-- Мой король, на вас креста нет... А я принес освященный в купели!
Томас движением длани заставил замолчать. Макдональд все же смотрел
вопросительно, христианский рыцарь без креста, что черт без рогатины, и
Томас нехотя ответил:
-- У меня свой. Невеста подарила... Вульф, подай из ларца!
Оруженосец принес массивный крест, размером с ладонь, толстый, из
отполированной стали. Томас бережно принял обеими руками, благоговейно
поцеловал, но было видно, что думает в этот миг о потерянной невесте, а не
о самом кресте. Олег скривился, будто хлебнул вместо вина уксуса, но
смолчал. Томас перестал замечать на его шее обереги, не заметит и он
оберег новой веры.
Макдональд сказал твердо:
-- Мой сюзерен, вы не должны ехать один.
Томас возразил:
-- Я не один.
Макдональд с сомнением посмотрел на Олега. Дикарь в звериной шкуре, с
длинными рыжими волосами, что падают на плечи, неопрятная бородка. Дикарь
не выглядит достойным спутником молодому королю. Пусть даже, как говорят,
помог доблестному Томасу в битве с демонами. Хотя такой больше навредит,
чем поможет.
-- Пусть вдвоем,-- сказал он упрямо,-- но и двоим опасно...
-- Нас не двое,-- ответил Томас звучно. Он выпрямился, молодой и
красивый, хлопнул железной ладонью по рукояти меча.-- Со мной Шлеморуб, а
также мой боевой конь, которому нет во всей Британии соперника. Нас
четверо, а если считать и дубинку сэра калики, он ее зовет посохом, то нас
пятеро. А это уже боевой отряд!
Макдональд смотрел с прежним сомнением. Дядя Эдвин сказал с великой
печалью, рвущей сердца:
-- Я знаю Томаса. Он возьмет всех, если на пир, но если в самом деле
впереди огонь и кровь... Томас, мальчик мой, ты -- единственный в роду
Мальтонов! Мы жили честно, за чужими спинами не прятались, боевой клич
Мальтонов звучал во всех битвах. Но железный град сражений выбил все наше
поле... И теперь ты -- последний.
Томас обнял отца и дядю. Он прятал заблестевшие глаза, в горле стоял
комок. Он отправлялся туда, откуда еще ни один воин Христа не вернулся.
Из конюшни вывели его коня, укрывали попоной, седлали. Конюхи были
серьезны и молчаливы. Рыцари обнажили мечи и ударили рукоятями о щиты. Над
двором пронесся глухой звон железа, предвещающий кровь, боль и смерть вне
надежных стен замка.
Конь калики шел легко, помахивал гривой, на ходу норовил ухватить
клок травы, листья с куста. Сам Олег сидел в седле неподвижный,
погруженный в думы. Конь Томаса двигался тяжело, ровно, сам рыцарь весит
не меньше калики, да еще тяжелые доспехи, щит, длинное копье, которое
держит острием вверх, а нижним концом упер в стремя.
Замок постепенно удалялся, а впереди вырастала стена темного леса. И
хотя дорожка вела к деревьям широкая, утоптанная, Томас внезапно ощутил,
что мир все еще дик, неустроен, всюду чудища и дикие звери. До отъезда в
Святую Землю был уверен, что здесь середина белого света, но когда побывал
там, узрел руины древнейших городов, увидел храмы, которым тысячи и тысячи
лет -- подумать о таком страшно! -- когда не нашел ни единого дикого
дерева, все высажены людьми, то ощутил с потрясающей ясностью, что живет
не в центре, а на краю отвоеванного у дикости мира, а за краем -- тьма,
неведомое...
наполнило гордостью. Только на краю мира, на острие цивилизации можно
совершать подвиги во славу Пречистой Девы! Нести свет огнем и мечом
язычникам, истреблять чудовищ, которых в Старом Свете давно перебили герои
подобные Персею и Гераклу: там даже в древнюю эпоху Ахилла и Гектора чудищ
уже не осталось, и героям пришлось истреблять друг друга, после чего
перевелись вовсе, а здесь самое время геройских подвигов...
Деревья сомкнулись сзади, нависали с боков, сразу потемнело. Божий
свет остался там, по ту сторону крон, а здесь пахло гнилью, муравьями,
старым перепрелым мхом. На дорожку с обеих сторон напирали кусты, деревья
опускали ветви пониже, дабы никто не смел здесь пройти кроме диких зверей.
