решил, что древний герой все-таки успел скончаться, пока он
рассматривал его в благоговейной тишине, но выпирающие ребра
все же медленно проступили на сухой коже, долго так выступали,
как толстые прутья на корзине, затем так же очень медленно
опадали. Тяжелые надбровные дуги нависали как уступы скалы, а
глаза прятались в темных впадинах.
Олег чувствовал боль и разочарование, ибо явился с кучей
вопросов, на миг ощутил себя снова учеником волхва, который ни
за что не отвечает, а только ходит хвостиком за Боромиром.
-- Я могу что-нибудь для тебя сделать? -- спросил Олег.
Ничто не дрогнуло, не изменилось, но Олег ощутил, как
тяжелый взгляд из-под опущенных век уперся в него с силой
брошенного дротика, явственно пробежал по лицу, проник
вовнутрь, так же беспрепятственно ушел. Ничто не шелохнулось, а
голос прозвучал как будто прямо в пещере:
-- Ребенок...
-- Я? -- удивился Олег.
-- Ребенок... -- повторил голос, в нем прозвучало слабое
удивление. -- А уже старик... Много же тебе выпало...
Голос утих, Олег ощутил, что на миг очнувшийся исполин
снова уходит в свое забытье, заговорил торопливо:
-- Великий!.. Я пришел к тебе, как твой сын в далеком
потомстве. Неужели ты не поможешь детям своим?.. Я не знаю, что
делать! Мы побили, порушили, свергли, растоптали, сожгли,
уничтожили... Но что строить? Ломать -- ума не надо, а что
дальше?
От отчаяния задрожали губы. Исполин явно уходит из жизни,
из жизни, которую не принимает, которая, судя по его
затворничеству в этой пещере, пошла совсем не так, как он
хотел, и, судя по всему, уже не в состоянии что-то изменить,
повернуть, выправить. Олег чувствовал, как угасает в древнем
герое сознание, затем словно бы вспыхнула слабая искорка, и он
ощутил ответ:
-- Тебе двадцать... ну, чуть больше весен... и уже ищешь,
как... строить?
-- Да! -- выкрикнул Олег. -- Да!
В блеклом голосе, бесцветном, как рожденная в пещерах
рыба, прозвучало слабое удивление или же Олегу так почудилось:
-- Мне... чтобы понять... понадобилось семьсот лет...
Олег отшатнулся:
-- У меня нет столько времени! Время проходит...
-- Не время проходит... -- прошелестело едва слышно, --
проходим мы.
Олег сделал мысленное усилие, такие слова мудрости надо
запоминать, чтобы понять позже. Он сказал просительно:
-- Нас было трое... сильных и... нет, просто сильных. И
когда надо было ломать, то лучше нас, наверное, на свете не
было. Ломать просто, тут все одинаковые. А строить...
Исполин прошептал с горечью:
-- Это мне знакомо.
Олег поперхнулся, он вспомнил, что строил этот велет с
двумя братьями и каким страшным ударом для всех это
закончилось. Для них троих... да и для всего людства, ибо эти
трое и дали начало главным народам на белом свете.
-- Нас тоже было трое, -- признался он. -- Мы не братья,
мы... невры.
Ему почудилось, что веки гиганта слегка вздрогнули.
-- Невры?
Шепот стал чуть громче. Олег сказал торопливо:
-- Да, невры. К которым ты пришел в Гиперборее.
-- Вы... все еще... есть?
-- Не как народ, -- признался Олег. -- После великой
битвы... невров почти не осталось. Основной удар приняли они...
А кто выжил после тяжких ран, остался среди тех племен, где
лечили. Я невр, как и мои друзья, с которыми мы выдрали меч из
руки, занесенной над новым Яйцом. Когда надо было рушить врага,
мы дрались плечо в плечо, но когда пришло время строить... мы
видим грядущий мир по-разному. Я смутно чувствую... нет, это
один из нашей тройки все чувствует как бобер или муравей, а я
хочу понять. Сейчас понимаю, что надо собрать мудрецов, сообща
придумать правильное устройство мира, справедливое для всех
распределение счастья...
