неуклюже, умолк, потому что даже самому не все казалось
понятно, почему себя видишь так, а другие тебя зрят иначе, ждут
от тебя чего-то. -- Может быть, эта пташка увидела больше?
Она ответила с достоинством и гордостью владельца чудесной
птицы:
-- Да, потому ее и запускаем. Но слова твои непонятны...
Может быть, тебя слишком сильно по голове стукнули?
Воевода смотрел ревниво, сопел сочувствующе. Не утерпел,
вмешался:
-- Крутогор его даже ни разу!
-- Не сейчас, а раньше, -- живо возразила она. -- Не мог
же такой герой дойти до терема, ни разу не подравшись? Они же
все дерутся. Чем сильнее, тем дерется больше. Вот и дошел до
нас уже стукнутый.
Воевода сказал твердо:
-- Стукнутый или не стукнутый, какая разница? Для мужчины
это не важно. Отныне он щит и меч княжества. А что стукнутый,
так даже лучше. Не до пиров и бесед будет. Стукнутые только и
думают, как бы стукнуть других, днюют и ночуют на кордонах,
супротивников ищут...
-- Он должен править, а не спать на казачьей заставе, --
возразила она гневно.
Воевода прикусил язык, поклонился, отступил. Но в его
глазах Олег читал скрытую уверенность, что настоящие мужчины,
да еще стукнутые, недолго остаются в женских постелях.
Внезапно словно что-то сломилось в напряженном теле юной
Бруснильды. На лице появился испуг, Олег даже отшатнулся, когда
она с детским криком бросилась ему на грудь. Ее тонкие нежные
руки обхватили его шею.
-- Не исчезай!
-- Что... -- пробормотал он, -- что случилось?
В ее больших серых глазах появились слезы. Пухлые губы
задрожали, на лице выступило такое отчаяние, что у Олега
запершило в горле.
-- Вдруг почудилось, -- прошептала она со страхом. Из глаз
выкатились две крупные слезы, проползли по бледному лицу,
оставляя мокрые дорожки. -- Вдруг стало так страшно... что ты
исчезнешь так же внезапно, как и...
-- Я не призрак, -- пробормотал он.
Она слегка отстранилась, упираясь кулачками в его твердую,
как дерево, грудь. На мокром от слез личике проступила слабая
улыбка.
-- Это я чувствую. Кто ты, герой? Какого роду-племени?
-- Не здешний, -- ответил он уклончиво.
Воевода нетерпеливо протиснулся через окруживших княжну
бояр, глаза его с чувством собственника осматривали чужака в
одежке дикого лесного человека. Но голос уже был деловым,
хозяйским:
-- Так вот где изюминка зарыта!.. Из Леса, говоришь? Плечи
широки, в руках мощь, а двигаешься как рысь... Да, жить в лесу
-- видеть смерть на носу. Из вас выживают только такие вот,
крупные да быстрые... Как там у вас говорят: береги честь
смолоду, коли рожа крива. Все-таки рыжий... Но все равно,
обижайся или не обижайся, но сразил ты Крутогора больше по
счастью. Он просто не ожидал от тебя ни такой силы, ни
верткости. Хоть и подлый был человек, но витязь великий...
Завтра подберем по тебе доспехи. Добрый топор... можно даже
меч, если княжна разрешит, и начнем, начнем...
-- Что начнем?
-- Упражняться, что же еще? -- удивился воевода. -- Сила
еще не все, как и увертливость. Витязю надо знать семьдесят
приемов боя супротив противника с топором и мечом, еще
семьдесят пять супротив оружного мечом, сто четыре -- супротив
двух с топорами...
Олег прервал:
-- Хорошо-хорошо. Завтра, говоришь? Пока подбирай доспехи.
А утро вечера мудренее.
-- Ну тогда до завтра, -- ответил воевода с сомнением. В
прищуренных глазах было недоверие, заспится этот богатырь до
полудня, даже если княжна не допустит до него сенных девок, что
уже при виде такого парня взмокли снизу. Эти простые люди
потому и простые, что останавливаются сразу же, едва видят
накрытый стол и спелых девок. -- Я пришлю за тобой гридней
будить. Вообще-то я не больно жалую опоздунов... э-э, как
говорят наши культурные бояре, опозданцев.
