнило помрачнел, глаза его погасли. Молча подошел к
кадке с водой, долго плескался. Смывая пот и копоть, из-за
которой и получил прозвище, вытерся насухо, глаза прятал, а
голос прозвучал приниженно, словно это он сам совершил
недостойное:
-- Я все-таки думал, что мой дядя не станет вот так... Он
сказал, что приведет власти?
-- Ровно в полдень, -- подтвердил Олег.
Горнило сел за стол, локти разъезжались на столешнице,
словно держали непомерную тяжесть. Губы раздвинула виноватая
улыбка:
-- Прости, я не хотел, чтобы ты знал о моих бедах. У тебя
тяжелая дорога, ты должен уходить с легким сердцем.
Он умолк, брови его начали подниматься. С улицы нарастали
голоса, крики, затем послышались тяжелые шаги, когда в ногу
идут гридни в тяжелых доспехах. В дверь требовательно
постучали. Горнило медленно поднялся, на лице было обреченное
выражение.
Олег встал легко, в два шага пересек комнату. Дверь
распахнулась, он вышел за порог, щурясь от яркого солнца. Улицу
запрудил народ, а впереди стоял тот самый грузный человек,
одетый еще богаче. За его спиной пятеро стражей, а с ними
немолодой угрюмый человек, явно из числа княжеских управителей.
За спиной Олега появился Горнило, вышел и встал рядом.
Дядя закричал гневно:
-- Ты все еще здесь?.. Нет, мое терпение лопнуло! Я
помогал тебе, как мог, но сейчас не могу больше разоряться.
Этот дом и этот участок земли теперь мои, ибо ты брал деньги
при свидетелях, уважаемых людях, и они подтверждают!
Угрюмый управитель нехотя кивнул, он смотрел на Горнила
сочувствующе, но правда есть правда, на ней общество держится.
Горнило развел руками, Олег ткнул его в бок, шагнул
вперед:
-- А теперь послушайте меня!..
Голос его был сильный, злой, легко перекрыл шум, даже
крики разносчиков на близком базаре. Все взгляды уставились на
этого красноголового чужака, молодого, но с таким суровым
лицом, что каждый дал бы ему лет вдвое больше.
-- Ты кто? -- крикнул дядя рассерженно. -- И чего
вмешиваешься?
-- Я тот, -- ответил Олег, -- кто умеет слушать. И умеет
понимать простые вещи. Сложные пока нет, а вот простые... Когда
отец этого человека умирал, что он сказал?
Все непонимающе смотрели, потом Олег увидел, как у многих
губы зашевелились, многие бормотали слова умирающего купца,
пытаясь отыскать в них скрытый смысл, потом снова уставились на
него с недоумением, что быстро перешло в подозрение.
Олег вскинул руку:
-- Напоминаю! Он сказал: пусть моя родня, что живет на
моих землях, возьмет все то, что пожелает... так он сказал?..
вот-вот, а дальше он сказал, что пусть то, что они пожелают,
отдадут Горнилу. Зачем он так сказал? Да потому, что его
любимому сыну Горнилу было тогда лишь десять лет, сам он
распорядиться не сумел бы, а попроси умирающий распоряжаться за
Горнила его родне, вашей жадной стае, вы ж все равно растащили
бы так, что у него не осталось бы и этой лачуги! Потому купец,
зная вашу жадность, а жадность ослепляет, составил свое
завещание так, чтобы вы считали его имущество своим
собственным, заботились о нем, берегли и умножали. Но вот
сейчас Горнило уже окреп, умеет отличить правду от кривды, его
любят в городе за трудолюбие и честность... и, я думаю, пора
вам всем, жадный вы и слепой народ, узреть истинный смысл
завещания. Повторяю, воля умирающего была такова: пусть родня,
что живет на его землях, возьмет все то, что пожелает, а все
то, что пожелает, отдаст Горнилу. Так что дядя прав, эта лачуга
-- отныне его. Но все его земли, как и остальной родни, весь
скот, все дома и все, что в них, отныне принадлежит этому
человеку! Горнилу Закопченному!
Он видел, как на него смотрят как на сумасшедшего, даже по
спине пробежал холодок, что на этот раз камни полетят
покрупнее, иные не понимают даже простых истин, но вдруг
угрюмый управитель улыбнулся, весело и удивленно посмотрел на
Олега, что-то сказал стражу. Тот вскинул брови, затем внезапно
захохотал, толкнул другого. В толпе кто-то сообразил тоже,
начал возбужденно объяснять другим. Головы качались,
послышались удивленные вскрики, аханье. Смех, громкие
восторженные вопли, а дядя растерянно оглядывался, все еще не
понимая, ибо жадность ослепляет, потом к нему наклонился один
из родственников. И Олег видел, как румяные щеки дяди покрыла
смертельная бледность.