Лес знал своих, а человека впускать не хотел.
Калика ехал молчаливый. Томас косился на его прямую спину с
развернутыми совсем не по-отшельчески плечами, порывался вступить в ученую
беседу, можно бы поговорить и об устройстве мира, но почему-то робел.
Вдруг да калика в самом деле как раз сейчас отыскивает ту самую Истину,
узнав которую все люди враз запоют от счастья. Хотя, по чести говоря,
сейчас куда нужнее философский камень или меч, который не выщербится и не
переломится в трудный час.
-- Мне внутренний голос говорит,-- сказал Томас,-- что с Богом в
сердце и верой в душе мы, если и не достигнем цели, то погибнем
достойно...
Калика хмыкнул с пренебрежением:
-- Внутренний голос! И это говорит железный рыцарь, завоеватель
Сарацинии, героя штурма башни Давида!
-- Внутренний голос не обманывает,-- сказал Томас твердо.
-- Да, конечно,-- согласился калика. Ехал молча, вдруг оживился: --
Помню как-то... Совсем я был молод, зелен, неопытен. Шел по лесу, вдруг
вижу -- навстречу прут человек пять разбойников. Здоровенные, как медведи,
злые, свирепые. Я едва успел шмыгнуть в кусты. Затаился, дрожу как заяц.
Они не заметили, идут мимо. Так бы и обошлось, как вдруг внутренний голос
говорит: да что ты сидишь, счастье теряешь? Выйди из кустов, подойди к
вожаку, дай в морду! Я в ответ: сдурел? Да они меня размечут на клочья! А
голос настаивает. Решился я, хоть душа тряслась как овечий хвост.
Разбойники уже прошли мимо, а я тут вылез из кустов, крикнул: погодите!
Он скривился, как от острой зубной боли. Томас спросил жадно:
-- И что дальше?
-- Ну что... Подошел я, ноги трясутся, сердце колотится как овечий
хвост. А они стоят как огромные волки на задних лапах, смотрят ожидающе.
Ну, подошел я, дал вожаку в морду...
Он опять замолчал, спина его сгорбилась. Ехал насупленный, похожий на
лопух под дождем. Томас спросил нетерпеливо:
-- И что дальше?
Олег бросил нехотя:
-- Тут внутренний голос и говорит: ты как хочешь, а я пошел...
Томас раскрыл рот, вот тебе и поговорил о мудрости, пыхтел и пытался
сообразить как же калика вывернулся, расспрашивать нехорошо, явно же не
хочет рассказывать, а сам Олег, словно бы чтобы отвести от себя разговор с
преувеличенным неодобрением начал коситься на огромный, с ладонь, крест на
груди Томаса. Тот болтался на толстой цепочке, гнусно звякал по стальному
доспеху. Чересчур тяжелый, без привычной филигранной резьбы или
позолоты...
-- Выходит, ты тоже с оберегом,-- сказал он насмешливо.
Томас ощетинился, прикрыл ладонью крест, оберегая от дурного глаза:
-- Я ж говорил, Яра подарила!.. В твоей стране делали ваши умельцы.
-- То-то что-то знакомое,-- буркнул Олег с неудовольствием.-- Наши
умельцы что хоть переиначат... Не тяжело-то? Вон у меня оберег из
черепашьего панциря, он же и застежка на перевязи: и легко, и польза. Ты ж
почти король, тебе бы поменьше, но из чистого золота! А то и чтоб камешки
по всему кресту, как бородавки на большой старой жабе.
Томас огрызнулся:
-- А мне булатный даже больше нравится! А что тяжелый, так я ж не
слабая девица, чтобы выбирать полегче!.
Олег отвел взор, ощутив неловкость. Томас что угодно скажет, только
бы защитить от нападок подарок любимой женщины. А вообще-то за ним не было
припадков благочестия. Это изделие неуклюжего деревенского кузнеца носит
лишь потому, что его касались руки любимой...
Солнце опустилось за деревья, и когда проезжали широкую полянку,
калика сказал:
-- Здесь и заночуем.
