размером, он напоследок трахнул по железному животу. Томас смотрел
ошеломленно, не сразу сообразил, что его дергают, куда-то пытаются тянуть,
как бычка на веревочке. Он ухватил за веревку обеими руками, дернул к
себе.
Деревянная стена с треском разлетелась вдрызг, рассыпая щепки и комья
сухой глины. В облаке желтой удушливой пыли под ноги Томасу и Олегу
выкатились трое обнаженных до поясов монахов -- жилистых, смуглых, в
странных женских юбках. На плоских решительных лицах горели черные, как
терн, глаза, все трое были поджарые, без капли жира. Они крепко вцепились
в веревку, один даже намотал ее на кулак -- огромный, как у новорожденного
англа или славянина.
Томас сдвинул в недоумении плечами, он все еще не разумел чужих
ритуалов, осторожно уронил веревку на пол, где лежали оглушенные монахи,
обошел их по дуге, с Олегом ушли в отведенную им комнату.
Монахи еще долго оставались в груде щепок и комьев глины,
затуманенными глазами смотрели вслед.
Ночью Олег спал неспокойно и слышал, как вздрагивает во сне Томас.
Рыцарь постанывал, ворочался, жутко скрипел зубами. Хрупкие ложа стонали
под не по-монашески крупными телами. Ночь стояла душная, Олег обливался
потом. Хотел встать, помыться холодной водой, но побоялся влезть в
какую-нибудь халепу, нарушить табу или наступить на местную святыню. Все
племена пристрастны к ритуалам, а уж в монастырях в особенности. Лишь на
горьком опыте могло родиться мудрое правило: "В чужой монастырь со своим
уставом не лезь"...
Заснул Олег под утро, когда восточный край неба окрасился красным, а
подхватился как ошпаренный, едва солнце самым кончиком высунулось из-за
горизонта. Томас, уже в доспехах, сидел у двери, бледный и осунувшийся,
смотрел на калику с завистью.
-- На тебе хоть дрова коли, -- сказал он хмуро.-- Чистая совесть, да?
Но для тех двух бойцов, с которыми сейчас надо драться, все равно, что у
тебя на душе. Чтобы выстоять, нам надо иметь что-то кроме чистой совести!
-- У нас есть, -- буркнул Олег.
Он быстро одевался, чувствуя обшаривающий взгляд рыцаря,
профессиональный, изучающий, который сразу отмечает, какие мышцы развиты
поднятием камней, какие упражнениями с мечом, какие бросанием копья, а
какие работой с боевым топором. В глазах Томаса было сомнение, и Олег
хмуро улыбнулся -- не один знаток приходил в недоумение, видя его мышцы.
-- Что у нас есть? -- спросил Томас скептически.
-- Чаша.
Томас пугливо оглянулся, пощупал ладонью мешок, нежно провел пальцами
по выпуклости, следуя изгибам, суровое лицо смягчилось.
В дверь постучали. Томас вытащил из ножен меч, встал слева от двери.
Олег со швыряльным ножом в руке, пересек комнату, отодвинул засов. В
коридоре стоял пышно одетый монах. Лицо его было непроницаемым, в глазах
светилось злое торжество. Он низко поклонился, молча сделал широкий жест.
Сбоку выдвинулся стол на колесиках, кишки в животе Олега невольно громко
квакнули. Расселись, распуская ремни, потирая ладони, переглядываясь и
подмигивая друг другу.
Стол въехал в комнату, следом вошел монах. Пока спешно переставлял
гору блюд на их массивный стол, второй монах, пышный, кланялся Олегу и
застывшему Томасу, стараясь не поворачиваться широким задом, наконец
сказал высоким женским голосом:
-- Старший настоятель нижайше осмеливается осведомиться о здоровье,
хорошо ли почивали и просит отведать нашу скромную монастырскую пищу, что
нам боги послали!
Олег разрывался между желанием сбегать во двор умыться и ринуться за
стол, слышал как Томас пробормотал:
-- Боги послали... Хоть в язычество переходи!
Томас решительно плюхнулся за стол, Олег же стремительно сбежал по
лестнице вниз, ополоснулся у колодца. Томас едва кончил разрезать
молочного поросенка, зажаренного в ароматных листьях, как дверь
распахнулась и свежий Олег с умытыми блестящими глазами бросился через всю
комнату за стол. Томас сглотнул слюну, сказал скептически:
-- Так умываться -- стоило ли начинать? Тоже ритуал?
