- Нет, теперь все это не имеет значения, - твердо сказал Назар.
- Эх, не понимаешь... Что ж, может, теперь на земле в правду другие
понятия...
- Да, у человечества другие понятия!
Плотник хмыкнул, неодобрительно покрутил головой.
- У человечества... А мы - не человечество? Те, кто Русь защищал, кто
Киев строил - эти рази не человечество? В нем мертвых больше, чем живых...
Помни это, паря! И понимай. Понимай!
Назар ухватился за последнюю соломинку, за последний шанс вернуть
легендарных скитальцев в порт:
- Сейчас период солнечной активности! Да-да, большие вспышки на
Солнце. Вы все крайне истощены... Вам лучше вернуться. В такое время вам
плавать...
- Плевать, - перебил плотник. - Небесные светила вертят немощными и
робкими. А у нас зори стоят там, где потребно нам!
Он сказал это с таким бешеным напором, что Назар невольно взглянул на
небо, и ему показалось, что с детства знакомые созвездия, подчиняясь
чудовищной воле этих грубых и невежественных людей, передвинулись и стали
на указанные места.
Далеко впереди блеснула искорка. Исчезла на миг, сверкнула снова -
уже ярче. Судя по скорости перемещения, это был ракетный спасательный
катер. Он держал курс прямо на каравеллу: радиостанция жилета подавала
сигналы четко.
Ван Страатен опустил подзорную трубу, сказал что-то коротко и резко.
Плотник помедлил, тяжело посмотрел на капитана. Ван Страатен повернулся к
нему, повторил приказ, повысив голос.
Плотник опустил голову, ответил почему-то по-русски:
- Будет исполнено, кэптен..
Поколебавшись, бережно снял с шеи нательный крест, поцеловал
благоговейно и надел Назару. Тот ощутил прикосновение к шее мокрой
волосяной веревочки. Крестик задел щеку, оставив странное ощущение
тяжелого живого металла.
Вдруг, не успел Назар опомниться, сзади схватили огромные руки,
взметнули над палубой. Назар закричал. Кто-то ругнулся над ухом.
- Чего вопишь? - донесся сумрачный голос плотника. - За тобой идут. В
сем камзоле тебе надежнее, чем у нас... Не сгинешь.
Назар почувствовал, что его переваливают через борт. Он ударился
ногами, услышал рядом тяжелое надсадное дыхание. Пахло солью и крепким
мужским потом.
В этот момент корабль сильно накренился, и Назар сорвался в бездну.
Его выловили через две минуты. Странно, никто не вопил, что видит
корабль-призрак. Летучего Голландца уже никто не видел, да и что можно
было заметить в такую бурю в кромешной тьме?
Очутившись на палубе атомохода, Назар инстинктивно пошарил на груди,
вспомнив крестик плотника. Пальца скользнули по синтетической ткани
жилета... Пусто...
"Привиделось, - мелькнуло в голове, и он ощутил несказанное
облегчение от того, что все в мире снова стало понятно и обыденно. -
Фу-у... А я уже подумал..."
И в этот момент нащупал на шее волосяную веревочку. Без креста. Долго
лежал, закрыв глаза. И, успокаиваясь, думал, что со временем сумеет
убедить себя, что сам зачем-то надел на шею эту веревочку.
Юрий НИКИТИН
ЛОКАТОР
Панель гигантской машины искрилась сотнями циферблатов, больших и
малых экранов, множеством разноцветных лампочек. Это была знаменитая
электронно-вычислительная машина "Алкома-12".
Я находился в зале машинных расчетов и чувствовал себя очень уютно в
старом глубоком кресле. Его спинка едва слышно поскрипывала, когда я
наваливался всей тяжестью, деревянные подлокотники поблескивали от
прикосновения сотни рук.
- Олесь, - сказал я, - как попала сюда эта архаика? В твоем страшном
царстве машин пристало бы что-нибудь соответствующее.
Олесь возился с перфокартами. Он был высоким и сильно сутулым парнем.
На длинном некрасивом носу сидели огромные очки. В свои тридцать лет он
уже заимел изрядную лысину и бледное нездоровое лицо.