Управитель шагнул вперед, повернулся к толпе лицом и
вскинул руки:
-- Слушайте все!.. Как управитель и городской судья,
свидетельствую, что истинный смысл завещания состоял... состоит
в том, что родня должна была сразу же отдать Горнилу то, что
желала себе. Но они, ослепленные жадностью, не поняли
завещание... не захотели понять, все забрали себе. Посему все
надлежит вернуть кузнецу Горнилу по прозвищу Закопченный... не
думаю, что он долго проносит это прозвище... а также Горнило
вправе потребовать у ответчиков пеню за пользование своей
землей, своими стадами, своими домами.
Горнило стоял ошарашенный, жалко хлопал глазами. Ему
весело орали, лезли поздравлять. Городская стража сдерживала
людей, на случай если Горнилу надо отвечать, а один с длинной
седой бородой сказал с горечью:
-- Как же нам должно быть стыдно, что мы такие... А со
стороны-то все видно!
-- Со стороны всегда виднее, -- крикнули из толпы,
оправдываясь.
-- Но мы помнили эти слова двадцать пять лет, -- сказал
старик. -- Повторяли их, удивляясь черствости отца, обделившего
собственного сына, но не заметили второй смысл, более важный...
Почему? Да потому, что все мы желаем для себя то, что должны
желать для других.
-- Такова порода людская...
-- Да, но если это знать, если это помнить, то можно...
Олег не дослушал, незаметно отступал, спина его уперлась в
дверной косяк, он вдвинулся в проем, тихохонько затворил дверь.
В комнатке было чисто и свежо, он на цыпочках перебежал на
другую сторону, вылез в окно, двор мал, зато задами можно вовсе
выбраться из города, а когда Олег перелез через пару плетней и
один забор, ощутил, что теперь может спокойно предаться
размышлениям, восторженная толпа не помешает.
Из этого случая, подумал он хмуро, можно сделать и другой
вывод, более глубокий: иные вещи даются нам только на время, но
мы этого не знаем. И не только вещи, но и чувства, желания,
страсти... Можно и третий, совсем уж глубокий: когда поймешь,
что владеешь чужим, тогда только и верни истинному владельцу...
Но это уже заумно, а пока что предстоит самому понять какие-то
простейшие истины, а потом еще убедить самых могучих колдунов
им следовать!
Он уже видел широко распахнутые ворота, оттуда из зеленого
простора взъезжали тяжело груженные телеги. Стражи ворот
заспорили с возчиками о мыте, Олег решил было, что его уход
останется незамеченным. Хоть и рыжий, но у всех сперва дело, а
уж потом удовольствие -- швырнуть камнем в рыжего, однако сзади
застучали копыта, он отступил, давая дорогу, но сердце сжалось,
предчувствуя неприятности.
Всадники догнали, загородили дорогу. Следом подъехала
открытая повозка, возчик рывком натянул вожжи. Кони захрапели и
остановились, роняя пену. Из повозки на Олега смотрел грузный
человек, которого называли управителем города, он же в случае с
Горнилом выявил себя еще и как городской судья.
-- Меня зовут Миротвердом, -- назвался управитель. -- Я
занимаюсь этим городом в отсутствие князя. Да и при нем... ибо
он то расширяет пределы, то занят охотой, то на скачках... Ты
сделал доброе дело, незнакомец! Горнила все знали и любили за
добрый нрав. Он всегда готов отдать последнюю рубашку.
-- Случайно, -- пробормотал Олег. -- Просто, как там
сказали, со стороны виднее.
-- Может быть, -- согласился Миротверд. -- Может быть,
просто повезло. Но может быть и так, что у тебя дар замечать
то, что не замечают другие?
-- Вряд ли, -- ответил Олег горько. -- Скорее у меня дар
не видеть то, что ясно каждому.
-- Тогда ты мудрец, -- сказал управитель с веселой
уверенностью.
А дружинник добавил знающе:
-- Вы ж все, глядя на звезды, в ямы падаете.
Миротверд захохотал, словно Олег пошутил, хотя лицо этого
молодого волхва было невеселое.
-- Ладно, -- сказал он, отсмеявшись, -- у меня есть тут
одна заноза... Не разделишь ли со мной трапезу?
Олег оглянулся на рослых гридней. Не слезая с коней, они
беседовали со стражами ворот, но взгляды всех троих были
направлены в эту сторону.
-- У меня есть выбор? -- поинтересовался Олег.
Миротверд с сожалением развел руками:
-- Увы... есть. Ты восстановил справедливость, ничего не
нарушив, ничего не сломав. К сожалению, у меня это удается чаще
всего кнутом и плетью, а то и виселицей. Конечно же ты волен
отмахнуться от нас и идти своей дорогой, а мы только извинимся
вдогонку, что побеспокоили.
Олег всмотрелся в лицо этого явно неглупого человека. Явно
не врет, не станет ради минутной выгоды портить о себе мнение
как о человеке справедливом. А может быть, и в самом деле не
подлый, что удивительно для человека в его должности.
-- Ладно, -- сказал Олег, -- говори. Но я не могу
задерживаться. А из города должен уйти прямо сейчас.
-- Понимаю, -- кивнул Миротверд, -- от попоек голова
болит, а после такого случая выпить придется море... Эй,
ребята! Коня нашему другу!.. Ты-то хоть на коне ездить умеешь?