-- Я встаю рано, -- сообщил Олег.
-- Да? -- ухмыльнулся воевода. -- В этом княжестве
по-настоящему рано встаю только я.
Княгиня деловито распоряжалась, к ней подбегали
управляющие, бояре, сотники, но чувствовалось, что она умеет
править умело и уверенно. Однако Олег то и дело ловил на себе
ее взоры, то застенчивые, то умоляющие, а то и вовсе трусливые.
За ним тоже гуськом ходили бояре, ловили слово, он в
последней попытке отбояриться протолкался к ней:
-- Славная Бруснильда! Не делаешь ли ошибку? Все-таки я не
княжеских кровей!
Она просияла:
-- Вот и прекрасно!
-- Почему?
-- Дурни, они ничего не понимают!.. Ты и будешь
основателем великого и славного рода, из которого выйдет много
героев, способных завоевывать княжества, разорять царства,
топтать поля врага и уводить в полон женщин и детей!.. У
каждого княжеского рода основателем был либо простолюдин,
наделенный необычайной силой, либо вообще дикий человек из гор,
леса или песков. Самая большая слава ему, самые красивые песни
ему, самые героические песни и легенды -- о нем!
-- Да брехня это, -- отмахнулся Олег. -- Мне старый
Боромир рассказывал. Это волхв, у которого я учился...
-- Так ты еще и грамотный? -- спросила она с
беспокойством. В серых глазах появилась задумчивость, княжна
прикусила губку, на лбу безуспешно подвигалась кожа, пытаясь
собраться в складки, потом чудесные глаза просияли. -- Пока что
можно об этом никому! И так со всех сторон: почему пеший, что
за мужчина без коня...
-- А что рыжий? -- осведомился он угрюмо.
Она отмахнулась:
-- Это терпимо. И среди рыжих не все уроды. Для мужчины
внешность не главное. Чуть красивше козла -- уже красавец.
Главное, ты здоровый, как сарай. Теперь тебя все боятся, а это
в жизни главное... Эй, девки! Отвести нашего дорогого... гос...
жениха и правителя в его покои! Воды нагреть, перины взбить,
подмести, пол посыпать душистыми травами!
В тереме стояла радостная суета. Челядь спешно готовилась
к великому пиру, во дворе пока поставили походные котлы,
жаровни, торопливо пекли, жарили, варили, вечером на их место
вынесут столы, он видел, как на первом поверхе беспрерывно
грели воду, как цепочкой словно муравьи таскают от колодцев в
расписных ведрах, потом за ним явились сенные девки, щеки как
помидоры, веселые и смешливые, глаза хитрые. Его привели в
светлицу, туда невесть каким образом затащили огромную бадью,
шел пар, вода заполняла до половины, а снизу воду несли еще и
еще.
Его раздели, все со смешками и шуточками, усадили в бадью,
вода не горячая, а как раз чтобы расплыться от удовольствия,
как тесто на середке стола. Его поливали из трех серебряных
ковшиков, со смешками скребли, терли, отмывали, чесали, лезли в
уши, терли, и не только уши. Взвизгивали и сами плескались, он
терпел, сперва напряженный как струна на степняцком луке, потом
сделал выдох и сказал себе: а почему нет?
Глава 11
А почему нет, сказал себе, когда стоял голый в светлице
возле окна, на него падал яркий солнечный свет, а хитрые девки
неспешно вносили богатые одежды. Примеряли, советовались,
заставляли снимать, а лишь затем отправлялись за другими.
Почему не заниматься чародейством, будучи князем? И
учиться проще, князя учить не так, как ученика... У него сотни
слуг, готовых выполнить любое повеление. Враги будут
страшиться, а друзья искать его защиты...
Из раскрытого окна доносились хриплые вскрики воинов.
Усталые, мокрые от пота, как мыши, переплывшие реку Даны,
гридни бросались дружно на обрубки дерева, кололи и рубили, а
безжалостный воевода всякий раз находил их промахи. За что в
бою потеряли бы головы, заставлял кидаться на деревянную чурку
снова и снова.