На мое замечание он буркнул:
- Завтра специально для тебя принесу зубоврачебное кресло.
- Ну зачем же такие жертвы? - сказал я томно.
Хотя, честно говоря, именно такие страшилища дожили и подошли бы
такому чересчур строгому помещению. Здесь все блестело и сияло чистотой и
хромированными деталями, а холодный блеск металла спорил безжизненностью с
люминесцентными экранами. А мне почему-то больше нравились запыленные
помещения, полные старых книг и картин, когда в каждом углу висит
роскошная паутина, а пол испещрен следами мышиных лапок...
- Готово! - объявил Олесь.
Он вставил последнюю катушку, в стремительном темпе сыграл на пульте
управления. Пальцы у него были гибкими, как у музыканта. Я тут же подумал,
что это сравнение устарело. Скоро, желая похвалить музыканта, будут
сравнивать его с виртуозным программистом.
- Ты всерьез? - спросил я недоверчиво.
- Разумеется, - ответил он очень серьезно.
- Поручаешь машине подобрать невесту?
- Все верно, поэт. Все верно.
Я не люблю, когда меня называют поэтом. Как-то нескромно звучит, хотя
действительно зарабатываю на жизнь стихами.
- Брак по расчету... Ужасно! Не представляю, как вы посмотрите друг
другу в глаза. Я бы со стыда сгорел. Твоя избранница должна быть такой же
толстокожей, как и ты!
- Проповедуешь стихийную любовь? - спросил он.
- Да, любовь должна быть неожиданной. Случайной. Чтобы нечаянно
встретились, взглянули друг другу в глаза и - разгорелось пламя!
Понимаешь, глаза в глаза!
Он некоторое время молча смотрел на меня поверх очков, словно бы я
сморозил невесть какую глупость, а не высказал кредо настоящей любви.
Потом быстро подошел к двери, ведущей на балкон и резко распахнул.
- Иди сюда, поэт!
Я нехотя вылез из кресла. Олесь стоял у перил и смотрел на улицу.
Ощутив мое присутствие, молча указал вниз.
По улице текла полноводная людская река. Из подъездов контор и
учреждений выливались новые ручейки, из массивных ворот расположенного
напротив военного училища вырвался сильный и бурный поток зеленого цвета.
Чуть дальше к полноводному течению присоединялись черные струйки служащих
главков, потом влился веселый жеребячий ручеек светло-зеленых штормовок
студенческих стройотрядов, мощной струей хлестнул оранжевый поток рабочих
- дорожников, выплеснулась мутная пена из дверей гигантского пивного бара.
Русло было испещрено черными дырами подземных переходов и метро, над
ними завихрялись людские водовороты. И все же исполинская река не мелела,
ибо на всем ее протяжении из множества дверей выплескивались новые ручьи.
Иногда возникали круговороты возле лотков с пирожками, время от
времени можно было увидеть буруны фонарных столбов, но в целом река текла,
не встречая препятствий. Вдоль всей улицы ее жадно сглатывали разномастные
автобусы, трамваи, троллейбусы, маршрутные такси. Значительная часть
проваливалась в черные дыры метро и продолжала путешествовать подземными
потоками, часть всасывалась корнями лифтов и затем возгонялась по стволам
небоскребов, но река все так же текла неудержимо, напористо, неистощимо,
неуклонно, неукротимо, настойчиво... И не было ей ни конца, ни края.
Как и всякая бурная вода она несла в себе и долю мусора. Трудолюбивые
рыбки-санитары - названные здесь дворниками, - усердно вылавливали сор,
старательно чистили дно великой реки.
На перекрестке река разветвлялась. Соседний квартал выглядел сахарным
островом в море кипятка. На миг промелькнуло нелепое опасение: не рухнет
ли под напором, не растворится ли?
- Здесь около ста тысяч человек, - сказал Олесь. Он все также хмуро
смотрел вниз. - Из них десять тысяч незамужних девушек! Скажи, ты с каждой
из них знаком? Учти точно такое же столпотворение в моменты пик
наблюдается во всех центральных районах Москвы. В других городах страны -
примерно такая же картина. А теперь объясни мне, как ты с каждой из
живущих на Земле девушек сможешь посмотреть "глаза в глаза"?