-- Все-таки умылся, -- возразил Олег.-- А почему не умываешься ты?
-- Я люблю мыться основательно, не кое-как. Всегда моюсь у себя дома
только в озере, что прямо под окнами моего замка...
-- В озере -- это хорошо, -- согласился Олег.-- Но как же зимой?
Томас с небрежностью отмахнулся:
-- Сколько той зимы?
Они похватали истекающие нежным соком мясо, а когда от поросенка
остались несколько раздробленных косточек не крупнее обрезков ногтей,
обомлевший пышный монах слабым жестом велел нести перемену, успев
сообразить, что, пока ее поднимут из кухни, остальные двенадцать блюд с
жареными лебедями, молодыми гусями, лопающимися от набитых под кожу орехов
и прочей всячины останутся пустые -- хорошо, если не изгрызенные. В
северных краях, говорят, даже щиты грызут...
Олег с утра был уверен, что перед предстоящим поединком с настоящими
лютыми воинами кусок в горло не полезет, но, чудные дела ваши, боги, -- ел
в три глотки, чувствуя, как свирепая сила растекается по телу, наполняет
мышцы, заставляет сердце стучать сильнее, а кровь живее прыскать по жилам.
Томас ел, как мужик, позабыв про благородные манеры: хватал обеими
руками самые крупные куски, опережая Олега, выплевывал кости на середину
стола, хотя под столом места было еще вдоволь -- к тому же можно было
бросать в углы комнаты: целых четыре, его губы и пальцы блестели от жира,
слышен был неумолчный хруст костей на крепких зубах, словно работала
камнедробилка средних размеров в ущелье барона Оцета.
Олег дважды пытался оторваться от стола: с полным брюхом сражаться
трудно, но Томас обреченно хлопал по плечу, мол, умирать, так
повеселившись напоследок, а лучшее веселье -- накрытый стол!
Когда очистили стол в третий раз, Олег все-таки поднялся, сказал
пышному монаху твердо:
-- Мы с доблестным рыцарем готовы.
Пышно одетый монах часто-часто закланялся, попятился, задом пихнул
дверь и скрылся в коридоре. Томас вздохнул, начал вылезать из-за стола.
Дышал он тяжело, с натугой, бледное лицо раскраснелось.
Олег хлопнул себя по лбу:
-- Наконец-то сообразил, почему не вылезаешь из железа! Чтоб пузо не
распускать, верно?.. За столом меры не знаешь, а панцирь норму блюдет,
угадал?
Томас с неудовольствием повел очами, взял из угла меч в ножнах, одел
перевязь. Олег тоже перепоясался мечом, подтянул веревочки, закрепляющие
на спине лук и колчан со стрелами, вышел следом.
Навстречу в сопровождении двух старых монахов поднимался
поддерживаемый под руки старший настоятель монастыря. Завидев две
гигантские фигуры, он остановился, передохнул, низко поклонился. Томас
глухо заворчал, словно за обедом глотал одни булыжники, теперь
перекатываются внутри стального панциря. Олег поклонился в ответ -- спина
не переломится, -- сказал быстро:
-- Мы готовы. А где двое непобедимых... Приехали?
Краем глаза видел, как задержал дыхание и подался вперед сэр Томас,
ловя каждое слово. На худощавом лице рыцаря вспыхнула отчаянная надежда.
Настоятель снова поклонился, еще ниже и почтительнее, сложил руки
ладошками и ответил дребезжаще-тонким голосом:
-- Прибыли поздно ночью. Их встречал почетный конвой.
Лицо рыцаря померкло. Он опустил забрало, и трое монахов некоторое
время видели только синие, как небо, глаза в прорезь стального шлема.
Затем Томас все же поднял забрало, глухо сказал без всякого выражения:
-- Мы с сэром каликой к турниру готовы. Пусть герольд соблаговолит
изъяснить здешние правила и обычаи.
Олег спросил у настоятеля:
-- Хорошо ли смотрели за конями? Если сражаться конными...