Исполин не двигался, но Олег внезапно ощутил, как нечто
теплое коснулось всего его существа. Словно исполин с ласковой
насмешкой слушал лепет ребенка, любовался грустно, понимая
несбыточность детских желаний и неизбежность жестокого
взросления.
Голос прозвучал так, словно Олегу ответил мертвец, чье
тело пролежало в могиле тысячу лет:
-- Нет.
-- Ты не поможешь?
-- У меня... не осталось... сил...
Олег вскрикнул:
-- Ну почему? Встань, встряхнись! Ты же боролся с богом!
Вы, трое братьев, почти построили башню до небес! Ваша мощь и
доныне двигает вашим потомством, которого как песка в пустынях,
как капель в морях...
В пещере стало тяжело дышать. Олег ощутил, как лоб
покрывается каплями влаги. Над ложем с исполином начало
сгущаться темное облачко. Голос был таким тихим, что Олег
половину слов не различил:
-- Нам тогда тоже было... почти как тебе... по двадцать...
А потом...
Голос умолк. Олег вскрикнул:
-- Что потом?
-- Потом... сейчас тебе не понять...
Олег отступил в страхе:
-- Сейчас? Ты хочешь сказать, что и я когда-то вот так...
Исполин не отвечал. Он был жив, но сознание ушло в другие
дали, и Олег в страхе и отвращении попятился. Его трясло, ибо в
словах великого Яфета прозвучала страшная уверенность, что и
он, юный и могучий Олег, полный сил и жажды создавать, творить,
однажды вот так без сил и желаний будет лежать на грубом
каменном ложе, глаза бессмысленно в потолок, борода и волосы
отрастут настолько, что можно будет укрывать свое нагое
исхудавшее тело...
Он бросился прочь, в голове стучала одна мысль: нет, ни за
что. Непонятно, что сломило могучего Яфета, у которого даже
дети боролись с небом. Говорят, старший сын Менетий едва не
разнес там все вдрызг, коварством да предательством удалось во
время сна ухватить его и затащить в тартар, да и то с помощью
страшных сторуких чудовищ, которых страшились даже боги.
Младшему, Атланту, коварством и хитростью возложили на плечи
край небесного свода, он держит поневоле, ибо если свод рухнет,
то выгорят поля, во тьме заплачут вдовы, и кончится земля...
Средний же, от которого и пошел род северных людей, у богов
украл огонь для людей, за что и доныне прикован к самой высокой
горе... Правда, он, Олег, не видел, чтобы кто-то держал край
небесного свода на плечах, но, может быть, он заглядывал за
Край Мира с другого конца, как не видывал и прикованного велета
на горе, а приходилось летать над тем горным хребтом не раз...
Впрочем, в вихре много ли узришь?
Глава 7
Долго пробирался по горным тропкам, страшась попытать
удачи в вихре или даже на спине Змея. Когда оглянулся, гора
Яфета, как почудилось, так же неспешно брела следом. Если вот
так, то к зиме минует горный хребет, а к лету отыщет другого
колдуна... может быть.
На голой каменной плите возникла расписная скатерть.
Странно и дико заблистала золотом посуда, широкие блюда, где
исходили паром только что испеченные тушки молодых гусей, пара
узкогорлых кувшинов с кроваво-красными рубинами по ободку,
братина с выгнутыми бортами, окованными старым серебром.
Он понимал, что еще более дико выглядит он сам: лохматый,
немытый, в грубо сшитой душегрейке из волчьей шкуры, с
истоптанными сапогами. Глаза обыскивают синее небо, а руки
равнодушно шарят по скатерти, не глядя хватают горячие тушки,
рвут, отламывают лапы. Ест, почти не замечая, что ест, хотя
князь или царь, со стола которого все это украдено, жрал бы в
три горла с жадностью, захлебываясь слюной.
-- Да черт с нею, -- сказал он, морщась, все-таки спер,
хоть у царя тащить вроде бы даже почетно, -- этой
справедливостью! Если, как говорит Мрак, сперва решать, с какой
ноги сороконожке... Когда-нибудь и у царя воровать перестанут.
А пока... Что дальше?