Я молчал. Не хотелось признаваться, что и самого мучила мысль о
необъятности мира. Столько останется непрочитанных книг, стольких
прекрасных девушек даже не увижу...
- Извини, чуткая душа, - сказал он едко, - но ты очень похож на
одного моего друга.
Он приоткрыл дверь и громко позвал:
- Вася, друг!
За дверью послышался шорох Олесь приоткрыл створки пошире и в щель
важно вошел большой черный кот. Хвост он держал трубой, на меня
посматривал недружелюбно.
- Вот существо, - сказал Олесь, - которое тоже довольствуется
"стихийной" любовью. Радиус его действия ограничивается крышами двух
соседних домов.
Кот потерся о его ногу и что-то сказал на кошачьем языке.
- Он спрашивает о твоем радиусе, - перевел Олесь. - Знаешь ли ты всех
девушек в своем доме? Не говоря уже о соседних.
Кот смотрел на меня зелеными глазами. В животе у него противно
урчало, Олесь достал сигарету, закурил. Потом сказал:
- Кроме того, признайся: "глаза в глаза" - басня. Поэтическая
метафора. Твое приличное воспитание не позволит знакомиться на улице.
- Не позволит, - согласился я неохотно.
- Вот-вот. Значит выбор у тебя еще более ограничен, чем у Васьки. А я
поведу поиск по всему земному шару! Чтобы найти ту, Единственную. А теперь
скажи мне, поэт: кто из нас больший романтик?
Он бросил сигарету на пол, яростно затоптал.
- Я не верю в машины, - сказал я упрямо.
Он отмахнулся:
- При чем тут машины? - Все знают, что самец бабочки находит самку за
десятки километров. Одни говорят о запахе, другие ссылаются на биополе,
третьи и вовсе докатываются до телепатии... Но дело не в этом. Самец
как-то "вычисляет" местоположение бабочки и летит к ней, хотя на его пути
порхают сотни и тысячи таких же!.. Увы, это только на наш взгляд точно
таких же. А ему нужна Та - Единственная.
- И ты как бабочка! - сказал я с негодованием.
Он все так же криво усмехнулся:
- Дружище... Мне надоело встречаться с не теми женщинами. Надоело -
не то слово. Я уже не выношу чужих женщин.
- Давно ли ты стал не выносить? - спросил я иронически. Все мы знали
его влюбчивость, знали о четырех его браках.
Он ответил очень серьезно:
- С тех пор, как понял, что они чужие.
- Все женщины одинаковые, - попробовал я отшутиться, - различаются
только габаритами, возрастом и мастью.
- Я тоже так думал. Я подсчитал, что за всю историю человечества, -
учти! - за всю тьму веков, ни разу не встречались юноша и девушка, как
говорится, созданные друг для друга. Ни разу! Это страшно. Во все времена
женились на чужих невестах, выходили замуж за чужих женихов. Отсюда
недоразумения, размолвки, ссоры. Чужие и есть чужие. Я даже не могу и
представить, каким будет брак, если отыщется та самая, Единственная. Это
должно быть и правду что-то необыкновенное, небывалое, непохожее на все
остальные заурядные браки!
Мы вернулись в зал. Я снова опустился в кресло, стараясь выразить в
словах невообразимое чувство протеста перед машинизацией вопросов любви и
брака.
- Все упирается в машину. Все-таки, я не позволил бы ей выбирать мне
жену.
Олесь следил за светящейся линией на одном из экранов. Вдруг сделал
несколько быстрых переключений и лишь тогда ответил:
- Молодец. Герой! Страдалец за доброе старое время. Но все-таки,
учти, не машина мне подбирает невесту, а я - через машину. Машина - мой
локатор. Ты знаешь, что такое локатор?
- Все равно, - сказал я упрямо. - Кибернетика в любви - кощунство. А
я, как и всякий нормальный человек, стою за освященные атрибуты. Лунный
свет, тихий сад, журчание ручья... И никаких тебе транзисторов. Только