В другое окно тянуло горьковатым запахом смолокурни. Мерно
бил молот, к запаху смолы примешивался человечий аромат
горячего железа. Судя по ударам молота, ковали не мечи, либо
плуг, либо простые подковы.
Олег вздохнул, по телу прошла холодная волна. Это странник
слаб и голоден, как птица, но, как птица, и свободен. А князь
обязан и сам упражняться с мечом, и воинов упражнять, и за
боярами следить, и кордоны укреплять, и подать не упустить, и
пастбища расширить... и много-много такого, что не даст голову
поднять к небу, а не то что раскинуть мыслями о вечном и
нетленном. Мозгами раскинуть может, на то и воин, а вот мыслью
княжеским рылом не вышел.
Ему кланялись уже как князю, что побил самого Крутогора,
это великий герой, конечно, но герою можно шубу с княжьего
плеча и поди охраняй кордоны, чтобы чужих бил, а в своем граде
не буянил, мужних жен не бесчестил. Этого же княжна приветила,
обласкала. Значит, быть под его рукой, так что поскорее бы
присмотреться, угадать, чего от него ждать, на чем можно
проехаться, на чем поймать.
Олег видел везде поклоны, вытаращенные в любопытстве и
почтении глаза. Иные кланялись чересчур усердно, старались
попасться чаще, чтобы заприметил. Он чувствовал, что ему
приятно, ведь это он идет с прямой спиной, а кланяются все, кто
попадается навстречу.
Не поклонится только князь соседних земель... мерзавец,
что он о себе думает или не знает еще о судьбе Крутогора, что
тоже считал себя великим героем? Кто кланяется, к тому милость,
кто не поклонится -- того надо наклонить так, чтобы сапоги ему
поцеловал. И другие князья узрят, что с покорными да послушными
он добр и ласков, а с дерзкими да гордыми, да-да, с теми сумеет
говорить на другом языке.
-- На другом, -- повторил он вслух, чувствуя, как кровь
ударила в голову, а кулаки сжимаются сами по себе. Если
понадобится, то и магия поможет... Что-то умеет и без обучения!
Змея вызвать ли, огненный ветер, а то и землю трескануть...
Трубы гремели все мощнее, громче, в медном реве слышались
ликующие крики победителей, лязг мечей, сухой стук стрел о
деревянные щиты, ржание горячих коней, крики воинов и сладкие
хрипы умирающих врагов.
Вдруг слух болезненно царапнуло. Он вздрогнул, огляделся.
Он стоял с перекошенным лицом у окна, видно и слышно трубачей
на городских воротах, те покраснели от натуги, щеки раздуты,
как переспелые тыквы, глаза от усердия выпучены, как у сов.
Один то ли от усталости, то ли слюней напустил в медное горло,
как голодный пес при виде сахарной кости, но начал выдувать не
в лад с другими. Чуть-чуть, самую малость, Олег чувствовал, что
никогда бы не заметил, не ощутил: ну дудят и дудят, он
различает, только если дудят громко или тихо, а все
оcтальное...
Чертов Таргитай, мелькнула горячечная мысль. Если бы не
донимал их с Мраком своим дудением, то так бы и не учуял сейчас
крохотный сбой, что как по сердцу царапнул и сразу разрушил те
высшие чары, что набрасывают на человека музыка или пение.
В металлической пластине, что заменяла здесь зеркало, он
увидел свое отражение: могучий молодой мужик, взъерошенный,
полный ярости, растущей злобы, уже готовый обрушиться на
соседей только потому, что те вдруг когда-нибудь могут захотеть
напасть на его земли, увести его скот, насиловать его женщин!
Которых может насиловать он сам, как князь, властелин этих
земель, сел, лесов, двух озер, шести мостов!
Насиловать по праву сильного, который даст потомство более
сильное и здоровое, чем все эти слабые людишки...
-- Черт, -- сказал он вслух, -- опять... Опять!
Он закрыл ладонями уши, ноги с неохотой понесли от окна.
Чувство было такое, что отказывается от большого и сытного
ужина, от сеновала с теплыми и сочными девками, а то, ради чего
отказывается, то ли будет, то ли будет что-то такое...