Настоятель посмотрел на помощников, те быстро уронили головы, пряча
глаза. Настоятель сложил ладони у груди, низко поклонился:
-- Их уже поймали, они в другой конюшне. Не беспокойтесь, у них самый
лучший овес, ароматные и лечебные травы, родниковая вода...
Олег насторожился, чувствуя недоброе:
-- Что с ними?
Настоятель снова посмотрел на монахов, те головы не поднимали, и он,
вздохнув сказал все тем же тонким дребезжащим голосом, словно звенела
посуда на тряской телеге горшечника:
-- Они... рассердились на что-то. Или пошутили? Зачем-то разбили
стойла, сломали ясли, начали обижать других коней и... трогать молодых
кобылиц. Потом черный жеребец решил почесаться о главный столб, на котором
держалась крыша конюшни, но столб почему-то переломился. Крыша рухнула...
Оба жеребца испугались...
Томас нахмурился, бросил на Олега негодующий взгляд. Его боевой конь,
который не страшился дикого завывания сарацинских труб и жуткого
барабанного боя персов, испугается упавшей крыши! Клевета!
-- Испугались, -- повторил настоятель, не замечая, что нахмурился и
Олег, -- побежали, ударились о стену...
-- Ну-ну, -- поощрил Олег.
-- Стена рухнула. Жеребцы вырвались в сад. За ними и другие, которые
уцелели. Монахи всю ночь ловили ваших коней, но те перепортили священный
сад, который выращиваем три тысячи лет, сожрали небесные розы -- их
принесла от Владыки Небес его прекрасноликая дочь отважному сыну
императора Фак еще на заре времен... Потом ваши кони пили воду из
священного источника, согнали небесных лягушек, что изволили почивать там,
и нарушили тридцатилетнее молчание великого аскета Цоб-Цо-Бэ.
-- И что он сказал? -- спросил Томас с живейшим интересом.
Морщинистое лицо старца стало задумчивым, он поперхнулся, сказал
торопливо:
-- Как могу я, ничтожный червь, запомнить заклятия аскетов? Потом
ваши кони повалили монастырскую стену со стороны священной горы Бу-гор...
-- Опять чесались? -- спросил Томас с беспокойством.-- Сэр калика, не
подцепили они чесотку? Надо проверить.
-- Надо, -- торопливо согласился настоятель.-- Потом разрушили
несокрушимую боевую башню, что простояла две тысячи лет и выдержала двести
три войны, пятьсот восемнадцать штурмов и двенадцать ударов молний...
снова почесались, потом гонялись за молодой кобылицей, которую выращивали
для приезда правителя края, и скушали сад бонсаи -- карликовых деревьев,
приняв их за траву. В конце концов добрались до кладовой, где хранились
все наши запасы вина...
-- Выпили вино? -- ахнул Томас. Он развернулся всем сверкающим
корпусом к Олегу, синие глаза метали молнии.-- Сэр калика, это ваш
непроверенный конь совратил моего честного боевого друга! Мы с ним вместе
прошли огонь и воду, видели Крым и Рим, ночевали под поповой грушей,
вместе штурмовали башню Давида...
-- А здесь он взял ее сам, -- вставил Олег.-- Боевой конь, кто
спорит? Если он не добирался до винных подвалов раньше, то, может быть,
просто случая не было?
Настоятель робко покашливал, наконец вмешался:
-- Вообще-то... ваш жеребец, сэр железный рыцарь, начал лакать
первым... Потому-то удалось обоих наконец изловить и перевести в другую
конюшню... выселив оттуда монахов с их книгами, всю библиотеку, унести
древние манускрипты, ибо белый жеребец упился и лег в луже вина...
-- Пречистая Дева, -- воскликнул Томас в ужасе.-- Это же сколько его
отмывать!
Олег сказал задумчиво:
-- Хорошее, надо думать, здесь вино, если даже кони до бесчувствия...
Где ты говоришь, святой настоятель, эти склады?
Настоятель торопливо шагнул назад, упал бы, не подхвати его под руки
трепещущие помощники.
-- Ваши кони изволили выхлебать все! Теперь спят в библио... новой
конюшне.
Олег прислушался, наконец понял происхождение тревожащего его душу и
сон глухого прерывистого рева. Он хотел заметить ехидно надменному рыцарю,