Конь Томаса взглянул влажными благодарными глазами. С удил падали
желтые клочья пены, а брюхо было в мыле. Хотя вскачь не пускались, но и
шагом везти рыцаря в полном вооружении мог далеко не всякий конь, не
всякий.
Томас слез нехотя, злое нетерпение дергало во все стороны. Он ждал,
что калика расседлает коней, разожжет костер, но тот сказал наставительно:
-- Ты давай... Обустройство любого королевства идет с очага. А то у
нас рассуждают, как обустроить Русь, а сами с печи не слезают. Я же
пройдусь, погляжу.
-- Что-то случилось? -- спросил Томас настороженно.-- Если по нужде,
то давай, не стесняйся. Только отойди вон к тем кустам, чтоб ветер был
отсюда.
Калика загадочно усмехнулся, отступил к деревьям и бесшумно слился с
сумерками. Томас выругался. Попробовал бы, дикарь лохматый, ходить так,
чтобы веточка не хрустнула, когда на плечах доспехи весом с наковальню!
Стреноженные кони мирно щипали траву, почти невидимые в темноте,
Томас их ощущал только по здоровому запаху. Сам он разогревал у костра
ломти мяса, насадив на тонкие прутики, предавался размышлениям. Когда за
деревьями послышался треск, он уже знал, что калика топает нарочито, чтобы
он сдуру не выстрелил из арбалета. Забыл, видать, что арбалета не
захватили.
-- Что-нибудь отыскал? -- спросил он.
Из темноты послышалось:
-- А разве я что-то потерял?
Он вышел к костру, огромный и взлохмаченный, словно в глубине
схватился с баньши или хотя бы с троллем, сел прямо на землю. Томас
протянул прут с ломтиками жареного мяса.
-- А чего ж уходил так далеко?
-- Да так... Подумать надо было.
Томас фыркнул:
-- А здесь?
-- А здесь то ты, то кони. А там тишь, животного тепла не чуешь.
Мыслится лучше, чуется, вчувствывается...
-- И что... начуял?
Олег долго жевал, а когда в руках остался только голый прутик с еще
горячими капельками жира, хладнокровно ответил:
-- А ничего.
Томас взвыл от разочарования:
-- Стоило ли ходить так далеко? Ничего не чуять можно и здесь.
Олег взглянул коротко, легкая усмешка коснулась губ и сразу исчезла.
-- Ты прав, герой. Но я схожу позже. Не все птицы заснули, крот шел
под землей слишком близко, какой-то дурной барсук вышел из норы, что-то
копал. Когда все утихнет, пойду пощупаю что и как течет по свету
Когда за ним снова без звука сомкнулись кусты, Томас поспешно отогнал
мысли о колдовских деяниях, с обнаженным мечом на коленях приготовился
бдить до его возвращения. Костер полыхал жарко, оранжевые языки пламени
плясали над багровыми углями, что еще сохраняли очертания поленьев, но уже
жутко и багрово светились насквозь, Томас вздрогнул, когда из пламени
внезапно выглянула перекошенная харя, взгляд был ненавидящий, тут же все
исчезло. Томас сидел с бешено бьющимся сердцем, приходил в себя, а языки
огня стали багровыми, угли трескались и выбрасывали искры, те зло шипели,
затем в пламени снова промелькнуло чужое лицо. Томас начал всматриваться,
подавив дрожь, лица сменяли друг друга с такой быстротой, что не успевал
рассмотреть, это не то, когда смотришь в облака и видишь неспешных
чудовищ, замки, подъемные мосты, верблюдов, сарацинские шатры -- в пламени
метались злобные твари, толкались, спеша рассмотреть его, запомнить, а то
и дотянуться прямо оттуда... и Томас с жутким холодком осознал, что сквозь
этот костер он зрит пламя ада, а там видят его, сидящего на земле у
простого честного костра!
Он отодвинулся, пробормотал молитву Пречистой. Руки вздрагивали, по
спине поползла струйка пота. Губы похолодели, едва выговаривали трудные
слова молитвы, хотя этих слов было всего три, дальше Томас всякий раз
забывал.
Красное полено, с треском рассыпалось на горку светящихся изнутри
камней, оглушительно хлопнуло, багровые угольки как рассерженные пчелы
метнулись со злым шипением. Вспышка ослепила, он на миг закрыл глаза, даже
под опущенными веками плавали широкие красные пятна. Поспешно протер
