Ну-ну, пока не столь именитую. Вы можете пересмотреть всех женщин на белом
свете? То-то. А в аду женщин в десятки раз больше. Они ведь все там,
начиная с самой первой, Лилит. И второй -- Евой.
Калика покачал головой:
-- Врешь... Никакой ты не Асмодей. Всяк знает, что Лилит -- лучшее
творение бога, и свободно бывает везде, где хочет. Хоть в аду, хоть на
земле. А Еву с Адамом вывел их праправнук, когда на кресте кончился. Ни
хрена не знаешь, мелочь пузатая, а щеки дуешь!.. Ладно, тогда последний
вопрос... Кто из чертей волен явиться в наш мир и украсть... или послать
кого-то, чтобы для него украли...
Томас напряженно замер. Демон всплеснул короткими ручками:
-- Только сам Сатана! Остальным не в их власти. Разве что поневоле,
как я сейчас. Но Сатана не явится, у него своя гордость...
-- И все?
-- Н-нет... -- ответил демон, колеблясь.
-- Кто еще?
-- Ну... говорят, в этот мир отлучается Вельзевул. Это правая рука
Сатаны, он силен и грозен... но он еще и умеет обходить все ловушки, что
на него ставят те, что наверху. На самом верху! А больше... нет, больше
почти никто. А если кто и выберется, то всю добычу тащит Вельзевулу.
Олег буркнул:
-- Это все, что знаешь?.. Брысь.
Он перевернул ладонь тыльной стороной вверх, даже большой палец
опустил вниз обрекающе, и демон исчез с пристыженным воплем. Томас тяжело
вздохнул, слышно было как нервно переступали с ноги на ногу рыцари. Оба
крестились торопливо, шептали молитвы, но умолкали всякий раз, когда в их
сторону оглядывался страшный язычник с красными, как огонь, волосами.
-- И что же? -- спросил Томас, когда калика некоторое время
безуспешно вздымал длани, творил заклятия, швырял пучки травы в середину
звезды.
-- Что-то больше никто не идет,-- признался калика.-- То ли бабка
больше не умела, то ли звезда такая слабенькая.
-- А ты?
-- Что?
-- Ты разве не можешь?
Калика искренне изумился:
-- Я что, чернокнижник?
Томас поперхнулся готовым ответом, успел подумать, что калика в самом
деле из другого мира, ибо чернокнижники -- это христиане, отрекшиеся от
Спасителя, предавшие его, а калика чернокнижных мерзостей не знает, с
демонами не водился, могил не раскапывал, а младенцев невинных если и
убивал, но не из подлости, а по убеждениям своей веры.
-- Так ты, значит,-- спросил он без надежды,-- в этой магии не
разберешься?
-- Больно она подлая, Томас. От тайного предательства! А я Христу
твоему открытый противник.
Рыцари нервно дергались. Их ладони то прыгали как лягушки на рукояти
мечей, то отдергивались, будто отброшенные ударом копыт боевого коня:
помнили, как этот диковатый разделался с колдунами Стоунхенджа.
Томас взмолился:
-- Тогда почему бы тебе не прибегнуть к своей магии? Как ее...
волшбе! Пусть я буду за это проклят и гореть мне в аду, но лишь бы спасти
ту, которой я так мало уделял внимания и ласки!
-- Тебе гореть в аду?
-- Разве не я тебя подтолкнул? Так что и отвечаю я.
-- Магия,-- пробурчал Олег с тоской.-- Дело даже не в этике, хотя без
этики человек еще не человек, а так... всего лишь разумное нечто. Просто я
давно ею не пользовался. А с нею как с музыкой... Один сказал, что если
день не поиграет на своей проклятой дуде... или не на дуде?.. то мать
замечает, что начал играть хуже. Если не поиграет три дня, замечают и
друзья. А не поиграет неделю -- замечают все.
-- Кто сказал?
-- Не помню. Или еще не сказал... а скажет. У меня от этой дурной
попойки все путается. Одно наползает на другое как жаба на жабу по весне.
В магии, сэр Томас, слишком много от дикой силы. А я всегда ненавидел
силу. Любую. Даже добрую.
Томас недоверчиво смерил взглядом могучую фигуру калики. Скалы бы
ломать, а не гнуть спину над поисками Истины в темной пещере. Сто лет,
говорит, просидел в пещере! Да одна его ночка в половецком стане
перечеркнет любую святость.