На миг мелькнула трусливейшая мысль, от которой скорчился,
как шкура в жарком огне: а не бросить ли поиски истины, не
пойти ли как простой герой завоевывать королевства, захватить
побогаче, взойти на престол и править на радость и счастье
народа... Враги нападут -- перебьет, еще нападут -- сам пойдет
в те земли и захватит для себя, установит справедливые
порядки...
Какие справедливые, подумал горько. Надо сперва придумать
эти справедливые. А справедливость, что висит на лезвии
длинного меча, -- это не та справедливость, которую принимают
мудрые.
Когда пальцы гребли уже по пустой скатерти, глаза уловили
наконец в синеве неба зеленоватую точку. В немыслимой выси
медленно двигался крупный Змей. То ли высматривал добычу, то ли
переселялся в теплые края, но Олег ощутил мощь молодого зверя,
зацепил, из груди выплеснулась жаркая волна, тут же заныло и
болезненно похолодело, но незримая рука дотянулась до летающего
зверя, усмирила, заставила двигаться вниз...
Свирепый холодный ветер пронизывал даже кости, вымораживая
в них мозг. Заснеженные вершинки гор выглядели крохотными
холмиками, зато снизу Змей не виден, меньше селяне расскажут о
крылатом чудовище, что пролетал над их огородами, и если бы не
местный колдун...
Змей ломился через встречную бурю, как брошенный новенькой
катапультой валун. Ветер свистел, под ногами Олега костяные
пластинки терлись и скрипели одна о другую. Он скрючился, изо
всех сил напрягал мышцы шеи и спины, не давая холоду забираться
глубже, вымораживать, как мокрую тряпку, терпел, ибо чем выше
Змей забирается, тем быстрее мчится, уже проверил, хотя пока не
разобрался, почему так...
Вместо бугристых горных хребтов наползла зеленая равнина,
Змей пошел по дуге вниз. Олег вскоре отличал леса от степи и,
когда показалось пятнышко с крохотными ровными квадратиками,
послал Змея к земле еще круче. Если есть распаханные поля, то
есть и люди. Или могут быть.
Когда рассмотрел крохотные домики, Змей тоже понял, что
сядут за лесом, сам торопился, захлебывался слюнями, упорно
ломился сквозь стены густого, как студень, воздуха.
Олег заставил его пройти над самой землей, пряча от
работающих в поле за верхушками деревьев. Что Змея узрят,
ладно, одной похвальбой, как отогнали, больше, но не хотелось
бы объяснять люду, как спасся от чудища с размахом крыльев на
три сарая и курятник.
На диво, на дне мешка затаилось несколько золотых монет.
Настоящих, взятых в разгромленном дворце бога войны. Хотя можно
бы таскать словно бы ниоткуда сундуки с золотом, но прекрасно
понимал, что они исчезают из чьей-то казны, а богатым бывает не
только мерзавец... но и это черт с ним, но одновременно рос
страх, что нарушает что-то важное в мире, рвет или хотя бы
портит какие-то нити, что держат весь мир вместе.
Городок был даже крупным, если считать, что придвинулся
так близко к опасным горам. С другой стороны, горы закрывают от
чужого нашествия, и городок вырос, появлялись дома под крышей
из гонты, уже богатство, в середке настоящий терем в три
поверха, там князь или даже царь, но ему важнее вон тот
просторный дом недалеко от ворот, где ворота распахнуты, а во
дворе ржут и чешутся у коновязи с десяток коней, из кузницы
несется веселый перестук молотков, пахнет как горелым железом,
так и жареным мясом, разваристой гречневой кашей...
Хорошо, подумал он угрюмо, если заранее накопил в себе
мощь, а противник вышел не торопясь. Издалека показывает зубы и
размахивает дубиной. Но если кто-то выскочил из-за угла, то
никакая магия не спасет, не успеешь и квакнуть...
Он знал, что трус, уже не только свыкся, но теперь и
принял объяснение Россохи: он ценнее других, потому так бережет
себя, ибо еще не сделал нечто большего, главного, для чего
рожден, потому не должен ввязываться в пустые драки, где могут
снести голову так же просто, как любому деревенскому дурачку.