-- И что же мне? -- прошептал он беспомощно.
-- Не знаю,-- ответил калика с досадой.-- Я ведь чужой в этом
христианском мире!
Глава 6
В своих королевских покоях Томас велел слугам подать крепкого вина --
горе заесть нельзя, а запить можно,-- но калика притронулся только к
головке сыра. Челюсти его двигались медленно, взгляд был устремлен на
стену так пристально, что Томас то и дело оглядывался, но стена как стена,
никакая харя не выступает из серых камней.
-- Олег,-- сказал он горячо,-- мне дядя рассказывал, что однажды
Одиссею боги предложили на выбор: прожить долгую счастливую жизнь на своем
маленьком островке в безвестности, или же прожить коротко, но с великой
славой? Одиссей выбрал короткую жизнь, но чтобы со славой. Тогда боги,
восхищенные его мужеством, даровали ему жизнь со славой, но и долгую. Увы,
это были времена гнусного язычества, а сейчас законы иные... Но я все же
хочу прожить славно... а не как Мафусаил, о котором священник чуть не
рыдает от умиления. Ну, который прожил девятьсот с лишним лет, но таким
пустоцветом, что никаких великих деяний за собой не оставил!
Олег задумчиво смотрел на раскрасневшееся лицо молодого рыцаря.
Вздохнул, тряхнул головой, словно отгоняя вьющиеся над ним как мухи думы:
-- Ну, это ваша церковная брехня, что Мафусаил прожил бесполезно. Это
выгодно так церкви рассказывать... На самом деле даже имя его значит
"убивающий мечом". Он доходил до пределов земли, чтобы узнать у своего
деда Эноха о предстоящем потопе, а умер перед самым потопом. Кстати, сам
потоп был отсрочен на неделю из-за траура по Мафусаилу... Такие почести
пустоцветам не оказывают! Но я понял, что ты хотел сказать. Готов рискнуть
не только жизнью, но и душой, только бы вызволить... вызволить Ярославу.
Или хотя бы попытаться вызволить. Так?
-- Так! -- выкрикнул Томас. Лицо его было бледным,-- разве не видишь,
что мне жизнь без нее не жизнь? Она... сама чистота, сама святость!
Недаром же Непорочная Дева так помогла тогда, ибо чуяла и в ней
непорочность...
Олег раздраженно отмахнулся:
-- Да брось ты о непорочности, о своих чудесных зачатиях!..
Подумаешь, чудо.
Томас подскочил, словно вместо тяжелого железа обнаружил на своих
плечах старую волчью шкуру:
-- Ты думаешь, что говоришь? Такое никогда и нигде...
-- Да ну?..-- сказал калика саркастически.-- Гильгамеш был зачат и
рожден девой, запертой ее отцом в башне, Заратуштра родился от стебля
травы, Конфуций -- от драгоценного камня, Яо -- от красного дракона,
Шэн-нун -- от горного духа, а все Рамзесы, Аменхотепы, Саргоны? В Греции
вовсе боги так шкодили с земными женщинами, что половина тамошних царских
домов ведет род от... непорочного зачатия! Да что там какая-то вшивая
Эллада... У нас на Руси все девки, от царевны до простой рыбачки, то и
дело зачинают то от съеденной рыбы, то от зернышка, то от купания в воде,
то от ветра, от лучей солнца... Рассвирепевших родителей это, правда, не
убеждает, тут же за кнут, а еще и ворота в дегте, так что корзины плывут
по всем рекам, заморишься вылавливать, но куда против правды?
Томас ошарашено пробормотал:
-- Ну тогда... это... прости, я ж не знал! Так у вас прямо святая
страна...
-- Ее так и зовут,-- подтвердил Олег,-- Святая Русь! Потому столько
юродивых и дураков.
-- Даже жаль, что я так мало там побывал,-- сказал Томас с
сожалением.
-- Конечно. Умному в стране непуганых дураков только и показать себя.
Правда, ты тоже этот... ну, рыцарь. Зато вон как сверкаешь в доспехах, а у
нас и люди, и вороны любят все блестящее!
-- Ну... у нас тоже,-- сказал Томас осторожно.-- И чтоб перья, перья
на шлеме... Яркие! А что?
Калика внезапно хлопнул ладонью по столу:
-- Да ладно, перья так перья. Больше тянуть -- все потерять. Вели
седлать коней. Выступаем сейчас же.
Томас дернулся, глаза испуганно прыгнули за окно на заходящее солнце:
-- Уже вечер...
Калика от удивления переменился в лице:
-- Что с тобой? Разве не за Ярославой едем?
Томас сказал несчастным голосом:
-- Сэр калика... Тебе все равно гореть в огне, а я христианин!
Сегодня день святого... черт, как же его... но сегодня нельзя садиться на
коня, обнажать оружие, нельзя начинать какие-то дела, а можно только
заканчивать.
Калика смотрел, раскрыв рот. Когда опомнился, сказал почти враждебно:
-- Ты что, иудей?
-- Почему вдруг? -- оскорбился Томас. Он брезгливо оглядел себя, чем
это он, благородный англ, похож на презренного иудея.
-- Это им вера запрещает работать в субботу. Ах да, ваша вера тоже
иудейская.
Томас оскорбился еще больше:
-- Наша вера -- христианская!
-- Как будто Христос и все его пророки не иудеи! А во всех молитвах
нынешние англы не поют: "Славен наш бог в Израиле"! Черт бы побрал вас,
христиан. Тогда считай, что мы лишь заканчиваем. Свадьбу заканчиваем!
Томас чуть повеселел, в глазах появилась надежда, но опомнился,
вздохнул так, словно поднял своего коня вместе с седлом и попоной:
-- Но нельзя и садиться в боевое седло.
-- Пойдем пешком,-- предложил Олег.
-- Да, но... далеко ли уйдем? Я ведь не дикарь в волчьей шкуре, я
человек. А человек должен быть в железе! Я без него что голый. Век на
дворе железный, если ты еще не заметил за поисками Истины. А утром на
конях все равно наверстаем.
Калика плюнул ему под ноги, ушел вконец рассерженный. Томас, чувствуя
себя одновременно и виноватым, и исполненным гордости за cтойкость в
христианских добродетелях, велел коней усиленно кормить отборной пшеницей
и поить ключевой водой.
Томас отослал рыцарей, а сам, оставшись один, снова ощутил такое
отчаяние, что как воочию увидел свои руки, вонзающие острый меч себе в
грудь. Нельзя бросаться словами, как нельзя произносить клятвы или
обещания всуе. Не подумав, брякнул, ибо звучало хорошо, красиво, и удар
меча вслед за ответом "да" был хорош настолько, что рыцари со смехом
пересказывали друг другу трое суток...
И вот теперь расплата...
За дверью слышалось негромкое позвякивание, даже легкое царапанье,
словно с той стороны кто-то пытался приложиться к двери ухом, не снимая
шлема. Томас подумал горько, что на этот раз не помешают... Но калика
сказал, что все еще можно попытаться освободить Ярославу!
Он подошел к двери, рывком распахнул. Рыцари отскочили, вытянулись.
Томас спросил тревожно:
-- Что с доблестным сером Олегом из Гипербореи? Он не уехал?
Рыцари переглянулись, один ответил, опустив глаза:
-- Я только что видел его во дворе.
-- Что он.... делает?
Рыцарь ответил с достоинством:
-- Ваш странный гость хотел было перековать коня перед дорогой... но
я объяснил, что в день святого Боромира нельзя заниматься никакой работой.
Томас поморщился, спросил с опаской:
-- Что он сказал?
Рыцарь переступил с ноги на ногу, покосился на других. Те сделали
каменные лица.
-- Ну... не очень много.
-- Да? -- переспросил Томас недоверчиво.
-- Но выразительно.
Томас поспешно отступил и закрыл дверь.
Рано утром Олег с насмешливым одобрением наблюдал, как одевают
Томаса. Он уже был похож на металлическую статую, но на него одевали еще и
еще, скрепляли, уже и лица не видать, только синие глаза поблескивают в
узкую щелочку. Что ж, человека, который готов таскать на себе такую
тяжесть, можно уважать уже за то, что готов к нелегкой дороге.
Макдональд собирал сюзерена деловито, умело, с достоинством старого
бывалого воина. Цыкнул на священника, тот робко заглянул в комнату:
