Фэнтези - Юрий Никитин

Рассказы

   Юрий НИКИТИН
   Рассказы


АБСОЛЮТНЫЙ РАЗВОД             МОСКВА, 2000-Й...
АХИЛЛ                         МУРАВЬИ
БЕЗОПАСНОСТЬ ВТОРЖЕНИЯ        НА ГРУМАНТЕ
БЕЛАЯ ВОЛНА                   ОДНАЖДЫ ВЕЧЕРОМ
БЕСКОНЕЧНАЯ ДОРОГА            ОППАНТ ПРИНИМАЕТ БОЙ
БРЕК РОТ                      ОХОТНИКИ
БУМЕРАНГ                      ПИГМАЛИОН
В ОПЕРАЦИОННОЙ                ПЛАНЕТА КРАСИВЫХ ЗАКАТОВ
ВЕЛИКАНЫ                      ПО ЗАКОНАМ ПРИРОДЫ
ВСТРЕЧА В ЛЕСУ                ПОТОМОК ВИКИНГА
ГЛУБОКИЙ ПОИСК                ПСЕВДОНИМ
ГРОЗНАЯ ПЛАНЕТА               САВЕЛИЙ И ДИНОКАН
ДАЛЕКИЙ СВЕТЛЫЙ ТЕРЕМ         САНИТАРНЫЕ ВРАЧИ
ДЕСАНТ ЦЕНТУРИОНОВ            СИЗИФ
ДОРОГИ ЗВЕЗДНЫЕ               СЛЕД ЧЕЛОВЕКА
ЕЩЕ НЕ ВЕЧЕР                  СЛИШКОМ ПРОСТО
ЖИВУЩИЙ ВО СНЕ.               СОВЕРШЕННЫЕ СЛОВА
ЗАВТРА БУДЕТ НОВЫЙ ДЕНЬ...    СТРАННЫЙ МИР...
ЗДЕСЬ ВСЕ ПРОЩЕ И ЛЕГЧЕ       У НАС ЕСТЬ ШАНС...
ЗУБАРЬ                        УБИТЬ ЧЕЛОВЕКА
К ВОПРОСУ О ЕВГЕНИКЕ          УЦЕЛЕТЬ БЫ...
ТАЙНЫЕ ВОЛХВЫ                 ФОНАРЬ ДИОГЕНА
КОМПЕНСАЦИЯ                   ЧЕЛОВЕК СВОБОДНЫЙ...
ЛЕЗГИНКА НА ПУЛЬТЕ            ЧЕЛОВЕК, ИЗМЕНИВШИЙ МИР
ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДЕЦ             ЭСТАФЕТА
ЛОКАТОР                       ЭТО О НАС.
МЕТАСТАБИЛЬНОСТЬ              ЭФФЕКТ ПРИСУТСТВИЯ
МОЕ ВЕЧНОЕ МОРЕ...




                               Юрий НИКИТИН

                            АБСОЛЮТНЫЙ РАЗВОД

     Председатель суда  с  сочувствием  смотрел  на  их  измученные  лица,
иссохшие губы, желтую кожу и темные круги под воспаленными глазами.
     - Нам нужен развод, - заявила женщина.
     - Если вы твердо решили, - сказал председатель, - то все  можно  было
сделать еще в районном суде...
     Мужчина прервал устало:
     - Обычный развод нас не устраивает. Мы уже  расставались,  но  потом,
как ни проклинали себя за слабость, оказывались вместе снова... Жили,  это
был ад для обоих, снова расходились. Однажды даже  разъехались  на  разные
континенты, но через две недели каким-то образом снова оказались вместе...
     - Нам нужен развод абсолютный! - сказала женщина неистово.  Голос  ее
был хриплый, страстный. - Безвозвратный развод! Мы просим направить нас  в
Службу Времени, что распределяет людей по эпохам, наиболее соответствующим
им по складу характера.
     Председатель испытующе посмотрел на них, поморщился:
     - Все прямо помешались на этой службе.  Еще  надо  доказать,  что  вы
родились не в своей эпохе. Так сказать, слишком рано или слишком поздно...
     - А если докажем? - спросила женщина жадно.
     Председатель помедлил, сказал неохотно:
     - В принципе... в принципе возможно,  хотя  шансы  мизерные.  Почему?
Объяснят в Службе Времени. Извините, недостаток времени...
     Он поднялся, опираясь обеими руками о стол, в полировке отразился  по
пояс, став похожим на карточного короля.
     Они вышли из кабинета.
     - Не король, валет, - буркнул мужчина вполголоса.
     - Что? - не поняла женщина.
     - Это валет, а к королю сейчас идем.
     Время было неудачное, потому что улицу запрудил народ, что  валил  из
расположенных рядом двух заводов.  Приходилось  буквально  проталкиваться,
ибо навстречу шли крепкие  молодые  парни,  здоровые  девушки,  у  которых
трудовой день не отбил желания наскоро помыться и бежать в дискотеку.
     Она хмурилась, кусала губы.
     - Ненавижу, - вдруг сказала люто. - Ненавижу  эти  взгляды!  Смотрят,
будто раздевают.
     -  У  тебя  фигура  сказочная,  -  согласился  он  безучастно.  -   А
засматриваются потому, что не знают твоего характера...
     -  Скоты,  -  заявила  она  все  с  той  же  ненавистью,  еще  больше
воспламенившись, сатанея от  его  слов,  -  хотела  уже  щеки  поцарапать,
шрамами обезобразиться, вот уже волосы срезала, темные очки не снимаю...
     - Идиотка, - сказал он. - Теперь как тифозная.
     - И все равно липнут! - отрезала она свирепо. -  Все  равно  смотрят,
все равно пытаются... Я же вижу, что хотят эти полуживотные!  Живут  одной
своей оболочкой, пустые, абсолютно пустые внутри!
     Он промолчал, только  с  бессознательным  мужским  кокетством  напряг
мышцы и дальше шел рядом весь в литых мускулах, могучий, налитый  красотой
античного бога.
     Уже  не  разговаривая,  они  шли  дальше,  пока  не  вышли  к  серому
шестиэтажному зданию грубой довоенной постройки. Подъезд пахнул  сыростью,
неуютом, провел по узкому коридору, нехотя вывел на  лестницу,  где  марши
показались бесконечными...
     Они прошли первый контроль, второй, третий - наследие  времен,  когда
от желающих  убежать  из  своей  эпохи  отбоя  не  было,  -  попетляли  по
коридорам, пока нашли кабинет администратора.
     К удивлению, кабинет оказался прост, мал, а сам администратор, живой,
как ртуть, румяный  и  весь  улыбающийся,  вскочил  им  навстречу,  словно
обрадовался избавлению от безделья:
     - Здравствуйте! Чем могу быть полезен?
     - Здравствуйте, - ответил мужчина.
     Он протянул решение суда. Администратор прочел, омрачился на миг,  но
тут же сказал с наигранным оптимизмом:
     - Итак, Наталья и Олег Тропинины оставляют в прошлом даже  совместную
фамилию... Ну, чему быть, того не  миновать!  Раз  уж  случилось,  давайте
решать вместе.
     - А что решать? - возразила Наталья нервно. - Все решено.  Настаиваем
на своем праве  жить  в  эпохах,  наиболее  близких  нам  по  психике,  по
характерам.
     Администратор повернулся к Олегу:
     - И вы настаиваете?
     - Со всей решимостью. Как можно скорее!
     -  Присядьте,  присядьте,  пожалуйста...  Дело  не   в   том,   чтобы
определить, так сказать, вашу эпоху... Трудности в том,  чтобы  пристроить
вас там. Перенос в классическом варианте невозможен, мы  и  щепочки  не  в
состоянии передвинуть ни назад, ни вперед и на секунду...
     - Мы это знаем, - сказал Олег нетерпеливо.
     - Да, это все знают. Остается лишь обмен личностями со своим предком.
Или потомком. Обмен по  прямой  генетической  линии,  обмен  не  телами  -
личностями. Понимаете? И то лишь в случае, если  наша  эпоха  им  подходит
больше, чем своя.
     - Да, мы об этом читали.
     - Эк, читали, слышали... А представляете?  Здесь,  в  чужом  для  вас
мире, вы все же прижились, привыкли. А там?
     - Приживемся, - сказал Олег мрачно. -  Согласно  кодексу  о  развитии
личности мы имеем право жить в эпохе, которой больше всего соответствуем.
     Администратор  развел  руками.  Олег  и   Наталья   сидели   мрачные,
исполненные решимости, и он, сделав несколько  переключений,  встал  из-за
пульта.
     -  Прошу  в  машинный  зал.  Проверим,  действительно  ли  вы  больше
подходите для других эпох. Признаться, эти случаи  довольно  редкие...  Но
даже если вы  и  не  от  времени  сего,  то  вряд  ли  отыщутся  по  вашей
генетической линии тоже родившиеся не вовремя.
     Уже в коридоре Олег спросил с надеждой:
     - А если... отыщутся?
     - Тогда сразу же и обменяем.
     Он не поверил:
     - Прямо сегодня?
     Наталья тоже вся  вспыхнула.  Глаза  зажглись.  Администратор  сказал
небрежно:
     - Это займет не больше получаса. Теперь это упростилось, умеем.
     Они прошли в большой  зал.  Когда-то  здесь  сняли  перекрытие  между
этажами, и  теперь  в  центре  помещения  размещался  вытянутый  пульт,  с
которого следили за блоками ЭВМ, занимавшей все четыре стены.
     Двое механиков молча  подсоединяли  Олега  и  Наталью  к  зондирующим
комплексам, а администратор, блестя глазами, с удовольствием  плюхнулся  в
кресло, сказал благожелательно:
     - Как ни странно, но люди разных эпох легко взаимозаменяемы!  А  ведь
сперва казалось, что перед человеком, скажем, десятого или первого века  и
нашим временем преграда прямо неодолимая!
     Олег, поворачиваясь, как кукла, в руках техников, буркнул:
     - А разве не так? Или и у них были самолеты, трамваи...
     - В том-то и дело, что не так! Что техника? Человек в  прошлые  века,
когда переезжал из страны в страну, тоже сталкивался  с  новыми  обычаями,
языком, нравами, одеждой, моралью... Даже моралью! Технику не  обязательно
понимать. Не всякий наш  человечек  понимает,  что  происходит,  когда  он
включает телевизор! У них, у древних, были вещи помогущественнее...
     - Например?
     Администратор хитро посмотрел, засмеялся:
     - Вижу, настроились услышать про атомные  станции  древних,  летающие
корабли атлантов,  термоядерный  синтез  в  Лемурии,  словом,  все  ту  же
технику. Не отпирайтесь, по глазам вижу. Но техника - это так мало...  Как
будто уровень цивилизации измеряется по технической мощи!
     Опутанные  проводами,  обвешанные   датчиками,   они   оба   смотрели
недоверчиво и непонимающе.
     - Эх, как бы вам попроще... Вот  человек  без  всякого  научного  или
технического образования еще в 544 году до  нашей  эры  создал  свой  путь
развития личности и общества, не будем дискутировать - прав или не прав, -
но вот и сейчас у него есть  последователи  в  ряде  стран...  Или  совсем
неграмотные сын плотника и погонщик верблюдов создали  один  за  другим  с
интервалом в 600 лет религиозно-этические учения, и вот  сейчас  вся  мощь
нашей науки не может окончательно вышибить их, опровергнуть! А вы говорите
- дикари. Они были поразвитее нас в иных вопросах. Важных вопросах. А  что
науки не знали, на трамваях не ездили, синтетического мяса не ели, то  это
еще не значит, что мы культурнее.
     Их усадили, на экранах пошла пляска кривых, замигали  лампы.  Подошли
еще специалисты.
     Администратор продолжал с энтузиазмом:
     - Культура сохраняется при одном условии: если впитываются достижения
прошлых веков, развиваются! А у нас? С наукой приобрели многое, а  сколько
потеряли? Спохватились  теперь,  наверстываем...  Да,  вы  угадали,  путем
перемешивания  человечества  из  разных  эпох  -  тоже.  Ведь  не  дикарей
запускаем к ним!
     Один из техников пробурчал:
     - До сих пор не пойму, как они уживаются...
     - Уживаются? - откликнулся администратор живо. -  Мгновенно  начинают
действовать! Нам в своем сложнейшем мире кажется,  что  нашими  крохотными
усилиями ничего не изменишь, потому и  не  пытаемся,  а  эти  приходят  из
племени, которое все умещалось в одном городище, а  вокруг  чужие,  потому
каждый поневоле участвует в  "международных  делах",  впрочем,  можно  без
кавычек, воюет, защищает, утверждает... Словом, каждый,  кроме  того,  что
скотовод и землепашец, еще и государственный деятель! Если что-то не  так,
тут же орет, что, дескать, не с печенегами надо воевать, а с хазарами  или
берендеями... И нередко его голос бывал решающим!
     Техники сняли с побледневшей Натальи провода.
     Администратор покосился на табло, но продолжал:
     - Скажите, вам нравится постройка города-спутника в космосе?
     - Нет, - ответила она.
     - Нет, - ответил и Олег так же тускло, - я против.
     - А почему не протестуете?
     - А что я могу? Там академики, а я механик стиральных машин.
     - Вот-вот! Даже в таком пустяке пасуете. А те,  из  других  эпох,  не
молчат!
     Он спохватился, встретившись глазами с Натальей.
     Она была измучена, на ее лице было  написано:  когда  же  этот  дурак
заткнется, им же плохо, очень плохо, как он не видит?
     - Извините, - сказал администратор, вскакивая. Он побледнел. - Токую,
как тетерев... Сейчас сделаем все,  что  сможем.  Зондирование  закончено,
можно попытаться с обменом. Если не получится, не взыщите...
     В левой части зала над полом возвышалась на пол  метра  металлическая
плита. Отполированная, она рассыпала лучики, и каждый, попадая  в  сердце,
колол как острое стекло.
     - Да, - сказал за спиной администратор сочувствующе, - это конец...
     Они одновременно поднялись на  плиту.  Олег  инстинктивно  повернулся
спиной, чтобы даже в этот момент не видеть женщину, которая истерзала  ему
душу. Она встала рядом, тоже отворачивая лицо, на котором были  отвращение
и ненависть.
     - Вы приняли тяжелое решение, - сказал администратор.
     - Включайте! - закричали оба в один голос с болью.
     Ревнули  машины,  едва  слышно  завибрировал  пол.  Воздух   в   зале
сгустился, потемнел, внезапно все сожгла яркая вспышка,  их  выдернуло  из
плоти,  страшный  вихрь  подхватил  и  понес  через  силовые  поля,  тьму,
пространство, время, галактики...


     Олег с трудом переждал тьму, борясь с  тошнотой  и  слабостью.  Когда
зрение прояснилось, увидел хорошо обставленную комнату, книжный стеллаж во
всю  стену,  широкий  диван,  добротный  письменный   стол,   на   котором
возвышалась пузатая настольная лампа, с  низкого  потолка  падал  странный
свет, высвечивая массивный чернильный прибор, телефонный аппарат.
     Под ним было мягко, в стенах приглушенно шуршало. Он сидел в глубоком
кресле, прямо перед ним стоял телевизор. Кресло  заурядное,  имитация  под
старину, телевизор "Электрон-718", у него тоже такой был,  пока  не  купил
получше...
     Он же должен был перенестись в будущее! Однако похоже на  его  время,
даже на предыдущие годы...
     Он вскочил, быстро обошел комнату. Слева дверь, толкнул осторожно. Не
подалась, подергал за ручку, нажал плечом, створка  вдруг  исчезла,  и  он
влетел в другую комнату, такую же, только обои другие да телевизора нет, а
так все те же книжные полки, стенка, стол, кресла, картины на стенах...
     Еще дальше - широкие окна, дверь. Угадывается свет, но увидеть ничего
нельзя, похоже, стекла поляроидные.
     Нажал  уже  испытанным  способом,  створка  исчезла,  ударило  свежим
ветром, он по инерции выскочил на балкон, налетел на перила.
     Под ним сказочный город!  Его  город,  потому  что  некоторые  здания
строили еще при нем, он  узнал  их,  теперь  они  выглядели  жестоковатыми
архаизмами среди новых, светлых и радостных. Исполинские дома  соседствуют
с крохотными, словно бы вынырнувшими из русских  сказок,  блестят  широкие
ленты автомагистралей, извиваются узкие дорожки парков...  Пронеслись  над
зданиями бесшумные вертолеты с крупными буквами ГАИ на боках и днище...
     Он жадно рассматривал дома. Лоджия, разделенная на секции, шла  вдоль
всего этажа. Он опустил голову, рассматривая этаж  внизу,  но  интересного
ничего нет, дом построен еще в прошлом веке, еще в его времени...
     В сторонке щелкнуло. Олег быстро обернулся. В соседнюю секцию  вошла,
сладко зевая и протирая кулачками  глаза...  молодая  женщина.  Совершенно
обнаженная, ее распущенные волосы, блестящие и тяжелые, как жидкое золото,
падали до поясницы, закручивались там  в  крупные  локоны.  Явно  молодая,
сильная, в броне загара, длинноногая и с развитой грудью,  она  показалась
ему  изящной  статуэткой  античных  времен,  разве  что  плечи  показались
жалобными из-за худобы, и ключицы выступали излишне резко...
     Наконец она перестала тереть глаза, обнаружила Олега, что, прижавшись
к перилам, обалдело и радостно смотрел на нее во все глаза.
     - Ах, вы уже встали, Валентин, - сказала женщина с легкой  гримаской.
- Я не знала, что вы решили  подняться  рано.  Сейчас  накину  что-нибудь,
чтобы не смущать ваши старомодные вкусы.
     Лицо  ее  было  неправильное,  юное,  скуластое,  глаза  огромнейшие,
ярко-зеленые, а когда взглянула на Олега, у  того  перехватило  дыхание  и
пересохло во рту. Она шагнула обратно, а он ошалело  пролепетал  в  спину,
изящнее которой еще не встречал:
     - Что вы!.. Совсем напротив... Останьтесь!  Извините,  если  я  такое
говорил.
     Женщина  вернулась  почти  сразу  же.  Тугие  голубые  шорты   плотно
обтягивали ее  широкие  бедра,  в  остальном  она  осталась  такой  же:  с
обнаженными плечами и грудью, голыми длинными ногами, где золотистый пушок
искрился, как мириады солнышек, поясок туго  стягивал  тонкую  талию.  Она
была налита до краев молодостью и красотой, глаза смотрели пытливо. В руке
она держала маечку,  но  глаза  ее  -  огромные,  широко  расставленные  -
внимательно изучали Олега, он же  пытался  смотреть  ей  в  лицо,  но  его
взгляд, выдавая  ступеньку  культуры  хозяина,  сползал,  скользил  по  ее
фигуре.
     - Вы изменились, - сказала  женщина  наконец.  -  Раньше  бы  так  не
сказали... Или обмен удался? Вы все  твердили,  что  рождены  для  прошлых
эпох.
     Олег с трудом оторвал взгляд. В ушах звенело, мир вне  этого  балкона
потерял очертания, стал неинтересен, исчез вовсе.
     - Вы правы... Меня зовут Олег, я из прошлого века. Из  1999  года.  А
как зовут вас?
     - Татьяна Осинина. Держитесь вы хорошо... Адаптация почти мгновенная!
Завтракали?
     Маечку она небрежно отбросила, и Олег  вздохнул  с  облегчением.  Она
перехватила его взгляд, раздвинула губы в предостерегающей улыбке:
     - Мой наряд еще ничего не значит. У  вас  мода  тоже  шла  в  ногу  с
подавлением  животных  инстинктов  в  человеке...  Вспомните!  Бабушки   в
молодости всегда одевались скромнее внучек. Пойдемте ко  мне,  я  покормлю
вас, покажу, как пользоваться кухней, комплекты везде  одинаковые,  а  там
справляйтесь сами. Мне на работу скоро.
     Олег перешагнул через низенькую  чугунную  ограду,  отлитую  по  типу
старинных петербургских. В квартире экстравагантной соседки чуть не ошалел
от обилия непонятных вещей. Женщина  двигалась  легко  и  быстро,  ловкая,
однако он ощутил, что прикоснуться к ней непросто.
     - А почему так  оскорбительно  о  наших  инстинктах?  -  спросил  он,
усаживаясь с нею за стол, куда она выставила еду.
     - Не притворяйтесь, я, как и всякий грамотный человек, историю  знаю.
Представьте, что человек эпохи, скажем, Пушкина или Лермонтова оказался бы
в вашей эпохе, проехался бы в битком набитом троллейбусе в час "пик",  где
его поприжимало бы то к одной женщине, то к другой, то к третьей...  Какие
опрометчивые выводы сделал бы о нравственности вашего времени на основании
единичного, неверно истолкованного факта? А то, что помещик силой  таскает
крепостных девок на сеновал, а помещица спит с конюхами...
     - В нашем времени уже не было помещиков,  -  прервал  он,  -  но  это
неважно, я все понял.
     - Вот и хорошо, - сказала  она  с  облегчением,  -  а  то  предыдущий
сосед... Все мечтал о старом добром времени,  то  есть  о  вашем,  бичевал
нынешние нравы, так и не поняв и не приняв их.
     - Я не буду бичевать, - сказал он поспешно, опять с  усилием  отрывая
взгляд от ее развитой фигуры. - Мне здесь нравится.
     - Да, вы же по условиям обмена эпохе соответствуете... Но, -  сказала
она вдруг резко, перехватив его взгляд, зеленые глаза диковато блеснули, -
поймите правильно, не ошибитесь! Первое впечатление обманчиво.
     Он смущенно поднялся, сказал твердо, стараясь, чтобы голос звучал как
можно искреннее, убедительнее:
     - Клянусь, понимаю! Нет распущенности, потому что ныне дух высок,  но
нет и ханжества, ибо и тело у нас все-таки есть, и оно тоже наше... Так?
     - Теперь верю, что поняли правильно.
     Она дружески поцеловала его в щеку, на миг прижавшись твердым горячим
телом, взглянула на часы, охнула, схватила,  как  ему  показалось,  легкую
накидку из марлевки и выбежала из комнаты.
     Ощущая странное жжение в тех  местах,  где  она  прижималась  к  нему
грудью, он осторожно вышел на  балкон,  перебрался  через  бортик  в  свою
квартиру.
     Так, у телевизора несколько сот программ... Что ж, знакомство с новым
миром можно начать и с помощью экрана.


     - Готова ли наша сестра?
     Наталья вздрогнула. На нее с ожиданием смотрели трое высоких старцев,
все в белых полотняных одеждах, один  с  резным  посохом  в  руке.  Дальше
тянулась бесконечная унылая равнина, дул  холодный  сырой  ветер.  Наталье
показалось, что прямо в воздухе веет молодостью и жестокостью этого мира.
     В нескольких шагах от волхвов, ведунов,  а  может  быть,  браминов  -
хранителей ключей от Брамы, священных ворот в вирий,  -  замкнутым  кругом
возвышался  частокол  из  толстых  свежеоструганных  бревен,  похожий   на
маленькую крепость. Изнутри слышался треск, из-за бревен поднимался  столб
черного дыма, пахло горелым мясом.
     - Готова, - ответила она сдавленно.
     Сзади лязгнуло, испуг развернул ее в другую сторону. В двух  десятках
шагов ровными рядами стояли тяжеловооруженные  воины  и  все  с  ожиданием
смотрели на нее. Вдали виднелся деревянный град,  оттуда  тянулась  темная
живая змейка, что постепенно превращалась в колонну воинов.  Они  все  шли
сюда.
     Она  поспешно  шагнула  к  воротам  капища,  спасаясь  от  испытующих
взглядов. Ее босые ноги озябли от росы и лишь у частокола ступили в теплый
пепел.
     Но едва миновала ворота,  как  бревна  частокола,  повинуясь  чьей-то
воле,  разом  затрещали,  наклонились  вершинами  наружу  и  так,  веером,
грохнулись  на  землю,  и  снова  она  очутилась  на   перекрестье   тысяч
внимательных глаз!
     В центре капища вместо ожидаемых Сварога,  Перуна,  прочих  языческих
богов - грубо сколоченный, словно  руками  великанов,  помост  из  толстых
бревен, из которого вырастает острием вверх, словно грозя  небу,  огромный
обоюдоострый меч, и яркое солнце грозно играет, блещет  на  лезвии,  мечет
огненные блики, словно сыплет убийственные солнечные стрелы...
     Меч Арея, которому приносили жертву арийские племена, затем скифские,
а также славяне-кочевники!
     Страх сковал ее тело. Если она ведунья, видимо, пречистой  девы  Даны
или Роданицы, то почему ее  настойчиво  подталкивают  к  военному  символу
мужчин?
     Молоденькая девушка, совсем подросток, обеими руками  подала  тяжелый
каменный нож, а другая, тоже совсем юная, босоногая, протянула ей  голубя.
Наталья взяла птичку, та  не  вырывалась,  только  испуганно  и  доверчиво
поглядывала то одним глазом, то другим.
     Она прижала теплое тельце к мокрому от крови помосту, ударила  ножом.
Каменное  лезвие  рассекло  перья.  Голубь  выдернул  крыло  из-под  руки,
забился. Среди воинов возник ропот. Стиснув зубы, она ударила второй  раз,
уже изо всех сил, камень снова не отрубил голову, и тогда, закрыв глаза  и
едва не теряя сознание от ужаса и  отвращения,  она  стала  пилить  ножом,
трудно отделяя головку с вытаращенным в недоумении на нее  глазом,  словно
обвиняющим в предательстве.
     Воины негодующе зашумели. Наконец она бросила голову голубя  и  тушку
отдельно  на  хворост  перед  помостом,  вернула  нож  помощнице.  Шестеро
мускулистых мужчин уже быстро-быстро дергали  широкие  ремни,  вертикально
поставленный столб бесшумно вертелся острием в колоде, поднимался дымок...
     Живой огонь, вспомнила она,  переводя  дыхание.  В  эту  эпоху  давно
забыли о таком способе добывания огня, забыли о каменных ножах, но религия
освящает обряды, сохраняет традиции... Эти пришли еще из каменного века!
     Подошли, стали  полукругом  ведуны,  называемые  у  невров  волхвами.
Волки, вспоминала она  напряженно,  наиболее  почитаемые  звери  ведийской
мифологии, а лучшие из героев могут по ночам превращаться в волков, как  и
герои русских былин, правда, лишь старшего и  среднего  поколения  героев,
младшие уже не могут... В индоевропейской мифологии волки - демоны мрака и
холода. Чего стоит один Фенрир, гигантский волк  скандинавской  мифологии!
Волк и Красная шапочка - это зима и красное солнышко, волчий и вечерний  -
эпитеты равносильные. Вечерницу - Венеру называют Волчьей звездой,  зимние
месяцы зовутся волчьими, февраль по-украински - лютый,  а  зиму  провожают
чучелом  волка,  волчицами  вскормлены  ведийские  Ашвины,  Ромул  и  Рем,
немецкий Дитрих, украинские  Валигора  и  Вырвидуб,  родоначальник  тюрков
Турок,  вот  только  грозный  Аттила  произошел  от  дикого  пса,  как   и
родоначальник калмыков... Древнеславянские боги Лель и  Полель  освободили
перепелку из пасти волка... Пустяк? Но волк -  это  зима,  а  перепелка  -
весеннее солнышко...
     Наталья напряженно всматривалась в волхвование, кляня себя за то, что
древнюю историю знает недостаточно. Большой поход, если в жертвоприношении
участвуют даже ведуньи, ведь у них свои боги, капища, обряды!
     - Пусть всегда с нами святый Юр! - закричал ведун страшно.
     Воины дружно ударили в шиты рукоятями мечей, взревели:
     - Слава!
     Святой Юрий, вспоминала она спешно. Древний солнечный  бог,  которому
принадлежали волки: "Что у волка в зубах, то Юрий дал", затем бог войны  у
вторгшихся в Индию ариев,  у  эллинов  впоследствии  стал  зваться  Ареем,
словом, начинается война... С кем? За что?
     От группы волхвов отделился  высокий  иссохший  старик,  седой,  лицо
темное, как  кора  дерева,  исхлестанное  ветрами,  в  глубоких  морщинах,
серебряные брови нависают над  глазами,  как  крыши.  Встретившись  с  его
взглядом,  Наталья   вздрогнула,   ощутила   озноб.   Глаза   смотрели   с
магнетической силой, подчиняли себе. Это был человек, для которого  судьба
была не царицей, а рабыней.
     Опираясь на резную палку с набалдашником, он вышел на помост, властно
простер руку.
     - Воины! - заговорил он хриплым страшным голосом. - Настал  час,  для
которого рождаются дети богов и героев. Мы идем в поход, чтобы добыть себе
чести, а народу славы! Враг могуч и страшен, тем почетнее нас ждет победа.
Если же падем... Но для чего же появляются на свет дети нашего  солнечного
бога, как не для битв и славной гибели? Позор прожить, не познав,  на  что
способны твои дух и тело, позор  умереть  в  постели!  Народы,  что  чтили
благополучие и безопасность, уже с лица земли сгинули, и жаба за  ними  не
кумкнула! Не будем и мы жалиться. Нас  называют  великанами  сумрака,  так
будем же достойны! Но стада наши жиреют, нивы колосятся, мужчины  отвыкают
носить оружие, становятся слабыми...
     Среди воинов возник ропот. Волхв поднял руку, шум утих.
     - Да, слабыми! Человек должен жить на меже,  на  краю  гибели,  чтобы
жилы рвались от натуги, чтобы кровь кипела! Из всех дорог жизни мы обязаны
выбирать самую трудную, лишь тогда мы - люди!
     Наталья задержала дыхание. Вот они, настоящие!.. Это  не  мужчины  ее
времени, последней четверти двадцатого века. Бабники, пьяницы,  трусливые,
нервные,  закомплексованные,  не  умеющие   справляться   с   трудностями,
растерянные, все чаще  пасующие  в  житейских  сложностях,  прячущиеся  за
женские спины! А эти вот жаждут жить в  полную  мощь,  не  находят  путей,
мучаются, ищут выхода в войнах...  С  нежностью  вспоминают  потом  тяготы
боев, ведь тогда жили в полную силу!
     - Великий поход! - гремел голос волхва.  -  Идут  все  мужчины,  все!
Останутся только единственные кормильцы и безнаследные...
     Среди неженатой молодежи возник ропот. Крепкие молодые  парни  угрюмо
отводили глаза от счастливцев, что успели нарожать наследников: их  род  в
любом случае не оборвется.
     - Пусть дух Перуна войдет в каждого, - бешено  кричал  ведун.  В  его
руке невесть откуда появился окровавленный меч, и волхв  страшно  потрясал
им над головой, и кровь капала на серебряные волосы. - Тело тленно,  слава
вечна! Кто не смотрел смерти в глаза, кто не дрался с врагом, на  кого  не
кидался барс,  кто  не  висел  над  пропастью,  не  падал  со  стен  чужих
крепостей, кто не страдал - тот еще не человек!
     Сердце Натальи колотилось. Воины замерли, повернув к волхву лица,  их
глаза горели красным огнем.
     - Кто из вас впервые идет в бой, - кричал ведун страшно, жилы на  его
шее  надулись,  лицо  покраснело,  -  тот  еще  глина,  из  которой  может
получиться человек, а может и не получиться!  Капля  воды,  перенеся  муки
плена в перловице становится перлом, а  человек  превращается  в  человека
только после тяжких испытаний! Вперед! Пусть непобедимое солнце  будет  на
ваших знаменах!
     Ниже в долине уже резали быков. Над скопищем людей и скота возвышался
железный котел размером с дом, настолько был огромен. Он держался на  трех
гранитных глыбах, размером со скалы, бревна бы не выдержали, валуны и  так
вминались в твердую сухую землю, та проседала под чудовищной тяжестью.
     Щелкали бичи, скрипели тяжело  нагруженные  телеги.  Воины  торопливо
сбрасывали под котел связки поленьев, сразу хлестали быков, уступая  место
другим, а связки сухих березовых дров все  летели  под  огромное  железное
днище. В сторонке сваливали в запас целые сухие бревна, вязанки дров.
     Неделю уходило войско. Когда  последняя  колонна  скрылась  из  виду,
Наталья измученно еще долго смотрела, как пыльное облако  передвигается  к
кроваво-красному горизонту, рассеивается...
     Когда пошла обратно к капищу, у городища сновали люди. Молодых мужчин
осталось, к ее удивлению, много. Что ж, по древним обычаям славян,  нельзя
брать кормильцев, и тех, кто еще не дал наследников. Древнее поверье,  что
в вирий уходят павшие в бою, но в дружину Перуна попадает лишь тот, у кого
и внук сражается доблестно. "Через сына человек переходит  в  мир  вышний,
через внука обретает бессмертие, через праправнука входит в обитель света"
- так записано в Бгартрихари...
     У ворот капища в придорожной пыли сидел изможденный человек.  Завидев
ее, торопливо поднялся, одернул рубаху.  Молодой  смерд,  очень  худой,  с
длинными жилистыми руками, нескладный, он сутулился, жалко моргал. Пыль  и
грязь странствий лежали на его одежде, нещадное солнце опалило лицо,  губы
полопались от жары, на нижней темнела корочка запекшейся крови.
     Он шагнул к ней, рот искривился,  дернулся,  Наталья  замедлила  шаг,
ноги стали тяжелыми.
     Смерд  с  трудом  раздвинул  запекшиеся  одеревеневшие  губы,   слезы
блеснули в глазах:
     - Видно, такие уж мы люди... Нигде нет нам  душевного  комфорта.  Что
мне иные века, если тебя там нет?.. Вот я пришел, Наташа.
     Едкие слезы жгли ей глаза, размывали мир, наконец  прорвали  плотину,
облегченно хлынули по щекам. Другая плоть, другие кости,  но  в  этом  вот
теле, этой оболочке, сейчас Олег, ее Олег! Он там, внутри, не соприкасаясь
с этой плотью, а только пользуется ею - это теперь  ясно!  -  как  рабочей
лошадью, которую нужно кормить и беречь, и эта плоть его не  касается,  он
живет совсем другим, чем этот сосуд, пещера, механизм для его обитания.
     И странно, печальное понимание, что счастье  недостижимо,  наконец-то
наполнило их счастьем.



                               Юрий НИКИТИН

                                  АХИЛЛ

     Агамемнон в изумлении смотрел на спрыгнувшего с борта  корабля  вождя
тавроскифов. Архонт россов был необычен в своей яростной мужской красе.  С
бритой головы свисал длинный пышный клок  белокурых  волос,  в  левом  ухе
блестела крупная золотая серьга. Грудь  у  него  была  широка  и  выпукла,
словно он надел под накидку свои божественные доспехи.
     В суровой душе Агамемнона проснулся страх, когда вождь россов пошел к
нему. Закованный в броню гигант нес  шлем  в  руке,  и  ветер  трепал  его
светлые волосы, словно бы вымытые в растопленном  золоте.  Ростом  он  был
выше самого рослого из ахейцев, руки огромные и толстые, а ладони  широки,
словно корабельные весла.
     Агамемнон задрал голову, чтобы смотреть в лицо князя. "Владыка  Зевс,
- мелькнула мысль, - неужели на Земле еще есть такие люди?  Или  в  стране
гипербореев полубоги рождаются по-прежнему?"
     Он дрогнул в ужасе, наткнувшись на взгляд  архонта  союзного  войска.
Глаза у того  были  необычные,  таких  не  встречал  в  Элладе.  Огромные,
ярко-синие, словно бы нещадное небо просвечивало сквозь череп, да и волосы
цвета солнца горели непривычно в мире  черноволосых  ахейцев,  которые  за
сотни лет жизни в Аттике потемнели быстро.
     "Полубог, - понял Агамемнон.  -  Гиперборейский  полубог...  Они  там
своих героев называют богатырями, ибо их народ  происходит  от  солнечного
бога, "Дажьбожови внуци"... В Элладе же  почти  не  осталось  героев,  ибо
старшие: Сизиф, Тантал - пали в битвах с самими богами, средние -  Геракл,
Персей, Беллерофонт, измельчав, пали, очистив землю от  чудовищ,  а  самые
младшие и самые слабые - истребляют друг друга в подобных войнах, они  уже
и не помыслят о схватке с богами или чудовищами..."
     - Приветствую тебя, великий вождь, - сказал гигант дружески,  опуская
длинные титулы Агамемнона. - Приветствую и все ахейское войско!
     - Слава и тебе, Ахилл, -  сказал  Агамемнон,  нахмурясь,  -  походный
князь мирмидонян!
     Ахилл потемнел. Царь  Микен,  верховный  вождь  похода  на  Трою,  не
преминул уколоть, указав, что он, Ахилл, всего лишь на время похода князь,
а там, на Днепре, остался истинный князь,  воцарившийся  после  того,  как
его, Ахилла, изгнали за крутой и неуступчивый нрав.
     - Слава тебе и твоим воинам, князь, - сказал торопливо Одиссей.
     Они по-братски обнялись. С кораблей по  качающимся  мостикам  сбегали
мирмидоняне, выстраивались. Ахейцы смотрели на них с тревогой и  надеждой.
Мирмидоняне, или россы, как они себя называли, были рослые, могучие воины,
все  как  один  в  черных  доспехах,  закрывающих  тело.   Этим   доспехам
приписывались магические свойства, их не могли пробить своим оружием  даже
самые сильные и свирепые из ахейцев или троянцев.
     Тысячу отборнейших воинов привел тавроскифский архонт!  Поход  против
зловредной Трои, что как бельмо засела на берегу Дарданелльского  пролива,
нависая над "хлебным путем", был просто невозможен без помощи тавроскифов.
Правда, Троя,  угрожая  обречь  Элладу  на  голод,  тем  самым  вредила  и
мирмидонянам, ибо скифы-пахари богатели на продаже хлеба ахейцам, в стране
которых он почти никогда не родил. В прошлом году Троя, угрожая  перекрыть
"хлебный путь", в два раза увеличила пошлины на  проходящие  через  пролив
корабли, что больно ударило по Элладе и вызвало раздражение у  страшных  в
своей мощи тавроскифских архонтов.
     Потому-то владыка Микен царь Агамемнон, который надменно называл себя
царем царей, и  объявил  великий  поход  всех  союзных  государств  против
азиатской Трои...


     Лагерь ахейцев спешно укреплялся. Всюду стучали топоры, из  ближайшей
рощи большие группы воинов, отягощенные оружием,  тащили  огромные  стволы
деревьев, между ними сновали конные  отряды,  настороженно  посматривая  в
сторону Трои.
     Лагерь мирмидонян был рядом с  ахейским,  но  россы  с  данайцами  не
смешивались, как, впрочем, и малочисленные итакийцы, которых  привел  царь
Одиссей.
     Ахейцы с любопытством и надеждой посматривали на  лагерь  мирмидонян,
то  есть  мирмиков  с  Дона,  муравьев  с  Дона,  ибо  народ  россов   был
многочисленный, как муравьи, а селятся обычно возле рек -  их  предки  все
реки называли просто  "дон";  даже  их  бог  Посейдон,  бог  рек,  ставший
впоследствии у ахейцев богом морей, старшим братом  Зевса,  как  память  о
прародине нес в себе этот корень... Да и сами россы взяли свое имя от воды
- рось, роса...
     На возвышении, в центре лагеря россов, стояли Ахилл  и  Аристей.  Оба
внимательно осматривали окрестности, поглядывая в сторону стен Иллиона.
     - Трояне, - сказал Аристей задумчиво. - Сперва они звались пеласгами,
потом фракийцами,  затем  тевкрами,  дальше  -  дарданами,  теперь  вот  -
трояне... У них и сейчас  еще  наши  обряды,  могилы  насыпают  курганами,
серьги носят в левом ухе, оселедцы точно такие же...
     Ахилл обернулся, бросил в усмешке:
     - Вчера на переговоры приходили сыны Приама: Троил и Дий.  А  у  меня
как раз на корабле кормчий Троил, а его помощник - Дий!.. А вот  язык  наш
они испоганили, еле-еле понимал. Еще немного, и толмач  бы  понадобился...
Ты смотрел их войско?
     - Смотрел, - хмыкнул Аристей. - Воины добрые, наша кровь еще  чуется,
но мы их и без ахейцев сдюжили бы.
     - Что так?
     - Оружие, - ответил Аристей коротко. Объяснил с презрением: - Они все
тут, кроме нас, ахейцы и троянцы - меднолатные! Даже  их  вождь  Гектор  в
медных доспехах, а копья у него деревянные,  с  медными  наконечниками,  к
тому ж из плохой меди. У всех медь! О железе не  ведают,  на  булат  вовсе
смотрят как на дело рук богов... Вон ты весь  в  булате,  так  неужто  они
пробьют медяшками? Неуязвимый, как есть неуязвимый! Видно,  у  них  тут  в
песках меди много, а железа - зась, это  только  в  наших  лесных  болотах
вдоволь!
     Снизу от моря несся всадник. В черных доспехах,  на  горячем  вороном
коне.
     - Меня другое тревожит, - сказал Аристей хмуро. - Нас тут стравили, а
на южном  фланге  Хеттского  государства  оголили  спину!  Опаленный  Стан
остался без защиты...
     - Разве кто нападает? - спросил Ахилл беспечно.
     - Сейчас никто, но долго ли до беды, когда  войска  ушли?  В  пустыне
собрались дикие  орды  кочевников,  ждут.  Хлынут  в  тот  же  час,  когда
поистребим друг друга, когда Троя падет! Сумеют ли наши братья явусы  дать
отпор? Вряд ли... И мы потеряем этот важнейший  перекресток  международных
путей. Падет еще один  народ  нашего  корня,  останемся  супротив  дикости
только мы, славяне.
     - Выстоим, - ответил Ахилл беспечно.
     Всадник прямо на коне промчался  на  холм,  лихо  спрыгнул.  Это  был
рослый синеглазый юноша, высоколобый,  с  тонкими  чертами  лица.  Аристей
взглянул ему в глаза, отвел взгляд, тут же взглянул снова.  Глаза  Петрока
были особенные: трагически расширенные, пытливо всматривающиеся в каждого,
вопрошающие, в них застыл немой вопрос, заданный с болью и тревогой...  За
этими глазами весь Петрок, как другой за своими могучими руками, третий  -
за крепкими доспехами, четвертый - за родительской спиной. Петрок  весь  в
глазах, и Аристей невольно отводил взгляд,  ибо  на  тот  вопрос,  который
задавал Петрок, ответить он не мог, не знал как.
     - Нравится? - спросил Ахилл.
     - Спасибо тебе, княже, - выдохнул Петрок благодарно. -  Спасибо,  что
берешь в походы! Разные народы  видел,  с  воинами  говорил,  с  лекарями,
волхвами, мудрецами ихними... Уверился теперь,  прости  за  дерзость,  что
правильность нужно искать не в других странах, ибо одно и то же везде, а в
самом человеке! Не для того мы ведем свой род от  солнечного  бога,  чтобы
жить подобно худобе или по-зверячьи рвать один другому глотки.
     - А как же надо? - спросил Ахилл хмуро.
     - Уже смутно постигаю... В моменты прозрения слышу голоса богов,  как
жить так, чтобы вернуть людям солнечную природу! Но это непривычно, не все
примут. И капища нужно строить не на Лысых горах, что поближе  к  небу,  а
вот тут, в груди... Бог должен быть здесь! Новый бог, единый...
     Ахилл предостерегающе кашлянул.  Петрок  поперхнулся,  умолк.  К  ним
степенно подходил, ударяя в такт шагам  тяжелым  резным  посохом,  старший
ведун похода.
     - Князь, тебя кличут! Вечером совет у царя царей Агамемнона.
     Ахилл оглянулся  на  заходившее  солнце.  На  дальнем  холме  голубел
высокий шатер. Вниз спешили гонцы, другие вестники со всех ног карабкались
к шатру царя царей.
     - Оставайся за меня, - сказал он Аристею. - Я через  лагерь  ахейцев,
посмотрю заодно, что у нас за союзники.
     Петрок, размышлял он  напряженно,  направляясь  к  ахейскому  лагерю.
Петрок... Единственный, кто умел заглядывать дальше, постигать мир, видеть
по-новому, с неожиданной стороны. Если нащупал что-то, то это  грандиозный
переворот. Тогда имя Ахилла, осуществившего переворот, войдет  в  легенды,
как имя князя Таргитая, который решился культ  богини  воды  Даны  сменить
новым культом Апии, матери сырой земли... Тогда надо было народ кочевников
обратить в народ землепашцев, для того и легенду создали об упавшем с неба
золотом  плуге,  но  все  же  великое  потрясение  пришло,  староверы   не
смирились, землю пахать не  стали,  ушли  из  родных  земель  со  стадами,
заселили  многие  ланы-страны,  добрались  даже  до  Оловянных   островов,
поставили там каменные капища по старому образцу.
     Тяжелая была реформа, кровавая, но народ стал лучше, богаче, могучее,
а звериный нрав  кочевника  сменился  спокойным  мужеством  земледельца...
Земля кормила в сотни раз больше людей, чем пастбища для скота, это поняли
потом, не сразу. Не подобное ли  и  Петрок  предлагает,  осязая  неведомое
своим острым, как нож, умом? Или что-то еще более высокое, понятное только
ему?
     Он вздрогнул, когда в грудь уперлись копья.  Стражи  огромного  роста
охраняли шатер Агамемнона, но и они  позеленели  от  страха,  увидев,  как
яростно изменилось лицо гиперборея.
     Ахилл взмахнул кистью,  раздался  треск,  обломки  копий  полетели  в
воздух. Он шагнул мимо отскочивших стражей, откинул полог. Усмехнулся: шел
через лагерь ахейцев, но за думами не заметил...
     Агамемнон  восседал  на  троне:   угрюмый,   надменный,   ушедший   в
иссиня-черную бороду, остальные цари и вожди сидели, кто где нашел  место.
Проще всех держался и беднее всех был одет Одиссей -  властелин  маленькой
Итаки, у которого хватило ума взять в жены не Елену, хотя  он  победил  на
состязаниях Менелая, а ее двоюродную сестру Пенелопу, которая красотой  не
уступала, умом превосходила, а уж верности могла поучить сестру, что ранее
была женой Тезею, полюбовницей Титию, наложницей Стинисса, женой  Менелаю,
теперь жена Парису, а вскоре опять пойдет за Менелаем в его Спарту...
     Еще выделяются могучие  Аяксы,  древний  старик  Нестор,  смуглокожий
черноволосый человек, что сидит рядом с Агамемноном, кудрявый, с  сединой,
быстрыми глазами, в пышной одежде жреца...
     Агамемнон ударил в пол посохом, выждал паузу и заговорил значительно,
пристально глядя на вождя россов:
     - Архонт тавроскифов! Совет царей пригласил  тебя,  нашего  союзника,
чтобы совместно решить, как взять Илион...
     Ахилл сел возле Одиссея, дружески толкнув того  в  бок,  ответил,  не
задумываясь:
     - А что решать?  Ударим  с  ходу.  Троя  не  успеет  опомниться,  как
захватим. Так уже однажды сделал наш Геракл.  Он  тогда  в  живых  оставил
только одного ребенка, назвав его Приамом, а  теперь  этот  Приам  владеет
Троей! Надо ему напомнить прошлое.
     К Агамемнону наклонился жрец, шепнул,  неприязненно  глядя  на  князя
мирмидонян. Агамемнон медленно наклонил голову.
     - Нет, - ответил он с достоинством, - боги не велят. Принесем жертвы,
неделю подождем ответа богов. Так принято!
     Ахилл мгновенно вскипел:
     - Как могут ваши волхвы быть на совете? Здесь говорят только воины!
     Агамемнон грозно повысил голос:
     - Не богохульствуй!  Голос  богов  -  высший  голос.  У  просвещенных
народов боги есть, это они решают наши судьбы.
     Ахилл рассвирепел на колкость:
     - Самые могучие боги - наши боги! Сварог, Род... Явь, правящая миром,
свирепый Перун и неистовый воин Доннар! Пока они с нами, кто против нас?
     Верховный жрец вскочил, но Нестор уцепился за его рукав:
     - Да-да, это могучие боги!.. Но зачем ссориться? Они помогут и  через
неделю.
     Ахилл бросил с досадой:
     - Наши боги помогают смелым, а не ротозеям! Провороним время, нас  же
и накажут!
     - А вот наши боги, - изрек Агамемнон победно, - помогают нам всегда!
     Ахейцы одобрительно  зашумели.  Верховный  жрец  смотрел  насмешливо,
что-то говорил, презрительно улыбаясь, Агамемнону.
     Ахилл вскочил на ноги как огромный барс, грянул гневно:
     - Нет на свете богов, которые помогали бы слабым да ленивым!
     Оскорбленные ахейцы вскочили,  загремело  оружие.  Агамемнона  скрыла
стена  могучих  мужчин  в  доспехах,  по  глазам  ударил  холодный   блеск
обнаженных мечей.
     Ахилл презрительно усмехнулся,  тряхнул  головой.  Забрало  клацнуло,
укрыв нижнюю часть лица, теперь только через узкую прорезь в шеломе пылали
бешенством голубые глаза. Он сделал неуловимо быстрое движение,  и  в  его
руках уже наизготовку боевой топор и круглый щит.
     Ахейцы замерли, боясь  сделать  движение:  гиперборей  готов  к  бою.
Слышалось только шумное дыхание, но тут сзади  раздался  голос  верховного
жреца, и стена плотных тел угрюмо двинулась  на  Ахилла.  Кто-то  воровато
скользнул ему за спину, но внезапно  с  треском  отлетел  полог,  в  шатер
ворвался солнечный свет, свежий ветер и свирепый клич:
     - Ахилл, мы здесь!
     Ахейцы разом подались назад. Многие поспешно бросили  оружие.  Ахилла
сзади хлопнули по плечу, с  боков  встали  витязи  в  тяжелом  вооружении,
крепкие как дубы.
     - Аристей нас послал... Негоже, грит, князю без супровода!
     Ахейцы, ворча и  опасаясь  сделать  неосторожное  движение,  медленно
рассаживались вокруг Агамемнона. Царь царей был белым, как мел. Мирмидонян
мало, но все помнили про их неуязвимость.
     Нестор со  стоном  бросился  на  середину  шатра,  его  белая  борода
расстилалась следом, как снежный вихрь.  Растопырив  трясущиеся  руки,  он
прокричал:
     - Опомнитесь! Опомнитесь, герои! Мы еще не вступили в бой,  а  распри
уже начались!
     Ахилл первым опустил топор. Россы по его знаку бросили мечи в  ножны.
Не сказав ни слова, князь мирмидонян повернулся и,  сопровождаемый  своими
воинами, вышел из шатра.


     На другой день мирмидоняне вступили  в  бой.  Троянцы  сопротивлялись
стойко, но когда передние ряды пали  под  свирепыми  ударами  гипербореев,
страх охватил защитников Трои,  они  бросились  бежать.  Часть  их  войска
попыталась обойти россов с тыла, но тут,  рискуя  навлечь  гнев  богов,  с
кораблей Одиссея на берег посыпались  немногочисленные  итакийцы,  с  ходу
ударили троянцам в спину. Вел их в бой сам Одиссей, разгоряченный, злой.
     Троянцы бежали за стены города, оставив богатую добычу. Именно  здесь
Агамемнон, не  принимавший  участия  в  битве,  допустил  роковую  ошибку.
Завидуя славе князя россов, он при дележе добычи  выделил  ему  наименьшую
часть. Напрасно дальновидный  Одиссей  пытался  переубедить  надменного  и
недалекого предводителя похода.
     Ахилл, вернувшись на корабль, в ярости сорвал тяжелый пояс  с  мечом,
швырнул от себя, едва не проломив борт.
     Петрок в испуге отшатнулся от дощечек, на которых  чертами  и  резами
вел записи.
     - Что стряслось, князь?
     - В бой не пойдем, - отрезал Ахилл. Его глаза метали молнии. - Чужими
руками жар загребать? Не-е-ет, придется напомнить, чего мы стоим!
     Он опустился было  на  скамью,  но  злая  энергия  подбросила,  он  в
бешенстве заметался по тесному помещению.
     - Князь, - встревожился Петрок, - мы же обещали...
     - Да, - взревел Ахилл, - но они сами нарушили договор! Мне не  добыча
нужна, честь задели!.. Жалкие трусы, льстецы! Как умоляли, как  упрашивали
о помощи!.. Знали же, что без нашей помощи, без нашего оружия им не  взять
не только Трои, но и жалкого хлева!
     - Князь...
     - Молчи! Ищешь новые высокие истины, а тут  говорят  старые  простые:
честь, достоинство. Ты там растекайся мыслью  по  древу,  но  и  на  жизнь
оглядывайся!
     - Князь...
     - Все! - отрезал Ахилл. - С кораблей  посмотрим,  чего  они  без  нас
стоят. Посмотрим с кораблей! На берег - ни шагу!
     За ним, закусив губу, молча наблюдал Аристей. В  этом  первом  бое  с
троянцами был ранен всего  один  россич.  Молодой,  горячий,  он  вырвался
далеко  вперед,  удары  медных  жал  напрасно  пытались  просечь  булатные
доспехи, но одно острие попало в прорезь для глаз... Молодой воин  никогда
уже не увидит солнца.


     Через несколько дней  троянцы  поняли,  что  мирмидоняне  в  боях  не
участвуют. От сопротивления перешли к  атакам,  и  один  за  другим  гибли
ахейские герои. Все новые  отряды  выплескивались  из  стен  Трои,  ахейцы
отступали...
     После жестоких поражений к Ахиллу потянулись делегации от Агамемнона.
Последнюю возглавил Нестор. Он обещал нагруженные золотом корабли, возврат
всей добычи, даже руку дочери Агамемнона.
     - Жена у меня есть, - ответил Ахилл враждебно, - есть  и  сын.  А  на
золото я не падкий, не за ним привел воинов!
     Посланники ушли ни  с  чем,  на  корабле  Ахилла  воцарилось  тяжелое
молчание. Петрок низко склонился над записями, Аристей меланхолично штопал
порванную в первом бою рубашку.
     - Вступила обида девою на землю Троянскую, - сказал  он  невесело.  -
Нужно ему было бабу красть! Как будто девок не было.
     Петрок поднял голову, сказал задумчиво:
     - Вступила обида девою на землю Троянскую...  Хорошо  сказал!  Это  о
Брисеиде, которую Агамемнон отнял у Ахилла?
     - Хоть о Брисеиде, хоть о Елене,  -  ответил  Аристей  безучастно.  -
Из-за баб великие возникают обиды, великие распри! Иной раз  целые  народы
гибнут...
     Ахилл лежал на медвежьих шкурах, забросив руки за голову. К разговору
он прислушивался лениво, но тут вмешался:
     - Ты не прав, воевода! Чему парня учишь? Не из-за баб, то -  повод...
Все куда скучнее. Но песни будут! Сегодня я слышал одну... Аристей, что  с
тем воином, что глаза потерял? Его Бояном кличут вроде?
     Аристей коротко взглянул, заколебался.
     - Да, Боян...  Ахейцы  его  прозвали  Омир,  что  по-ихнему  означает
слепец... Тосковал парень, но если по чести, то, может, и лучше,  что  ему
глаза выбили, Лучше песни складывать будет.
     Ахилл вскочил, лицо его налилось кровью. Он задыхался от ярости, рука
шарила на поясе, отыскивая меч.
     - Зверь!.. Как ты... Да разрази тебя Перун за такие слова!
     Аристей отпрыгнул к двери. Он побелел, напрягся.
     - Князь! - заговорил он предостерегающе.  -  Князь!..  Помни,  ты  не
простой воин, а князь! Ты должен мыслить иначе, ты должен видеть  главное!
Кем бы остался этот воин, будь по-прежнему  с  глазами?  Храбрым  рубакой,
который в конце концов погиб бы где-то, а если бы и прожил  долгую  жизнь,
то опять же - на поверхности жизни: принимая удары и нанося  их  сам!..  А
так ему откроется глубина. Не  разумеешь?  Они,  эти  слепцы,  видят  суть
вещей. Силы у него в избытке, а куда расходовать теперь? Пока был  цел,  я
учил его правилам певца! Певцами, князь,  рождается  много,  да  мало  кто
становится. По мелочи живем, а он теперь руками-ногами ничего  не  сможет,
только голова да язык остались! Будь уверен, всю оставшуюся силу бросит  в
святое ремесло певца!
     Ахилл дышал тяжело, ярость утихала медленно, в глазах еще  вспыхивали
горячие искры.
     - Сегодняшняя песня была его? - спросил он хрипло.
     - Да.
     - Ладно, - сказал он. Тяжело опустился на  ложе  из  шкур,  сказал  с
болью: - Ты прав, но ты жестокий человек... Сварог щедро тебя  одарил,  но
клянусь небом, в твоих песнях много ума, и мало сердца, потому их в народе
забудут скоро!
     Аристей холодно наклонил голову. Он был уязвлен.
     - Для государства важнее моя правильная политика чем мои поэмы.
     - Я в этом не уверен, - буркнул Ахилл и поспешно отвернулся, чтобы не
слышать возражения воеводы, который всегда побеждал в спорах.


     Троянцы в новом жестоком бою разгромили ахейцев  наголову.  Россы  со
своих кораблей угрюмо смотрели, как, преследуя бегущих, троянцы убивали их
в спину, усеивали трупами бескрайнее поле, а затем и все побережье.
     В отчаянии  ахейцы  бросили  лагерь,  спасались  на  кораблях.  Часть
троянского войска осталась грабить лагерь и  добивать  защитников,  другие
попытались с ходу ворваться  на  корабли.  Завязалась  жестокая  сеча,  на
корабли полетели факелы. Первым вспыхнул корабль Агамемнона, огонь охватил
паруса.
     Петрок не выдержал, ринулся к Ахиллу;
     - Князь, дело общее! Давай выступим!
     Ахилл отрезал:
     - Нет.
     В сторонке Ярослав, воевода с другого корабля, сказал горестно:
     - Извечная болезнь россов... Один сражается, другой с высокого  холма
смотрит на погибель войска соседнего князя, мед пьет и злорадничает...
     - Здесь дерутся ахейцы с троянцами! - бросил Ахилл.
     - А разве у нас не так? Никогда не удавалось выступить разом.
     - Было.
     - Когда было, - протянул Ярослав.
     Он тяжело спрыгнул с корабля  на  песок,  побрел  к  своему  кораблю.
Троянцы на него не нападали, они  держались  поодаль  от  черных  кораблей
мирмидонян.
     Петрок и Аристей ощутили, что  князь  поколеблен.  Память  о  славном
походе прошла через века,  тысячелетия  и  осталась  в  песнях.  Тогда  их
пращуры спустились с высоких Карпатских гор,  разгромили  обитающие  внизу
племена, увлекли  их  в  удивительнейший  поход  в  попытке  достичь  края
земли...  Они  шли  через  степи,  сметая  с  пути  воинственные   племена
кочевников, шли через леса, уничтожая и разметывая лесных людей, шли через
снежные горы... Они принесли в Китай железо и колесницы, там  смотрели  на
колесо как на чудо, с боями вошли в жаркую Индию, прошли ее  всю,  покоряя
местные племена дасиев, добрались до океана.  Дасии  клялись,  что  дальше
земель нет, а вода за сотню  верст  от  берега  уже  кипит...  Многие  там
остались, установив  на  новых  землях  свои  законы,  а  местных  жителей
зачислив в особую  варну  неприкасаемых,  чтобы  уберечь  немногочисленных
россичей от растворения среди народов, которых как песку на берегу океана,
другие же пошли обратно, и тогда от великого племени стали отделяться  род
за родом, оседая на покоренных землях, давая начало новым народам... И вот
теперь, всего через несколько сот лет,  наследники  великого  похода  едва
понимают друг друга!
     Аристей пробормотал вполголоса:
     - У каждого князька своя дружина... А для народа это гибель.
     Петрок умоляюще схватил Ахилла за руку:
     - Князь!. Можно спасти ахейцев и слово  не  нарушить!  Дай  мне  свои
доспехи, троянцы побегут от одного появления россов!
     Ахилл ошеломленно дернулся:
     - С ума сошел? Твоя голова всех наших стоит!
     Аристей ступил вперед, сказал Ахиллу прямо в глаза:
     - Отпусти Петрока! Отгоним от кораблей, сразу вернемся.
     Сзади зашумели. Ахилл яростно обернулся. Воины  в  полном  вооружении
нетерпеливо переминались с ноги на ногу, метали недобрые взгляды, слышался
ропот.
     - Князь, отпусти!
     - Мы только шугнем чуть...
     - От кораблей, а там пусть сами!
     - Вернемся тут же!
     Ахилл привлек к себе Петрока, поцеловал, пристально взглянул в глаза.
Юноша крепок, мускулы как  железные,  грудь  широка,  а  руки  сильные,  к
воинским упражнениям привычные... В  боях  был  не  раз,  и  Ахилл  всегда
отпускал его без боязни, пока не открыл в нем редкостный дар провидца, дар
ведуна...
     - Только от кораблей, - наказал он, - и сразу назад!
     Россы лавиной хлынули на берег.  Многие  прыгали  без  щитов,  медные
острия деревянных копий даже не царапали доспехи из булата, и россы в этой
войне перестали думать о защите, всю силу вкладывая только в удары.
     - Мирмидоняне!
     Троянцы, словно о стену, ударились о чей-то отчаянный вопль. Передние
попятились, обречено подняли щиты.
     Петрок налетел на переднего, саданул копьем. Троянец закрылся  щитом,
но широкое стальное лезвие  пробило  с  легкостью,  полоснуло  троянца  по
плечу. Тот рванулся, застежки лопнули, и он  отскочил,  оставив  на  копье
Петрока щит и медный наплечник. Петрок  попытался  высвободить  копье,  но
троянец ринулся вперед,  ударил  мечом.  В  голове  загудело,  а  троянец,
схватив меч обеими руками, стал бешено рубить гиперборея, стараясь просечь
доспехи.
     - Ах, ты так! - Петрок бросил бесполезное копье, рванул из ножен меч,
с силой опустил его на  троянца.  Сбоку  раздался  вопль,  второй  троянец
шарахнулся, ибо меч мирмидонянина рассек противника от шлема и до пояса.
     - Вперед, россы! - закричал он  звонким  страшным  голосом,  подражая
Ахиллу.
     Сеча стремительно отодвигалась от кораблей.  Земля  покрылась  телами
троянцев. Это была бойня, мечи и боевые топоры россов рассекали противника
с той же легкостью, словно те и не надевали доспехов.
     Застоявшиеся  от  долгого  безделья  россичи  опрокинули  и   погнали
троянцев. С корабля раздался громовой голос Ахилла, призывающий вернуться,
но никто не услышал, громко пропела  боевая  труба,  приказывая  отходить,
однако каждый слышал только лязг оружия. Опьяненные победой, россы гнали и
гнали троянцев...
     - Вперед, вперед! - торопил ратников Петрок, не замечая, что голос от
волнения становится таким же яростным и хриплым, как голос Ахилла.
     Они продвигались почти бегом, нанося  жестокие  удары,  усеивая  поле
битвы павшими. Воздух был горячий, наполненный криками, стонами,  руганью,
ударами железа по доспехам и щитам.
     Разгоряченные, россы гнали троянцев до самых стен  Трои.  Уже  совсем
близко Петрок видел огромные  ворота,  там  стоял  неумолчный  крик  сотен
воинов, что стремились найти  убежище  от  страшных  мирмидонян,  и  вдруг
троянцы остановились. Они гибли, но сражались отчаянно,  несколько  россов
отступили в задние ряды, зажимая  раны.  Их  прикрыли  щитами.  В  воротах
загремел  яростный  голос,   Петрок   дрогнул,   узнав   вождя   троянцев,
неустрашимого Гектора.
     Петрок поверг на землю еще двоих, и  тут  из  клубов  пыли  вынырнула
великанская фигура. Это был Гектор.
     Увидев доспехи Ахилла, он на миг остановился, не решаясь  вступить  в
поединок с неуязвимым вождем мирмидонян. Остановился  и  Петрок,  страшась
гиганта, надеясь, что тот уйдет... но  Гектор  медленно,  поднимая  копье,
пошел вперед.
     Петрок не стал уклоняться, чтобы показать крепость своих доспехов, но
от страшного удара едва не упал навзничь. Гектор ринулся вперед  с  мечом,
Петрик совсем  близко  увидел  яростные  голубые  глаза.  Уклонившись,  он
скользнул под руку великана, стремясь достать мечом в живот, но тот  легко
отвел удар.
     Петрок   бешено   наступал,   стремясь   нанести   тяжелый   удар   -
один-единственный! - Гектор медленно пятился, он пошатнулся  на  кочке,  и
Петрок наискось достал его голову. Шлем звякнул, слетел, Петрок  успел  бы
ударить еще, но не смог, ошеломленный: Гектор был точной копией  Ахилла  -
такое же суровое мужественное лице, ярко-синие глаза, белокурые  волосы  -
прав был воевода, видать, венды, основавшие Трою, - кровные  родственники,
оторвавшиеся от родового ствола сотни лет назад...
     Гектор тряхнул головой, волосы сверкнули на солнце, как сотканные  из
его лучей, решительно отбросил  изрубленный  щит,  схватил  обеими  руками
длинный меч.
     - Держись, Ахилл, - прохрипел он. - Сдается мне, ты  не  так  крепок,
как о тебе говорят.
     Петрок шатался под градом ударов. Разъяренный  Гектор  наступал,  его
меч иступился, лезвие погнулось, и  он  уже  бил  как  молотом.  Петрок  с
усилием  остановился,  стремясь  переломить  поединок,  но  страшный  удар
обрушился на голову, небо вспыхнуло, он запрокинул голову, теряя сознание,
и на  миг  разошлись  на  горле  пластины  панциря,  открывая  единственно
уязвимое место...
     Петрок без звука рухнул к ногам гиганта. Кровь ударила тугой  струей.
Он еще хрипел, руки загребали пыль, шлем свалился, открыв бледное лицо.
     Гектор стоял над ним, тяжело дыша.  Это  не  Ахилл,  но  до  чего  же
непросто сразить мирмидонянина! Они все из-за доспехов неуязвимые, а  воды
Стикса, в которых Фетида купала сына, ни при чем.  Если  он  действительно
неуязвимый, пусть выйдет теперь в бой без непробиваемых доспехов!
     Ударили россы, стремясь забрать тело Петрока, сеча завязалась с новой
силой. Воодушевленные троянцы дрались отчаянно Гектор рубился  впереди,  к
нему подоспели братья - такие же гиганты, и россы,  уставшие  от  кровавой
бойни, начали медленно отступать сомкнутым строем, всякий раз поражая тех,
кто  пытался  прорвать  ряды.  Троянцы  наступали,   гибли   сотнями,   но
немногочисленную дружину сумели оттеснить к самым кораблям.


     Третий день скрипели телеги. Из дальних рощ свозили вековые  дубы  на
краду - погребальный костер. Воины на колесницах вытаптывали густую траву,
ибо после погребения предстояло насыпать  курган,  как  всегда  делали  на
Поднепровье, а затем открыть тризну - погребальные игры,  для  победителей
которых Ахилл учредил дорогие призы, в том числе самый  дорогой  -  слиток
настоящего железа.
     Ахилл корабля не покидал. Впервые в жизни, не стесняясь, плакал.
     - Не убивайся, князь, - сказал  Ярослав.  -  Разве  лучше  умереть  в
постели? Великие герои собрались, пасть в поединке с ними не позорно.
     Ахилл не поднимал головы. Петрок погиб геройски, после крады его ждет
место в дружине Сварога, но почему плачет сердце?
     - Он погиб смертью воина, -  ответил  он  глухо,  -  но  это  простая
смерть... Для нас она самое лучшее, ибо что мы  можем?  Если  не  погибнем
славно, никто не вспомнит. Я - бывший князь маленького племени россов,  ты
- храбрый воин... Таких, как мы, пруд пруди!
     Воевода взглянул изумленно.
     - Князь, ты не захворал, часом?
     Ахилл поднялся. Его зашатало, он ухватился за мачту. Он был  страшен,
лицо пожелтело.
     - Сегодня мне во сне явился Петрок... Я знаю, как много мы  потеряли.
Он приоткрыл мне будущее: мы все бесполезно истребим друг друга,  разрушим
великие города и падем сами. Затем, попирая наши  белеющие  кости,  придут
сюда дикие народы, еще не  утратившие  звериный  облик,  что  боялись  нас
раньше, держались на краю Ойкумены... Войны - зло,  ибо  герои  и  мудрецы
уцелевают редко, а  трусость  спасается  вся!  Войны  вымельчивают  породу
людей...
     Воевода пошел вслед за Ахиллом, опасаясь, как бы тот  от  смертельной
усталости не свалился за борт.
     - Князь, не молчи! Распоряжайся, командуй, не задумывайся!
     Ахилл повернул к  нему  лицо.  Усмешка  раздвинула  губы,  и  воевода
содрогнулся: перед ним было лицо мертвеца.
     - Я видел и свое будущее... Я убью Гектора! Я  должен  его  убить  за
Петрока. Кто-то из его братьев убьет меня -  они  обязаны  меня  убить  за
Гектора. Убьют и всех его доблестных братьев  -  мои  сородичи  должны  их
убить за меня, а город затем разграбят, сожгут, сотрут с земли... Погибнут
все ахейские герои, ибо Троя не тот город, который  легко  захватить...  И
самое  дикое  в  том,  что  я,  все  это  зная,  не  могу   вырваться   из
заколдованного круга, не могу поднять паруса и отплыть в Тавриду,  оставив
эту бесполезную войну! А ведь если бы я ушел, то и  остальные  отступились
бы! Ахейские герои остались бы живы, Троя по-прежнему была бы заслоном для
диких племен!
     Воевода смолчал, опустив голову.
     - Вот видишь, - сказал Ахилл мертвым голосом,  -  все  идет  по  воле
богов! Так ими задумано, так  и  будет.  А  нового  бога,  которому  стоит
ввериться, Петрок назвать не успел...



                               Юрий НИКИТИН

                          БЕЗОПАСНОСТЬ ВТОРЖЕНИЯ

     Сквозь темные провалы и звездные  вихри,  через  разорванное  полотно
пространства и гравитационные ямы - впервые корабль добрался к звезде, что
столетие не давала покоя астрономам и астронавигаторам.
     В главной рубке сгрудились все члены  экипажа.  Капитан  нависал  над
пультом, его длинные пальцы прыгали по клавишам.
     - Идем на планету, - сообщил он хмуро. -  Выжидать  смешно.  Нас  они
засекли давно. Может, даже карманы  наши  просмотрели  и  книги  прочли  в
корабельной библиотеке... Если захотели...
     - А как нас встретят там?
     - А это от нас не зависит, - ответил капитан подчеркнуто бесстрастно.
- Они могут, если хотят, и мысли наши прочесть.  Идем  с  чистым  сердцем,
идем к старшим Братьям, что еще? Заранее признаем, что готовы учиться.
     Корабль рванулся через пространство, крошечный  диск  планеты  быстро
вырос, заполнил экран.
     На двенадцати обзорных экранах угрожающе быстро выросли циклопические
сооружения, замелькали призрачные  дворцы,  созданные  словно  из  лунного
света По зеленой траве прыгало зверье и носились стрекозы, сканирующий луч
поймал мрачные исполинские заводы под землей, что тянулись по  всей  толще
базальта, ныряли в магму бог знает до  какой  глубины,  огромные  плавучие
города, яркие как попугаи, покрывали океан...
     - Да-а, - сказал штурман ошеломленно, -  они  смогли  бы  нашу  Землю
взять  в  два  счета!  Внезапный  удар  из  космоса   каким-нибудь   своим
сверхоружием, и - земляне кверху лапками.
     - Не болтай глупости, - бросил капитан сердито. - Лучше  за  посадкой
следи, а то у тебя руки трясутся.
     Экипаж рассыпался по грузовому отсеку, подготавливая вездеход. Вскоре
пол вздрогнул, донесся затихающий рев двигателей.
     - Сели, -  сказал  штурман  с  нервным  смешком.  -  Ну,  здравствуй,
сверхцивилизация!.. Здравствуйте, звездники...
     Они все рассматривали панораму окрестностей, переданные зондом,  лишь
капитан часто смотрел на часы, хмурился. Справа километрах в двух  темнеют
многоугольные башни, слева в три ряда горбятся прижатые к земле  массивные
сооружения,  дальше  тоже  тянутся  постройки,  вышки,  словом  -  корабль
опустился в густонаселенном районе...
     - Что скажет психолог? - спросил он отрывисто. - Два часа  с  момента
посадки, а нас не замечают.
     Психолог, красивая и всегда элегантная Марина, ответила осторожно:
     - Я бы расценила это  как  вариант:  "Добро  пожаловать,  будьте  как
дома". Оскорбительного любопытства  не  проявляют,  свобода  действий  нам
дана.
     Капитан мгновение раздумывал, затем сказал честно:
     - Я бы предпочел оскорбительную опеку... По крайней мере, ни  за  что
не отвечаешь. А так над каждым шагом трясись!.. Дураком выглядеть  ох  как
не хочется. Тебе что, ты красивая... Ладно. Вездеход готов? Группа  "А"  -
на выход! Поведу лично!
     Штурман побледнел, сказал заикаясь:
     - Но как же... Вести должен я. Капитану нельзя покидать корабль!
     - Это на диких планетах, - огрызнулся капитан. - Здесь  мы  на  виду,
как голенькие. В их власти полностью.
     Штурман опечаленно следил за вездеходом, что съезжал  по  пандусу  на
поверхность планеты.


     Капитан повернулся на сидении, придирчиво оглядывая  свой  отряд.  Не
считая его самого и механика, что вел машину,  в  вездеходе  тряслись  еще
двое: Максимов и Даша.
     Максимов - мозг корабля, как считают многие.  Если  в  головах  обоих
ксенобиологов поселилась Даша, корабельный  медик,  если  механик  изнурял
себя телостроительством, зачем-то накачивая сверхмускулатуру, если  Леонов
и Даниленко самозабвенно резались в шахматы, то Максимова не  интересовали
ни женщины, ни игры, ни мускулы - только философские проблемы, отвлеченные
истины и дальнейшее прогнозирование.  Над  этой  страстью  можно  было  бы
иронизировать, но он не раз с легкостью  решал  труднейшие  задачи,  перед
которыми становились в тупик специалисты корабля. А  вот  проблемы,  через
которые он продирался сам, даже корабельным  психологам  оказались  не  по
зубам, и тем более  в  задачах,  над  которыми  он  ломал  голову,  им  не
удавалось даже понять условия.
     Однажды он огорошил штурмана:
     - Спят ли ангелы?.. Не знаешь? А какого они  пола?  Не  гыгыкай,  над
этим ломали головы лучшие мудрецы Европы сотни лет... Какого возраста Адам
был при сотворении? Или вопрос попроще: может ли  всемогущий  Бог  создать
камень, который не смог бы поднять?
     -  Что  за  чепуха,  -  отмахнулся  штурман.  -   Это   же   схоласты
занимались!.. Вздор, не более.
     - Верно, - согласился Максимов. - Но зато, на какую  высоту  вознесли
логику, какой уровень абстрактного мышления!
     Таков был Максимов, который сидел сейчас на заднем  сидении.  Даша  -
это редкостная интуиция, умение строить догадки... Правда, гипотезы, а тем
более  теорию,  развивать  не  умеет  -  багажа  не  достает,  -  но   это
блистательно делает Максимов.
     Было и еще обстоятельство, посему капитан  ее  все-таки  взял.  Очень
красивой женщине  всегда  трудно  отказать,  особенно  когда  она  смотрит
умоляюще, а ее громадные глаза медленно наполняются слезами...  Правда,  в
последнее время она держится возле Максимова, даже сейчас сидит слишком уж
близко, а вездеход трясет не так уж сильно, чтобы прижиматься... Совсем не
трясет.
     Он нахмурился, стал смотреть на дорогу. Механик,  опытный  десантник,
ведет машину, побелев от напряжения, но достаточно уверенно. В нем капитан
уверен всегда.
     Башни Золотого Города, как они назвали для себя скопление  сверкающих
зданий,  приближались,  вырастали.  В   голубом   небе   часто   возникали
летательные  аппараты:  иногда  стремительные,  возникающие  из  ниоткуда,
иногда лениво ползущие как дирижабли, величавые и толстые.
     Колеса вездехода скрежетнули по твердому, и механик поспешно выпустил
мягкие колеса.  Рядом  сверкала  твердая  дорога,  где  часто  проносились
квадратные, непроницаемые для взгляда машины, похожие на слитки металла.
     В вездеходе затаили дыхание. Капитан зачем-то  затянул  пояс  потуже,
выпятил и без того широкую грудь, голос его  грянул  как  удар  молота  по
наковальне:
     - Вперед! Раз прут как ни в чем ни бывало, значит -  не  столкнешься.
Они знают, что делают.
     Механик осторожно вывел машину на край дороги. Сверкающие слитки  все
также неслись мимо. Вездеход  потихоньку  двинулся  в  путь,  а  механизмы
звездников по-прежнему неслись с той же скоростью, оставив обочину.
     Дома,  если  это  дома,  расступились,  дорога  ринулась  вдоль  этих
невысоких зданий. Машины звездников сновали молниеносно. Даша  вскрикнула,
когда одна неожиданно прыгнула в воздух и тут же  исчезла  в  синем  небе.
Дальше еще несколько машин унеслись верх, а одна взвилась на высоту пятого
этажа и прилипла там к стене и  во  мгновение  ока  растворилась,  оставив
быстро исчезающий силуэт.
     - Гони, - повторил капитан. На его скулах  заиграли  желваки.  -  Они
доверяют нам. Как равным! Не по мощи, конечно, а по достоинству, что ли...
Что ж, неужто признаемся, что они ошиблись, мы на самом  деле  беспомощные
слепые котята?
     - Но методом проб и ошибок...
     - Может, иначе нельзя? - спросила Даша неуверенно.
     - Не думаю, - отрубил капитан, не оборачиваясь. - Останови!
     Механик включил тормоз. Капитан откинул люк, легко  прыгнул.  Широкий
ремень плотно обжимал в поясе, во всем теле играло грозное веселье.  Готов
ко всем неожиданностям!
     Оставшиеся в машине напряженно наблюдали, как капитан вышел на дорогу
и поднял руку перед приближающимся квадратным слитком. Они охнули  в  один
голос,  когда  этот  сверкающий  металлом  монолит  на   полной   скорости
остановился прямо перед капитаном, в лице которого, однако, не дрогнул  не
один мускул.
     В тот же миг слиток стал прозрачным, верхняя половина исчезла совсем,
открыв двух звездников. Крупнее землян, настоящие гиганты, они были залиты
золотым светом, и сами казались золотыми,  а  их  лица  -  высоколобые,  с
огромными глазами, за  которыми  угадывался  мощный  мозг,  повернулись  к
капитану, что как чугунная статуя торчал у них на дороге.
     Даша затаила дыхание, и даже Максимов скорчился в шоке, ибо  за  долю
секунды понял, что те знают много, умеют много, понимают много, а ему даже
за сотню жизней не подняться до их интеллектуальной мощи...
     - Приветствую вас, - сказал капитан ровно,  и  Максимов  возненавидел
его за бесстрастность, с которой он смел  разговаривать  с  богами.  -  Не
подскажите, как проехать... ну, скажем,  в  библиотеку  или  любое  другое
хранилище информации, полезное нам?
     Ближайший к нему звездник улыбнулся светло и сказал красивым голосом,
в котором не было и малейшей неправильности в звуках:
     - Прямо и направо. Там башня с... э... круглостью на выси. Я  понятно
говорю? Сиреневой круглостью.
     Второй тоже улыбнулся и добавил:
     - Возлифтите сразу на самый подкрыш.
     Он перевел взгляд на панель управления, и послушная машина  мгновенно
исчезла. Капитан машинально поднял голову,  но  в  небе  плыли  облака,  в
северной части вспыхивали разноцветные знаки...
     Запрыгнув в машину, он велел буднично:
     - Поехали. Прямо и направо. К этой, сиреневой круглости.
     Механик вздрогнул, руки метнулись к рычагам.  Навстречу  понеслислась
дорога, в герметично закрытой кабине стало жарко.
     - Как они, а? - сказал механик сдавленно. - Только взглянули на нас и
- враз по-нашему! Вот она - сверхцивилизация, вот они - звездники...


     Звездники  относились  доброжелательно,  на   вопросы   отвечали,   в
хранилищах научили пользоваться  аппаратурой  для  считывания  информации.
Сами же однако ничего не навязывали, по-прежнему оставляя свободу выбора и
действий.
     Максимов  держался  на  лошадиных  дозах  тонизатора.   Он   хаотично
перебирал все, начиная от древних книг до записей на атомном уровне.  Даша
охотно взяла на себя роль няньки,  которая  подает  обед  прямо  к  экрану
информария. Капитан хмурился,  наконец  махнул  на  них  рукой  и  покинул
здание.
     Штурман, которому  он  наконец  разрешил  покинуть  корабль,  пригнал
скоростной вертолет, и они вдвоем прыгали из города в город, с  континента
на континент.  Толку  от  этого  все  равно  не  было,  понять  в  технике
звездников, все равно как и в общественном устройстве, удавалось мало,  но
теперь даже капитан при всей своей тревоге за экипаж, убедился, что от них
ничего не скрывают, и лишь свои мозги виной, что не  вмещают  сверх  того,
что могут вместить.
     Еще к своему безграничному удивлению удалось выяснить, что на планете
целых шесть государств со своим устройством.  Правда,  так  и  не  удалось
выяснить, что за устройства и  где  границы  государств:  везде  принимали
одинаково,  везде  улыбались,  везде  разрешали  пользоваться  хранилищами
информации.
     Через неделю капитан выпустил еще две группы  исследователей.  Теперь
штурман вернулся в  опустевший  корабль  и  оттуда  поддерживал  со  всеми
видеосвязь. Максимов похудел, глаза его ввалились, но он пел за работой, и
Даша никогда не видела его таким счастливым.
     Капитан  был  единственным,  кто  даже  не   пытался   проникнуть   в
сокровищницы знаний. Он  взял  на  себя  охрану,  как  он  определил  свои
функции,  и  целыми  днями  слонялся  вокруг  информариев,  где  трудились
земляне, присматривался к всегда приветливым звездникам.
     Высокий, мускулистый, в черном  облегающем  комбинезоне,  с  каменным
лицом и холодными  глазами,  он  и  раньше  вызвал  неприязнь  постоянными
требованиями соблюдать дисциплину, порядок, субординацию. Если  штурман  и
механик  принимали  это  как  должное,  то   остальные,   непрофессионалы,
чувствовали раздражение.
     У Даши капитан сначала вызывал двойственное чувство. С одной  стороны
импонировала суровая решительность, непреклонность,  с  другой  стороны  -
отталкивал  узколобый  педантизм  в  соблюдении  правил  внутрикорабельной
жизни. Когда  же  в  экспедиции  появился  блистательный  Максимов  с  его
абсолютным неприятием  дисциплины,  она  окончательно  сделал  выбор  и  с
капитаном с тех пор здоровалась подчеркнуто вежливо и предельно холодно.


     В  работе  пронеслась  еще  неделя.  Максимов   перешел   в   дальний
информарий, где накапливались труды по  философии,  этике,  механик  почти
неотлучно находился  при  вездеходе,  наотрез  отказавшись  знакомиться  с
транспортом звездников, "чтобы не расстраиваться зазря", и капитан  выбрал
момент, чтобы подняться в отдел техники, где Даша напряженно изучала планы
и таблицы, диаграммы, пытаясь  ухватить  хотя  бы  общие  принципы  работы
механизмов звездников.
     Зал был огромный,  пустой,  экраны  и  считывающие  механизмы  стояли
только под стенами.  Даша  торопливо  просматривала  каталог,  все  больше
углубляясь в историю, в надежде найти  аналогию  с  земными  устройствами,
капитан прохаживался взад-вперед, искоса посматривая на  девушку.  В  этот
момент никто не видел его лица, и он мог позволить себе выглядеть не таким
твердым и суровым.
     Вдруг  в  коридоре  послышался  тяжелый  топот.   Капитан   напрягся,
мгновенно оказался возле Даши.
     В зал вбежали золотые гиганты, вспыхнуло сияние. Но  лица  звездников
были  как  грозовые  тучи,  глаза  метали   молнии.   В   руках   мелькали
металлические прутья, обломки труб.
     Капитан  инстинктивно  закрыл  собой  Дашу,  рука  легла  на  рукоять
бластера. Глаза у Даши были круглые, от страха как два блюдца.
     - Что им нужно?
     Мимо пронесся золотокожий гигант.  Пахнуло  теплом,  земляне  ощутили
покалывание в теле, но тут в  зале  грохнуло,  а  гигант  на  бегу  ударил
железным ломом  прямо  по  экрану  информария.  Гулко  и  страшно  ухнуло,
посыпались осколки. За черным провалом блеснули сиреневые кристаллы.
     По  всему  залу  гремело,  взрывалось.  Золотые  гиганты  остервенело
крушили аппаратуру,  рвали  провода,  ломали  приборы,  под  ногами  жутко
хрустели кристаллы. Кто-то с наслаждением всаживал  из  короткой  трубочки
атомные пули в компьютеры, экраны, аппаратуру, там ахало,  плазменно-белые
вспышки озаряли зал, по стенам  метались  черные  тени,  на  пол  рушились
обломки немыслимо сложных приборов,  брызгала  цветная  жидкость,  страшно
кричали квазиживые механизмы...
     Капитан с силой придавил Дашу  лицом  к  своей  груди,  не  давая  ей
повернуть голову. Мускулы его  окаменели,  ныли,  сжавшись  от  абсолютной
беспомощности, но гиганты не обращали на них внимания,  рушили  механизмы,
стреляли, ломали, уничтожали, кто-то зло оттолкнул их,  но,  видимо,  этим
спасал их, ибо тут же на это место с грохотом и  лязгом  обрушилась  целая
стена из крохотных экранов, металлических конструкций, на полу вспыхнули и
рассыпались зеленой пылью детали...
     - Что это? - простонала Даша.
     - Тихо-тихо, успокойся. Все потом.
     - Почему они?
     - Да замолчи же!
     Пахло горелым железом. В  зале  вспыхивало  багровым.  Двое  гигантов
прошли мимо землян к  выходу.  Грохот  утихал,  звездники  бросали  орудия
уничтожения, переговаривались, медленно покидали разрушенный информарий.
     Мимо прошел гигант - прекрасный,  горячеглазый.  Он  все  еще  сжимал
железный прут, болтался по ветру разорванный рукав. Даша  перехватила  его
взгляд, спросила отчаянно:
     - Что случилось?
     Звездник на миг остановился, окинул обоих взглядом. Его губы неохотно
разжались:
     - Не поймете... Мы - лишь придатки машин. Они нас... поработили.
     Даша вскрикнула:
     - Они? Вас?
     - Да.
     - Но это же вы их рушили...
     Гигант, уже уходя, оглянулся, глаза его были глубокие и грустные:
     - Еще не  поймете.  Не  буквально  рабство,  как  у  вас,  а...  вам,
наверное, еще трудно понять.
     Он ушел, в зале было мертво. Под ногами хрустело,  помещение  усыпали
осколки. В стенах зияли дыры, кое-где свисали оплавленные конструкции.


     Вечером капитан устроил экстренное совещание. Максимов, Даша, механик
присутствовали  лично,  остальные  -  на  экранах.   Капитан   нетерпеливо
дождался, пока все отрапортуют о готовности докладывать, и сказал резко:
     -   Внимание!..   Объявляю   чрезвычайное   положение.   На   планете
свирепствует жесточайшая... война.
     Он сказал это резко, с нажимом, но все смотрели непонимающе.  Механик
прервал молчание:
     - Капитан, я правильно понял? Война?
     - Да.
     - Но кто... установил?
     - Я, - ответил капитан. Заметив недоверие на лицах, повысил голос.  -
Вы занимаетесь своими делами, исследованиями, а я - безопасностью  корабля
и... вашей безопасностью. Так что за свои выводы отвечаю.
     - Капитан, - вскричал механик, ощутив угрозу пребыванию на планете. -
Нигде нет никакой войны!.. Все радушны, все занимаются своими делами! Наши
группы побывали во всех регионах планеты, и спокойно везде.
     Капитан холодно взглянул на  него,  перевел  взгляд  на  экраны,  где
возбужденно жестикулировали ученые.
     - Повторяю, - сказал он медленно, -  война  жестокая.  Вовлечены  все
ресурсы... Если мы не видим обмена ядерными  ударами,  то  это  ничего  не
значит. Кто из вас знает, как воюют сверхцивилизации?
     На  миг  воцарилась  тишина,  лишь  Максимов  выпрямился  в   кресле,
возразил:
     - Война - дикость, высокий разум на нее не способен. Я не верю.
     - Ваше дело, - сказал капитан холодно. - Но от вездеходов больше, чем
на сотню шагов, не отходить. Возможно экстренное возвращение на корабль.
     Максимов вскочил как подброшенный катапультой, лицо его побагровело:
     - Вы... вы не смеете такое приказывать!  Вы  не  специалист,  вам  не
понять как многое мы только-только начинаем понимать...
     Капитан сказал жестко, как припечатал:
     - Не вам возражать. Кто испортил компьютер в  вездеходе?  Подозреваю,
что намеренно.
     Максимов огрызнулся:
     - Ваши кибернетические игрушки - помеха на  пути  культуры!  Я  сумел
понять истинный путь, где машинам нет места...
     Капитан остановил на нем долгий испытующий взгляд:
     - Ладно, - сказал он наконец. - С вами разберемся на Земле. Сейчас же
совещание окончено. За нарушения приказа буду от работы отстранять.
     Он выключил экраны, и Максимов тут же вскочил, ринулся к выходу. Даша
бросилась за ним. Ее волосы рассыпались по плечам, сделав  ее  похожей  на
миниатюрную копию звездницы.
     - Готовь вездеход, - сказал капитан.
     Механик вышел вслед за  Дашей,  а  капитан,  подумав,  вызвал  группу
Макивчука:
     - Что у вас?
     Вспыхнул экран. Неземная красота города выбила дух, и капитан подумал
потрясенно, что никогда не привыкнет, и на Земле будет тосковать  о  таком
совершенстве...
     Он нахмурился, дал увеличение. Улицы приблизились, и он сразу  понял,
что здесь что-то ошибочно.
     Город явно брошен, хотя  люди  встречаются  часто.  Одни  лежат,  где
попало, другие сидят, кое-кто бесцельно двигается,  иногда  даже  мелькнет
летательный  аппарат,  но  вот  один  врезался  в  стену,  хотя   скорость
черепашья, грянул взрыв, на каменной стене осталось  красное  пятно,  а  к
земле медленно полетели обломки...
     - Макивчук, - резко спросил капитан, - что происходит?
     Голос Макивчука злой, усталый, заполнил помещение:
     -  Началось  два-три  дня  назад.  Эпидемия,  что  ли?  Бросали  все,
застывали, на все им  наплевать...  Мы  только  наблюдали,  а  сегодня  не
утерпели, когда начали умирать  -  взяли  одного,  выспросили  без  всякой
деликатности... Оказывается, возникла философская теория, что в  мире  нет
ничего, кроме твоего сознания. А  все  остальное,  дескать,  иллюзия!  Тут
каждый теперь считает себя центром  мира,  пупом  вселенной,  единственной
реальностью. Все остальное, мол,  только  мерещится.  Представляете?  Даже
свои руки-ноги кажется, а на самом деле их нет!
     Голос Макивчука дрогнул, сорвался:
     - Представляю, - сказал капитан мрачно. - Чего  ж  тогда  с  миражами
церемониться?
     - Вот-вот и я о том же! Сами они пусть. А ежели нас за миражи сочтут?
     - Не попадайся по ноги, - посоветовал капитан.
     Он выключил связь, пристегнул бластер. Максимов и Даша уже сидели  на
заднем сидении, механик вопросительно оглянулся.
     - Гони в нижнюю часть, - велел  капитан.  -  Хочу  увидеть,  что  еще
сделали с силовыми установками.
     Максимов  долго  молчал,  затем  сухо  попросил  высадить  его  возле
красочного парня, там как раз вокруг  цветочной  клумбы  собирались  люди.
Капитан  заколебался,  но  место  выглядело  донельзя  мирным,  жители   с
любопытством рассматривали  быстро  сменяющиеся  картины  на  небе,  да  и
Максимов держался оскорбительно вежливо, всем видом  намекая  на  трусость
капитана, и тот велел механику:
     - Останови.
     За Максимовым, не спрашивая разрешения, выпрыгнула Даша. Уже на земле
она обернулась и сказала подчеркнуто вежливо:
     - Капитан не будет возражать, если я помогу доктору Максимову  в  его
исследованиях.
     - Не возражаю, - ответил капитан с усилием.
     Механик тронул машину, двое остались позади.  Капитан  заставил  себя
смотреть вперед, механик деликатно помалкивал.


     Максимов уловил какой-то смысл  в  символах,  которые  появлялись  на
небе, и весь ушел в расшифровку. Когда Даша попыталась напомнить  о  своем
существовании, он резко оборвал ее. Да и понятно, что вовсе  возненавидит,
если она оторвет его еще хоть раз, когда он  едва-едва  начинает  понимать
ход мыслей жителей могучего звездного мира...
     Она сперва держалась в стороне, потом вышла на улицу.  От  сверкающей
красоты в который раз перехватило дыхание. Не скоро такое будет на  Земле,
немало смениться поколений, да и то - если у каждого поколения вкус  будет
улучшаться сразу на порядок...
     Сквозь низкое огромное окно она видела комнату, хотя это  могло  быть
цехом, мастерской или еще чем-то, а сердце  сжималось  от  тоски:  слишком
прекрасно, не скоро так будет на Земле...
     Вдруг в помещение как ветер влетела женщина, вся в золотом,  светлая,
и Даша сжалась от неловкости, ощутив себя безобразной  мартышкой.  Женщина
сдернула со стены картину, и Даша с изумлением, затем  с  ужасом  увидела,
как эта женщина, вся - одухотворенная красота, - зло  рванула  полотно,  с
хрустом разбила раму, затем лихорадочно стала доставать  с  полок  древние
богато украшенные книги. Она люто  вырывала  страницы,  и  пол  был  усеян
хрупкими быстро тающими листочками, так же ожесточенно срывала со  стен  и
колонн украшения, разбивала хрупкие каменные кружева, от ее рук грохнулась
на пол и разлетелась на куски статуэтка.
     Даша вздрогнула, огляделась.  На  улицу  высыпала  толпа  звездников.
Всеми владело грозное веселье. Со смехом, шуточками, кое-где и с  грозными
возгласами они начали сбивать со стен барельефы, ломать старинные  статуи,
швырять камни в окна, где блестели разукрашенные стекла.
     Неподалеку  глухо  бухнуло,  дрогнула  земля.  Вокруг  сброшенного  с
постамента памятника человеку в древней одежде прыгали люди, били по  нему
прутьями, и после каждого удара часть статуи исчезала бесследно...
     Справа загрохотало. Группа звездников выволокла на площадь  громадный
компьютер, Даша не успела поразиться, что  при  такой  сверхтехнике  тащат
волоком, но тут компьютер уже был водружен на постамент.  Подошла  молодая
женщина и бросила к подножью охапку цветов.
     Никто не тронул Дашу, когда она шла по улице, никто не  остановил,  и
она смогла видеть с какой скоростью распространяется  эпидемия  внезапного
техницизма, техномании, как без сопротивления берет верх над всеми другими
сторонами  человеческой  деятельности.  Древние  храмы   разрушались   или
переоборудовались под склады, музеи искусств превращались  в  лаборатории,
но самым чудовищным было то, что звездники проделывали  это  со  страстью,
радостно, вдохновенно, словно истину жизни узрели лишь теперь.
     Она нажала кнопку вызова:
     - Вызываю корабль, - сказала  она  торопливо.  -  Наблюдаю  внезапную
вспышку   сайонтизма,   Техника   подавляет    все    остальные    стороны
деятельности...
     - Продолжайте наблюдение, - сказал штурман. -  Странности,  Даша,  не
только  в  вашем  регионе.  На  соседнем  материке   -   наоборот,   взрыв
антисайонтизма!  Громят   машины,   поголовно   ударились   в   искусство.
Наблюдайте, для общей картины фактов еще недостаточно.
     Она не успела отключиться, как в наушниках щелкнуло, и далекий  голос
крикнул с нотками отчаяния:
     - Вызываю корабль! Наблюдается внезапный и  неконтролируемый  всплеск
антинауки, контркультуртрегерства, взрыв антифункцонализма...
     Она выключила связь, постояла на площади и пошла обратно. Голова  шла
кругом, а от отчаяния и бессилия перехватило горло. Конечно, питекантропам
не  понять  людей  ХХ  века,  но  и  питекантропы,  возможно,  смогли   бы
определить, что такой человек, скажем, болен или ранен... Или не могли бы?
     В скверике неподалеку от информария, где остался Максимов,  собралась
группа звездников. Все внимательно слушали высокого мужчину, что  проворно
вскочил на возвышение и заговорил быстро, не  давая  себя  остановить  или
прервать:
     - Величайшая истина состоит в том, что  перед  лицом  Ничто,  которое
делает  человеческую  жизнь  абсурдной,   бессмысленной,   прорыв   одного
индивидуума к другому, подлинное общение  между  ними  невозможно!  Экстаз
может объединить человека  с  другими,  но  ведь  это  экстаз  разрушения,
мятежа, рожденного отчаянием абсурдного человека...
     Вдруг рядом с  Дашей,  словно  из  сгустка  черного  вихря,  вынырнул
капитан. Он молниеносно выхватил бластер. Прежде чем Даша успела  схватить
за руку, блеснула короткая плазменная вспышка. Оратор пошатнулся, в  груди
его насквозь зияла дыра, в которую свободно прошел бы кулак.
     Капитан толкнул Дашу, выводя из ступора, и в следующее мгновение  она
уже неслась за ним, тщетно пытаясь вырвать руку.
     - Зачем? - крикнула она на бегу.
     - Диверсант, - ответил капитан зло.
     - Какой же он диверсант...
     - Самый настоящий! Прибавь ходу, как бы не погнались... Лучше  бы  он
бомбы метал, пусть даже атомные.
     Он ворвался  в  информарий,  волоча  за  собой  полузадохнувшуюся  от
неистового бега девушку.
     - Я больше не могу, - всхлипнула она.
     - Да? - сказал он. - А вот Максимов на вызов что-то не отвечает...
     Неведомая сила подхватила Дашу и понесла вверх по  лестнице,  вышибла
ее телом невесомые двери. Капитан бежал следом, улыбка его была горькой.
     Максимов сидел посреди зала прямо на  полу,  сгорбившись  и  скрестив
ноги. Он даже не повел глазами в их сторону, и Даша с ужасом увидела,  что
они пустые как у новорожденного или идиота.  Рот  его  был  приоткрыт,  из
уголка текла слюна.
     - Коля! - вскрикнула Даша.
     Она  бросилась  ему  на  шею,  заглянула  в  лицо.  Голова  Максимова
болталась, лицо оставалось бессмысленным. Капитан, все еще  держа  бластер
наготове, с беспокойством оглянулся.
     - Как бы не зацапали, - сказал он с беспокойством. - Надо уходить.
     - Что с Максимовым?
     - Узнаем на корабле, - бросил капитан коротко.
     Он швырнул Максимова на плечо, ринулся к выходу. Даша  бежала  сзади,
придерживая свесившуюся голову Максимова.
     На улице они вскочили в вездеход, где уже ждал обеспокоенный механик.
     - Полный ход! - яростно велел капитан.
     Он наглухо задраил люк, и машина понеслась к  кораблю.  Механик  едва
успевал объезжать звездников, что потеряли  или  намеренно  отказались  от
защитных силовых полей и теперь бесцельно выходили, иные даже ложились  на
проезжей части. Попадались руины, дважды  дорогу  преграждали  разрушенные
механизмы, но капитан смотрел вперед, челюсти его были сжаты,  и  вездеход
на скорости проламывался сквозь преграды.
     Медики встретили их  у  трапа  корабля,  тут  же  утащили  Максимова.
Капитан сунул бластер в кобуру, лишь когда двойная крышка люка  закрылась,
сам пересчитал землян.
     - Всем в рубку! - он взглянул вслед медиками и поправился. -  Нет,  в
медотсек.
     Максимова распластали  на  столе,  хирург,  бегло  просмотрев  данные
диагноза, тут же вкатил ему лошадиную дозу тонизатора. По  телу  Максимова
прошла судорога, он задышал чаще, глаза подернулись пленкой. Психолог взял
другой шприц, всадил в вену и нажал на поршень. Лицо Максимова  оставалось
мертвенно бледным, но губы чуть дрогнули, он прошептал:
     - Философские бомбы... сенсуалистский удар... Остановите...
     Психолог поспешно взял другой шприц, но капитан остановил:
     - Довольно. Что из него выжмешь?.. Сами разберемся.
     Даша взглянула в великом изумлении:
     - Без него?
     Капитан люто сказал:
     - Да, без него! Он и так сказал достаточно,  даже  если  сам  еще  не
понял.  Не  ясно?  Сверхцивилизации  не  дерутся   дубинками,   будь   они
деревянными или атомными - для них  разница  невелика.  Дубинка  -  оружие
дикарей, но даже у нас удачным словом ранишь больше, чем камнем...
     Они стояли вдоль стен, выжидающе смотрели на него.
     - С техникой у них в порядке, - продолжал он. - Ни  одна  сторона  не
может  рвануть  другую,  а  самой  уцелеть.  Остается  ударить  по  самому
человеку... Вот это  победа,  так  победа!  Ведь  цель  войны  -  покорить
противника? Унизить его? Доказать свое превосходство. Вот они и ударили...
     Механик кашлянул, прочистил горло и сказал:
     - Другая сторона ответила тем же.
     - Да.
     - Так как же идет война?  -  спросил  недоумевающе  один  из  ученых.
Капитан узнал одного из наиболее заносчивых, не упускавших случая обвинить
его в пришибеевщине. - Должны же быть обмены  ударами...  термоядерными  и
аннигиляционными!
     Капитан вскочил, он был бледен как смерть.  От  экрана  падал  слабый
свет,  и  капитан  казался  болезненно  зеленым.  Голос  у  него   странно
изломался. Словно мышцы перехватило острой болью:
     - Когда на Земле приручили коней, то  в  мечтах  на  Луну  летали  на
крылатых конях... Александр Великий летал туда же на орлах,  а  Жюль  Верн
отправил своих героев на воздушном шаре... Ганс Пфааль Эдгара По  добрался
туда же уже на воздушном шаре... А когда пришла пора  ракет,  то  простаки
решили, что это и есть ключ во вселенной. Мы же видим, что ракеты остались
в окололунном пространстве, до звезд добираемся только  по  силовым  полям
Вселенной...  Не  понятно?  Они  дерутся  идеями!  Находят   или   создают
какую-нибудь вредненькую философскую идею, например, антисайонтизм,  умело
принаряжают, забрасывают в лагерь... не скажу, противника, это грубо, а  в
лагерь людей, избравших другой путь развития общества. Тогда-то пораженные
ею и начинают крушить собственную технику, собственные ядерные бомбы, если
они еще есть... Эти в отместку наносят ответный удар:  запускают,  скажем,
через спутник в рамках культурного обмена философскую  систему,  например,
что весь мир - иллюзия в сознании единственно сущего объекта...
     - Солипсизм, - пораженно вскрикнула за его спиной Даша.
     - Что? - не понял капитан.
     - Солипсизм, - повторила Даша убито. - Было такое в средние  века  на
Земле...
     - Свои знания,  -  вырвалось  у  капитана,  -  полученные  от  нашего
дорогого Максимова, приберегайте. Здесь  война  не  землян.  Я  тоже  могу
подобрать аналоги гедонизму, луддизму, иррационализму  и  прочим  учениям,
которые в умелых руках уже стали бомбами,  снарядами,  орудиями  массового
поражения! Да только  все  не  так  просто...  Но  понять  кое-что  можно.
Например, город Золотого  Кристалла  погиб,  как  только  там  клюнули  на
удочку, что через откровение можно постичь более сложные истины, чем через
знания. Улицы усеяны...
     - Трупами? - ахнул кто-то.
     Капитан не смог затушить презрение в голосе:
     - Можно сказать и так... Если сидят в пыли посреди улиц,  отказавшись
от достижений науки и культуры, пытаются достичь некого сверхзнания  путем
мистического соединения с Мировым Разумом, то  они  мертвы  для  общества.
Кстати, Максимов тоже на этого червяка клюнул. Так что  вам,  Даша,  лучше
знать: солипсизм  это,  агностицизм,  буддизм  или  экзистенциализм...  Но
лечить будем нашими допотопными средствами, не обессудьте.
     Все ошеломленно молчали. Капитан вытер пот, сказал с горьким смешком:
     -  Какое   там   порабощение   Земли?   Мы   все   еще   предпочитаем
развлекательные книжки,  по  телевизору  -  концерты  и  боевики,  сложных
проблем шарахаемся... Уцелели же здесь? Один Максимов ранен. Так что  если
каждую  опасную  философию  запустить  по   всемирному   телевидению,   то
абсолютное большинство тут же переключит канал  на  хоккей  или  футбол...
Нет, друзья, нашу Землю им не покорить!







                               Юрий НИКИТИН

                               БЕЛАЯ ВОЛНА

     Мария бросилась мне в объятия.
     - У тебя все хорошо? - спросила она встревожено.
     - Нормально. А что?
     - У тебя такое лицо... И круги под глазами. Ты замучаешь себя!
     - Приходится работать круглыми сутками, Мария.  Мир  сотрясают  волны
нестабильности.  Пока  идут   на   уровне   микрочастиц,   но   если   это
распространится на порядок выше? А мы не можем уловить закономерность,  не
знаем  причину!  Математический  аппарат  служить  отказывается!  Работаем
круглосуточно, но разгадка ускользает, ускользает!
     Рядом остановилось такси, мы забрались на заднее сидение.  За  окнами
побежали назад все быстрее и быстрее дома.  Я  ощущал  на  затылке  легкие
пальцы  Марии,  что  перебирали  волосы,  поглаживали,  незаметно  снимали
головную боль, напряжение, успокаивали...
     Я повернул голову. Она внимательно смотрела на меня,  в  глазах  были
нежность и сострадание.
     - Прости, - сказал я с раскаянием. - Устал, как пес. Тебе  совсем  не
уделяю внимания.
     - Ты измучился на своей работе...
     - Да. Прости!
     Я поцеловал ей руки. Она подставила  лицо,  и  я  целовал  ее  глаза,
ощущал губами трепещущие ресницы,  теплые  нежные  щеки,  пухлые  губы,  и
усталость уходила, растворялась, вымывалась из тела.
     - Дорогая моя, - сказал я горько, -  когда  ты  перестанешь  уходить?
Сейчас надвигаются трудные времена, нам бы вместе...
     - Трудные, - согласилась она со вздохом. - Поэтому  нам  нельзя...  Я
сразу же окунусь в  домашнюю  возню,  в  стирки,  кухню,  буду  счастлива.
Выходить  в  суровый  мир  науки  уже  будет  тягостно,  неспокойно,  даже
страшновато. Нет, дорогой, не спеши!
     Мария  осталась  в  автомобиле,  а  я  выскользнул  возле  института,
торопливо взбежал по ступенькам. Когда оглянулся, темный силуэт машины уже
скрылся за поворотом.
     В институте я проскользнул мимо  дверей  шефа  к  своей  лаборатории,
бросился к установкам. Огромные как древние животные, нагоняющие страх  на
новичков, они занимали почти половину нижнего этажа. К некоторым из них  я
уже нащупал путь,  пытаясь  заставить  работать,  над  другими  еще  ломал
голову, стараясь понять: зачем Овеществитель их создал, не  для  того  же,
чтобы пугали своим чудовищным видом?
     Руководитель сделал вид, что моего опоздания не заметил. А может,  не
заметил и в самом деле. Усталый, посеревший, он спустился в лифте, вопреки
обыкновению  бегать  по  лестнице,  тренируя  сердце,  сказал   треснувшим
голосом:
     -  Дальние  проблемы  пока  оставь.  Сегодня  рассчитай  изменения  в
энергетическом заряде микрочастиц. Это сейчас важнее.
     - Но, - заикнулся я ошарашено, - освоение Странных машин несет в себе
так много! Вдруг в них заключены такие знания, до  которых  нам  идти  еще
тысячи лет?
     - Оставь, - повторил он глухо, и я понял, что это уже  не  приказ,  а
просьба. - Вон те, серые, к которым ты все не подберешь ключ, остались  от
предыдущей Вселенной. Нам их, скорее всего, не разгадать никогда.
     - От предыдущей?
     - Да.
     - Но как же это возможно? - ахнул я.
     Кровь отхлынула, ушла во внутренние органы,  и  в  зеркальной  панели
напротив отражался человек с желтым как у мертвеца лицом.
     Руководитель вздохнул, отвел глаза:
     -  На  следующей  ступени  ты  бы   узнал...   Это   тайна,   которую
непосвященным знать пока не следует. Так  сочло  большинство  в  Совете...
Волна Уничтожения иногда щадит отдельные частички мира. Бывает,  уцелевает
обломок здания, машины, клочок записей, а то и человек спасается, перейдет
в другой мир. От него то мудрецы и узнают истинную картину мира.
     - Значит... значит наш мир не вечен?
     - Крепись. Крепись! Миры были и до нас. Будут  по-видимому,  и  после
нашего. Нам очень повезло: три последние волны были  слабыми.  Уцелели  не
только отдельные записи из прошлой  вселенной,  но  спаслось  трое!..  Они
рассказали страшные и удивительные вещи. Теперь мы знаем, что новой  волны
не избежать, и труды с информацией рассредоточиваем по  всему  миру.  Если
уцелеет хоть камешек, то люди нового  света  получат  сразу  добытые  нами
знания. Им не придется начинать с нуля, будет время подготовиться,  что-то
сделать!  Может  быть,  они  даже  найдут  разгадку  Волн  и   сумеют   им
противостоять.
     Ледяной страх разливался между  лопаток,  проникал  во  внутренности,
замораживая меня всего,  превращая  в  сосульку.  Передо  мной  колыхалось
сильно постаревшее лицо руководителя, и я, собрав  силы,  стараясь,  чтобы
голос не сильно дрожал, спросил:
     - Неужели дело так серьезно?
     - Очень, - ответил он сразу же, даже не заметив  моего  состояния,  -
Очень серьезно. Так что времени не теряй.
     Я не стал терять времени, тут же позвонил Марии:
     - Алло? - послышалось в трубке.
     Я помолчал, вслушиваясь в ее удивительный голос.
     - Алло? - повторила она, уже с вопросительной интонацией.
     Я молчал.
     - Алло, - сказала она в третий раз. - Ничего не слышу, перезвоните из
другого автомата.
     Я сказал поспешно:
     - Мария, это я... Тут, гм, помехи. Я вот что хотел...
     - Бессовестный, - перебила она весело, - все балуешься!
     - Мария, шеф велел не терять времени. Что-то надвигается на мир, надо
спасать...
     - Ну и спасай.
     - Я и спасаю. Никуда не уходи, я заеду за тобой через двадцать минут.
     Я сбежал вниз.  Институтская  машина  оказалась  свободна,  а  шофера
разыскивать я не стал.
     Машина неслась по шоссе. Справа мелькнули развалины  древнего  театра
или цирка. Там круглая арена  и  остатки  каменных  сидений,  что  ровными
уступами спускаются к арене или к сцене.
     Именно  там   мне   однажды   в   детстве   посчастливилось   увидеть
Овеществителя. Мы тогда с Петром, школьным другом, лазили  по  развалинам,
ловили ящериц,  что  вылезали  греться  на  солнышке,  сами  пропитывались
солнцем...
     Помню, как Петр вдруг схватил меня за руку, зашипел на ухо. Откуда ни
возьмись, на арену выбежал измученный человек. В светло-сером костюме, при
галстуке, но почему-то босой, ступни в крови, перепачканные грязью.  Дышал
он с хрипом, лицо было белое как мел.
     Когда он был уже на середине арены, из развалин  туннеля  выметнулось
огромное тело, развернулось в прыжке, мелькнула оскаленная  пасть.  Острые
зубы блестели, длинные и страшные как ножи.
     Громовой рык потряс цирк. Человек  оглянулся,  его  ноги  приросли  к
земле. Неправдоподобно громадный  тигр  настиг  жертву  в  два  прыжка.  Я
рванулся на помощь, но Петр цепко держал за рукав, зашипел яростно:
     - Не успеешь!
     - Но погибает же...
     Тигр обрушился  на  человека.  Мы  услышали  треск,  почва  под  нами
качнулась. Вдруг тигр быстро уменьшился, теперь это  была  черная  собака.
Она равнодушно лизнула человека, он смотрел на  нее  оторопело,  а  собака
огромными скачками унеслась прочь. Там высилась стена, но  собака,  как  я
видел отчетливо, прошла ее насквозь. Правда, я тут же убедил себя, что она
скользнула в тень и там легла, невидимая.
     Человек поднялся, затравленно обвел глазами каменные стены. Мы  молча
наблюдали, как он опустил голову, обречено пошел дальше.  Каменные  скамьи
загораживали ему путь, но он упрямо карабкался, наконец скрылся из глаз.
     - Это был Овеществитель! - сказал Петр потрясенно.
     - Такой обыкновенный? - ахнул я. - Не может быть...
     - Но ты же видел!
     - Как же он может... такой... такой...
     - Не знаю, - ответил Петр угрюмо.
     Мы понеслись на арену. Я поскальзывался, камни выглядели иными,  одни
выросли, другие исчезли вовсе.
     - В нем нет ничего необыкновенного, - крикнул я Петру в спину.
     - Зато мощь его необычайна, - отозвался  он  свирепо.  Он  оступился,
мелькнула  над  землей  разодранная  в   кровь   лодыжка,   но   Петр   не
останавливался, лишь на миг повернул на бегу лицо, где презрение  боролось
с отчаянием, - как несправедливо: быть наделенным такой странной мощью,  и
так бездарно ею пользоваться!
     Под левой  стеной  растерянно  топтались  люди,  человек  десять.  До
появления Овеществителя их здесь не было. Они  растерянно  озирались,  все
больше и больше пугались, пронзительно вскрикнула одна из женщин, в страхе
завизжала еще одна.
     - Овеществитель! - яростно сказал Петр. - Это  ничтожество  сотворило
их походя, вряд ли заметив факт творения...
     - Невероятно, - прошептал я.
     Мы подошли, замедляя шаг, к людям.
     - Не пугайтесь, - сказал Петр быстро и громко. - Мы здесь живем,  все
правильно. Мир таков, какой есть. Все вы займете в нем свои места.
     На площадь ворвались с воем универсальные машины. Ремонтники  прыгали
на ходу, нелепые и страшные  в  скафандрах  защиты  и  противорадиационных
масках. Среди новосотворенных женщины завизжали еще громче.
     Арену мигом окружили,  меня  с  Петром  грубо  выпихнули.  Примчались
машины с учеными. Техники в синих халатах быстро растыкали везде  приборы,
где только ступала нога  Овеществителя.  Новосотворенных  людей  сразу  же
увезли в центр обучения.
     Мы с Петром затаились за цепью солдат,  жадно  смотрели  как  техники
исследуют изменения, а ремонтники спешно устраняют последствия флюктуации.
Вон там две башни непонятным образом слились в одну,  а  плиты  под  нами,
знакомые с детства, почему-то спеклись в серую однородную массу...
     Мир подчиняется простым и строгим  законам.  Правда,  не  все  законы
сформулированы, не все закономерности открыты, но -  они  есть!  И  только
один лишь Овеществитель вне всяких законов.
     Я бросил машину  у  подъезда,  игнорируя  знак  запрета,  взбежал  по
лестнице. Мария жила в старом доме, лифта не  было,  пролеты  длинные,  не
всякий молодой согласился бы ежедневно подниматься пешком на седьмой этаж,
а Мария еще и таскала  с  собой  велосипед,  такая  хрупкая  и  нежная,  а
велосипед с багажником, где  сумку  распирают  бутылки  с  молоком,  хлеб,
различные покупки с базара...
     - Что случилось? - спросила она встревожено.
     Я вдвинулся в прихожую, схватил ее в объятия, моя нога удачно лягнула
дверь, и та захлопнулась.
     - Сумасшедший! - воскликнула она, изо всех сил отворачивая лицо.
     - Как весь мир, - согласился я и поцеловал ее снова.
     Она престала уворачиваться, наконец ее губы слабо ответили. Я  крепко
держал ее, и ее руки обняли меня за шею.
     - Погоди... Ну что ты делаешь...
     Я подхватил ее на руки, быстро понес в комнату,  задевая  в  узеньком
коридорчике за стены, смахнув с трельяжа - кто его поставил в таком  узком
месте? - флакончик духов.
     - Что случилось? - спросила она снова, когда мы плюхнулись на диван.
     - Я люблю тебя, - ответил я. Перевел дух, ибо носить женщин раньше не
пробовал, повторил, - я тебя люблю, а что в мире может быть важнее?
     - Ты ушел с работы?
     - К черту работу! Сам шеф велел не терять времени.  Мелочи,  дескать,
потом, сейчас нужно заниматься самым главным.
     - Сумасшедший! - сказала она возмущенно.
     - Еще какой, - согласился я радостно.
     Она смотрела на меня снизу, не делая  попыток  освободиться,  и  наши
взгляды перекрещивались, сливались в один поток, один канал, и этот  канал
все расширялся, пока не охватил пламенем нас и все в  комнате,  весь  мир,
сжег пространство и время.


     Я усадил Марию в машину, быстро оббежал с  другой  стороны,  радуясь,
что блюстители порядка не  заметили  нарушения,  плюхнулся  на  сидение  и
поспешно вырулил на главную улицу. Мария прижималась плечом, ее глаза были
полузакрыты, она легко и светло улыбалась. Так ехать  неудобно,  но  я  не
отодвигался, только не набирал привычно скорость: теперь жизнь мне дорога.
     Мария  всю  дорогу  молчала,  только  один  раз  приоткрыла  глаза  и
спросила:
     - Домой заезжать не будешь?
     - Куда это? - удивился я. - Я только что там был. Разве  мой  дом  не
там, где моя жизнь?
     Она улыбнулась и промолчала, только улыбка ее стала еще теплее.
     Мы медленно поднялись ко мне в лабораторию, я поддерживал  Марию  под
локоть, это было непривычно и ей и мне, мы шли вверх по лестнице  как  два
инвалида, я неуклюжий  в  галантности,  она  -  в  попытке  держаться  как
подобает даме.
     Я возился  с  настройкой,  Мария  устроилась  с  ногами  в  кресле  и
наблюдала за мной. Так прошло около часа, затем раздался зуммер внутренней
связи.
     - Слушаю, - сказал я.
     - Поднимись в зал машинных  расчетов,  -  послышался  голос  шефа.  -
Срочно.
     Я положил трубку, коротко взглянул на Марию.  Она  опустила  ноги  на
пол, взглянула встревожено.
     - Что-нибудь случилось?
     - Шеф вызывает.
     - В кабинет?
     - Нет, в зал машинных расчетов.
     Она встала, отряхнула платье.
     - Пойдем вместе, - сказала спокойно. - Я не  ваш  сотрудник,  но  все
допуски имею. К тому же,  с  твоим  шефом  я  знакома  хорошо.  Он  старый
приятель моего отца и часто бывает у нас.
     Я в удивлении раскрыл рот:
     - Ты никогда мне не говорила... Шеф такой нелюдимый!
     - Ошибаешься, - упрекнула она мягко. - Пошли, он ждет.
     Когда мы вошли в зал, там было непривычно  много  народу.  Почти  все
работали с аппаратурой, я никогда не видел, чтобы все компьютеры загрузили
на всю мощь. Да где там: они выли от перегрузки.
     Шеф махнул нам, подзывая поближе. Рядом с ним стоял худой  мужчина  с
желтым нервным лицом, что-то горячечно  доказывал.  Когда  мы  подошли,  я
услышал его страстный голос:
     - И еще в мистических сектах говорят о какой-то Белой Волне...  После
нее, якобы, вообще абсолютно невозможны какие-либо остатки прежнего  мира.
Белая Волна уничтожает все  без  остатка.  Все:  воздух,  землю,  планеты,
звезды,  вселенную,  элементарные   частицы.   Исчезают   даже   время   и
пространство!
     Шеф коротко взглянул на меня, угрожающе перекосился.
     - Странно слышать, - сказал он язвительно,  -  что  серьезный  ученый
ссылается на мистические откровения!
     - Простите, - перебил  нервный,  -  но  донаучный  период...  Обрывки
знаний сохранялись в религии, облекаясь в причудливую форму...
     - Нет, это вы простите. Что они проповедуют? Как всегда,  характерный
для любой религии пессимизм. Все равно,  дескать,  гибель  мира,  Страшный
Суд, сделать ничего нельзя абсолютно, все в руке всевышнего,  не  стоит  и
пытаться!
     Нервный открыл рот и тут же  закрыл.  Наконец  сказал  сразу  осевшим
голосом:
     - Вы правы... Я не подумал о гибельности такой позиции. Был заворожен
баснями, что в недрах храмов хранятся тайны, дошедшие из глубин времен.
     Шеф уже повернулся к нам, на раскаяние нервного только отмахнулся:
     - А вы подумали, - сказал он через плечо,  -  что  если  после  Белой
Волны ничего не остается, то откуда о  ней  знают?  Тем  более,  люди,  не
вооруженные знаниями?
     Нервный ушел ниже травы, тише воды, а шеф с ходу насел:
     - Мальчик, бери свою девочку, дуй к главному компьютеру. Она поможет,
я знаю ее возможности, а ты срочно рассчитай кривую изменений плотности...


     Сильный  треск  прервал  его,  ударил  по   натянутым   нервам.   Мне
показалось, что пошатнулись стены, под ногами дрогнула земля. Резкая  боль
мгновенно ударила по всему телу, тут же  отпустила.  Во  рту  стало  сухо.
Мария, Мария...
     Треск раздался снова, опять ударила  острая  мгновенная  боль.  Мария
побледнела, прижалась ко  мне.  В  компьютерах  послышался  вой,  в  одном
коротко блеснуло, оттуда побежала синяя струйка дыма, затем из всех  щелей
кожуха повалил черный дым. Всюду горели  красные  лампочки  неисправности,
агрегаты выходили из строя.
     В третий раз раздался треск. Люди сгрудились посередине зала, ибо  по
одной стене сверху вниз пробежала трещина, расколола  пол,  снизу  пахнуло
подземным теплом. Пол задвигался,  плиты  качались,  в  трещину  падали  с
расколотой стены комья сухой известки.
     Опять треск, переходящий в оглушительный звон. Здание еще  держалось,
и безумная надежда  появлялась  на  лицах:  все  уже  интуитивно  понимали
природу смертельного треска, он не мог длиться долго - еще два-три раза, а
то и меньше...
     Длинная мучительная тишина, скрип плит, что терлись друг о друга  как
панцири черепах, и - снова треск. Помутнел воздух, повисли странные темные
сгущения. В правой части зала образовалось  пятно  Исчезновения.  Там  уже
Ничто, смертельный ужас небытия...
     Я прижал к себе Марию, с силой отвернул ей  лицо  от  пятна,  но  она
подняла глаза, наши взгляды встретились, она задрожала,  уткнулась  мне  в
грудь.
     Несколько мгновений мы ждали конца, но снова раздался треск -  шестой
раз! -  я  вскинул  голову,  в  сердце  ударила  надежда.  Страшное  пятно
Исчезновения  растворилось,  стена  надежно  высилась  снова,  высокая   и
прочная, от темных валунов веяло сыростью, в щелях зеленели  ниточки  мха,
компьютер каким-то образом восстановился и вовсю работал,  мигали  зеленые
лампочки, весь мир мучительно сопротивлялся разрушению, плиты  под  ногами
наползали друг на друга, терлись, скрежетали, летела  пыль  и  оседала  на
ноги, но мир был надежен, осязаем. Он был!
     Длинная тишина, мы уже обменялись  взглядами  надежды,  кто-то  шумно
перевел дух, кто-то радостно ударил соседа по спине, мы были уверенны, что
все прекратилось, и тут снова прямо в уши,  в  мозг,  в  сердце,  вонзился
страшный треск, переходящий в  оглушительный  звон,  и  тут  огромный  зал
машинных расчетов, толпа сотрудников, небо и солнце за окнами - все  стало
блекнуть, размываться, растворяться, исчезать.
     Мария вздрогнула в моих  ослабевших  руках,  стала  таять,  мои  руки
беспомощно хватали  редеющую  тень,  что  быстро  растворялась.  И  я  уже
растворялся сам, и в последнем проблеске сознания, чувства,  понимания,  в
смертной тоске словно бы  увидел  или  ощутил  возникающий  другой  мир  -
странный и причудливый, увидел человека в кресле, - я узнал Овеществителя,
которого в детстве видел в развалинах старого цирка, - он одурманено мотал
головой с закрытыми глазами,  отгоняя  остатки  короткого  послеобеденного
сна, ладонь его шлепала по столу, пытаясь ухватить трубку проклятого,  все
еще звонящего телефона.
     А мы исчезали. Исчезали,  накрываемые,  как  я  успел  понять,  Белой
Волной. Наконец тот человек открыл глаза.




                               Юрий НИКИТИН

                            БЕСКОНЕЧНАЯ ДОРОГА


                                       Нам ли вымаливать милостей времени!
                                       Мы -
                                           каждый -
                                               держим в своей пятерне
                                                   миров приводные ремни!

                                               Маяковский, Облако в штанах




     Когда утих надсадный рев двигателей, Роман с трудом поднял голову. Он
лежал  в  углу  штурманской  рубки  среди  обломков  противоперегрузочного
кресла. По всему полу сверкали крохотные искорки разбитого стекла.
     Он кое-как  поднялся,  его  качнуло  к  стене.  В  глазах  потемнело,
замелькали темные бабочки, а в голове послышались тяжелые бухающие  удары.
Огромный кожух  вычислительного  комплекса  зияет  торичеллевой  пустотой.
Траектометр  разбит  вдребезги.  Рация   космической   связи   -   вдрызг.
Регенерационная установка - в щепки...
     Внизу захрустело, словно он шел по кристаллам крупной соли. Посмотрел
под ноги - невесело скривил рот. Вот ты  где,  энциклопедия  навигаторских
знаний... Белой мукой липнешь к подошвам космических сапог.
     Перед внешним люком стоял недолго, выбор  невелик.  Либо  задохнуться
как крыса в спертом воздухе, либо умереть от  чужого,  но  успеть  увидеть
новый мир... Люк заклинило, как только корпус уцелел, но  все-таки  вышиб,
ступил, покачиваясь от усталости, на трап. В грудь  хлынула  свежая  волна
прохладного резкого воздуха.
     Ноздри жадно втягивали запахи трав и диковинных  цветов,  обостренное
чутье услужливо указало направление, где наверняка озеро с пресной  водой,
с зелененькими лягушатами и крошечными рачками... Конечно, такого быть  не
может, это не Земля,  но  не  мог  отделаться  от  ощущения,  что  планета
удивительно похожа даже не просто на землю, а на  его  родную  Харьковскую
область в районе заповедного Донца.
     Корабль стоял на обширном лугу. Метрах  в  двухстах  поодаль  торчали
пучки черных, похожих на нефтепроводы труб. Тесно прижатые  друг  к  другу
внизу, на вершине расходились, и странно было видеть там  роскошный  шатер
крупных зеленых листьев.
     Роман спустился по трапу, не чувствуя восторга, голова еще  гудит  от
удара, вниз. Из-под ног прыгнул,  трепеща  яшмовыми  крылышками,  туземный
кузнечик,  испуганно  пикнул  маленький  зверек  и  метнулся  опрометью  к
ближайшей норке. Только и  заметил  Роман  большие  перепуганные  глаза  и
тонкий мышиный хвостик.
     Вблизи странные черные трубы оказались  совсем  громадными.  В  синем
небе  шелестели  листья,  гибкие  стволы   бесшумно,   словно   резиновые,
покачивались. Их влажные  маслянистые  бока  лоснились,  будто  начищенные
сапоги, из пор выступали  янтарные  капли,  играли  на  солнце  блестками,
подманивая насекомых.
     Внезапно совсем близко послышались  голоса.  Со  стороны  чудовищного
пучка растительных труб появились, словно вылезли из-под земли,  странные,
похожие на зеленых динозавриков  существа.  Они  нерешительно  шлепали  по
траве короткими толстыми ножками, почти утиными, на  продолговатой  голове
нелепо выступали выпуклые красные глаза. В ярких зрачках светились испуг и
недоумение, как показалось Роману, смешанные с острым любопытством.
     Когда они безбоязненно подошли  ближе,  Роман,  несмотря  на  боль  в
черепе и чувство страха и безнадежности, ощутил, что сердце запрыгало  как
мартовский заяц. В кротких глазах маленьких динозавриков  светится  нечто,
что Роман назвал бы разумом. И потому что до крика жаждется встретить себе
подобных, и потому, что в самом деле их мордочки кажутся хоть  чуточку  да
осмысленными. И пусть это не  гипотетические  Старшие  Братья,  на  прилет
которых так уповают лентяи и бездари, но и просто разумной  жизни  еще  не
встретил никто из разведчиков сверхдальнего поиска!
     Жизнь, да не просто жизнь, хотя уже редкость, не так уж и много таких
планет найдено, а жизнь млекопитающих... да  еще  каких!  Если  в  кротких
глазах  маленьких  динозавриков  не  разум,  то  что?  Правда,  ему  часто
казалось, что собаки и лошади тоже разумны, только зачем-то скрывают...
     Что за невезенье, пронеслось в мозгу рассерженное. Просто погибнуть -
готов, космонавты знают на что идут. Но если ли мука выше, чем  погибнуть,
не успев сообщить о такой находке?
     Они окружили его, попискивая, самый смелый рискнул пощупать  застежки
на кованом поясе. Они едва достигали ему до середины груди, эти  маленькие
динозаврики с человеческими глазами и короткими ручками.
     "Глаза, как у Ники Стоянова, - подумал Роман невольно. -  Трагические
глаза. А ноги словно тумбочки. Тяготение великовато, что ли?"
     Вскоре все разбрелись, возле него остался  только  один.  Динозаврик,
которого Роман решил называть  Нозавром,  если  не  ошибся,  что  "но"  на
каком-то из старых языков значит "разум", тихо попискивал  и  смотрел  ему
прямо в лицо. Потом отошел в сторону, оглянулся, вопросительно пискнул.
     - Иду, - сказал Роман, - Я могу понять только как приглашение... Хотя
бы потому, что мне так жаждется. А что на самом деле... Ладно,  только  бы
не стоять на месте. Веди, Вергилий!
     Нозавр медленно шлепал по траве  смешными  лапами.  Желтые  перепонки
между пальцами комично раздвигались при  каждом  шаге.  Роман  неторопливо
брел сзади, рассуждая вслух, дивясь и сожалея.
     - Честно говоря, - продолжал Роман, - вас мало чем  могу  порадовать.
Бусы, спирт, табак и прочие атрибуты первооткрывателя не захватил.  Кто  ж
знал! Да и не Контактер я... Даже ваш праздничный стол не смогу  украсить.
Отощал, сам видишь. Полет в гиперпространстве хоть кого измотает...
     Он говорил и говорил, чтобы слышать человеческий голос -  пусть  свой
собственный, чтобы отгородиться от страшного одиночества. Разговаривал  же
он дома со своим песиком Гришей. Тот даже все понимал, хоть все  равно  не
слушался. А то, что Нозавр понимает еще меньше Гриши, не беда. К  счастью,
у примитивных народов невелик словарный запас, долго с изучением  возиться
не придется. Если в саамом деле они... ну  хоть  чуть  развитее  настоящих
динозавриков.
     - От моего корабля остались рожки да ножки, - говорил  он  в  зеленую
спину, двигающуюся впереди, - и все потому, что  влетел  в  сферу  влияния
звезды-ловушки. Есть такие штуки в космосе, тяготение у них  -  дай  боже,
даже кванты света не могут убежать. Звезда-невидимка!  Все  топливо  сжег,
пока выбрался, на крохах дотянул до этой системы, а  уж  садился  на  вашу
планету бог знает на чем...  Вот  и  сел.  Все  в  лепешку,.  одна  голова
уцелела. Да лучше бы топливо сохранил! Голова космонавту - зачем? Мы ж все
еще проходим по военно-космическому ведомству...
     Нозавр  двигался  медленно,  и  Роман  успел  рассказать   о   Земле,
прекрасных  людях,  галактическом  содружестве  и  трудностях  в  космосе.
Выслушал Нозавр и лекцию о  необходимости  контакта  Земли  и  Диксита,  о
дружбе и взаимопонимании, о мире и великом единстве всех разумных существ.
     Луг сменился полосой желтого крупнозернистого  песка,  а  еще  дальше
расстилалась спокойная гладь небольшого тихого  озера.  На  горячем  песке
нежились две крупные ящерицы.
     - Нозавр громко квакнул, и пресмыкающиеся, торопливо шурша  по  песку
кривыми лапами, умчались в сторону зеленых зарослей. Нозавр  посмотрел  им
вслед и спокойно лег на песок, умиротворенно закрыв глаза.
     - Э, приятель, - сказал Роман  с  недоумением,  я  конечно,  понимаю:
разница в образе жизни, мышлении и прочем, что  уточнять  не  берусь,  сам
знаешь о чем я, но зачем все-таки привел меня сюда?
     Меньше всего на  свете  он  ожидал  услышать  ответ,  но  из-под  ног
прозвучало:
     - Ты можешь жить здесь. Живи здесь. Ты не умрешь здесь.
     Он даже попятился, словно увидел перед  собой  черный  силуэт  кобры.
Телепатия? Чушь, никакой телепатии на  свете  не  существует.  Или  Нозавр
сориентировался в хаосе чужих звуков и отыскал единственно нужные? Правда,
и на Земле где-то в  Андах  существовало  племя  прирожденных  лингвистов,
которые в любых незнакомых языках легко находят  эквиваленты,  а  ведь  он
довольно долго распинался о Великой Миссии  Человека.  Но  все  равно  это
странно и удивительно. А еще собирался изучать язык туземцев!
     - Ладно, - сказал  он,  взяв  себя  в  руки  и  решив  не  показывать
удивления. - Существовать я могу.  Но,  чтобы  жить,  мне  нужно  хотя  бы
наладить передатчик связи. Если бы я умел считать быстро, как  электронная
машина, я бы это сделал!
     Нозавр поднял свою утиную голову. Роман вдруг ощутил,  что  не  может
оторвать завороженного взгляда от спокойного пламени в круглых глазах. Все
тело охватила слабость, руки и ноги онемели, но - странное дело - не упал.
Вообще не мог пошевелиться. Под черепной коробкой стало горячо  и  больно,
словно по обнаженному мозгу побежали огненные муравьи. На мгновение заныли
зубы - и все разом прекратилось...
     Нозавр спал на горячем песке, все четыре лапы  разбросал  в  стороны.
Роман тупо посмотрел на зеленую спину, прислушался к затихающей щекотке  в
глубинах мозга. Заболел? Очень некстати. Не хотелось бы  подохнуть  раньше
времени. При благоприятных  условиях  мог  бы  за  десяток  лет  вычислить
направление луча, а для деталей передатчика разобрал бы и весь корабль. Но
что делать, если и двадцать пять не удастся умножить в уме,  например,  на
тридцать семь. Все делала электронная машина. Хотя...  девятьсот  двадцать
пять. Гм... А если двести тридцать два на сто двадцать пять?
     Волосы встали дыбом, когда перед глазами  сверкнула  цифра:  двадцать
девять тысяч!
     Он покосился на спящего, потрогал дрожащей рукой лоб. Ну и ну! Прошло
несколько  минут,  прежде  чем  решился  еще   на   одну   попытку.   Взял
пятнадцатизначное число и моментально извлек кубический  корень,  а  потом
долго ползал по пляжу с прутиком в руках, проверяя полученный результат.
     Когда сошлось и на этот раз, он с великим почтением и  даже  тревогой
посмотрел на Нозавра. Ну и ну!
     И в этот момент примчались с высоко задранными мордами обе ящерицы. В
стиснутых челюстях болтались связки желтых, налитых солнцем плодов.
     Роман  растерянно  смотрел,  как  к  его  ногам  свалилось  нежданное
богатство. Ящерицы благоразумно отползли подальше и  снова  разлеглись  на
песке. А он еще долго вертел плоды  в  руках,  принюхивался  к  дразнящему
запаху, пока не решился попробовать, а потом уже жрал как голодная свинья,
обливаясь сладким соком, слизывая даже с локтей, не до манер, он не из тех
маньяков, что регулярно бреются даже на необитаемом острове.
     К звездолету Роман бежал.  В  голове  вертелись  многоэтажные  цифры,
складывались, умножались, и сам собой получался результат.
     Остаток дня прошел в исступленных вычислениях. Даже не заметил, когда
наступила ночь. Над головой  запоздало  щелкнуло  уцелевшее  реле,  тускло
засветилась маленькая лампочка. В открытый люк смотрели чужие  равнодушные
звезды. К  утру  половина  расчетов  была  сделана.  Труд,  на  выполнение
которого раньше затратил бы добрый десяток лет!
     Отчаянно зевая, вышел из  ракеты.  Со  стороны  черных  трубообразных
растений через весь луг к нему  шел  уже  знакомый  Нозавр.  Рядом  с  ним
скользил огромный варан с очередной связкой плодов.
     - Спасибо! - сказал  Роман.  -  И  за  эти...  гм,  апельсины,  и  за
посильную помощь с вычислениями. Если бы можно было не  спать...  За  пару
часов, наверное, все бы закончил!
     Нозавр долго молчал, потом его утиная пасть медленно разжалась:
     - Ты можешь не спать, хомо.
     Роман сладко зевнул, почесал в затылке.
     - Как? - спросил он.
     - Не спи, - последовал ответ.
     И  немногословный  Нозавр,  потеряв  ж  нему  всякий  интерес,  снова
поплелся в сторону жаркого пляжа с желтым песком.
     - Не спи, - пробормотал Роман. - Легко сказать! Сами небось  дрыхнете
двадцать три часа в сутки. Куда столько и влазит? Уши отооспите.
     Он вернулся в каюту и снова сел за график. Как ни странно,  но  спать
уже не хотелось. От работы  он  отрывался  только  дважды,  чтобы  всласть
полакомиться удивительно сочными и вкусными плодами. Оставалось  заполнить
один листок, когда обнаружил, что не  в  состоянии  разобрать  цифр.  Ночь
подкралась незаметно, а лампочка не включилась.  Иссякли  последние  крохи
энергии...
     Нозавра он отыскал возле озера. Тот крепко спал, Роман присел рядом и
долго ждал, не решаясь будить. Наконец плотные роговые пластинки  поползли
вверх, на землянина глянули красные зрачки.
     - Темно, - объяснил Роман. - Совсем немного осталось, но закончить не
могу. Не вижу в темноте. Сделай что-нибудь.
     - Скоро наступит утро, - сказал Нозавр тихо. - Ты все сделаешь.
     - Ого, скоро! - возразил Роман, - Еще два часа грызть ногти!
     Нозавр  опустил  голову,  словно  боялся   встретиться   взглядом   с
нетерпеливыми до бешенства глазами космонавта.
     - Хомо... - прошептал он, - хомо... Иди.
     Первые метры Роман прошел в полной темноте. А затем ощутил в  затылке
знакомое жжение, и мрак начал рассеиваться. Когда  шел  через  луг,  видел
черных мохнатых мотыльков, осторожно переступал через изумрудных  лягушек,
обходил стороной ночные цветы. Он видел в темноте!
     Вокруг  ракеты  жуки-светлячки  затеяли   хоровод.   Роман   легонько
сковырнул с трапа маленького смельчака с фиолетовой  спинкой,  поднялся  в
каюту.
     К  утру  закончил  вычисления  и  собрал  из  запчастей   одноразовый
передатчик. Энергии в аккумуляторах  хватит  на  короткий  импульс-сигнал.
Земля сообщение получит! А успеет или не успеет помощь, дело десятое...
     Но странное дело: он, знавший  лишь  в  общих  чертах  основные  узлы
корабля,  теперь  видел  каждый   болтик,   чувствовал   каждую   неплотно
привернутую  гайку  и  с  полной  уверенностью  мог  сказать,  где  и  что
происходит в этот момент в сложном хитросплетении механизмов двигателя.  И
все время крепла неосознанная уверенность, что смог бы... ну, при каком-то
толчке в  спину  или  ниже,  отремонтировать  гравитационный  двигатель  и
вернуться на Землю.
     Он отыскал Нозавра на том  же  месте.  Зеленокожий  житель  сидел  на
песке, поджав ноги, и задумчиво смотрел на ровную гладь озера.
     - Слушай, мудрец! - крикнул Роман еще издали.  Я  хочу  вернуться  на
Землю! Подмоги мне отремонтировать корабль!
     - Попытаюсь, - сказал Нозавр.
     Когда Роман, отойдя на несколько  шагов,  оглянулся,  тот  уже  спал.
Зеленые лапы разметались по песку.
     Он  вернулся  в  ракету   и,   не   задумываясь,   выбросил   остатки
вычислительной машины. Зачем она, если он считает быстрее и  лучше?  Затем
выкатил из рубки в коридор  и  с  наслаждением  грохнул  с  трапа  тяжелый
локатор. Эта же судьба постигла траектометр и астрограф. Дорогу домой?  Он
найдет ее, как птица находит родное гнездо за тысячи километров!
     Он чувствовал неясную перестройку в организме. Раньше  и  не  снилось
сдвинуть с места защитную плиту реактора, а теперь отшвырнул одной  рукой!
Со странной легкостью сгибал стальные полосы, рвал голыми  руками  толстые
кабели, ударом кулака выломил стальную дверцу аварийного отсека.
     Затем приступил собственно  к  ремонту  двигателя.  Вернее,  пришлось
собирать заново. Некоторые детали  сделал  на  месте:  на  лугу  установил
дуговую печь и бросил туда локатор, - есть металл! Много пришлось работать
со сварочным аппаратом, чего не любил и на учебных занятиях.
     Через  неделю,  совершенно  обессиленный,  сполз  по  трапу,   прошел
несколько метров и рухнул в траву.
     - Все!
     Рядом зашелестели шаги. К нему подходил Нозавр. Раньше он, как помнил
Роман, к кораблю приближаться не решался.
     - Готово, - сообщил Роман, ощущая неловкость  и  сам  не  понимая  ее
причин.
     Нозавр опустился  рядом,  поджал  под  себя  ноги.  Оба  одновременно
посмотрели на ракету.
     Теперь она  выглядела  еще  страшнее,  чем  до  катастрофы.  Пугающая
пустота внутри, всего три индикатора - главной и вспомогательной тяги -  и
только один - ускорителя. Да, пожалуй, и они тут лишние.  И  без  приборов
понятно, что и где происходит в корабле. Из множества рукояток  управления
осталась только одна аварийная, две простого пилотажа  и  две  планетарных
двигателей. Корпус исполосовали безобразные швы сварки, искореженные  дюзы
выгнулись еще больше... Но именно эта форма предпочтительнее для полетов в
подпространстве!
     Он поднял массивный булыжник, подкинул, определяя  вес.  Потом  резко
сжал в кулаке. Гранитный обломок хрустнул и рассыпался красноватой  пылью.
"На Базе схожу к силомерам", - подумал рассеянно.
     Он перевернулся на спину, засмотрелся на синее небо. Лицо  оставалось
хмурым.
     - Ты не рад, Пришелец? - спросил Нозавр тихо.
     - Рад. Через восемь месяцев буду на  Земле.  Но  если  бы  не  мучила
мысль, что этот же путь можно проделать за две минуты! Что-то  вертится  в
голове,  мелькают   обрывки   мыслей   о   прерывистом   пространстве,   о
гравитационных вихрях... Помоги!
     - Я не знаю, о чем ты говоришь... Сделаешь сам или твои сородичи...
     Он смотрел неподвижным взглядом прямо перед собой, роговые  пластинки
наполовину прикрыли красные глаза.
     - Ты очень помог, - сказал Роман твердо. - Но знай: и Земля просто не
может быть неблагодарной. Я хочу помочь вам. У вас тишь да  гладь,  птички
поют, но чую нутром, не все ладно в  вашем  детском  королевстве.  Вот  ты
наделил меня многими чудесными свойствами...
     Нозавр медленно повернул к нему зеленое лицо.  Роман  умолк,  впервые
увидев что-то вроде человеческой тоски в нечеловеческих глазах.
     - Ничем я не наделил тебя,  Пришелец...  И  ничем  не  мог  наделить,
потому что у меня нет того, что есть у тебя. Мы не так богаты,  как  вы...
Все это было в тебе. Просто я расшевелил несколько бездействующих узлов  в
твоем мозгу... Но далеко не все... Вероятно, эволюция  предназначила  вас,
хомо, для особо важных дел...
     - Да, - сказал Роман уверенно, - Мы покорим  пространство,  достигнем
самых дальних галактик...
     -  Я  сказал  "для  особо  важных  дел",  -  сказал  Нозавр  тихо.  -
Пространство вы и так  покорите...  Но  я  ждал,  когда  ты  заговоришь  о
помощи... Я и пришел за этим. У нас нет таких резервов, к тому  же  мы  за
миллионы лет где-то сбились с пути... Вы, молодые и сильные, можете помочь
нам с вашими могучими машинами. А мы... ты знаешь...
     - Спасибо, - сказал Роман.  -  От  имени  Земли...  прости,  что  так
высокопарно, принимаю... еще как принимаю!.. и благодарю.
     Он как наяву уже видел исполинские звездолеты  могущественной  Земли,
которые с ревом опустятся на зеленые равнины, чтобы влить свежую  кровь  в
древнюю дряхлеющую цивилизацию.
     - Спасибо, - повторил он.
     Вскочил с мятой травы, переполненный гордостью за человечество.
     - Пора.
     Он вернулся в ракету, но  пока  готовился  к  взлету,  легкая  грусть
расставания уступила место ликующей радости. Земля! И выпьют  на  Базе  за
его  возвращение,  и   построят   мощные   звездолеты   для   прерывистого
пространства, и узнают в конце концов, что это  за  "особо  важные  дела",
которые им предстоит совершить.




                               Юрий НИКИТИН

                                 БРЕК РОТ

     В двадцать лет он с  отрядом  десантников  прошел  Огненный  Пояс,  в
двадцать три нес вахту на Черных Болотах, а еще через год уже  сражался  с
упырями в зоне экватора. Когда пришло время возвратиться в Город,  он  уже
находился на самой передовой базе Расширения, куда попадали только те, кто
прошел все испытание безупречно.
     Команда провожала его... бурно. Закатили пирушку, обнимали,  били  по
спине. Пора! За тридцать лет жизни накопил достаточно ценную  генетическую
информацию,  теперь  передай  ее  дальше  в  будущее.  Это  долг   каждого
полноценного члена общества.
     Командир выстроил отряд, сказал громовым голосом:
     - Ты здоров, Брек Рот. Потомки не  будут  стыдиться  такого  пращура.
Вместе с нами прошел огонь и воду, медные трубы и чертовы  зубы,  горел  в
пустынях, тонул в болотах, замерзал в ледяных провалах!
     - Ура! - заорал кто-то.
     - Ура! - подхватили дюжие глотки.
     - Ура!
     - Ура!!!
     Брек Рот слушал внимательно, сердце его билось ровно.
     -  Ты  познал  цену  дружбе,  -  продолжал  командир,   -   мужеству,
благородству, знаком с требованиями Чести и Долга. Пора, дружище, передать
накопленные качества организма дальше. Да-да,  в  будущее!  Пора  продлить
себя в детях. Увы, пока что это единственный способ достичь бессмертия...
     По возвращении в Город Брек Рот сразу же отправился в Клуб Ветеранов.
Странно и непривычно идти по тихим улицам, любоваться деревьями и закатами
трех солнц! На плече нет тяжелого автомата, нет за спиной огнемета,  да  и
не нужно каждое мгновение опасаться прыгающего  растения,  или  стреляющей
ядом змеи.
     Здесь навсегда отвоевано место у хищного мира, здесь Город - в  самом
центре расширяющегося мира!
     Секретарь Клуба Ветеранов, сам в свое время побывавший с лучеметом  в
руках в зонах Огненного Пояса и Черных Болот,  встретил  его  уважительно,
ибо Брек Рот сумел пройти больше ступеней  Освоения.  Он  тут  же  выделил
новоприбывшему хорошую квартиру, велел обращаться при малейшей надобности.
     Через  пару   дней   Брек   Рот,   выбрал   подходящую   юную   особь
противоположного пола, оглядел бегло и привел в свой дом. Неважно, что она
оказалась худой, бледной и боязливой. Не пещерный век -  сила  и  крепость
мускулов решающего значения не имеют, а так юная женщина  вполне  подходит
ему в жены.
     Эли, так звали его женщину, целыми днями просиживала у окна, глядя  в
сторону родительского дома. Грустная, с большими печальными глазами, она и
на  Брека  Рота  смотрела  только  исподлобья.  В  первые  дни  она  вовсе
забивалась в уголок, не сразу  освоилась,  не  сразу  научилась  управлять
кухонным автоматом. Впрочем, Брек Рот, привыкший за время  освоения  новых
земель к концентратам, к еде оставался равнодушным, по-прежнему  признавал
белки, жиры  и  углеводы,  а  в  каком  виде  они  приходили  -  особо  не
привередничал.
     Однажды по возвращении из Клуба Ветеранов он  обратил  внимание,  что
Эли еще больше похудела, ее носик заострился, на щеках  выступили  красные
пятна, белокурые волосы виться перестали, безжизненно  распрямились,  даже
ее небесно-голубые глаза потускнели...
     Он удовлетворенно хмыкнул. Семя брошено в  благоприятную  почву,  уже
начинает прорастать. Новая особь, то есть, его ребенок, принялась  строить
собственный  организм.  Естественно,  из  подручного  материала,   которым
является материнское тело.
     Эли ходила с трудом, ей было плохо. Начиналась Метаморфоза.  Организм
перестраивается,  заработали  новые  железы,  в  кровь   поступают   новые
гормоны... Скоро изменится внешность, характер,  привычки...  Вместо  этой
самочки, как ее... Эли, будет совсем другая женщина.
     Он взглянул внимательнее. Эта худенькая малышка исчезнет... Когда  ее
отвезут  в  Дом  Окончательной  Метаморфозы,  он  ее  больше  не   увидит.
Собственно, никто оттуда еще не возвращался прежним.
     И вдруг странное,  доселе  никогда  не  испытываемое  чувство  начало
заползать в сердце. Пораженный, он немного  ослабил  волевой  контроль,  и
ощущение потери разрослось, охватило всего. Чувства  боли  были  настолько
непривычными, сложными, что он даже не пытался унять, ибо первая  заповедь
Освоителя Новых Земель - понять, разобраться, а как в этой сумятице чувств
разобраться? Что подавить, а что оставить?
     - Эли... - позвал он. - Иди сюда.
     Она поднялась, послушно приблизилась и  встала  перед  ним.  На  него
дохнуло детством, незащищенностью. Она стояла перед ним, опустив руки,  ее
живот уже немного увеличился.
     Он неожиданно для себя привлек ее, прижал к груди. Странное,  никогда
ранее не испытанное чувство нахлынуло с такой взрывной, ударной силой, что
он услышал звон в ушах, в  глазах  на  миг  потемнело,  а  когда  сознание
прояснилось, он уже был в кресле, а она сидела у него на  коленях,  тонкие
бледные руки обхватывали его загорелую шею, и теплое дыхание щекотало  ему
ухо:
     - Я давно люблю тебя, Брек Рот. Только ты ничего не замечал.
     - Что же делать? - спросил он и сам удивился  своему  жалкому  писку,
так непохожему на прежний звучный и  сильный  голос.  -  Я  не  хочу  тебя
потерять.
     - Брек Рот... - сказала она тихо и замолчала.
     - Что? - сказал он потерянно.
     Сильный  и  всегда  уверенный,  ни  разу  не  дрогнувший  даже  перед
чудовищными квазирастениями Темного Мира, он впервые не знал, что делать.
     - Брек Рот, - повторила она, - нам остается только ждать.
     - Ждать?
     - Да. Я понимаю тебя...  Я  счастлива.  Я  люблю  тебя,  но  люблю  и
будущего ребенка. Прости, мой повелитель, но я  и  сейчас  не  знаю,  кого
люблю больше.
     Он вздохнул, судорожно прижал ее голову к своей  груди.  Эли  закрыла
глаза и затихла.
     С каждым днем он находил в ней  что-то  новое.  Он  выполнял  все  ее
желания, старался предугадать возможный каприз, а их было  много.  Будущий
ребенок с каждым днем становился  требовательнее.  Эли  вдруг  принималась
грызть  молодые  веточки,  глотала  известняк,  однажды  пила  кислоту   в
немыслимых для организма концентрациях...
     И вот его весна кончилась.
     Эли увезли в Дом Окончательной Метаморфозы.



     Он два дня метался затравленным зверем по комнате, потом выскочил  на
улицу. Вдоль  проезжей  части  неслись  колеблющиеся  воронки  перегретого
воздуха, на площади вздымалось сухое марево горячей пыли. От металлических
деревьев падали призрачные тени: летом по небу метались три-четыре солнца.
На улицах пусто, редко кто выйдет в такую жару на открытое место.
     Брек Рот шел посреди дороги. В зоне Огненного  Пояса  было  жарче,  к
тому  же  здесь  нет  прыгающих  ядовитых  растений...  но  есть  страшное
многоэтажное здание, к которому он  приближался  с  каждым  шагом,  -  Дом
Окончательной Метаморфозы!
     Он, замедляя шаг, прошел вымощенную камнем  площадь.  Сердце  стучало
часто. Дом вырос, занял половину неба, заслонил собой весь мир.
     Ворота распахнулись только к концу  дня.  Брек  Рот  ринулся  вперед.
Навстречу. двигалось около сорока  женщин  с  детьми  на  руках.  Странно,
только у двух-трех лица казались опечаленными, а  ведь  им  всем  придется
вживаться в мир заново. Правда, Город  взял  на  себя  заботу  о  матерях,
отныне каждая имеет свой дом и средства к существованию...
     В переднем ряду матерей шла  приземистая  тяжелая  женщина  с  орущим
младенцем,  далее  -  жгучая  брюнетка  с  подчеркнуто  прямой  спиной   и
горделивой походкой, рядом держалась  бледная  белокурая  девушка,  смутно
напоминающая Эли, а крайней шла миниатюрная рыжеволосая женщина  с  не  по
росту огромным свертком в руках...
     Брек Рот всмотрелся  в  них,  впился  взглядом  в  следующий  ряд,  в
следующий... Женщины, много женщин, все чужие женщины! Он чувствовал к ним
непривычное сострадание,  словно  все  они  были  его  младшими  сестрами,
которых  надо  защищать,  но  глаза  все  отыскивали  и   отыскивали   ее,
единственную...
     Кто-то взглянул сочувствующе, и  тут  Брек  Рот  снова  посмотрел  на
брюнетку: Та двигалась уверенно, стройные ноги легко несли гибкое  плотное
тело. На прямую спину ниспадает роскошная черная грива великолепных волос,
черные миндалевидные  глаза  выглядят  глубокими  и  загадочными,  губы  -
вызывающе яркими и припухшими...
     И вдруг  черты  незнакомого  лица  словно  растопились.  Брек  Рот  в
немыслимом озарении увидел другим зрением, внутренним, о каком  никогда  и
не подозревал, да и от других не слышал - увидел Эли...
     Он облизал пересохшие губы, негромко позвал:
     - Эли!
     Брюнетка чуть повела глазами, но продолжала  идти  вместе  со  всеми.
Брек Рот догнал ее, пошел рядом.
     - Эли, - повторил он, - я узнал тебя.
     Брюнетка молча двигалась вместе с остальными матерями. Ее  тело  было
как жидкий огонь, смуглая кожа резко контрастировала с бледностью женщины,
что шла рядом.
     - Эли, - сказал он настойчиво.  -  Я  узнал  тебя!..  Я  узнал  тебя,
понимаешь?
     Она повернула  к  нему  лицо,  и  он  увидел,  что  румянец  сменился
бледностью. Вдруг из ее изумительных глаз брызнули  слезы,  она  свободной
рукой обхватила его за шею.
     - Брек Рот, - сказала она со вздохом, - ты все-таки узнал меня...  Ты
узнал!
     - Узнал, - повторил он. - Пойдем домой. И больше сюда - ни ногой!
     Она остановилась, пораженная:
     - Ты... ты берешь меня с собой?
     Матери молча обтекали их с обеих сторон, вскоре они остались одни.
     - Конечно, - выдохнул он.
     - Но я... другая.
     - Нет.
     - Другая, Брет Рот.
     - Нет!
     - Я думаю иначе, чувствую иначе...
     - Я знаю, что ты моя прежняя Эли.:
     Ее слезы мгновенно  высохли.  Брек  Рот  взял  завернутого  младенца,
другой рукой подхватил ее под руку. Он все  еще  не  решался  как  следует
взглянуть ей в лицо.


     В первый же день Эли перестроила квартиру, полностью заменила мебель,
перекрасила стены и потолок в яркие цвета.  Свои  любимые  сентиментальные
романы с недоверием повертела перед глазами, затем с отвращением  швырнула
в утилизатор.
     Быстрая в движениях, веселая, она невзлюбила торчать дома, и Брек Рот
вынужденно таскался  с  нею  по  Городу,  посещал  выставки,  аттракционы,
спектакли, соревнования, увеселительные заведения, бывал в  гостях  -  Эли
заводила знакомства мгновенно, -  узнал  жизнь  Города  доскональнее,  чем
когда-либо.
     Странное дело, ему с Эли было уютно и весело  в  ресторанчиках,  куда
брезговал заходить раньше, на выставках узнал немало  интересного,  вплоть
до бескровных способов сдерживания квазирастений на Рубеже -  Эли  таскала
его и в технические салоны,  -  а  новые  знакомства  вовсе  не  оказались
обременительными: Эли чутьем находила веселых и  вместе  с  тем  достойных
людей,  среди  которых  оказалось  несколько  высокопоставленных   ученых,
деятелей Расширения.
     Даже любовь для него открылась с неожиданной стороны...
     И жил он в новом мире, жил в  незнакомом  знойном  лете,  но  однажды
острое чувство утраты заставило сказать:
     - Один ребенок... А если с ним что-либо случится? Я потеряю  шанс  на
бессмертие. На это не имею права... За мной - тысячи поколений! Каждый  из
предков оттачивал  мысль  и  тренировал  тело,  чтобы  послать  в  будущее
достойного представителя вида. Я не имею права ставить под  удар  эстафету
поколений...
     В ее глазах блеснула искорка. Через месяц он увидел красные и  желтые
пятна на ее чистом лице. Он закусил губу, побледнел. Она со вздохом  сжала
ему пальцы:
     - Ты не ошибся...
     Спазмы сжали ему горло. Он передохнул с трудом, сказал тяжело:
     - Но ведь так... я тебя потеряю.
     Она мотнула головой. В широко  расставленных  и  темных,  как  лесные
озера, глазах сверкнул огонек не то отчаяния, не то вызова.
     - Мы и так перехитрили  судьбу!  Мы  ведь  были  вместе  снова...  Не
отчаивайся. Я люблю тебя, но это... жизнь,  Брек  Рот.  Не  всегда  такая,
какой нам бы хотелось.
     Он потрогал ее пышные волосы, склонился поспешно над ее лицом,  чтобы
она не увидела его покрасневшие глаза. Сердце сжало болью, и он знал,  что
отпустит не скоро. Если отпустит вообще.
     Когда он вез ее в Дом Окончательной Метаморфозы, холодный ветер  гнал
по дороге желтые листья.
     Пришла осень.


     Он ухитрился взобраться по вертикальной стене,  заглянул  в  зал.  Ни
одна из женщин не смотрела в его сторону: все стояли лицом  к  руководству
Города, тот в этот момент  напыщенно  говорил  о  великом  вкладе  в  дело
Расширения... Брек Рот висел на кончиках  пальцев,  чувствуя,  как  немеют
фаланги, с отчаянием шарил взглядом по женским лицам. Ни одна не  походила
на Эли. Ни на хрупкую и робкую, ни на страстную и жаркую.  Даже  отдаленно
не походит!
     Он спрыгнул, больно ушиб колено и, прихрамывая, заспешил  к  воротам.
Вскоре массивные  засовы  загремели,  тяжелые  створки  медленно  пошли  в
стороны, донеслись приглушенные расстоянием звуки старинного гимна.
     Через ворота выходили женщины. У каждой на руках  покоился  аккуратно
спеленатый ребенок. Все безучастно обходили Брека Рота,  который  метался,
хромая, с надеждой заглядывал в спокойные лица.
     И вдруг словно кто-то толкнул его  в  спину.  В  сторонке  к  стоянке
экипажей шла русоволосая женщина с крупными ясными  глазами.  Движения  ее
казались слегка замедленными, вся фигура излучала покой, тепло и ласку.
     - Эли!
     Он сглотнул и снова крикнул:
     - Эли!!!
     Женщина спокойно протянула ему руку и сказала просто:
     - Ты снова нашел меня, Брек Рот...
     - Я нашел тебя, Эли!.. И, клянусь, никогда не отдам.
     Ее большие ясные, как день, глаза спокойно встретили его полубезумный
взгляд, прошлись по бледному измученному лицу.
     - Брек Рот, - сказала она и повела ладонью по его небритой щеке, -  я
совсем другая.
     Он задохнулся от неожиданной ласки. Знал, что женские руки могут быть
нежными и трепетными, узнал и то, что могут быть горячими и страстными, но
что могут бить такими ласковыми и успокаивающими...
     - Ты моя Эли!
     - Нет, Брек Рот. Ничего общего. Я не понимаю, как можно  было  целыми
днями  носиться  по  выставкам,  смотрам,   соревнованиям,   презираю   ее
взбалмошность, осуждаю визгливое веселье... Извини, но я совсем другая. Ну
а девичество вообще помню как смутный сон.
     - Ты любишь меня? - спросил он с надеждой.
     - Да, - ответила она так же просто, - я люблю тебя.
     Он взял у нее из рук ребенка и подозвал экипаж.


     Брек  рос  и  воспитывался  без  матери,  как  и  положено   будущему
Покорителю Диких Земель, потому не знал материнской заботы,  но  сейчас  в
свои  тридцать  три  года  впервые  ощутил  уют,  ласку...  Эли  прекрасно
готовила, и он впервые обнаружил с изумлением в ежедневном поглощении пищи
иные достоинства, кроме зарядки калориями.
     В костюмах, которые связала Эли, он  готов  был  и  спать,  настолько
нравились, но для сна  она  приготовила  другие,  восхитительно  мягкие  и
неправдоподобно удобные одежды. По комнате ползали два  маленьких  веселых
человечка, приставали, требовали внимания, но - странное дело! - возле них
отдыхал еще больше.
     Даже  мебель  она  заменила  полностью,  стены  выкрасила  в   мягкие
спокойные тона.  Он  чувствовал,  что  в  этой  его  квартире  он  впервые
по-настоящему отдыхает,  с  души  спадает  корка  усталости,  раздражения,
приходит блаженный покой.
     Не скоро появилась тревожная мысль, но однажды повертелась на языке и
сорвалась:
     - У нас двое детей... Нас двое, и мы дали двоих. Увы, не все доживают
до брачного возраста, не все из добивших женятся,  не  у  всех  женившихся
бывают дети... Нужно хотя бы троих детей  на  семью,  чтобы  население  не
уменьшалось. Клянусь тебе, Эли, это в последний раз!
     Она обняла его, ее губы были мягкими и теплыми.
     - Меня убеждать не надо. Сама любовь - порождение этого инстинкта.  У
нас будет третий ребенок, Брек Рот.
     Вскоре лицо ее покрылось  красными  пятнами.  В  оставшиеся  дни  она
заботилась о его будущей жизни... Чтобы  ему  было  удобно  с  последующей
женщиной. Кем бы она ни была. Эта новая черта ее характера  потрясла  его,
заставила выскочить из дома, пряча покрасневшие глаза, где  стояли  слезы.
Если в первый раз она - впрочем, она ли это? - готова была умереть  вместе
с ним, во второй раз - красиво погибнуть за него, то сейчас самоотверженно
заботилась о его будущей жизни...
     И снова боль сжала ему сердце. Какой она будет?  Останется  величавой
красавицей Севера  или  вернется  к  прежнему  состоянию  знойной  южанки?
Превратится в робкую девчонку, которую привел в дом, даже  не  спросив  ее
имени? Или характеры сольются? А  может,  откроются  совершенно  неведомые
тайники женской души?
     Когда он вез ее в Дом Окончательной Метаморфозы, подул ледяной ветер,
и с неба сорвались первые снежинки.
     Наступила зима.






                               Юрий НИКИТИН

                                 БУМЕРАНГ

     Владислав несся как булыжник, выпущенный из баллисты. Игорь  держался
за ним, но не мог вот так ловко  проныривать  в  микроскопические  щели  в
толпе, мягко нажимать, раздвигая плотную толпу, не умел  вскакивать  сбоку
раньше других на эскалатор, а за другом все получалось, да и сам Владислав
раздувается от довольства, что добрейший Игорь будучи на два года старше и
с кандидатской на носу, послушно следует сзади, всецело на него полагаясь.
     Они прогрохотали ботинками по движущейся ленте эскалатора,  отпихивая
зевак, которым нужно обязательно стоять слева, загораживая проход, вовремя
заметили подкатившую электричку, даже успели добежать до третьего  вагона,
откуда ближе до пересадки.
     Запрыгнули в последнюю минуту. Владислав даже  двери  чуть  придержал
для Игоря.  Запыхавшись,  они  шумно  переводили  дыхание,  кто-то  бросил
сочувствующий взгляд, остальные держались индифферентно.
     Владислав и Игорь прошли в  салон,  там  попросторнее,  но  оказались
прямо перед двумя молодыми  наглыми  развалившимися  на  сидении  широкими
работягами в спецовках, правда, чистыми - иначе и в метро бы не  впустили,
у их ног стоял ящик с инструментами.
     Оба крепкие,  налитые  здоровой  наглостью,  они  захватили  половину
лавки,  а  с  той  стороны  было  пусто,  словно  даже  воздух   стремился
отодвинуться в разные стороны вагона.
     Владислав поморщился, покосился по  сторонам.  Эти  двое...  Начнется
ржачка над похабными анекдотами, а ты стой столбом и  делай  вид,  что  не
слышишь, а то ведь, перехватив взгляд женщины - а их вон сколько, -  вроде
бы вынужден призвать их к порядку, а оно надо - лезть в  драку?  Любой  из
этих мордоворотов не смолчит, ответит покрепче, и ты  опять  в  проигрыше:
для него свара даже драчка - обычнейшее дело, он и на работе  расскажет  с
гордостью, как попал в  ментовку,  а  там  отметелили  и  отпустили,  даже
протокол не составили. Ну, а составят, что с него возьмешь? Не  уволят,  и
ниже, чем он есть, не поставят...
     Он потянулся было перейти в другой конец вагона, но уперся Игорь. Там
народу побольше:  приезжие  с  узлами,  толстые  бабы  с  грудой  детишек,
неопрятно  одетая  пара  очень  восточного  типа...  Ладно,  останемся   в
неприятной близости, когда не знаешь, чего ждать?.. Не знаешь ли?.. У  них
и рожи вроде бы пьяные...
     Один из этих мордоворотов перехватил взгляд Игоря,  скривился,  отвел
глаза, затем снова  посмотрел  внимательнее,  словно  мысли  прочел,  стал
наливаться непонятной злостью. Он раздувался, став похожим на авиабомбу, и
Владислав ощутил всей кожей колючие волны недоброжелательства.
     Он все же решил уйти от греха подальше, у этих "людей снизу" слово  с
делом не расходится. Скандал, так скандал, ругань так ругань, а  подраться
захочется - так без раздумий кулаки в  ход  пустят.  Это  не  развинченные
интеллигенты,  которых  из-за  их  закомплексованности  вовсе   невозможно
довести до взрыва...
     ... но было уже поздно.
     - Глянь, - сказал один, указывая  дружку  на  Владислава  пальцем,  -
какой галстук! Тебе такие портянки и не  снились...  А  чо  он  бороду  не
отпустил, а ?
     - Мыться не любит, -  бухнул  второй.  -  Капуста  из  щей  в  бороде
застревает, насекомые заводются... А может, и вовсе не растет... у  энтих,
ну... которые не могут, она ж, грят, не растет вовсе.
     Владислав нервно топтался на месте. Уйти сейчас -  дать  понять,  что
сбежали от насмешек, эти гады восторжествуют еще больше.
     - А очки? - снова спросил первый, буравя Владислава колючими глазами.
- Тиллигент должен носить очки, они ж газеты читают!.. Они ж умные!
     - Не заработал на очки, -  предположил  второй.  -  Все  на  алименты
уходит. Да и на таком шнобельке пинснэ не усидит... что за  нос?  С  таким
только книжки читать, к бабам не ткнешься.
     Владислав  задергался.  Не  дашь  же  по  морде,  сам  не   оберешься
неприятностей. Да и морды у обоих -  кирпичом  не  своротишь.  Хотел  было
уйти, но первый легко подставил ногу, и Владислав, что ретировался с гордо
поднятой головой, позорно повалился на людей,  от  неожиданности  хватаясь
руками и боднув кого-то, опрокинул чьи-то корзины.
     Сзади, а теперь и сверху  довольно  ржали  те  двое.  Игорь  суетливо
помогал Владиславу  встать.  Но  мордоворот,  все  так  же  сидя,  схватил
Владислава за лацканы и рывком поднял с пола, намеренно прихватив  рубашку
так, чтобы побольнее стянуть горло.
     - Уже и на ногах не держится, - сказал он сочувственно второму.  -  С
утра! А чо сделаешь, теперь и тиллигенты пьют, как лошади?
     - Как две лошади, - поддакнул второй. - Вишь, морда опухла?
     -  Может  от  книжек?  -  предположил  первый.   -   Глаза   какие-то
начитанные-начитанные...
     Владислав, дрожа от негодования, пулей вылетел  на  остановке.  Игорь
сочувствующе держался рядом, сопел, мигал добрыми выпуклыми глазами.
     - Он у тебя пуговицу оторвал, - сообщил он виновато.
     Владислав лапнул ворот, ощутил шероховатую вмятину. Скотина, с  мясом
выдрал, а пуговицы дорогие, фирмовые.
     - С рукава срежешь, - говорил Игорь рядом, - а сюда перешьешь, я  так
всегда делаю... Ты не расстраивайся! Гигантский червяк. Мозгов меньше, чем
у амебы. На таких и обижаться как-то странно. Себя унизить.
     Владислава  трясло  еще   сильнее.   В   голове   бешено   крутились,
сталкивались, взрывались картины сладкой мести, и все равно обида  душила,
а ведь обижаться - все равно,  что  на  пса  из  подворотни,  что  норовит
цапнуть всякого прохожего, или на разъяренного быка, что ринулся  на  твою
красную рубашку...
     - Скоты, какие скоты!
     - Да брось ты, - буркнул рядом Игорь.
     - Как только и живет такое!
     - Брось! Садись, поехали.
     Мимо  катились,  затормаживая,  вагоны.  Распахнулись  двери.   Игорь
подтолкнул друга, тот вошел и вынужденно одел  маску  отрешенности.  Игорь
топтался сбоку, устроил друга у стенки, вежливо оттеснив парочку  в  угол,
оживленно рассказывал случаи, анекдоты, передразнивал приехавшую комиссию.
     - Не старайся, - горько выдавил Владислав. - Эти хамы испортили  весь
день. Сегодня какая с меня работа!
     - Ничего, - отозвался Игорь оптимистически, - за сто  тридцать  мы  и
так делаем много.


     В этот день они действительно работали, спустя  рукава.  Правда,  сто
тридцать  отработали  честно.  Это  остальные  -  слабосильные   девчонки,
вчерашние выпускницы - только красятся, бегают по магазинам  да  вяжут  на
работе кофты, а они двое тянут весь отдел, но сегодня после  работы  нужно
ехать монтировать аппаратуру на Ивановке, а завтра утром в  Рашкинское  на
объект...
     Дело в том, что сто тридцать - в самом деле не  деньги  для  здоровых
парней, и они подрабатывали слесарями-монтажниками: добавочные  двести  рэ
на улице  не  валяются.  Работа  сдельная,  сколько  заработал  -  столько
получил, потому вкалывали без перекуров,  в  гастроном  не  бегали,  после
итээровской  службы  прихватывали  часок-другой,  а  в  среду  у  обоих  -
творческий день: архитекторы  как-никак,  в  этот  день  успевали  с  утра
переделать львиную долю работы.
     Сегодня Владислав захандрил. Игорь скривился, но настаивать не  стал,
те скоты подпортили впечатлительному другу настроение. Он только  постучал
ногтем по циферблату часов: завтра вставать очень рано, самому  Владиславу
придется туго - сова, а не жаворонок, как Игорь...
     В среду Игорь  безжалостно  растормошил  друга,  напялил  на  сонного
комбинезон и выволок на улицу. Воздух  был  свежим,  в  полусне  чирикнула
птица, вдали проползла поливочная машина.
     Владислав спал на ходу. Игорь шагал свеженький,  посмеивался.  Первый
объект находился вблизи, через  квартал.  Провозились  около  двух  часов.
Обрадованный мастер долго жал руки: думал, что провозятся  с  неделю,  как
принято у слесарей на окладе, а эти уже смонтировали и даже отладили!
     Теперь, когда они снова вышли на  улицу,  народ  уже  сновал  во  все
стороны, спешил на службу. Игорь застеснялся, хотел взять такси:  быстрее,
дескать, но Владислав знал, что Игорь стесняется ездить в рабочей  робе  в
общественном транспорте. Роба чистая, но народ все равно косится. Особенно
морды кривят молодые женщины, а если среди них попадутся клевые  -  совсем
обидно. Не станешь же каждой  объяснять,  что  ты  не  пьяный  грузчик,  а
инженер-архитектор!
     Правда, Владислав тоже сперва тушевался, потом через пару недель  уже
ощущал веселую злость.  Ах,  ничего  не  ждете  от  меня,  кроме  дурацких
шуточек, похабных анекдотов, ржачки? Ну, так получайте!
     Пару остановок прошли пешком, очень уж Игорь  упирался.  Переполнено,
то да се, но у метро Владислав молча втолкнул его в вестибюль.  Милиционер
на контроле покосился, но спецовка у парней чистая, с места не  сдвинулся,
только проводил долгим взглядом. К эскалатору их пропустили вне очереди, а
на ступеньках снизу и сверху образовалось пустое пространство, хотя дальше
прямо лезли от тесноты друг на друга.
     В  вагоне  Владислав  уже  весело,  ощущая  неведомую  мощь,  оглядел
пассажиров. Сидят, чушки закомплексованные,  в  газеты  харями  уткнулись,
сопли жуют. Морды каменные, так водится  на  людях,  а  то,  не  дай  бог,
улыбнешься  или  нахмуришься  -  свою  коммуникабельность,  деревенскость,
человекообразность покажешь!
     Он пихнул Игоря на освободившееся место. Туда уже устремился солидный
дядя, на ходу доставая газету, но Игорь с недавнего времени  тоже  полюбил
играть в перевоплощение... Он успел первым, на ходу  оттолкнув  солидного,
бросил громкое: "Мильпардон, папаня", от чего  солидного  передернуло,  он
даже отплыл  на  периферию  вагона  и  уже  там  сердито  шуршал  газетной
простыней.
     Игорь плюхнулся на сидение, примяв хилого интелька  при  большом  как
фартук, галстуке, повел плечами: тесно, дружелюбно пихнул интелька в бок:
     - Паря, сунься. Вишь, дружка надо  устроить.  Еле  держится,  устатый
весь!
     Владислав скорчил пьяную рожу,  навис  над  ними,  уцепившись  обеими
руками за поручень и буровя интеля чугунным взглядом.
     Галстучник беспомощно посмотрел по сторонам:
     - Но тут... некуда больше.
     - Тады вскочь, - дружески посоветовал Игорь. Он игриво ткнул интелька
в бок пальцами. Тот дернулся, секунду крепился, но Владислав навис над ним
тяжелой глыбой, угрожая разжать пальцы и сорваться как  перезревший  плод.
Он даже засопел трудно, задышал как Змей Горыныч, и  галстучник  не  вынес
дамокловой  угрозы   девяностокилограммовой   туши,   поднялся,   стараясь
сохранять достоинство, а Владислав как авиабомба бухнулся на его место, не
дожидаясь, пока тот пугливо отгребет с независимым видом в сторонку.
     Сосед слева покорно вмялся, стерпел, и Владислав так и ехал некоторое
время, возложив руку на такое узенькое, что  черт-те  для  чего  плечо,  и
похлопывая  по  свечеобразной   шее.   Эта   покорливость   заинтересовала
Владислава, он повернулся, взглянул в упор.
     Бледное заинтеллигентненное лицо, рыбьи глаза, вид: "Не тронь  меня",
что Владислав расшифровал правильно: не тронь меня, а с другими делай все,
что хочешь, я и не пикну, то все чужаки, гомо гомини люпус эст, какое  мне
дело до них, их же на Земле шесть миллиардов...
     - Живем, козлик? - спросил Владислав дружелюбно.
     Он  похлопал  интелька  по  плечу   покрепче.   Интелек   подрагивал,
беспомощно оглядывался, но везде чужаки,  на  каждом  вывеска  с  крупными
буквами: "Не тронь меня, а с другими, что хошь...", и он уже покорно начал
вставать, но Владислав дружески врезал по его горбатой спине, зашиб  палец
о торчащие как у голодного котенка позвонки,  кивнул  на  газету,  которую
интелек так и не развернул:
     - Что там накарябано?
     Интелек пугливо протянул газету Владиславу.
     - Пожалуйста, смотрите...
     Владислав лениво отпихнул его руку:
     - Стану я глаза портить! Ты ж читал? Вот и пробазлай новости.
     - Да какие там новости, - промямлил  интелек.  -  Запуск  вымпела  на
Венеру, мадридская встреча...
     - Чо-чо? - не понял Владислав. -  Ты  хреновину  то  не  пори.  Самое
главное вякни: кто выиграл вчера? Засадили "Спартаку"  или  нет?  С  каким
счетом?
     - Это я не  смотрел,  -  заоправдывался  интелек.  -  Это  где-то  на
последней странице...
     Владислав с презрением смотрел как интелек мышью судорожно  шуршит  в
газете, изрек презрительно:
     - А исчо в шляпе! Да ту страницу всякий нормальный наперед читает. По
правде, так ее бы заделать первой, а всю остальную  муру  на  последнюю...
Про всякие театры так вообще бы самыми мелкими буковками, чтоб шизаки  еще
по двое очков надевали... Правильно я грю?
     - Да-да, конечно!
     - Ну вот вишь...
     Рядом Игорь делал вид, что засыпает. Клюнул носом, завалился набок на
соседа:  холеного,  чистенького,  ухоженного.  Тот   дернулся,   покосился
негодующе, попробовал чуть отстраниться, но с той стороны  подвигаться  не
собирались, а тут еще Игорь пробурчал  грозно  сквозь  сон,  всхрапнул,  и
сосед застыл, делая вид, что такой пустяк его не задевает.  Что  с  такого
возьмешь, ра-бо-тя-га, в музей искусств не ходит, литературные мемуары  не
читает, зато кулаки вон какие...
     Владислав оставил интелька, с интересом поднял глаза на девушку,  что
села напротив. Она уловила посторонний взгляд,  повела  очами,  тут  же  с
гримаской отвращения отвернула лицо. Кровь бросилась Владиславу в лицо,  в
голову, зашумела в ушах. Восхищение одухотворенной красотой уступило место
веселой ярости. Эх ты, дура... Сотни лет твердят,  что  не  по  одежке,  а
ты... Ладно, каждый получит то, что заслуживает. Точнее, кто чего ждет, то
и обретет.
     Он поднялся, услышав облегченный  вздох  интелька,  шагнул  вперед  и
грузно плюхнулся рядом с девушкой.
     - Э... - сказал он негромко, - давай будем знакомы?
     Она облила его холодным  презрением,  промолчала.  Владислав  сообщил
доверительно:
     - А ты знаешь, сколь я заколачиваю? А когда  левый  товар  преть  или
когда урожай на дураков случается, то и вовсе что  хошь  могу!..  Ну  как,
пошли?
     -  Оставьте  меня,  -  ответила  она  тихо,  стараясь  не  привлекать
внимания.
     - Во голосок, - восхитился он. - Не то, что у того гевала,  что  спит
напротив... Исчо червонец сверху за такой голосок.  Пошли?  Меня  в  любом
ганделике знают. Только на  порог,  бармен  уже  гнется:  будьте  здоровы,
Владислав Игнатьевич... Это я, значит. Знает, что завсегда на лапу  кидаю.
Ты не боись, я  долго  валандаться  с  тобой  не  буду.  Мне  исчо  футбол
посмотреть надо, а в этом сурьезном деле бабы только мешают.
     Она приподнялась, но он обнял  за  плечи,  удержал.  Она  покраснела,
попробовала освободиться, но он держал  крепко,  наслаждаясь  властью  над
незнакомой женщиной, сминая ей плечи, ощущая под пальцами  тепло  молодого
тела. Она противилась, стараясь не привлекать внимания, хотя в вагоне  все
делают вид, что ничего не происходит, а Владислав уже  всерьез  хмелел  от
безнаказанности, то чуть отпускал женщину, то снова сдавливал ей плечи.
     - Уберите руки, - прошептала она.
     - А чо? - спросил. - Ты баба ничо. Мы с тобой, телка поладим!..  Куды
чичас попрем? К тебе или ко мне? Только бутылочку по дороге прихватим.  Ты
баба товаристая, таких люблю. Так вроде тощая, а приглядись: все на месте,
и тут, и тут, и даже тут...
     С той стороны салона  гыгыкал  проснувшийся  Игорь,  бил  в  восторге
соседа по колену и призывал восхищаться тоже. Сосед  вынужденно  улыбался,
ерзал, но не вставал: ехать еще далеко, а встань -  место  тут  же  займут
менее чувствительные.
     - Друга прихватим, - сообщил Владислав. - Вон сидит, видишь?..  Ты  и
двоих обслужишь, я ж по глазам вижу. У тебя и губы вафельные...
     Наконец Владислав отпустил, уж очень жалобно и  умоляюще  прошептала:
"Моя остановка". Игорь тут же снова заснул, дергал во  сне  ногами,  зычно
плямкал, иногда запускал дикий храп,  которого  испугались  бы  и  лошади.
Однажды, не раскрывая глаз, громко и звучно выругался, а  потом  продолжал
мирно похрапывать на плече окаменевшего соседа.
     Люди входили и выходили. Вошедшие сперва  устремлялись  на  свободное
пространство, где разместились Владислав и Игорь,  но,  быстро  сообразив,
что к чему, потихоньку  вытискивались  из  опасной  зоны.  Так  и  стояли,
спрессовываясь в монолит, но упорно не замечали Владислава и  Игоря.  Даже
опасную зону покидали просто так, а вовсе не  потому,  что  там  резвились
двое подгулявших работяг.
     Один из вошедших, не разобравшись в ситуации, попробовал было бросать
негодующие взгляды,  но  Владислав  проигнорировал,  Игорь  был  занят,  и
новичок - холеный такой хомячище, у  которого  явно  персональная  "Волга"
сломалась, потому в метро  с  народом  -  проворчал,  пробно  апеллируя  к
общественности:
     - Совсем распустились... Ничего не боятся...
     Владислав еще не сообразил, как среагировать, как стоявший поблизости
интеллигентный старичок, угодливо улыбнулся и сказал примиряюще:
     - Ну что вы, что вы! Молодежь гуляет.
     Холеный хомячище скривился:
     - Как это, гуляет? Они ж людей оскорбляют своим поведением!
     - Ну что вы, что вы, - залебезил старичок. - Они оскорбляют, а мы  не
оскорбляемся!.. Нормальные парни... э-э... современные.
     Владислав исподлобья смерил хомяка тяжелым взглядом, уменьшил его  до
размеров бактерии и предложил:
     - Папаша, а папаша? Хошь - дам в лоб, и ужи отпадут?
     Хомяк испуганно дернулся,  побагровел.  Лицо  его  стало  угрожающим,
однако вокруг него словно около смертника начало образовываться  свободное
пространство.  Старичок  тоже  отодвинулся,  словно  хомяк  уже  маячил  в
оптическом прицеле.
     Фигура холеного стала  уменьшаться.  Видимо,  он  уразумел,  что  это
вагон, а не вверенное ему учреждение, и эти работяги  не  боятся,  что  им
зарубят диссертации.
     Владислав забросил руки на соседей, сказал мечтательно:
     - Вчера ехал тут один... Гра-а-а-мотный! Дал ему  так,  что  прыщи  с
морды посыпались! Он  и  лег  их  собирать.  До-о-лго  собирал.  Так  я  с
корешками и ушел, не дождался, когда встанет. Пальцем бы не тронул:  хотел
взглянуть - хороший ли из меня косметолог?
     За окнами замелькали лампы, побежал  перрон.  Едва  двери  открылись,
взбешенный  хомяк  вылетел  пулей.  Владислав  покровительственно   кивнул
старичку:
     - Что, поганка, трепала жизнь? Научила поддакивать силе?
     Старичок  снова   хихикнул,   уже   неуверенно.   Владислав   смотрел
пристально, и тот чуть отступил, отвел глаза.
     На следующей остановке в вагон влетели сразу два интеля, такие  умные
и начитанные, что об этом у них кричала  каждая  пуговица.  Они  сразу  же
облили Владислава с Игорем верблюжьим высокомерием, морды задрали кверху -
грамотные, аж противно, и Владислав ощутил, что Игорь тут же завелся. Да и
сам не мог удержать тихую ярость. Ах, паскуды! Белая  кость,  да?  Голубая
кровь, да? Сейчас покажем, что  вы  стоите,  чистоплюйчики...  Ноги  будем
вытирать о вас, а вы и не пикнете, бараны несчастные...
     Первый интель хотел ретироваться, но Владислав удержал ласково, Игорь
задействовал второго, и все хоть и на грани хулиганства, но все  же  закон
допускает больше, чем правила этикета, в рамках закона можно так  обхамить
и облаять, что искрить начнешь, а закон и не гавкнет...
     И Владислав с Игорем выжали все, что можно было выжать  из  ситуации,
не переступая уголовного кодекса, и когда интельки выметнулись на станции,
явно не своей, то Владислав ржал до самого  конца  ветки,  рядом  довольно
повизгивал Игорь.
     Работали здорово. Другого облаешь - все же  лучше,  чем  он  тебя.  И
какой глупец сказал, что лучше быть обиженным, чем обижающим?


     В четверг утром Игорь напевал, шумно умывался, брился и  одновременно
готовил кофе,  а  Владислав  потерянно  слонялся  по  комнате.  Неожиданно
спросил:
     - Слушай, могут быть петли времени?
     - Ты о чем? - не понял Игорь.
     - Это я о метро. Глубоко под землей, вдали от мощного влияния Солнца,
недостижимое для космического излучения.  Вдруг  время  тут  течет  иначе,
делает зигзаги, складывается в петли...
     Игорь  присвистнул,  приложил  большой  палец  к  виску   и   помахал
остальными:
     - С тобой не это самое?
     Владислав повернул к нему бледное лицо:
     - Может быть,  я  сошел  с  ума,  но  почему-то  кажется,  что  вчера
пообщался с самим  собой!  Недаром  глупые  рожи  тех  дебилов  показались
знакомыми... К счастью, это можно проверить.
     Он метнулся в прихожую, распахнул шкафчик. Роба на прежнем месте,  не
убежала.  Владислав  несколько  мгновений  смотрел  молча,  закусив  губу,
бледный, затем, запустил руку в карман...
     Пальцы нащупали пуговицу.





                               Юрий НИКИТИН

                              В ОПЕРАЦИОННОЙ

     В  операционную  медсестра  ввела,  придерживая   сзади   за   локти,
молоденькую женщину в непомерно длинном больничном  халате.  Я  машинально
скользнул по ней взглядом, вздрогнул, всмотрелся. Таня, насмешливая Таня с
нашего двора, самая яркая девчонка улицы?.. Когда по утрам шла в институт,
я вычислял, когда вернется, выскакивал навстречу, а когда она  поняла  эти
нехитрые маневры сопляка, каким  я  был  в  сравнении  с  провожавшими  ее
верзилами, то  посмотрела  так  выразительно,  что  я,  сгорая  со  стыда,
спрятался в дом, чтобы с тех пор следить за ее возвращениями только  из-за
занавески.
     Ребята с нашей улицы тоже жадно следили за ней из окон... Но жизнь не
стоит на месте: я получил квартиру в дальнем микрорайоне, пошли хлопоты по
переезду, появились новые  знакомые  и  новые  соседи,  после  учебы  меня
неожиданно взяли ассистентом  психоаналитика  -  еще  год-два,  и  доверят
самостоятельные операции, и Таня  отошла  на  задний  план,  хотя  горькое
чувства утраты осталось, даже разрослось,  и  я  за  эти  годы  так  и  не
женился, почти  не  встречался  с  женщинами,  за  исключением  совсем  уж
случайных знакомств...
     Сестра усадила  Таню  возле  операционного  стола,  со  вздохом  села
заполнять карточку. Таня, бледная и сильно исхудавшая -  одни  трагические
глаза, - безучастно смотрела перед собой.  Я  ощутил,  как  меня  покидает
мудрое спокойствие и понимание психоаналитика. До меня  доходили  слухи  о
некоем Викторе, я его однажды даже видел с нею, когда  они  усаживались  в
новенькую  "Волгу":  красавец  с   пухлыми   губами,   высокий,   статный,
мускулистый, хорошо одет. И  ты,  насмешливая  и  проницательная,  умевшая
видеть нас,  твоих  дворовых  поклонников  насквозь,  не  рассмотрела  это
ничтожество, которому и рост, и мускулы, и красивое  лицо  дали  родители,
как и фирмовую одежду и личную "Волгу"!
     - Что с ней? - спросил Мальцев безучастно.
     Он чувствовал себя неважно, а еще предстоит  собрание  после  работы,
какой-то обязательный треп о ежеквартальности, докладывать ему, успеть  бы
приготовиться в обеденный перерыв, а пока хоть основные тезисы обдумать...
     - Не реагирует ни на какие раздражители, -  ответила  медсестра.  Она
была новенькая, наших терминов еще не усвоила, говорила так, как понимала.
- Хоть говори ей что, хоть не говори, хоть плачь - ей все равно!.. Венский
говорит, что она зациклилась на чем-то для нее сверхважном,  и  теперь  ее
мысли ходят по кругу.
     - Зондаж делал? - поинтересовался Мальцев отрывисто. Я видел, что  он
придвинул листок и сделал первую запись. Почерк корявый,  но  я  разобрал,
что речь шла о подшефной свиноферме.
     - Да, он сделал два психозондажа, - ответила медсестра послушно,  как
школьница.  -  Медикаментозное  лечение  результатов  не  дало,   показана
операция...
     Мальцев вздохнул, потер ладонью лоб, На листике под пунктами вторым и
третьим было еще пусто.
     - Зовите, - сказал он хмуро. - Начнем, работы еще много.
     Сестра метнулась за дверь,  только  халат  мелькнул.  Слышен  был  ее
звонкий голосок, когда она созывала хирургов,  помощников,  техников.  Они
медленно стягивались в операционную, а я еще  во  все  глаза  рассматривал
Таню. Теперь смотреть можно. Теперь взглядом не обжигает.
     На операционный  стол  ей  взобраться  помогла  медсестра.  Таня  все
выполняла безучастно, как кукла. Где ее мысли, где ее сознание теперь?  Ее
мир для нас закрыт, она сейчас даже боли бы не почувствовала.
     Ее закрепили на столе специальными захватами, техники уже приклеивали
свои датчики. ЭВМ оживала по мере их подключения: две стены  из  блоков  в
семь миллионов каждый, треть ближайшей стены занимают  пять  экранов,  где
уже потянулись пульсирующие белые линии, побежали первые цифры...
     Хирурги  сходились  к  столу.  Мальцев  со  вздохом  сбросил   халат,
намереваясь вскарабкаться на соседний стол, как вдруг я,  неожиданно  даже
для себя, сказал громко:
     - Прошу разрешить операцию мне!
     На меня оглянулись  с  таким  видом,  словно  у  них  в  операционной
неожиданно появилась буриданова  или  еще  чья-то  там  ослица  и  запела.
Ассистент, да еще младший! Тебе еще пять  лет  только  авторучку  подавать
хирургу, не раскрывая пасти!
     - Я знаю эту девушку,  -  сказал  я  торопливо.  -  Вернее,  знал  ее
здоровой. Подонок, в которого она верила,  как  в  бога  -  такие  хрупкие
ранимые натуры, как она, еще на это способны, - в чем-то  разочаровал  ее.
По моему глубокому убеждению, это и  стало  причиной  болезни.  Она  очень
хрупкая! У нее в семье одни скрипачи, лингвисты, художники...
     - Гм, - сказал один из хирургов,  самый  пожилой,  -  хрупкую  натуру
повредить легко, вылечить трудно.
     - Мне кажется, - сказал я, запоздало понимая, что нельзя так говорить
с опытными психохирургами, нужно опускать "мне кажется", "я считаю", - она
зациклилась на противоречии...
     Мальцев поморщился, открыл рот,  явно  собираясь  поставить  меня  на
место, а старый хирург спросил с интересом:
     - Ну-ну, каком?
     - Он, дескать, идеал, но поступил мерзко,  и  вот  она  день  и  ночь
ежечасно и ежеминутно пытается найти объяснение, оправдать его...
     - Найдет? - спросил кто-то.
     - Вряд ли, - ответил я.  -  Довелось  видеть  этого  героя.  Как  она
влипла, не понимаю.
     - Тогда операция неизбежна, - сказал главврач.  -  Ну  а  вы,  юноша,
уверены... э-э... в себе? Что вы умеете делать?
     - Я прошел специальные тренировки, - отчеканил я, глядя ему  преданно
в глаза. - Я с отличием сдал экзамены  по  психозондажу  и  погружению,  я
полгода ассистирую...
     - Я, я, - прервал меня главный. Он несколько мгновений молчал, глядя,
как я покрываюсь краской, затем договорил уже другим тоном: - Впрочем, для
психохирурга - это не  порок...  Для  человека....  э-э...  порок,  а  для
хирурга нашего профиля  -  достоинство.  Кроме  того,  коллеги,  нам  пора
выдвигать молодую смену... Да и сверху напоминают,  что  мало  работаем  с
кадрами.
     - Василь Леонидович, - сказал самый пожилой, - конечно, это  поможет,
если молодой чэ-эк знает эту девушку. Он знает ее слабости, достоинства, в
чем-то знаком с внутренним миром. К тому же  начинать  самостоятельно  все
равно когда-то придется... Но как бы не увлекся! Понимаете?.. У этих  юных
девушек бывают, скажем, такие глубины, такие отклонения, что... гм...  как
бы этот юный Дон-Кихот не ринулся исправлять все немедленно.
     Я вскинулся от обиды:
     - Вы  меня  принимаете  за  мальчишку  с  улицы?  Мы  изучали  именно
глубинную психологию, не беспокойтесь. А здесь, как вы догадываетесь,  это
основная наша работа.
     Кто-то хихикнул, услышав такой отпор, главный же нетерпеливо взглянул
на часы, сказал:
     - К делу, товарищи.
     Мальцев с облегчением уступил мне место. Техники  закрепили  меня  на
столе, я не мог шевельнуть и пальцем, десятки датчиков усеяли мое тело.
     Справа и  слева  на  экранах  я  видел  стремительно  бегущие  линии,
дескать, у объекта номер два пока все в порядке.
     Подошел главный. Глаза были жесткие, пронизывающие.
     - Запомните, -  сказал  он  неожиданно  жестким  голосом  с  примесью
металла, - погружение в психику больного всегда огромнейший риск даже  для
специально подготовленного психиатра! При малейшей ошибке лишается  разума
сам хирург. Зачастую безвозвратно. Запомнили?
     - Я это твердо помню с первого курса, - ответил я, чувствуя, что  моя
дерзость сейчас к месту.
     - И еще. Вам разрешаем только кратковременное погружение. Ясно? Всего
на пять-шесть минут. Посмотрите, оцените - и сразу же назад. Запомнили?
     Я кивнул. Погружаются всегда по много раз, от двух-трех секунд  и,  в
случае абсолютной безопасности, все больше увеличивая интервалы.  Но  даже
при пихохирургическом вмешательстве излечение наступает не всегда...
     - Готово? - послышался нетерпеливый голос одного из техников.
     - Начинайте, - прошептал я, - вхожу в резонанс...
     Я сосредоточился, сжал волю и чувства в пучок,  собрал  все  то,  что
называется "я", хотя это не  совсем  правильно,  старался  прочувствовать,
ощутить хаос, что наполняет сознание девушки, увидеть своими глазами мрак,
что заполнил ее душу, прочувствовать ее состояние, погрузиться  в  глубины
ее изломанного неверного мира, найти ее в развалинах,  исправить,  связать
разорванные нити...
     Стены ушли, окружающее растворилось, только неумолимые глаза главного
еще долго гипнотически висели надо мной,  и  я  читал  в  них,  что,  если
задержусь хоть на несколько минут, о работе психохирурга  аналитика  можно
забыть...
     Я опускался в темно-красные волны, что накатывались из  пространства.
Они шли сверху и с боков, мне  стало  тепло,  я  уже  был  в  невесомости,
приятной невесомости, естественной,  более  естественной,  чем  жизнь  под
тяжестью веса. Над головой нависали тяжелые красные  складки,  похожие  на
живой красный бархат, но я все опускался, опускался,  на  миг  шевельнулся
страх, но я подавил его. Волны накатывались вязкие, плотные, я продавливал
их, погружался; вокруг красный рассеянный свет;  иногда  проплывают  более
темные сгущения; я опускался  ниже,  волны  оказывались  вверху,  а  снизу
возникали другие, словно бы я смотрел из  окна  самолета  на  подкрашенный
кровавым закатом облачный кисель, и я, вывалившись из самолета, замедленно
падал на эти облака, погружался... Уже жарко и влажно, а я  все  падал  в,
напряженном ожидании, на миг вспомнил глаза главного,  пора  возвращаться,
но впереди и немного левее вспыхнул свет, я напрягся, но падение  пронесло
мимо, затем свет вспыхнул еще раз, но опять мимо, затем еще несколько  раз
- иногда слабый, иногда сильнее, но падение всякий раз увлекало мимо, и  я
заставил себя забыть грозные глаза, надо же увидеть хоть  что-то,  розовый
кисель - этого мало, но вот впереди вспыхнула еще светлая точка, и уж ее в
падении не миновать...
     Навстречу мне поднимались скелеты высотных домов с черными  провалами
окон, с пробитыми крышами. Некоторые дома разрушены до основания,  кое-где
в развалины превратились только наполовину...
     Я опускался все ниже и видел обугленные столбы, черный пепел на месте
деревьев. Справа и слева домов красный туман или  красная  плоть:  обломок
мира окружен красными гигантскими волнами, даже покачивается, и эти  волны
медленно накатываются со всех сторон, поглощая странное образование.
     Опустившись на груду развалин,  и  ощутил  привычную  тяжесть.  Камни
горячие, из-под ступней взвилось облако сухой пыли. Я нерешительно  сделал
пару шагов. В этом мертвом мире делать нечего, нужно  возвращаться:  вышло
время, да и для предварительных выводов материала уже достаточно  -  очень
уж странные и жутковатые эти высотные дома, сквозь которые просматриваются
яркие  темно-красные  волны,   словно   складки   занавеса!   Очередь   за
диагностиками с их мощными ЭВМ, а потом снова погружение...
     Сзади послышался треск. Огромное здание медленно разваливалось, с той
стороны  наползал  туман.  Куски  здания,  еще  не   долетев   до   земли,
растворялись в тяжелых красных волнах забвения, и те медленно катили через
развалины, подминая их, растворяя.
     Чуть  левее  высилось  почти  целое  здание,  и  когда  волна  лениво
накатила, оно даже  не  рассыпалось...  Я  с  ужасом  видел,  что  красное
продавливается через пустые окна, перекатывается через крышу, и  здание  -
осмысленный   обломок   реальности!    -    бесследно    растворяется    в
бессознательном,  уходит,  остается  только  красный  туман  беспамятства,
глубинных рефлексов, которые по природе своей лишены начисто  контактов  с
внешним миром...
     Туман накатывался со всех сторон. Я  оказался  на  пятачке  реального
мира, в последний раз топнул по обломкам, ушиб палец,  провел  ладонью  по
шероховатой поверхности бетонной стены, на которой еще виднелась  надпись:
"Вовка - дебил", и тут волна накатила,  подхватила,  я  снова  оказался  в
купели тумана; начал проваливаться вниз, со страхом понимая, что в это  же
время бессознательное теснит и растворяет остатки  реального  мира  всюду,
где те еще остались, обрывает последние связи с внешним миром...
     Вторая встреча была с берегом моря, пустынным  и  неприветливым.  Дул
холодный ветер, по волнам бежали белые барашки, я сразу озяб, хотя  совсем
недалеко  из  моря  вставала  красная  жаркая  стена,   что   приближалась
неумолимо, превращая осмысленное в хаос.
     Сзади тоже надвигалась стена уничтожения. С  моря  была  ближе,  и  я
пошел ей навстречу по мелководью. Ноги сковало холодом, но дно  понижалось
медленно, и я долго брел по щиколотку, пару  раз  оступился  в  неглубокие
ямки, но стена уже близко, я не успел погрузиться и до пояса,  когда  хаос
навалился, попытался подмять, но панический страх помогал  сохранить  свое
"я", и когда твердое  дно  внезапно  растворилось,  я  пошел  вниз,  вниз,
вниз...
     Еще дважды я натыкался на обломки реальных представлений, но все чаще
меня окружал кровавый туман. Там ворочалось, ухало, булькало,  я  держался
изо всех сил, нервничал, уже совсем было решил возвращаться,  представляя,
какой разгон получу за задержку,  как  вдруг  внизу  показался  рассеянный
свет, что выглядел не точкой, а вытянутым овалом, и я видел, что это  пока
что самый большой участок еще уцелевшего сознания.
     Я опускался, не понимая, почему так тревожно сжимается  сердце:  ведь
деревья, дома и все-все выглядят обыкновенно - обычный городской  квартал,
и, лишь заметив зловещие кровавые отсветы на  стенах,  понял  причину.  На
горизонте вспыхивали плазменно-белые сполохи, но само  небо  нависало  над
крышами домов. Солнца нет,  только  дымящаяся  кровь,  разлитая  по  всему
небосводу.
     Ноги коснулись земли, тело отяжелело. Город выглядит пустым. Тротуары
тоже пустые, зато по проезжей  части  несутся  потоком  машины,  автобусы,
троллейбусы.
     Я медленно и настороженно пошел вдоль  зданий,  гнетущее  чувство  не
оставляло. Тротуар по-прежнему пуст. Я отодвинулся к  проезжей  части,  на
ходу заглядывал в окна. Плотные занавески, а если где и есть щели,  то  не
рассмотреть - в комнате сумрак.
     Внезапно  по  ногам  ударило  грязью.  У  самого  бордюра  пронеслась
элегантная "Волга", за рулем высокий  красивый  парень  в  кожанке.  Одной
рукой небрежно крутил баранку, другой как раз стряхивал с сигареты пепел.
     Я оцепенел, позабыв про грязь. Тот красавец, с которым Таня  садилась
в машину! Виктор. Характерное имя - победитель. Как он  лихо  победил  эту
тонкокожую девчонку...
     Наконец я заставил себя двигаться. Впереди в шезлонге развалился - на
втором этаже! - еще один красавец.  У  меня  по  нервам  пробежала  дрожь:
Виктор. В  модной  тенниске,  тугих  шортах,  загорелый,  мускулистый.  Он
скучающе переворачивал страницы газеты, бегло скользил  взглядом  наискось
по полосам.
     Внизу из  подъезда  вышел  элегантно  одетый  мужчина.  Правая  кисть
обмотана поводком, следом выскочил замешкавшийся эрдель, резво  потянул  к
ближайшему дереву. Оба холеные, породистые, но я ощутил шок: снова Виктор.
     Я в панике поднял голову. Виктор на  балконе  нетерпеливо  перевернул
последнюю страницу, отшвырнул раздраженно,  а  внизу  на  асфальте  эрдель
резво утаскивал за поводок другого Виктора.
     Впереди остановилось маршрутное такси. Дверца распахнулась,  выбрался
мужчина, низко пригибаясь на выходе, а когда разогнулся, я узнал  Виктора.
Он толкнул дверцу обратно,  но  я  успел  рассмотреть  другого  пассажира,
который, положив "дипломат"  на  колени,  красиво  и  мужественно  смотрел
вдаль...
     Я с усилием взял себя в руки, пошел вперед,  Викторы  уже  появлялись
везде: в окнах домов, на  балконах,  за  рулем  легковых  машин,  часто  -
иностранных марок, не было их только в магазинах  ни  по  ту,  ни  по  эту
сторону прилавка:  очевидно,  для  него  это  выглядело  унизительно,  как
оказаться за рулем автобуса или троллейбуса, да и среди дорожных  рабочих,
что ремонтировали трамвайный путь, я тоже не увидел картинного красавца.
     По дороге попался кинотеатр, затем театр, но я прошел мимо,  понимая,
что и там наверняка встречу его: на экране - в роли благородного героя,  в
театре - в лучшей ложе...
     Впереди на дорогу упала тень. Из-за угла  вышел  широкоплечий  атлет,
остановился, расставив ноги и заложив руки за спину. Лицо его было в тени.
     Я замедлил шаг,  тогда  он  качнулся  вперед  и  тоже  пошел  тем  же
медленным шагом. Мы сходились, словно ковбои перед началом стрельбы, и  он
был похож на киноковбоя: мгновенного стрелка и  быстрого  на  удар.  Я  же
видел, что его глаза держали меня, следили за  каждым  движением.  Он  был
высок, широкоплеч, лицо грубовато-мужественное, в поясе  его  перехватывал
широкий кожаный ремень.
     Когда между нами оставалось шага четыре, я остановился. Остановился и
он.
     - Ты вытеснил людей, - сказал я. - Это правильно?
     - Количество не переходит в качество, - ответил он.
     Говорил он уверенно, голос был сильный, красивый, богатый оттенками.
     - Другие люди... всегда помогут, - сказал я. - Мы не зря живем  среди
людей. Другого пути нет.
     - Есть, - ответил он четко. - Лучшие уходили от них. Уходили в  себя!
Уходили в пустыни, горы, тайгу, чтобы иметь возможность по-настоящему уйти
в себя.
     - Лучшие возвращались, - возразил  я.  -  Они  несли  людям  то,  что
отыскали в раздумьях. Только их имена хранит наша память.
     - Мы, - ответил он раздраженно и с нажимом, - прекрасно обходимся без
людей.
     - Ты страшишься их, - сказал я. - Они раскусят тебя быстро.
     - Что? - спросил он свирепо.
     - Они раскусят тебя, - повторил я громко. - Ты дутый герой...
     Он мгновенно оказался передо мною. Я увидел  бешеное  лицо,  мелькнул
кулак, я не успел уклониться, подбородок обожгло, пронеслась стена здания,
затылком я грохнулся еще обо что-то, в глазах  вспыхнуло,  как  на  экране
выключаемого телевизора, а дальше был  мрак,  затемнение,  которое  вскоре
рассеялось, и я увидел прямо перед глазами бугристую поверхность асфальта.
В сотне шагов медленно и  красиво  удалялась  фигура  с  прямой  спиной  и
развернутыми плечами.
     Я оторвал щеку от асфальта, медленно сел. Голова  кружилась,  во  рту
солоно. Поспешил... Ишь, сразу правой в челюсть! Без колебаний и раздумий,
без  рефлексии.  Такие  решительные  парни  нравятся  даже  одухотворенным
скрипачкам.
     Кровь бежала изо рта,  саднило  лицо.  Я  потрогал  щеку,  на  ладони
осталась кровь. Рассек лицо, когда грохнулся...
     Зажав  ранку,  поднялся.  Ноги  как  ватные,  но  я  побрел   вперед,
постепенно приходя в себя. Скоро кровь во рту перестала скапливаться, хотя
солоноватый вкус держался долго, а по щеке еще бежала струйка,  постепенно
засыхая, и я отдирал шелушащуюся корочку.
     Когда я поднял голову, города уже не было. Я шел по унылой  пустынной
местности, над головой по-прежнему висело жуткое красное небо, под  ногами
попадались белые обглоданные кости, встречался чахлый кустарник, и я  шел,
глядя под ноги, стараясь не провалиться в  норку  хомяка  или  суслика,  и
когда снова поднял голову, впереди на близком холме  возвышался  рыцарский
замок.
     По стене между зубцами прохаживались часовые: в доспехах, с копьями и
щитами,  на  верхушке  башни  развевался  флаг  с  гербом,  который  я  не
рассмотрел, далеко, вокруг замка ров, переброшен подъемный мост.
     К замку ведет  широкая  дорога,  мощеная  грубым  булыжником.  Я  шел
медленно, настороженно оглядываясь. Двое простолюдинов, что  повстречались
на дороге, не обратили на меня внимания, и я понял, я вне этого мира, пока
сам не вмешаюсь.
     Мост был опущен, и я шел через  него,  пугливо  посматривая  на  ров,
заполненный водой, где торчали острые колья. Перил у  моста  нет,  толстые
доски поскрипывают... Каково здесь будет в час схватки?
     Стражники  на  входе  играли  в  кости.  Я   удержался   от   желания
поздороваться, попросить разрешения войти - именно тогда бы они обнаружили
меня.
     Двор я пересечь не рискнул, но и в комнате для стражи  лежали  копья,
мечи, боевые топоры. Один  из  стражников  тут  же  точил  длинный  кривой
кинжал. Я выбрал тяжелый боевой топор с узким лезвием и маленький  круглый
щит.
     Замок я покинул тем же путем, как и пришел.  В  сторонке  от  мощеной
дороги была еще одна, даже не дорога, а  хорошо  утоптанная  тропинка.  Ее
пересекала  широкая  трещина,  но  я  прикинул  на  глаз  и   решил,   что
перепрыгнуть сумею.
     Как я и ожидал,  вскоре  запели  боевые  трубы.  Стражники  на  стене
ударили в щиты, ворота  в  главной  башне  стали  подниматься.  Там  стоял
сверкающий доспехами всадник, конь поверх лат  покрыт  попоной,  напоминал
закованную в сталь башню. Даже фаланги пальцев у  него  закрыты  стальными
перчатками, забрало опущено, сквозь узкую  прорезь  в  шлеме  нельзя  было
увидеть даже глаз.
     Снова пропели трубы. Всадник  лихо  отсалютовал  копьем,  конь  легко
понес его через подъемный мост. Гулкий грохот копыт сменился сухим  стуком
по камням, конь и рыцарь неслись, как одно существо из мускулов и железа.
     Я ступил из зарослей.
     - Эй, доблестный рыцарь! Тебе не говорили, что  ты  подонок?  А  надо
бы...
     Он придержал коня, тот красиво взвился на дыбы, заржал.
     - Что за холоп... А, это ты, мерзавец! Ну теперь-то я  сотру  тебя  в
порошок. Это не город асфальта, законов и ханжества!
     - Сила есть, ума и чести не надо, - ответил я.
     Все его гордые повороты головы,  орлиный  взгляд,  прямая  посадка  -
позы, только позы, как  и  чужие  афоризмы,  произносимые  небрежненько  и
выдаваемые за свои. Нужно показать  его  смешным,  сорвать  маску  гордого
красавца и смельчака, только тогда смогу на что-то надеяться....
     Он пришпорил животное и галопом понесся на  меня,  склонив  голову  к
гриве коня и выставив копье. Это неслась закованная в сталь башня,  нечего
и думать выдержать напор сверкающей  смерти.  Я  отпрыгнул,  острие  копья
ударило возле щеки, конь пронесся рядом, больно задев меня сбруей.
     Пока он останавливал коня и разворачивался, я, положив клевец  и  шит
на траву, дразнил его, растягивая рот обеими руками и высунув язык.  Пусть
выгляжу как клоун, но и он, бла-а-ародный рыцарь, сражается с клоуном!
     Снова он пронесся, как смерч из металла и ярости, развернулся в  двух
десятках шагов, пришпорил коня... Я уворачивался, отскакивал,  скоро  конь
уже выбился из сил и скакал, хрипя и покрываясь потом, с удил капала пена,
всадник уже гневно сыпал проклятиями, но все еще держался красиво и ух как
благородно, мне никак не удавалось его приземлить.  Наконец  он  в  ярости
отшвырнул копье, легко вытащил из ножен двуручный меч.
     Он поехал ко мне шагом. Лунный свет холодно и мертво играл на широком
лезвии. Всадник зловеще улыбался, я  каким-то  образом  видел  это  сквозь
узкую щель забрала.
     Я похолодел, собрался. Он приблизился, левая  рука  привычно  закрыла
грудь щитом, правая начала заносить меч для разящего удара...
     - Это как раз в твоей манере, - сказал я громко. - Конным на пешего!
     - Трус, - сказал он высокомерно.
     - Почему? Разве я бегу? Просто я обращаю твое внимание,  что  трус  -
ты, ибо пользуешься преимуществом.
     Он задержал меч, затем очень медленно, словно его  вела  чужая  сила,
слез с коня, бросил повод. Конь заржал и отпрянул, а Виктор пошел на меня.
     Огромный двуручный меч он  держал  одной  рукой,  держал  легко  и  я
отразил первый пробный  удар  с  трудом.  Он  понял,  что  сокрушить  меня
нетрудно, заулыбался зло и победно.
     - Ты подонок, сволочь и трус, - сказал я громко и убежденно,  -  и  я
докажу это, хоть ты и сильнее меня...
     - Каким образом? - спросил он зло.
     - А вот каким...
     Я плюнул ему в глаза.  Он  инстинктивно  отшатнулся,  на  миг  закрыл
глаза, и я ударил его ногой по пальцам, что сжимали меч.
     Он  опомнился,  хотел  рвануться  за  оружием,  но  я  стерег  каждое
движение, и боевой топор в моей руке был наготове.
     - Ты бы убил меня, - сказал я, - я знаю... Но ты позер и  трус,  и  я
убью тебя тем, что покажу тебя таким, какой ты есть... А пока - живи!
     Я кивнул в сторону меча, что лежал в сторонке на траве, Виктор бочком
отступил, прыгнул к оружию, и я быстро разбежался, и пока он поднимал меч,
с силой оттолкнулся, птицей взлетел  в  воздух,  мелькнула  внизу  россыпь
мокрых камней, я упал на  той  стороне  у  самого  края,  на  четвереньках
отбежал, ибо земля начала осыпаться, в безопасном месте поднялся на ноги и
обернулся.
     Он стоял на той стороне и потрясал мечом. Железный  рыцарь,  красивая
металлическая статуя, ожившая и грозная!
     - Смерд! Холоп!.. Грязный виллан! Низкорожденный раб!
     - Помолчи о низости, - крикнул я. - Ты мастер по этой  части,  тут  я
соперничать не берусь.
     - Ты поплатишься, - сказал он, задыхаясь от ярости. - Раб, свинья! Ты
поплатишься очень скоро!
     Он повернулся, быстро пошел прочь  от  обрыва.  Я  наблюдал,  как  он
поймал коня, взгромоздился с трудом и вломился в заросли.
     Я шагнул было по тропинке, оглянулся, повинуясь  импульсу,  рыцарский
замок уже исчез с горизонта, хотя я сделал всего несколько шагов.
     Дорогу загораживали кусты. Я с  усилием  раздвигал  ветки  -  слишком
высокий, чтобы мчаться на четвереньках, как  пользовались  тропкой  лесные
обитатели. Земля вытоптана, через плотные заросли пробит  туннель,  словно
здесь постоянно носится стадо диких кабанов.
     Я ощутил тепло и запах гари раньше, чем  увидел  огонь.  Расстилалась
большая поляна, в середине пылал огромный костер,  вокруг  сидели  десятка
три  полуобнаженных  звероватых  мужчин.  Все  с  палицами,  некоторые   с
примитивными копьями.
     Колеблясь, я осторожно отступил в кусты,  чтобы  успеть  разобраться,
понять, чем вызвана именно такая проекция, как вдруг сильные руки схватили
меня сзади за шею. Я рванулся, но острая боль скрутила тело,  я  бессильно
повис, ощутил удар в поясницу и упал плашмя.
     Меня  ухватили  за  ноги  и  поволокли.  Я  пытался   закрыть   лицо,
выворачивался, оберегая глаза от  сучьев  на  земле.  Боль  несколько  раз
кольнула ладони, видно, разодрал о камни.
     Голоса приближались. Костер дохнул теплом, я  видел  отсветы  жаркого
пламени на деревьях. Меня швырнули возле огня,  я  с  трудом  приподнялся,
сел. В спину жгло, но дикари смотрели с жутким  интересом,  и  я  опасался
шевелиться.
     - Поймали? - раздался за  моей  спиной  сильный  голос.  -  В  жертву
Мардуху его!
     Из-за  костра  вышел  молодой  загорелый  красавец  огромного  роста,
мускулистый, широкий  в  плечах  и  тонкий  в  поясе.  На  нем  была  лишь
набедренная повязка  из  шкуры  леопарда,  на  бронзовой  коже  проступала
татуировка, характерная, как отметил я автоматически, для древних славян и
германцев в пору их этнической общности.
     Я смотрел в глаза  Виктору,  не  отрывая  взгляда,  а  в  его  глазах
насмешливое торжество уступало место раздражению.
     - Сейчас ты узнаешь, что такое быть зажаренным заживо, - процедил он.
- Мои воины на аппетит не жалуются! От тебя останутся только косточки,  да
и то не больше спички.
     - Мардух - бог богов, а не людоедов, - сказал я отчетливо. - Мар, мор
- смерть, в переводе не  нуждается.  Мор-дух...  Мардух  -  верховный  бог
просвещенного Вавилона. Ты опять передергиваешь, позер и шулер!
     - К столбу его! - крикнул он яростно.
     - Трус...
     - Быстрее!
     - И подонок...
     Меня схватили, рывком  поставили  на  ноги.  В  трех  шагах  появился
вкопанный в  землю  столб,  и  меня  швырнули  вперед.  В  тело  врезались
сухожилия крупного животного, острая боль рванула  руки.  Я  не  мог  даже
дергаться, туго привязанный к столбу, а дикари уже начали медленный танец,
что все ускорялся и ускорялся.
     Виктор взял три копья, остановился в трех шагах напротив меня. Дикари
плясали, глаза горели, зубы в пламени костров блестели багровым, словно по
ним уже бежала моя кровь.
     - Лови свою смерть, ничтожество!
     Он размахнулся, швырнул копье. Я видел, как  выскользнула  смерть  из
его руки, но не уклонился: шла битва за Таню, а мускулами и мечами  ее  не
выиграть.
     Копье ударило, сорвав клок кожи с левого  бока,  вонзилось  в  столб.
Стало больно и горячо, теплота потекла вниз по бедру, начала  скапливаться
в обуви.
     Виктор  рассматривал  меня  насмешливо,  лицо  его  было  красивым  и
жестоким.
     - Трус, - сказал я. - Ты же сильнее! Развяжи меня. Мы сразимся,  если
ты не совсем мерзавец.
     Он усмехнулся, переложил другое копье в правую руку.
     -  Зачем?  -  спросил  он.  -  Честь,  правила...  Это  для   слабых.
Сверхчеловек не нуждается в общепринятой морали. Это  для  толпы.  Сильные
стоят вне морали.
     - Сверхчеловек - значит сверхдикарь? - спросил я. - Но даже у дикарей
есть нормы морали. Только у животных их нет...
     - А мне плевать, - прервал он и размахнулся.
     На этот раз он целился мне прямо в лицо. Не в грудь, не в  сердце,  а
чтобы каменное острие сокрушило кости,  выбило  глаза,  чтобы  насладиться
уничтожением вставшего на пути, это я видел на его лице.
     Мне показалось, что почва качнулась, хотя, может быть,  это  качнулся
мир перед глазами из-за потери крови и слабости.  Острая  боль  ударила  в
правый бок, я ощутил себя пригвожденным к столбу и с этой стороны.
     Виктор свирепо  выругался,  лицо  его  исказилось.  Третье  копье  он
подбросил на ладони, мстительно взглянул мне в глаза.
     Почва дрогнула, донесся глухой гул. Вдали блеснуло  багровым,  словно
проснулся вулкан, на горизонте плюнуло в небо огнем.
     Дикари закричали, стали разбегаться. Виктор рявкнул, удерживая их, но
почва уже ходила ходуном, он даже не мог бросить копье. Меня шатало вместе
со столбом, землетрясение свалило нас, я ударился лицом о  твердую  землю,
тут же задергался в путах, тщетно искал острый камень, чтобы перетереть  о
него сухожилия, но камней не  было,  однако  же  рука  выскользнула,  и  я
догадался, что путы от усилий растянулись...
     Через минуту я освободился уже полностью.  Кровь  стекала  по  бокам,
раны неглубокие, но голова закружилась от страха и отвращения.
     Я успел увидеть Виктора, что наносил удар копьем, успел  отшатнуться,
и мы сцепились  врукопашную,  покатились  по  земле.  Он  бил  жестоко,  я
задыхался от боли, неумело тыкал кулаками, но страшные удары вышибали дух,
и когда сознание  прояснилось,  я  лежал  распростертый,  окровавленный  и
избитый, а он быстрым шагом уходил в темноту.
     - Стой, сволочь! - прошептал я.
     Собрав все силы, я поднялся на четвереньки, с трудом встал и бросился
на подкашивающихся ногах  в  погоню.  Виктор  пробирался  через  завалы  и
огромные камни. Я догнал его не скоро, он в изумлении остановился, выпятил
нижнюю челюсть. Огромный кулак встретил меня, во рту хрустнуло, и когда  я
снова пришел в себя, то лежал на камнях, и кровь бежала изо рта.
     Подняться стоило нечеловеческих усилий, но  я  пошел  за  ним  снова.
Виктор уходил быстро, я задыхался от усталости и потери  крови,  все  силы
уходили на то, чтобы заставить себя двигаться.
     Виктор остановился, лицо его  изменилось.  Его  глаза  встретились  с
моими, и он отступил, повернулся и стал быстро уходить.
     Мы забирались все выше. Луна вышла из-за облака  и  осветила  мрачные
горы. Мы карабкались по  узкой  тропинке,  слева  отвесная  скала,  справа
пропасть. Виктор обеспокоено оглядывался, но я карабкался  изо  всех  сил,
падал от усталости, поднимался, шатаясь, снова брел, не выпуская  из  виду
ненавистную спину. Кровь капала изо рта.  Засохшая  было  на  боках  кровь
снова пошла струйками, и в ногах хлюпало.
     Внезапно Виктор остановился. Я шагнул еще,  он  обернулся,  его  руки
угрожающе растопырились. Я шагнул ближе и увидел, что дальше  тропки  нет:
обрыв и пропасть в три-четыре метра. Архары могли бы еще  отсюда  прыгнуть
на соседнюю скалу, но только архары.
     - Ты пришел за смертью, - процедил Виктор.
     - Да, но вместе с тобой, - ответил я хрипло. Кровь заливала глаза,  я
плохо видел и боялся, что потеряю сознание.
     Виктор заколебался, сказал:
     - Черт с тобой.  Дай  мне  пройти  или  возвращайся  сам.  Нет  нужды
погибать здесь.
     - Одним подонком станет меньше.
     Он криво ухмыльнулся:
     - Но и одним святошей, не так ли? Ты благороден,  признаю.  Но  жизнь
благородного человека ведь ценнее, чем моя? Какая  обществу  польза,  если
сцепимся и рухнем в пропасть оба? Подонков много, да и не стоят они  того,
чтобы из-за них погибали такие идеалисты, как ты...
     - Подонки трусы, - сказал я  хрипло.  -  Когда  увидят,  что  с  ними
борются даже ценой жизней, то сами умолкнут, сойдут со сцены.
     Я пошел на него, выставив руки, собрав  всю  волю  в  едином  желании
ухватиться за врага и сделать шаг в  пропасть.  Виктор  отступил  на  шаг,
красивое мужественное лицо посерело. Он отступил  еще,  вдруг  пошатнулся,
отчаянно взмахнул руками...
     Невольно я ступил вперед и  протянул  ему  руку,  он  сделал  попытку
ухватиться за мои  вытянутые  пальцы,  но  уже  потерял  равновесие,  нога
соскользнула, он страшно крикнул и замедленно начал падать...
     Слабость навалилась с такой силой, что я опустился тут  же,  прижался
лицом к холодному камню. Губы  коснулись  тепло-соленого,  и  я  не  сразу
понял, что это моя кровь.
     Голова сильно кружилась, я поднял  глаза,  чтобы  удержать  блекнущее
сознание, смутно удивился голубому небу: было же кроваво-красное, грозное!
- и сквозь скалы, сквозь темноту стали проступать стены операционной.
     Я лежал на  столе,  голова  раскалывалась  от  боли.  В  поле  зрения
мелькнуло белое лицо Мальцева. Я попробовал  улыбнуться,  но  щеку  стянул
огромный пластырь. Я лежал голый, но от груди до бедер был забинтован так,
что едва дышал.
     - Очнулся? - спросил Мальцев  встревожено.  -  Фу,  напугал...  Идиот
сопливый!
     Надо мной, отстранив его, появилось лицо главного.
     - Тержов, - сказал он жестко, - от  психохирургии  отстраняетесь!  Вы
только что доказали полную неспособность.
     Он повернулся и быстро вышел. Мальцев подмигнул мне, дескать, главный
у нас зверь, но мужик отходчивый, и заговорил быстро, путаясь в словах.  В
его руках дрожал шприц, которым он тыкал мне в руку и  все  никак  не  мог
попасть в вену:
     - Все сроки прошли, а ты не возвращаешься! Ну, думаем, крышка молодой
смене... Тут тебя начало корчить. Все перепугались, на дисплеях  кривые  с
ума сошли! Тут у тебя еще  начали  вскрываться  раны  -  ну,  скажу  тебе,
зрелище! Шеф  побелел,  не  придумал  ничего  лучшего,  как  вкатить  тебе
лошадиную дозу кофеина. Тряхнуло тебя, но  вроде  бы  полегчало.  Добавили
еще, смотрим - выкарабкиваешься...
     - Да уж совсем полегчало, - простонал я. - Так выкарабкиваться...
     - Ничего, - сказал он бодро. - Красивый  шрам  на  лице,  ну  и  что?
Остальные под рубашкой. Мужчину шрамы не портят, я так полагаю.
     Движение  на  соседнем  столе   прервало   его   слова.   Таня,   уже
освобожденная от захватов, приподнялась на локте,  ее  бледное  лицо  было
обращено к нам. Мы затаили дыхание.
     - Не портят, - сказала  Таня  еще  слабым,  но  уже  чистым  и  ясным
голосом. - Еще как не портят.



                               Юрий НИКИТИН

                                 ВЕЛИКАНЫ

     Это был исполинский дремучий лес. Могучие кряжистые деревья  вздымали
вверх свирепо изогнутые ветви, из почвы выползали,  извиваясь,  как  змеи,
холодные  скользкие  корни.  Особенно  страшными   они   казались   ночью.
Белесоватые и цепкие, как щупальца  морских  животных,  они  переплетались
друг с другом и вспучивали мох безобразными буграми, сцепляясь во мраке.
     Но жителям леса он не  казался  страшным.  Да  еще  ночью.  Там  жили
великаны. Угрюмый и страшный лес был для них не крупнее,  чем  низкорослый
кустарник для остальных  обитателей  леса.  Грохот  и  треск  сопровождали
великанов, когда они ходили по лесу и попутно крушили по дороге  столетние
дубы и кедры.
     А утром солнце освещало поваленные деревья и  растоптанные  цветы  на
полянах. Да еще  попадались  небольшие  холмики  свежевырытой  земли  и...
норки.
     А надменные великаны? Их нигде не было. И непосвященный никогда бы не
догадался, что это и есть норки ночных исполинов. Тех самых,  что  страшно
ревели во Мраке и крушили  деревья.  Им  не  нашлось  места  под  солнцем!
Метаморфоза происходила каждое утро.


     Однажды в лес вернулся Странник. Этот великан часто уходил из обжитой
части леса, чтобы и в незнакомых  местах  показать  свою  угрюмую  мрачную
силу. В смертельном страхе разбегались  звери,  птицы  в  испуге  покидали
гнезда с птенцами, рыба зарывалась поглубже в  ил.  Странник  мог  ладонью
прихлопнуть буйвола или дикого вепря, а медведя легко  перебрасывал  через
речку. Нередко можно было видеть умирающих животных, которых он  ловил  по
дороге и накалывал на вершины деревьев.
     - Новости! - крикнул он громко.
     От страшного голоса треснули ближайшие деревья, повскакивали с лежбищ
олени, косули, козы, кабаны, зайцы. Вскочили, повели ушами и  бросились  в
чащу.
     Со всех сторон сходились великаны. Они не любили  и  ненавидели  друг
друга. Каждый считал себя сильнее и  лучше  остальных,  между  ними  часто
вспыхивали страшные драки. Тогда лес  на  много  верст  вокруг  оказывался
перемолотым в щепки.  Великаны  вырывали  деревья  с  корнями  и  с  ревом
бросались друг на друга,  швыряли  исполинские  камни  и  целые  скалы.  В
короткие дни затишья копили злобу, жили отдельно друг от друга.
     - Я выходил из леса! - сказал Странник гордо.
     - Что ты увидел в той пустыне? - спросил Бронт,  самый  надменный  из
великанов.
     - Там, оказывается, не пустыня, - ответил Странник. - На равнине тоже
теплится жизнь. Правда, никчемная. Однако внешние похожие  на  нас.  Ох  и
позабавился я, когда топтал их жилища. Это  было  очень  удобно,  ибо  они
строят хижины одну подле другой.
     Он оглушительно захохотал. Это действительно было забавно: топтать  и
сшибать игрушечные домики.
     - И это все? - спросил холодно великан по имени Ноо.
     Он не находил ничего хорошего в том, чтобы обижать маленький народец.
Живут себе, ну и пусть живут.
     - Нет, не все, - сказал Странник. - Они очень похожи на нас,  хотя  и
мелкие. Но дело не в этом. Они остаются прежними и с  восходом  солнца!  Я
едва не погиб, зарываясь в землю, когда ребенок кинулся ко мне с палкой...
     Могучий стон пронесся над лесом Остаются прежними!  Встречают  восход
солнца! Никто никогда не мечтал об этом так  страстно.  Увидеть  солнечные
лучи  из  листьев   деревьев,   услышать   пение   птиц,   посмотреть   на
распустившиеся цветы... А  что  такое  цветы?  Что  такое  цвет?  Красный,
желтый, голубой, зеленый? Что такое радуга?
     - Не врешь? - спросил Бронт недоверчиво.
     - Это правда. - ответил Странник.
     Великаны молчали, обдумывая сказанное. И мечтали...
     - Не стоит завидовать, - сказал Бронт наконец. - Эти твари  ничем  не
отличаются от остальных зверей. Застывшая костная форма А  мы  -  вершина!
Дети эволюции. Природа постоянно экспериментирует, создает новые виды.  Мы
- самый необычный вид. И самый удачный!
     - Но у них тоже есть разум, - возразил Ноо. - Ты же сам  слышал,  что
они строят хижины!
     - А живут сообща, - фыркнул Бронт. - Как  осы,  муравьи,  пчелы.  Или
бобры. Вряд ли они обладают разумом. Ведь он в том и состоит, чтобы  сеять
смерть, искоренять все, что ненужно нам. Непригодное  для  нас  -  предать
ужасной смерти! Сравнять горы с равниной, а  на  равнинах  -  взгромоздить
горы! Скажи, под силу этой мелюзге такие  исполинские  задачи?  Это  можем
сделать только мы, гиганты, живущие по тысяче лет. Сила и  только  сила  -
высшее проявление разума!
     Он ревел и бил себя  в  грудь  тяжелым  кулаком.  Грудь  гудела,  как
колокол, а зубы во мраке сверкали белым пламенем.
     - Не знаю, - ответил Ноо после долгого молчания. -  Может  быть,  они
разумны как-нибудь по-другому. Эволюция слепа,  и  боковых  ветвей  нашего
рода много.
     - Да, - ответил Бронт. - Тупиковых ветвей!
     Он встал во весь рост, дохнул так, что поднялся ветерок,  -  и  пошел
прочь. Треск ветвей сопровождал каждый его шаг. Ноо грустно  посмотрел  на
поверженные стволы. Он не любил ломать деревья без  всякой  причины.  Лишь
потому, что те оказались на дороге. Он вообще не любил убивать  кого-либо,
будь это животное или растение.
     - Да, - сказал Ноо, - но они видят солнце!
     Глубокое молчание было ему ответом. Каждый старался представить  себе
это солнце, о котором ходило столько легенд, но которого никто  не  видел.
Странник оглянулся издали:
     - Они кричали, завидев меня: "Гигантопитек!"


     Он сидел на обломке скалы. Полночь уже минула, черное  звездное  небо
начало сереть. Как только исчезнут звезды, а  нежные  облака  окрасятся  в
волшебный розовый цвет, он перестанет быть великаном. Вместо него в  землю
начнет зарываться жалкая пугливая тварь.
     От жалости к самому себе у него даже дух перехватило. Ночью - гигант,
днем - ничтожная тварь. А в среднем - что-то подобное существу из соседней
тупиковой ветви.
     Самое страшное в подобной ежеутренней метаморфозе - неизвестность. Ни
у кого нет уверенности, что ночью он снова станет могучим великаном.
     С дерева что-то упало.  Ноо  увидел,  как  на  мягкий  мох  шлепнулся
маленький живой комочек. Это был птенец, желтый и  пушистый.  Упругий  мох
спружинил,  птенца  подбросило  вверх,  он  торопливо  замахал  крошечными
крылышками, но тут же упал на прежнее место  и,  не  удержавшись,  ткнулся
головой в траву. Шейка у него  была  тоненькая,  вот-вот  переломится  под
тяжестью большой головы с хищно загнутым клювом. Но пищал  он  жалобно,  и
лапки у него разъезжались.
     Ноо нагнулся и протянул  руку.  Птенец  с  готовностью  долбанул  его
клювом  в  палец.  Ноо  засмеялся  и  взял  его  в  ладонь.  Это  был  еще
неоперившийся  орленок.  Весь  желтенький  и  пушистый.  Птенец  попытался
обхватить коготками палец исполина, потом поднял  голову,  широко  раскрыл
рот.
     - Хочешь есть? - спросил Ноо.
     Птенец запищал. Шейку он вытягивал очень старательно, даже переступил
с лапки на лапку,  чтобы  казаться  выше.  При  этом  потерял  равновесие,
потешно замахал крылышками и снова шлепнулся в широкую ладонь.
     - Ах ты, пташик, - сказал Ноо.
     Он обошел дерево. Гнездо оказалось  на  самой  вершине  дуба.  В  нем
сидело еще два таких же птенца. Увидев Ноо, они  запищали,  задвигались  и
широко раскрыли потешные рты.
     - Бедолаги, - сказал Ноо.  -  Ничего  я  вам  не  принес.  Разве  что
братика.
     Он усадил птенца в гнездо и погрозил пальцем. Сиди!  В  ответ  птенец
открыл рот и запищал. И вдруг все птенцы запищали особенно радостно.
     Ноо оглянулся. С высоты быстро неслась большая птица.  В  когтях  она
держала небольшое лохматое животное. Козу или овцу.
     Ноо поспешно отошел. Незачем пугать бедную пташку. Ишь как  волнуется
за детишек!
     Он услышал шорох. Между деревьями пробиралось маленькое  человеческое
существо.
     Ноо впервые видел представителей боковой ветви своего вида. Это  была
измученная девушка в  стареньком  сарафане,  волосы  ее  отливали  красной
медью, босые ноги исцарапала жесткая трава.
     Ноо,  который  прекрасно  видел  в  предрассветной   темноте,   успел
внимательно  рассмотреть  ее  лицо.  Молодая,  глаза  широко  расставлены,
темные, а в них - упорство и отчаянное желание выжить, уцелеть.
     Ноо шелохнул ногой. Девушка  едва  не  уперлась  в  его  колено,  она
взглянула вверх и вскрикнула, тонко и отчаянно. Ноги у нее подогнулись,  и
она упала в траву.
     - Встань, - сказал Ноо. - Не бойся, я не трону тебя.
     Девушка  не  шевелилась.  Ноо  терпеливо  ждал.  Наконец  она   робко
повернула голову и коротко взглянула  одним  глазом  сквозь  растопыренные
пальцы. Посмотрела и сразу же в ужасе уткнулась лицом  в  траву.  Плечи  и
спина ее задрожали мелкой дрожью.
     Ноо понимал ее страх. Все живое трепетало перед гигантами. Его род не
знал жалости. Где появлялись гиганты,  там  исчезала  всякая  жизнь.  Реки
переставали течь, деревья - приносить плоды.
     - Встань же, - снова сказал Ноо негромко.
     Девушка еще раз взглянула на него, потом  приподнялась  и  встала  на
колени. На него смотрела со страхом и отчаянием. По лицу ее текли слезы.
     - Пожалей меня, могущественный, - сказала она.  -  Что  тебе  в  моей
маленькой жизни? Отпусти меня. Я заблудилась в лесу.
     - Да не трогаю я тебя, - сказал он  уже  нетерпеливо  и  посмотрел  в
светлеющее небо. - Хочешь  есть?  Ты  должна  хотеть  есть.  Вы  только  и
делаете, что едите.
     Он легонько стукнул по росшей рядом высокой груше. Дерево вздрогнуло,
на землю посыпались плоды.
     Девушка взяла плод и улыбнулась. Слезы мгновенно высохли.
     - Спасибо, могучий, - сказала она. - Теперь я вижу, что ты не  хочешь
моей смерти. Но я очень боюсь тебя. Ты такой большой и сильный!
     Ноо почувствовал, что похвала ему приятна. Он протянул руку  себе  за
спину и сломал верхушку абрикосового дерева.
     - На, - сказал он, - подкрепи свои силы. Ты голодна.
     - Ты так легко сломал это дерево, - сказала она с восторгом.  -  Если
мне удастся выбраться отсюда, то  я  не  перестану  рассказывать  о  твоей
необыкновенной силе!
     - Пустяки, - сказал он, - это совсем не трудно.
     - А что трудно? - спросила она.
     Вопрос застал его врасплох. А что в  самом  деле  трудно?  Никому  из
гигантов не  приходилось  встречать  сопротивления  ни  со  стороны  живых
существ, ни со стороны природы..
     - Не знаю, - ответил он искренне.
     - А вот это дерево ты можешь сломать? - спросила  она  и  указала  на
самый толстый из стоящих рядом дубов. - Или хотя бы согнуть?
     Ноо встал. Дуб был громадный, весь в чудовищных узлах и наплывах.  Он
с силой  ударил  кулаком  в  середину  ствола.  Дуб  со  страшным  треском
разлетелся в щепки.
     - Как здорово! - воскликнула девушка. Глаза у нее сияли. Она смотрела
на Ноо с восторгом. - Ты удивительно сильный, добрый  великан!  А  вон  ту
скалу можешь расколоть?
     - Нет ничего проще, - ответил Ноо. Ему было очень приятно, что кто-то
восхищается его достоинствами, вместо того, чтобы восхвалять свои.
     Он шагнул к скале и ударил. Гранитная глыба треснула и разлетелась  в
куски. Грохот пронесся по всему лесу, вспугивая зверей.
     - Ты самый сильный на свете! - крикнула девушка  с  восторгом.  -  Ты
самый сильный и самый добрый на свете.
     Ноо почувствовал гордость.
     - Ешь плоды, - сказал он. - Ты голодна, а идти тебе еще далеко.
     Она вспомнила, где находится, блестящие глаза погасли.
     - Да, - сказала она потускневшим  голосом,  -  мне  еще  очень  много
идти... И я не знаю дороги... Добрый великан, ты укажешь мне  направление?
Я хочу домой.
     Он посмотрел на розовеющее небо  и  ощутил  сильнейшую  тоску.  Скоро
рассвет.
     - Да, - сказал он, - я укажу тебе дорогу.
     Он посмотрел на ее вспыхнувшее радостью лицо, на испачканный  травами
сарафан, на исколотые до крови босые ноги...
     - Я помогу тебе выбраться из лесу, - сказал он неожиданно для  самого
себя. - Садись ко мне на плечо!
     Девушка замирала от страха и обеими руками держалась за его  шею.  Он
придерживал одной рукой ее ноги, чтобы она не трусила из-за высоты.
     Он торопливо шел через лес,  поминутно  поглядывая  на  небо.  Скоро,
скоро, скоро! Дикие звери разбегались в ужасе. На  протяжении  всего  пути
его сопровождали гром и грохот расщепляющихся деревьев, крики  разбуженных
птиц. Он очень спешил!
     Девушка уже перестала дрожать. Она восторженно озиралась по сторонам,
что-то шептала ему, касаясь уха  теплыми  мягкими  губами.  Она  держалась
крепко, хотя он и так осторожно придерживал ее.
     Наконец лес кончился. Совершенно неожиданно, безо всякого перехода  в
кустарник или мелколесье.  Впереди  расстилалась  степь.  Вдали  виднелось
распаханное поле, а еще дальше - аккуратные маленькие домики.
     - Вот  я  и  дома!  -  закричала  девушка  радостно.  Она  благодарно
поцеловала его в щеку, и он осторожно опустил ее на землю.
     - Спасибо тебе, добрый великан! Я буду помнить тебя. Ты такой добрый!
Надеюсь, что и мир будет добрым к тебе! Прощай!
     Она повернулась и побежала через поле. Ноо смотрел  вслед.  Ему  было
почему-то грустно и чуть тоскливо.
     Вдруг  что-то  яркое  озарило  верхушки  деревьев,   те   заискрились
изумрудными каплями, по стволам пополз рубиновый свет.  Воздух  наполнился
стрекотом, появилось множество странных, никогда  не  виданных  существ  с
блестящими, словно  слюда,  крылышками.  Они  были  пурпурными,  голубыми,
аквамариновыми, оранжевыми.
     А на полянах яркие прекрасные  растения  начали  раскрывать  чашечки,
развертывать тугие бутоны. Какая красота и какой необыкновенный запах!
     - Цветы, - сказал Ноо. Он  задыхался  от  обилия  новых  чувств,  что
обрушились как водопад. Что с миром делается?
     Он потрясенно посмотрел вверх. Из-за горизонта  медленно  выкатывался
невиданный сверкающий расплавленный шар. Он слепил, на него было трудно  и
радостно смотреть, он поднимался по невиданному голубому небу.
     Ноо в радостном изумлении смотрел на свое тело, на свои могучие руки.
Сжал и разжал крепкие пальцы... Он не превратился в животное!
     Когда он шел обратно, повсюду видел мелких  жалких  тварей,  поспешно
закапывающихся в землю.



                               Юрий НИКИТИН

                              ВСТРЕЧА В ЛЕСУ

     Савелий шел бесшумно. За  сорок  лет  работы  охотником-промысловиком
можно научиться ходить бесшумна даже по  жести,  иначе  об  удачной  охоте
останется только мечтать. А  в  этих  краях  охота  весь  окрестный  народ
кормит. Ничего общего с баловством заезжих геологов.
     Он спокойно пересек след "хуа-лу",  цветка-оленя,  как  его  называют
орочоны. Этого пятнистого оленя совсем недавно завезли в Уссурийский край.
Мол, пусть живет и привыкает к чужому климату. За голову штраф назначили в
сто рублей. Будто не понимают, что и без того не станут  губить  нездешнюю
красоту. Другое дело потом,  когда  расплодится,  приестся,  стане  просто
оленем, как вот этот зюбряк, по следу которого  Савелий  бежит...  Зюбряк,
или по-ученому изюбрь шел, как видно  по  следу,  осторожно,  старался  не
прошмыгивать под деревьями с низкими  ветками.  Понятное  дело  -  пантач.
Старые рога сбросил, ходит с молоденькими,  не  затвердевшими.  Царапни  -
кровь брызнет. Вот и ходит, задрав морду к небу, звезды считает.
     Савелий наддал ходу. За спиной в рюкзаке  шелестел  жесткими  перьями
подстреленный по дороге громадный глухарь. Ничего,  еще  пару  часов  -  и
догонит зюбряка. Земля под  ногами  пружинит  -  сплошные  корни  да  мох,
дыхание отличное. Что еще человеку надо? Жить бы только да  жить,  да  вот
так бежать за оленем!
     В густой  траве  он  наткнулся  на  мощный  рог  зюбряка.  Двенадцать
блестящих на солнце  отростков  -  красота!  А  где-то  неподалеку  должен
валяться еще один. Они ведь не сразу  оба  падают:  один  отпадает,  а  со
вторым зюбряк сам старается расправиться, сбивает об деревья, чтоб  голову
на один бок не воротило.
     Пошел дождь. Бежать по звериной тропке стало не очень  удобно.  Пусть
не приходится ломиться через кустарники, но все  равно  вода  с  кустов  и
деревьев течет по одежде. Версты через две  придется  выливать  из  сапог.
Одно утешение, что и зюбряк в  такую  погоду  не  любит  бегать.  Выбирает
пихтач поразлапистее и прячется под ветки.
     Савелий привычно нырнул под висячее осиное гнездо и, не  удержавшись,
хихикнул. Вспомнил, как прошлым летом после такого же дождя его  попросили
отвести на базу одного хлыщеватого геолога. Тот сразу же  велел  ему  идти
вперед и шлепать прутом по кустам, сбивая капли. Савелий  пошел,  а  когда
повстречал такое же гнездо, трахнул по нему  палкой.  А  сам  проскочил...
Какой вопль раздался сзади!
     Дождик начал стихать. Савелий посмотрел в  просвет  между  кронами  и
ускорил шаг. Дождь пока что наружу. За шумом зюбряк на зачует шагов,  хоть
голыми руками бери. Да и не уйдет  из-под  пихты,  пока  дождь  совсем  не
кончится.
     Впереди виднелась  поляна,  заросшая  огромными  узорчатыми  листьями
папоротника. А дальше уже виден зеленый пихтач...
     И вдруг Савелий увидел,  как,  раздвигая  ветки,  вышел  великолепный
олень. Его зюбряк! Это был молодой зверь, на рогах всего по два  отростка,
шерсть гладкая, блестящая.  Он  задирал  голову  и  жадно  принюхивался  к
западному ветру. Уши нервно прядали, мускулы на ногах подрагивали.
     Савелий понял, что зюбряк может сорваться с  места  и  понестись  бег
знает куда, через кусты и валежины. И вовсе не от  опасности.  Савелий  не
мальчишка, его и тигр за сажень не почует. Просто  зюбряк  молод,  здоров,
силы девать некуда, до осеннего гона еще  далеко  и  драться  придется  не
скоро.
     Савелий рванул с плеча ружье и выстрелил, почти не целясь. Зюбряк  на
мгновение замер в прыжке, потом бухнул всеми копытами  в  мокрую  землю  и
ринулся через кусты.
     Савелий побежал, нашел след, прошел  по  нему  и  лишь  только  тогда
перевел дух. Отлегло от сердца. Подумал было,  что  не  свалил,  уж  очень
легко зюбряк уходил. Но кровь - вот  она.  По  одну  сторону  следа  и  по
другую. Ясно: навылет. Не уйдет далеко.
     Савелий закинул ружье за спину и уже без спешки пошел  по  следу.  По
сапогам хлестала густая  сочная  трава,  верещали  беззаботные  кузнечики.
Повсюду виднелись огромные веера папоротников. Нижние  листья  -  красные,
средние - оранжевые, верхние - ярко-зеленые.  А  вверх  возносится  сочный
набалдашник завязи. Орочоны рвут их  и  варят  с  молоком.  Ох  и  вкусная
получается вещь!
     След по распадку пошел вниз. Впереди возник слабый  шум,  стало  чуть
прохладнее. Трава здесь гуще и сочнее. Между деревьями наметился просвет.
     Савелий ускорил шаг. Вряд ли зюбряк сумеет одолеть этот ручей.  Да  и
ему самому не мешает напиться холодной водицы, просто посидеть разутым.
     Зюбряк лежал в двух шагах от ручья. Над ним уже вился большущий столб
белоножки, на морде сидели слепни. Всегда поспевают первыми!
     Савелий согнал гнуса с оленя. Ищите живых, пусть будет  по  честному.
Мертвый отбиваться не может.
     Содрав шкуру, он первым делом притопил тушу  камнями  на  дне  ручья.
Студеная вода сохранит мясо лучше  любого  холодильника.  Если  ничего  не
помешает, то можно будет вернуться. Пока главное:  рога.  А  натопить  или
настоять пантокрин - пустячное дело. Ученые говорят: самое  лучше  в  мире
лекарство!
     В  этот  момент  сзади  послышалось  стрекотание.  Савелий   поспешно
обернулся. Шагах в десяти стояло несколько  диковинных  существ.  Господи,
что за уроды! Ростом с человека, только тонкие, глаза - как у стрекоз,  на
полморды,  уши  -  бубликами,  лапы  -  тоненькие,  утиные,   с   красными
перепонками меж пальцами. А сами похожи на ящерок.
     Ну и ну! Как же они подобрались так близко, а он и не услышал? Кругом
сухостой,  валежины,  шуршащие  листья.  Вот  и  считайся  теперь   лучшим
охотником района!
     Одно из существ  сделало  три  шага  вперед.  Савелий  чуть  было  не
потянулся за ружьем, но передумал. С виду большая ящерка на задних  лапах,
а ящерки - он знал по опыту - не опасные. Детишки их  постоянно  за  хвост
таскают, пока не оборвут.
     -  Мы  -  с  Антареса!  -  сказало  существо  тоненьким  голоском.  -
Трансгрессируем через ваш сектор Галактики. Вы не возражаете?
     - Не-а, - ответил Савелий. - Чего возражать? Вы только зверя не бейте
без лицензий, да пятнистого олешка не троньте. А так гуляйте, чего там.  С
Антареса, поди ж ты! Это, видать, из-за тех вон сопок? А  то  и  вовсе  из
соседней области? Но что-то не слыхивал,  чтобы  и  там  говорящие  ящерки
водились.
     Он все присматривался к  чужакам.  Ну  и  чудо-юдо,  рыба-кит!  Какие
только диковинки не бывают на свете!  А  тут  сидишь  в  лесу,  ничего  не
видишь, ничего не знаешь, ни о чем ни слышишь...
     - У нас мало времени, - возобновило существо разговор.
     - Ясно, - буркнул Савелий с неудовольствием, - городские! У  вас  все
куда-то спешат. Всю жизнь спешат, совсем сумасшедшие. А в Москве, говорят,
так по улицам прямо бегут...
     - Вот-вот, - сказало существо, - нас ждут на орбите. Но мы хотели  бы
купить у вас. Вы согласны? В принципе?
     - А чо ж нет, - сказал Савелий осторожно, - с  хорошими...  -  он  на
секунду  осекся,  -  людьми  завсегда  можно  дело  иметь.   Продать   или
поменяться. Или еще там как...
     Он решил держать ухо востро. Не прогадать бы.
     - Значит, можно? - спросило существо.
     - А что вы хотите приобрести? - спросил Савелий.
     Существо  замялось.  Все  остальные,  дотоле  молчавшие,   зашуршали,
застрекотали,  заволновались.  Некоторые  недоверчиво  качали  лупоглазыми
головами. Мол, не продаст, зря стараешься.
     - Мы, конечно, понимаем, - сказало существо в сильнейшем волнении,  -
знаем, что не в состоянии заплатить настоящую цену, но мы уповаем на  ваше
великодушие и щедрость! Вы ведь невероятно расточительны. А  мы  заплатим,
чем пожелаете: слитками золота,  бриллиантами,  любым  количеством  урана,
техническими новинками. Чем хотите!
     - Это, конечно, здорово, - сказал Савелий, - да  только  разговоры  о
моей щедрости... это в пользу бедных, ясно?  Я  подаю  по  пятницам  после
дождичка в четверг. Да и то, если рак свистнет, а  сухая  верба  зацветет.
Что вы хотите приобрести?
     Существо приблизилось на цыпочках и осторожно указало Савелию на  его
рукав.
     - Что? - спросил Савелий, не поняв.
     - Вот это. Ползет, видите? Зелененькое такое, с усиками.!
     По  рукаву  ползла  маленькая  мошка.  Полупрозрачная,  в   тоненькой
оболочке, на слабеньких ножках. Она с великим трудом перелезла  с  обшлага
на тыльную сторону ладони и теперь едва слышно шевелила лапками,  щекотала
кожу.
     - Так это ж тля! - сказал Савелий, так и не сумев скрыть удивление. -
Травяная вошь.
     - Вот-вот. Тля, афидида,  формикарум  вакка,  как  еще  называют.  На
приобретение более сложных организмов у нас просто не  хватит  средств.  А
как бы хотелось нам приобрести какое-нибудь из этих!
     Существо мечтательно указало перепончатым пальцем на тучу  гнуса  над
головой Савелия.
     - Гм... Вот как... - пробормотал Савелий. - ...Это что же... Ну,  да,
ясно, как же иначе? Вот, значит, какие пироги! А я  думал...  Ну,  ничего,
дойдем и до них.
     А тля продолжала карабкаться. Наткнувшись  на  волосинку,  беспомощно
застряла. Усики растерянно шевелились, ощупывали невесть откуда  взявшуюся
валежину. Две лапки приподнялись и шарили по воздуху, но зацепиться ни  за
что не удавалось.
     В полнейшей растерянности Савелий  осторожно  попытался  снять  мошку
двумя пальцами. Однако все меры предосторожности ни к чему не привели:  на
пальцах остался едва заметный мокрый след. Крохотная  капелька,  одетая  в
полупрозрачную оболочку, исчезла бесследно.
     Пришельцы вздрогнули.
     - Вы так расточительны, - прошептало существо с осуждением и почтение
одновременно.
     - Да-а-а-а, - сказал Савелий. - А я  думал,  что  вы  трактор  хотите
приобрести...
     - Мы не музейные работники, - сказало существо. -  Нас,  как  и  всех
ученых наших звездных систем, интересуют только агрегаты высшей сложности.
Наивысшей, какую только  можно  создать  или  спроектировать,  а  также  -
супервысшей, которую пока вообще разгадать невозможно. Как, например,  эту
тлю.
     Савелий чувствовал, как голова у него пошла кругом. Но чужак  говорил
серьезно.
     - Да ну, - только и сказал Савелий.
     - Ученые наших систем давно бьются над созданием  самоорганизующихся,
самоусовершенствующихся, само... и так далее - механизмов. Но пока что при
всем  нашем  уровне  техники  невозможно  построить   такие   сверхсложные
механизмы. И мы просим продать хотя бы один, у вас их так много!
     - Это ты верно сказал, - согласился Савелий, отмахиваясь от гнуса.  -
У нас их немало, и одного я, так уж и быть могу уступить за хорошую  цену.
Почему бы и не помочь хорошим... людям? У вас, видать, таких нету?
     - Нет,  -  ответил  пришелец  сокрушенно.  -  Ни  у  нас,  ни  вообще
где-нибудь. Ваша планета единственная в  Галактике,  где  можно  встретить
всевозможные  самоорганизующиеся  механизмы.  Вы   обладаете   уникальными
кладами! Мы даже готовы отдать за них свой звездолет, но тогда нам  не  на
чем будет вернуться домой...
     Савелий сорвал листок, на котором паслось стадо тлей, соскреб  ногтем
на землю всех, за исключением крайней,  не  самой  толстой,  вроде  бы  не
поросной:
     - Вот. Пользуйтесь!
     Пришельцы  радостно  завизжали.  Двое  тут  же  убежали  и   принесли
бронированный ящичек с лампочками и пружинками. Старший из чужаков  уложил
в ящик листок с купленной драгоценностью.
     - Спасибо!
     Старшее  существо  расчувствовалось.  Его  перепончатые  лапки   были
благодарно прижаты к груди.
     - Что бы вы хотели получить? - спросило оно.
     - Сейчас, - сказал Савелий. - Не  торопи  меня,  любезный.  Вечно  вы
торопитесь... Разве что ружьишко какое...
     Ящерка тут же сняла с плеча ружье:
     - Терибелл! Лучшее ружье  в  Галактике.  Заряжать  не  надо,  черпает
энергию из звездных недр. Сломать практически невозможно.  Перенастроенные
атомы. А вот циферблат с  делениями  от  одного  до  ста.  Если  поставить
стрелку на один, то заряда будет достаточно, чтобы парализовать  на  сутки
маленького зверька. Индекс три позволяет свалить самое  крупное  животное.
Чтобы снести скалу средней величины, достаточно поставить на десять. Чтобы
раздробить планету, не самую крупную, ставите на индекс  тридцати  двух...
Обращение - такое же, как и с ружьем вашей  конструкции.  Вот  это  мушка,
прицельная рамка, ложе, а это - курок...
     - Вот за это спасибо, - сказал Савелий. - Приезжайте еще. Всегда  рад
хорошим людям. Чайку попьем, новостями обменяемся...
     - Весьма благодарны, - сказал лупоглазый. - Спасибо  за  приглашение.
Обязательно воспользуемся. А теперь позвольте откланяться.
     Он  уже  пятился  назад.  За  его  спиной  появилось  невесть  откуда
взявшееся красное сияние, пришелец отступил еще на шаг и пропал. Остальные
исчезли в этом пламени еще раньше.
     Вдруг  свет  вспыхнул  особенно  ярко.   Савелий   от   неожиданности
зажмурился, а когда раскрыл глаза, на поляне никого не  было.  Нет,  чтобы
спокойно побеседовать, потолковать, чаи погонять...
     Терибелл он  повертел  в  руках  и  засунул  в  рюкзак.  Подальше  от
любопытных глаз. Придем домой, разберемся.
     После грозы  дышалось  особенно  легко,  воздух  был  чистым.  Однако
Савелий чувствовал, что теперь в голове  сплошная  сумятица,  мысли  текут
совсем не туда, куда надобно. Значит, прилетели ящерки с другой планеты? И
значит, любая мошка на свете - величайшая  драгоценность?  Всякое  явление
жизни - вроде бы священное? Или эти чудаки не  догадались  просто-напросто
наловить себе любых мошек, лягушек, рыб, птиц и - улететь? Чтут законы!
     Савелий побрел к дому. Идти было тяжело. В рюкзаке находилась большая
птица и крупные рога убитого оленя. Убитая птица и убитый  олень.  Там  же
лежал терибелл.
     Это было великолепное ружье. Лучшее из всех возможных ружей. И  стало
тоскливо. Он знал, что никогда не даст себе выстрелить из этого чудища. По
крайней мере, на полную мощь!




                               Юрий НИКИТИН

                              ГЛУБОКИЙ ПОИСК

     Неудобства начались с первых же минут. Администратор почему-то  очень
уж тщательно  изучал  мою  трудовую  книжку,  трижды  перечитывал  анкету.
Естественно, это меня раздражало. Мне пятьдесят пять лет, доктор  наук,  у
меня ряд серьезных научных работ. Я не отвечаю за того балбеса, каким  был
в шестнадцать лет, когда бросил  школу  и  завербовался  в  Коми  АССР  на
лесоразработки. И ничего общего также не имею со слезливым юнцом,  который
после несчастной любви  -  тьфу!  -  едва  не  покончил  с  собой,  бросил
прекрасный вуз, только бы не встречаться с предательницей, после чего  два
года работал на подсобных работах, разгружал вагоны. Но это все, как и ряд
других вывихов молодости, отмечено в трудовой, закреплено печатями. И  для
бюрократа это важно.
     -   Да,   -   сказал   администратор   медленно,    -    вы    успели
попутешествовать...
     - Последние пятнадцать лет я работаю на  одном  месте,  -  ответил  я
сухо. - Извините, но я глубоко разочарован  своим  визитом.  Мне  очевидно
послышалось, что речь шла о каком-то важном эксперименте. Теперь  я  вижу,
что я зря теряю время, которого у меня не так уж много. До свидания.
     Я поднялся, коротко  поклонился.  Администратор  изумленно  вытаращил
глаза. Я сунул трудовую книжку в карман и быстро направился  к  двери.  Он
догнал меня уже у самого выхода.
     - Ну что же вы так? - сказал он удивленно, ухватившись за мой  рукав.
- Зачем же так круто? Я не спрашиваю о ваших работах,  потому  что  и  так
хорошо их знаю. Изучил даже, хотя не все понял.  Мы  тоже  считаем  вас  в
числе наиболее обещающих ученых, потому и обратились к вам с  предложением
принять участие в эксперименте! Мы собрали о вас данные...
     - Любопытно бы взглянуть, - остановился я.
     - Э-э, такое всем любопытно. Человек больше всего  любит  читать  про
себя!  Это  исключено.  Впрочем,  после   окончания   эксперимента...   не
понимаете?
     Смешно, но я попался именно на эту удочку. Очень хотелось  прочитать,
что же думают обо мне коллеги, друзья, родственники. Каким  я  выгляжу  со
стороны? Какое впечатление произвожу?


     Заведующий лабораторией Жолудев вошел в  мою  комнату  замедленно,  с
осторожностью. Я уже слышал, что у него под сердцем застряла  пуля,  давит
на какой-то клапан. Жизнь на волоске, но на  операцию  не  идет:  организм
изношен, не выдержит. Десять лет  работы  врачом  в  арабских  странах  не
прошли  даром,  а  в  благодарность  -  автоматная  очередь  в   упор   от
террориста... И то счастье, что выжил!
     - Давайте я сразу введу вас в самую  суть,  -  сказал  он  бесцветным
голосом. - Мы, как вы  слышали,  кафедра  экспериментальной  психологии...
Избавлю вас от научных терминов, ибо  на  языке  нормального  человека  мы
занимаемся усовершенствованием человека.
     - Ого, - казал я саркастически. - И далеко продвинулись?
     - Не смейтесь. Я  же  сказал,  что  занимаемся,  но  не  сказал,  что
добились  чего-то.  Человек  -  это  не  новая   модель   телевизора   или
холодильника.  Да  и  мало  кто  знает,  что  такое  -  усовершенствовать.
Спортсмены тоже совершенствуют, так они говорят, но  мы-то  знаем  что  их
усилиями здоровые дети, которые  могли  бы  вырасти  учеными,  писателями,
музыкантами, попросту превращаются в дебилов с огромными мускулами...
     Бесстрастности хватило ненадолго, он заговорил  горячо,  обидчиво,  я
невольно ощутил симпатию. К неудачникам всегда чувствуешь симпатию, к тому
же я и сам разделял его отношение к спортсменам.  Не  только  потому,  что
меня самого природа обделила если не ростом, то тугими  мышцами,  пришлось
самому наращивать.... А если и потому, что с того? Все  равно  спортсменов
не люблю.
     - Если не поздно посовершенствоваться, - сказал  я,  -  то  я  готов.
Да-да, это не спорт, человек может и должен  совершенствоваться  до  конца
жизни. В чем заключается эксперимент?
     - Несложен, уверяю вас. Вас поместят в отдельную  комнату,  уложат  в
ванну с особым раствором, чтобы уравновесить гравитацию. Земное тяготение,
говоря проще. Вы не должны чувствовать тела, это отвлекает...  Температура
будет подобрана так, чтобы не жарко, и не холодно. Словом, будете парить в
невесомости   подобно   космонавту.    Кормить    будут    подготовленными
растворами... Это совершенно безболезненно, уверяю вас! Прямо в кровь.  Но
вы ничего не почувствуете.
     Я кивал, запоминая. Спросил настороженно:
     - Но что я должен делать?
     - Искать контакты, - ответил он просто. Перехватив мой  недоумевающий
взгляд, пояснил. -  Есть  гипотеза...  уже  почти  теория,  что  наш  мозг
способен выходить в подпространство...  Назовите  его  гиперпространством,
внепространством или как угодно, но суть в том, что мозг способен  уловить
больше,  чем  самые  сверхчувствительные  приборы.  И  мы  очень  на   это
рассчитываем.
     Я спросил в приподнятом расположении духа:
     - Хорошо бы... Но почему я? К вам, как я знаю, ломились многие.
     Он развел руками, в  глазах  появилось  странное  выражение,  тут  же
исчезло. То ли хотел сказать, что я лучше, то ли  еще  что,  но  выражение
глаз почему-то напомнило мне,  с  каким  видом  администратор  листал  мою
трудовую книжку.


     Я полагал, что день-другой буду привыкать к ванне, растворам, но едва
меня опустили в эту теплую воду, как сразу перестал ощущать тело. А  когда
закрывал глаза, то ощущал  себя,  как,  наверное,  чувствовал  бог-творец,
зависший в черной пустоте.
     Иногда становилось страшновато, я распахивал глаза, белый  потолок  и
угол стены действовали успокаивающе. Веки  опускались  будто  сами,  снова
погружался в полусон-полудремоту. В темноте плавали цветные пятна,  круги,
кольца, иной раз чудилось, что со  мной  пытаются  установить  контакт,  я
бросался мысленно навстречу... и  всякий  раз  видел,  что  это  очередные
глюки.
     Но к концу недели показалось, что нащупал во тьме нечто живое. В  той
странной черноте нет расстояний, я не знал - рядом ли это нечто или же  за
тридевять галактик, но тут же бросился жадно пробиваться сквозь непонятные
барьеры, страстно взывал к чужому разуму,  чувствам,  мысленно  заверял  в
дружелюбии...
     Ответ пришел смутный, не словами и не образами, а скорее чувствами:
     - Кто... кто это?
     - Я,  -  закричал  я,  -  человек  разумный!..  Мыслящее  существо...
дружелюбное и открытое... Я хочу с тобой общаться!
     Некоторое время я ощущал только  красновато-розовое  свечение,  потом
оформилось нечто, что я с некоторой натяжкой назвал бы даже образом:
     - Кто... откуда... Какой?
     Торопливо, захлебываясь  словами  и  мысленными  образами,  я  спешно
передал, что я - человек, двуногий, с планеты Земля, что  вертится  вокруг
Солнца, а Солнце эта такая звезда, что вертится на заднем дворе  одной  из
захудалых галактик, а та галактика находится на краю Метагалактики...  Еще
нес какую-то чушь, ибо не силен в астрономии, но я просто боялся  потерять
контакт, потому вываливал и  вываливал  уйму  информации,  пока  ответ  не
пришел настолько ясный, что я поперхнулся на полуслове-полуобразе:
     - Понятно... Землянин. Русский. Эксперимент в лаборатории Жолудева...
     Я едва не утонул в ванне, настолько удивился, начал  барахтаться,  но
контакт не оборвался, связь чувствовалась, наконец я сказал растерянно:
     - Если вы это знаете...
     - Еще бы, - ответил мысленный голос. Я уловил в нем досаду. -  Вместо
того,  чтобы  отыскать  братьев  по  Разуму,  мы  отыскали  друг  друга...
Интересно, сколько нас лежит в ваннах, вслушивается и внюхивается?
     Я пробормотал:
     - Жолудев мне ничего не говорил...
     - А вы спрашивали?
     - Н-нет...
     - И я не спрашивал. Да и какая разница? Чем больше выйдет  на  поиск,
тем больше шансов..
     Голос то слабел, то усиливался, но слышимость  оставалась  достаточно
четкой, я слышал чужой голос даже сквозь шум крови в висках.
     - Но это уже шажок, - сказал я, скрывая разочарование. - Я что-то  не
слыхивал, чтобы люди могли обмениваться мыслями... Или хотя  бы  образами.
Может быть, надо сперва научиться понимать друг друга, а  потом  пробовать
понять чужих в космосе?
     - Это аллегория, - ответил голос уверенно. Я  сразу  представил  себе
человека средней молодости, сильного и уверенного в  собственной  правоте,
успевшего  сделать  карьеру,  пусть  не  самую  высокую,  но   обогнавшего
одноклассников, а сейчас идущего к цели уверенно и напролом.  -  Но  будем
искать... Время у нас еще есть...


     Жолудев если и удивился, что мне удалось установить мысленную связь с
таким же испытуемым, то не отреагировал ни положительно, ни  отрицательно.
Просто кивнул, поинтересовался не кажется ли вода холодной, не добавить ли
соли, а когда ушел, я с новой энергией бросился искать  голоса  в  черноте
подпространства.
     Второй, кто откликнулся на зов, был такой  же  испытуемый.  Я  ощутил
сильное  разочарование,  потом  пришла  успокоительная  мысль,  что   если
кого-то, скажем, в Австралии положить  в  ванну  с  таким  же  подобранным
раствором, то и с ним свяжусь... может  быть.  Пусть  не  космос,  но  все
откроется возможность мысленной связи через континенты.  А  там,  глядишь,
можно будет научиться и без ванн...
     Жолудев однажды сказал благожелательно:
     - Не истязайте себя так... Может быть, как раз в момент  расслабления
получится  лучше.  Кроме  того,   нелишне   посоветоваться...   обменяться
опытом... или хотя бы впечатлениями с теми,  с  кем  удалось  связаться...
Хотя, гм, вам они могут не понравиться...
     - А кто они? - насторожился я.
     Жолудев пожал плечами, взгляд ушел в сторону:
     - Понимаете ли... Нам важна психика...  Нам  не  важно,  кем  человек
работал, какую музыку любит.
     - Понятно,  -  прервал  я.  Не  люблю,  когда  в  разговоре  мелькают
"понимаете ли", "знаете ли", "видите ли", это крайне невежливо, культурный
человек никогда не оскорбляет этими словами собеседника.  -  Мне  тоже  не
важен пол, возраст, и кто сколько сидел в тюрьме. Но если  они  лежат  вот
так же в ваннах с теплой водой,  мне  есть  о  чем  с  ними  переброситься
словцом. Если, конечно, это не нарушит чистоту эксперимента.
     - Не нарушит, - ответил Жолудев.
     Он чуточку замялся, я тут же спросил настороженно:
     - Что-то не так?
     - Нет-нет, все в порядке, - сказал он поспешно.  -  Только  крохотный
пустячок... У меня просьба... Вы называйте их по номерам, хорошо?
     - Хорошо, - ответил я с недоумением. - Если это важно...
     - Важно, - улыбнулся  он.  -  Вдруг  да  в  минуту  откровенности  вы
исповедуетесь друг другу в  каких-то  грешках...  Пусть  не  стыдно  будет
потом. Вы друг друга не знаете!
     - Обещаю, - сказал я. - И это все?
     - Все, - ответил он со странной улыбкой.


     На этот  раз  я  сосредоточился  на  первом  голосе,  представил  его
интонации, образ того человека, и, к моей радости, через минуту  негромкий
голос произнес:
     - Я слышу вас...
     - Здравствуйте, - сказал я, ощущая некоторую неловкость, потому,  что
я с людьми схожусь не сразу и не легко. - Я подопытный экземпляр...  будем
считать меня номером седьмым. Просто так,  мне  эта  цифра  нравится.  Как
здорово, что можно мысленно выбирать с кем вступить в разговор...  Я  ведь
уже нащупал еще одного... Как у вас дела? Я за неделю пока не  продвинулся
ни на ангстрем.
     - Я тоже, - ответил голос. - Чувствую слабость. Долго не мог  понять,
что со мной происходит и где я нахожусь. Перед глазами и сейчас  еще  иной
раз плавают пятна...
     - Эк вас взяло, - посочувствовал я. - У меня уже  проходит...  Сперва
тоже был как в тумане, потом все вернулось в норму.
     - Завидую. А я все еще ошарашен. Говорите, вы отыскали еще одного?
     - Надеюсь, отыщу и еще... Это намного  проще,  чем  нащупывать  мысли
разумных осьминогов в другой вселенной.
     Он хохотнул, я ощутил его  веселье.  Следующий  партнер,  которого  я
условно назвал номером первым, еще больше обрадовался моему звонку.  Голос
у него был молодой, и я  по  интонации  и  ряду  высказываний  понял,  что
разговариваю  с  крепким  парнягой,  который  больше  заботится  о   своей
спортивной карьере, чем о мировых проблемах. Точнее, о  мировых  проблемах
не думает вовсе. Между тренировкам клепает девок. Вот и все.
     Открытие меня  обескуражило.  Не  ошиблись  ли  экспериментаторы?  Но
открытия на меня просто сыпались: в тот же день к вечеру  я  ощутил  среди
бездн  пространства  еще  чье-то  присутствие,  жадно  прильнул,  вошел  в
контакт. Ответил мягкий голос:
     - Кто здесь?
     - Здравствуйте, - сказал я. - Похоже, судя по слышимости, мы  все  из
одной группы... Лаборатория Жолуева? Как двигаются ваши дела?
     - Средне... - ответил голос  с  заминкой.  -  Я  пробовал  входить  в
самадхи асампрайната, чтобы уловить Зов, но много помех...
     - Вам удается что-нибудь сделать? - воскликнул я. - Поздравляю!
     - Пока поздравлять рано. Только смутно чувствую эту дорогу, нащупываю
ее сквозь тьму,  но  еще  слаб...  Однако  же  другие  великие  проходили?
Находили путь к воссоединению с Мировым Разумом?
     Он  еще  говорил  что-то  о  Шамбале,  парапсихологии,  эзотерических
науках, но я не слушал, я  ждал  только  паузы,  чтобы  вежливо  закончить
разговор. С этим испытуемым все ясно. Я сам в средней молодости  переболел
подобной глупостью, да и сейчас  нередко  встречаю  людей  образованных  и
вроде бы не абсолютных идиотов, которые на полном  серьезе  верят  в  НЛО,
телепатию,  тибетские  тайны  и  прочее-прочее.  Хорошо,  хоть   перестали
говорить  о  бермудском  треугольнике,  снежном  человеке  и  деревьях   -
людоедах!
     Ночами спал теперь мало, мозг уже не ломился  по  космосу  в  поисках
барьеров, мысли рассеянно блуждали. Интересно, у соседей успехи такие  же?
Или у кого-то намечается прогресс? Правда, после первого  контакта  как-то
отпало желание с ними общаться. Не то, что именно  отпало  желание,  но  я
как-то сразу ощутил, что никто из них не откроет Истину. Во всяком случае,
не откроет ее тот затравленный жизнью трус, который отчаянно надеется, что
вот-вот приедете барин, барин все рассудит. Из космоса барин, с НЛО. Да  и
второй, спортсмен, как назвал я его условно,  тоже  мало  вероятно,  чтобы
что-то сделал в этой области. Слишком занят своими мышцами, а сила есть  -
ума не  надо.  Я  предпочел  бы  инвалида  в  соседней  комнате.  Те  чаще
компенсируют физическую слабость духовной мощью.


     Все-таки одиночество - штука малоприятная. Я с удивлением открыл, что
хотя я по природе своей человек  некоммуникабельный,  но  к  концу  недели
начал общаться с коллегами. Правда, коллегами их было можно назвать только
с огромной натяжкой. Или, будучи наделенным особым чувством юмора, которым
я, увы, не обладал.
     Один, как стало  понятно  с  первого  же  разговора,  был  спортсмен.
Культурист. Усердно занимался изометрической гимнастикой, чтобы  экономить
время.  Рассуждал  как  удобно  ею  заниматься  в  городском   транспорте,
незаметно напрягая группы мышц. Так, дескать, экономится уйма  времени,  а
дома можно заниматься штангой и гантелями. Я не спорил, хотя знал и другие
способы разумно расходовать время. Спорить было не о чем. Мы  были  более,
чем разные, как  если  бы  он  был  для  меня  марсианином  или  говорящим
осьминогом.
     Не спорил я и с другим, которого назвал для себя Мистиком. Прошло  то
время, точнее - прошел тот возраст, когда я с пеной у рта доказывал людям,
что занимаются  они  абсолютной  чепухой.  Теперь  я  вижу,  как  я  глупо
выглядел. Доказывать можно тем, кто верит в доказательства, а  девиз  этих
людей: "Важнее чувствовать, чем знать". Они не верят в то, что дважды  два
всегда четыре, но верят в астральные  миры,  загробную  жизнь,  бессмертие
тибетских мудрецов.
     Второй был Олегист или Мафусаилист. Я не сразу выбрал термин,  а  для
меня это важно - люблю точность, - ибо князь Олег хотел прожить как  можно
дольше, даже  отказался  от  своего  коня,  а  древний  патриарх,  вообще,
каким-то  образом  ухитрился  прожить  свыше  девятисот  лет...  Лучше  бы
Олегист, даже с малой буквы, ибо этот князь в  самом  деле  делал  попытки
продлить жизнь, даже ценой  нелегких  ограничений,  но  я  все  же  пришел
постепенно ко второму названию, инерция победила: Мафусаил более известен,
чем князь Олег.
     Мафусаилисту не надо постепенно отказываться от коня, но он отказался
от всего, что грозило опасностью: от соли и сахара, кофе  и  чая,  мяса  и
мучного...
     Кроме того, жестко  блюл  режим,  не  допускал  недосыпания,  избегал
стрессов, с женщинами не знался. Словом, растягивал жизнь, как резинку.  В
загробную жизнь не верил, а смерти  боялся,  потому  был  мрачен,  что  не
способствует долголетию, завидовал всем, кто моложе.
     Этот  мне  понравился  меньше  всех.  Впрочем,  мне  здесь  никто  не
нравился, но к мафусаилисту я ощутил даже неприязнь.
     Я связался с четвертым:
     - Алло?.. Как  дела  идут  у  вас?  Мы  все,  приходится  признаться,
застряли.
     Приятный грустный голос ответил:
     - Может быть, к лучшему?.. Уж очень мы увлеклись технической стороной
дела.  Машинная  цивилизация  заполонила  землю,  а  нравственные  аспекты
позабыты...  Моря  и  океаны  задыхаются  от  нефти  и  отходов,  половина
животного мира уже истреблена начисто...
     - Спасибо, - поблагодарил я, даже не дослушав, и вышел из контакта.
     С этим вообще яснее ясного. Алармист.  Апологет  антисайонтизма,  или
антисциентизма, как пишут в провинциальных изданиях. Член общества  охраны
памятников старины. Призывает воспитывать народ историей. Призывает  назад
к природе, в старое доброе время. Правда, сами они это называют - вперед к
природе.
     Что за странный выверт у экспериментаторов?


     Не шло дело и на третьей неделе. И снова мысли вернулись к  странному
подбору команды. Не здесь ли ключ? С Мистиком  еще  можно  как-то  понять:
отчаянно  стремится  понять  мировые  константы,  но  как  с   остальными?
Спортсмен занят своими мышцами, мафусаилист вообще плюет на все и  бережет
здоровье, алармист тянет в "старое доброе прошлое"  с  крепостным  правом,
дикостью, эпидемиями...
     Постепенно оформлялась идея, показавшаяся  сперва  невероятной.  Мол,
остальные члены нашей команды подобраны только для  того,  чтобы  каким-то
образом стимулировать мои мыслительные процессы. Я далек  от  того,  чтобы
считать себя гением и ставить во главу угла, но как иначе  все  объяснить?
Явно же остальные не могут решить задачу! У нас это называлось  "постучать
в дурака". То есть, когда уже зашел в тупик, придумать ничего не  удается,
тогда спрашиваешь совета у дурака.  Он  тебе  такое  нагородит!..  И,  как
всякий  дурак,  уверенно  и  с  апломбом,  что  раздражает  больше  всего.
Начинаешь  с  ним  спорить,  опровергать,  выдвигаешь  доводы...  и  вдруг
натыкаешься на решение!
     Конечно, так получается далеко не всегда, иначе в каждой  лаборатории
держали  бы  по  дураку  на  зарплате,  чтобы  директор  и  администраторы
полагали, что уж с ними-то ученые советуются на полном серьезе...  Словом,
здесь этих испытуемых держат для того лишь, чтобы я мог  отталкиваться  от
их мнений, спорить, искать!


     Приятнее всего было разговаривать с четвертым, я назвал его про  себя
Технофилом. У этого - влюбленность в строгую логику, презрение к верящим в
НЛО, телепатию, жизнь  после  смерти,  астрологию,  Несси,  тайные  знания
древний... Только алгеброй гармонию! Других путей нет и быть не может.
     Черт, тоже не очень-то приятный человек, уж слишком однобок,  но  все
же не такой дурак, как Мистик или Спортсмен.
     Итак, еще раз. Что я имею? Вторую неделю лежу как Ихтиандр  в  теплой
воде, балдею, а в соседних номерах такие  же  дурни.  Еще  раз:  первый  -
Спортсмен. Культурист, занятие греблей на каноэ. Изометрическая гимнастика
в транспорте. Мячик в ладони. Женщины делятся на два типа: машки и клюшки.
Одни для показа, другие для гормонального тонуса.  Помешан  на  рыцарстве,
хотел бы побывать мушкетером.
     Второй:  мафусаилист.  Йога.  Хатха  и  немного  раджа.   Сыроедение,
вегетарианство. Очищение, Здоровье.  Попытка  осознать  мировые  константы
через самадхи асампрайната. Мировой  разум.  Калпы.  Отчаянные  попытки  -
проговорился, чуть не до инсульта, - понять мировые константы,  пробраться
через чувство. Для него чувствовать важнее, чем знать. Идиот...
     Третий - алармист. Контркультуртрегерство.  Антинаука.  Антисайонтизм
или антисциентизм, как пишут в провинциальных  изданиях.  Общество  охраны
памятников старины. Воспитание историей. Назад к  природе.  Старое  доброе
время.
     Четвертый - технофил. Сразу начинает издеваться как над  тупоголовыми
спортсменами,  так  и  над  трусами,  что  пытаются  продлить   жизнь   на
год-другой, хотя какая разница во сколько откинуть копыта: в семьдесят или
семьдесят два? Зло высмеивает алармистов, что зовут назад в прошлое, но не
отказываются от телевизоров, холодильников, даже не переселяются из Москвы
в глухие деревни поближе к природе... Хорош, но  уж  лишком  отказывает  в
праве на жизнь всем дуракам и юродивым...


     Еще  неделю  первые  полдня  бился  в  незримые  стены,   ломился   в
подпространство, пытался установить контакты с существами других миров,  а
вечером, уже одурев от усилий, беседовал с беднягами из соседних  ванн.  У
них, естественно, успехов было не больше, чем у меня.
     Об эксперименте можно рассказывать долго, но  когда  к  концу  месяца
результаты все еще были на нуле, я сказал Жолудеву с неловкостью:
     - Чувствую, я вас подвел... Месяц коту под хвост.
     - Ничего, все не так быстро делается...
     - Увы, - сказал я. - Это был мой отпуск, который я  потратил  на  ваш
эксперимент. А от моей работы меня никто не освобождал.
     Жолудев дернулся, даже слегка побледнел:
     - Вы... дальше не хотите?
     - Не могу, - признался я. - Уже  и  то,  что  я  отказался  ехать  на
дачу... Да и то правда: копаться в  грядках  не  люблю.  Я  все-таки  дитя
асфальта. А вот работой пожертвовать не могу. Не обессудьте.
     Жолудев уже справился с собой, ответил с вымученной улыбкой:
     - Спасибо и на этом. Вы ведь на добровольных  началах,  бесплатно!  А
сейчас плати за все... Денег на науку почти не отпускают. Что ж,  полежите
еще несколько минут, вам помогут выбраться.
     Двое дюжих медиков явилось быстренько, даже с их помощью в самом деле
выполз из ванны как дряхлая старуха. Обессилел, отвык от гравитации.  Если
бы не их сильные руки, даже брюки натянуть бы не сумел.
     Жолудев предупредил:
     - Еще сутки придется потерпеть наше общество. Адаптация, то да  се...
А завтра с утра вы уже дома.
     - Да я мог бы и сегодня, -  возразил  я  слабо.  -  Мне-то  отдохнуть
несколько минут. Всего лишь обвыкнуться. Восстановить реакцию..  Я  же  не
полгода в невесомости на космическом корабле!
     Жолудев покачал головой:
     - Вы сами на моем месте поступили бы так же.
     У него были мудрые, всепонимающие глаза. Я заткнулся. На  самом  деле
я, человек осторожный, на обратное привыкание отвел бы суток трое.


     Полдня я валялся на мягкой постели, что казалась невыносимо  жесткой,
с наслаждением потягивался, вслушивался в напряжение отвыкших от  нагрузки
мышц. Обед был настоящий, хотя раньше я не  назвал  бы  обедом  полужидкую
манную кашу. Правда, и от этой порции на блюдце,  что  не  насытила  бы  и
котенка, в желудке появилась приятная тяжесть.
     Время тянулось невыносимо медленно. Когда Жолудев зашел проверить мое
самочувствие, я спросил:
     - А как... остальные?
     Он развел руками:
     - Тоже.
     - Не удается?
     - Ну... у них, как и у вас, времени  в  обрез.  Я  же  сказал,  фонды
урезаны, мы держимся больше на пожертвованиях, помощи  добровольцев.  Наши
сотрудники - сплошь энтузиасты, живут на такую  зарплату...  Даже  доктора
наук стыдятся подходить к кассе, когда зарплату получают наши слесари.
     Он говорил что-то еще,  отводил  глаза,  но  я  чувствовал  фальшь  в
голосе. На самом деле, как я понимал, тем людям уже нет смысла  оставаться
а ваннах.
     Стрелка часов подползла только к девяти вечера,  а  раньше  утреннего
обхода  меня  точно  не  выпустят.  Жолудев  поднялся  уходить,  когда   я
неожиданно для себя попросил:
     - А нельзя ли... повидаться с моими коллегами?
     Он удивился:
     - Зачем? Вы ведь не ладили!
     - А что еще делать? - спросил я. - Спать рано.  Их,  как  я  понимаю,
тоже не выпустят до утра. Вам не до нас.  А  мы  хоть  посмотрим  друг  на
друга. А то даже имен не знаем!
     Он, как мне показалось, замялся в нерешительности:
     - Уверены?
     - Уверен, - ответил я. - Это ж ни к чему не  обязывает!  Как  в  купе
поезда. Можно и пооткровенничать, ибо  каждый  сойдет  на  своей  станции,
больше никогда не увидимся.
     - Если вы так уверены...
     - Уверен, уверен!
     - Если у вас нет предубеждения...
     - Есть, - возразил я. - На самом деле я их всех презираю. Но я уже  в
том возрасте, когда понимаю: не все могут быть такими,  как  я.  И  нельзя
ненавидеть других только за то, что они  меньше  умеют,  меньше  понимают.
Конечно, ни одного из них я не пригласил бы в гости, не стал  бы  общаться
там, за стенами этого здания. У меня  есть  свой  круг...  Правда,  там  я
словно окружен зеркалами: все мыслят так же, поступают похоже, оценки наши
обычно совпадают... Ну, это вам понятно. Не думаю, что у вас другой  круг.
Вряд  ли  среди  ваших   близких   друзей   есть   тупоголовые   каратэки,
придурковатые йоги, помешанные алармисты.... Словом,  вы  организуете  нам
встречу?
     Он вздохнул, долго молчал, пристально глядя на меня. У  меня  в  душе
начало появляться нехорошее предчувствие.
     - Организую, - ответил он медленно. - Это... нетрудно.  Дело  в  том,
Юрий Иванович, что все ваши невольные участники эксперимента  находятся  в
вас.
     Он сказал так просто, обыденно, что  я  даже  не  вздрогнул,  смотрел
бараньим взглядом. Но Жолудев остановился, ожидая моей реакции, и я сказал
с понятным неудовольствием:
     - Простите, не понимаю. Я не очень  хорош  в  иносказаниях,  все-таки
человек точных наук...
     Он грустно улыбнулся:
     - На этот раз точнее не бывает. И  Первый,  и  Второй,  и  Третий,  и
Четвертый -  это  вы  сами.  Правда,  в  разные  периоды  жизни.  Искатель
приключений до двадцати лет, мафусаилист в тридцать, технофил  в  тридцать
пять, алармист в сорок... Вы  забыли?  Стараетесь  не  вспоминать  "ошибки
молодости"?
     - Я не совсем понял вашу аллегорию, - ответил я нервно.  -  Но  то  у
меня были действительно потерянные годы. Если иной раз  вспомню,  то  даже
спина краснеет! Но стараюсь не вспоминать.
     Он возразил с  живостью,  глаза  загорелись,  а  на  щеках  выступили
розовые пятна:
     - Почему? Разве были по-настоящему  позорные  периоды,  когда  бы  вы
увлекались чревоугодием, были бы болельщиком  или  бабником  -  теперь  их
называют, если не ошибаюсь,  "спортсменами"?  Наркоманили,  интересовались
мальчиками? К тому же это не аллегория, поймите! Вы в самом деле  общались
с собой. В вашем  сознании  остались  эти  личности,  вы  их  изолировали,
загнали в дальние уголки мозга. Но они есть. Они  живут,  существуют.  Это
тоже вы. Не иносказательно.
     Я замер, ощущая, как меня охватывает ледяная волна.
     - Не понимаю, - выдавил я наконец. - Вы хотите сказать... Вы сказали,
что сумели как-то связаться с этими тупыми личностями...
     - Да.
     - И в соседних камерах никого не было?
     - Не было и самих соседних камер. Вы были один.  И  разговаривали  со
своими "Я" прошлых стадий развития. Да, человек нередко остается до  конца
жизни на первой. Иные вскарабкиваются на  следующую.  Живут  и  умирают  в
поисках  продления  жизни,  йоге,  оккультных  науках  и  прочем-прочем...
Немногие проходят и через эту стадию, попадают в другую... Еще меньше тех,
у кого хватает сил перейти еще дальше... У вас, Юрий Иванович, этих стадий
больше, чем у многих. Потому мы вас и пригласили для эксперимента.
     Я слушал потрясенно,  вспомнил  и  странную  ухмылку  администратора,
который листал мою трудовую книжку. Значит, их как раз и привлекло то, что
я поколесил по стране, побывал, бывал бит сам и научился бить в ответ...
     - И что же, - сказал я ошарашено, - сам эксперимент... поиски  других
в гиперпространстве...
     - Вы их нашли, - ответил он мягко.
     - Я... искал их?
     - Да. Человек - это и есть вселенная. Его психика, его мир... Их  еще
познавать и познавать. Мы стоим на самом берегу океана.  Мы  не  знаем  ни
глубин, ни где другой берег.
     Я пытался совладать с сумятицей в мыслях:
     - Но... зачем?
     Жолудев помолчал, словно затруднился с ответом, ответил  с  некоторой
натугой:
     -  Дело  в  том,  что  в  лучшем  случае  каждый  из  нас   только...
полчеловека, да где там полчеловека! Дай бог, чтобы хоть на  осьмушку  был
человеком! Увы, каждый из нас столько давил в себе хорошего... Погодите  с
возражениями! Я тоже, как и вы, уверен, что я  отсекал  в  себе  отжившее,
глупое, неверное. Да только я знаю теперь, что эта  уверенность  ошибочна.
Мы всегда себя оправдываем. Всегда. Так уж устроена  наша  психика.  Нужна
совсем уж большая катастрофа, чтобы мы признались в ошибке. Не в  ошибочно
выбранном пути, а только в ошибке. Не в стратегии,  в  тактике.  Разве  не
так?
     - Ну, - сказал я с неохотой, - есть  разница,  признать,  что  свалял
дурака, или признать себя дураком...


     Когда он ушел, я, не в силах лежать, поднялся и  заходил  взад-вперед
по комнате, но быстро устал, снова лег и вперил глаза в потолок. Там  было
пусто, в отличие от сумятицы в моей голове,  снова  вскакивал  и  метался,
натыкаясь на  стены.  Я  уже  понял,  поверил  Жолудеву,  даже  восхитился
чистотой и оригинальностью эксперимента. Вот только мотивы еще до конца не
укладывались в сознании, в душе...
     И вдруг как ослепительная молния сверкнула в сознании. Я  остановился
оглушенный,  потрясенный.  Так  вот  на  что  страстно  надеется  Жолудев!
Безумная идея, настолько безумная,  что  даже  вслух  ее  не  в  состоянии
назвать, настолько нелепая, настолько дикая, противоестественная...
     Я лег, расслабился, вогнал себя в состояние  расслабления.  В  ванной
было бы легче, но теперь я знал, кто эти сильные и тупые  личности,  слепо
уверенные каждый в своей правоте и непогрешимости.
     - Ребята, - сказал я охрипшим голосом, - да что же с нами... Если  мы
понимаем... не один же я понял, посмотрите через меня и вы...
     Я понимал, что это критический миг, ибо  что  понятно  сорокалетнему,
того не понять школьнику младших классов, что с трудом  понимает  алармист
или технолюб, то с отвращением отвергает спортсмен, одинаково глухой как к
призывам одного, так и к стремлениям другого. А йог не только не  способен
понять - извилин недостает, но и не захочет даже слушать.
     Несколько минут тянулось томительное ожидание, заполненное  отчаянной
надеждой и тревогой, трусливым  опасением  потерять  свое  крохотное  "я".
Каждый из нас знал, что только он прав, а все остальные - дураки и  полные
дебилы, даже если эти остальные - он сам на другой ступеньке. Неважно,  на
более ранней или более поздней. Все равно идиоты, потому  что  прав  может
быть только он, только я.
     - Взгляните через меня, - повторил  я  настойчиво.  -  Не  отвергайте
заранее... Только взгляните моими глазами... А потом решите! Каждый  волен
остаться  в  своей  скорлупе...  Простите,  в  своем   мире,   единственно
правильном... Прошу вас, только взгляните...
     И потом вдруг в мозг  хлынул  мощный  поток  чувств,  мыслей.  Первое
ощущение  было  стыд...  Мне  было  стыдно,  что  я  высокомерно  презирал
алармиста, культуриста, мистика, технофила... Стыдно, что презирал других,
только потому, что они не такие как я, стыдно  за  других  людей,  которые
поступают точно так, как я еще несколько минут назад...


     За час до утреннего обхода мы закончили слияние. Я поднялся, все  еще
пошатываясь от хлынувших в мозг  образов,  цветных  пятен.  Перед  глазами
двигались отдельные  предметы,  стены  то  отодвигались,  то  придвигались
вплотную, В висках  покалывало,  и  тогда  стена  изгибалась,  а  когда  я
задерживал дыхание - приближалась вплотную, и я трогал ее пальцами. Стоило
мне напрячься, и мне казалось, что я вижу сквозь стену. Или видел в  самом
деле?
     Потрясенно огляделся по сторонам. Я  живу  в  этом  крохотном  мирке,
самом бедном из беднейших? А беден и ничтожен он только потому, что...  Но
я же знаю, в самом деле теперь знаю, что в этом мире нужно делать в первую
очередь. Знаю даже то, что я  в  этом  мире  первый  полноценный  человек.
Единственный во всем мире!
     Когда я поднес ладонь к замку, там  щелкнуло.  Собачка  отодвинулась,
дверь распахнулась сама. Я вышел, дверь с легким  стуком  захлопнулась,  а
три щелчка сообщили, что замок добросовестно вернул засов на место.
     По коридору медленно шел Жолудев. Лицо его было бледно,  под  глазами
чернели мешки. Он тяжело дышал, хватался за стену.
     Я  прошел  в   двух   шагах   незамеченным,   потому   что   хотелось
сосредоточиться на  своих  мыслях.  Но  одновременно  я  развернул  его  в
четвертом измерении и вынул пулю. Я шел дальше и, не оборачиваясь,  видел,
как походка Жолудева постепенно стала увереннее, а по ступенькам он  почти
взбежал.



                               Юрий НИКИТИН

                             ГРОЗНАЯ ПЛАНЕТА



                                                 Я
                                                   с ношей моей
                                                     иду,
                                                       спотыкаюсь,
                                                         ползу
                                                           дальше
                                                              на север...
                                                      
                                                      Владимир Маяковский


     Огромный серый  спрут  отчаянно  пытался  выбраться  из-под  железной
платформы. Пара  тонких  щупалец  очень  медленно,  словно  в  замедленной
съемке, выползла из-под металла, неуверенно покачалась  в  воздухе,  потом
ухватилась  за  край  покореженной  решетки  и  попыталась   поднять   ее.
Получилось еще хуже. Тяжелое  сооружение  повалилось  на  одну  сторону  и
сплющило щупальца друг о друга.
     Острые колючки впивались в лицо все сильнее.  Женька  сцепил  зубы  и
чуть приподнял голову. И сразу что-то взорвалось в затылке,  в  пересохший
рот хлынула соленая жидкость, в глазах потемнело.
     В двух шагах колыхалась, стоя  на  кончике  хвоста,  толстая  зеленая
змея.  Капюшон  у  нее  раздулся,  скользкая  холодная   кожа   равнодушно
поблескивала под лучами  огромного  красного  солнца.  Женька  застонал  и
опустил голову на окровавленные колючки. С разбитой  головой  и  сломанной
рукой трудно отбиться даже от воробья.
     Но змея почему-то не нападала. Женька с трудом разлепил опухшие веки,
осторожно поискал глазами покачивающийся  силуэт.  Змея  раскачивалась  на
прежнем месте, мокрые чешуйки все так же отражали красный свет  заходящего
сверхгиганта.  Глаз  у  нее   не   оказалось.   Устрашающая   пасть   тоже
отсутствовала.  И  вообще  это  была  не  змея,  а  чешуйчатый  стебель  с
безобидной метелкой.
     Это поразило настолько, что он снова приподнял голову и посмотрел  на
изнемогающего спрута-гиганта. В глазах  стоял  красный  туман,  вспыхивали
бенгальские искры, но увиденного  оказалось  достаточно,  чтобы  растянуть
окровавленные губы в невеселой гримасе-улыбке.
     Дерево боролось отчаянно. По серым ветвям ползли  утолщения,  похожие
на бицепсы, из жирной почвы выползали белесые корни и  тоже  принимали  на
себя тяжесть, но все  было  напрасно.  Тяжелый  геликоптер  всей  тяжестью
плющил, ломал, коверкал, давил, крушил тонкие ветви...
     Женька задержал дыхание и, опираясь на здоровую руку, сел.  Местность
несколько раз  качнулась,  потом  головокружение  стихло,  остался  только
навязчивый звон в ушах. Он сидел на сырой, словно после  обильного  дождя,
почве.
     За  изнемогающим  в  схватке  деревом  возвышалась  массивная  скала,
изрезанная сверху донизу глубокими трещинами. Вершину покрывали красные  и
желтые  лишаи,  в  темных  расселинах  светился  нездоровым  фосфорическим
блеском зеленый мох. Где-то  у  подножия  журчал  ручей,  но  за  разбитым
геликоптером  воды  не  видно,  только  тянет  свежей  струей  прохладного
воздуха.
     Вдруг что-то острое кольнуло в запястье. Он отдернул руку,  затряс  с
отвращением. Большая сизая сороконожка  вцепилась  в  кисть  и  быстро,  с
остервенением  рвала  кожу  кривыми  зазубренными  челюстями.   Из   ранки
выступила кровь, побежала по бледной коже, смывая мокрое суставчатое тело.
     Он поспешно стряхнул отвратительную тварь,  отшвырнул  слабой  рукой.
Запястье ныло, под онемевшей кожей быстро вздувался бугорок. Попадись этим
крошечным хищникам!
     Земля под ним была багровой и липкой. Она чуть дымилась, в перегретом
влажном воздухе чувствовался сладковатый привкус. Правый рукав  пропитался
теплой кровью и потяжелел. Но даже в этом  состоянии  он  мог  бы  довести
геликоптер до корабля. Исправный геликоптер. А до восхода  белого  карлика
осталось всего два часа. И только толстые стены звездолета могут укрыть от
смертоносного жесткого излучения.
     Он собрался с силами, подобрал ноги и медленно, как на гидравлических
поршнях, поднял тяжелое тело. В глазах снова замелькали огоньки, но теперь
он был настороже и пересилил слабость.
     Так вот, Макивчук и неустрашимый Ян. Хоть в одном, но  опередил  вас.
Первая могила! Правда, безымянная. Легче найти иголку в  стоге  сена,  чем
его кости в дремучих лесах этой грозной планеты.
     Женька тяжело сделал первый шаг к геликоптеру, изо всех сил  стараясь
не упасть по дороге. Ветви лопались одна за другой, слышался слабый  хруст
и шлепанье густых капель. Геликоптер оседал все ниже.
     Женька подошел вплотную, с трудом согнулся, подставил здоровое  плечо
под блестящее днище. Холодный  металл  ожег  тело  приятной  болью.  Рядом
хрустели ветви, на сапоги брызгал теплый липкий сок. С  каждым  мгновением
тяжесть прижимала, ломала спину. Он стиснул челюсти,  напрягся,  изо  всех
сил, как домкрат, поднимал на спине неимоверную тяжесть, а рядом шелестели
освобожденные ветви.
     Вдруг рот наполнился  горячей  кровью.  Женька  механически  выплюнул
соленую струйку и тут же из последних  сил  рванул  платформу  вверх  и  в
сторону. В глазах потемнело, поплыли красные круги. Он потерял  равновесие
и упал вслед за скользнувшей тяжестью в грохочущую темноту. И падал  очень
долго.
     Едва открыв глаза, он сразу посмотрел на огромное, в  половину  неба,
красное солнце. Оно висело над самым горизонтом.  Значит,  в  беспамятстве
пролежал минут десять-пятнадцать. Не так  уж  и  много,  если  принять  во
внимание состояние после катастрофы.
     В  трех  шагах  среди  толстых  листьев  лежал  тяжелый  автомат.  Он
машинально нагнулся, подцепил здоровой рукой  потертый  ремень  и  обогнул
дерево, волоча по мокрым растениям отполированное ложе.
     Скала,  исполосованная  расщелинами,  грозно  нависала   над   робкой
струйкой воды, что  нерешительно  пробиралась  между  коричневых  валунов.
Очевидно, уровень наносов в старом русле достиг критической  точки,  русло
засорилось и вода только что начала искать новый, более удобный путь.
     Женька  проследил  взглядом  за  водой-разведчиком  и  сразу   увидел
неладное. Чуть дальше, у основания скалы, возвышался белый,  как  сахарная
голова, огромный купол. Шелестящая масса отвратительных насекомых  сновала
тут же, многие тащили еще живых насекомых. Одна, особенно  крупная  тварь,
похожая на двухдюймовую сколопендру, волокла к  своему  муравейнику  серую
мышь с бессильно обвисшими лапками.
     Первая струйка воды подобралась к  куполу,  попыталась  обогнуть,  но
быстро нащупала ходы, ведущие вниз, и  радостно  устремилась  в  подземные
галереи, склады, камеры личинок и куколок...
     Сороконожки как по команде бросили добычу, ринулись  к  воде,  хватая
крепкими челюстями щепочки, сухие травинки, комочки земли. Некоторые  сами
прыгали в холодный поток, но тот становился все  мощнее  и  увереннее.  Их
выбрасывало на берег, если не  успевали  вовремя  вскарабкаться  на  стену
купола, смывало вниз.  Через  сотни  отверстий  из  муравейника  в  панике
выскакивали ошалелые сизые тельца, карабкались на  вершину,  сталкивались,
падали  в  мутную  холодную  воду,  которая  уносила  их  в  черные   дыры
подземелья. Некоторые выволакивали мокрые тела  личинок  и  лезли  с  ними
вверх по скале под  теплые  лучи  заходящего  солнца.  Группа  сороконожек
бросилась к растущим поблизости растениям, дружно подсекла стебли  острыми
жвалами и ринулась наперерез воде...
     Как бы поступил Ян?
     Женька словно наяву, увидел богатырскую фигуру старшего друга. Острый
взгляд беспощадно синих, как небо глаз, черный ствол автомата, лежащий  на
сгибе согнутой руки, мужественное лицо героя...  Мгновение  и  раскаленный
шнур ослепительной плазмы протянулся бы к скопищу  отвратительных  тварей!
Дым, чад, треск - и куча безопасного пепла  на  месте  миллиона  крошечных
врагов...
     Он поднял автомат, неловко прижал  отполированный  приклад  к  левому
плечу, прошел  несколько  шагов  вверх  по  течению.  Именно  здесь  скала
нависала над водой. Он выбрал место, тщательно прицелился... Грохот, пыль,
над головой свистнули осколки щебня. Стоило  бы  укрыться,  но  чувствовал
себя слишком слабым, чтобы стараться отсрочить гибель.
     Он дал еще одну очередь тяжелыми пулями. Целая стена гранита подалась
вперед, по основанию пробежала трещина,  посыпались  огромные  глыбы.  Они
плюхались в жалкую струйку воды и загораживали ей путь. Почва задрожала от
тяжелых ударов. Затем  рухнула  вся  стена.  Над  местом,  где  пробивался
ручеек, взметнулась туча пыли и мелкого щебня.
     Он бессильно уронил на камни автомат, побрел назад. Что сказал бы Ян,
узнав, что он спас от гибели злобных сороконожек и бросил оружие?
     Скалу  пришлось  обходить  с  другой  стороны,  так  как   дорогу   к
изувеченному геликоптеру загородила импровизированная плотина. Но  как  бы
ни пришлось пробираться, все равно  надо  встретить  восход  смертоносного
белого карлика возле родной машины, единственной частички далекой Земли...
     Ему пришлось пройти мимо болотца, на краю  которого  топталось  целое
стадо  единорогов.  С  этими  живыми   бронированными   танками   пришлось
столкнуться в первый же день. Только мгновенная реакция Яна спасла  в  тот
раз  от  страшного  удара  атакующего  зверя.  Единороги  страшили   своей
универсальностью. Подобно буйволам, могли мирно пастись на зеленой травке,
затем вдруг в крошечном мозгу пробуждался плотоядный инстинкт, и все живое
убегало от них в горы, пряталось в норах, зарывалось в землю.  Собственно,
в родной уссурийской тайге тоже обитает  подобный  зверь,  который  охотно
пасется на ягодах и молодых побегах, а попутно задирает оленя или лося. Но
единорог к тому же обладал массой исполинского носорога,  стремительностью
оленя и кошачьей легкостью в прыжках.
     Женька покосился на красное светило, которое до половины  погрузилось
за горизонт, горько усмехнулся и пошел прямо. Какая разница?
     Единороги, не обращая на него внимания,  беспокойно  топтались  возле
самой воды. Два чудовища вошли в теплую жижу по брюхо и  протяжно  ревели,
старательно  вытягивая   короткие   мускулистые   шеи.   Посреди   болотца
барахтались два  толстых,  похожих  на  упитанных  поросят  детеныша.  Оба
верещали тонкими голосами, не понимая, почему знакомая теплая  лужа  вдруг
стала непроходимой и откуда берется холодная чистая вода.
     Ну вот и эти... Похоже, что сегодня наступил  день  непривычных  дел.
Непротивление злу насилием. Единорог на нас с рогами, а я спасу детенышей.
     Жидкая грязь чавкала и цепко  держала  ноги,  он  плакал  от  боли  в
сломанной руке и судорожно хватался за плавающие растения здоровой кистью.
Детеныши замерли  при  его  появлении  и  смотрели  круглыми  сумасшедшими
глазами, но  разом  завизжали  истошными  голосами,  едва  он  приблизился
вплотную.
     Единороги заволновались,  сделали  попытку  войти  в  страшную  воду.
Женька сунул здоровую руку по плечо в грязь и подхватил круглое  увесистое
тельце под брюхо. Детеныш дернулся, забил лапами.
     Наконец удалось подтянуть его к берегу и вытолкнуть на твердый грунт.
Зато со вторым пришлось повозиться больше. Он вопил и не давался в руки, а
сам  с  каждым  мгновением  погружался  все  глубже   и   глубже.   Вконец
измучившись, ощущая, что вот-вот сам останется  в  болоте  навеки,  Женька
подтащил перепуганного толстячка к  земле  и  упал  в  грязь,  упираясь  в
круглый зад маленького животного.
     Он успел увидеть, что единороги принялись вылизывать спасенных, и тут
потерял, сознание.
     Холодная  вода,  прибывающая  из  ручья,  привела  в  чувство   через
несколько минут. В полузабытьи, на подкашивающихся ногах  он  выбрался  из
болота.
     Выпуклый металлический бок геликоптера поблескивал красноватым светом
уходящего за горизонт сверхгиганта, но к пурпуру уже примешивался странный
зловещий отблеск. С противоположной стороны небо окрасилось в  беспощадный
плазменный цвет: через несколько минут покажется властелин смерти -  белый
карлик.
     Женька не дошел до геликоптера всего несколько шагов. Потеря крови  и
слабость сделали свое дело. Он рухнул вниз лицом и потерял сознание.
     Он уже не видел, что дерево, привлеченное запахом крови,  потянуло  к
нему корявые ветви. Из влажной  рыхлой  почвы  медленно  выползли  бледные
корни и тоже потянулись к упавшему космонавту. Они извивались  в  воздухе,
словно змеи, выбирающие жертву, снова зарывались в теплую мокрую землю, но
все ближе и ближе к неподвижному человеку.
     В это же время крупная сизая сороконожка с разбегу ударилась  о  лоб,
отпрыгнула от неожиданности, но тут же хищно бросилась  вперед  и  всадила
острые челюсти прямо в висок. По крошечным каналам  полых  зубов  в  ранку
потекла жидкость. Потом сороконожка вонзала жвала в переносицу, щеку, лоб.
И, если бы он не потерял сознание раньше, то лишился бы его сейчас.
     Он не видел, что от ближайшего  муравейника  спешат  отряды  голодных
сороконожек, что над горизонтом поднялся край белого карлика и  залил  мир
ослепительным светом. И не  почувствовал  прикосновения  слизистых  ветвей
дерева-спрута...


     Тролль выключил рацию, в бешенстве вскочил на ноги. Его голубые глаза
впились в широкое и неподвижное, как камень, лицо Макивчука.
     - Бесполезно! Был бы цел,  давно  бы  отозвался.  Я  не  могу  больше
прослушивать пустоту, сложа руки!
     - Что ты предлагаешь? - спросил Макивчук.
     - Выйдем на поиски. Мог же он уцелеть?
     - Как?
     - Может, лежит где-нибудь с переломанными ногами. Ты  же  знаешь,  он
может и на ровном месте, сломать  шею.  А  эта  грозная  планета  порядком
потрепала нервы.
     - А где искать? - спросил Макивчук.
     Ян двинул плечами, заходил взад-вперед по тесной каюте. Да, он знает,
что отыскать пропавшего товарища практически невозможно. К тому же их бард
мертв. Только что  закатился  за  горизонт  белый  карлик,  второе  солнце
системы. Всего  час  светил  над  планетой,  но  этого  достаточно,  чтобы
превратить человека в обугленный труп. Второго  геликоптера  нет,  планета
покрыта лесами. Слишком много  хищных  зверей,  совершенно  непривычных  и
потому особенно опасных. Если обыкновенный кустарник прыгает из  засады  и
рвет на куски сверхпрочный скафандр, а обыкновенный  хомяк  уволакивает  в
нору гусеницу вездехода, если из тучи падают железные кристаллы с острыми,
как бритва, гранями, то такая планета относится к разряду опасных и на ней
приходится применять особые меры осторожности.
     - Но все-таки, - сказал Ян упрямо, - искать нужно!
     - Есть разные формы мужества, - сказал  Макивчук  негромко.  -  Можно
наплевать на многолетний труд ученых центральных звезд, отправиться сейчас
в джунгли и красиво умереть. А можно, сцепив зубы, немедленно  стартовать,
чтобы гигантская информация не пропала, стала  достоянием  Земли.  Второе,
безусловно сделать труднее.
     Ян ринулся к иллюминатору, всмотрелся, потом  разочарованно  вернулся
на середину каюты.
     - Верю, - сказал он жестко, - но такое  мужество  здорово  попахивает
бесчеловечностью. И учти еще: дело не только в нашем товарище. Откажись мы
сделать все возможное и невозможное для  его  спасения,  значит  вычеркнем
половину будущих подвигов, героических поступков, дерзких замыслов во всех
мирах, населенных людьми! С легким сердцем иду в любой  опасный  рейд  или
рискованную экспедицию, потому что знаю: что бы ни случилось - меня  будут
искать, меня спасут или по крайней мере сделают все, чтобы спасти. А я  не
трус, Макивчук, и ты это знаешь! Вот какие последствия может вызвать  твоя
арифметика, капитан Звездного Флота!
     Макивчук пожал могучими плечами, вылез из-за стола с аппаратурой.
     - Это не моя арифметика, - сказал он. - Это... э-э... мысли вслух.
     Ян распахнул дверцы шкафа, сорвал один из скафандров.
     - Был бы ты помоложе, - сказал он с мрачной угрозой, - дал бы тебе за
такие мысли вслух.
     Макивчук неторопливо облачился в доспехи, пристегнул к поясу  атомный
пистолет  и  лишь  тогда  смерил  сумрачным   взглядом   коричневых   глаз
атлетическую фигуру штурмана.
     - Вернемся, - сказал он с угрозой в голосе, - посмотрим, продержишься
ли больше раунда.
     Они пристегнули шлемы и вышли в коридор. Сильный и гибкий, как  тигр,
Тролль прыгнул из овального люка прямо на землю, минуя трап, зато Макивчук
не пропустил ни одной ступеньки. Они  трещали  и  гнулись  под  тяжелым  и
могучим, как у медведя, телом.
     Несколько минут шли по выжженной земле. При  каждом  шаге  вздымалась
туча сажи и пепла, пахло дымом, кое-где клубились синие струйки.
     - Разделимся? - предложил Тролль. - Вдвое больше шансов.
     - На гибель? - спросил Макивчук. - Ладно. Я выбираю те  скалы.  А  ты
иди...
     Тролль предостерегающе поднял руку.  Он  настороженно  прислушивался.
Вскоре и Макивчук услышал ровный тяжелый гул.
     - Единороги, -  определил  он.  -  Век  не  забуду.  Вернемся,  пусть
пройдут.
     - Может, промчатся стороной?
     - Нет. Идут прямо на нас. В таких вещах я не ошибаюсь.
     Они вернулись к кораблю, поднялись по трапу  и  сняли  автоматы.  Гул
нарастал, вдали поднялось облако пыли, немного погодя  рассмотрели  лавину
грозных могучих  животных.  Земля  гудела  под  крепкими  копытами.  Стадо
неслось ровным сильным галопом, комья земли взлетали высоко вверх,  словно
черные вороны.
     И - это было страшно, неправдоподобно - на переднем громадном  черном
единороге сидел, крепко вцепившись в густую шерсть, человек!
     - Женька! - крикнул Ян страшным голосом.
     Стадо неудержимо приближалось. Человек на  единороге  поднял  руку  и
махнул неуверенно, тут же клюнул носом в спину и уцепился покрепче.  Вожак
и головная группа вылетели на выжженную при посадке землю, тяжелые  копыта
гулко загрохотали по ровной сухой земле.
     - Пройдут рядом с кораблем, - прошептал Макивчук. - Будь наготове, но
не стреляй без крайней необходимости. Может, он сумеет спрыгнуть и сам...
     Ян кивнул. Он держал ствол на согнутой руке и внимательно  следил  за
черным единорогом. Он видел, что свирепое животное постепенно перемещается
на левый край лавины.  Это  было  очень  удобно:  если  Женька  не  сможет
соскочить сам, можно помочь...
     Грохочущая лавина понеслась мимо корабля. Космонавты на всякий случай
поднялись на верхнюю ступеньку. Ян изготовился к стрельбе.
     Черный единорог немного замедлил бег. Он был уже в нескольких  метрах
от корабля...
     ...и в это время необычайный всадник прыгнул. Не удержался на ногах и
дважды перевернулся в пыли, а рядом били в землю широкие копыта.
     Стадо пронеслось мимо, миновало круг  выжженной  почвы  и  с  хрустом
вломилось в сочные зеленые заросли тропического леса. Через минуту утих  и
грохот, словно  возле  корабля  никогда  не  появлялось  существа  крупнее
воробья.
     Упавший сидел в  пепле  и  яростно  чесался.  Две  пары  сильных  рук
подхватили его и поставили на землю.
     - Женька!
     Ян сдавил его в стальных объятиях.
     - В корабль, в корабль, - заторопился Макивчук. -  И  чтобы  ноги  не
было на этой чертовой планете! А там за чайком расскажешь, что и как.
     Женька поднялся за капитаном по трапу, прошел в кают-компанию, устало
повалился на диван, но тут же пересел на край и принялся чесать  спину  об
угол.
     - В жизни больше не сяду  в  вездеход,  -  сказал  он  решительно.  -
Хватит, на всю жизнь накатался. И сейчас еще голова кругом  идет.  Я  ведь
сначала пошел за ними пешком, а когда  нечаянно  попал  в  самую  середину
стада, влез на первого попавшегося, чтобы не быть раздавленным. Кстати, со
мною рядом сидели какие-то местные вороны, спину ему клевали.
     - Паразитов искали, - сказал Макивчук. - Симбиоз.
     - Слушай, поэт, - сказал Ян, - что-то морда у тебя странная...  Будто
черти на ней горох  молотили.  Или  воробьи  клевали.  И  чешешься,  будто
шелудивый поросенок...
     Женька что-то вспомнил,  зябко  повел  плечами,  побледнел,  Макивчук
заботливо налил стакан паленки.
     Женька залпом выпил, а лишь потом сообразил, что это, и закашлялся.
     - И еще вопрос, - сказал Ян медленно. - Расскажи,  как  ты  ухитрился
уцелеть под солнцем белого карлика? Давай-давай выкладывай.  Помнишь,  как
ты подозревал во мне агента чужой цивилизации? Сейчас я отыграюсь.
     - Вряд ли, - сказал Женька.
     Лицо его стало медленно краснеть, глаза  заблестели  Макивчук  кивнул
одобрительно и налил полстакана себе.
     - Почему же? - спросил Ян...
     - Потому что я впервые не копировал тебя, а  поступил  по-своему.  И,
представь себе, не жалею!  Дерево  укрыло  меня  от  излучения,  насекомые
подстегнули регенерацию, и сломанная рука - да-да, сломанная  -  зажила  в
несколько часов, чудовищные звери в стаде, и  ни  один  хищник  не  посмел
приблизиться ко мне. Теперь  я  голым  и  босым  пройду  там,  где  вы  не
прорветесь и на вездеходе высшей  защиты!  Не  знаю,  как  это  по-вашему,
по-ученому - я не магистр экзобиологии, как Ян, - может быть,  меня  здесь
приняли  в  экологический  цикл  или  посчитали  симбионтом,  но  мне  это
нравится. Ко мне отнеслись, как и я к ним! А что  чешусь,  пусть  тебя  не
волнует. Не заразишься. Последствия ускоренной регенерации, пройдет.
     Макивчук достал из  шкафа  три  тонкостенных  фужера  из  прозрачного
стекла, бережно разлил паленку.
     - Нацеплял ты на меня собак, - сказал Ян с  усмешкой.  -  Горячий  из
тебя выйдет поэт. А как это называется по-ученому, могу подсказать. Это...
     - Как аукнется, так  и  откликнется!  -  перебил  Макивчук,  поднимая
фужер.






                               Юрий НИКИТИН

                          ДАЛЕКИЙ СВЕТЛЫЙ ТЕРЕМ

     Всеволод к своим  тридцати  пяти  успел  сменить  десяток  мест,  что
непросто рядовому инженеру, которых пока что хоть пруд пруди. Слесаря  или
грузчика, рассуждал он, хватают всюду, а инженера берут с неохотой,  да  и
то лишь затем, чтобы бросать на картошку,  уборочную,  чистку  территории,
вывоз мусора...
     Затосковав "на картошке" по городу, он бежал с заявлением на  расчет.
Никто не уговаривал остаться, заявление  подмахивали,  в  бухгалтерии  ему
бросали расчетные, которых всегда оказывалось меньше,  чем  ожидал,  и  он
растерянно сдавал пропуск и выходил на улицу.
     На новом месте совали метлу: "Нужно убрать тер-р-риторию  отседова  и
доседова (вариант: дотудова)" или же, вручив лопату, талантливо  соединяли
на зависть ученым из НИИ космической  физики  заводское  решение  проблемы
пространства -  времени:  "Копай  от  забора  и  до  обеда".  Он  пробовал
доказывать, что он инженер, но сникал,  напоровшись  на  неотразимое:  "Не
слесарей же снимать? Они ж люди нужные!"
     Он копал от забора и до обеда, ездил на кагаты, в близкие  и  дальние
колхозы на прополку, на сбор  помидоров  и  огурцов,  заготовку  фуража  и
силоса, вывозил навоз на поля, чистил фермы и скреб коров, копал ямы и рыл
канавы, поливал сады, сгребал сено,  возил  зерно  и  собирал  колорадских
жуков, которых нам забрасывают иностранные шпиены...  Словом,  делал  все,
что от него требовали. К своему удивлению, не раз попадал в передовики.
     Сегодня утром, прихлопнув трезвонящий будильник, не  выспавшийся,  он
поспешно выбрался из не по-мужски роскошной  постели:  до  завода  полтора
часа с пересадкой, времени, как всегда, в обрез, тут вылеживаться некогда,
хоть и страсть как хочется.
     Жужжа бритвой, привычно  врубил  телевизор,  скосил  глаза.  Утренний
повтор вчерашнего детектива окончился, сейчас на экране колыхались,  почти
вываливаясь за рамку, широкие узорные листья каштана.
     Он  застыл,  забыв  выключить  бритву.  Каштановая  роща  на   экране
расступилась, к нему медленно, словно бы по воздуху, поплыл  белый  дом  в
два этажа - старинный,  беломраморный,  с  резными  луковицами  и  широкой
балюстрадой,  опоясывающей  дом  на  высоте  второго  этажа.  По   широкой
ухоженной  лужайке,  с  футбольное  поле  размером,  тоже  поплыла  как  в
замедленной  съемке  на  сказочном  белом  жеребце   женщина   в   длинном
серебристом платье.
     Всеволод судорожно вздохнул,  увидев  смеющиеся  глаза  амазонки,  ее
разрумянившееся лицо. Конь замер у крыльца, хвост  и  грива  струились  по
ветру, а женщина легко процокала каблучками вверх  по  лестнице,  ее  шарф
стремительной птицей пронесся над краем балюстрады.
     Он задержал дыхание, задавливая рванувшую сердце боль.
     - Ну зачем же... - сказал он горько. Щемило так, что чуть не заплакал
от тоски: она там, а он здесь!
     А светлый чистый мир телефильма на  историческую  тему  звал,  манил,
наполнял саднящей горечью. Как часто  теперь  идут  инсценировки  классики
прошлых веков - люди ощутили тягу к временам устойчивым, добротным!
     - Ну почему, - вырвалось у него, - им бог дал, а мне только показал?
     Уже  одетый,  опаздывая,  так  и   не   позавтракав,   зато   всласть
натосковавшись о чистом и прекрасном мире и незагаженной  природе,  чистом
не6е, он в злобе выключил телевизор, рванув  за  шнур  так,  что  едва  не
выдернул вместе с розеткой.
     Солнце палило вовсю, стараясь в авральную неделю августа освоить  все
солнечные лучи, отпущенные на лето. Каменные ульи накалились, от них несло
жаром.
     Он шел, с отвращением чувствуя, что из мегаполиса не  вырваться.  Уже
не старый пленочный город, ныне  население  разнесено  на  три  мегаэтажа:
вверх дома и эстакадное метро, на плоскости - улицы  и  площади,  внизу  -
подземные переходы, метро...
     И во всех трех измерениях полно людей. Ими запружены улицы, переулки,
они давятся на перекрестках перед красным светом, а в это время  по  шоссе
вжикают в несколько рядов автобусы, троллейбусы, машины - все под  завязку
набитые людьми.
     В троллейбусе он застрял на площадке, не  сумев  продраться  в  тихий
угол. Жали отовсюду, он до судорог пружинил мускулы, чтобы не раздавили.


     На втором этаже  всем  телом,  кожей,  кровью  ощутил  чужую  и  даже
враждебную ему  жизнь.  Узкий  коридор  мертво  сиял  гладким  металлом  и
пластиком, под ногами звенело что-то ненатуральное, с  белых  безжизненных
дверей кабинетов немигающе смотрели  пластмассовые  квадратики  с  глазами
цифр.
     Кабинет Романа был в носке сапожка: боковом ответвлении  коридора,  и
Всеволод всякий раз приближался с тайной опаской,  сворачивал  по  широкой
дуге, чтобы не встретиться с чем-то страшным, механическим, хотя  и  знал,
что ничего такого в институте нет, но  уж  очень  неживой  здесь  коридор,
стены, потолок, даже воздух неживой, словно его нет вовсе!
     Он стукнул в дверь, подавляя щемящее  чувство  неправильности,  будто
уже сделал что-то нехорошее. Над самым ухом металлический голос рявкнул:
     - Идет эксперимент. Кто и по какому делу?
     - Роман, это я, - буркнул  Всеволод.  Динамик  всегда  заставлял  его
шарахаться, нервно коситься по сторонам: не хватало, чтобы видели, как  он
пугается говорящего железа.
     Дверь  бесшумно  уползла  в  стену.  В  глубине  круглого,  блещущего
металлом зала горбился пульт, словно бы и без него голова не шла кругом от
циферблатов, индикаторов, сигнальных лампочек,  табло,  экранов,  которыми
густо усыпаны стены от потолка и до пола.
     Роман  поднялся,  пошел  навстречу.  Всеволод  напрягся.  Он   всегда
напрягался, когда Роман поворачивал к нему худое нещадное лицо. Роман тоже
был из металла, циферблатов, конденсаторов - даже в большей  степени,  чем
его зал машинных расчетов, во  всяком  случае,  Всеволод  воспринимал  его
именно так и потому невольно трусил в обращении.
     - Привет-привет, - сказал Роман первым.
     Он коротко и сильно  сдавил  кисть,  поднял  и  без  того  вздернутый
подбородок, указывая на кресло. Всеволод опустился на пластиковое сиденье,
настолько гладкое и стерильное, что любой микроб удавился бы от тоски.
     - Ты по поводу Лены? - спросил Роман.
     Он  стоял  на  фоне   циферблатов,   дисплеев,   такой   же   четкий,
бесстрастный, острый, с туго  натянутой  кожей,  идеально  функционирующий
организм.
     Всеволод потерянно ерзал, избегая взгляда  энергетика.  Он  ненавидел
его способность ставить прямые вопросы, решать  быстро,  четко,  ненавидел
интеллектуальное превосходство,  способность  состязаться  с  компьютером.
Озлобленно говорил себе: "А может ли он любоваться опавшим листиком?  А  я
могу...", - однако в глубине души сознавал, что  преимущества  здесь  нет,
тем более что и самому на эти опавшие листики начхать с высокого балкона.
     - Да нет, -  пробормотал  он  наконец  сдавленным  голосом.  Озлился,
вздернул подбородок, злясь, что у него не такой  квадратный,  выступающий,
как у Романа. Тот улыбался одними глазами, смотрел прямо в  лицо.  Взгляды
их встретились, и Всеволод ощутил, как черные глаза Романа  погружаются  в
его светлые, подавляют, подчиняют,  навязывают  собственное  отношение  ко
всему на свете.
     - Тогда зачем же?
     - Не знаю, - ответил Всеволод и понял, что и в самом деле  не  знает,
зачем пришел в этот холодный, жестокий к слабым мир. - Э... как ты  насчет
лотереек?
     Роман удивился. Пожалуй, оскорбился даже:
     - За кого ты меня принимаешь? Я  работаю  тяжко,  но  не  надеюсь  на
дурное счастье. Все, что имею, чего достиг - моя заслуга! Лотерейки - шанс
для слабаков.
     - А я покупаю, - буркнул Всеволод.
     Заходящее солнце зацепилось краешком, и густой оранжево-красный  свет
потек по голому металлу, оживляя его так, что Всеволод  даже  приревновал,
словно бы  солнце  растений  и  зверей  предало  его,  коснувшись  мертвой
враждебной жизни.
     Солнечный луч рассекал зал надвое. Роман, скрестив руки, стоял по  ту
сторону. Его темные глаза казались еще темнее.
     - По-моему, - сказал Роман убежденно, - ты  пришел,  чтобы  поставить
точки над "и". Кстати, давно пора.
     - Да какие там точки? - Всеволод снова сбился на  бормотание,  злясь,
что не может вот так  в  лоб  говорить  и  решать,  а  все  у  него  через
недоговорки, околичности, рефлексии. - Дело  не  в  Лене  вовсе...  Просто
тоскливо мне. Тошно, понимаешь?
     Сказал и удивился. Другому бы вовек не  раскрылся,  а  этому,  своему
удачливому сопернику, готов распахнуть нутро, словно  бы  любой  другой  -
такой же слабый и сложный, а Роман - бесстрастный, хотя и мощный механизм,
или, на худой конец,  врач  или  банщик,  перед  которыми  раздеваться  не
зазорно.
     - Раньше про таких говорили, - сказал Роман медленно, -  не  от  мира
сего...
     - Да-да, - согласился Всеволод торопливо, - мне только  в  этом  мире
тоскливо...
     - А в прошлом?
     - Не был, не знаю.
     - Врешь, - отрезал Роман убежденно. - Бываешь...  Многие  теперь  там
бывают. Даже я бываю, только мне там... неуютно.
     - Бываю, - согласился Всеволод неохотно, - но  мне  уютно.  Очень.  А
ты... Зачем?
     - Чтобы убедиться, что я прав, - ответил Роман сухо. - Что правда  на
стороне нынешнего образа жизни.
     Он быстро прошелся вдоль пульта, нажимая кнопки, провел  пальцами  по
клавишам.  Цветовая  гамма  чуть  изменилась,  на  экранах  ломаные  линии
помчались чуть быстрее.
     - Нынешнего ли? - усомнился Всеволод тихо.
     - Медиевист, - сказал Роман с апломбом, словно припечатал. -  Бегство
от действительности... Поэтизация прошлого... Все понятно.
     - Тебе всегда все понятно!
     - В твоем случае понятно.  Типичнейший  гуманитарий,  слабый.  Мелочи
таких не интересуют, прозой жизни брезгуете. Самое малое, за что беретесь,
- это судьбы цивилизации... Болтуны.
     - Ну-ну.
     Роман резко повернулся, двигаясь, как в испанском  танце.  Глаза  его
полыхнули черным огнем, он выбросил вперед узкую кисть, будто  намеревался
пробить Всеволоду грудь.
     - Слушай! А хочешь в свое любимое прошлое попасть на самом деле? Не в
грезах, а наяву?
     - Я? Как? - удивился Всеволод.
     - Неважно. Ты же не спрашиваешь, как делали пуговицы на твою рубашку.
Переброшу    на    сотню-другую    лет    назад,    живи     и     радуйся
исконному-посконному...
     Всеволод наконец понял, что Роман не шутит.  Скорее  эти  мощные  ЭВМ
начнут шутить, чем Роман. Волна  жара  накатила,  ударила  в  лицо,  потом
сердце разом сжало в ледяных тисках, оно обречено трепыхнулось от  боли  и
замерло, словно уже расставалось с жизнью.
     - Это же невозможно, - выдавил он наконец.
     - Дорогой мой, не обо всем  тут  же  сообщается  газетчикам.  Еще  не
знаем, к чему может привести, потому идет  серия  экспериментов.  Но  тебя
одного перебросить могу, это ткань пространства -  времени  не  нарушит...
Скажи просто, что трусишь. Такие вы все, размагниченные...
     Всеволод напряг ноги, удерживая дрожь.
     - Нет, - сказал он наперекор себе, - не трушу.
     - Не трусишь?
     - Нет. Во всяком случае, готов.
     - Тогда стань вон на ту плиту. Рискнешь?
     За низенькой металлической  оградой  морозила  воздух  отполированная
глыба  металла,  многотонная,  выкованная  полумесяцем,  странно  живая  в
мертвом зале машин. От нее пахло энергией, словно она и  была  ею,  только
для обыденности принявшая личину металла.
     Роман смотрел серьезно.  Всеволод  вдруг  подумал,  что  тому  удобно
избавиться от соперника: пусть слабого и неприспособленного, но все  же  в
чем-то опасного - не зря же Лена три года держалась  только  с  ним,  хотя
суперменов вроде Романа навалом всюду.
     Лицо Романа вдруг расплылось, и  все  в  зале  расплылось,  а  взамен
полыхнуло мягким солнцем, что приняло облик белокаменного  терема,  милого
балюстрадами,  лепными  василисками  и  полканами,   луковицами   башенок,
изогнутыми сводами, кружальными  арками...  Он  сверкал,  как  драгоценная
игрушка, вырезанная из белейшего  мрамора.  То  был  все  тот  же  дворец,
усадьба - как ни назови, а  ко  всему  за  высокой  балюстрадой  мелькнуло
длинное серебристое платье...
     Он сказал с решимостью:
     - Я готов.
     Роман смотрел остро, лицо закаменело.
     - Не передумаешь? Наш мир, признаю - не мед, но получше той жути, что
была раньше! А мы солдаты своего мира. Работяги.
     - Я готов, - повторил Всеволод нетерпеливо. Его вдруг охватил  страх,
что, пока медлит, женщина в серебристом платье уедет, исчезнет, ее  увезут
под венец...
     - Ты идеализируешь прошлое, - сказал Роман  нервно.  -  Поэтизируешь!
Там было хуже. Гораздо хуже, чем тебе кажется.
     - Во всем ли? - спросил Всеволод саркастически. Странно,  чем  больше
терял уверенность этот не знающий сомнений технарь, тем больше обретал  ее
он сам.
     - Не во всем, -  сказал  Роман  убеждающе.  Лицо  его  побелело,  лоб
заблестел,  даже  на  верхней  губе  повисли  капли  пота.   -   Наш   мир
неустроенный, жестокий, но даже и такой он лучше любой из старых эпох!
     - Скажи еще, что он - наш.
     - Погоди, - выкрикнул Роман. - Разве не видишь, что мы строим? Многое
не упорядочено, но  это  сейчас.  Будет  лучше.  В  двухтысячном  ли,  как
почему-то надеются многие, или, скорее всего, намного  позже,  но  светлый
мир наступит! Но на него нужно работать, вкалывать! А ты... Эх! Но даже  и
такой наш мир в тысячи раз лучше любого из старых!
     - Не теряй времени, - бросил Всеволод зло.
     Он перешагнул оградку, пружинисто вспрыгнул  на  металл.  Многотонная
глыба  просела  под  ним  -  так  показалось,  приняла  согласно,   словно
застоявшийся конь, наконец-то почуявший хозяина.
     Роман медлил, взопревший, потерявший лоск. Дышал тяжело, будто  долго
догонял автобус, руки его дергались, пальцы дрожали.
     - Ну же! - выкрикнул Всеволод отчаянно. - Ты же понимаешь...
     Он не знал, что собирался сказать, но, странное дело, это  развернуло
Романа к пульту,  бросило  его  руки  на  клавиши,  тумблеры,  разноцветье
верньеров.
     Всеволод ощутил дрожь в железе, будто стальная махина заробела  перед
прорывом пространства-времени, и  этот  страх  металла  придал  силы  ему,
жидкому телом, но несокрушимому страстями, и потому чудовищная энергия что
уже раздирала материю вокруг его тела, завертывала  пространство  в  узел,
привиделась выплеснутой из собственной груди.
     Затем коротко и страшно воздух рвануло ядовито-плазменным светом.


     Ласковые великаньи пальцы приняли его, качнули мягко, а он,  ошалелый
от наплыва пряного  запаха  медовых  трав,  теплого,  как  парное  молоко,
воздуха, очутился в душистой  траве,  где  невидимые  крохотные  музыканты
стрекотали,  пиликали  трогательные  песенки.  Он  всхлипывал,  дрожал   в
счастливой  истерике,  унимал  часто   бухающее   сердце,   что   норовило
разворотить  ребра  и  поскорее  сигануть  в  добрый   ласковый   мир,   в
существование которого иной раз - надо признаться! - не верилось.
     Усадьба, дворец, терем ли? Это белокаменное  великолепие  возвышалось
прямо перед ним в двух-трех десятках шагов!  Сердце  чуть  не  взорвалось,
обезумев: усадьба как две капли воды та, что видел  в  телепередаче!  А  с
боков полукругом охватывают  двор  срубленные  из  толстых  бревен  сараи,
конюшни,  амбары.  На  дворе  под  самой  балюстрадой  зарылась   четырьмя
крепкими, ножками в землю  широкая  скамья,  вся  красно-коричневая  -  из
драгоценного красного дуба, по-видимому.
     Еще он успел  обнаружить,  что  одет  в  длинную  рубаху  из  грубого
полотна, а ноги вообще  босые,  исколотые  и  перемазанные  жирной  черной
землей, но тут вдруг в спину садануло как тараном, хрястнули позвонки.
     Задыхаясь от боли, он сделал несколько быстрых шагов, поскользнулся в
навозной жиже, упал  навзничь,  распугав  огромных  зеленых  мух,  что  со
злобным гудением тут же шлепались на него, раскрепощено оставляя слизь.
     - Вставай!
     Кто-то, сладострастно хакая, ударил носком сапога по ребрам. Всеволод
покатился  по  жиже,  ляпнувшись   сперва   ладонями,   потом   и   лицом.
Оскальзываясь, задыхаясь, полуослепший от страха, он вскочил,  затравленно
оглянулся.
     Два мужика звероватого вида,  в  грязных  кушаках,  обутые  в  ветхие
лапти, оба с широченными топорами на длинных прямых рукоятях, шли прямо на
него. Один уже выставил топор рукоятью вперед, намереваясь снова  садануть
Всеволода.
     Всеволод шарахнулся, разбрызгивая навозную жижу, с размаха налетел на
широкую дубовую скамью, с хрустом саданулся коленями.
     Руки заскользили по толстым доскам... Кровь, а не красное  дерево!  В
трещинах, закупоренных коричневыми гниющими  сгустками,  сонно  копошились
белесые  черви.  Над  скамьей  потревожено  гудели  раскормленные  тяжелые
слепни, а сама скамья тускло блестела  от  слизи,  отполированная,  вся  в
оспинах засохшей крови.
     Из близкой конюшни тяжело  вышел,  сильно  припадая  на  левую  ногу,
размашистый в плечах и с  острым  горбом  на  спине  ширококостный  мужик,
похожий на медведя. Лицо его, тяжелое и с бровями толщиной в  два  пальца,
зверский шрам, стянувший левую  сторону  так,  что  из  щеки  высовывались
острые, как у волка, зубы, показалось ему страшным.
     Мускулистые руки, заросшие густой черной шерстью, почти волочились по
земле. Он жутко ухмыльнулся  потрясенному  Всеволоду  и  медленно  вытащил
из-за пояса длинную тяжелую плеть, побуревшую от много раз  засыхавшей  на
ней крови.
     - Госпожа наша славная Салтыковна! - резанул в затылок  злой  колючий
голос, в котором  звучали  подобострастные  холопьи  нотки.  -  Мы  пымали
холопа, что не поклонился твоей собаке!
     Однако Всеволод уже не видел ни стражей, ни  палача.  Он  смотрел  на
балюстраду и задыхался от боли более мучительной, чем смерть под плетьми.



                               Юрий НИКИТИН

                            ДЕСАНТ ЦЕНТУРИОНОВ

     Мы помалкивали о готовящемся эксперименте. Дело  не  в  скромности  -
Кременев, руководитель лаборатории,  панически  боялся  наплыва  комиссий.
Очередная чистка общества от бездельников только начиналась, многие  умело
имитировали   напряженный   труд,   проверяя,    перепроверяя,    уточняя,
согласовывая, увязывая, запрещая, отодвигая решение  и  т.д.  Допустить  в
лабораторию таких имитаторов - это отложить эксперимент еще бог  знает  на
сколько лет.
     А вообще-то Кременев был не робкого десятка. Крупный, широкоплечий, с
длинными  мускулистыми  руками,  он  подходил  на   благородного   пирата,
авантюриста-землепроходца или капитана галактического  звездолета,  какими
их рисуют художники. Лицо волевое, мужественное. В синих, как небо, глазах
горит отвага. Они чаще  всего  смеются,  но  могут  мгновенно  становиться
холодными, как  лед.  О  его  физической  силе  рассказывают  легенды.  Он
поднимает сдвоенный модуль, который трое подсобников еле сдвигают с места,
в отпуск  поднимается  на  высочайшие  горы,  плавает  с  аквалангом  ниже
допустимых глубин, и, говорят, дрался с акулой, вооруженный одним ножом.
     Но  он  наделен  особой  отвагой,  которая  позволила  ему  наперекор
авторитетам взяться за абстрактнейшую идею параллельных миров. Он  мог  на
этой скользкой теме загубить свою блестяще начатую  карьеру:  кандидатская
степень - за дипломную работу,  докторская  -  в  двадцать  пять,  научные
работы переведены на многие языки.. Но Кременев пошел к цели как таран. Он
не знал сомнений в выборе пути, не знал терзаний, не отвлекался на театры,
выставки, в результате  чего  в  свои  сорок  лет  создал  первую  в  мире
лабораторию  по  изучению   параллельных   миров.   А   мы,   обремененные
гуманитарным наследием, стали его подчиненными.
     - Опять парфюмерную фабрику  строят!  -  орал  он  время  от  времени
возмущенно. - Кому это нужно? Ка-а-акие деньги гробят на  духи!..  А  если
взять по стране? По всему миру?  Совсем  с  ума  посходили!..  Нам  бы  на
лабораторию хоть десятую часть, уже с Марса плевали бы на выжившую из  ума
планету по имени Земля! Эх, была бы моя воля!..
     К счастью, его воля была только в пределах лаборатории.  Да  и  то  с
девяти до пяти. В остальное время мы читали, ходили в  театры,  балдели  у
телевизоров. Кременев же мог прожить без философии, он просто  не  заметил
бы исчезновения  театров,  литературы.  Что  делать,  у  нас  стремительно
нарастает обожествление науки и техники, все чаще свысока  поплевывают  на
гуманитариев и вообще на культуру. В обиход  вошли  слова:  контркультура,
антикультура, контркультуртрегерство, но мы все, за исключением  Кременева
снисходительно  посмеивались.  Увлечение  НТР  -  временное,  чем   только
человечество ни увлекалось, в какие крайности не впадало, какие панацеи ни
искало! А культура - это вечное,  медленно  и  настойчиво  улучшающее  все
человечество по важнейшим показателям.
     Но все же мы живем в мире, где преимущество  за  технофилами.  Потому
Кременев громогласно распоряжался, а мы метались  по  залу,  выполняя  его
указания.
     - Все готовы? - рявкнул Кременев.
     - Первый блок готов!
     - Второй блок...
     - Третий...
     Когда отрапортовал девятый, последний, Кременев опустился  за  пульт.
До момента, когда энергостанции города  отдадут  нам  энергию,  оставалось
пять минут. Крайне важно, чтобы энергию дали все  энергостанции.  Если  ее
окажется хотя бы на треть меньше, мы не просто потерпим неудачу с проколом
Барьера между мирами. Энергия, не  в  силах  проломить  барьер,  мгновенно
высвободится здесь. Будет  небольшой  вакуумный  взрыв.  В  образовавшейся
воронке поместятся пять таких зданий, как наш институт.
     Все мы мечтали о хотя бы крохотной приемной камере на "той  стороне".
Перемещение было бы безопасным, а энергии требовалось  бы  в  десятки  раз
меньше. Теперь же я нервничал, боялся  шевельнуться,  чтобы  не  повредить
хрупкую аппаратуру. Все в первый раз!
     Для гостей платформа, на которой я находился, была  всей  установкой,
но мы помнили о трех подземных этажах, начиненных сложнейшей  аппаратурой,
которую своими руками  собрали  и  установили  за  пять  долгих  лет.  Для
Кременева это были мучительнейшие годы, он говорил с горечью:
     -  Руки  опускаются  с  рохлями...   Зачем   только   живут?   Тратят
драгоценнейшее время на рыбалку, баб, хоккей по телевизору...  Уйти  бы  в
оборонную промышленность. И средств больше,  и  сотрудники  не  спорят  со
старшими по званию.
     С его точки зрения работники  из  нас  были  хуже  некуда.  У  нас  в
библиотеках стояли наряду с  работами  Винера,  Колмогорова,  Терещенко  -
томики Достоевского, Толстого, Сартра. Нередко на  более  почетном  месте.
Кременев же не признавал иных богов, кроме богов физики, а уж хобби - если
это можно назвать хобби, - у него оставалась  только  любовь  к  маршам  и
духовым оркестрам. Ему вообще нравилась армия.
     - Порядка нам не достает, - говорил он часто. - Был бы порядок, давно
бы с Марса на Землю плевали...
     Достижения в космосе,  по  Кременеву,  символизировали  прогресс.  Не
только в технике, а вообще. За успехи в космосе Кременев  простил  бы  бог
знает какие грехи и упущения. В минуты раздражения он говорил нередко:
     - Знаете, зачем я стремлюсь проломиться к параллельникам? У  них  там
наверное больше порядка!.. Почему  так  уверен?  А  хуже,  чем  у  нас  не
бывает!.. Вот и хочу ткнуть наших носом, показать, как надо жить!
     И вот теперь я замер на платформе, нервно  косясь  на  часы.  Мэнээс,
тридцать два года, русский,  снова  холост,  сравнительно  здоров.  Владею
английским и латинским. Последним -  как  хобби.  Физик  без  хобби  -  не
человек, а я физик, хотя не  такой  гениальный,  как  Кременев,  не  такой
технофил, как Кременев, не такой здоровяк, как Кременев... но шефу идти на
эксперимент нельзя, ибо кто лучше его обеспечит запуск?
     Кременев тоже косится на секундную стрелку, говорит чуть быстрее, чем
обычно:
     - Перенос туда и обратно займет долю секунды. Но с допуском  на  ваши
черепашьи реакции, кладем несколько секунд. Но не больше минуты, согласны?
А энергию нам дают на пять минут. С многократным запасом.
     Попав в параллельный мир, я в считанные  секунды  должен  запечатлеть
картину в памяти, ибо фото и кинокамеры Барьер не пройдут. Как  и  одежда.
Отправляюсь в комбинезоне, вернусь в чем мать родила. Хотя  бы  Стелла  не
присутствовала, у меня ноги кривые, как у обезьяны, а уж волосатые...
     - Вполне вероятно, - слышал я  голос  Кременева,  -  что  попадете  в
объятия коллег, которые тоже совершили или совершат такой же  запуск.  Там
тоже свой Кременев и его ассистенты, которым хоть кол на голове теши, хоть
орехи коли... Эх!
     Возле  Кременева  в  позе  готовности  застыл  Лютиков  с   раскрытым
купальным халатом в обеих руках. Едва я появлюсь в зале, набросит  мне  на
плечи. Так задумано, но если Стелла все-таки придет, то Лютиков наверняка,
замешкается, уронит, а то и вовсе сделает вид, что отвлекся в момент моего
появления!
     - Даю отсчет, - предупредил дежурный. - Шестьдесят секунд,  пятьдесят
девять, пятьдесят восемь...
     На четвертой секунде дали  энергию.  Я  едва  не  нажал  кнопку,  так
прожужжали уши про необходимость уложиться в  отведенное  время.  Еще  три
долгих секунды я ждал, наконец при счете "ноль" мой палец дернулся вниз.
     Я увидел искаженный фигуры застывших сотрудников, растянутые наискось
лица, и тут же мною словно выстрелили  из  ракетной  пушки.  Я  застыл  от
ужаса, чувствуя впереди невидимые скалы...


     Под ногами оказалась неровная почва,  и  я  обессилено  опустился  на
четвереньки.  В  легкие  ворвался  прохладный  сырой  воздух,  наполненный
запахами прелых  листьев.  Вывод  первый:  перенос  возможен.  Перспектива
блестящая!
     Я находился в дремучем лесу. На мне все тот же комбинезон, кроссовки.
Открытие второе: перенос возможен не только  живых  объектов.  Перспектива
вовсе ошеломляющая. Вот теперь бы кинокамеру...
     Я стоял неподвижно, только вертел  головой,  стараясь  запомнить  как
можно больше. Почва  влажная,  лес  исполинский.  Деревья  приземистые,  с
раскинутыми во все стороны узловатыми ветвями.  Часто  ветки  свисают  так
низко, что ни конному, ни пешему...  Множество  валежин.  Одни  гниют  под
зеленым мхом, другие висят крест-накрест на соседних деревьях,  дожидаются
ветерка или любого толчка.
     Но где же туземный  Кременев,  где  зал  с  аппаратурой,  где  второй
Лютиков, роняющий халат? Или  меня  снесло  метров  на  пятьсот  к  югу  в
огромнейший Измайловский парк?
     Между деревьями белело. Я осторожно шагнул вперед, надеясь,  что  это
просматривается здание института. Под ногами чавкнуло,  с  сочным  хрустом
разломился толстый стебель. Пружинит, опавших листьев накоплено  несколько
слоев, воздух чересчур влажный, буквально мокрый. Поблизости болото,  либо
здесь вообще такие места,  словно  лес  упрямо  двигается  за  отступающим
ледником,  но  еще  не  успел  осушить  новые  земли  мощнейшей   корневой
системой...
     Это был не  институт.  На  поляне  раскорячилось  невероятно  толстое
дерево с ободранной корой. По спине пробежали мурашки.  Где  я?  И  откуда
мысли о доисторическом лесе, недавно отступившем леднике?
     Сердце мое стучало часто-часто. Часы с меня  снял  предусмотрительный
Лютиков: "чтобы не пропали!". У меня чувство времени хромает, но я  пробыл
здесь уже больше минуты! Даже свыше пяти..
     Когда прошло еще минут десять, я был  так  потрясен  и  напуган,  что
опустился на землю. Ноги дрожали. Я  жил  в  безопаснейшем  мире,  даже  к
эксперименту отнесся без страха, ибо все выверено, и  что,  вообще,  может
случиться в нашем мире, где войны нет, преступность почти ликвидирована  -
во всяком случае, я за всю жизнь не видел ни одного  вора,  они  для  меня
только персоналии детективов, - где бесплатная медпомощь,  где  милиционер
на каждом углу?
     Я - дитя асфальта, дачи нет, заводить ее  не  стремлюсь.  Я  люблю  с
книжкой завалиться на диван, за город с ночевкой даже в студенческие  годы
ездил без охоты. Лес - что-то пугающее, реликтовое, дочеловеческое. Даже в
армии меня учили защищаться в условиях города, учили сражаться с людьми, а
не с дикими животными. Я понятия не имею, что делать, какие грибы и  ягоды
можно есть, как вообще выжить в такой дикости!
     Прошло не меньше часа, прежде чем я поднялся. Мох на северной стороне
ствола, как зачем-то учили в школе, муравейник более пологий  с  юга...  А
что толку? Все равно не знаю, есть ли здесь люди. А есть, то где они?
     Ноги понесли меня по распадку вниз. Через полчаса я наткнулся, как  и
рассчитывал, на ручеек, что прятался в густой траве. Еще  через  некоторое
время ручеек влился в более крупный, еще чуть погодя слился еще с одним, и
я воспрянул духом. Люди всегда селятся возле воды.
     Стало смеркаться, когда мои ноздри уловили запах  костра.  Я  ускорил
шаг, хотя ноги уже гудели, как телеграфные столбы.
     Деревья внезапно расступились. На берегу речушки,  в  которую  впадал
мой ручеек, стояло несколько приземистых домиков. На самом  высоком  месте
над рекой высился огромный деревянный столб. Даже  с  этого  расстояния  я
рассмотрел на вершине грубо вырезанное оскаленное лицо. У подножья  темнел
огромный камень с плоской верхушкой.
     Я шаг не замедлил, хотя ноги одеревенели. Сердце превратилось в комок
льда. Крохотнейшая деревушка, такие не меняются  тысячи  лет.  Но  высокое
место с языческим идолом и камнем для жертвоприношений -  это  же  капище!
Идол смахивает на Велеса, скотьего бога. Древнейший бог из глубины  веков,
из каменного века, где покровительствовал охотникам...
     Я шатался не столько от усталости,  сколько  от  горя.  Почему  такой
зигзаг времени? Я должен был попасть из третьего июня  девяносто  девятого
года в третье июня девяносто девятого  года!  А  попал  на  тысячи  лет  в
прошлое.
     В деревушке меня заметили. Я убавил шаг,  руки  поднял  над  головой.
Древние славяне иной раз приносили чужеземцев в жертву, чтобы не "тратить"
своих, но, надеюсь, сейчас не праздник, не подготовка к походу, когда боги
требуют человеческих жертв. В будни славянские боги довольствуются цветной
ленточкой, орехами, цветами...


     Навстречу мне перешел речушку вброд крепкий  широкоплечий  мужик.  Он
был в белой полотняной  рубашке,  белых  портках  и  лаптях.  Типично  для
прошлого века, однако на спине поверх рубашки наброшена мехом наружу шкура
огромного матерого волка. Толстые лапы переброшены через плечи и скреплены
на груди резной заколкой из кости. У мужика отважное лицо, смелый открытый
взгляд, а на поясе висит короткий меч-акинак.
     Мы постояли, изучая друг друга. Мужик смотрел с интересом, без страха
и угрозы.
     - Слава Велесу, - сказал он первым. - Ты человек или чудо лесное?
     - Слава Велесу, - ответил я с облегчением. -  Я  человек.  Только  из
других земель...
     Я осекся. Жители многих деревень в прошлые века часто не подозревали,
что помимо их мирка существуют еще и другие.
     Мужик удовлетворенно кивнул:
     - Вот оно что... Я так и подумал. А то не разберу:  ромей  не  ромей,
эллин - не эллин, сарацин - не сарацин... Говоришь по-нашему, но чудно...
     - Ты прав, - сказал я, ощущая, как  спадает  страшное  напряжение.  -
Если ты слыхал про те  страны,  то  понимаешь,  что  могут  быть  и  вовсе
неведомые пока земли.
     - Это чудно, - удивился мужик. -  Ладно,  меня  зовут  Тверд.  Освяти
своим посещением мой дом, чужестранец! Гость в дом - бог в дом.
     - Меня зовут Юрай, - ответил я. - С  удовольствием  отдохну  в  твоем
доме. Боги отметили тебя храбростью, ты много видел, много знаешь.
     Тверд довольно хмыкнул, попавшись на простую лесть, и мы пошли  через
реку. Выбравшись на берег, Тверд шуганул ребятню, что тут же окружила  нас
плотным кольцом. Повсюду я видел вытаращенные глаза,  раскрытые  рты.  Все
как в старой России, но что-то не заметно хотя бы сохи, бороны,  не  видно
грабель, стожков сена...  Крыши  крыты  гонтой,  деревянными  пластинками.
Занимаются только охотой? Земледелия даже не знают?
     Мы вошли в дом Тверда.  Я  без  стеснения  таращился  во  все  глаза.
Чужеземцу можно. До петровской эпохи резкого противопоставления русских  и
иностранцев еще далеко, гостеприимство русичей не омрачено,  и  среди  них
охотно  селились,  растворялись  без  остатка,  берендеи,  торки,   черные
клобуки, а позднее так же растворились меря, весь, чудь.
     - Гость в дом, бог в дом, - повторил Тверд, подведя меня  к  огромной
печи, занимавшей половину комнаты. - Теперь это твой дом, странник. А мы с
семьей - твои гости.
     Комната была  чистой,  просторной.  На  печи  сушилось  зерно,  снизу
виднелось множество больших и малых заслонок. Пахло  мятой,  от  печи  шел
аромат  свежесваренного  борща.   Посреди   комнаты   раскорячился   грубо
сколоченный стол, по обе стороны на крепких ножках стояли широкие  дубовые
лавки.
     - Добротно живешь, - заметил я, опускаясь  на  лавку.  -  Боги  любят
тебя.
     Тверд ухмыльнулся:
     - Бог-то бог, но сам не будь плох.
     - Как это?
     - Слабым да неумелым, - объяснил  он,  -  никакие  боги  помогать  не
станут. Такие люди - оскорбление для богов.
     Он открыл одну из  заслонок,  и  комната  сразу  наполнилась  запахом
горячей гречневой каши. Умело вытащив ухватом темный горшок, Тверд  бухнул
его на  середину  стола...  Пока  он,  отвернувшись  к  посуднику,  гремел
ложками, я рассматривал чугунок,  так  в  моем  детстве  называла  бабушка
горшок из чугуна. Грубо отлитый, но все-таки уже металл...
     Я быстро обежал взглядом всю комнату. Все,  кроме  печи,  деревянное.
Пожелтевшие от времени, прочти янтарные стены, белые лавки и пол - драят к
каждому празднику. У дверей от  печи  до  стены  идут  деревянные  полати.
Затейливой резьбой покрыт  мощный  воронец:  самый  мощный  брус,  на  нем
держится полатный настил. Все, как и должно быть у древних славян, но  мои
настороженные чувства улавливали что-то и очень современное. Гордый взгляд
Тверда, раскованность речи, абсолютная  безбоязненность  чужаков,  а  ведь
рядом должны быть печенеги, половцы, хазары...
     Тверд сам положил мне каши в миску, и я вздохнул  с  облегчением.  Из
одной посуды было бы естественно, но для человека моего мира  чересчур  уж
противоестественно...
     Тверд себе положил едва ли больше двух ложек. Объяснил:
     - Ел недавно. А охотки еще не нагулял.
     - Спасибо, - поблагодарил я. - Вкусно. Жена готовила?
     - Большуха, - объяснил  он.  Не  уверенный,  что  пойму,  добавил:  -
Старшая из дочерей. У меня три девки, а сына боги не дают.
     - Боги сыновей посылают тем, кто в них нуждается, - утешил я. - Глядя
на тебя, кто скажет, что в этом дому трудно без мужчины?
     Он некоторое время смотрел молча, потом хмыкнул:
     - Ишь... А ведь верно. Вон у Хвоста  пятеро,  все  парнишки.  Сам  же
плюгавенький, разиня, страхополох...
     - Вот боги и посылают туда мальчиков, - объяснил я, заботясь больше о
расположении могучего мужика, который все больше нравился, чем о  точности
генной теории. - Должны же они как-то возмещать ущерб?
     - Спасибо на добром слове.
     - Не за что.
     Доедали кашу в молчании. Временами  мне  казалось,  что  я  вовсе  не
переносился в параллельный мир, да еще так далеко во времени. Не  вернулся
ли в родную деревню, где сижу с двоюродным дядей, братом. Отдыхаю, вытянув
натруженные ноги?
     Стараясь  удержаться  в  реальности,  я  снова  пошарил  взглядом  по
комнате. Холодок прополз по спине, на руках приподнялись волоски. Нет, я в
далеком-далеком прошлом..
     И тут глаза зацепились за острогу, что стояла за дверью. Обыкновенная
острога, такой били крупную рыбу еще в каменном веке. Но здесь  наконечник
блестит металлом, главное же, тупой конец заправлен  в  плотный  резиновый
тяж с веревку толщиной. И еще странная труба с рукоятью, очень похожей  на
рукоять пистолета. Но откуда у древних славян мощные гарпунные ружья?


     Проснулся я в скрюченной позе. Все тело болело. Спать  на  деревянной
лавке сродни пытке, а лезть на печь я отказался: гость не должен  садиться
хозяину на голову,  иначе  обычай  гостеприимства  долго  не  продержится.
Правда, теперь жалел, что не уступил Тверду. Хозяин подстать своему  имени
- весь как из старого  отполированного  дерева,  если  не  камня.  Крупный
мужик, ни капли жира. Когда он раздевался на ночь, я завистливо вздохнул и
украдкой потрогал жирную складку на своем животе.
     Под окном кричали петухи. Значит, охота охотой, а  домашняя  живность
все же имеется?
     В доме было пусто. Я вышел во двор умыться. Солнце стояло над  лесом.
В деревне безлюдно, только детвора с воплями носится туда-сюда.  Мальчишки
постарше сидели над водой  с  удочками,  от  леса  прошли  две  женщины  с
огромными охапками хвороста за спинами.
     Тверд вернулся, принеся на плечах дикую козу с двумя стрелами в боку.
Пока он разделывал добычу, я развел во дворе костер и настрогал из палочек
шампуры.
     - Ты чужеземец из неведомых мне племен, - сказал Тверд раздумчиво,  -
но ты не враг. Я  бывал  в  разных  походах,  врагов  чую...  Но  хоть  из
неизвестных мне племен, но нашего роду, чую тоже... Эх,  сюда  бы  волхва!
Тот бы враз разобрался!
     - Волхв нужнее всего, - подтвердил я. - Дело в том, что я сам волхв в
некотором роде. Правда, у нас это называется иначе, но у себя мы делаем то
же самое, что у вас делают волхвы.
     - Жрец? - спросил Тверд с интересом. - Брамин?
     - У нас  эти  люди  называются  общим  словом:  ученые,  -  сказал  я
осторожно.
     - Гм... Ладно, как бы ни называлось, но тебе надо добраться до  князя
или хотя бы до княжеского тиуна. Он два раза в  год  объезжает  эти  края,
собирает полюдье.
     - Мне надо раньше! - воскликнул я в испуге.
     Тверд некоторое время размышлял.
     - Добро, - сказал он. - Я отведу тебя  к  тиуну.  Закисаю  я  в  этой
деревне! Ничего здесь не случается. А так хоть городище увижу.
     После завтрака Тверд снова набросил на плечи волчью шкуру. В этом был
свой шик, спесь особого рода. Его руки были свободными, но  спину  укрывал
маленький щит, из-за плеча высовывались короткий лук и колчан со стрелами.
На широком поясе висел меч-акинак.
     Не задерживаясь, мы тронулись  в  путь.  Тверд  выглядел  красивым  и
мужественным, шагал легко, зорко посматривал по сторонам. Я еле  поспевал,
хотя на мне ничего, кроме комбинезона и кроссовок. Но я не воин,  выросший
в походах, я волхв другого племени, где другие нравы, другие обычаи, и где
вовсе нет лесов.


     Мы были довольно далеко от села, когда раздался  лихой  свист.  Тверд
тут же бросился к толстенному дереву, мгновенно оказался спиной к  стволу,
прикрыв живот щитом и выставив перед собой острие меча.
     Из чащи вынырнули двое угрюмых молодцов. Я растерянно оглянулся, но и
там, отрезая путь к отступлению, встало двое мужиков, держа в руках боевые
топоры, с оттянутыми в стороны лезвиями.
     - Кидай оружие, - скомандовал первый, самый здоровенный из  четверки.
- Я Громобой, понятно?
     Тверд метнул взгляд на меня, но меч не выпустил, только  еще  сильнее
согнулся, укрываясь щитом.
     - Юрай, - сказал он коротко, -  это  людоловы.  Иди  в  полон,  тогда
уцелеешь. Продадут в рабство, а там все в руках богов. Могут и не принести
в жертву.
     - А ты? - спросил я.
     - Не для того я уцелел под Царьградом,  Карфагеном,  при  Гавгамелах,
чтобы меня вязала эта мразь!
     Громобой, выслушав наши переговоры,  засмеялся,  указал  на  нас  тем
двум,  что  стояли  сзади...  Разбойники,  откровенно  посмеиваясь,  пошли
вперед. Я был безоружен, растерян, и они,  сунув  мечи  в  ножны,  достали
веревки.
     Я стоял, ожидая, когда их руки ко  мне  прикоснутся.  Только  за  мою
короткую жизнь способы нападения и защиты  совершенствовались  много  раз.
Сперва от пленного требовали поднять руки, этого было достаточно. Потом на
горьком опыте научились поворачивать их спиной, через десяток  лет  пришла
новая команда: "Руки на голову!", а еще через некоторое время стали в  той
же позе сажать на корточки.. Но  и  тогда  оставался  шанс  извернуться  и
напасть на охранника...
     Я считал всегда, что мои самые отвратительные годы прошли в армии.  Я
ненавидел муштру, изматывающие тренировки, всякий  раз  боялся  прыгать  с
парашютом в ночь... Прошло полста лет после войны, все говорят о мире, мне
никогда  не  приходилось  никого  бить  в   лицо,   я   всю   жизнь   буду
физиком-теоретиком...
     Я истошно завизжал, прием первый - ошеломление, мои руки ударили  как
бы помимо моей воли. Оба упали как подрубленные, а я, выхватив  у  первого
меч, с силой ударил  его  плашмя  по  голове.  На  втором  разбойнике  меч
соскользнул с кудрявой головы и вонзился в плечо.  Мое  сердце  болезненно
сжалось, я выпустил рукоять и поспешно отошел в сторону.
     Тверд только-только сам сделал первый шаг навстречу Громобою.  Второй
разбойник широко раскрыл рот, видя своих товарищей неподвижными на  траве.
Потом он с воплем, не слушая вожака, бросился на меня, поднимая меч.
     Фехтовать я не умел. Мне показывали в армии только основные приемы  с
винтовкой, саперной лопатой, так что меч  мне  помог  бы  мало.  Я  шагнул
вперед, пропустил удар мечом справа, мои руки  сами  схватили  противника,
тело само изогнулось, и этот здоровый парень упал на траву с неестественно
вывернутой шеей.
     Я подобрал меч, тяжело побрел через поляну  к  сражающимся  Тверду  и
Громобою. Мое сердце бешено колотилось, я дышал надсадно. Я не дрался даже
в детстве, физических нагрузок избегал, и  сейчас  сердце  выпрыгивало  из
груди.
     Тверд и Громобой едва успели обменяться двумя ударами. Оба  двигались
невыносимо медленно, замысел каждого был виден за версту. Оба дрались так,
как дерутся актеры в кино,  один  спортсмен-фехтовальщик  мог  бы  драться
против сотни таких бойцов.
     Тверд бросил мне весело:
     - Ты великий боец, Юрай!.. Сейчас сомну эту гадину к праотцам, вымоем
руки...
     За время его речи Громобой мог бы срубить его десять раз,  но  только
сопел и бросал угрюмые взгляды на меня. Вид у него был обреченный,  но  он
держался так, как должен держаться мужчина этого мира.
     -  Прекращайте,  -  сказал  я  с  отвращением.  -   Прекращайте   эту
нелепость...
     - Сейчас, - ответил Тверд.
     Он ринулся вперед, как бык. Страшно загремело железо.  С  минуту  они
стояли, упершись щитами, старались столкнуть  противника  с  места,  потом
разом отступили, и снова застучали мечи. Оба  крякали  при  каждом  ударе,
широко размахивались, двигались тяжело, основательно.
     Я старался не оглядываться на троих. Я никого  не  убил,  они  только
притворялись мертвыми, но я все равно твердил себе, что там  лежат  куклы,
макеты. Пусть инструктора сто раз вколачивали в мою голову, что убивать  и
совершать убийства - это не одно и то же, но родители с детства учили, что
зверя из себя  нельзя  выпускать  даже  для  самозащиты,  что  лучше  быть
жертвой, чем палачом, что зверя нужно загонять вглубь, пока через уйму лет
и поколений не истончится совсем, не растворится без остатка...
     - Бросайте оружие, - обратился  я  к  Громобою.  -  С  двумя  вам  не
справиться.
     Внезапно он ринулся с поднятым мечом на меня. Я едва успел  отскочить
в  сторону.  Громобой  запнулся,  рухнул  лицом  в  траву.  Тут  же  он  с
проклятиями вскочил, глаза его были налиты кровью, он сделал  быстрый  шаг
ко мне... и осел на  колени.  В  левом  плече  торчала  стрела.  Она  ушла
глубоко, и даже я понял, что сердце она нашла...
     Тверд опустил лук, сказал мрачно:
     - Погань. Чем живут, изгои, а? Своих же  продают  в  рабство...  Этот
Громобой был когда-то в нашей деревне крепким охотником.
     Громобой грузно сидел в траве, неумело зажимая  ладонью  рану.  Кровь
струилась между пальцами. Рубашка на груди покраснела и обвисла.
     Тверд сказал:
     - Прикончи его.
     - Ты что? - ответил я. - Оставь. Пойдем отсюда.
     - Это же людоловы, - удивился Тверд. - Нет хуже пакости!
     - Эти свое уже получили. Пойдем отсюда!
     Тверд покачал головой, но пошел за мной. На развилке  я  остановился,
Тверд пошел вперед,  зная  или  угадывая  направление.  Так  мы  прошли  с
полкилометра, как вдруг Тверд хлопнул себя по лбу:
     - А мечи забыли! Упырь меня возьми, тебе не помешает в дороге...  Жди
меня здесь!
     Он пропал за деревьями. Двигался он по-охотничьи бесшумно, я не  смог
бы успеть за ним, если бы даже хотел. Похоже, что не только  меч  заставил
его вернуться, но и карманы побежденных разбойников.
     Вернулся он довольно скоро. В руке держал  меч,  в  котором  я  узнал
оружие Громобоя. Хороший клинок, удобная  рукоять.  Драгоценные  камни  на
эфесе. Видимо, драгоценные -  у  меня  их  в  жизни  не  было,  а  витрины
ювелирные я не рассматривал.
     - Путешествуй с этим, - сказал Тверд. - Пригодится.
     - Спасибо, - сказал я. - Только ножен у меня  нет,  а  нести  в  руке
тяжело...
     - Приладим, - пообещал он рассеянно. -  Только  не  знаю,  где.  Души
храбрых попадают в дружину Перуна, а куда  попадают  эти?  Еще  говорят  о
переселении душ.  Трусливые  и  подлые,  мол,  возрождаются  в  червях,  в
нечисти. Если проживут хорошо, то могут  возродиться  людьми.  Если  же  и
людьми еще раз проживут  достойно,  то  останется  возможность  попасть  в
небесную дружину Перуна..
     Я спохватился:
     - Ты... ты зарезал их?
     Он подтолкнул меня, сказал участливо:
     - Если обеты волхва не позволяют проливать кровь, то я  таких  обетов
не давал. Для чего же рождаются мужчины, как не для драк, подвигов, гибели
в бою? Позор для мужчины умирать в постели!
     У меня в глазах потемнело от боли  и  унижения.  Недосмотрел,  теперь
четверо убиты. Да, разбойники,  но  тоже  люди!  Теперь  эти  человеческие
ростки срублены мечом Тверда. Не хитри,  эти  жизни  отняты  твоей  рукой,
твоим равнодушием, твоей озабоченностью о себе любимом.
     - Ты расстроен? - слышался рядом участливый голос Тверда. - Вот уж не
кровь воина в  тебе...  Но  что  за  племя,  где  даже  волхвы  умеют  так
сражаться? Ведь без магии,  дрался  по-воински,  я  видел...  Или  ты  был
великим воином? У нас старые рубаки уходят иногда в капища.  От  слабости,
видать. Хотя они говорят мудрено, что как  раз  от  великой  силы  идут...
Никогда их не понимал. Но ты еще молод... Что гложет тебя, Юрай?
     - Все-таки уходят, - проговорил я блекло. - Все-таки есть люди.
     - Разве то люди? - хмыкнул Тверд. - То обломки. Мужчина рождается для
войн и славной гибели! Разве не об этом лучшие песни?
     - Самые лучшие не об этом, - ответил я  коротко.  -  Но  таких  песен
немного даже у нас.
     - А где ваше племя?
     Я развел руками:
     - Трудно сказать...
     Его глаза были острыми:
     - Зрю, не врешь... В самом деле трудно. Очень далеко?
     - Даже представить не сможешь, - ответил я честно.
     Он  некоторое  время  шел  молча,  двигал  бровями,  хмыкал.   Сказал
раздумчиво:
     - Видать, где-то за Рипейскими горами... В  стране  гипербореев,  где
никто не бывал. Или в краю грифов, песиголовцев, полканов... Говорят,  там
муравьи размером с моего кобеля носят из нор вместо песка куски золота..
     Я молчал, сохраняя дыхание. Мы углубились в лес, и он становился  все
дремучее и страшнее.


     К вечеру мы вышли к деревне, которую можно было  назвать  уже  селом.
Хотя, если память мне не изменяет, тогда еще  не  знали  таких  слов,  как
"деревня" или "село", любое малое поселение называлось весью,  а  крупное,
огороженное частоколом - городищем.
     Домов здесь больше, чем в веси  Тверда,  а  главное  же  -  на  самом
высоком  месте  виднелось  несколько  идолов,  а  в   центре   поднимается
четырехгранный каменный столб. Ближайший к капищу дом выше других,  сложен
из толстенных бревен.  На  крыше  вращается  жестяной  петушок,  виднеется
что-то напоминающее параболическую антенну.
     У дороги в село вросла в  землю  приземистая  сторожка.  Завидя  нас,
оттуда вышел рослый красномордый парень. Он был в  расстегнутой  до  пояса
вышитой рубашке, на веревочном поясе болтался тяжелый меч. Меч явно мешал,
но парень таскал его гордо, передвинув чуть ли не на живот.
     - Кто такие и откель? - крикнул он зычно.
     Окно в сторожке распахнулось,  оттуда  высунулся  арбалет.  Я  сперва
удивился,  потом  вспомнил,  что  на  Руси  они  издавна,  только  звались
самострелами. Тверд покосился на окно, ответил с достоинством:
     - Люди из племени полян.
     - Зачем?
     - Желательно увидеть тиуна.
     Мордастый засмеялся, с интересом оглядел нас. Его глаза  остановились
на мне:
     - Чего захотели? Самого тиуна! А по какому делу?
     Тверд нахмурился, сказал громко, чтобы его расслышали и в сторожке:
     - По важному делу. Со мной волхв из дальних стран. У него есть вести,
которые надлежит знать только князю. Кто задерживает его, вредит князю.
     Мордастый скривился, но голос его потерял раскатистость:
     - По важному делу? Многие так говорят. Пеняйте на себя, если  что  не
так... С тебя шкуру сдерем живьем, я сам это охоче сделаю,  а  как  твоего
волхва богам посвятят, лучше и не думать...
     Арбалет в окне исчез. На пороге  появился  второй  страж.  Он  был  в
кольчуге, выглядел более бывалым, видавшим виды.
     - Князь на полюдье, - сказал он негромко,  -  но  у  старосты  сейчас
гостюет тиун. Вряд ли попадете  к  князю,  минуя  тиуна.  Мелкая  птаха...
Во-о-он дом старосты. Никуда не сворачивайте. Свернете - пеняйте на себя.
     Мордастый уже шел к сторожке, повернувшись к нам  спиной.  Волхвы  из
дальних стран его не интересовали. Может  быть,  и  стран  больше  никаких
нету, только кощюнники много врут, чтобы заработать на пропитание...
     Мы пошли к селу уже не по тропке, а утоптанной дороге. Тверд выглядел
озабоченным, и я держался к нему поближе, буквально копируя его  движения.
Меньше всего  я  хотел  бы  потревожить  чьи-то  религиозные  чувства  или
нарушить местные обычаи.
     Уже входя в село, я спросил осторожно:
     - А если бы свернуть немного с дороги? Отдохнуть в поле?
     Тверд насмешливо выпятил губу, сказал покровительственно:
     - Как в тебе видать чужака... Там самострелы.
     - Зачем? - не понял я.
     - От зверей, от лихих людей, -  ответил  Тверд  равнодушно.  -  Целые
стада диких свиней приходят ночами на поля. Если не бить, все изроют.
     Дом старосты был самым добротным, как и полагалось старосте. Стоял он
в глубине двора, а мы остановились перед массивными воротами. Тверд  сразу
начал колотить в дубовые створки ногой. Во дворе забрехал  пес,  не  скоро
послышались тяжелые шаги. В воротах  открылась  крохотная  калитка,  вылез
огромный молодой  мужик.  Явно  сын  старосты,  уж  очень  похож  на  сына
старосты. У старосты должны быть как раз такие сыны. Да не один. А хотя бы
с полдюжины. От трех-пяти жен. Не все знают, что наши предки брали столько
жен, сколько могли... гм... и прокормить тоже.
     - Чего надо? - проревел он.
     - Тиуна, - ответил Тверд.
     Сын старосты пропустил нас  через  калитку,  шагнул  следом.  Мне  не
нравилось чувствовать за спиной так близко нависшую гору мяса и  мускулов,
но во дворе я скоро забыл о провожатом.
     Мимо пронесся, развевая хвост по ветру, вороной жеребец. На спине еле
держался мальчонка. Жеребец несся по кругу,  красиво  разбрасывая  ноги  в
стороны. Направлял его чернобородый лохматый мужик с проседью  на  висках.
Был он огромен, массивен, на таких  коротких  и  толстых  ногах,  что  еще
больше, чем его сыновья, напоминал медведя,  вставшего  на  дыбы.  Рубашка
была распахнута до пояса,  могучая  грудь  сплошь  заросла,  как  звериной
шерстью, густыми черными волосами.
     Третий сын старосты чинил коновязь, с легкостью ворочая  в  яме,  как
соломинку, громадный столб.
     Мы постояли в сторонке, наблюдая, как староста приучает к коню своего
младшего. Малыш устал, но  слабости  не  выказывал.  Мужчина  должен  быть
сильным, ибо что слабый заслуживает  кроме  презрения?  Староста  сына  не
щадил, ибо сын должен идти дальше своего  отца.  От  вида  старосты  берет
страх, от взгляда сына должны приходить в ужас. В доме  живут  богатыри  и
герои!
     Когда ребенок уже  почти  терял  сознание,  отец  неохотно  остановил
жеребца. С крыльца птицей слетела крупная женщина, сняла мальчишку с  коня
и быстро унесла в дом, шепча ласковые слова.
     Староста повернулся к нам:
     - Чего надо?
     Тверд коротко рассказал нашу историю.  Староста  запустил  пятерню  в
расстегнутую рубаху, с треском почесал крепкими  ногтями.  От  него  несло
крепким лошадиным потом.
     - Тиун почивать изволит, - сообщил он наконец. -  Ждите  вон  там  на
колодце у ворот. Проснется, скажу о вас. Изволит выслушать - ваше счастье.
Нет - затравлю собаками.
     Голос его был густой,  спокойный.  Даже  равнодушный,  ведь  это  так
естественно, что докучливых посетителей надо травить собаками.
     Он ушел, а мы, усевшись на колоде, нет-нет да и посматривали на дюжих
кобелей. Целая свора бесновалась в запертом  сарайчике...  Даже  не  лают,
рычат, обнажая желтые клыки. Никто не станет отбивать, если насядут. А что
выпускали на людей, видно и по собакам, и по старосте.
     - Береги горло, - прошептал Тверд. - Старайся не  упасть,  когда  псы
прыгнут на плечи. Упадешь - хана.
     - А ты?
     - Меня уже травили собаками, - ответил он хрипло.
     Я искоса посматривал на озлобленный собак. С ними я не  мог  драться,
даже работая с макетами. Для меня, горожанина 90-х, каждая собака  -  друг
человека. Это  старые  люди  все  еще  содрогаются  при  словах  "немецкая
овчарка", но я вырос в другом мире.
     Ждали мы долго. Солнце уже зашло, тиун мог почивать и до  утра,  если
он не поздняя пташка... По двору ходили стражи,  широко  загребая  ногами,
расставив толстые мускулистые руки. Разговаривали и ржали чересчур громко,
показывая не только зубы, но и десны. Шрамы обезображивали почти  каждого.
Впрочем, здесь наверняка считают,  что  шрамы  украшают,  как  и  нарочито
грубоватые манеры, гогот вместо смеха, наглые взгляды, которыми  окидывают
каждого  незнакомого...  Здесь  это  признаки  мужества,  здесь  настоящие
мужчины. А лучшие из настоящих мужчин, естественно, носят  мечи  и  служат
воинами.
     Тиун вышел,  когда  начало  смеркаться.  Это  был  дородный  мужчина,
холеный и величавый. На груди у него  висела  серебряная  гривна.  На  нем
сверкало украшениями дорогое платье, однако и у тиуна на поясе висел  меч.
Короткий, легкий, с узким лезвием, но все же меч, не кинжал.
     - Ко мне? - спросил он.
     Мы встали, Тверд заговорил:
     - Мудрый тиун великого и достославного  князя  Святохолма!  Я  бывший
десятник войска Салтовского. Ныне живу охотой и жду зова воевод на  ратный
труд. В нашу деревню явился этот волхв из  чужих  земель,  и  я,  радея  о
племени нашем, тут же повел его к тебе.
     Тиун перевел взгляд на меня:
     - Ты волхв?
     В его голосе было явное недоверие. Я ответил уклончиво:
     - У каждого народа мы называемся иначе:  жрецы,  священники,  шаманы,
ведуны, муллы... Все мы отличаемся друг  от  друга.  У  нас  вместо  касты
волхвов есть мы, естествоиспытатели.
     Тиун слушал рассеянно. Его пальцы перебирали золотую цепь на поясе.
     - Говоришь складно, - обронил он. - Откуда прибыл?
     - Очень издалека, - ответил я медленно. - Я даже  не  знаю,  в  какой
стороне наша страна. Мы  пробовали  новое  заклинание,  если  пользоваться
вашими терминами, и вот оно забросило меня сюда... Я прошу доставить  меня
к вашим верховным волхвам. Вдруг им удастся отправить меня назад?  Сам  не
могу, я младший волхв, больших тайн я не ведаю.
     Глаза тиуна заблестели интересом:
     - Уж не выпал ли ты из тучи,  что  пронеслась  вчера?  Гремело,  град
пошел вдруг, никто ни ждал...
     - Нет, - ответил я поспешно, предвосхищая обвинение в ущербе посевам,
- заклинания наших волхвов никому не вредят.
     Взгляд тиуна стал презрительным... Такими словами я не прибавил  себе
уважения. В этом мире со слабыми не считаются.
     - Ждите, - велел он отрывисто. - Поразмыслю, решу.
     Мы снова вернулись к колодцу. Отсюда был виден и задний двор, куда  в
это время гридни выносили широкие лавки... Я решил, что готовится вечерняя
пирушка, но тут пришли мужики, легли на лавки, а гридни принялись деловито
стегать их батогами. Те из мужиков, которым не  хватило  лавок,  терпеливо
ждали очереди. Все шло так обыденно,  что  я  некоторое  время  следил  за
происходящим, не осознав всего ужаса  и  нелепости  происходящего.  Мужики
лежали покорно, задрав рубахи и свесив  головы.  Некоторые  даже  острили,
переговаривались с друзьями и экзекуторами,  но  я  слышал  только  резкий
свист батогов. Кожа лопалась под ударами, во все стороны летели  пурпурные
капли. У ближайшего ко мне мужика спина уже  превратилась  в  ярко-красное
месиво, кровь текла на лавку и капала на землю, но гридни так же  деловито
продолжали работу, останавливаясь только на миг,  чтобы  смахнуть  пот  со
лба.
     Когда порка закончилась, только один слез с  лавки  бодро.  Остальные
шатались, поддерживали друг друга, натужно шутили. Один  встать  не  смог,
его спихнули на землю. Лавки не убирали, мужики уходили со двора  гурьбой,
завязав очкурами портки, рубахи не  одевали.  За  воротами  их  уже  ждали
причитающие бабы. Мужики вышли к ним, расправляя плечи, им-де нипочем.
     Я чувствовал холод во всем теле. Сердце  словно  бы  вовсе  перестало
биться. А Тверд только покосился,  отвернулся  равнодушно.  Он  успевал  с
недоимками. Или с бывшего десятника войска Салтовского налогов не брали.


     Рано утром с подорожной грамотой от тиуна  мы  двинулись  на  главную
дорогу. Тропинка шла через лес, но вскоре вывела на широкий  тракт,  почти
прямой, вытоптанный и выбитый множеством ног и колесами телег.
     В какой-то миг  мне  послышался  странный  звук,  от  которого  кровь
бросилась  в  голову.  Механический  звук,  напоминавший  прежде  всего  о
детстве, потому что я жил вблизи  Южного  вокзала,  к  голосам  паровозных
гудков привык с пеленок. Потом их  стало  меньше,  а  теперь  там  носятся
быстрые электровозы...
     Через час мы вышли на просеку.  Посреди  просеки  тянулась  невысокая
насыпь, поверх которой было  уложено  железнодорожное  полотно.  По  краям
насыпи, как и положено, тянулись глубокие канавы для отвода воды во  время
дождей.
     Не веря глазам, я  опередил  Тверда,  взбежал  по  насыпи.  Настоящие
шпалы, старые  и  промасленные,  рельсы  прижаты  накладками,  те  прибиты
гостовскими костылями. Рельсы тоже привычной формы. Похоже,  ширина  колеи
тоже уложится в наш ГОСТ!
     - Нам влево, - сказал Тверд буднично, догоняя меня  ровным  шагом.  -
Там корчма, где собирается народ. Там же останавливается потяг.
     - Ты знал об этой дороге? - спросил я потрясенно.
     Он удивился:
     - А кто не знает? На войну с хазарами как ехать? Пехом месяц  топать!
А тут раз-два и целое войско перебрасывается из воеводства  в  воеводство!
По этой  дороге  ехал  на  войну  с  печенегами,  с  аварами...  Потом  от
ушкуйников  боронил,  норовили  рельсы  растащить...  По  этой  же   линии
возвращался, когда кончилась великая война с Карфагеном...
     - Вы воевали с Карфагеном? - удивился я.
     Тверд засмеялся, показал желтые крепкие зубы:
     - Мы?.. Киевская держава от Карфагена далековато, нам делить  нечего.
Но вот у Рима руки загребущие,  а  мы  -  союзники...  Нет-нет,  настоящие
союзники, не данники. Рим покоренных зовет друзьями  и  союзниками,  чтобы
тем не так позорно было, но мы истребили в наших лесах с  десяток  римских
легионов, а Рим сильных уважает. Впрочем, кто не уважает крепкий кулак?
     Просека была прямая, как стрела. Похоже, римские инженеры поработали.
Или местные умельцы по римским чертежам. Немножко чужим веет  от  железной
дороги: наши розмыслы, так в старину звали инженеров, построили  бы  более
красочную. Наша дорога взбегала бы на холмы, ныряла в низины,  петляла  по
красивым местам... Здесь же холодный расчет гаек и  железа,  холмы  срыты,
дорога спрямлена для экономии времени и топлива!
     Рельсы привели к станции. Это было деревянное строение. Перрона  нет,
но на утоптанной земле множество широких лавок, на которых сидят  и  лежат
люди. Под навесом тоже стояли лавки. Здесь чище, лавки с резными спинками.
Чуть дальше виднелась харчевня, тоже  разделенная  на  две,  даже  на  три
части. В самой просторной  части  толпились  люди,  оттуда  несло  брагой,
перепревшей кашей, во втором отделении шумно  пировали  заморскими  винами
княжьи дружинники, за отдельным столом  чинно  веселились  хмельным  медом
купцы. Третье отделение оставалось пустым.  Кто  там  смеет  находится,  я
спросить не решился.
     Мы с Твердом сели на горку шпал. Тверд  развязал  узелок,  сунул  мне
ломоть ржаного хлеба и кусок жареного мяса. В молчании мы подкрепили силы.
Я посматривал по  сторонам,  запечатлевая  в  памяти  особенности  одежды,
поведения, обрывки  разговоров.  Пожалуй,  я  поспешил,  решив,  что  меня
забросили на тысячи лет назад.
     Перекрывая все звуки, донесся оглушительный  свисток  приближающегося
поезда. Вскоре он вынырнул из-за деревьев,  и  я  чуть  не  ахнул,  увидев
огромный  мощный  паровоз.  Не  толстячка   моего   детства,   а   паровоз
сегодняшнего  дня,  каким  он  был  бы,  если   бы   не   уступил   дорогу
электровозам... Вагоны отличались меньше,  разве  что  бросалось  в  глаза
разделение на четыре  группы:  шикарный  вагон,  три  чуть  попроще,  пять
обычных, остальные те, которые у  нас  называли  "телятниками".  Во  время
войны, когда вагонов не хватало, в таких отправляли на фронт солдат.
     Когда  поезд,  называемый  здесь  потягом,  остановился,  первыми  со
ступеней спрыгнули, гремя доспехами, крепкие воины с мечами наголо.  Народ
галдел, рвался в вагоны, но с бравыми проводниками держался почтительно.
     Мы заспешили к  своему  вагону.  Стоянка,  предупредил  Тверд,  очень
короткая. Из вагонов уже выбирались пассажиры, тащили вещи. Возле  каждого
вагона напряженно бдило двое проводников - одни  с  мечом  наголо,  второй
взимал плату.
     Наш вагон  оказался  "телятником".  Подорожная,  объяснил  Тверд,  не
высокого ранга, только и того, что  дает  бесплатный  проезд,  прокорм  по
низшему разряду и две постели на чердаке.
     Проводник хмуро повертел подорожную, спросил подозрительно:
     - По какому делу?
     - По важному, - огрызнулся Тверд, теряя терпение, настолько часто нам
задавали этот вопрос.
     -  Гм...  ладно.  Вагоны  полны  ратниками.  Солдатня,  чего  с   них
возьмешь... Едут на войну, не все вернутся. Потому  куражатся,  никого  не
страшатся. По дороге  разносят  все  на  станциях...  На  прошлой  станции
растащили винный склад, теперь немного угомонились. Надолго ли?
     Тверд просветлел, засуетился:
     - Так что же мы стоим?.. Это же хорошо, что  ратники!  Я  соскучился,
давно не общался с настоящими парнями. И вино, надеюсь, не все вылакали.
     Он нетерпеливо подсадил меня в вагон, быстро вскарабкался  следом.  В
вагоне когда-то были деревянные нары, но настоящие парни половину разнесли
в щепу. Им явно потребовалось свободное пространство. Вряд ли для диспутов
о защите окружающей среды. Несмотря на раскрытые  двери,  в  вагоне  стоял
спертый запах вина, браги,  немытых  тел.  Ратники  лежали  на  нарах,  но
большинство расположилось на полу. Лежали и сидели, кто-то вяло играл  сам
с собой в кости, почти все были в стельку пьяными.
     - Мой мир, - сказал Тверд довольно. - Настоящие парни!
     Я потихоньку выбрал свободное местечко под стеной. Тверд обратился  к
ратнику, что играл с собой в кости:
     - Куда направляетесь, дружище?
     Тот поднял воспаленные глаза, оглядел Тверда, сплюнул ему под ноги:
     - Сыграем?
     - В другой раз, - ответил Тверд, не смущаясь недружественным  приемом
или просто не замечал такой мелочи. - До Киева доедем вместе?
     Лицо  ратника  скривилось,  то  ли  от  мук  похмелья,   то   ли   от
пренебрежения разговором с простым смердом, не  имеющим  чести  воевать  и
быть убитым, каким сейчас выглядел Тверд.
     -  Это  военная  тайна...  А  вдруг,  ты   лазутчик?   Ждешь,   когда
проговорюсь, что прем на войну со стратигом Исхолом, что нас полворона,  а
на вооружении, не считая  мечей  и  копий,  триста  автоматов,  двенадцать
пулеметов и две шестиствольные ракетные установки?
     Я подпрыгнул, а ратник уже ржал во всю  глотку,  довольный  бородатой
остротой.
     Мои глаза привыкли к  полумраку.  В  темном  углу  вагона  проступили
очертания двух легких ракетных установок, какие создал генерал Засядько  в
1815 году. Они несли боевые и зажигательные ракеты на три версты,  и  были
приняты  на  вооружение   русской   армии,   с   успехом   применялись   в
русско-турецкой войне 1828-1829 гг., генералом Ермоловым на Кавказе...  Их
потеснило только появление нарезного оружия, и то ненадолго. Там же в углу
блестели медными боками длинные снаряды.  Цилиндры,  тщательно  выточенные
шесты для стабилизации полета... В какой год я попал?
     Вагон  дернулся,  мимо  раскрытой  двери  поплыла  станция.   Паровоз
загудел, набирая скорость. В вагон ворвался свежий воздух, и,  чем  скорее
несся поезд, тем быстрее выветривался застоявшийся запах грязи и нечистот.
     Я подошел к раскрытой двери, облокотился на перекладину. Толстый брус
отполирован множеством рук: локтей, ладоней, я долго стоял так,  глядя  на
проносившиеся  мимо  островки  деревьев,  поля,  далекие  деревни,  мелкие
речушки...
     Тверд перебудил многих, отыскивая однополчан, из  его  угла  слышался
гогот, звучные шлепки  по  спинам.  Что  не  любил  я  в  армии,  так  это
нарочитую, просто показную, грубость.  Даже  закомплексованные  интели,  к
которым я относил  себя,  в  армии  стыдливо  прятали  врожденную  и  плюс
приобретенную  интеллигентность,  начинали  искусственно  смеяться  грубым
шуткам, сквернословили, о  женщинах  начинали  говорить  так,  как  раньше
никогда бы себе не позволили даже в мыслях. Может быть, готовясь  к  таким
недобрым делам, как убийство себе подобных, иначе нельзя, но хотелось  бы,
чтобы даже в таких вынужденных делах было подостойнее и попристойнее.
     В вагоне висела ругань, иногда вспыхивали потасовки. Не  всегда  спор
решали кулаки. Когда есть оружие, всегда хочется его  использовать.  Возле
огнестрельного оружия ели и  спали  сотники,  но  острые  мечи  имелись  у
каждого. Здесь любой умел пользоваться разящей сталью, и  у  всякого  меча
рукоять удобно подогнана по ладони хозяина.
     Иногда двобойцев успевали  разнять,  иногда  не  успевали.  В  вагоне
слишком тесно,  скученность  повышает  раздражительность,  а  здесь  ехали
настоящие мужчины, которые лучше работают острыми  мечами,  чем  языком...
Шла естественная убыль,  а  жалование  отцы-командиры  наверняка  получили
вперед на каждого, зато выплачивать научились у римлян после битвы...


     Поезд двигался все-таки медленно, подолгу стоял на разъездах,  ожидая
встречного. На станциях мы вместе с ратниками выбегали за кипятком, иногда
успевали перекусить в корчме, прежде, чем ее разнесут разгулявшиеся парни,
дважды купались в озерцах.
     Однажды поезд остановился возле небольшого  поля.  Прошел  слух,  что
здесь живут упрямые радимичи. Те самые, что отказались платить дань князю.
     Ратники с гиком вытоптали пшеничное поле, срубили яблони, десятка два
тут же  рысью  поспешили  в  лесок,  за  которым,  по  слухам,  скрывалась
деревушка. Воевода дал  потешиться  на  поле,  потом  вместе  с  сотниками
пинками и ударами мечей плашмя загоняли гуляк по вагонам. Все было  готово
к отправлению, наконец из леса вынырнул отряд налетчиков. Они гнали коров,
коз, тащили в мешках поросят, гусей,  несли  связки  отчаянно  кудахтающих
кур. У многих свисали окровавленные мечи, в глаза бросались красные  пятна
на одежде. Двое сильно хромали, голова вожака была обвязана  окровавленной
тряпкой.
     Чем дальше к югу,  тем  станции  становились  просторнее.  В  вагонах
среднего класса народ успевал смениться несколько раз, в телятниках же все
чаще вспыхивали короткие жестокие драки.
     У  раскрытых   дверей   всегда   кто-нибудь   торчал,   наблюдая   за
проносящимися станциями. Тверд еще не мог вдоволь наобщаться с  настоящими
мужчинами, я чаще сидел у двери,  свесив  ноги  из  вагона.  Однажды  меня
разбудил веселый вопль:
     - Киев! Вижу Киев!
     Все бросились к дверям. Если бы не брус, половина  народу  вывалилась
бы, стремясь поскорее увидеть столицу Киевской империи.  Паровоз  дал  три
длинных гудка.
     Далеко-далеко блестели золотом крыши дворцов.  Киев  располагался  на
семи холмах, но за пару тысячелетий разросся так, что теперь  там  остался
только старый центр, а каждое последующее столетие наращивало новое кольцо
зданий. Правда, архитектура, судя по всему, здесь не  менялась,  просто  в
центре сосредоточилась  правящая  знать,  и  вокруг  сказочно  прекрасного
княжеского дворца высились здания одно другого краше...
     На крутом берегу над Днепром  возвышался  над  миром  колоссальнейший
каменный столб. Целая гора, обтесанная  в  один-единственный  обелиск,  на
вершине которого свирепо смотрело на подъезжающий поезд огромное  яростное
лицо. Перун,  самый  молодой  из  славянских  богов,  покровитель  воинов,
истребитель врагов, бог настоящих мужчин!
     Я невольно передернул плечами. Показалось,  что  нещадное  лицо  бога
повернулось ко мне. Высечено грубо,  словно  двумя-тремя  ударами  топора.
Нашлись мастера ювелирной работы - вон какая резьба на стенах  дворцов!  -
но  разве  бог  войны  и  настоящих  мужчин  позволит  себе   изнеженность
затейливой работы?
     Поезд споро катил через пригород.  Дома  здесь  поднимались  простые,
скорее похожие на казармы, хотя гордо крышами задевали  тучи.  Улицы  тоже
бедные, проложенные с минимумом индустриальных затрат...
     Потом  замелькали  дома  пониже,   зато   кирпичные,   толстостенные,
выстроенные с выдумкой, каждый дом иначе, чем соседний. Зелени  больше,  в
нижних этажах - лавки, прачечные, магазины.
     Центр ошеломлял. Дворец за дворцом! Здания  располагались  в  глубине
дворов, но из поезда, проносящегося по насыпи, я успевал  схватить  глазом
белоснежные  колонны,  мраморные  ступени,  богато   отделанные   цветными
изразцами стены.  Били  фонтаны,  на  деревьях  сидели  павлины,  попугаи,
фазаны... Несколько раз я замечал дворцы из дерева. Явно особый  дикарский
шик, такое чудо из дерева обойдется дороже ансамбля из белого мрамора.
     Поезд остановился опять же в пригороде, краем  задев  "чистую"  часть
города. Перрон оказался по обе стороны, и  ратники,  не  дожидаясь  полной
остановки, спрыгивали на ходу, бежали к  харчевне,  у  входа  которой  уже
стояли крепкие угрюмые молодцы с  автоматами  наизготовку.  Власти  знали,
чего ждать от едущих на войну, и недвусмысленно дали понять,  что  порядок
поддержать сумеют.
     Вдоль вагонов пробежал старшой, крича во всю глотку:
     - Стоим полчаса! Нужные места в  правом  здании,  харчевня  в  левом,
базар прямо через улицу!
     Тверд весело оскалился мне, потряс кулаками:
     - Слава!.. Ни разу еще не был в Киеве. Все  проездом  да  проездом...
Спасибо тебе, Юрай!
     - За что?
     - Благодаря тебе я здесь. Будет что рассказать дома...
     Дежурный по вокзалу указал дорогу к княжескому дворцу,  и  мы  оба  с
трепетом вступили в город.
     Военный патруль дважды проверял нашу  подорожную  грамоту.  Проверяли
профессионально: один читал, другой держал нас на прицеле. Ходили по двое,
на широких поясах позвякивали короткие мечи, но  один  из  стражей  всегда
держал  в  открытой  кобуре  пистолет  знакомой  модификации,  который   в
считанные секунды легко раздернуть в ручной пулемет.
     Княжеский дворец высился в самом центре города. Массивный,  сложенный
из циклопических глыб, мрачный, он давил, от него веяло ощущением недоброй
силы. Как и другие дворцы, он тоже находился  в  глубине  сада,  а  сад  и
обширный двор были обнесены высоченным металлическим забором в  три-четыре
человеческих роста.
     Улица  показалась  непривычно  тихой,  пустынной.  Ни  магазинов,  ни
лавочек, почти  нет  прохожих.  Возле  главных  ворот  княжеских  владений
взад-вперед дружно топают парами гридни.  Парни  на  подбор,  рослые,  как
сказочные богатыри,  молодцеватые,  закованные  в  блестящие  доспехи.  На
шлемах желто-голубые еловцы, высокие забрала, панцири  сверкают  так,  что
глазам больно. Декорация декорацией, но  я  сам  одевал  пуленепробиваемые
жилеты, а наш инструктор лишнего патрона не давал взять..
     Нас встретили цепкими, оценивающими взглядами. Краем глаза я заметил,
что во дворе на ступеньках дворца сидят еще пятеро крепких ребят,  любовно
держа в руках боевые  топоры.  Видимо,  настоящие  мужчины  без  холодного
оружия здесь никуда. Оно украшение,  гордость,  хобби,  атрибут  мужества.
Впрочем, даже в моем мире, который вроде  бы  малость  поумнее,  разве  не
ходят вполне взрослые, зачастую уже седые с кортиками, парни в беретах - с
финскими ножами в чехлах, а дети гор - с гигантскими кинжалами?
     - К кому? - спросил один из настоящих парней.
     У Тверда, по-видимому, уже язык заболел отвечать на этот  вопрос.  Он
протянул грамоту. Гридень быстро пробежал ее  глазами,  отступил  на  шаг.
Второй страж быстро ощупал наши карманы, одежду,  не  пропустив  ни  одной
складки, ни одного шва.
     - Можете идти, - сказал он коротко.
     Первый отпер незаметную калитку в воротах. Пока мы  шли  через  двор,
стража  на  ступеньках  с  интересом  наблюдала  за  нами.  Когда  до  них
оставалось несколько шагов, один бросил отчетливо:
     - Стоять на месте!
     Двое поднялись,  подошли  вразвалку,  растопыря  руки,  словно  бугры
мускулов не давали им прижаться  к  бокам.  Впрочем,  этим  в  самом  деле
мешали. Один ловко выдернул меч из ножен Тверда:
     - Эту кочергу получишь, когда пойдешь обратно!
     Второй хохотнул, сказал многозначительно:
     - Если вернешься...
     Он провел нас в просторный вестибюль здания. Там было  прохладно,  на
лавке под стеной сидело в небрежных позах еще пятеро настоящих парней. Все
в полном боевом, только забрала подняты. Вооружены длинными мечами,  кроме
того двое из них с копьями, трое с арбалетами.
     Наш страж звякнул мечом, с лавки поднялись сразу трое. Они повели нас
вверх по лестнице. На каждом этаже нас встречали стражи выше ростом и шире
в плечах и всякий раз свирепее на вид.
     Тверд пробормотал вполголоса:
     - Князь живет на верхотуре?
     - Наверное, - предположил я.  -  В  пентхаузе.  Так  удобнее,  модно,
респектабельно.
     - И всякий раз карабкается на крышу?
     - Тут лифт, - сказал я, указывая на зарешеченную шахту. - Это нам  не
по чину, да чтобы лифт не портили. Или по ритуалу.
     - Ну даешь! - усомнился Тверд. - Слов таких отродясь не слыхивал. Что
такое лифт?
     Страж молча поднял кулак ему под нос, и Тверд сразу понял, что  такое
лифт и многое другое. Мы поднялись на  пятый  этаж.  Широкий  коридор  был
заставлен огромными статуями воинов, героев, и через каждые три  шага  под
стеной стояли, как изваяния, самые огромные воины,  каких  мне  когда-либо
приходилось видеть.
     Нас обыскали еще раз и велели ждать. Напротив скамьи, где мы  сидели,
была огромная дверь, покрытая украшениями из золота. За дверью было  тихо,
но стража здесь держалась в полной боевой.
     Мы сидели молча. Тверд тоже знал, что стены имеют уши,  даже  лицо  у
него стало торжественное. Впрочем, похоже, что он в самом деле  благоговел
в княжеских покоях.
     Неожиданно дверь распахнулась. Огромного роста воин в  кольчуге,  при
мече, но без шлема, вырос на пороге:
     - Заходите!
     Мы вошли, дверь за  нами  неслышно  захлопнулась.  Страж  в  кольчуге
остался в коридоре.  В  огромном  зале,  богатом  и  увешанном  картинами,
беседовали  у  камина  в  низких  креслах   двое   мужчин.   Черноволосый,
крепкоплечий, с ястребиным лицом и злыми глазами - несомненно князь, - ибо
второй сидит в белом балахоне, длинные седые волосы  перехвачены  обручем,
сандалии надеты на босу ногу. Ясно, как день - волхв! У служителей  культа
много общих признаков.
     Они прервали разговор, повернули к нам лица.  Князь  поинтересовался,
не вставая:
     - Что привело ко мне?
     Грамоту он, не читая, передал волхву. Тот изучал ее долго,  время  от
времени бросал на меня острые взгляды.  Возвращая  бумагу  князю,  спросил
меня неожиданно:
     - Чем докажешь, что прибыл издалека?
     Я ответил с некоторым затруднением. Вещественных доказательств у меня
не было, а комбинезон из синтетики, судя по всему, тут умели делать тоже.
     - Спрашивайте. Если я чужак, то знаю о дальних  странах  больше,  чем
ваши жители.
     Князь хмыкнул:
     - Но как проверить твои басни?
     - Есть знания, - ответил я, -  которые  простому  народу  неизвестны.
Неведомы, то есть. Тайные, оккультные, эзотерические...  Известные  только
посвященным. А в нашем мире они могут быть не тайными.
     - Ты волхв?
     - Не совсем. Но близок к этой профессии.
     Волхв сказал медленно, не спуская с меня пристального взгляда:
     - Ответь, в какую пещеру солнце закатывается на ночь?
     Я ответил очень осторожно:
     - Прости, великий мудрец, если я задену религиозные  чувства.  Чужаки
могут нарушить какой-то запрет нечаянно!.. У  нас  даже  дети  знают,  что
Солнце - ближайшая к нам звезда, вокруг нее носятся планеты. Одна из них -
Земля. Она во много раз меньше Солнца.
     Волхв, не удивившись, спросил спокойно:
     - А сколько верст от Солнца до Земли?
     Я перевел дух, голова еще цела, в затруднении развел руками:
     - Прости, мудрый... Я был нерадивым учеником.  Только  и  помню,  что
свет от Солнца идет к Земле восемь минут. Правда,  можно  высчитать!  Свет
проходит в секунду триста тысяч километров...
     - Точно? - переспросил волхв.
     Я спохватился, учуяв ловушку:
     - Прости, круглые цифры всегда врут. На самом деле, 299769 плюс-минус
четыре километра в секунду...
     - Что такое километр?
     - Это... гм... наша верста. Она поменьше, но мы,  если  хочешь  можем
сейчас сравнить и высчитать...
     Тверд  смотрел  на  меня,  выпучив   глаза.   Князь   заинтересовался
разговором, хотя явно для него он всего лишь помесь тарабарщины с  тайными
знаниями, привилегией избранных. Волхв бросил на него взгляд искоса, умолк
на миг, затем сказал мне медленно:
     - Мы побеседуем  позже.  Отдыхай  со  спутником,  а  вечером  я  тебя
призову. Побеседуем... А твоего друга можно оставить при княжьей  дружине.
Он поступил мудро, что тут же привез тебя перед светлы очи князя.
     Мы отступили на шаг. Тверд польщено оглянулся, рот его расплывался до
ушей. Я ощутил мурашки страха по всему телу. К  Тверду  настолько  привык,
что без него сразу почувствовал себя слабым и беспомощным.
     - Нельзя ли Тверда оставить пока со мной? Он уже выручал меня,  знает
местные обычаи.
     Волхв недовольно нахмурился, но князь рассмеялся:
     - Ты в чьем войске служил, десятник? В  Салтовском?  Да,  не  все  из
молодежи  знают,  что  в  битве  с  ханом  Кучугуром  только  салтовцы  не
разбежались и тем самым спасли меня от  позора...  От  салтовцев  осталась
меньше трети, но победу они вырвали!
     Тверд помрачнел, голос его стал глуше:
     - Много наших полегло. Даже славный воевода Звенко погиб.
     - Он был моим другом, - кивнул князь. Его голос тоже стал  печальным.
- В том ваша честь, смерды, что без воеводы, без лучших людей вы  устояли,
не  разбежались,  как  овцы,  а  одолели  врага!..  Оставайся   пока   при
чужестранце. Потом возьму тебя к  себе.  Сразу  старшим  дружинником!  Мне
нужны надежные люди.
     Отворилась дверь, на пороге возник все  тот  же  настоящий  парень  в
кольчуге. Мы вышли, Тверд сиял. Пока нас вели по коридорам в нашу комнату,
он даже мурлыкал военную песенку о славных казаках, о  походах,  о  верном
конике и остром мече.  Наконец-то  вырвался  из  своего  медвежьего  угла!
Старший дружинник  -  это  маленький  феодал.  У  него  свой  джура,  т.е.
оруженосец, знатные доспехи, мечи  и  стрелы  из  лучшей  стали,  солидное
жалование на прокорм, своя челядь. Это уже положение!


     Поздно вечером я снова предстал пред светлы очи волхва. Хотя нет, это
у князя светлы очи, а у волхва - мудры. У этого тоже были бы  мудры,  если
бы не оказались так хитры.
     - Начнем сначала, - сказал он, велев мне сесть  напротив.  -  Или  ты
волхв высших посвящений, или же... что дико и нелепо...  в  твоем  племени
знания не держат в великой тайне!
     - Не держат, - подтвердил я. - Да и как утаишь?
     Волхв презрительно усмехнулся:
     - Будто кто-то рвется к знаниям! Рвутся к благам, которые  они  дают.
Но знания могут быть опасными, если попадают в руки дураков  или  злодеев.
Знания легко держать в тайне! Труднее держать в тайне сплетни, слухи... Во
всяком случае, мне уже ясно, что ты чужак. Теперь надо  вытрясти  из  тебя
сведения о тех странах.
     Я ответил, взвешивая слова,  потому  что  мне  очень  не  понравилась
зловещая нотка в его голосе:
     - Мы сохраним время, если я буду знать о вашем мире  немного  больше.
Что именно вам неизвестно?
     Волхв несколько мгновений изучал мое лицо. Потом его губы дрогнули  в
жесткой усмешке:
     - Если ты лазутчик, все равно нам таиться поздно. Ты уже  узнал  все,
что тебя интересовало. Так что слушай.
     Рассказчиком волхв был великолепным. Говорил  образно,  эффектно.  Он
был великим, верховным волхвом, так что выступать умел и перед массами,  и
перед отдельными личностями. Дважды нам приносили охлажденный сок клюквы с
медом. Когда подкрались сумерки, зажгли цветные свечи с  полено  толщиной,
хотя я краем глаза заметил под потолком прозаические электролампочки.
     Вдыхая аромат воска, благовоний, я потрясенно слушал о мире,  который
практически ничем не отличался от нашего! Здесь тоже есть огромные города,
метро, автомагистрали, трансконтинентальные  железные  дороги,  а  моря  и
океаны бороздят танкеры, лайнеры,  китобойные  флотилии.  Правда,  киты  и
дельфины под защитой закона, но малый  отстрел  идет...  В  воздухе  снуют
самолеты. Более того, уже существуют поселения ссыльных рабов  на  Венере,
Марсе  и  Меркурии!  Месяц  тому  назад  отправлена   первая   межзвездная
экспедиция!!!
     - Я едва могу говорить, - признался я. - Это чудо... У нас мир  почти
таков же, но все же я из другой страны. Вы можете произвести анализ  моего
языка, одежды, я готов спеть песни, которые у вас не слыхивали...  Не  мог
же я сам их сочинить? Прочту наизусть много стихов. Даже рад, что в  школе
заставляли учить наизусть. Вспомню музыку, я не могу быть еще и гениальным
композитором. Расскажу о различных философских учениях...
     - Эти пустяки оставим на потом, - отмахнулся волхв  небрежно.  -  Нас
интересует совсем другое. Неужели ты настолько наивен?


     Я потерял счет времени, сколько провел в  камере  пыток.  Связанного,
меня повесили за руки на крюк, вливали в рот ядовитые  настои  трав.  Язык
развязывался, в полубреду я отвечал  на  вопросы,  рассказывал,  объяснял,
снова   отвечал...   Возле   меня   неотложно   дежурили    три    волхва.
Звукозаписывающая  аппаратура   фиксировала   каждое   слово,   а   волхвы
всматривались  в  мое  лицо,  в  глаза,   анализировали   движение   мышц,
подергивание кожи. Я был опутан датчиками, на экране ЭВМ бешено  дергались
ломанные линии, но волхвы, судя по всему, в них разбирались.
     Мое  словоблудие  оказалось  недостаточным.  К  тому  же  сочли,  как
выяснилось потом, что поставлен гипноблок,  и  мой  ранг  лазутчика  сразу
повысился. Жрецы-техники ушли,  взамен  явился,  как  я  решил,  настоящий
палач. Привязав к столбу, меня снова накачивали ядами. Теперь химическими.
Дикая боль выворачивала внутренности, разбухшее сердце стояло  в  горле...
Но дозы были подобраны так, что сознание я почти не терял. Что  я  кричал,
что говорил - не помню. Знаю зато  твердо:  хотел  бы  что-то  утаить,  не
вырвали бы. Сам открыл в себе упрямство интеллигента, которое  не  сломить
примитивной физической болью.
     Без пыток прошел только один день. Я решил, что пришел конец  пыткам,
но только теперь попал к настоящему мастеру заплечных дел. Меня  отволокли
в  другую  комнату,  где  я  увидел  дыбу,  "испанские  сапоги",  горн   с
раскаленными железными прутьями...
     Когда я висел на дыбе, явился  неожиданно  верховный  волхв.  Младшие
суетливо посадили его в кресло. Волхв движением  бровей  услал  их  прочь,
оставив палача, тупое животное, которое вряд ли вообще могло говорить.
     - Что скажешь теперь? - спросил волхв мирно.
     Я боролся с темнотой, которая гасила  сознание.  Мой  голос  упал  до
шепота:
     - Оказывается, ты редкостный дурак... Не знать таких вещей!
     - Чего я не знаю? - заинтересованно оживился он.
     - Самого главного... Или у  вас  этого  нет?  Это  вон  его,  палача,
пытками можно заставить признаться даже в том, чего он не понимает... Твои
пыточные приемы рассчитаны на животных, а я человек...  Или  тебе  еще  не
встречались люди? Или тут все ломаются перед болью? Или у  вас,  животных,
ничего нет дороже, кроме тела? Дурак ты, а еще волхв! Не  понимаешь...  Не
по разуму... Нет, разум тут ни при чем... Тебе не понять... ты  сам  всего
лишь животное... пусть разумное, но животное...
     Последние слова я едва шептал. Чернота сомкнулась над моей головой.


     Когда мне удалось разомкнуть воспаленные веки,  я  обнаружил  себя  в
чистой белой комнате. Я лежал в просторной мягкой  постели,  на  мне  было
легкое одеяло из пуха. В воздухе сильно пахло травами. Я  чувствовал  себя
слабым, но боли не было. Справа на придвинутом столе  играла  в  солнечных
лучах хрустальная ваза, доверху наполненная отборным виноградом. На  столе
громоздились сочные груши, яблоки, персики.
     Рядом со мной, не шевелясь, лежала девушка. Молоденькая,  миловидная,
хорошо сложенная. Видя, что я обнаружил ее, приподнялась с готовностью:
     - Что изволишь, господин мой?
     -  Оденься,  -  велел  я  шепотом,  потому  что  гортань   почти   не
повиновалась. - Ты кто?
     - Твоя рабыня, господин.
     - Как зовут?
     - Илона, господин.
     - Илона, меня зовут Юраем. Господином не зови, я  не  господин  тебе.
Если это в моей власти, отпускаю тебя на волю. Если нет,  будь  рядом,  но
рабыней себя не чувствуй. В моей стране рабов нет.
     Она растерянно раскрыла рот:
     - Неужели ты из такой бедной страны, госпо... прости, Юрай?
     - Моя страна в сто миллиардов раз...  Хотя,  это  не  измерить...  Мы
богаче, теперь я понимаю, насколько богаче. Тебя зачем прислали?
     - Я должна  помочь  тебе  обрести  силу,  -  ответила  она  не  очень
уверенно.
     - Я ее  не  терял,  -  прошептал  я,  чувствуя  страшную  слабость  и
головокружение. - Я не терял. Зачем я понадобился?
     Она  наконец  выбралась  из  постели,  пошуршала  одеждой.  Когда  я,
преодолев головокружение, открыл глаза, Илона,  уже  одетая  стояла  возле
моего ложа. В ее протянутых ладонях были гроздья винограда:
     - Это восстанавливает силы, госпо... Прости, Юрай. Силы,  которые  ты
не терял. А тебя лечат, чтобы отправить в Рим. Верховный волхв сказал, что
у тебя стоит сверхмощный гипноблок. Здесь его не сумели  вскрыть,  зато  в
Риме настоящие мастера...
     Ее щебечущий голос еще звенел в моих  ушах,  но  черное  забытье  уже
затопило мозг. Свет померк.


     Выкарабкивался   я   несколько   дней.   Все   время   я   был    под
обезболивающими... Точнее,  это  было  даже  не  обезболивающее,  а  более
опасное, потому что вместо  боли  я  чувствовал  удовольствие,  когда  мне
вправляли  суставы  на  руках  и  ногах,  когда  отдирали  при   перевязке
пересохшие бинты.
     Часто бывал у моей постели расстроенный Тверд. Я был растроган,  видя
как он сокрушается. Кто я ему? Да и привык он к жестокости своего мира,  к
пренебрежению   человеком.   А   все-таки   навещает,   что-то   приносит.
Рассказывает воинские истории с жуткими подробностями, в  наивной  попытке
развлечь.
     Когда я немного окреп, вместе с Твердом  и  Илоной  меня  отвезли  на
вокзал.  На  обществе  Тверда  я  настоял,  угрожая  в  противном   случае
остановить себе сердце.  Верховный  волхв  согласился,  скрипя  зубами.  Я
доказал свою крепость, а  такой,  как  они  поняли,  в  самом  деле  может
заставить себя умереть по своей воле.
     На этот раз мы ехали  в  княжеском.  Половина  вагона  была  в  нашем
распоряжении, а стража располагалась в крайних купе с обеих сторон  вагон.
Тверд откровенно радовался, предвкушая рассказы  о  необычной  поездке,  о
роскоши княжьего вагона, Илона присматривалась  ко  мне,  не  в  состоянии
понять своей роли. Мне было не до того, чтобы читать лекции  о  равенстве.
Надо объяснять с нуля, а  я  еще  не  придумал,  как  спасти  свою  шкуру.
Духовное  раскрепощение  Илоны  подождет,  ей  пока  неплохо.  Главное   -
придумать, как миновать застенки Рима.
     Мне из вагона выходить запретили даже со стражей. Правда, ехали мы  в
самом деле по-княжески. В вагон доставляли  лучшие  фрукты,  лучшую  дичь,
несли  лукошки,  доверху  заполненные  земляникой,  черникой,   брусникой,
подносили жареных голубей, тетерок, глухарей, рябчиков, тащили только  что
пойманную севрюгу, стерлядь...
     Тверд и Илона выскакивали на каждой станции размяться на перроне. Они
все больше сдруживались. Илона держались поближе к Тверду, а у меня, когда
я видел их вместе, щемило сердце от жалости и недоброго предчувствия.
     Поезд мчался через ночь, через день, а я почти не  отходил  от  окна.
Боль меня не отпускала, но это была другая боль. Из  окна  я  часто  видел
просторные виселицы, поставленные на  самых  видных  местах.  Петель  было
много, они почти никогда не пустовали Чувствовалось в  таком  отношении  к
преступникам какая-то гордость. Словно  бы,  чем  больше  повешенных,  тем
крепче и чище княжество, тем жестче -  а  значит,  лучше!  -  законы,  тем
безопаснее законо... княжепослушным гражданам.
     Что за странный выверт в этом мире? Колоссальнейшее развитие науки  и
техники - планетные  колонии,  экспедиции  к  звездам,  о  чем  мы  только
мечтаем! - и гнусное рабство. Что тут произошло?
     Однажды Илона вскрикнула, указала пальчиком  на  окно.  Мы  проезжали
через небольшое селеньице. На площади перед  приземистым  зданием  торчали
отрубленные головы на длинных острых кольях.  По  обе  стороны  здания  на
заостренных столбах были насажены люди со связанными руками.
     - Пересекли  земли  савиров,  -  определил  Тверд  тоном  знатока.  -
Варвары!.. Чего с них взять. У нас честнее: голову на  плаху,  всего  один
удар... А на колья - нет. Разве что во время войны, когда все можно...
     - Но зачем даже во время войны? - вскрикнула Илона.
     Тверд снисходительно погладил ее по длинным  волосам.  Спохватившись,
отдернул ладонь, глядя на меня виновато.
     - На войне все можно, - ответил он, ухмыляясь. - Война - это пир  для
мужчин!  Полная  свобода!  Свобода  от  всего.  Некоторые  шуткари   такое
вытворяют со своими полонянками, обхохочешься. И во сне не привидится!
     Илона с негодованием отвернулась. Тверд развел руками,  посмотрел  на
меня. Я постучал пальцем по лбу. Тверд с удивлением поднял брови.  Видимо,
у них этого жеста не было. Или он  больше  уповал  на  мощь  рук,  чем  на
какие-то мозги.
     Чем дальше к  югу,  тем  больше  становилось  кольев  с  отрубленными
головами. У некоторых в зубах торчали курительные трубки. Я вспомнил,  что
в моем мире тоже шла борьба с курением: в допетровской России били  кнутом
и ссылали в Сибирь, в Турции рубили  головы  и  насаживали  с  курительной
трубкой на кол...
     Однажды Тверд позвал взглянуть  на  новое  зрелище.  Вдали  на  холме
виднелся деревянный крест. Мне показалось, что на нем распят человек.
     - Римские владения еще далеко, - сказал Тверд угрюмо,  -  но  римская
мода уже и сюда пролезла. Обезьянничают, подражают. А по-моему,  распинать
- подлое дело. Рубить голову - другое. Или уж, на худой конец, посадить на
кол. Все же как-то по-нашенски.
     Крест с казненными остался далеко позади, но  у  меня  он  еще  долго
стоял перед глазами, хотя я плотно стискивал веки.
     Поезд мчался,  останавливаясь  только  на  больших  станциях.  Кресты
встречались все чаще, наконец полностью вытеснили  колья.  Мы  въехали  во
владения Рима. До самого Рима еще далеко, но здесь жили покоренные народы,
здесь  стояли  римские  гарнизоны,   здесь   велось   знаменитое   римское
судопроизводство.
     Наконец кресты сменились сооружениями из двух столбов  в  виде  буквы
"Т", с которых свисали прибитые за раскинутые руки длинными гвоздями люди.
Иногда висело уже то, что оставалось от человека. На  перекладинах  сидели
толстые разжиревшие вороны. Здесь начиналась собственно  Римская  империя,
населенная чистокровными квиритами - гражданами Рима. А также ее рабами.
     Илона отвернулась, теперь она старалась сидеть к окну  спиной.  Когда
она пошла готовить брусничный отвар, Тверд сказал негромко и задумчиво:
     - Хорошая девка... Даже удивительно, что такая хорошая.
     - Почему? - не понял я.
     - Она же родилась рабыней, - объяснил он. - Воли  отроду  не  видела!
Вот и чудно, что в ней проклюнулось это... как его...
     Он в затруднении пошевелил пальцами, не в  силах  подобрать  название
расплывчатыми понятиями, которые так и не стали употребительными, не вошли
в ежедневную речь.
     А разве я не плавал в таких понятиях? Еще в школе  нам  стали  давать
больше математики за счет литературы, нас  пытались  воспитывать,  как  мы
острили, не историей и  литературой,  а  химией  и  математикой.  Я  своим
образованием доволен, кто из  горбатых  замечает  свой  горб  среди  толпы
горбунов? Но при общении со старыми интелями чувствуешь себя неловко...  У
этих монстров есть основательность, надежность, которой у нас нет, птенцов
модернизированной системы обучения.
     - А почему проклюнулось? - спросил я.
     - Догадываюсь, - ответил он угрюмо.
     - Вот так-то... Достаточно рабу побыть рядом со свободными...
     - Не всякому. - ответил он, поморщившись.  -  Хватает  холопьев,  что
сами уйдут в рабы, только бы самим не надо за жизнь биться.
     - Хватает, - ответил я нехотя, ибо вспомнил угодничающую дрянь своего
мира.
     А Тверд наблюдал из  окна  за  плотно  заселенной  Римской  империей,
раздувался от гордости, рассказывая, как киевляне истребили лучшие римские
армии. Рим - чудовищно силен,  здесь  еле-еле  избежали  поражения.  Слава
Перуну, родные леса помогли! А потом, пока Рим  не  опомнился,  из  темных
северных  лесов  вышли  несметные  войска  киевлян,  киян,  как  они  себя
называют, вторглись в пределы  римских  владений...  А  потом  еще  трижды
Киевское государство посылало новые войска, разоряло,  захватывало,  жгло,
отбирало ихние земли все больше и больше. Так что договор о  дружбе  -  не
фикция. К тому же он нам выгоден. Римляне - народ  инженеров,  строителей,
топографов, юристов, после заключения мира они повалили в киевские  земли,
начали строить знаменитые римские  дороги,  составлять  законы  на  основе
местных обычаев, а Киев посылал в ответ мед, воск, пеньку, а когда провели
железную дорогу - нефть, уголь, железную руду. Несколько раз отправлял  по
просьбе Рима войска на усмирение Карфагена, Нубии, Персии...
     В Риме много ученых из Киевской  державы.  Возможностей  там  больше,
утечка мозгов идет вовсю.  В  Киеве  есть  своя  академия  наук,  для  нее
закуплено лучшее оборудование, подарены десятки тысяч  рабов  и  множество
земель. Однако местные,  ратуя  за  развитие  собственной  науки,  все  же
стремятся в Рим: пока что дела там поставлены лучше.
     Тверд  с  удовольствием  рассказал,  что  в  Киевской  державе   даже
существовала смертная казнь за ношение римских доспехов,  римской  одежды,
за римские  духи.  Дружба  дружбой,  а  свой  язык  не  должен  забываться
восторженными дураками. Когда в Киев хлынули книги, одежда, доспехи -  все
с надписями на латинском, то дети зачастую узнавали латиницу  раньше,  чем
свои исконные черты и резы...  Потом  смертную  казнь  за  низкопоклонство
заменили битьем кнутом на площади, теперь же только выставляют обнаженными
у позорного столба.


     Дважды при въезде  в  Рим  поезд  останавливали  на  досмотр.  Бравые
центурионы, гремя мечами, быстро и умело переворошили багаж пассажиров. На
перроне сновали овчарки. Я решил, что вынюхивают контрабандные  наркотики,
но Тверд пояснил, презрительно  усмехаясь,  что  в  гнилом  Риме  вся  эта
гадость разрешена законом. Рим могуч, но  постепенно  его  место  занимает
Киев. Наш народ здоровее, наши  боги  воинственнее,  мы  любим  воевать  и
презираем наслаждения!
     Еще через полчаса поезд  подкатил  к  вокзалу.  До  остановки  мы  не
отходили от окон. Даже меня потрясла красота  и  великолепие  дворцов.  Я,
коренной москвич, никогда не видел в моей Москве таких дворцов. Не было их
и в древнем Киеве, "матери городов русских". Дворцы, храмы дома увеселения
- они вздымались все выше и становились все краше по мере того, как  поезд
приближался к центру города.
     Мы еще всматривались в  приближающийся  вокзал,  когда  двери  нашего
гигантского купе распахнулись.  Высокий  офицер,  командир  целого  отряда
центурионов, сказал вежливо, но очень твердо:
     - Мы прибыли. Прошу не оказывать сопротивления, мне  не  хотелось  бы
вас связывать.
     Честно говоря, я даже вспотел от волнения. Латинский язык  -  мертвый
язык науки и медицины. Я не был уверен, что пойму обыкновенных  римлян.  К
счастью, латинский язык - не английский с его кошмарами  чтения.  Здесь  -
без фокусов.
     - Мы не будем оказывать сопротивления, - ответил я, медленно подбирая
слова на латинском. - Мы уже далеко от родины.
     Офицер выслушал, кивнул. Он понял мою речь, произношению не удивился.
Какой варвар, даже просвещенный, говорит без ужасного акцента?
     Тверд хмыкнул, пошел к выходу,  гордо  вскинув  голову.  Я  пропустил
Илону вперед, чтобы она держалась между  нами.  Сзади  загремели  панцири,
стражи следовали тесной группкой.
     На перроне нас оглушил гам, крики. Разношерстный  народ  двигался  во
всех  направлениях,  наши  центурионы  прокладывали  дорогу  зуботычинами,
колотили встречных рукоятями мечей. Нас держали в  плотном  кольце.  Тверд
весело оскалился.  Бедняга  был  немножко  рад,  что  хоть  на  это  время
подпадает под статус заключенного, становится со мной на одну доску.


     Еще выходя  из  здания  вокзала,  мы  все  трое  удивились  множеству
праздношатающегося люда. Тверд знал понаслышке о  плебсе  с  его  девизом:
"Хлеба и зрелищ!",  теперь  увидел.  Среди  богато  одетых  людей  странно
выглядели иные с широкими медными  ошейниками,  на  которых  замысловатыми
буквами выгравировано имя и  адрес.  Некоторые  носили  золотые  ошейники.
Сперва я решил, что это дань моде,  потом  вспомнил,  что  некоторые  рабы
становились миллионерами, заводили собственных рабов,  и  что  рабы  рабов
назывались метеками.
     Когда мы вышли на городскую площадь,  офицер  начал  торопить,  часто
поглядывая на часы, вделанные в  стены  высотных  домов.  Было  жарко,  от
быстрой ходьбы даже взмокли.  Член  муниципалитета,  сопровождающий  отряд
центурионов,  расстегнул  рубашку,  и  мы  увидели  добротный  ошейник   с
затейливыми буквами. Ошейник был сделан любовно,  вручную.  Имя  оказалось
длинное, с предименем С. Рубашку сопровождающий носил без воротника, чтобы
все видели и завидовали, какому знатному человеку он принадлежит.
     Наконец офицер, который уже не мог заставить нас  двигаться  быстрее,
взмолился:
     - Друзья! Если поспешим, успеем к началу. Сейчас  начнется  финальный
матч на кубок! "Медведь" и "Сокол"!
     Центурионы охнули, инстинктивно рванулись вперед. Задние налетели  на
нас. Тверд первым сообразил, лицо его просияло:
     - Это сегодня? Я в этом проклятом поезде  счет  дням  потерял.  Целую
неделю выходит, ехали?
     Он уже почти бежал, обгоняя центурионов. Я  невольно  прибавил  шагу,
Илона догнала Тверда. Офицер заторопился, бешено жестикулируя:
     - Нам еще повезло, могли бы  вообще  не  успеть!  На  дороге  орудуют
кочевники, разбирают рельсы... А мы должны были дожидаться...
     - Но мы успели! - отозвался Тверд.
     Он уже мчался бегом вместе с самыми нетерпеливыми. Они оторвались  от
нас на добрую сотню метров. Не понять было, кто из них пленник, кто страж.
Все мчались, охваченные единым благородным порывом.
     Мы с Илоной поспешили  вслед.  Офицер  бежал  рядом  со  мной,  держа
обнаженный меч наголо. Мне он не доверял, а за Тверда явно не беспокоился.
Рыбак рыбака чует за версту. Здесь - за римскую милю.
     Через несколько минут мы выбежали на площадь, на краю которой  стояло
огромное здание, сложенное из серых каменных глыб. Массивные  ворота  были
украшены барельефом "Кронос пожирает детей..." На  второй  половине  ворот
возмужавший Юпитер красочно лишал Кроноса его детородной  силы,  утверждая
тем самым право человека на бессмертие,  на  право  именоваться  богами  в
отличие от титанов Крона и вообще племени титанов.
     Бегом мы промчались через площадь.  Центурионы  в  воротах  выставили
угрожающе копья:
     - Пароль?
     - "Медведь" и "Сокол"! - выпалил запыхавшийся офицер. - Тьфу,  пароль
"Помпея". Скорее открывай, игра начинается!
     Страж с завистью окинул нас взглядом, взял жетоны,  которые  протянул
офицер,  сунул  в  щель  опознавателя.  Замигали  огоньки,  ЭВМ   медленно
переваривала данные.
     - К кому? - поинтересовался страж.
     - "Медведь"... Тьфу, к Верховному жрецу института  Кроноса.  Быстрее,
мы сперва заскочим в дежурку, там у вас телевизор!
     - Везет  же  людям,  -  пробормотал  стражник.  -  А  тут  стой,  как
проклятый.
     -  Ладно-ладно!  Вас  сейчас  двое,  а  должно  стоять  шестеро.  Где
остальные?
     Страж больше спрашивать ничего не стал,  поспешно  дернул  за  рычаг.
Ворота начали бесшумно раздвигаться. Офицер, не выдержав,  первым  кинулся
вперед, почти забыв про нас. У меня  появился  шанс  убежать,  но  куда  я
денусь в чужом мире?
     Догнав офицера, я сказал осторожно:
     -  Зачем  институт  Кроноса?  Меня  бы  лучше  к  Зевсовикам...  э...
юпитерианцам. Проблема не столько временная, сколько пространственная.
     Офицер даже не отмахнулся. Он едва не сорвал дверь, врываясь в первую
же комнату на нижнем этаже здания. Там было полно народу, Тверд  с  нашими
центурионами уже протиснулся  поближе  к  телевизору.  Телевизор  оказался
огромным, цветным.  Воздух  в  комнате  был  спертый,  насыщенный  тяжелым
запахом пота. На цветном экране  мечутся  человеческие  фигуры.  Телевизор
орал так, что дрожали стекла в окнах, но центурионы тоже орали  в  азарте,
лупили себя по коленям, друзей  по  спинам,  громко  давали  ЦУ  тем,  кто
мечется по арене.
     Передача велась из цирка. Игра уже длилась минут пять, на  золотистом
песке двое лежали неподвижно, а третий, с залитым  кровью  лицом,  пытался
отползти к бортику, но, ослепленный, тыкался головой в  ноги  гладиаторов.
Кровь брызгала на панцири, быстро впитывалась в  песок,  оставляя  красные
пятна. Команда в золотистых доспехах теснила иссиня-черных, но те встали в
круг, атаку отбивали хладнокровно. У  каждого  гладиатора  на  спине  было
написано крупными буквами имя и номер.
     Кое-где бой шел еще копьями,  но  большинство  уже  рубилось  мечами.
Гремела барабанная дробь марша, который показался  мне  чуточку  знакомым.
Арену заливали яркие лучи прожекторов. Камера на миг  показала  одного  из
техников, что двигал прожектором,  виртуозно  меняя  светофильтры,  а  его
помощники колдовали над пультом, усиливая  и  придавая  тембровую  окраску
смертельным хрипам, доносящимся с арены.
     Ряды  зрителей  располагались  высоко.   В   первом   ряду   мелькали
возбужденные женские лица,  блестящие  детские  глазенки,  тут  же  вторая
камера показала двух могучих бойцов, что, отбросив щиты, яростно  рубились
мечами. У одного слетел от страшного удара шлем с изображением медведя,  и
противник обрадовано усилил натиск, его меч обрушивался  со  всех  сторон,
высекая искры, публика ревела от восторга, но вдруг отступающий неожиданно
сделал неуловимый шаг в сторону, меч блеснул и... исчез, с такой скоростью
был нанесен удар. Гладиатор из команды "Сокола" даже не  успел  схватиться
за разрубленное плечо.
     Публика взревела от восторга. Легионеры орали, топали.  Не  в  пример
зрителям в цирке, здесь больше болели за  "Сокол",  на  чьих  щитах  сидел
огромный сокол с гордо вздернутыми крыльями, стилизованный настолько,  что
я принял его за толстый трезубец.
     Когда гонг ударил на перерыв, "Медведей"  осталось  пятеро.  "Соколы"
держались по-прежнему в обороне, но их уцелело семеро. Трое  были  ранены,
уцелевшие зажимали им раны  ладонями,  стремясь  сохранить  боеспособность
игроков своей команды до начала второго тайма. Или периода. Раны, судя  по
всему, перевязывать считалось немужественно или незрелищно.
     В перерыве между рядами публики сновали  быстрые  обнаженные  рабыни,
подавая мороженое, ситро, программки.
     Прозвучал гонг. "Соколы" неожиданно изменили тактику,  разом  перейдя
от обороны к атаке. Их раненые шатались от потери крови, руки едва держали
оружие.  "Медведи"  не   смогли   защититься,   когда   "Соколы"   ударили
одновременно, целя в головы, грудь,  ноги...  В  комнате  раздался  вопль,
центурионы вскакивали на ноги, орали. Кричал Тверд,  вопил  офицер  нашего
конвоя.
     Несмотря  на  ужас,  на  потрясение,  когда  комната  шатается  перед
глазами, я не отрывался от экрана и вдруг ощутил, что боль за  гладиаторов
вообще незаметно переношу на бойцов в  иссиня-черных  доспехах.  Сражаются
мужественнее, победу заслужили они, они лучше во всем...
     Я закрыл глаза, помотал головой. От стыда пылало лицо. Как легко  нас
зацепить на крючок! Даже я,  интеллигент  из  интеллигентов,  гуманитарий,
знаток театра и музыки, уже сжимаю кулаки и "болею", так  называется  этот
позор человеческой психики, "болею" за одних, желаю поражения другим...
     Тверд выкрикивал, размахивал кулаками. Илона смотрела не на экран,  а
с нежностью на раскрасневшееся лицо десятника Салтовского  полка.  События
на арене ее не трогали, а потоки крови она уже видела, это ее мир.
     Как из другого мира услышал радостный вопль Тверда:
     - Молодцы "Соколики"! Выиграли! Всухую засадили, три - ноль!
     Выиграли, мелькнуло горькое. Встанут, раскланяются на аплодисменты...
Впрочем,  даже  у  нас  бездумно  говорят:  выиграли  сражение,   выиграли
Сталинградскую битву, выиграли войну...  Не  эти  ли  меднолобые,  которых
предостаточно в нашем мире, внедрили такие чудовищные, противоестественные
словосочетания? Тем самым "выиграли" важное очко у  единственно  серьезных
противников - гуманитариев...
     Офицер конвоя сердито плюнул на пол, растер сапогом. Его  глаза  люто
сверлили ликующего Тверда.
     - Встать! - заорал он на нас. - Там ждут... с  топорами,  а  они  тут
прохлаждаются!
     Центурионы  пинками  подняли  нас  на  ноги.  Большинство   сдержанно
улыбалось, только один-два, подобно офицеру, были мрачнее грозовых туч. Мы
поднялись  на  второй  этаж  и  поспешили  по  коридору  в   сопровождении
лязгающего железа.
     Двери попадались часто, офицер время  от  времени  дергал  за  ручки,
чертыхался, свирепо гнал нас дальше.
     Мы дошли до конца  коридора,  никого  не  встретив.  Последняя  дверь
оказалась распахнутой настежь, за ней просматривался  просторный  машинный
зал. Каждая из стен - огромная ЭВМ с экранами, сигнальными лампочками.  На
экранах пляшут цветные кривые, на двух из них в  бешеном  темпе  сменяется
математическая символика, на одном медленно проплывают видовые картинки...
Меня осыпало морозом: чужая планета! Настоящая передача с места...
     В  центре  зала  подковообразный   пульт   управления,   за   которым
помещалось, судя по сидениям, пятеро. Сейчас там находились  трое  мужчин.
Мне в глаза сразу бросились ошейники. Два медных, один серебряный.
     Офицер, громко топая, подошел к пульту,  опустил  тяжелую  ладонь  на
плечо человеку с серебряным ошейником:
     - Эй, головастики! Нам нужна лаборатория параллельных  миров.  У  нас
есть такая хреновина?
     Человек вздрогнул от прикосновения, пугливо обернулся. Лицо его  было
измученным, а в глазах застыла обреченность.
     - Храбрый центурион, - ответил он подавленным голосом,  -  ты  уже  в
лаборатории.  Нам  сообщили...  Только  не  называй  ее  так,  иначе  гнев
всемогущего Юпитера поразит тебя, хотя ты великий герой, судя по голосу  и
осанке.
     Я уловил скрытую издевку, офицер же приосанился.
     - Как же она зовется? - спросил он громко.
     - Пока никак, наша лаборатория еще комплектуется... Но все подвластно
Юпитеру, это аксиома. Потому возможные миры на всякий случай называй  тоже
юпитеровыми. Так сказать, во избежание.
     - Возможные, - вмешался я, выступая вперед. - Вы еще не достигли их?
     Человек с серебряным ошейником смерил меня  взглядом.  В  его  глазах
появилось  сочувствие.  Голос  несколько  потеплел,   хотя   насмешки   не
поубавилось:
     - Разве в Киеве достигли? Ведь ты  судя  по  грубой  речи,  родом  из
Киевской державы? Гиперборей?
     Я, наверное, сильно изменился в лице, если Тверд участливо  подхватил
меня под локоть. Все трое ученых-рабов, теперь с  интересом  рассматривали
меня.
     - Мы  достигли...  -  ответил  я  упавшим  голосом.  -  Я  прибыл  из
параллельного мира,  или  как  вы  говорите,  из  возможного.  Только  это
оказалась не лучшая возможность.
     Человек в серебряном ошейнике вскочил. Его глаза  изучали  мое  лицо,
быстро  пробежали  по  комбинезону,   кроссовкам,   затем   наши   взгляды
встретились.
     - Офицер, -  сказал  он  отрывисто,  -  доставьте  этого  человека  к
Главному Жрецу. Он один? Эти не с ним? Слава Юпитеру, а то я подумал уже о
вторжении... Поторопитесь! Возможно, вас ожидает повышение!
     Через пару минут я уже был на самом верху  здания.  Тверда  с  Илоной
оставили  обедать  с  младшими  жрецами.  Но  Тверд   предпочел   компанию
легионеров.  С  ними  можно  было  обсудить,  как  он  сказал  мне,  шансы
"Медведей" на реванш в следующем сезоне. Команда  сильная,  из  престижных
соображений ей помогут.  Усилят  бойцами  из  других  гладиаторских  школ.
Правда,  "Сокол"  тоже  сопли  жевать  не  будет,  обязательно  явится   с
сюрпризом...
     Я в кольце легионеров ожидал Главного Жреца. Его кабинет был  заперт,
страж объяснил угрюмо, что  Главный  вот-вот  прибудет,  уже  сообщили  по
видео. В углу - бар, если мы желаем...
     Не успел он договорить, как легионеры оказались в нужном углу. Офицер
остался  возле  меня,  раздираемый  завистью  и   сомнениями.   Легионеры,
отталкивая  друг  друга,  с  хохотом  вытаскивали  бутылки.  Им  не  часто
приходилось сопровождать пришельцев  из  других  миров,  когда  еще  здесь
побывают в другой раз!
     Главный Жрец вошел крупными шагами. Легкая накидка  не  скрывала  его
широкой выпуклой груди. Плечи у Главного оказались такой ширины, что  стоя
перед ним, нужно было поворачивать голову из стороны в сторону,  чтобы  их
увидеть. Высокого роста, на щеке два косых шрама, словно  следы  сабельных
ударов. Глаза ярко-синие, проникающие собеседнику в мозг.  Он  был  красив
настоящей мужской красотой, и явно знал это.
     - Пришелец из параллельного мира  -  спросил  он  густым  благородным
голосом, делая приветственный жест. - Мне сообщили, но это невероятно!
     Руки его были довольно длинными, жилистыми. Правая рука  чуть  толще,
такие бывают у  легионеров-профессионалов  от  многочасовых  упражнений  с
тяжелым мечом. Но взгляд был острый, оценивающий.
     - Пройдем в кабинет, - предложил он. Офицер дернулся было за нами, но
Главный остановил его: - В этом необходимости нет. Отдыхайте внизу.
     - Но этот человек может быть опасен... - начал офицер.
     В голосе Главного зазвучал металл:
     - Вот и отдохните в безопасности! А мы здесь справимся сами!
     Страж распахнул дверь перед Главным, пропустил меня следом. Дверь  за
нами закрылась. Главный  быстро  прошел  через  кабинет  к  столу,  бросил
несколько отрывистых слов  в  микрофон.  Я  стоял  у  двери,  рассматривая
кабинет. Справа от стола - массивная ЭВМ  с  дисплеем,  слева  на  столике
интерком, переносной пульт управления. На стенах  большие  телеэкраны.  За
спиной Главного в нише  гигантская  статуя  Юпитера.  Выполнена  настолько
художественно, без навязывания идеи господства Юпитера над миром, что даже
я перенес бы ее в свой кабинет.
     Приоткрылась дверь, в кабинет неслышно скользнули два младших  жреца.
Присев  на  корточки,  они  достали  диктофоны,  один  направил  не   меня
видеокамеру.
     - Итак, - сказал Главный, - на чем основывается твое утверждение, что
ты прибыл из параллельного мира? Садись, рассказывай.
     Я сел так, чтобы жрецу было удобнее снимать, чтобы  движения  губ  на
пленке совпадали с произнесенными словами. Главный внимательно  слушал,  я
видел за его бесстрастными глазами четко работающий мозг, потому в  детали
не вдавался, рассказывая о  главном,  основном.  Иногда  Главный  прерывал
вопросами, я отвечал быстро, потому что все вопросы  касались  технических
подробностей, а здесь все ответы простые, легкие...  К  счастью,  Главный,
подобно своему коллеге, Верховному Жрецу Киевской державы,  совершенно  не
интересовался общественным строем моего мира,  нашей  философией,  этикой,
иначе мы застряли бы  на  первом  шаге.  Но  дважды  два  везде  равняется
четырем, железная руда плавится при той же температуре, число пи  имеет  в
этом мире ту же величину...
     Постепенно Главный растерял невозмутимость. Лицо его побагровело,  не
сразу вернулось в норму.
     - Я верю, - сказал он. Голос его чуть дрогнул, но в следующий миг  он
уже обрел свой обычный тон. - Удивительно, что отыскался мир,  где  Юпитер
еще не установил  свою  власть!  Видимо,  наш  прародитель  в  благородной
рассеянности проглядел его среди многочисленных миров!..
     - Вы достигли других миров? - спросил я.
     - Только в линейном пространстве,  -  объяснил  Главный.  -  Планеты,
согреваемые нашим Фебом,  их  мелкие  спутники...  Пробуем  дотянуться  до
ближайшего звездного острова. Но в  параллельных  мирах  у  нас  никто  не
бывал. О них даже не думали! Полагали, абстракция,  игра  ума...  Впрочем,
теперь срочно начнем исправлять положение.
     Он перевел взгляд на жрецов, один тут же вскочил:
     - Прикажешь отправить заказ на аппаратуру, Великий?
     Главный кивнул. Голос его был ровен, каждое слово падало, как тяжелый
молот на наковальню?
     - Немедленно. С грифом "Императорский заказ". За малейшую задержку  -
казнь  на  кресте.  За  умышленную  отсрочку  -  сдирать  кожу  с  живого.
Эксперименты начнем сразу же, когда прибудет оборудование. Сейчас  -  всех
на подготовку места!
     Я спросил осторожно, не давая разрастись надежде:
     - Вы полагаете... Вы начнете пробивать Дверь?
     Главный усмехнулся, но глаза его оставались колючими:
     - Вы еще не высадились даже на Марсе!.. А мы  уже  основали  там  две
колонии рабов-каторжников. И к звездам подбираемся. Дорогу в  параллельные
миры вы открыли раньше  вас  по  чистой  случайности.  Это  отставание  мы
ликвидируем в считанные недели!


     Оборудование  начало  поступать  к  концу   дня.   Я   был   потрясен
эффективностью  императорской  власти.  Противоречить   никто   не   смел,
увязывать и согласовывать не  приходилось,  уже  на  второй  день  в  храм
Кроноса нагнали массу жрецов разных специальностей. Никто не возражал,  не
роптал,  не  ссылался  на  оставленную   работу.   Когда   приходит   пора
государственной необходимости, кто говорит о своих правах? Впрочем, я  уже
видел права в этом мире.
     Офицер с легионерами сторожил  ходы-выходы,  а  за  мной  ходили  два
жреца, записывали каждое слово, каждый жест, взгляд. С помощью мощной  ЭВМ
жрецы-аналитики из касты авгуров расшифровывали, толковали.
     В каждом зале теперь царила суета. Людей толпилось множество,  словно
здесь был не храм науки, а овощная база, куда прислали физиков-теоретиков.
Время от времени кого-то уволакивали центурионы, на заднем дворе  деловито
пороли, заколачивали в колодки. Все  происходило  быстро,  отлажено,  даже
рутинно.
     Подготовку к эксперименту взял  под  личный  контроль  сам  император
Прокл, по слухам. Теперь в институте постоянно  мелькали  преторианцы,  по
коридорам    проплывали,    шурша    шелковыми    занавесками,     носилки
высокопоставленных  лиц,  сенаторов,  консулов,  императорских  фавориток.
Однако вся полнота власти  и  полная  ответственность  лежала  на  Главном
Жреце. Столкнувшись с ним в коридоре, я сказал потрясенно:
     - Как вам все удается... Теперь  верю,  что  в  ближайшие  месяцы  вы
откроете дверь в мой мир!
     Главный посмотрел снисходительно, слабая улыбка промелькнула  на  его
сильно похудевшем лице:
     - В  ближайшие  месяцы?  Через  пятнадцать  дней  мир  отмечает  день
рождения нашего августейшего императора! Вся империя в этот знаменательный
день рапортует о достижениях. А мы должны, просто обязаны совершить прорыв
в честь этой даты!
     Он говорил громко, четко произнося слова.  Я  тоже  ответил  четко  и
отчетливо:
     -  Но  не  рискованно  ли?  Через  полгода  все   бы   прошло   более
благополучно, а так могут быть неполадки, аварии.
     Главный снисходительно хлопнул меня по плечу, одновременно  отстраняя
с дороги:
     - Тебе о чем беспокоиться? В нашем мире технология совершеннее вашей.
К тому же мы отправим двух испытанных героев! Потом перебросим армию!  Все
миры должны ощутить могучую руку  императора  Прокла!  А  тебе  обеспечено
сытое существование от императорских щедрот. Живи и радуйся.  Когда-нибудь
тоже можем переправить обратно, хотя вряд ли у тебя самого возникнет такое
странное желание.
     - Благодарю за милость,  -  прошептал  я  ему  в  спину  омертвевшими
губами. - Я это учту.


     К концу второй недели основная часть  аппаратуры  была  смонтирована.
Они  спешили  получить  результаты,  потому  совершенно  не  разрабатывали
теоретическую базу, оставив "это" на потом, а я не стал указывать, что это
только часть необходимой аппаратуры. Она сработает лишь в том случае, если
на "той" стороне будет ждать мощнейший приемник. Обязательно включенный!
     Все равно скорость работы потрясала и даже тревожила. У нас  ушли  бы
годы. Даже с готовой аппаратурой еще долго выдерживали бы натиск комиссий,
убеждая, оправдываясь, уточняя,  согласовывая...  Куда  проще  здесь.  Дан
приказ - выполняй!
     На следующий день империя готовилась ликовать по случаю дня  рождения
императора.  В  институте  уже  украшали  лентами  его  статуи,   готовили
жертвенные столы. Император был приравнен к живому  богу,  ему  полагаются
жертвы не меньшие, чем самому Юпитеру, его предку. Я отправился  проведать
Тверда, место которого было на нижнем этаже вместе с  охраной  и  младшими
жрецами.
     Тверд жил на положении  младшего  жреца.  Правда,  ночевал  он  не  в
институтской казарме, а снял квартиру в городе, где поселил Илону.  Он  бы
вовсе не заглядывал в храм Кроноса, но здесь ему выдавали каждый  день  по
золотому на прокорм, и Тверд, хоть и с проклятиями, но появлялся.
     - Мне нужен  славянин,  с  которым  я  прибыл,  -  объяснил  я  обоим
сопровождающим.
     Меня постоянно сопровождали два  младших  жреца.  Когда-то  они  были
легионерами, об этом сами  рассказывали  с  гордостью,  служили  в  особых
десантных  отрядах,  которым  запрещено  брать  пленных,   теперь   прошли
переподготовку  и  занимали  промежуточное  положение  между  техниками  и
вышибалами.
     - Мне нужен Тверд, - повторил я тому, который казался поразвитее. Его
звали Агапом. - Если его здесь нет, придется поискать на  квартире...  Кто
знает, где он живет?
     Второй жрец, Петроний, рослый, светлоглазый детина похожий больше  на
викинга, захохотал:
     - В это время твой Тверд уже сидит в третьей  таверне!  Он  настоящий
парень.  Вчера  разнес  двери  одного  заведения,  куда  его  пытались  не
пустить... Как он их отделал! Одного прямо в морг уволокли. И все законно:
его спровоцировали.
     Они довольно заржали. Я сказал решительно:
     - Что делать. Придется искать в тавернах. Я давно не видывал друга.
     Агап усмехнулся:
     - Наше дело сопровождать тебя. Ограничивать приказа не  было.  Только
потом не скажи, что это мы тебя потащили по скверным местам!
     В первой таверне Тверда не оказалось, но нам сообщили услужливо,  что
гиперборей был тут, выпил кувшин пива, разбил нос сармату  и  сломал  руку
раба хозяина, после чего заплатил  ущерб  и  ушел  без  помех.  Во  второй
таверне объяснили, что Тверд был совсем недавно.  Здесь  он  выпил  кувшин
вина, съел бараний бок с кашей, подрался с центурионами - вон там замывают
кровь - и ушел, никем не задержанный.
     Мои жрецы радостно ржали. Тверд им нравился все больше. А  я  смотрел
на этих бородатых мужчин, и сердце сжималось. Я их понимал, более  того  -
видел свое отражение. В детстве не мог  понять,  почему  после  победы  не
перебили всех немцев, почему не нападали на страны,  которые  меньше  нас,
почему не пошлем Красную Армию освобождать  негров...  В  том  возрасте  я
отвергал симфонии и одобрял марши, я бы тогда выпускал книжки  только  про
шпионов и войну, я бы снес все театры и заменил их стадионами, где  играли
бы в хоккей, футбол, дрались бы боксеры, самбисты, дзюдоисты, каратэки.  Я
не знал о гладиаторских боях, но если бы  знал?  Милое  жестокое  детство,
выбирающее кратчайшую прямую. Дать обидчику в морду!  Сокрушить!  Прыгнуть
выше всех, выжать самую  тяжелую  штангу!  Вперед,  к  звездам!  Мы  самые
сильные, значит - мы и самые умные, и во всем самые лучшие...
     Римляне остались взрослыми детьми.  Скорострельные  пулеметы  еще  не
говорят о взрослости их создателей. Дети  дошкольного  возраста  иной  раз
лучше нас с вами разбираются в технике, блещут в математике, делают  опыты
по химии, но все равно это еще не люди,  а  только  личинки  людей.  Имаго
станут не раньше, чем пройдут через сложнейшую, мучительную  раздвоенность
души, через понимание  Достоевского,  через  бог  знает  какие  сложности,
которым не сразу отыщешь название, но  без  которых  нет  взросления,  нет
человека. И никакой  технический  прогресс  еще  не  говорит  о  прогрессе
вообще...
     Тверда мы  отыскали  в  шестой  по  счету  таверне.  Здесь  в  низком
помещении за широкими столами насыщались  крепкие  мужчины.  Одни  были  в
легких доспехах, на поясах болтались акинаки и лазерные пистолеты,  другие
носили экзотические одежды. На поясах у каждого висело оружие,  назначение
которого с первого взгляда я понять не сумел. Хотя не сомневался, что  это
оружие. Здесь собирались настоящие парни, а  без  оружия  их,  похоже,  не
пускают даже в туалет.
     Офицеры пировали во втором зале. Здесь чуть почище,  народ  покрепче,
но могучая фигура гиперборея выделялась даже здесь. Тверд как раз  шел  от
стойки, держа в каждой руке по грозди кружек с пивом. За столом,  куда  он
направлялся, шумно веселились могучего сложения светловолосые мужчины. Все
крепко сложенные, примерно  одного  возраста.  Судя  по  внешнему  виду  -
германские наемники. На столе ни одной амфоры с вином, зато  от  кружек  с
пивом не видно крышки стола.
     Тверд расплылся в улыбке, широко развел руки, словно  пытаясь  обнять
меня, не выпуская кружек.
     - Юрай, дорогой! Рад тебя видеть. Эти двое с тобой?
     - Со мной, - вздохнул я.
     Тверд  понимающе  кивнул.  Германцы   негромко   переговариваясь,   с
интересом присматривались ко мне. Тверд поставил кружки  на  стол,  что-то
сказал собутыльникам. Двое  рассмеялись,  поднялись,  уступая  мне  место.
Агапа и Петрония долго уговаривать не пришлось, оба позволили увести  себя
к другому столу, где тут же заказали большой  кувшин  вина.  Впрочем  сели
так, чтобы отрезать мне дорогу и к выходу, и к задней двери через кухню.
     - Как твои дела? - поинтересовался Тверд, усаживаясь  рядом.  -  Есть
возможность вернуться на родину?
     - Хороший вопрос, - ответил я искренне. - Я рад, что  спросил  именно
об этом.
     - А что я мог спросить еще? - удивился Тверд
     - Стал  бы  допытываться,  какое  мне  отвалили  жалование,  в  каких
апартаментах живу, сколько рабов и рабынь дали в услужение,  какие  льготы
причитаются...
     Тверд отмахнулся:
     - Это все для ненастоящих людей. А  ты  -  настоящий.  И  племя  твое
близкое нам, чую. Значит, для тебя благополучие родины важнее.
     Германцы рядом весело спорили, орали песни. Нас никто  не  слушал,  а
микрофоны не ставят в подобных заведениях, рыбешка здесь мельче крючка.
     - Если я стоящий человек, - сказал я, - то лишь потому, что родом  из
стоящего племени. Поверь, в моем племени большинство куда лучше меня...
     Тверд довольно крякнул, залпом осушил половину кружки.
     - Достойно говоришь! Пей, пиво здесь варят здорово. Эту корчму держит
немец.
     Я пригубил пиво. Оно напоминало перебродившие щи.
     - Римляне вовсе не собираются отправлять меня обратно,  -  сказал  я,
понижая голос. - Я им открыл путь, а они тут же  подготовили  десантников!
По их следам двинут армию!
     Тверд спросил, сразу посерьезнев:
     - Твой мир слаб? Отбиться не сумеете?
     - Мы давно не  воюем,  -  ответил  я  неохотно,  понимая,  что  таким
заявлением унижаю племя людей в  глазах  настоящего  парня  Тверда.  -  Мы
взрослые, мы  воюем  доводами,  идеями...  Конечно  же,  мы  справимся,  в
конечном счете. Но много людей все-таки погибнет! А нельзя, чтобы погибали
даже красиво, по-геройски...
     Я лепетал жалкие слова, у Тверда глаза становились недоверчивыми. Мой
голос был слаб еще и потому, что меня не покидало нелепейшее беспокойство.
Я боялся вторжения. Лазерные автоматы - не главное,  но  вот  идеи...  Да,
бесчеловечность этого строя видна, но только человеку, а наш мир  заполнен
все же недочеловеками. Хоть они этого не знают, гордо  именуют  себя  гомо
сапиенсами. Но ведь гомо сапиенс -  это  еще  не  человек,  а  всего  лишь
"разумный". А разумный в нашем мире тот, кто умеет ковать мечи,  пулеметы,
атомные  бомбы...  Или,  как  говорят,  не  тот,  кто  изучает   философию
Достоевского, а кто изучает автомат Калашникова... Это нам только кажется,
что симпатий к рабовладельческому строю быть не может! Никогда. Ни за что.
Ни за какие пряники... Однако здесь уже основали города на Марсе,  Венере,
Ганимеде, в поясе астероидов... Пусть из ссыльных рабов, но все же колонии
существуют!  Здесь  запустили  межзвездную   экспедицию.   Здесь   приказы
выполняются  мгновенно.  Здесь  правит  железная  рука,  что  так  любезно
простому человеку...
     А еще неизвестно, где в моем мире вынырнут оба десантника!  На  Земле
есть режимы, которые ухватятся за идею вот так же решить все проблемы, все
сложности, одеть медные ошейники на интеллигенцию,  плебс  купить  хлебом,
зрелищами, победами в спорте, обогнать другие страны в гонке к звездам...
     - Я должен успеть раньше их, - закончил я совсем жалко.
     Тверд осушил тем временем четвертую кружку, лицо его покраснело, чуть
оплыло...
     - Я бы помог тебе, Юрай, - ответил он просто. - Даже, если бы с  меня
за это содрали шкуру. Интересы племени должны быть выше личных. Но что  ты
можешь? Я не люблю римляшек, слишком задирают нос, но они смелые и  умелые
солдаты.  И  хорошие  хозяева.  Что  можно  придумать,  чего  они  бы   не
предусмотрели?
     - Пока не знаю, - признался я. - Но они не все знают. Как не знали  о
моем мире вовсе. Я лучше умру, чем останусь купаться в золоте.
     - А мы здесь уже мертвые, - сказал Тверд  очень  трезвым  голосом.  -
Разве здесь живут? Жрут, паруются, гадят да спят. Одна  гадость...  А  мой
мир светлый, цветом украшенный, радостный. Боги улыбаются,  когда  смотрят
на славянский мир. Я тоже не хочу оставаться в этом мире живых  мертвецов.
Но что мы можем сделать?
     - Можем погибнуть при попытке к бегству, - сказал я. Тверд помрачнел,
и я поспешно поправился: - Погибнуть с  оружием  в  руках,  прорываясь  на
родину!
     Лицо Тверда просветлело.


     На следующее утро в храм Кроноса прибыли  два  десантника.  В  первый
момент мне стало чуть ли не смешно. Собираются забросить  этих  громил,  у
которых лба не видно, зато  кулаки  размером  с  детские  головки.  Да  их
раскусит любой ребенок!
     Затем волна смертельного холода пробежала по телу. Конечно, раскусит.
Но у нас по всему миру, благодаря свободе  печати  и  телевидения,  узнают
также о городах на Марсе, о прыжках в высоту на три метра, о толчке штанги
весом в полтонны... Несерьезно? Но так ли уж крепко стоит на  обеих  ногах
наша  система  ценностей?  В  моем  мире  многие  ли   знают   о   работах
великолепнейшего ученого, немало вложившего в развитие нашей  цивилизации,
академика Блохина, часто ли видим его портреты? А вот футболиста  с  такой
фамилией знает каждый. Посмеиваемся, что в старину  знали  титулы  каждого
князька, барона, графа, а незамеченными жили Авиценна, Ломоносов, Кулибин,
но разве не  заняли  места  царственных  баронов  спортсмены,  киноактеры,
бравые десантники? Кого видим на телеэкранах ежедневно? Детишки играют  не
в  творцов,  а  в  разрушителей,  гоняясь  друг  за  другом  с   тщательно
сработанными на заводах автоматами. Нет, этих супердесантников в  наш  мир
пускать не следует. У них остается  шанс  навредить  гораздо  больше,  чем
Главный Жрец предполагает.
     - Перед отправкой, - заявил я  Главному  озабоченно,  -  очень  важна
четко фиксированная поза.
     - Какая? - насторожился Главный. - Об этом ты не говорил.
     - Я не мог оговорить все, иначе рассказ длился  бы  годы.  Но  верная
поза необходима. Иначе все пойдет вразнос. Будет взрыв, здесь все разнесет
в  пыль.  Воронка  образуется  больше,  чем  занимает  весь  Рим   с   его
пригородами.
     - Что за поза? - потребовал Главный.
     Я попытался показать. Главный терпеливо следил за  моими  движениями,
затем нетерпеливо прервал:
     - Покажешь в кресле. Перед самой отправкой.
     Я смутно почувствовал, что  хитрость  слишком  проста.  Здесь  примут
меры, чтобы в нужный момент я не  прорвался  к  креслу  отправки.  Хотя  и
уверены, что я предпочту остаться в их мире на привилегированном положении
с радостью.
     За несколько часов до запуска  один  из  младших  жрецов  подбежал  к
Главному, упал на колени:
     - Великий! Подключаем главную установку. Прикажешь опробовать?
     Главный мельком посмотрел на часы:
     - В сроки  укладываемся,  даже  опережаем.  Принесите  жертву,  затем
подключайте к сети. Для начала дайте половинную нагрузку.
     Жрец подхватился с коленей, поклонился:
     - За жертвой послать в казармы?
     Главный досадливо отмахнулся:
     - Это далеко...
     Взгляд его упал на нас. Ко мне только что подошел Тверд,  возле  него
держалась робко улыбающаяся Илона. Она  выглядела  милой,  как  и  всегда,
глаза ее сияли, лучились радостью... Я мысленно поздравил Тверда.
     - Возьми этого варвара, - сказал Главный, указывая на  меня.  Тут  же
спохватился,  -  хотя  нет,  он  еще  понадобится...  Совсем  заработался!
Возьмите женщину. Самый лучший материал для жертвы.
     От стены к нам метнулись два центуриона, мигом ухватили Илону. Мы  не
успели шелохнуться, как они, приподняв ее над полом, почти бегом понесли к
выходу. Я стоял ошеломленный, потрясенный, я еще не верил... Потом услышал
свой крик,  меня  бросило  вперед,  мелькнуло  перекошенное  страхом  лицо
центуриона, я услышал страшный хруст костей, в моей руке появился меч.  Со
всех  сторон  набежали  широкогрудые,  меднолатые,  но   мною   руководила
неуправляемая сила, я  снес  центуриона  с  пути,  Илона  была  рядом,  мы
пробежали вниз по лестнице. Нам загораживали путь, но в  моих  руках  было
уже два меча. Илону пытались оттащить в сторону, но страшная сила все  еще
не выпускала меня из своей власти, и центурионы разлетались, как кегли.
     Откуда-то донесся боевой клич. Волчья шкура Тверда мелькнула рядом. В
его руках сверкал как молния, боевой топор с широким лезвием.
     Мы вырвались из храма и, раздавая удары направо и налево,  пронеслись
через двор к воротам. Центурионов становилось все больше и  больше,  голос
Тверда слабел. На выходе нас ожидала целая толпа меднолатых.  Тверд  вдруг
превратился в берсерка, вместо меня яростно рубился какой-то  мой  далекий
предок, и мы прорвались на улицу, оставив в воротах кровавое месиво.
     По улице мы бежали, держа Илону посередине.  У  нее  текла  кровь  по
лицу, глаза были огромные, как блюдца. Она с ужасом смотрела на Тверда.  Я
услышал ее слабый вскрик: "Тверд, не надо!.. Богам так угодно,  не  перечь
им..." Она боялась за него. На Тверда было страшно смотреть.
     Вдруг я начал приходить в себя, меня затошнило  от  крови  на  руках.
Пальцы,  сжимающие  меч,  ослабели.  Дух  берсерка  быстро  покидал  меня,
оставляя в страхе и безнадежности. Впереди на пересечении с главной улицей
уже замерла тройная цепь центурионов. Первый ряд держал копья, второй  был
с мечами, а третий ряд держал на изготовку автоматы с лазерным прицелом. Я
видел их побелевшие лица. Железные легионеры боялись нас.
     - Прорвемся, - прохрипел Тверд. Его грудь бурно вздымалась,  по  лицу
бежали ручьи пота. - Мы их, как  снопов,  наклали!..  Славный  был  пир!..
Дивлюсь тебе, Юрай...
     - Попробуем, - ответил я, переводя дыхание.
     И тут сверху обрушилась металлическая сеть.  Тверд  бешено  рванулся,
центурионы тут же бросились вперед. Он невольно запутал и  меня,  когда  я
почти сбрасывал сеть.  Меня  свалили,  набросились  сверху,  свирепо  били
ногами, одновременно закручивая меня  и  Тверда  в  прочные  металлические
нити. Наконец кто-то угодил сапогом мне в затылок, я рухнул в черноту.


     Надо мной сияло чистое синее небо. Я лежал в луже  воды  на  каменной
плите, мокрый комбинезон облепил  мне  тело.  Рядом  стоял  центурион,  он
методично поливал меня водой из кувшина.
     Я дернулся, но встать не смог. Руки накрепко связаны за спиной,  тело
болит так, словно переломаны все кости. Краем  глаза  вижу  ступени  храма
Кроноса. Значит, меня перетащили, пока оставался без сознания.
     У  стены  храма  сидел  крепко  связанный  Тверд.  Голова  его   была
окровавлена, рубашка  изодрана  и  тоже  в  крови.  Встретившись  со  мной
взглядом, он раздвинул губы в жесткой усмешке, похожей на оскал:
     - Мы им показали, как дерутся гипербореи! На этот раз я  от  тебя  не
отстал... Всю улицу устлали преторианцами, а  это  императорская  гвардия!
Там проходил караван киевских купцов -  они  покидали  как  раз  город,  -
расскажут о нас, песни споют...
     По ступенькам быстро спускался Главный. Лицо его было чернее грозовой
тучи.
     - Ты называешь  себя  волхвом?  -  спросил  он  непривычно  визгливым
голосом. - Ладно, проверим позже, на кого работаешь. Но все же  ты  дурак,
что выдал себя ни с того, ни с сего.
     - Вы убьете ее? - спросил я хрипло.
     Он отмахнулся:
     - Жертва уже принесена. Разве это убийство? Убивают людей, а рабыня -
не человек. Ее кровью уже вымазали установку, чтобы боги послали удачу.  А
мясо сожгут или бросят свиньям - какая  разница?..  Это  вы  двое  были...
свободными. Но вы убили квиритов, и вас не защитят  даже  ваши  варварские
князьки! Свидетелей много! Мы вольны  казнить  вас,  это  подтвердит  даже
могущественный Киев...
     Тверд собрался с силами,  поднялся.  Мы  встали  плечо  к  плечу.  Он
хмурился, глаза его  были  тоскливыми.  Встретил  чистую,  как  звездочка,
девушку и тут же потерял. Я потряхивал головой, чтобы кровь с рассеченного
лба не попадала в глаза. Тверд утешил мрачновато:
     - Брось! Настоящих мужчин раны только украшают.
     Главный хлопнул в ладоши. Нас схватили, растащили в стороны. Я  умело
лягался, одному ухитрился перебить ногу, второму  вышиб  коленом  передние
зубы, но меня все же подтащили к наковальне, холодный обруч  сомкнулся  на
шее. Несколько раз ударил молот, затем руки, державшие меня, разжались.
     Я поднялся, ощущая унизительную тяжесть. Ошейник раба! Сквозь красный
туман в глазах увидел схватку Тверда, слышал яростную его ругань,  угрозы,
проклятия.
     Когда отпустили Тверда, Главный сказал с мрачным удовлетворением:
     - Теперь вы - имущество храма. После запуска займемся  вами,  а  пока
продолжим работу.
     Легионеры окружили Тверда и, похлопывая по плечам,  повели  в  нижние
помещения Храма. На ходу ему разрезали веревки на руках.  Этот  гиперборей
был одним из них, это воин, искатель приключений, гуляка,  и  он  скор  на
драку. Он, конечно же,  тут  же  смирится  с  превратностями  судьбы.  Еще
повезло! Мог бы сейчас корчиться в пыли с распоротым животом, как другие!
     Меня подхватили под локти два широкоплечих жреца. Оба новые,  смотрят
испуганно, оба вспотели. Я не стал спрашивать, куда делись прежние.
     Последние два часа меня держали в соседнем зале. Рядом кипела бешеная
работа по монтажу передаточного блока. Со мной снова советовались,  словно
ничего особенного не случилось. И я снова давал советы, как и что собрать,
куда поставить. Они проверяли, естественно, но уже в процессе работы,  так
что мои подсказки монтаж все же ускоряли. Детектор лжи, а  меня  прогоняли
на нем многократно, давал стопроцентную гарантию, что я говорю правду. Я и
говорил правду, только правду. Умалчивая только о том, чего не спрашивали,
а чтобы спрашивать, нужно знать, о чем спрашивать.
     Установку для преодоления Барьера  начали  собирать  сразу  же,  едва
услышали о ней. Детектор лжи подтвердил мою искренность, когда я  сообщил,
что для взятия Барьера нужна мощь одной электростанции. Так  оно  и  было,
ибо на той стороне - установка Кременева. Я смолчал, а меня  не  спросили,
что будет, если там установку выключат. После откровенности Главного,  что
вместо меня отправят супердесантников, а потом  целую  армию,  мне  ничего
больше не оставалось, как предупредить Тверда, чтобы  за  час  до  запуска
покинул город. Я трус, я цепляюсь за  жизнь,  но  моим  родителям  удалось
втемяшить в меня зачатки  понятия  о  долге,  гражданственности.  Ненавижу
высокопарные слова, но когда на одной чаше весов моя драгоценнейшая жизнь,
а на другой - армия головорезов, изготовившаяся к прыжку в мой мир...
     Заминка с ускоренной сборкой случилась  только  на  последнем  этапе.
Привезли не те кабели, что заказывал Главный. Спешно послали на  завод  за
нужными. Сенаторы и знатные  роптали.  Чтобы  их  удовлетворить,  виновных
вывели на задний двор, весь отделанный каменными плитами красного гранита.
У глухой стены стоял толстый деревянный чурбан, из него целился рукоятью в
небо огромный мясницкий топор. Вдоль стены прямо от плахи шел,  постепенно
наклоняясь, широкий каменный желоб.
     Виновных по одному подводили к колоде, палач деловито рубил головы  и
бросал в желоб, чтобы стекала кровь. Все продумано, никаких  эксцессов  не
случилось.
     Ныли руки, все еще скрученные за спиной. Два жреца  держали  меня  за
пояс, стерегли каждое движение.
     Голова горела, словно туда набили горячих углей. А если загадки  нет?
Почему обязательно произошло что-то ужасное, если при таком уровне техники
здесь все еще рабство? Привычно связываю  развитой  общественный  строй  и
высокие технические знания, а ведь эти величины существуют сами  по  себе.
Высшую  математику  и  геометрию  знали  еще  в  древнем  Египте.  Трудами
Архимеда, Эвклида, Пифагора пользуемся и сейчас, автоматы для продажи воды
были в Александрии, паровую турбину изобрел Хирон... В  моем  мире  многое
пришлось открывать заново, здесь же шло без  тысячелетнего  перерыва,  без
христианского   изуверства,   без   умерщвления   плоти,   темных    ночей
инквизиции... Здесь мир цельных людей!
     Дверь  с  грохотом  распахнулась,  на  пороге  возник   преторианский
гвардеец в позолоченных латах. На  поясе  рядом  с  мечом  висел  лазерный
пистолет. Из раскрытой двери доносились бравурные звуки духового оркестра.
Снова мне показалось, что я узнаю знакомые мелодии.
     - Варвара в зал! - распорядился он зычно, любуясь собой.
     Я замешкался, в тот же миг мускулистые руки  моих  жрецов-десантников
сдернули меня со скамьи. Почти бегом протащили в главный зал, а по  дороге
мы все трое замедлили шаг, ослепленные.
     Гремели  духовые  оркестры,  зал  залит  ярким  праздничным   светом.
Установку расположили в центре зала, а под стенами в  два  ряда  поставили
кресла, где  сейчас,  блестя  золотом,  начищенными  доспехами,  парадными
мечами с бриллиантами на рукоятях, сидела  знать.  Много  крикливо  одетых
женщин, драгоценностей на них больше, чем одежды.
     Главный придирчиво осматривал установку.  Жрецы  суетились,  отвечали
полушепотом на его вопросы, пугливо оглядываясь на высоких гостей.
     Увидев меня, Главный распорядился жестко:
     - Показывай положение для запуска. Горе тебе, если что-то случится  с
нашими разведчиками! Жизнь всего варварского мира не стоит  ногтя  квирита
Римской империи!
     Его слова были встречены аплодисментами и криками  "Браво!".  Высокие
гости еще не знали, что я повредил квиритам не только ногти, а Главный  не
стал омрачать зрелище.
     Мне развязали руки, и я под жужжание видеокамер шагнул  к  установке.
Одеревеневшие руки  мучительно  ныли,  я  едва  мог  шевельнуть  пальцами.
Напустив  на  себя  безразличный  вид,  я  внимательно  изучал   показания
приборов. Почему-то все на нуле...
     Я бросил взгляд на  табло.  Сердце  мое  окунулось  в  ледяную  воду.
Установка отключена! Главный выбрал простейший путь  обезопасить  себя  от
риска.
     - Начинай! - потребовал он.
     - Нужно принять положение эмбриона  в  утробе,  -  начал  я  потухшим
голосом. - Руки согнуть в локтях, полусжатые кулаки поднести к лицу...
     Видеокамеры  фиксировали  каждое  мое  движение.   Чуткие   микрофоны
улавливали оттенки интонации, в ЭВМ шли полные данные о моем состоянии.  Я
сидел на обесточенном кресле, шанса на побег не осталось. Рядом стояли два
десантника, уже одетые в комбинезоны, такие же кроссовки. Скопировали даже
пятно на заднике! Оба героя внимательно всматривались в мои жесты.
     - Пальцы повернуть  ногтями  к  лицу,  держать  на  уровне  рта...  -
продолжал я механически.
     Вдруг  среди  напряженно  слушающих   гостей   я   заметил   медленно
продвигающуюся вперед фигуру. Человек появился из  прохода,  где  толпился
менее знатный люд: сотрудники Храма, местная стража, техники...  Когда  он
начал скользить вдоль стены за спинами почетных гостей, я узнал Тверда. Он
был уже в чистом, его голову закрывал шлем, укрывая окровавленную повязку.
     Его заметили. К нему подошел центурион, сказал что-то. Тверд  покачал
головой. Центурион схватил его за руку. Тут же появился второй, вдвоем они
потащили Тверда назад к двери.
     Внезапно раздался металлический звон.  Тверд  прыгнул  через  упавших
центурионов, которых ударил лбами, гигантскими прыжками ринулся через зал.
Тут же без промедления взвизгнули оперенные стрелы, в спине Тверда выросло
сразу три длинные стрелы.
     Тверд пошатнулся, но еще два шага, и он  оказался  у  дальнего  щита.
Отшвырнув жрецов, он ухватился за украшенный золотом огромный рубильник.
     -  Прощай,  дружище!  -  донесся  его  голос,  в   котором   слышался
предсмертный хрип. - Предупреди в светлом мире...
     Свистнули новые стрелы. Тверд стал похож на утыканного иглами ежа. Он
был уже мертв, но рука его потянула рубильник вниз до упора. Зал  ослепили
вспышки,  стреляли  из  бластеров.  В  спине  Тверда   возникли   огромные
обугленные дыры, но он все еще стоял, широко расставив  ноги,  загораживая
пульт.
     Я поспешно  вдавил  кнопку.  Мелькнуло  перекошенное  лицо  Главного.
Математический гений в последний миг многое понял,  он  мчался  к  выходу.
Меня уже выдирали из кресла крепкие руки, а ближайший преторианец выхватил
бластер и выстрелил мне прямо в лицо...
     Яркая  вспышка  ослепила,   боль   пронзила   тело.   Я   еще   видел
полупрозрачные силуэты, видел, как Тверд исчез под грудой центурионов...


     Я выпал среди зала. Не  удержавшись,  упал  на  четвереньки,  и  меня
вторично подхватили сильные мускулистые руки.
     - Через пятнадцать секунд! - раздался над ухом ликующий вопль,  я  не
сразу узнал могучий глас Кременева. - Я же говорил, техника решает все!
     Разом  оборвался  слитный  гул  силовых  установок.  В   зале   стало
умиротворяюще тихо, но я успел  увидеть  сквозь  завесу  меж  мирами,  как
страшный взрыв разносит набитый легионерами храм Кроноса, стирает  с  лица
земли огромный город, выжигая воронку побольше аризонского каньона...
     Меня окружили радостные, немного испуганные лица. Спустился Лютиков с
халатом, который он старался набросить мне на плечи, хотя  мой  комбинезон
был еще почти цел. Я машинально коснулся пальцами медного ошейника, пальцы
наткнулись на выпуклые буквы.
     - Он принес вещественные доказательства! - гремел  над  ухом  трубный
голос Кременева. Его могучие  руки  радостно  сжимали  мне  плечи.  -  Это
успех!.. Почему кровь? Стукнулся о дверь? Ничего, шрамы украшают настоящих
мужчин!.. Теперь мы поедем, мы помчимся по  прямой  дороге  прогресса  без
всяких задержек со стороны сопливых слюнтяев-гуманитариев!.. Нас ничто  не
остановит - ни на море, ни на суше!.. Ур-рра!!!
     Он пустился в пляс. Стелла оглянулась на шефа, сказала восхищенно:
     - Господи, он совсем не повзрослел! Дожил до седых  волос,  а  совсем
мальчишка!
     Голос мой оставался хриплым от боли горшей, чем физическая боль:
     - Да. Не повзрослел.




                               Юрий НИКИТИН

                             ДОРОГИ ЗВЕЗДНЫЕ

     Теплая вода кончилась. Дальше она становилась холодной и  черной.  На
поверхности повсюду лежали огромные зазубренные  листья  мясистых  водяных
растений, прогалины попадались  реже.  Темная  вода  в  тех  местах  часто
вскипала  серебристыми  бульбашками  и  фонтанчиками,  это  к  поверхности
стремительно поднимались пузырьки болотных газов.
     Мрэкр  плыл  быстро.  Его  сильные  лапы  и  упругий  хвост  уверенно
загребали черную воду, а плавающие  листья  он  подминал  под  себя,  если
впереди не зиял просвет.
     Шел теплый дождь. Стена падающей воды  закрывала  видимость,  плотные
зеленые тучи висели над самой головой, но Мрэкр  был  уверен,  что  найдет
дорогу, даже если придется все время пробиваться через  скользкие  заросли
водяных растений или выпутываться из придонной паутины зеленух.
     В одном месте вода и земля смешались в зеленое пузырящееся месиво  из
липкой  грязи  и  стеблей  квазирастений.  Последние  сразу   же   почуяли
приближение Мрэкра и хищно  потянули  навстречу  клейкие  псевдоподии.  От
призывно распустившихся на кончиках белых цветов покатился густой  сладкий
запах.
     Мрэкр круто повернул в сторону. Теперь он знал,  куда  плыть.  Черная
вода болота вскоре должна перейти в родную теплую жижу коричневой грязи.
     Он  энергично  заработал  хвостом  и  вскоре  подплыл  к   маленькому
островку. Совсем недавно это была внушительная гора грязи, но  постоянный,
никогда не прекращающийся дождь размывал последний кусочек твердой земли.
     Мрэкр вылез  на  островок.  Дождь  забарабанил  по  голове,  и  он  с
наслаждением подставил ему спину. Пусть смывает грязь и мелкие  водоросли.
Некоторые наверняка успели вцепиться в складки  кожи  и  трещины  панциря.
Если не снять вовремя, приживутся, а тогда жди беды.
     Лапы медленно погружались в грязь. На островке пахло гнилью,  видимо,
разлагались болотные растения.  Все  как  обычно,  но  в  то  же  время  в
окружающем мире что-то изменилось, Может быть, чуть  посвежел  воздух  или
поредели тучи, но что-то произошло...
     Мрэкр ощутил тревогу. А что, если дождям  придет  конец?  Это  пугало
своей необычностью. Насколько он помнил, дожди  были  всегда  и  не  могли
прекратиться. Иначе... Да,  иначе  гибель.  Всему  племени.  Так  говорили
старики, а они знают все.
     Он глубоко вздохнул, потом еще и  еще,  чтобы  отогнать  подступающую
тоску. Но воздух был чересчур влажным  и  теплым,  легкие  сразу  залепило
мокрым, он закашлялся и чуть не свалился в теплую, смесь воды и растений.
     И все-таки здесь он  мог  отдохнуть.  Потому  и  решил  удалиться  от
племени, чтобы стряхнуть  страшное  напряжение,  расслабить  мощное  тело,
сложить на спине желтый гребень, заново посмотреть на свои короткие лапы и
длинные когти. И если бы не грядущие непонятные перемены...
     Вдруг  за  стеной   дождя   зачавкала   грязь.   Что-то   грузное   и
неповоротливое пробиралось по болоту. Мрэкр насторожился. Неприятностями в
его положении грозило абсолютно все...
     Вода у островка пошла кругами.  В  следующее  мгновение  теплая  жижа
разошлась, в образовавшемся просвете появилась голова толстого рекна.  Это
был Жаб. Он коротко взглянул  на  Мрэкра,  потом  его  внимание  привлекли
сочные листья плавающих растений.
     Мрэкр  смотрел  на  жующего  соплеменника  и  чувствовал   бессильную
ненависть. С появлением Жаба у него всегда начинаются неприятности...
     - Чистая вода,  -  сказал  Жаб  с  осуждением.  Он  уже  управился  с
ближайшим стеблем и нашел время посмотреть на Мрэкра с  укором.  -  Чистая
вода! Как ты ее терпишь?
     "Ничего себе чистая", - подумал Мрэкр, но промолчал.
     - Урочный час близок, - возвестил вдруг Жаб ни с того ни с сего.
     - Да-да, - сказал Мрэкр поспешно.
     - Ты готов? - спросил Жаб.
     - Да, конечно, - ответил Мрэкр. Он даже не  пытался  сообразить,  что
такое "урочный час" и к чему он  должен  быть  готов.  Придет  время,  все
встанет на свои места.
     - Это хорошо, что ты готов, - сказал Жаб удовлетворенно. -  Тебе  нас
вести.
     Мрэкр вздрогнул, словно его  ударили  по  голове.  Ему  вести?  Куда?
Зачем?  До  сего  времени  он  старался  держаться  в  племени  как  можно
незаметнее...
     - Тебе вести, - повторил Жаб. - Ты всегда становился вождем на  время
переходов в Лоно. И никто не мог это сделать лучше... А ты здоров,  Мрэкр?
После болезни ты стал очень странным... Тебя трудно  узнать,  Мрэкр.  И  у
тебя совсем малое накопление...
     Жаб с трудом изогнул жирную шею, чтобы  полюбоваться  своим  хвостом.
Тот был втрое больше нормального.  Мясо  и  жир  распирали  кожу,  роговые
пластинки разошлись, и было видно розовое тело.
     Мрэкр покосился на свой тощий хвост. Накопление?
     - Я еще накоплю, - сказал он поспешно.
     - Не успеешь, - сказал Жаб. Он все смотрел  на  хвост  Мрэкра,  потом
вдруг сказал: - А тебе и ненужно большое  накопление.  Вести  нас...  Тебе
нужны крепкие лапы. Так ты здоров, Мрэкр? А в дороге ты не заболеешь?
     ...Он. внезапно подскочил ближе и выдернул у него из-под  лапы  бурый
маслянистый стебель с жирной луковицей.
     - Это же квакка! - сказал он торжественно. - Как, ты мог не заметить?
Это же квакка!
     Он с хрустом  раскусил  луковицу.  Мрэкр  ощутил  тошнотворный  запах
гнили. Жаб сопел и чавкал, потом, доев стебель, огляделся по  сторонам.  -
Все? Ладно, и это хорошо. В этой мерзкой чистой воде...
     Мрэкр тоже огляделся. Он встречал такие стебли и  раньше.  Теперь  же
необходимо запомнить: съедобны.
     - Готовься! - крикнул Жаб.
     Он шлепнул по воде желтым хвостом и нырнул. Мрэкр поднял голову. Тучи
явно поднялись выше. Во всяком случае, не висят над самой головой. И дождь
будто бы стал немного слабее... Сезонная миграция?
     В стороне качнулся мясистый лист на воде, и показалось рыльце.  Мрэкр
насторожился. Квакки всегда рылись в придонном иле и на дне.
     Он огляделся. Над водой торчало еще несколько мордочек.  Уже  в  этом
ощущались перемены... К добру или к  худу?  Правда,  ему  в  любом  случае
потребуется максимально напрячь силы. Тем более, что предстоит вести...
     Он с отвращением потрогал квакка. До чего же омерзительные  создания,
а есть надо...
     Он перевел взгляд на щепочку,  что  колыхалась  в  воде  перед  самой
мордой. Вот щепочка. Интересная щепочка. Будем смотреть на эту щепочку,  а
следующего квакка тем временем в рот...
     Он повернулся в  воде,  и  волна  перевернула  щепочку.  В  следующее
мгновение он  проглотил  остатки  квакка,  даже  не  сделав  обязательного
усилия.
     Щепочка  в  самом  деле  была  странная.  На  ней  темнел  узор!   Но
черви-древоточцы здесь были ни при чем...
     Мрэкр ощутил, как сердце забилось сильнее. Рептилии никогда ничего не
вырезали и не выцарапывали!
     Что-то сильное и хищное схватило  его  за  ноги.  Мрэкр  почувствовал
прикосновение острых зубов. Он рванулся в панике, выскочил на островок  и,
обернувшись, приготовился к схватке с неведомым.
     Из воды высунулась ухмыляющая пасть. Мрэкр  почувствовал  несказанное
облегчение. Это было единственное существо,  с  которым  он  хоть  немного
позволял себе расслабить нервы.
     - Ну и трус же ты, - заявила Юна,  выползая  на  берег.  -  И  почему
только все считают тебя самым сильным и неустрашимым? Я бы  не  испугалась
вот ни столечки!
     У нее была упругая и свежая кожа, хотя ела  она  еще  меньше  Мрэкра.
Просто она втрое моложе его и еще ничего не видела, кроме Большого Болота.
     - Ты знаешь, что это? - спросил он Юну, показав на щепочку.
     Она определенно видела эту вещь впервые. Можно было и не  спрашивать.
Но как  заинтересованно  вертела  Юна  щепочку!  Жаб  отшвырнул  бы  любую
незнакомую вещь равнодушно. Или даже с испугом и отвращением. Все новое  и
необычное кажется ему враждебным.
     - Я не знаю, что это, - медленно сказала  Юна,  -  но  могу  сказать,
откуда оно взялось.
     Мрэкр жадно повернулся к ней.
     - Говори!
     - Вода здесь берется из Верхних Озер. И это приплыло оттуда...
     Мрэкр перевел дыхание. Все-таки это лучше,  чем  ничего.  Из  Верхних
Озер. Значит, есть еще и Верхние Озера. И вполне возможно, что деревяшка с
резьбой приплыла и в самом деле оттуда. Она сказала "Озер", а не  "Болот".
Значит, суши там больше. Вероятно, те, кто делает  эти  резные  украшения,
живут там, да суше. Ничего себе умозаключения!
     - Ты знаешь дорогу к Верхним Озерам?
     - Ты хочешь пойти туда? - ответила она вопросом на вопрос.
     Она нечему  не  удивлялась.  Какое  это  великое  достоинство  в  его
положении! Беда только, что она знает ненамного больше его.
     - Да, - ответил он, - я хотел бы побывать там.
     - Туда можно плыть только по реке. А вода там холодная и  прозрачная.
Не поплывешь же ты в прозрачной воде!
     А почему бы и нет, хотел было ответить  Мрэкр,  но  вовремя  прикусил
язык. Может быть, плавание в прозрачной воде смертельно опасно. Или на это
наложено табу.


     Возле берега пошла кругами вода, и появился Жаб.
     - Вот вы где, - проскрипел он.
     Мрэкр почувствовал к нему ненависть. Опять начнутся неприятности!
     - Старики ждут тебя, - заявил Жаб.
     - Зачем?
     - Пора возвращаться в Лоно. Мы хотим знать, какой дорогой ты поведешь
нас?
     Мрэкру пришлось сдерживаться, чтобы не хлестнуть его по  ухмыляющейся
физиономии. Собственно, рептилии никогда не ухмылялись, строение  челюстей
не  позволило  бы  им  эту  роскошь,  но  Мрэкр   ясно   представил   себе
самодовольную ухмылку на жирной роже.
     На этот раз не выкрутиться. Повести стаю? Но в какую сторону?  И  что
это за Лоно?
     - Пошли, - напомнил Жаб. - Нас ждут.
     - Пойдем, - сказал Мрэкр Юне.
     Он плюхнулся в гнилую воду.
     Куда ты? - крикнул Жаб вдогонку. В его бесстрастном голосе  слышалось
удивление.
     - Ты ведь сказал... - заговорил  Мрэкр  и  понял,  что  уже  совершил
какую-то ошибку. Сердце болезненно сжалось, и мышцы напряглись. -  Ну  что
еще?
     - Старики ждут тебя в Холодной Воде, -  сказал  Жаб.  Он  пристально,
слишком пристально смотрел на него.
     - Ах да, я и забыл, -  сказал  Мрэкр.  Он  начал  медленно  вылезать,
стряхивая  грязь  с  лап,  потряс  хвостом,  пытаясь   сбросить   налипшие
водоросли. Он понимал, что делает одну ошибку за другой. Грязь и водоросли
никогда не казались рептилиям неприятными, как и постоянный дождь, который
никогда не прекращался и не ослабевал. Но  куда  идти,  где  эти  Холодные
Воды? Насколько он помнил, всюду эта теплая мерзкая жижа болота!
     Он вылез на берег с расчетом, чтобы Жаб заслонял  дорогу,  тогда  ему
придется идти впереди. Но Жаб уступил дорогу и смотрел выжидающе.
     - Пошли, - сказал Мрэкр.
     - Пошли, - отозвался Жаб.
     - Ну, пошли? - спросил Мрэкр.
     - Пошли, - согласился Жаб.
     Глухая тревога начала перерастать у Мрэкра в отчаяние. Не может же он
признаться, что не знает дорогу в Холодные Воды? Судя по всему,  он  бывал
там не раз...
     И  снова  его  выручила  Юна.  Ей  надоело  топтание  на  месте,  она
плюхнулась в воду и поплыла в противоположную сторону от Большого  Болота.
Мрэкр с неимоверным облегчением ринулся за ней.  Его  переполняла  горячая
благодарность  к  этому  существу,  которое  последнее   время   постоянно
вертелось возле него и нередко выручало из критических положений.
     Он догнал ее и поплыл рядом, чутко  реагируя  на  малейшие  изменения
направления. Со стороны показалось бы, что это  именно  он  ведет  их,  на
самом же деле Мрэкр ловил предстоящие  повороты  по  движениям  Юны  и  на
какое-то мгновение опережал  ее.  Это  требовало  постоянного  внимания  и
отвлекало его от мыслей о предстоящем сборе стариков.


     Стая собралась на большом острове. Может,  это  был  не  остров,  ибо
Болото обступало его только с двух сторон,  а  дальше  простиралась  суша,
если только можно назвать сушей чавкающую грязь.
     И все-таки эта вода не шла ни в какое сравнение с  болотом,  и  Мрэкр
даже почувствовал некоторое облегчение. Почему бы им не переселиться в эти
места, подумал было, но тут же одернул  себя.  Нет  более  пагубного,  чем
переносить в чужие миры земные штампы.
     По тому, как замолчали при его появлении, Мрэкр понял, что говорили о
нем. Острая  тревога  сжала  сердце.  Чутье  подсказывало,  что  из  этого
положения не выкрутиться. Это конец. Он еще раз посмотрел на  их  зубастые
пасти и внутренне содрогнулся. Да, это конец.
     Теперь он находился в самом центре стаи. Позади появилось  с  десяток
рекнов. В  случае  провала  отступать  некуда,  да  он  и  не  имел  права
отступать.
     - Пора идти, Мрэкр, - сказал вожак стаи Геб. Кожа у него  была  почти
белая и кое-где поросла мхом. Это выделяло его из стаи и вызывало уважение
у молодняка.
     - Мне кажется, что можно еще подождать, -  ответил  Мрэкр.  Его  мозг
лихорадочно  фиксировал  все  движения,   повороты   голов,   расположение
когтистых лап. Тут не повторишь фокус, что прошел с Жабом и Юной. На  этот
раз ему придется в самом деле вести стаю. Но куда? И зачем? Хотя последнее
неважно. Раз идут, значит, так нужно. Но вот куда?
     - Мы и так задерживаемся, - крикнул Жаб.
     - Немного можно  задержаться,  -  неуверенно  подал  голос  небольшой
тонкий рекн по кличке Тэт. Мрэкр было с надеждой посмотрел на него, но тут
же  понял,  что   надеяться   нечего.   Тэт   не   пользовался   уважением
соплеменников. У него были слишком слабые мышцы и худой хвост.
     - Можно задержаться, - повторил Мрэкр с отчаянием. У  него  теплилась
надежда узнать, что  же  представляет  из  себя  Лоно.  Раньше  о  нем  не
говорили.
     - Все уже готовы, - упрямо проскрежетал Геб.  -  Ты  очень  странный,
Мрэкр. Выступим сегодня. Сейчас.
     - Какой дорогой ты поведешь нас? - спросил большой Мум. -  Только  не
через Холодное Плато. Там и поесть нечего.
     - Есть нужно сейчас, - сварливо сказал Жаб.
     В ответ прогремел страшный рев.  Из  плотной  стены  белесого  тумана
прыгнул Зверь. Из-под мощных  лап  брызнула  грязь  и  слизь  раздавленных
квазирастений. Зверь был  ростом  с  быка,  но  втрое  тяжелее.  Он  повел
страшной  пастью,  выбирая  добычу.  По  его  прочному  костяному  панцирю
скатывались  струйки  дождя.  Немигающие  глаза   смотрели   со   свирепой
жадностью.
     Мрэкр успел увидеть побелевшие  от  ужаса  глаза  Геба.  В  следующее
мгновение вождь стаи рухнул в грязь, пытаясь вжаться  поглубже.  Остальные
кинулись в воду, кое-кто юркнул под большие листья зеленухи.
     Мрэкр убежать не успел. Его реакции запаздывали. И,  кроме  того,  за
спиной оказалась Юна. Вместо того чтобы бежать, она прижималась к  нему  и
мелко дрожала.
     Зверь остановил взгляд на них.  Он  уже  подобрал  для  прыжка  лапы,
зеленые от раздавленных растений.
     И вдруг Мрэкр ощутил волну нарастающей  ярости.  Да,  Зверь  страшен!
Весь в костяном панцире, толстые лапы, мощный хвост, длинные зубы, а весит
больше двадцати рекнов. И прыгает легче ящерицы.  Но  как  бы  ни  был  он
страшен, силами стаи можно победить. А так каждый день вырывает из стаи по
нескольку рекнов. И никто не решается дать отпор. А справиться можно.  Вот
у него  какая  тонкая  шея,  а  при  повороте  головы  костяные  пластинки
расходятся.
     Зверь прыгнул. Юна от страха закрыла глаза, в  тот  же  момент  Мрэкр
сшиб ее в воду, а сам прыгнул в сторону. Зверь рухнул точно на  то  место,
где они стояли. Мрэкру показалось, что во всей позе  чудовища  можно  было
прочесть огромное изумление. Такого с  ним  еще  не  случалось.  И  с  его
предками тоже.
     Он повернул голову, в то же время Мрэкр  вспрыгнул  ему  на  спину  и
вонзил зубы между костяными пластинками на шее. Зверь судорожно  дернулся.
Он мог бы избавиться от противника, бросившись на землю  и  перевернувшись
так, что Мрэкр был бы просто раздавлен. Но на Зверя настолько давно  никто
не нападал, что он застыл в растерянности и страхе.
     Мрэкр уже не был рекном. Так сражаться с лютым зверем, сражаться  без
оглядки и мыслей об отступлении, сражаться до последнего,  закрывая  собой
слабых, мог только потомок гордых и сильных повелителей железа и огня.
     Зверь повернулся вокруг своей оси, он явно слабел  от  потери  крови,
взревел последний раз - протяжно и страшно - и  рухнул.  Теперь  это  была
гора мяса и костей, лакомый кусочек для мелкого зверя. Но  только  не  для
рекнов. Эти сонные и вялые существа не ели мяса.
     Мрэкр слез со Зверя и  прислонился  к  его  туше.  Ноги  не  держали.
Подбежала Юна, но после пережитого напряжения не хотелось ни говорить,  ни
двигаться.
     Первым зашевелился и приподнялся Геб. Увидев поверженного гиганта, он
так быстро опустил голову, что Мрэкр ясно услышал стук ударившихся о землю
челюстей. Потом зашевелились  другие.  Со  страхом  и  опаской  они  стали
приближаться. На этот раз со страхом смотрели и на Мрэкра.
     Ничего, голубчики, подумал Мрэкр, привыкайте. И тут  же  спохватился:
не слишком ли это неестественно?
     Правда, эти тюлени совсем разучились самостоятельно  мыслить.  А  вот
ему нужно воспользоваться передышкой.
     - Выступим завтра, - хрипло сказал он.
     - Но... - начал нерешительно Геб, но Мрэкр прервал его:
     - Завтра!
     "Очевидно, сезонная  миграция,  -  подумал  он.  -  До  завтра  можно
что-нибудь придумать. А пока стоит убраться подальше от вопросов. Я сейчас
не сумею ответить даже на простейшие".
     Он разбежался  и  прыгнул  в  воду.  Получилось  очень  неуклюже,  он
вдобавок ударился животом, что еще больше озадачило стаю. Рекны никогда  в
воду не прыгали. Они вообще не умели прыгать.
     Мрэкр вспомнил все это, когда погружался в  глубину,  но  теперь  ему
наплевать на мелкие промахи. Победителю ужасного Зверя  простится  многое.
Он и должен быть необычным. Сейчас его снова мучил вопрос: что такое  Лоно
и какой дорогой туда идти? Угораздило же его быть вожаком стаи!  Хотя  все
правильно. Ведь в программе было: самый сильный, самый приспособленный...
     Он поднялся на поверхность.  Под  водой  не  поразговариваешь,  но  и
думать тоже трудно. Все-таки жабры хуже снабжают мозг кровью, чем  легкие.
Если бы этот непрекращающийся дождь стих...
     И дождь в самом деле стал слабее.  Надвигались  неясные  перемены,  и
нужно было срочно вырабатывать план будущего поведения.


     В тумане что-то зачавкало. Его мышцы непроизвольно напряглись.  Среди
зарослей бурых водорослей скользила  смутная  тень.  Через  мгновение  она
скрылась в тумане. Послышался плеск, бульканье,  и  все  затихло.  Но  для
Мрэкра этого было достаточно. Он узнал Юну!
     На раздумья не оставалось времени. Он скользнул в  воду  и  торопливо
поплыл следом. Это был последний шанс. Возможно, она хоть немного знает об
этом Лоне.  Тогда  можно  будет  завести  разговор  и,  словно  невзначай,
выведать все, что хранится в ее голове.
     И вдруг всплыла мысль, от которой  он  едва  не  пошел  ко  дну.  Юна
принадлежала к последнему поколению и ничего не знала об  этом  Лоне!  Она
там никогда не была. Другое дело Жаб или Мум. Те бывали там  по  нескольку
раз, а престарелый Геб потерял и счет.
     Положение было отчаянным. Он даже не пытался  догнать  Юну,  а  чисто
механически двигал лапами и загребал хвостом.  Силуэт  Юны  несколько  раз
появлялся и исчезал в тумане, она скользила легко и  стремительно.  Мрэкру
стоило немалых усилий, чтобы не отставать. Постепенно он  заинтересовался.
Куда она плывет и почему  не  дала  знать  ему?  Последнее  время  Юна  не
отходила от него ни на шаг. Вдобавок она направилась в  сторону  какого-то
мифического Остановления, куда никто  из  стаи  не  ходил.  Геб  и  другие
старики вспоминали об этом месте почему-то с нескрываемым отвращением.
     Вдруг он с разгона налетел на что-то  твердое.  Кувырок,  который  он
проделал, мог бы изумить любого, знающего возможности рептилий. Из  болота
торчал полусгнивший обломок доски, а на нем выделялся четкий  узор!  Мрэкр
жадно  пожирал  глазами  творение  мысли.  С  тоской  и  горечью   странно
переплеталось ликование. Только бы найти этих резчиков! Только  бы  найти.
Но что сделаешь в этом проклятом тумане,  который  вдобавок  и  все  звуки
глушит?
     Такая находка могла ошеломить и  флегматичного  Макивчука.  Можно  ли
было уходить в это Лоно, не доискавшись истины? А срок до предела жесткий.
Завтра выступать.
     Он медленно плыл по предполагаемому следу Юны,  по  дороге  обнаружил
еще одну подозрительную щепочку. Это укрепило его решимость. Во что бы  то
ни доискаться разгадки!
     И тут он услышал хриплые голоса. Говорившие были заняты перебранкой и
не заметили его приближения.  По  выкрикам  Мрэкр  понял,  что  поблизости
собралось  не  меньше  двух  десятков  рекнов.  Было   от   чего   удвоить
осторожность.
     Ему удалось  почти  вплотную  подобраться  к  хилому  рекну,  который
говорил и волновался больше всех. К немалому удивлению, Мрэкр узнал в  нем
Тэта.
     - Мы должны остаться! - пищал  Тэт.  -  Установление  меняется  и  мы
должны задержать стаю. Молодняк еще ничего не  видел,  кроме  Болота.  Так
пусть же увидит. Пусть старики не решают за них.
     Вдруг Мрэкр увидел возбужденных рекнов. В основном,  здесь  собралась
молодежь!
     - Мы не должны противиться Неизбежному, - сказал  кто-то  из  тумана.
Мрэкр определил по голосу, что говоривший был уже не молод. Он,  наверное,
видел и Лоно и Неизбежное.
     - Нам может помочь Мрэкр, - вдруг прозвенел где-то близко  от  Мрэкра
удивительно знакомый голос.
     - Мрэкр видел и Лоно и Неизбежное, - послышался угрюмый голос. - И он
выбрал Лоно.
     - Да, он видел, - подтвердили остальные.
     - Он должен стремиться в свое Лоно, - сказал угрюмый
     - Но почему он тогда задержал стаю? - крикнула Юна. Теперь  Мрэкр  не
сомневался, что звонкий голос принадлежит ей.
     - Мрэкр поступил странно, - сказал кто-то.
     -  Если  немного  задержаться,  -  сказал  угрюмый,  -  то   наступит
Неизбежное. Не понимаю, почему Мрэкр тянет с выступлением.
     - Ушли бы без него, - сказал Тэт, - если бы не Зверь...
     -  Зверь!  -  прокатился  разноголосый  говор.  Все  заново  пережили
жестокую схватку.
     - Мрэкр очень силен, - сказал кто-то из тумана.
     - Никто и никогда не побеждал Зверя, - поддержали его голоса.
     - Это подвиг даже для Мрэкра, - сказал Тэт. - Он  раньше  никогда  не
помышлял о сопротивлении. Это немыслимо для рекна.
     - Если бы не Мрэкр...
     - Зверь едва не схватил Юну!
     - Верно, - сказал угрюмый. - Но не восхищайтесь  этой  слепой  силой.
Сила без разума чудовищна.
     Мрэкр ощутил, как радостно забилось сердце. Таких слов он ни разу  не
слышал с той поры, как очнулся в зловонной жиже и забился в судорогах.
     Он хотел приблизиться еще, но побоялся выдать себя.
     - И все-таки на Мрэкра можно рассчитывать, - упрямо сказала Юна.
     - Ни в коем случае! - возразил угрюмый.
     - Разве плохо будет, если Мрэкр задержит  хоть  часть  стаи,  которая
находится под его влиянием?
     - Он сам, наверное, находится под твоим влиянием, - сказал кто-то.
     - Поэтому и не хочет вести стаю, - добавил Тэт.
     - Он ни о чем не догадывается, - живо возразила Юна,  -  если  бы  он
знал, как я хочу остаться...
     - А ты скажи! - предложил Тэт.
     - И скажу!
     - А что, если ты в самом деле ему скажешь?  -  предложил  угрюмый.  -
Тебя он не тронет.
     - Я и в самом деле ему скажу, - упрямо сказала Юна.
     Мрэкр выдвинулся вперед и оказался лицом к лицу с Тэтом.  Тот  так  и
замер с раскрытой пастью. Мрэкр изогнулся и  воинственно  поднял  гребень,
хотя нападению не особенно опасался. Молодняк не отличался храбростью.
     - Чем вам не понравилось Лоно? - крикнул он.
     Однако ожидаемого ответа не последовало. Вместо  обличения  Лона  Тэт
попятился и, только отойдя на приличное расстояние, буркнул:
     - Тем, чем оно понравилось тебе.
     Юна подбежала и прижалась к Мрэкру. Гребешок ее дрожал от волнения.
     - Мы решили не противиться Неизбежному, - проговорил угрюмый. - С кем
ты, Мрэкр?
     - С рекнами, - ответил Мрэкр.
     - С какими? С теми, что остаются?
     - Правильный выбор должны сделать все, - медленно ответил Мрэкр. Мозг
его работал на пределе. В этот момент решалась  его  судьба  и  многое  из
того, за что он отвечает.
     - А какой выбор сделал лично ты?
     - Ясно, какой он сделал выбор... - протянул кто-то в тумане.
     - Какой выбор ты сделал теперь? - спросил угрюмый.
     Юна заглянула Мрэкру в глаза.
     - Мрэкр, мы правы. Неужели ты этого не понимаешь? Я не верю ничему из
того, что о тебе говорят. Ну скажи им!
     - Мы отвечаем не только за себя, - ответил Мрэкр хриплым голосам. Что
еще можно было сказать? Он не знал  ни  Лона,  ни  Неизбежного.  Сонные  и
тупые, живущие только сегодняшним днем, не желающие  думать,  ратовали  за
Лоно. Не нужно быть особенно наблюдательным, чтобы отметить более развитый
интеллект этой группировки. И если уж выбирать...
     - Ну скажи им, - просила Юна.
     Остальные  смотрели  враждебно.  Кое-кто,  воспользовавшись  туманом,
улизнул. Если выбирать, то стоит идти за теми, кто  умнее.  Даже  ж  зная,
куда они приведут.  Нужно  идти  за  теми,  кто  умнее,  если  нет  других
ориентиров, если сам не можешь разобраться в сложившейся обстановке.
     - Я посоветуюсь с Юной, - ответил Мрэкр. Если бы речь  шла  только  о
нем, то он не колебался бы. По-видимому,  с  прекращением  дождя,  как  ни
невероятно  это  допущение,  изменится  климат,  поэтому  старые   опытные
рептилии  собираются  увести  стаю  в  безопасное   место.   Возможно,   с
прекращением дождей им всем  грозит  гибель.  В  таком  случае,  поведение
стариков разумно и естественно, но, судя по отдельным  намекам,  некоторые
пережили сезон Неизбежного, не погибли и  даже  считают,  что  этот  сезон
лучше, чем Лоно. Поди разберись!
     Он дал Юне знак следовать за ним и прыгнул в  воду.  Это  было  самое
разумное, что он мог сделать. Отступить  и  подумать.  Это  было  бы  даже
прекрасно, если бы у него было время думать. Часа через  два  стая  должна
выступить. И  нет  никакой  возможности  убедить  ее  следовать  за  более
беспокойными, но разумными.
     Он  взял  правее  и  прибавил  скорость.  Юна   скользила   рядышком,
заглядывала  ему  в  глаза  и  показывала,  что  хотела  бы  подняться  на
поверхность. Мрэкру вовсе не хотелось разговаривать, и он упрямо  скользил
между толстых слизистых стволов псевдорастений, тщательно нащупывая дорогу
локатором в мутной красноватой мгле.
     Если удастся оторвать от стаи хоть  несколько  рептилий,  то  у  него
будет  какая-то  поддержка  при  наступлении  Неизбежного.  В   том,   что
Неизбежное  будет  каким-то  кризисом,  он  уже  не  сомневался.  Но   при
наступлении перелома он просто обязан помочь и другим  выбрать  правильный
путь.
     Мрэкр и Юна успели вовремя. Берег был  покрыт  рептилиями.  Когда  он
вышел на пригорок, передние увидели его и остановились.
     - Пошли, - проскрежетал старый Геб. - Больше ожидать нельзя.
     Мрэкр только сейчас обратил  внимание,  что  постоянный  дождь  почти
прекратился. Редкие капельки не шли ни в  какое  сравнение  с  тропическим
ливнем прошлых дней. И небо не было свинцово-серым, даже туман  постепенно
рассеивался.
     - Я остаюсь, - твердо сказал Мрэкр. Холодная волна ужаса поднялась  и
стихла где-то в глубине сознания.  Он  решился  пойти  наперекор  какой-то
древней традиции, не разобравшись до конца в ситуации. Правильно ли?
     - Я  остаюсь,  -  повторил  он,  пытаясь  изгнать  последние  остатки
сомнения.
     - Ты очень изменился, - сказал Геб.
     - Да, - ответил Мрэкр.
     Геб ничего не сказал. Он потоптался на месте, потом повернулся и стал
удаляться. За ним потянулись остальные.
     - Останется ли кто-нибудь со мной? - крикнул Мрэкр.
     Некоторые рептилии остановились и повернули к нему головы.  В  глазах
промелькнул слабый интерес,  но  остальные  ползли  молча  мимо.  Они  уже
привыкли всегда идти за стариками. Которые пожили, которые видели, которые
знают.
     - Я остаюсь, - повторил Мрэкр громко. - Кто остается со мной?
     Рептилии ползли мимо. Когда последние исчезли в тумане, возле  Мрэкра
остались только Юна и двое молодых. Они  ничем  раньше  не  выделялись  из
стаи, но Мрэкр не стал ломать голову над вопросом, почему они вдруг решили
последовать за ним. Одного звали Га, другого Гу, это было все,  что  Мрэкр
знал о них, но теперь и этого достаточно. Итак, трое. А скольких  задержит
Тэт?
     - Не густо, - сказал он. - Ну что ж. Будем ждать Неизбежного.
     - Будем ждать, - повторила Юна.
     - Страшно? - спросил он.
     - Очень, - призналась она. - Но с тобой почти не страшно.
     На другой день туман рассеялся почти полностью. Было  немножко  жутко
видеть на такое расстояние и быть  видимым.  Небо  посветлело.  Мрэкр  был
уверен, что через  несколько  дней  можно  будет  даже  определить  сквозь
поредевшие тучи местонахождение центрального светила.
     Все вокруг приняло лазоревый оттенок. Казалось, что далеко вверху, за
тучами, весь небосвод пылает жарким пламенем. На мясистых  стеблях  сидели
квакки. Они уже все повылазили  из  воды  и  чего-то  ждали.  И  были  они
коричневыми, а не зелеными.
     Температура заметно повысилась. Га и Гу бродили с высунутыми языками.
Мрэкр обратил внимание, что его спутники за  последние  дни  не  съели  ни
одного квакка.
     На третий день стало совсем жарко. Га и  Гу  выбрали  сухое  место  и
разлеглись. Все страдали от  жары.  Юна  пряталась  под  рыхлыми  листьями
квазирастений и жалобно смотрела оттуда на Мрэкра.
     Мрэкр уже с трудом волочил лапы,  но  упрямо  кружил  по  высыхающему
болоту. Что делается в мире?
     Неистовая жара оголила каменную гряду, возле которой они  находились.
Жирная грязь сползла вниз, покрыв  почву  серой  потрескавшейся  корочкой.
Мрэкр заметил несколько широких трещин в скалах и  поспешно  устремился  к
ним. Только бы укрыться от беспощадного зноя!
     Они с Юной заползли в ближайшую пещеру в  тот  момент,  когда  сквозь
тучи проглянул страшный пылающий диск Небесного Огня. Он опалил  пламенным
дыханием весь мир.
     Теряя силы, Мрэкр полз в прохладную темную глубину, пока не уперся  в
холодный камень. Здесь силы окончательно  оставили  его,  и  он  рухнул  в
черную бездну, из которой уже не было возврата.


     "Cogito ergo sum"... Каким образом из бесконечно долгого  чудовищного
бреда вынырнула эта фраза, да еще на латинском языке, Мрэкр  не  знал,  но
именно с этого мгновения ухватился за искорку сознания и больше  не  терял
ее.
     Он пытался пошевелиться. Старания оказались тщетными:  совершенно  не
чувствовал  лап  и  хвоста.  Даже  не  ощущал  положения  тела.   Сознание
постепенно приобретало ясность, вскоре уже  не  требовалось  для  мышления
волевых усилий, что обрадовало, хотя и трудно радоваться, когда не знаешь,
где ты и что с тобой.
     Глаза открыть не удавалось, несмотря на  все  старания.  Организм  не
желал слушаться. Вдруг ослепительно яркая мысль  всколыхнула  мозг:  может
быть, он уже в приемной камере? Но разве это  возможно?  Ведь  он  еще  не
выполнил задания...
     Что-то едва слышно хрустнуло. Он ощутил разительную перемену.  Дышать
стало легче, сознание заработало с предельной четкостью. Свое  тело  (свое
тело!) ему теперь казалось чужим и вместе с тем странно  знакомым.  Задние
конечности вроде бы удлинились вдвое, то же самое произошло  с  передними,
но туловище казалось ссохшимся вчетверо.. Мрэкр понимал,  что  это  скорее
всего обычное психическое расстройство, но легче от этой мысли  не  стало.
Шевелить конечностями все  равно  не  мог,  ощущение  было  таким,  словно
отлежал ноги, в то и все тело. Если такое вообще возможно.
     Он бережно накапливал силы для следующего рывка. Посмотрим, что  даст
новая попытка. Однако на  этот  раз  пришлось,  поторопиться,  ибо  дышать
становилось все  труднее.  Мрэкр  почувствовал  вполне  понятную  тревогу.
Погибнуть от асфиксии сейчас совсем ему не улыбалось.
     Он судорожно рванулся,  с  неимоверной  радостью  отметил,  что  тело
повинуется, но вслед за  радостью  его  охватила  глухая  тревога.  Словно
завернут  в  прочный  пластиковый  кокон!  И  разорвать   его   не   видел
возможности.
     Сознание помутилось. Мрэкр рванулся в последнем диком усилии  и  едва
не потерял сознания. Откуда-то ударила струйка чистого воздуха,  и  легкие
заработали с удвоенной энергией.
     Оболочка, если только он находился  в  оболочке,  была  прорвана  или
сломана, потому что ясно слышал  хруст.  И  чем  бы  ни  грозил  выход  из
заточения, нужно выбираться  уже  потому,  что  заточение  еще  никому  не
приносило ничего хорошего.
     Он уперся ногами, будучи почти уверен в  том,  что  они  стали  вдвое
длиннее и крепче, вслед за этим оболочка с легким хрустом подалась, а весь
окружающий  мир  залило  красноватым   светом.   Мрэкр   сделал   странное
непроизвольное движение, дикое движение, которое он не делал очень  долго:
он пытался поднять веки, которых у него не было, и... поднял их!
     Он увидел крошечную щелочку.  В  ней  помещался  странный  незнакомый
ландшафт какой-то чужой планеты, он никогда не видел ее ни своими глазами,
ни на снимках Космоинформатора.
     Он рванулся изо всех сил, оболочка захрустела, и он  высунул  из  нее
голову. Он лежал в темной пещере. В нескольких шагах пламенел ослепительно
чистым светом вход.


     Мрэкр, не помня себя, пополз по камням и выглянул из пещеры. Он  едва
не закричал от неожиданности.
     Красное небо  и  желтая  земля!  Перед  ним  распахнулся,  необъятный
оранжевый мир, а сверху нависло красное, словно  залитое  горячей  кровью,
грозное небо. И в этой крови плавится гигантский желтый шар. И на  полнеба
он был окружен оранжевыми кольцами, как камень, брошенный в  воду,  бывает
окольцован концентрическими волнами.
     На желтой земле стояли исполинские, словно выкованные из  сверкающего
золота, деревья. Прозрачный  воздух  был  заполнен  стрекотом,  жужжанием,
писком, цокотом. Но ведь на этой планете раньше ничто не летало!
     Возле входа в пещеру росли цветы. У них были желтые стебли, оранжевые
листья и красные головки с одуряющим запахом.
     Мрэкр с ужасом посмотрел на кровавое небо. В страхе он хотел поползти
назад в пещеру и вдруг замер. Словно все небо обрушилось на него.  У  него
было человеческое тело! Настоящее человеческое, а с рептилией он  не  имел
ничего общего!
     Он в панике посмотрел на  свои  руки,  ноги,  гладкую  упругую  кожу.
Ничего общего!
     И вдруг им овладела бешеная тоска по прежнему, уже  привычному  телу.
Только приспособился, привык - и вдруг... Где  он  теперь,  и  что  с  ним
произошло?
     Кое-как он заставил себя подняться, занять  непривычное  вертикальное
положение. Все тело  сковывала  слабость,  ноги  дрожали.  Руки  почему-то
болели, и к тому же приходилось делать неимоверные усилия, чтобы не упасть
лицом на  камни.  Недоставало  привычной  опоры  -  хвоста.  Дважды  терял
равновесие, едва успевал ухватиться за стену...
     Он проковылял несколько шагов  и  остановился,  хватая  ртом  воздух.
Посреди пещеры  лежала  разорванная  хитиновая  оболочка!  Высохшая  шкура
рекна! Та самая, в которой  он  провел  несколько  месяцев  на  Менетии  и
неопределенное время в этой пещере.
     И тут впервые за весь период жизни на этой планете Мрэкр  вздохнул  с
неимоверным облегчением. А как все-таки приятно,  когда  все  происходящее
можно объяснить с земной точки зрения!
     Эти существа проходят в своем развитии стадии: личинка  -  куколка  -
взрослая особь. На Земле в подобные условия поставлены насекомые, например
бабочки. А здесь люди... Еще ближе стоят аблистомы. Их личинки, аксолотли,
способны к размножению. Чаще всего они и живут в виде  аксолотлей.  Только
сильная жара или засуха заставляет их  превращаться  в  более  совершенных
аблистом...
     Видимо, эта  планета  обращается  вокруг  своего  светила  по  сильно
вытянутой  орбите.  В  таком  случае  ее  попеременно  заливает  водой   и
высушивает.
     Аборигены приспособились. Понятно, почему старики так  настаивали  на
уходе в Лоно. Это, вероятно,  какие-то  глубокие  норы  с  водой.  Старики
превыше всего ценят покой и безопасность. Ведь в новом  динамическом  мире
будет много неожиданного и грозного...
     Юна лежала за камнями. Ее некогда блестящая  кожа  теперь  высохла  и
потрескалась, остекленевшие глаза смотрели в  потолок.  Во  всем  теле  не
ощущалось ни малейших признаков жизни.  Труп,  не  более  того.  Мрэкр  ни
минуты не колебался бы с подобным диагнозом, если  бы  не  знал,  что  час
назад сам представлял точно такое же зрелище.
     Юна-рептилия умерла. С этим он  и  не  собирался  спорить.  Ее  место
должна занять Юна-человек, и Мрэкр ожидал ее с трепетной надеждой. Как она
отнесется к нему? Узнает ли вообще? То, что он  сам  сохранил  все  нюансы
мыслей и чувств, еще ничего не значит. Он не  потерял  ни  крупинки  своей
личности с той секунды,  как  в  Космоцентре  вошел  в  переходную  камеру
телетрансформации. У него было только тело рептилии и ни  крупицы  прежних
навыков владельца этого организма. К великому сожалению,  впрочем.  Только
чудовищное самообладание да везение спасали в критические моменты, которых
было намного больше, чем того хотелось.
     Хитиновая оболочка Юны легонько хрустнула. Сквозь тоненькую  трещинку
проглянуло что-то красное. Мрэкр затаил дыхание.  Так  какой  же  все-таки
будет его неотвязная спутница?
     Пока он колебался, руки его словно сами по себе взялись за  оболочку.
Он обламывал хитин маленькими хрупкими кусочками,  и  с  каждым  очищенным
сантиметром в нем росла надежда, что  увидит  человека,  что  человек  это
будет не страшнее того верткого чудища, что  таскалось  за  ним  всюду  по
Болоту.
     Наконец он снял весь хитин. На земле лежала  спящая  девушка.  У  нее
оказалось маленькое, но  сильное  тело  подростка  цвета  красной  меди  и
ярко-зеленые волосы. Губы были красными, а  ресницы  настолько  огромными,
что на каждой поместился бы земной воробей.
     "Неужели тут  бывают  сильные  песчаные  бури",  -  подумал  Мрэкр  с
беспокойством. Природа ничего не создает без  необходимости...  А  ресницы
какие... Взмахнет такими и всю планету облетит.
     Мрэкр прислушался. Ему показалось, что Юна не дышит. Но  она  дышала,
хотя и очень медленно. Очевидно, время пробуждения еще не пришло.
     Он  вышел  из  пещеры.  Жизнь  кипела  всюду.   Бурная,   незнакомая,
непонятная. Его охватил страх. Как снова вживаться? И так едва  не  погиб,
очнувшись в теле амфибии, а ведь та часть жизни была  несоизмеримо  легче.
Сонное существование. А здесь...
     Он с нарастающей тревогой ощущал, что  испытания  только  начинаются.
Существование кончилось, впереди жизнь! В той жизни был Зверь... А в  этой
может существовать Суперзверь? Во всяком  случае,  нужно  быть  начеку.  И
немедленно отыскать остальных  рекнов.  Тех,  которые  остались  с  Тэтом.
Кто-то же знает, что и как, делается в этом мире!
     И вдруг Мрэкр вспомнил, что осталась одна молодежь. Никто из  них  не
встречался с Неизбежным! А старики предпочитали не говорить о  прошлом.  А
если и рассказывали что-нибудь, то только с назидательной целью. Вот, мол,
как плохо было при Неизбежном...
     Возле самого входа в пещеру росло роскошное  дерево.  Собственно,  на
дерево это растение похоже не очень, на первый  взгляд  ничего  общего  не
имело с неприятным паукообразным слизнем, которого
     Мрэкр видел в бреду возле пещеры. Значит, в этом  мире  даже  деревья
проходят метаморфозу.
     Попытка отломить веточку окончилась  неудачей.  Слишком  слаб.  Да  и
стебли оказались слишком гибкими. А ему требовалось другое...
     Все-таки удалось отыскать  неимоверно  твердые  растительные  стержни
метра по два длиной. Они торчали на месте высохшего болота и, видимо, тоже
оставляли видоизмененные растения. Мрэкр не  стал  доискиваться  тайны  их
происхождения. Он выдернул самый  длинный  шест  толщиной  в  человеческую
руку. Дерево было прочное и тяжелое. Настоящее копье без наконечника.
     Он сразу почувствовал в руках недобрую  мощь,  представил,  для  чего
может понадобиться оружие. Таков уж человек в тревожной обстановке.  А  он
все еще оставался человеком огня и железа,  несмотря  на  то,  что  жил  в
третьем тысячелетии, находился  в  данный  момент  на  противоположном  от
Солнца конце Галактики.
     Когда вернулся в пещеру, Юна все  еще  спала,  но  дыхание  ее  стало
заметнее. Он тяжело опустился  рядом.  Когда  же  он  заново  привыкнет  к
человеческому  телу!  Так  и  тянет  пошевелить  хвостом  или  встопорщить
гребень...
     С некоторой завистью смотрел на Юну. Ей легче. Как и  всем  остальным
рекнам, прошедшим  метаморфозу.  Благодаря  врожденным  инстинктам  им  не
придется заново овладевать телом...
     Его глаза закрылись. Не было сил бороться  с  чудовищной  усталостью.
Для нового тела даже эта прогулка оказалась нелегкой.
     Он подложил под голову копье и заснул.


     Он проснулся от ощущения  пристального  взгляда.  Рядом  сидела  Юна.
Зеленые волосы падали на лоб, она потряхивала головой,  отбрасывая  пряди,
снова жадно и радостно всматривалась в его лицо. Глаза у нее были большие,
серые.
     - Здравствуй, - сказал Мрэкр.
     - Здравствуй, - как эхо, откликнулась Юна. Голос у нее был низкий,  с
едва заметней хрипотцой. Она словно  бы  прислушивалась  к  нему,  несмело
улыбнулась. - Здравствуй, Мрэкр! Так вот какое оно - Неизбежное!
     Они  жадно  рассматривали   друг   друга.   Мрэкр   был   мускулистым
широкоплечим мужчиной  с  длинными  волосатыми  руками,  Юна  тоненькой  и
маленькой девушкой. Все в ней было еще не завершено, не сформировано, но в
будущем она обещала  быть  красавицей.  Не  нужно  знать  канонов  здешней
красоты, да требуются ли какие-либо каноны  в  подобных  случаях?  Красоту
чувствуешь  интуитивно.  Будь  это  цветок,  лошадь  или  яхта  под  всеми
парусами. Да не покажется это сравнение кощунственным.
     - Я хочу есть, - сказала она жалобно.
     "Все верно, - подумал он. - Кушать надобно при любом образе жизни".
     Он вышел и огляделся. Собственно, на Земле съедобно  практически  все
живое. Все, что прыгает, плавает, скачет, ползает, летает. Разница лишь  в
том, что одни  пристрастились  к  рагу  из  змей,  а  другие  к  лягушкам.
Полинезийцы обожали креветок, а бушмены - сушеных  и  жареных  муравьев...
Все  понятно.  Одна  биологическая  основа.   Поищем   и   мы   подходящую
биологическую основу.
     Вернулся с пучком мясистых клубней. До  метаморфозы  питался  в  этом
месте, остается надеяться, что за это время еда не стала ядовитой.
     Юна ждала. Она радостно  поднялась  навстречу,  едва  он  появился  у
входа.
     - Ешь, - сказал он и протянул клубни, - это норква.
     Она недоверчиво повертела клубни в руке:
     - Норква?
     - Норква, - подтвердил он  не  очень  уверенно.  -  Ешь.  Теперь  все
переменилось.
     - Теперь все переменилось... - прошептала она.
     Все еще недоверчиво поскребла кожицу, но голод взял свое, и  она  уже
без колебаний вонзила зубы в мякоть.
     Но  что  делать  дальше?  В  соседних  пещерах  наверняка  происходит
подобное с другими. С ним ушли Га и Гу, а Тэт,  очевидно,  увел  остальную
молодежь. Да, за разумом потянулось больше, чем за силой. Нужно немедленно
разыскать остальных и держаться сообща.
     Он подождал, пока она поела.
     - Подкрепилась? Надо искать остальных. Я бы не хотел  оставлять  тебя
одну.
     - А я и не хочу оставаться! - крикнула она с испугом.
     Юна вскочила на ноги легко  и  свободно.  Она  перенесла  метаморфозу
легче. Организм женщины всегда терпимее к переменам.
     - Пойдем, - сказал он.
     Она доверчиво взялась за его руку. "Бедная девочка, - подумал  он.  -
Теперь твои  надежды  на  меня  как  на  защитника  несбыточны  более  чем
когда-либо. Я и раньше не понимал многого в вашем мире,  но  мог  хотя  бы
ориентироваться  по  вашей  реакции.  А  теперь  и  для  вас  все  ново  в
Неизбежном..."
     Но ведь они будут на него надеяться! Он едва не застонал  от  чувства
бессилия. От него будут ждать решений,  указаний.  Подсказки.  Но  что  он
может?
     Юна невольно зажмурилась от яркого солнца. Все так ново,  необычно  и
страшно.
     Болота не было и в помине. На его месте простиралась широкая равнина,
густо заросшая сочной травой. Кое-где торчали деревья.
     Мрэкр почувствовал, что еще мгновение - и она  затоскует  по  старому
привычному миру. Там было всегда спокойно.
     - Мы хозяева всего этого мира! Посмотри, как красиво! Здесь мы  будем
жить и работать.
     - Здесь мы будем жить... - повторила она... - и работать.?
     - Да. И работать. Как никогда раньше. Ты думаешь,  все  это  изобилие
нам дастся даром?..
     Сколько он валялся дней...  месяцев...  лет?  А  может  быть,  прошли
тысячелетия? Кто знает, сколько времени прошло  между  Периодом  Дождей  и
Периодом Зноя? Может быть, на все  это  время  живность  на  этой  планете
впадает в глубокую спячку? В анабиоз? Наподобие земных клопов?
     Он ощутил между лопатками неприятный  холодок.  В  таком  случае  ему
никогда не выбраться  отсюда.  Не  увидеть  больше  прекрасной  Земли,  не
встретиться с родными, не  отрапортовать  Макивчуку  о  своем  необычайном
приключении...
     - Что же мы будем делать дальше?
     Голос Юны вернул его к действительности.
     - Не знаю, - признался он. - Надо было бы пойти отыскать остальных.
     Он пытливо посмотрел на нее.
     - Не боишься остаться? Пока я спущусь в долину?
     Ока вздрогнула. Глаза ее  расширились  до  предела.  Мрэкр  с  острой
жалостью посмотрел на ее тонкие руки и худенькие  плечи.  А  ведь  она  не
отобьется даже от воробья!
     - Я оставлю тебе надежного охранника, - сказал он.
     Мрэкр еще раньше заметил  обломки  камней  со  знакомыми  прожилками.
Оставалось только не посрамить предков.
     Будет что рассказать Макивчуку!  Он  долго  колотил  камнями  друг  о
друга, не единожды успел проникнуться уважением к троглодитам, прежде  чем
первая искра промелькнула в воздухе и мигом угасла. Наверное, предки  были
в состоянии и воду выжать из камня,  если,  считали,  что  добывание  огня
весьма заурядное явление.
     Наконец крошечная искорка воспламенила мох. Мрэкр осторожно  подложил
сухие щепочки, потом добавил пару сучков, наконец, набросал веток.
     - Что это? - спросила Юна.
     В ее голосе не было  страха.  Одно  лишь  любопытство.  Да  и  откуда
болотным рептилиям знать об огне. Они и своего солнца никогда не видели.
     - Это огонь, - сказал Мрэкр. - Он может быть и  другом  и  врагом,  в
зависимости, как к нему относиться...
     К  счастью,  урок  прописных  истин  длился  недолго.  Юна  оказалась
удивительно понятливой. Хотя иначе и быть не могло. Ведь обновленные рекны
за короткий период Зноя успевали  создать  свою  примитивную  цивилизацию.
Мрэкр снова вспомнил поразившую его воображение щепочку.
     Она осталась поддерживать огонь  в  костре.  Она  с  таким  восторгом
подбрасывала в него щепочки, что Мрэкр ушел незамеченным.
     Он бежал в  долину.  Приходилось  лавировать  между  бутылкообразными
деревьями. К счастью, между ними ничего  не  росло,  а  обкатанные  валуны
Мрэкр перепрыгивал с ходу. Тяжелый шест изрядно мешал, но  расставаться  с
ним было рискованно.
     Вскоре заросли странных деревьев  кончились.  Гора  осталась  позади.
Дальше  простиралась  равнина.  Мрэкр  пробежал  еще  несколько  шагов  по
инерции, потом перешел на шаг. То, что он  увидел  на  равнине,  заставило
сердце забиться с удвоенной силой. Там были люди!
     Они ходили друг за другом по кругу унылой цепочкой. Некоторые из  них
зачем-то изредка наклонялись и снова шли дальше, печально опустив головы.
     Мрэкр взвесил на руке копье. Надо идти к людям. Без них ему и  Юне  -
гибель. Вдвоем они не выживут в этом незнакомом мире.
     Его  заметили  издали.  Работающие  прекратили  странное  занятие   и
повернули бледные худые лица. Никто не  шагнул  навстречу.  Все  стояли  и
смотрели.
     Мрэкр подходил все медленнее. В воздухе повисла гнетущая тишина.  Что
они делают? Видимо, что-то такое, что и он обязан знать.
     - Здравствуйте, - сказал он.
     Один из рекнов ответил:
     - Здравствуй, Мрэкр!
     Они узнали его. По каким признакам? Он при самом сильном желании не в
состоянии узнать кого-либо. Что общего между рептилией и человеком? Но они
признали...
     - Чем вы заняты? - спросил он напролом.
     - Топчем траву, - ответил  тот  же  самый  рекн.  -  Чтобы  гиаки  не
подобрались незамеченными. У нас уже двоих изувечили...
     Он указал куда-то в сторону. Там без присмотра лежали  на  спине  два
рекна с кровоточащими ногами. Один из ник тихо  постанывал,  другой  лежал
молча. Скорее всего был без сознания.
     - Так... - сказал  Мрэкр  медленно.  Очевидно,  это  хорошая  мера  -
вытаптывать траву. - Эти, как их, гиаки не подберутся незамеченными. Но  в
пещерах лежат без присмотра коконы! Сейчас необходимо обшарить все пещеры,
собрать новых рекнов и привести их сюда. И тех, кто еще в  коконах,  нужно
перетащить сюда. Здесь будут в безопасности.
     Рекн не двигался. Мрэкр даже забеспокоился. Неужели  его  не  считают
вождем?
     - Странно ты говоришь, - сказал наконец  рекн,  -  трудно  понять.  И
поступать ты заставляешь странно. Так никогда не  делалось.  Кто  уцелеет,
сам придет.
     - Стая сильна количеством, - сказал Мрэкр как можно жестче.
     - Но мы не успеем до темноты вытоптать траву, -  возразил  рекн.  Что
будет тогда? На нас накинутся все звери.
     - Не накинутся, - сказал Мрэкр не  очень  уверенно.  -  Я  не  допущу
зверей. А теперь марш по пещерам!
     Рекн с видимой неохотой  повернулся  на  месте  и  медленно  зашаркал
ногами по траве. У него  была  тонкая  изможденная  фигура  Мрэкр  не  мог
сдержать приступ  острой  жалости.  Эти  бедолаги  и  так  на  ногах  едва
держатся. Где им таскать из пещер своих собратьев! Но что можно  придумать
лучше? В пещерах оставаться нельзя.  С  одиноким  рекном  справится  любой
хищник. В стае они смогут сопротивляться.
     Остальные потянулись за первым рекном. Мрэкр поймал одного за руку  и
велел остаться возле раненых.
     -  Зачем?  -  спросил  рекн  вяло.  На   его   невыразительном   лице
промелькнула тень, удивления.
     - Будешь отгонять гиаков от раненых.
     - Я?
     - Ты.
     - Каким образом?
     - Смотри!
     Мрэкр с силой ударил шестом по земле.  Во  все  стороны  брызнул  сок
расплющенного  мясистого  растения,  в  трех  шагах  что-то  зашуршало,  и
мелькнула мускулистая спинка рыжего убегающего зверька.
     Рекна словно кто подменил. Глаза его загорелись, он сам ухватился  за
шест. Мрэкр отошел в сторону. Рекн неумело  ударил  по  траве,  перехватил
шест удобнее и уже уверенно сшиб головку  громадного  цветка  с  одуряющим
запахом. Третье сочное растение он сокрушил с одного удара.
     - Отлично, - сказал Мрэкр с облегчением. - Здесь и  ходи.  Никуда  не
отлучайся. Понял? Ни на шаг от раненых!
     - Понял,  -  ответил  рекн  слабым  тонким  голосом  и  вдруг  широко
улыбнулся. - Ты странно говоришь, Мрэкр, но мне это нравится!
     Он еще раз наискось ударил шестом по траве. Мясистые стебли с хрустом
повалились на вытоптанный участок.
     - Мне это нравится, - повторил он с нажимом и принялся ходить  вокруг
раненых, с каждым ударом шеста по траве отвоевывая у  природы  расчищенную
площадь.
     Мрэкр с облегчением отступил. Пока  все  идет  хорошо.  Теперь  нужно
привести Юну. Видимо, здесь придется закладывать  первый  поселок.  Долина
очень ровная, лес достаточно далеко, звери не подберутся незамеченными.
     К Юне добрался без приключений. Она сидела на корточках возле  костра
и подбрасывала щепочки. Рядом  с  ней  сидел  полненький  рекн  с  круглым
черепом и живыми блестящими глазами. Он  увлеченно  следил  за  процедурой
кормления огня и не заметил подошедшего Мрэкра.  Рекн  испуганно  дернулся
при появлении вождя, но тут же вскочил на ноги.
     - Мрэкр! - воскликнул он. - Это чудо. Я ни разу  не  слышал  об  этом
горячем существе от стариков!
     И этот узнал его. Хотя ему могла сказать Юна. Но все-таки  он  скорее
всего сам узнал. Каким образом?!
     - Мрэкр все может, - сказала Юна довольно. -  наш  вождь!  А  здорово
как, Га!
     Значит, это Га. Запомним. Какая все-таки прелесть эта Юна. В  который
раз приходит на помощь подобным нечаянным образом.
     - Этих чудес у нас будет еще много, - сказал Мрэкр. - А пока загасите
костер!
     - Зачем?
     Да лице Га отразился ужас. Его полненькое лицо искривилось.  Потерять
огонь?
     - Мы пойдем в долину, - объяснил Мрэкр.  -  Там  будем  жить.  Там  и
разведем новый огонь.
     - Значит, мы возьмем его с собой? - обрадовался Га. Он гордо выхватил
из костра горящую ветку: - Юна уже научила меня переносить огонь.
     "До  чего  же  быстрая  адаптация,  -  подумал  Мрэкр.  -  Все  равно
поражаешься, хотя и знаешь, что все это продиктовано условиями развития".
     - Мы перенесем его спрятанным в камнях, - сказал он. - Это  проще.  А
костер затушите. Иначе познакомитесь с пожарами.
     Он сам бросил первые комья земли. Остальное Юна и  Га  проделали  без
него. Га уже без подсказки  завалил  остатки  костра  мокрыми  стеблями  и
затоптал ногами последние искорки. Велика же была его вера в вожака,  если
решился безропотно расстаться с живительным теплом!
     - Все правильно, - одобрил Мрэкр.
     Он повел свой маленький отряд в долину.  Га  испуганно  шарахался  от
любой бабочки, от любого щупальца псевдорастения. Мрэкр заметил,  что  Юна
старается держаться поближе к нему. Понятно, мужская спина всегда  кажется
надежной защитой. Он чуть сбавил  шаг  и  получил  в  награду  благодарный
взгляд крупных серых глаз.
     В долине  его  ждала  неожиданность.  Там  уже  находилось  несколько
человек: четверо с остервенением рубили траву длинными  шестами,  а  возле
раненых стоял часовой, которого оставил Мрэкр, и  что-то  горячо  объяснял
рекнам. Они скоро повернулись и побежали к лесу.
     - Куда ты их послал? - крикнул Мрэкр еще издали. -  Пещеры  в  другой
стороне!
     - За палками!
     Вот  оно  что!  Ничего  не  скажешь,  информация   здесь   передается
немедленно.
     Постепенно в долину стекался народ. Некоторые несли на  себе  тяжелые
коконы.
     Вокруг него уже собралось около двух десятков рекнов, все смотрели  с
ожиданием. Здесь были представлены почти все  уцелевшие  юноши  и  девушки
племени. Никто не  перечил,  как  это  делали  старики,  но,  никто  и  не
подсказывал возможных решений.
     - Люди! - Мрэкр  вдруг  почувствовал  в  горле  застрявший  комок.  -
Позвольте теперь называть вас так. Вы уже не полуживотные. Вы -  сапиенсы.
Не все, что я говорю, понятно вам пока, но верьте мне.  Сейчас  нам  нужно
очень много работать. У нас ничего нет для новой жизни. Ничего! Все  нужно
сделать самим. И тогда этот мир будет целиком наш.
     Га внимательно слушал и кивал,  Юна  смотрела  восторженно.  Они  уже
находились под его влиянием. А как остальные?
     Кто-то спросил:
     - Что нам делать, Мрэкр?
     Он  вздохнул  свободнее.  Люди  этого  мира  не  теряли  времени   на
дискуссии.
     - Нужно натаскать сухих веток, - сказал Мрэкр, - скоро ночь.  Хищники
выйдут на охоту в сумерках...
     "А выйдут ли они в сумерках?  -  подумал  он,  глядя,  как  несколько
человек немедленно отправились в  хворостом.  Их  повел  Га.  -  А  может,
здешнее зверье выходит на охоту утром или уже вышло?"
     Не теряя времени, он показал остальным, как нужно  разводить  костер.
Несколько наиболее решительных парней принялись сразу же  осваивать  новое
дело, а Мрэкр пытался объяснить другим устройство и назначение плетня.
     К вечеру очищенный участок удалось обнести частоколом. Га сидел возле
маленького костра. Он только ждал сигнала, чтобы развести большой огонь.
     Сумерки наступали быстро. Когда Мрэкр бросил сухих  веток  в  костер,
возле него собралось все племя, за освещенным кругом темнота сгустилась до
предела. На небе горели яркие звезды. Их было значительно больше,  чем  на
земном небе. И были они крупнее и ярче.
     Его племя робко жалось у костра. Спасительное тепло грело, а  красный
непривычный свет отбрасывал зловещую темноту далеко в стороны. Странный  и
жуткий  мир.  Но  в  нем  теперь  предстояло  жить  и   найти   пищу   для
существования. Правда, вождь говорил, что они теперь хозяева  всего  этого
мира, но как-то непривычно и хозяевам...
     Издали донесся страшный звериный рев. Какой-то зверь вышел на охоту и
не скрывал своих намерений. Видимо, не привык встречать отпор.
     Все испуганно зашевелились. Некоторые косились в сторону леса, словно
надеясь  бегством  в  чащу  спасти  жизнь.   Конечно,   если   разбежаться
врассыпную, то хищник переловит не всех. Кто-то непременно да уцелеет...
     - Разобрать шесты! - скомандовал Мрэкр.  -  Пусть  несколько  сильных
мужчин станут возле каждого  угла  ограды.  Если  звери  подойдут  близко,
поднимайте тревогу.
     Он снова повернулся  к  костру,  но  прежнего  спокойствия  не  было.
Несколько  силуэтов  бесшумно  скользнуло  в  темноту.  Остальные  сидели,
поминутно прислушиваясь к неясным ночным шорохам. Мрэкр на  всякий  случай
подбросил в огонь пару больших веток.
     Хриплый рев  раздался  ближе.  На  этот  раз  в  нем  ясно  слышались
уверенность и нетерпение. Словно хищник уже видел добычу и знал,  что  она
не уйдет!
     Мрэкр напрягся. Этого еще не хватало. А костер? Ведь  огонь  способен
отпугнуть любое животное.
     И вдруг Мрэкр вспомнил,  что  животные  этой  планеты,  как  и  люди,
никогда не встречались с огнем. Да и какой огонь способен  существовать  в
болоте под вечным проливным дождем?
     - Взять по головешке! - распорядился он.
     Мужчины и женщины потянулись к огню. Мрэкр заметил,  что  Юна  первой
схватила горящую ветвь и стала рядом с ним. Он поднял свой  тяжелый  шест.
Неужели хищник рискнет...
     В темноте раздался страшный человеческий крик, и  в  освещенный  круг
мягко впрыгнул зверь. Он оказался величиной с крупного медведя, и  у  него
были короткие мускулистые лапы с когтями. Все увидели странные, блеснувшие
зеленым огнем глаза.
     Мрэкр закричал и швырнул пылающей головней. Тотчас же со всех  сторон
в зверя полетели горящие ветки. Попали не все, но чья-то головня  подожгла
все-таки рыжую шерсть.  Мрэкр  тут  же  изо  всех  сил  обрушил  жердь  на
массивную голову хищника. Шест  с  треском  переломился.  Мрэкр  подхватил
второе копье, но зверь уже прыгнул на  него.  Замахиваться  было  некогда.
Зверь обрушился как лавина...
     Неистовый  рев  оглушил  всех,  спрятавшихся  за  частоколом.   Зверь
напоролся  на  шест,  который  Мрэкр  упер  другим  концом  в  землю.  Юна
бесстрашно ударила хищника горящей веткой по глазам, он взревел от боли  и
ярости, сделал попытку убежать, но Мрэкр подхватил еще одну дубину, настиг
зверя и с маху ударил по голове. Откуда-то из  темноты  появились  смутные
тени людей племени. Они,  осмелев,  принялись  осыпать  зверя  ударами  по
голове, по спине, по лапам...
     Мрэкр отошел в сторону. Теперь  справятся  и  сами.  Через  несколько
минут рев сменился хрипами,  но  они  и  тогда  с  остервенением  били  по
раздробленным костям.
     Две женщины вывели  из  темноты  раненого.  У  него  распорото  бедро
когтями хищника. К счастью, рана оказалась страшной только  на  вид.  Даже
без лечения она зажила бы через несколько дней.
     Юна всхлипывала от пережитого страха и цеплялась за Мрэкра, но он сам
чувствовал себя далеко не так уверенно, как хотелось бы. Хорошо, что  хоть
победа над грозным хищником досталась сравнительно легко. Тот, кто еще  не
верил в странные приказы, теперь поверит. Все-таки костер сыграл  едва  ли
не главную роль в сражении. Ослепил, подпалил шерсть,  причинил  неведомую
боль... Да и без этих дубинок им бы не справиться.
     Но что делать теперь? Будь это на Земле в  далекие  времена  пещерных
людей, он не сомневался бы: зверя можно есть. Но внешнее сходство еще ни о
чем не говорит. Придется попробовать самому.
     Мрэкр с великим трудом  выкромсал  кусок  мяса.  Пришлось  для  этого
использовать обломки кремния. Поистине  универсальные  орудия  предков:  и
костер развести, и тушу разделать...
     Племя с изумлением наблюдало, как вождь насадил мясо на прут и  сунул
в огонь. Кто бы мог подумать,  что  происходит  величайший  поворот  в  их
цивилизации!


     Ему снилась гигантская чаша космического передатчика. Снова входил он
в камеру. Суетятся взволнованные люди в белых  халатах...  Пуск!..  Мощный
лазерный сгусток понес его Я через Галактику.  Цель  -  планетная  система
звезды ЛЛЛТ-64. Если там окажется высокоразвитая жизнь, то он воплотится в
тело  наиболее  совершенного  и  приспособленного  существа.  Если  же  не
окажется такой жизни, то луч, отразившись,  вернется  обратно...  А  Земля
ждет... Через год эту планету отыщет  новый  луч,  на  месте  его  падения
возникнут механозародыши, которые разовьются в сложные машины. Действуя по
заданной программе, они построят передатчик, чтобы  он  мог  вернуться  на
Землю...
     Он проснулся от утренней свежести. Было  сыро  и  зябко.  Костер  еще
горел, возле него сидела незнакомая юная девушка и  подбрасывала  в  огонь
маленькие веточки. Юна спала рядышком. Двое  мужчин  с  копьями  наперевес
прохаживались вдоль частокола.
     На востоке  разгоралась  заря.  Пушистые  облака  окрасились  розовым
светом, какие-то пичуги вовсю распевали  утренние  славословия  солнцу,  а
племя еще спало. Спали мужчины, одуревшие от  непривычной  сытости,  спали
осторожные женщины.
     Мрэкр рассматривал племя. Ну вот, здесь почти вся молодежь.  Ушли  от
Большого Болота. А что дальше?
     Он вдруг с пугающей ясностью понял,  насколько  это  все  не  просто.
Испытания только начинаются. Не так трудно следить  за  своими  мыслями  и
поступками в теле рептилии. В худшем случае это закончится смертью. Своей.
А сейчас он взвалил на себя ответственность за все молодое  поколение.  За
годы, прошедшие в Болоте под опекой старших, они совсем разучились мыслить
н поступать самостоятельно. А  ну-ка,  что  сделал  гамельнский  крысолов,
когда увел детей из города?
     Случай был беспрецедентный. И Мрэкр был к  нему  не  готов.  В  школе
разведчиков  Сверхдальнего  Поиска  они  находились  под   опекой   лучших
психологов Галактики, но никто не предполагал, что разведчик столкнется  с
подобными вещами. Собственно говоря, он уже выполнил задание  Комиссии  по
Контактам: собрал интересующую  информацию,  и  достаточно  полную.  Можно
возвращаться.
     Он с надеждой и тревогой посмотрел  на  небо.  Он  всегда  смотрел  в
северный сектор, когда испытывал сильнейшее  затруднение.  В  той  стороне
находилось Солнце. Там была Земля.
     Земля! Он почувствовал, как сердце сжимается от волнения.  Земля!  Я,
как Антей, припадаю к тебе через сотни парсеков с мольбой о помощи. Каждый
из нас, где бы он ни был, черпает в тебе силы и поддержку, Земля.  Родная,
древняя Земля!
     Мрэкр сосредоточился на мысли о Земле, пытаясь схватить  ускользающую
мысль. Земля... Земля... Вернее,  история  человечества...  Почему  бы  не
поискать ключ здесь?
     Закон развития человеческого общества универсален. Сколько энтузиасты
ни искали в беспредельном космосе принципиально новых общественных систем,
все было тщетно. В истории человеческого общества,  в  природе,  действуют
объективные закономерности, не зависящие от воли и желания людей. Так было
и на Земле, когда разные расы находили один и тот же путь к будущему.
     Мрэкр  снова  почувствовал  несоизмеримость  поставленной  задачи  со
своими силами. Одно дело устанавливать контакт  с  цивилизациями,  которые
находятся на том или ином отрезке пути, другое - самому закладывать основы
этого общества. Это не под силу одному человеку, кем бы он  ни  был.  Даже
группе лиц не под силу.
     С чего начинать? Его народ - tabula rasa. Хорошо бы заложить с самого
начала   основы   справедливого   строя!   Чтобы   не   было   жестокостей
рабовладельчества,  изуверского  фанатизма   средневековья,   мрачного   и
кровавого фашизма. Ведь в  истории  Земли  понадобилась  смена  нескольких
поколений, чтобы  до  конца  завершить  духовную  перестройку,  переплавку
сознания, начатую еще во время Великой Революции.  Этой  небывало  сложной
задаче были отданы все силы на протяжении очень долгого времени.  Но  если
заложить справедливые понятия с первых же шагов общества? Ввести их в ранг
закона?
     В  таком  случае  потребуется  пробудить  элементарнейшие  понятия  о
честности, верности, жалости, долге... Первые элементарные понятия!
     На фоне разгоравшейся зари вырос черный силуэт часового. Мрэкр  узнал
Га.
     - Приветствую тебя, вождь! - сказал подошедший.
     Мрэкр  кивнул.  Что-то  ему  не  понравилось.   Приглушенный   голос,
настороженность, вкрадчивая манера...
     - Теперь Геб над нами не властен, - тихо заговорил Га. Он все так  же
настороженно посматривал по сторонам. - Ты наш  вождь.  Мы,  все  признаем
твою силу...
     Мрэкр внимательно слушал, стараясь понять,  куда  гнет  Га.  Странные
комплименты, иначе их не назовешь.
     - Ты найдешь во мне верного помощника, - шепнул Га жарко.
     Помощника?  Но  здесь  все  должны  помогать  другу,   иначе   просто
невозможно выжить...
     Мрэкр пристально посмотрел на Га, и вдруг его  словно  обдало  жаром.
Так вот какого помощника он имел  в  виду!  У  старого  вождя  всегда  был
доносчик в стае, который информировал его  буквально  обо  всем.  От  него
нельзя было утаить ни одной лакомой луковицы, ни одного червяка, ни одного
квакка. Значит, этот молодой и здоровый парень намерен пристроиться  возле
самого  сильного,  чтобы  под  его  защитой  урывать  и  себе  часть!  Как
рыба-прилипала возле акулы.
     Мрэкр ощутил острый стыд. На какое-то мгновение забыл что  перед  ним
люди  совершенно  другого  мира.  Да,  здесь  нужно  начинать  с  прививки
элементарнейших понятий. С самых элементарных...
     - Займи свое место, - велел он. - Звери пока не ушли на дневной сон.
     С самых элементарных: народ, земля, общество. Надо создать  общество.
Полноценное функционирующее общество, которое могло бы  существовать  само
по себе и тогда, когда он все-таки решится вернуться на Землю.
     Юна проснулась, смотрела на него заспанными глазами. Зеленые волосы в
беспорядке струились по ее лицу, она хлопала огромными ресницами, Мрэкр  в
самом деле ощутил от них движение воздуха.
     - Мрэкр! - тихонько позвала она. - Ты здесь? Мне приснилось,  что  ты
ушел, и мне стало страшно. Так страшно, как никогда не было страшно. Ты не
уходи, Мрэкр. Ладно? Ты никуда не уйдешь от меня? Смотри!
     Он погладил ее по голове. И Юна снова замурлыкала:
     - А ты не исчезнешь, Мрэкр? Я все боюсь, только закрою  глаза,  а  ты
уйдешь...
     - Спи, - сказал он. - Никуда я не уйду. - И подумал: проклятый  лжец!
Вот так и закладывай основы нравственности. Врач, исцелися сам...
     - Ты не уходи, Мрэкр, - пробормотала она сквозь сон. -  Мы  без  тебя
пропадем. Мне очень хорошо, что ты самый сильный и мудрый, что ты вождь...
     Еще один из соблазнов, подумал он с невольной  насмешкой.  Интересно,
кто-нибудь еще предложит мне стать полновластным божком племени?
     Он и сам не предполагал,  что  это  случится  всего  через  несколько
минут. Возле него опустился на корточки подошедший  Тэт.  Волосы  молодого
парня были всклокочены, и лицо не отошло от сна,  но  в  черных  блестящих
глазах уже разгорался жадный интерес к новому миру.
     - Здравствуй, вождь, - сказал он торжественно.
     Мрэкр насторожился. Почему он не назвал его по имени?
     - Доброе утро, вождь, - повторил Тэт и надолго  замолчал.  -  В  этом
мире потребуется много усилий.
     Мрэкр отметил, что юноша  верно  ориентируется  в  незнакомой  среде.
Именно на таких придется опираться в первое время.
     - Потребуется много усилий, - повторил Тэт. -  Но  все  ли  готовы  к
трудностям? Все ли захотят отдать все силы?  Груз  старых  традиций  очень
силен, вождь... Ты один знаешь, что и как делать.
     - Я объясню всем, - осторожно ответил Мрэкр.  Он  уже  понимал,  куда
клонит черноглазый фанатик.
     - Будет ли время? - возразил Тэт горячо. - Нужно приниматься за  дело
немедленно. Без проволочек. Нужно строить,  а  не  разглагольствовать.  Ты
знаешь, что нужно делать. Веди нас! Мы не должны терять время  и  силы  на
бесплодные поиски истины. Ты ее знаешь, и нам этого достаточно!
     - А как же быть с теми, кто не поймет нашего пути?
     - Заставим! - сказал Тэт твердо. Его глаза сверкнули темным пламенем.
- Это же самые ленивые, ни не пригодные болтуны.  Мы  их  просто  заставим
работать по единственно правильному плану. А потом они сами поймут.
     - А если не поймут? - спросил Мрэкр. Ему очень хотелось проникнуть  в
психологию подобного сорта людей. Не приходилось  сомневаться,  что  и  на
Земле в темное древнее время именно такое стремление катапультироваться  в
будущее  и  выдвигало  сильные  личности,  которые  диктаторской   властью
причиняли обществу вреда больше, чем пользы.
     - Тем хуже для них, - сказал Тэт жестко. Он небрежно махнул рукой, но
Мрэкру показалось, что он этим жестом вычеркнул из жизни десятки людей.
     "Дешево же ты ценишь свою независимость, - подумал  Мрэкр.  -  И  это
самый гордый из молодежи! Что тогда говорить о других?  Веди  нас,  вождь,
фюрер, дуче! Мы верим в тебя, мы верим тебе. И что бы  ты  ни  сделал,  ты
прав во всем. Как хорошо и просто быть маленьким человеком! Не  висят  над
тобой никакие нерешенные моральные  проблемы,  все  в  мире  делается  без
твоего участия. Фюрер  думает  за  тебя.  Ты  пьешь  чай  в  накладку,  ты
взбиваешь перину перед сном, а дуче все еще стоит у карты мира. Все заботы
страны на плечах вождя. Спасибо, фюрер! Ура, фюрер, вождь, дуче!"
     - Дешево ты ценишь свою независимость, - сказал Мрэкр.
     - Но ты ведь не Геб, - сказал  Тэт  слегка  обиженно.  -  К  тому  же
железная необходимость...
     Я не Геб, хотел сказать Мрэкр. Я знаю больше его. Я могу быть  лучшим
царем из всех возможных. И на Земле когда-то верили в доброго царя...
     - Все это очень не просто, - прошептал он.
     Они только что вышли из-под власти Геба. Должны быть до предела  сыты
диктаторской властью. Но вот Тэт, самый независимый,  выражает  готовность
следовать его указаниям. Или за время Болота все уже настолько привыкли  к
понуканиям вождя,  что  и  не  мыслят  о  других  вариантах  существования
племени? Тогда нужно показать  эту  возможность.  И  не  только  показать.
Придется создавать полномочный функционирующий совет... правда,  старейшин
теперь нет, но  есть  же  среди  них  люди,  успевшие  завоевать  уважение
сородичей умом и справедливостью?


     Он все еще размышлял напряженно и болезненно, как вдруг в темном небе
сверкнула молния. Это была странная молния, удивительно прямая и короткая,
словно огненная стрела метнулась с неба на землю.
     Почва слегка дрогнула. Мрэкр почувствовал неистовую радость,  у  него
даже руки задрожали, а сердце застучало вдвое быстрее.  Он  один  на  всей
планете знал причину этого странного явления. Да еще  тысяча  контактеров,
рассеянных по всей Галактике, могли бы объяснить необычную молнию.
     Племя между тем просыпалось. Озябшие люди тянулись к  костру,  кто-то
выломал из ограды сухой кол и бросил в  огонь.  Ввысь  взметнулись  искры,
осветили ожидающие лица.
     "Да, - подумал Мрэкр. - Я поведу вас. И буду вести до тех  пор,  пока
не научитесь ходить сами. Иначе после моего ухода какой-нибудь  энергичный
мерзавец вздумает  повести  вас  совсем  в  другую  сторону,  а  вы  и  не
пикнете..."
     - Люди, - сказал он, - наступил первый день  нашей  новой  жизни.  Мы
начнем его с переселения на север. Примерно в трех днях пути  нас  ожидает
необыкновенное место... Там мы и остановимся. Отныне  никакие  хищники  не
смогут нам помешать стать хозяевами этого мира!
     - Переселение? - спросил чей-то неуверенный голос.
     - Да, - ответил Мрэкр.
     Он уже твердо знал, что в этот момент в  трех  днях  отсюда  плавится
скальная почва, в раскаленной магме  возникают  эмбрионы  механозародышей,
которые потом разовьются в совершенные механизмы. И они будут настроены на
волну человека Земли...
     - Зачем нам  идти  туда?  -  спросил  Мун.  Он  смотрел  на  вождя  с
недоверием, которого не пытался скрыть.
     - Там нам будет лучше, - сказал Мрэкр.
     Он видел, что люди негромко переговариваются между собой,  поглядывая
на север. На вождя они смотрели вопросительно.
     Потом к костру вышел Угрюмый. Он смотрел  на  Мрэкра  дружелюбно,  но
что-то в его фигуре настораживало.
     - Нет, Мрэкр, - сказал он просто. - Мы не пойдем на север. По крайней
мере до тех пор, пока ты не объяснишь свои слова и мы не убедимся, что  ты
действительно прав.
     За его спиной послышались  одобрительные  возгласы.  Этого  Мрэкр  не
ожидал. И это после всего, что он для них сделал?  Объяснять  каждый  свой
шаг, каждый поступок? Но как объяснить им,  что  такое  антигравитационный
энтокар или биотоковое управление квазиструктурами?
     - Верьте мне, - сказал он твердо, -  и  я  поведу  вас  к  счастливой
жизни. Верьте!
     Угрюмый покачал головой. Однако смотрел с сочувствием.
     - Нет, Мрэкр, - сказал он. - Мы верим в твое желание принести пользу.
Но откуда мы знаем, что ты не ошибаешься?
     - Я не ошибаюсь! - крикнул Мрэкр.
     Угрюмый пожал плечами.  Искорка  сочувствия  в  его  глазах  медленно
угасала.
     - Хотелось бы, чтобы это было так. Но у нас есть и свои головы. И они
не позволят нам идти за тобой слепо.
     - Но вы же шли за Гебом!
     - Нет, Мрэкр. Мы не шли. А те, кто шли, теперь уже в Лоне. Мы те, кто
доверился разуму.
     Мрэкр увидел, что люди радостно зашумели при этих  словах.  Даже  те,
кому явно импонировали его исполинская сила и отвага. Лишь Юна прижималась
к нему тоненьким плечиком.
     - Люди, - сказал он горько, - вы ошибаетесь... Я только хотел,  чтобы
вы одним рывком перескочили десять тысяч лет в развитии...
     Он видел, как протестующе дернулся Мун. Молодой  рекн  быстро  шагнул
вперед и оказался с ним лицом к лицу.
     - Не называй нас людьми! Мы не знаем, что  значит  это  слово.  Может
быть, ты вкладываешь в это слово что-то очень хорошее, тогда мы будем рады
подружиться с этими... людьми. Может быть, они уже давно вышли из  Больших
Болот и живут теперь на  Горячих  Песках...  Но  мы  рекны!  И  не  желаем
становиться чем-то иным. А насчет скачка в десять тысяч лет...  Почему  ты
молчишь, какой это будет ценой?
     Лица у рекнов были мрачными. В мертвой тишине было слышно стрекотание
насекомых и писк пролетающих птиц.
     - Ты приведешь к счастливой  жизни,  я  допускаю  такую  возможность,
стадо, а не племя! Но кто  решится  променять  свое  собственное  нелегкое
бытие на бездумное существование?
     - Не бездумное существование... - начал было Мрэкр.
     Но Угрюмый горячо прервал его:
     - Бездумное, если за нас будешь думать ты! Но ты, Мрэкр, ошибся.  Они
ушли в Лоно, Мрэкр. Ушли, Мрэкр...


     Оранжевые  скалы  вздымались  впереди,  над  самым  горизонтом  висел
огромный медный диск. Он был тоже оранжевым и так сверкал, этот начищенный
гонг, что Мрэкру хотелось ударить в него кулаком.
     - Отдохнем? - спросила Юна осипшим голосом.
     Она смотрела умоляюще. Глаза у нее были красные, а  на  лбу  и  щеках
бледность сменилась желтизной.
     - Только недолго, - предупредил Мрэкр. -  Иначе  нам  придется  опять
спать на дереве.
     Юна блаженно опустилась на  сухую  землю.  Почва  была  каменистой  и
горячей, но усталому телу показалась мягче псевдолилий из Большого Болота.
Мрэкр всматривался в неправдоподобно  оранжевый  мир.  Это  второе  солнце
одним взмахом стерло все предыдущие гаммы цветов. Остались только  горячие
во всем многообразии, и нужно к ним применяться.
     Там,  за  оранжевой  грядой,  в  это  время  плавятся  скалы,  а   из
механических семян стремительно вырастают могучие машины... Гм, как на них
отреагирует Юна?
     - Мрэкр, - попросила Юна в этот момент, - посиди со мной.
     - Сейчас, - ответил Мрэкр.
     Юна подождала, потом протянула опять:
     - Ну Мрэкр...
     - Иду-иду, - сказал Мрэкр.
     Он переложил  копье  в  левую  руку,  помедлил,  потом  сел  рядом  с
девушкой. Она тут же свернулась калачиком и поспешно положила  голову  ему
на колени. Волосы она  распустила,  и  они  казались  единственным  свежим
пятнышком зелени на многие километры выжженной горячей почвы.
     Мрэкр погладил ее по волосам. Юна открыла глаза и несмело улыбнулась.
Ей очень нравилось, когда Мрэкр так делал. Только он  очень  редко  гладил
ее, почему-то не решаясь заглядывать в ее такие громадные глаза.  Странно,
ведь он такой смелый...
     - Пора, - сказал Мрэкр и осторожно снял ее голову с коленей.  -  Пора
идти, - повторил он с непонятным самому себе раздражением.
     Он вскочил и перехватил копье поудобнее.
     - Да, - согласилась Юна покорно, - нам пора идти...
     Оранжевый свет внезапно померк. Мрэкр поднял  голову  и  увидел,  что
ослепительный диск  быстро  спускается  за  черту  горизонта.  Край  земли
прогнулся, словно под неимоверной  тяжестью.  Знакомый  оптический  эффект
принес какое-то успокоение. Тем более что все снова вернуло  себе  прежние
краски.
     - Как сумрачно, - сказала Юна и поежилась.
     Действительно,  освещенная  одним  солнцем  долина  стала  мрачной  и
неприветливой. Сверху давили фиолетовые лучи, а валуны  приобрели  зловеще
багровый  оттенок.   Земля   покоричневела,   словно   обожженная   глина,
разбросанные   по   долине   камни   казались   оплавленными   чудовищными
температурами, будто здесь пронесся атомный смерч.
     - Мне страшно, - прошептала Юна.
     - Тем скорее мы должны пройти это место, - ответил Мрэкр твердо.
     Юна вцепилась в его руку и ускорила шаг. Впереди бежали две  огромные
черные тени. Их уродливо крошечные головы были очень далеко от ног и почти
терялись в сумрачной дали, только прямо  по  курсу  одно  за  одним  гасли
багровые пятнышки камней.
     Юна очень крепко держалась за его  руку.  Она  и  на  бегу  старалась
прижиматься к нему плечом, и это  очень  мешало.  В  ее  громадных  глазах
застыл откровенный страх.


     Они услышали далекий звериный рев. Где-то за рощей находилось сильное
животное, в его голосе слышались первобытная мощь и свирепость.
     Мрэкр узнал сородича того самого зверя, что посетил племя в первый же
день новой жизни. Но там был костер и дружная отвага мужчин племени...
     - Я могу бежать быстрее, - сказала Юна.
     Она прислушивалась на бегу, длинные волосы развевались позади.
     - Что ж... - сказал Мрэкр.
     И прибавил шаг. Бежать с копьем было неудобно, но оставить его он  не
решался. Все-таки защита... не с молитвой же вступать в поединок.
     Рев раздался еще раз, короткий и мощный. В  нем  явственно  слышались
торжество и нетерпение.
     - Напал на след, - сказала Юна.
     Мрэкр ничего не ответил, и она пояснила:
     - На наш след.
     - Прибавим шаг, - сказал Мрэкр.
     Юна не бежала, а летела.  Ее  длинные  зеленые  волосы  вытянулись  в
сплошную изумрудную ленту,  а  красное  тело  казалось  бегущим  пламенем.
Стройные ноги позволяли все время находиться рядом с Мрэкром, а  он  несся
во весь опор.
     Они выскочили на лужайку. Ее усеивали миниатюрные цветы с красными  и
оранжевыми головками, посредине был  родничок.  Вода  была  прозрачной  и,
очевидно, студеной. На таких лужайках на далекой  Земле  по  ночам  любили
танцевать феи...
     Хриплый рев прогремел, как раскаты грома. Зверь был совсем близко.  И
не было добрых фей...
     - Пещера! - крикнула Юна.
     За лужайкой виднелась гранитная стена. Кое-где на ней росли  деревья,
впиваясь жилистыми корнями в малейшие трещины, расширяя их и углубляя.
     - Мрэкр! - позвала Юна.
     И в это мгновение на лужайку выпрыгнул  зверь.  У  него  были  мягкие
движения, выдающие хищника, который нападает из засады. А если уж  решится
погнаться за какой-то дичью, то только за мелочью...
     Мрэкр быстро оглянулся. Юна протискивалась в щель. А зверю нужно было
только два прыжка, чтобы настичь две слабые фигурки с тонкой кожей.
     Мрэкр с силой метнул копье, зверь прыгнул, и  острие  ударило  его  в
голову. Крепкий шест с треском переломился, но Мрэкр торопливо втиснулся в
пещеру вслед за девушкой.
     В следующее мгновение на скалу обрушилась  гора  мускулов  и  ярости.
Совсем близко от своего лица Мрэкр  увидел  желтые  бешеные  глаза  зверя,
вдохнул горячее дыхание. Зверь зарычал, капелька слюны  попала  Мрэкру  на
руку.
     - Мрэкр, - сказала Юна возле его уха, - я не могу шевелиться!  Дальше
стена.
     - И щелей нет? - спросил Мрэкр с надеждой.
     - Нет, - сказала Юна обречено.
     Они оказались зажаты в узкой трещине. Сзади была  каменная  стена,  а
спереди все дрожало от громоподобного  рыка.  Зверь  изогнулся  и  пытался
достать спрятавшихся лапой. Когти царапнули гранит рядом с лицом Мрэкра.
     - Мрэкр, - сказала Юна у него за спиной. - Нам не выбраться отсюда?
     - Ну-ну, - сказал Мрэкр, - только не трусь. Бывало и хуже...
     - Нет, Мрэкр, - сказала Юна тихо. - Раньше мы были с людьми.
     Рык заглушил ее слова. Зверь  пытался  расшатать  большой  камень,  и
Мрэкр с ужасом увидел, что это ему удается. Он вжимался спиной в камни, но
отверстие все расширялось. Зверь уже не ревел. Он рычал и яростно  кидался
на камень у входа. И тот, наконец, выкатился, приминая траву и  цветы.  Из
раздавленных сочных стеблей брызнул белесоватый сок...
     Все это Мрэкр машинально отметил, хотя не отводил взгляда  от  зверя.
Тот подобрал лапы, собрался в тугой комок стальных мускулов, сузил  желтые
яростные глаза...


     В этот момент снаружи  коротко  блеснул  свет.  Он  услышал  короткий
яростный хрип, затем глухой шум упавшего тела. Мрэкру показалось,  что  он
уловил легкое шипение, которое длилось всего лишь мгновение, словно сквозь
влажный   воздух   планеты   промчалась   неслышимая   молния,    оставляя
ионизированный след.
     Он бросился наружу и споткнулся о тушу мертвого чудовища. Морда зверя
была страшно оскалена, мощные лапы скрючены в  жестокой  судороге.  Смерть
настигла его мгновенно.
     - Мрэкр!
     Из пещеры выскочила Юна. Она была белой от  страха,  но  помчалась  к
Мрэкру и ухватила его за руку. На зверя она даже не посмотрела.
     - Ты куда ушел от меня, Мрэкр? Не уходи от меня. Я  боюсь  без  тебя,
Мрэкр...
     Мрэкр, не отвечая, зачарованно смотрел вверх. Из  тяжелых  фиолетовых
туч вниз стремительно падала белоснежная капсула. Это  из  нее  на  полном
ходу сверкнул короткий лазерный импульс, уничтоживший зверя.
     - Еще вниз, - приказал Мрэкр вслух. - Левее. Стоп!
     Летающая платформа опустилась рядом. Она сияла стерильной чистотой. А
такую сияющую белизну не мог породить этот  мир,  не  знающий,  что  такое
холодные вершины гор Земли.
     - Что это? - спросила Юна шепотом. Она крепко уцепилась за  Мрэкра  и
не собиралась отпускать его. - Такое большое!
     Еще бы, подумал Мрэкр. Кто  же  мог  предположить,  что  он  и  здесь
останется человеком? Конструкция транспортировщика  предусматривает  любые
варианты существования, будь он размером с кита или с  микроба.  Наверняка
найдется здесь и бак с водой, и камеры с различными силовыми полями...
     - Это большое, - сказала Юна, - слушается тебя? Как?
     Как может управлять такой машиной разведчик, сам еще не зная, в каком
теле ему придется очутиться? Руками, хвостом, рогами,  псевдоподиями?  Или
свистом, щелканьем, воем, хрюканьем? А если у него не будет ни рук, ни ног
и он будет  обречен  на  молчание?  Или,  например,  возродится  в  облике
разумной плесени?
     - Неси нас в Центр, - приказал он мысленно. - И побыстрее.
     Оцепеневшая от ужаса Юна видела, как  в  белой-белой  стене  возникла
большая черная дырка. Тотчас большие сильные руки подхватили их  и  внесли
внутрь летающего дома.
     Они оказались в большом странном помещении. Юна бросилась к  окну  во
всю стену и впервые вскрикнула  от  ужаса.  Необъятная  долина  с  черными
скалами, через которую они шли  два  дня,  была  уже  не  больше  звериной
шкурки. И она продолжала стремительно уменьшаться...


     - Теперь ты все поняла?
     Юна кивнула. Они сидели на  больших  круглых  камнях  на  самом  краю
котлована. Снизу доносился грохот,  часто  сверкали  мощные  разряды.  Там
размножалось последнее поколение машин. Именно они и построят  передатчик.
И выйдет он в камеру, скажет: "Пуск", и понесется через  Галактику  мощный
импульс. Со скоростью света домчится до Земли всплеск звездной энергии.  А
из  приемной  камеры  попадет  в  объятия  Макивчука  и  хохочущих  друзей
разведчик сверхдальнего поиска...
     - Тебя следовало бы убить...
     Мрэкр с великим изумлением посмотрел на  Юну.  Ее  пухлые  губы  были
плотно сжаты, а огромные глаза прищурены. Она была бледной как смерть.
     - Тебя следовало бы убить... Зве... Звездный Пришелец, - сказала  она
снова. - Именно такие вот и могут завладеть умами всего племени.  А  после
ошибки - все снова в Большом Болоте... Но ты и сам уходишь...
     Она закрыла глаза. Ее губы еще некоторое время шевелились,  но  Мрэкр
уже ничего не мог разобрать.
     - Юна! - крикнул он.
     Он не узнавал своего хриплого яростного голоса. Он не  понимал  и  не
узнавал себя, которого сокурсники считали кибернетической машиной в облике
человека.
     - Юна!
     Она обратила к нему свое бледное  лицо.  Глаза  ее  раскрывались  все
больше и больше. В них нарастало изумление, в  темной  глубине  заблестела
золотая искорка.
     - Юна! - выдохнул он хрипло. -  Ты  полетишь  со  мной!  Я  не  смогу
пробыть без тебя ни  одной  минуты.  Вся  Земля  будет  для  меня  мертвой
пустыней, если я не буду тебя  видеть  каждый  день,  каждый  час,  каждое
мгновение!
     Она смотрела на него недоверчиво. Руки ее были на коленях.
     - Юна! - говорил он яростно. - Все законы Вселенной - ничто, если  мы
не хотим разлучаться. Из неслыханной экспедиции я привезу домой величайшее
сокровище Галактики! Ты пойдешь со мной?
     Юна ответила просто:
     - Да, Мрэкр. Конечно же, я пойду за тобой всюду, куда бы ты ни шел. И
в горе, и в радость пойду... И не спрошу, куда ты меня ведешь и зачем.
     Он ткнулся головой в ее колени. Она погладила его  по  голове,  и  он
ощутил несказанное облегчение. Груз ответственности, постоянное напряжение
ушли куда-то, исчезли, растворились в простом прикосновении женских рук.
     - Я пойду с тобой всюду... - повторила она тихо.
     И вдруг он понял, что это значило для нее. Покинуть  знакомый  мир  и
оказаться в невообразимо сложном и страшном, полном непонятных механизмов,
чужих людей и совершенно непонятных  отношений  обществе.  И  только  одна
ниточка будет связывать с новой жизнью. И эта нить - любовь!
     - Юна, - заговорил он тихо, - мы с тобой окажемся в светлом мире.  Ни
в одной сказке  нет  таких  чудес.  Тебе  будут  служить  сотни  невидимых
волшебников, ты будешь летать по воздуху, и  цветы  будут  расцветать  при
твоем появлении. Все двери распахнутся при твоем приближении...
     Они услышали грохот и лязг, который все усиливался.
     Из кратера выползла огромная  металлическая  машина.  Она  напоминала
тяжелый танк древних времен. Такой же корпус, гусеницы  и  даже  башня  из
листов прочнейшей стали. Правда, вместо  пушки  торчали  мощные  титановые
манипуляторы. Они  бережно  держали  на  весу  массу  розовых  кристаллов,
скрепленных каким-то хитрым способом.
     Юна зябко повела плечами. Грохочущая гора металла  неслась  прямо  на
них. Она видела, что Мрэкр  пристально  посмотрел  на  чудовище  и  что-то
прошептал.
     В следующее мгновение танк остановился  как  вкопанный.  Манипуляторы
дрогнули, пошли в сторону. Кристаллы поплыли по воздуху и  были  аккуратно
уложены в траву. А манипуляторы почему-то продолжали что-то искать...
     Юна вскрикнула от неожиданности. Машина протягивала ей цветы!  Мощные
манипуляторы  из  прочнейшей  стали  бережно  держали  хрупкие   стебельки
растений...
     - Все машины будут служить тебе на Земле, - сказал Мрэкр тихо.
     - Да, Мрэкр, - ответила Юна тоже тихо. - Если ты хочешь.
     - А ты?
     - Что я?
     - Что хочешь ты?
     - Ты же знаешь, Мрэкр... Быть всегда с  тобой.  А  где...  разве  это
важно?
     Мрэкр повернулся к машине и  что-то  сказал  негромко.  Танк  выронил
цветы, быстро подхватил розовые кристаллы и скользнул  с  бугорка.  Сверху
было видно, как он, набирая скорость, несется к циклопическому  сооружению
на вершине горы.
     - Не жалей о племени, - сказал  он  твердо.  -  Им  предстоит  тяжкая
борьба за существование. Большой скачок они отвергли...  Пусть  пеняют  на
себя!
     - Мрэкр! - сказала Юна, не снимая рук с его затылка. - Я ведь  иду  с
тобой в твой мир... Но не говори так о моих товарищах.
     Вдруг он вспомнил все  разговоры  у  костра,  спор  с  Угрюмым,  свое
желание руководить, не объясняя мотивов... Конечно же, она теряла  намного
больше, чем он мог предположить.
     - Юна! Простишь ли ты меня...
     И такая самоотверженная душа идет за ним, теряя  все.  Отвергая  все,
только бы остаться с ним?..
     - Юна!
     Медленно будет карабкаться этот народ по спирали  истории.  Падать  и
скользить, скатываться вниз, гоняться за миражами, искать истину в тупиках
противоречий... А он в это время будет наслаждаться благоустроенной жизнью
землянина, упиваться мудростью  старой  и  новой  цивилизации.  Все  двери
распахнутся при его приближении... Сотни волшебников... Биотоки в быту.
     - Юна, - сказал он хрипло. - Сейчас я покажу тебе зрелище, которое не
увидит ни одна женщина во Вселенной.
     - Что ты задумал? - спросила она тихо.
     Она видела, как он вернулся к котловине и сумрачно сдвинул брови.  На
лбу у него пролегла складка, которой раньше не было.
     И сразу ритм работ изменился. Черные массивные  машины  на  мгновение
замерли, потом задвигались не очень уверенно, словно не решаясь...
     И сверкнуло пламя! Ослепительный луч вырвался из  маленького  прибора
на длинных ножках, полоснул по ряду притихших гигантов, невзначай шваркнул
по камням, и те сразу зашипели  и  оплавились.  Из  одной  машины  повалил
густой черный дым.
     На вершину, где стояли Юна и Мрэкр, донесся взрыв,  пахнуло  серой  и
горелым маслом. Юна стояла спокойно,  только  очень  крепко  держалась  за
локоть Мрэкра.
     Снизу донесся грохот. Маленький приборчик с режущим  лучом  смяли,  в
бой вступили самые тяжелые машины. Они полосовали  друг  друга  спаренными
лазерами, палили из протонометов, пускали в ход  дезинтеграторы,  стреляли
сгустками антиматерии...
     - Зачем ты так... - сказала Юна тихо. Она вопросительно  смотрела  на
него.
     - Так надо, - сказал Мрэкр - Ты же не хочешь,  чтобы  я  стал  богом?
Даже для таких, как Га или Тэт? Никто в  племени  не  готов  к  встрече  с
такими машинами. И еще сотни лет не будут готовы...  А  самое  главное,  я
хочу чтобы ты была уверена, что я никогда от тебя не уйду в тот  сказочный
мир, из которого пришел!
     Он осторожно взял ее за руку и отвел в сторону. Черный дым все  валил
из кратера, сквозь сизые разрывы  короткими  вспышками  полыхало  багровое
пламя. В этом кромешном аду само разрушались последние уцелевшие машины.
     Он вдруг коротко засмеялся:
     - Ирония судьбы... Чтобы остаться человеком, я превратился  в  жителя
этой планеты. А сейчас, чтобы быть достойным своей  прекрасной  родины,  я
навсегда расстаюсь с мыслью ее увидеть...
     Ой ожидал ощутить горечь, готовился  выдержать  шквал  сокрушительной
тоски, но Юна прижалась к нему, и он ощутил,  как  бесследно  растворяются
все печали, уходит боль, очищаются тайники души. Впереди - жизнь...






                               Юрий НИКИТИН

                               ЕЩЕ НЕ ВЕЧЕР

     Через дорогу на детской спортивной площадке одинокий парнишка  бросал
мяч в баскетбольное кольцо. Он все бросал  с  середины  площадки,  надеясь
попасть в корзину.
     Начинало темнеть. Если у парня хватит упорства, то еще до темноты  он
добьется своего. Похоже, что это тренируется будущий чемпион,  и  я  желал
ему достичь успеха раньше,  чем  погаснет  последний  луч  солнца,  а  сам
проскользнул в сборочный цех, стена которого  закрывала  горизонт.  Машина
стояла прямо в центре. Всего три метра в ширину и два в высоту. Толстенный
слой пыли, накопившийся на поверхности  за  полгода  после  сборки,  лежал
серым бархатом на поверхности машины, на ее  панелях.  Легкое  пластиковое
кресло, несущая рама на поддоне с атомными элементами питания.
     Сердце у меня колотилось, когда я встал  на  ступеньку,  взглянул  на
панель управления. Машиной ни разу не пользовались.  Классический  случай,
когда изобретение уже сделано, но им не воспользовались. Идут  дебаты  уже
полгода.  Есть  такое   изобретение,   которое   представляет   опасность.
Автомобили передавили больше народу, чем погибло в  войнах,  но  никто  от
автомобилей не отказывается. А эта машина - особого рода...
     Я осторожно опустился на сидение. На приборах все в порядке.  Тут  же
армейское снаряжение:  у  него  повышенный  запас  надежности.  Я  не  мог
опровергнуть все доводы,  брошенные  против  машины,  но  я  верил  в  это
изобретенное и хотел испытать себя.
     Моя рука легла на панель управления, палец замер над клавишей  "Ход".
Вернусь, получу строгача с занесением. Во рту у меня было  горько.  Каждый
час  приносит  сообщения  о  новых   кризисах:   военных,   экологических,
демографических, и эти кризисы все ужаснее. Любая минута  может  оказаться
последней в истории, а ученые мужи все спорят.
     Машина послушно включилась. Загорелись контрольные лампочки.  Сидение
слегка дрогнуло. Мелькнул свет, на дисплее пробежали полосы  и  вот  экран
засветился. Я набрал 2065-й год, т.е., на стол лет вперед.
     Зал  преобразился.  Стало  гораздо  просторнее.  Проявились   силуэты
громоздких компьютеров, растворилась перегородка,  отделявшая  уголок  для
вспомогательной лаборатории. В сумерках проступала старинная мебель.
     Чего я хотел? Не знаю.  Просто  верю  в  это  чудовище  человеческого
разума.
     Постоял, прислушался. За окнами рассвет, тишина.  Четыре  часа  утра.
Время для воров и лазутчиков.
     В коридоре  под  потолком  засиженная  мухами  тусклая  электрическая
лампочка. Провод тянулся под потолком. Через каждые два-три  метра  провод
был закреплен на белых фаянсовых изоляторах.
     Тишина. Оглядываясь на зал, где едва гудела машина, я пошел  вниз  по
широкой мраморной лестнице. Старинные  тяжелые  двери  неохотно  выпустили
меня на улицу. Я ощутил неясную тревогу, но еще не понял ее источника.
     Улица была пустынна. За квартал от цеха вышло два человека, да еще на
дальнем  перекрестке  усердно  работал  метлой  дворник.  Улица   казалась
устаревшей  и  одновременной  странно  новой...   Тротуар   покрыт   серым
неопрятным асфальтом, в котором более светлыми  пятнами  виднеется  галька
размером с куриное  яйцо.  Проезжая  часть  вымощена  булыжниками  разного
размера и формы.
     Схожу со ступенек на тротуар. Делаю  шаги  к  двери.  Вдали  раздался
низкий вибрирующий звук. Что-то знакомое в нем, хотя я уверен, что никогда
вот так не стоял и не слушал... Заводской гудок?
     Из домов все чаще выходили люди. Одеты почему-то по моде 30-х  годов,
если верить старой  кинохронике.  На  меня  посматривали  удивленно.  Двое
рабочих даже остановились, пошептались, и  я  почувствовал  их  враждебные
взгляды. В этот момент, громко звеня, на улице показался трамвай.
     В детстве я еще застал  трамваи:  обтекаемые,  словно  пневматические
снаряды, но этот оказался  больше  похож  на  старинный  дилижанс.  Вместо
автоматических дверей  зиял  широкий  открытый  проход,  лесенка  вынесена
далеко за вагон. На ступеньках висят гроздья  пассажиров,  хотя  в  салоне
достаточно места.
     Оба рабочих, не дожидаясь пока трамвай подкатит  к  остановке,  бегом
догнали и запрыгнули на  ходу,  ухватившись  за  поручни.  Я  проводил  их
ошалелым взглядом, прежде чем зародилась догадка
     Яркая вспышка полыхнула в мозгу.
     Наискосок через улицу стоит  серый  ничем  ни  примечательный  домик.
Двухэтажный. Я был  в  третьем  классе,  когда  приехали  большие  машины,
разбили этот дом в щебенку, убрали мусор,  а  через  два  месяца  там  уже
стояло новенькое двенадцатиэтажное здание...Правда,  мне  тогда  казалось,
что снесли плохой дом, а построили хороший, на  самом  же  деле  выстроили
типовую панельную многоэтажную хибарку.
     Из-за угла выбежал милиционер. Он был в белом  кителе  без  погон,  в
хромовых сапогах и брюках галифе.  Грудь  перепоясывали  ремни,  на  поясе
висела кобура, откуда торчала рукоятка нагана.
     Милиционер заспешил ко мне! Рука его была на кобуре. Увидев, что я не
пытаюсь скрыться, он сбавил шаг, но глаза по-прежнему смотрели на меня!  В
упор с явным недоброжелательством.
     Я встретил его широчайшей улыбкой:
     - Виноват!.. У нас была только одна заповедная улица -  Арбат,  а  вы
реставрировали целый микрорайон?
     Милиционер приложил руку к козырьку:
     - Гражданин, пройдемте.
     - С удовольствием, - ответил я. - Куда угодно. Может быть, я  помешал
киносъемке? Это непростительно!
     Милиционер не ответил. Он даже не снял руки  с  рукоятки  нагана.  Мы
прошли через два  квартала,  поднялись  на  крылечко  здания,  где  висела
табличка  "Районное  отделение  милиции..."  Я   заметил,   что   прохожие
по-прежнему бросали на меня удивленные и  даже  враждебные  взгляды.  Сами
были одеты как статисты для боевика о становлении ЧК.
     Начальник  милиции  был  занят  настройкой   допотопного   приемника.
Огромный ящик, окошко динамика затянуто цветным ситцем, только две ручки -
ни за что бы не догадался, что это приемник, если бы  не  услышал  хриплые
звуки: "Все выше, все выше и выше..."
     - Анахронист? - спросил быстро капитан. - Так-так... Влияние  гнилого
Запада, где полно анахронистов и гангстеров... Садитесь, гражданин. А  ты,
Громобоев, иди на пост. Крупную птицу поймал!
     - Я хотел попасть в 2065... ошибка...
     Громобоев козырнул  и  вышел.  Я  сел  на  шаткий  табурет,  чувствуя
радостное недоумение. Чудеса! А может, люди смогли превратить целый  район
Москвы в тихий заповедный уголок 30-х годов?
     Стены обклеены карикатурами на акул империализма, лозунгами в  защиту
негров, графиками  о  достижениях  народного  хозяйства,  плакатами  типа:
"Болтун - находка для шпиона", "Враг подслушивает!"...
     На столе антикварный телефон,  рядом  стеклянный  чернильный  прибор.
Массивный, украшенный серпом и молотом, с подставкой для ручек.
     -  Итак,  -  сказал  капитан  после  продолжительного   молчания,   -
рассказывайте. Кто вы и что вы? Почему встали на преступный путь?
     Он сверлил меня быстрым  взглядом.  Игривое  настроение  не  оставило
меня.
     - Произошло недоразумение... Я не анахроник! Нет! Я -  путешественник
во времени. Научный сотрудник  института  высокой  энергии.  Доктор  наук,
родился в 1950 году.
     Начальник милиции не отрывал от меня взгляда:
     - Чего ты мелешь?
     - Простите...
     - На дворе 1935 год! А ты кто такой?
     Я не испугался. Машина  могла  передать  меня  только  в  будущее.  В
прошлое дороги не существует. Даже теоретически.
     - Недоразумение, - сказал я спокойно, но сердце у меня дрогнуло. - Мы
идем по течению времени. С какой угодно скоростью. Но против - невозможно.
Я должен попасть в будущее. Только в будущее.
     Он  побарабанил  пальцами   по   столу,   даже   наклонился   вперед,
всматриваясь в мое лицо.
     - Зачем вам нелепая игра? Не  сходятся  у  вас,  гражданин,  концы  с
концами!
     Я ощутил смутную тревогу. Начальник милиции серьезно нахмурился.
     - Ничего не понимаю, - я тряс головой.
     - Вы шутник, - сказал капитан ровным голосом,  -  Я  родился  в  1985
году. Сейчас мне, как и  вам,  50  лет.  Какой  сейчас  год?  Естественно,
1935-й.
     Комната пошатнулась у меня перед глазами.
     - Как же так? - я вскочил с  табурета.  -  Не  может  же  время  идти
вспять?
     Начальник милиции опустил глаза, сзади кто-то резко  ударил  меня  по
плечу, я сел на табурет.
     - Да время идет вспять! Не знаю,  что  заставило  вас  вести  нелепую
игру, но чтобы покончить с нею, я напомню вам: спасение всего человечества
в том, что время идет вспять! Так идет оно по постановлению Комиссии,  под
которым поставили подписи все государства. Мы не знаем прошлого, мы  знаем
только будущее. Я родился в 1985-м,  и  тогда  уже  было  страшное  время!
Человечество каждый  миг  могло  погибнуть.  Не  только  от  перенасыщения
атомным оружием, но всего-всего...
     - Но где же вы живете? - прошептал  я,  еще  не  веря  тому,  что  он
говорит. - Я пережил трагедию мировой войны! Неужели вы о ней не слыхали?
     - Нет...
     - Как же вы... Как живете?
     Глаза начальника милиции были усталые, почти страдальческие:
     - Мы смотрим в будущее, у нас есть уверенность в завтрашнем дне,  ибо
сейчас 17 мая 1935 года. Завтра будет 16-е, а послезавтра - 15-е.  Все  мы
читаем уже собранные комплекты газет и журналов, знаем, когда убирать  эти
телефоны, когда отказываться от трамваев и  перейти  на  конку.  Изменения
происходят медленно и безболезненно. Мой внук вообще не будет знать о кино
и телефонах. Его не опечалит потеря того, о  чем  он  не  знает.  Зато  мы
наслаждаемся беспрецедентной уверенностью в завтрашнем  дне!  К  тому  же,
заранее видим допущенные ошибки. Второй раз уже не повторяем.
     - И как же? - спросил я еле слышно, - мне бы хотелось...
     Он строго взглянул на  меня.  Вспомнил,  что  я  какой-то  анахроник.
Оказывается, встречаются эгоистичные одиночки, отказывающиеся  пятиться  в
прошлое.
     - Это решать не нам, - ответил он сухо. - Был черновик пути.  Удачный
или неудачный - решать опять же не нам.
     Я молчал, не в силах сразу понять и  разобраться  в  обрушившейся  на
меня лавине. Начальник милиции поднялся, аккуратно заправил гимнастерку за
ремень. Я тоже поднялся, и тотчас же в кабинет вошел рослый и  здоровенный
милиционер с нашивками сержанта.
     - Ваш адрес? - спросил начальник милиции отрывисто, словно выстрелил.
     - Адрес? - переспросил я тупо. - Ах, вас интересует  машина,  но  она
осталась в здании, которое было...  будет...  черт!..  где-то  там,  через
дворы...
     - Вавилов, - обратился начальник  милиции  отрывисто  к  сержанту,  -
пойдешь с нами.
     Вавилов кивнул. Глаза его держали меня,  упреждали  каждое  движение.
Втроем мы вышли на улицу. Со  стороны  поглядеть  -  идут  трое  знакомых:
Вавилов умело оттирал меня от подъездов и проходных  дворов,  куда  я  мог
шмыгнуть в отчаянной попытке избегнуть заслуженного возмездия.
     Вот знакомый цех! Вошли в зал. Капитан милиции удивленно присвистнул.
Машина была на месте и светилась экраном.
     Капитан негромко выругался:
     - Что за хлам? Немедленно разломать! Чтоб духу не было! Безобразие!
     Сержант  Вавилов  огляделся  по  сторонам  в  поисках   кувалды   или
чего-нибудь потяжелее. В то же время  он  по-прежнему  стерег  каждое  мое
движение... Однако, я не родился доктором наук. "Неужели?" -  мелькнуло  в
голове. А сержант Вавилов успел взять кувалду, чтобы бить по машине.
     Я кинулся к машине, сел в кресло и нажал  "Ход".  Я  слышал  крики  и
выстрел из пистолета...
     Тяжело дыша, я почти лежал на сидении.  Сердце  колотилось.  Все-таки
пятьдесят лет, я уже не тот, каким был в двадцать.
     Бдительный Вавилов  успел  съездить  меня  по  черепу,  не  попал  из
пистолета,  но  сидя  в  тихом  зале  у  дисплея  машины  я   думал:   это
действительно   единственный   отчаянный    шанс    спасти    цивилизацию.
Организованно отступить в прошлое,  миновать  тупик,  в  которой  забежали
сдуру и впопыхах, затем  уверенно  двигаться  вперед,  избегая  ловушек  и
конфликтов!
     Я всмотрелся в табло. Я очутился в кромешной темноте, если не считать
светящихся цифр на табло. Вокруг меня все те же стены.
     Я сидел неподвижно,  не  убирая  руки  с  пульта  управления.  Вокруг
непривычная тишина. Необычная, потому что повседневная тишина,  к  которой
привыкаешь с детства, состоит из множества не  воспринимающихся  сознанием
шумов большого города: шорох шин за окнами, работающий телевизор за стеной
у соседа, гудение холодильника...
     Тишина настолько мертвая, что я едва  снова  не  нажал  "Ход".  Но  я
боялся капитана милиции. Далеко-далеко послышался  крик.  После  двух-трех
минут напряженного вслушивания я уже не был  уверен,  что  услышал  именно
крик.
     Из коридора проникал слабый свет, и я  осторожно  начал  продвигаться
туда, стараясь ничего не задеть по дороге.
     В коридоре через равные промежутки на стенах висели  лампадки.  Перед
иконами.  В  воздухе  пахло  горелым   маслом,   дышалось   тяжело.   Если
человечество все  еще  продолжает  пятиться,  то  сейчас  не  2278-й,  как
показывает  табло,  а  1722-й  год.  Последние  годы  царствования   Петра
Великого. Первый год после окончания войны со шведами.
     Впереди послышались тяжелые шаги. Я  стоял,  как  завороженный,  хотя
инстинкт требовал круто развернуться и бежать к машине.
     Из-за поворота вышли двое  крепких  солдат  в  опереточных  мундирах.
Шагая в ногу, они  держали  на  плечах  неестественно  длинные  кремниевые
ружья. Из-под треугольных шляп выглядывали рыжие волосы,  зеленые  кафтаны
были перехвачены  белыми  поясами,  а  на  рукавах  огромные  снежно-белые
обшлага.
     Я попятился. В голове  сумятица,  часть  мозга  продолжала  деятельно
работать, воспринимая картины преображенцев, гренадеров, семеновцев,  и  я
уже знал, что караул несут фузилеры лейб-гвардии Преображенского полка.
     У ближайшего ко мне фузилера глаза оказались кошачьими.  Он  повернул
голову в мою сторону, крикнул:
     - Эй, кто там в темноте прячется?
     Я поспешно отступил к стене, где  тень  погуще.  Второй  преображенец
насторожился, снял с  плеча  ружье.  Первый  быстрым  шагом  пошел  в  мою
сторону. Правую руку он опустил на эфес шпаги.
     У меня под ногами звякнула какая-то железка, я едва не упал.  Фузилер
увидел меня, крикнул товарищу:
     - Васятко! Поспешай, не инакше - свенский лазутчик!
     - Держи!!! - закричал  второй,  бросаясь  со  всех  ног  товарищу  на
помощь.
     Я ринулся обратно. Сзади тяжело грохотали по каменным плитам  сапоги,
неудобные мундиры стесняли часовым  погоню.  Зал  был  совсем  близко.  Я,
серьезно напуганный, мчался так, что дыхание остановилось, а в горле стало
сухо.
     Оба стража догнали меня уже возле самой машины.  Я  уловил  движение,
резко затормозил, подался вбок, одновременно ударив локтем. Бравый фузилер
с грохотом врезался в блестящую раму машины.
     Я протащил на себе второго часового, ощутил  тяжелый  запах  жареного
лука и копченой рыбы, из последних сил лягнул, стараясь попасть в уязвимое
место.
     Вопль, ругань, но руки на моей шее разжались. Я влез в кресло машины,
трясущимися пальцами попал в нужную  клавишу.  Сиденье  тряхнуло.  Мигание
слилось в серый полумрак, куда меня еще занесет?
     Противники реформ Петра добились возможности  переиграть?  Ведь  Петр
Великий столицу построили на костях, истощив Россию,  уничтожив  в  войнах
треть населения. А я тут  при  чем?  Но  ведь  еще  отец  Петра  пригласил
иноземцев, выделил им целый район: Немецкую слободу, куда бегал юный Петр,
но Алексей Михайлович использовал их  как  наемных  специалистов,  которые
обучали русскую армию новому строю.
     Воздух начал нагреваться. Голова гудела. Я пожалел,  что  не  запасся
аспирином, выключил машину. Все, довольно!
     Открыв дверь, я сел на ступеньке, вдыхая чистый воздух,  от  которого
мгновенно начала улетучиваться головная боль.  Затем  вернулся  к  машине.
Правую руку я держал на клавише, чтобы в любой момент можно было запустить
машину.
     Лес. Не Измайловский парк, а  дремучий  лес  из  толстых  деревьев  с
изогнутыми  ветвями,  которые  хищно  захватывали  пространство.   Деревья
напирали одно на другое.
     Все еще не отнимая руки от клавиш, я размышлял,  куда  нажать,  какой
год - впереди или позади? Пробежали цифры: 1724, 1924, 1624, 2024... 1790,
1890, 2090, 1090...
     В воздухе деловито звенели пчелы. Передо  мной  зияло  дупло,  откуда
доносился аромат меда. Цокая коготками, пробежала белочка. Я был одинок, и
горькое чувство какой-то неотвратимой катастрофы закралось в душу.
     Вдруг что-то страшно рвануло меня и потащило. Я упал лицом в  листья.
Грубые руки отпустили меня. Оглушенный и перепуганный, я не сопротивлялся,
только запустил пальцы под ременную петлю на горле, не давая удушить себя.
     Когда мне позволили подняться на ноги, я был в двух десятках шагов от
машины. Мои локти были  скручены  за  спиной  сыромятными  ремнями,  прямо
передо мной прыгал низкорослый, но очень мускулистый  мужик  в  домотканой
рубашке и кожаных брюках мехом наружу. На поясе у него висел длинный  нож,
в руках он вертел дубину.
     - Аткель, приблуда? - допытывался он. - От невров или ляхов?
     Один из звероватых мужиков с опаской подошел к машине. Вдруг раздался
свирепый вопль, брызнули осколки аппаратуры. Я закрыл глаза, ноги  у  меня
подогнулись. Я упал, чернота накрыла меня.
     Вторично я очнулся уже на дощатом топчане. На этот раз  руки  у  меня
были развязаны. В дубовую стену было вбито  большое  железное  кольцо,  от
которого тянулась толстая металлическая цепь,  что  заканчивалась  широким
браслетом на моей ноге. Я прикован к стене!
     В сотне шагов сквозь приоткрытую дверь я увидел вымощенную  огромными
камнями ровную площадку. Посреди лежал валун с плоской поверхностью, перед
ним деревянный столб. От подножья и до вершины столба  поднимался  сложный
узор, а на самом верху была вырезана голова идола с  выпученными  глазами,
оскаленным ртом. Губы были вымазаны кровью.
     На солнце поблескивал в луже крови каменный нож.
     Послышались шаркающие шаги, в  помещение  с  трудом  вошел  щуплый  и
малорослый старик в длинном белом одеянии. Голова у него была белая, как и
длинная серебряная борода. Он вперил в меня старческие бесцветные глаза.
     - Слава Перуну, - сказал он. - Звидки ты, зайда?
     Перед глазами метался дикарь, его дружина  крушила  хрупкие  приборы,
как в замедленной киносъемке разлетались осколки...
     Старик выудил из складок хламиды большой ключ. Я в апатии следил, как
он с кряхтением наклонялся, долго возился с замком. Наконец цепь с  лязгом
свалилась на землю. Старик с трудом выпрямился, его глаза остановились  на
моем лице.
     - Благодарю, - буркнул я. - Но я не говорю на старославянском.
     Старик медленно сел на топчан. Его блеклые глаза слезились, а  колени
громко хрустнули. Голос у старика был ровный,  слабый,  а  говорил  он,  с
трудом подбирая слова:
     - Ты знаешь язык посвященных?
     - Язык посвященных?.. - удивился я с  тоской.  -  Ну  да,  кто-то  же
должен следить за Программой...
     - Я жрец могучего бога Перуна, - сообщил жрец, подумав. - Сейчас  994
год...
     Слова его звучали странно.
     - Это тайное капище? - спросил я. - А еще через два года вы разрушите
последние христианские церкви?.. А потом Перун уступит место более древним
богам?.. Понятно... И до каких пор будем отступать?
     Старик ответил, помедлив:
     - Отвечу как волхв волхву. До первой развилки, как велено.
     Внезапно у меня промелькнула безумная мысль, которая на миг  погасила
отчаяние:
     - Может быть, удастся направить цивилизацию не по техническому  пути,
который оказался явно не состоятельным, а... скажем, по биологическому?
     Старик пожал плечами:
     - Говорят, это уже пробовали. Это не первая попытка... И  не  вторая.
Как и не третья. Авось, что-то да получится... пока солнце еще...
     Перед  моими  глазами  встала  маленькая  фигурка   мальчишки   перед
баскетбольным щитом. Тоже пытается успеть до захода солнца... Успеет ли?





                               Юрий НИКИТИН

                             ЖИВУЩИЙ ВО СНЕ.

     Он  поднялся  над  поверхностью  и  мчался  очень  долго.  Грокхи  не
появлялись, очевидно их рассеяло в пространстве. Он победоносно  улыбнулся
и позволил себе  немного  расслабиться.  Однако  он  по-прежнему  летел  с
огромной скоростью и зеркальные  поверхности  Миров  отражали  исполинскую
фигуру мускулистого атлета. Его могучая грудь вздымалась медленно,  словно
океанский прибой, сильные руки могли  удержать  планету  в  бешеном  беге,
кулаками мог разбить Блуждающий Астероид, а сверкающие глаза испепелили бы
целую стаю свирепых шнеков.
     Он летел через  галактики,  пространства,  свернутые  миры.  Парсеки,
мегаперсеки оставались позади за одно мгновение, но  он  знал,  что  может
лететь еще быстрее. Слева мелькнула вспышка аннигиляции, словно  промчался
мимо золотой молнии.
     Грокхи! Они появились как всегда внезапно. Передний ряд понесся прямо
на него, в неистовой злобе вытягивая зубастые пасти  на  длинных  шеях,  а
второй ряд распался на группки и стал осторожно обходить его сзади.
     Он только высокомерно оглянулся. Пора дать размяться мускулам. Черные
твари, гнусные твари, вы - порождение мрака, черных глубин космоса, вас не
принимает ни одна планета, вы не в состоянии жить даже в  мрачных  угрюмых
мирах далеких планет, где у  животных  в  жилах  течет  жидкий  аммиак,  а
купаются они в жидком гелии. В этих мирах  жарко  даже  для  грокхов.  Они
кристаллические твари, еще хуже, чем отвратительные волновики...
     Он бил и бил их по головам стальными кулаками. Грокхи разлетались  на
осколки, и это было  красиво:  серебристые  кристаллы  на  черном  бархате
космоса! Двое  уцелевших  повернулись  и  бросились  наутек.  Он  не  стал
преследовать, хотя догнать мог бы легко.
     Сильным прыжком он  достиг  Башни.  Она  плавала  в  облаке  Красного
Тумана, то скрываясь в сгущениях, то выныривая. Единственное окно было  на
самой верхушке. Снова закрыто...
     Он  ощутил  как  от  сладкой  боли  сжалось  сердце.  Там  была  Она,
Единственная и Неповторимая. Он мог бы достичь окна одним  прыжком,  одним
усилием воли, мог бы в мгновение ока разрушить каменные стены, но...
     - Принцесса! - крикнул он громким голосом. - Я уничтожил грокхов!
     Окно оставалось неподвижным, тогда он крикнул снова. На этот раз  там
будто бы что-то шевельнулось, а через мгновение окно открылось.
     - Принцесса, - сказал он нежно, - принцесса...
     Он смотрел и не мог насмотреться на нежное женское личико. Ради  него
он несся через вселенную, разматывал спирали галактик, сгущал  туманности,
разбивал нейтронные звезды. Только ради нее...
     И в этот  момент  сзади  на  него  бросился  грокх.  Девушка  в  окне
испуганно вскрикнула, но он успел перехватить зверя левой рукой и сжать за
шею. Грокх рассыпался алмазной пылью.
     - Это был последний, принцесса! Больше они не потревожат твой покой.
     Он собирался сказать еще что-то,  но  вдруг  произошло  непостижимое,
потому что Башня накренилась и стала падать на него! Это было непостижимо,
потому что Башня падала помимо его воли. До этого все делалось  только  по
его законам. Он творил миры, уничтожал их, выдумывал чудовищных зверей,  с
которыми сражался, и сам же стирал их, чтобы дать начало новой выдумке. Он
создал Принцессу и эту Башню, и  это  были  не  единственные  Принцесса  и
Башня, которые он сотворил за свою бессмертную жизнь.  Века,  тысячелетия,
миллиарды, ундециллионы лет, даже гуголы, он властвовал в этом мире...
     Башня обрушивалась. Он ощутил сильную боль и потерял сознание.


     Свет. Ровный желтый свет. Он лежал на  странном  приспособлении.  Это
был совершенно новый мир, который он никогда не создавал. Это был странный
мир.
     Он попытался деформировать пространство, погасить свет. Ни-че-го! Мир
не слушался. Это было непостижимо, но это было  так.  Мир  вел  себя  так,
словно не был его созданием. Словно он существовал сам по себе.
     Он лежал неподвижно, стараясь понять происходящее, и не  заметил  как
отворилась дверь. В помещение вошла женщина.
     - Как вы себя чувствуете? - спросила она, и он почувствовал,  что  ее
речь ему понятна.
     - Хорошо, спасибо, - ответил он хрипло.
     - Вот и отлично, - обрадовалась она.  -  Значит  метод  Синенко  дает
результаты. Ваш летаргический сон был  наиболее  продолжительным  во  всей
нашей клинике! Вы самый  замечательный  больной,  на  вас  даже  приходили
смотреть зарубежные специалисты!
     - Где я? - спросил он медленно.
     - В больнице, - сказала она терпеливо.
     - Больница - это такой новый мир?
     - Больница только часть этого мира, а сам мир огромен!


     Да, мир оказался огромен. Однако насколько он был беден. В нем нельзя
было летать по  собственной  воле,  деформировать  время  и  пространство,
создавать вещи из ничего,  превращать  мертвое  в  живое,  возвращаться  в
прошлое, выпрыгивать в космос, проноситься сквозь звезды...
     В этом мире ничего нельзя было  делать  по  собственной  воле!  Здесь
командовал мир, но нельзя было командовать миром! Но что за жизнь,  сплошь
из ограничений?
     Он  привязался  к  женщине,  которая  первой  навестила   его   после
пробуждения. Может быть потому, что она немного  напоминала  ему  принцесс
последней формации. Однажды они пошли от больницы вместе. Она жила  где-то
в районе новостроек, и пришлось долго стоять  на  автобусной  остановке  в
ожидании транспорта.
     Дул холодный ветер. Асфальт покрыт тонким слоем жидкой грязи,  воздух
был промозглым. Александр стал спиной к ветру, стараясь защитить маленькую
женщину, но  это  удавалось  плохо.  Ей  было  очень  холодно,  она  зябко
куталась, втягивая пальцы в рукава. Даже голову,  как  улитка,  вбирала  в
плечи, но крошечный воротник куртки был слабой защитой.
     Он стиснул зубы. Как все было просто в том мире! Захотел  -  полетел.
Или сразу очутился в нужном месте.
     - И все-таки тот мир лучше, - сказал он, продолжая разговор,  который
они начали раньше.
     - То иллюзорный  мир,  -  ответила  она  устало.  -  Созданный  твоим
воображением. А это реальный мир. Мы живем в реальном!
     - И в иллюзорном, - возразил он. - Каждый человек, хоть немного живет
в иллюзорном. Одни больше, другие меньше. А есть категории людей,  которые
почти полностью. Это поэты, художники, мечтатели...
     - Да, но в реальном мире...
     - А он не такой уж реальный. Каждый дополняет его воображением. Иначе
он был бы настолько страшен, что никто и жить в нем бы не смог.
     По середине  шоссе  пронесся,  расшвыривая  комья  грязи,  автобус  с
потушенными огнями. Шофер торопился сдать смену. Столпившиеся на остановке
проводили его разочарованными возгласами.
     - Я попробую взять такси, - предложила женщина.
     Однако  не  получилось  и  с  такси.  Машины   пролетали   мимо,   не
останавливаясь. Наконец Лариса, так ее звали, махнула рукой,  и  вернулись
на автобусную остановку. Пришлось  потерять  еще  полчаса,  пока  подкатил
автобус.
     Потом минут сорок они шли через  пустырь.  Ноги  скользили  в  жидкой
грязи, брюки испачкались с первых же шагов.  Она  стойко  держалась,  даже
подбадривала приунывшего спутника.
     - У меня тепло, сухо. В таких контрастах есть и своя прелесть. Трудно
оценить уют, пока не вымокнешь под дождем или  не  промерзнешь  на  улице.
Лишь тогда  такие  простые  вещи,  как  чай  и  кофе,  приобретают  особое
значенеие.
     - Моя беда в том, - ответил он, - что я побывал в двух  мирах.  А  вы
все живете только в одном. И мне ваш мир кажется унылым и  скучным,  после
моего красочного, где я был наделен беспредельным могуществом и жил вечно.
     - За секунду может присниться целая жизнь, - сказала она задумчиво, -
а вы пробыли в летаргическом  сне  двадцать  пять  лет.  Не  мудрено,  что
научились управлять сновидениями и стали считать их единственной  реальной
жизнью.
     - Но мне не нравится этот мир. Тот был лучше.
     - Но приходится мириться  с  этим.  Мы  можем  только  улучшить  его.
Собственно, мы должны улучшать его. А уходить  в  иллюзорный...  Это  удел
слабых, раздавленных жизнью. Только они прибегают к наркотикам.
     - Не называй тот мир иллюзорным, - попросил он. -  Он  точно  так  же
реален. Он иллюзорен для тех, кто там не  был  или  побывал  недолго.  Для
меня, например, этот мир кажется гораздо более иллюзорным. Здесь так много
очевидных  нелепостей,  что  мне  просто  трудно  их  перечислить.  Те  же
нелетающие горы, мертвые  камни,  постоянно  мокрый  океан,  не  говорящие
по-человечески животные... Абсурд! Но вы привыкли к этому, и вам ничто  не
кажется странным.
     Они подошли к ее дому. Лифт был занят, пришлось  подниматься  пешком.
Потом она ушла на кухню приготовить кофе, а он стал  просматривать  книги.
Много: по истории,  археологии,  этнографии,  лингвистике,  художественной
литературы и очень много медицинской.
     Из кухни уже доносился ароматный запах кофе, когда он  снял  с  полки
одну заинтересовавшую его книгу. "Изречения о жизни"! А ну-ка...
     "Жизнь - дорога к смерти", "Жизнь - сон, смерть - пробуждение"...
     Вдруг  он  вздрогнул,  ослепленный  внезапно  пришедшей  мыслью.  Кто
сказал, что существуют два мира? А если покинуть этот мир...
     Теперь он знал, что ему делать.



                               Юрий НИКИТИН

                        ЗАВТРА БУДЕТ НОВЫЙ ДЕНЬ...

     Они прыгнули  в  вагон  на  последней  секунде.  Сразу  же  зашипело,
пневматические створки дверей с глухим  стуком  упруго  ударились  друг  о
друга, толпа в  тамбуре  качнулась,  и  электричка  пошла,  резво  набирая
скорость.
     Тержовский сразу же стал проталкиваться в салон, и Алексеев, что  так
бы и остался покорно глотать дым из чужих ноздрей,  послушно  двинулся  за
энергичным другом.
     - Сколько лет  НТР?  -  продолжал  Тержовский  во  весь  голос  спор,
прерванный  бегом  по  перрону,  и  совершенно  не  обращая  внимания   на
окружающих. - Мы этот растехнический путь выбрали ну буквально только что!
Если верить БСЭ, а тут врать вроде ей резону нет, то НТР началась  лишь  с
середины  нашего  века!  Нашего!..  Здесь  свободно?  Ничего,  потеснимся.
Садись, Саша.
     Он плюхнулся на скамейку, Алексеев стесненно примостился на краешке -
места почти не  осталось.  Напротив  сидела,  наклонившись  вперед,  очень
древняя старуха, худая, иссохшая, с запавшими щеками  и  глазами,  которые
ввалились так глубоко, что Алексееву стало не по себе. Впрочем,  глаза  из
темной глубины блестели живым огнем.
     - Наукой и техникой начали  заниматься  раньше,  -  заметил  Алексеев
осторожно.
     Он чувствовал большое неудобство.  Все-таки  захватили  чужие  места,
желудок уже сжимается в предчувствии неприятностей.
     - Верно, но не намного раньше, - отпарировал Тержовский бодро, - зато
все предыдущие тысячелетия, а их уйма, во всю  мощь  разрабатывали  магию,
колдовство, алхимию... Что еще? Да, астрологию!
     Алексеев отвел взгляд от  лица  старухи,  сказал  неохотно,  тяготясь
необходимостью  поддерживать  разговор  на  эту   тему   в   переполненной
электричке, где каждый смотрит и слушает:
     - А что толку? Пустой номер.
     - Не пустой номер, - возразил Тержовский. - А тупик.
     - Какая разница?
     -  Огромная.  Результаты  могут  быть.  Даже  весомые  результаты!  А
повести... скажем, не туда. В тупик.
     Он  рассуждал  со  вкусом,  по-барски  развалившись  на   захваченном
сидении,  потеснив  смирного  мужичка,  что  прикорнул  у  окна,  обхватив
широкими как весла ладонями туго набитую сумку.
     Алексеев  морщился.  Опять  показная  фронда  к  официальной   науке,
рассуждения о телепатии, ясновидении, априорных знаниях  и  прочей  чепухе
для людей образованных, но недостаточно умных!
     - Давай лучше про твою дачу, - сказал он нервно. - Вдали  от  города,
лес, река, лягушки... Вечное, неизменное, устойчивое. Это  не  город,  где
каждый день новые люди, новые проблемы... Ненавижу!
     - Боишься, - сказал Тержовский и хохотнул.
     - Ненавижу и боюсь, - признался Алексеев неожиданно.  -  Сумасшедшая,
ежесекундно сменяющаяся жизнь! Надо остановиться, перевести дух, но только
бег, бег, сумасшедший бег по сумасшедшей жизни. А что впереди?
     Тержовский возразил лениво:
     - Потому и живем.  Остальные  цивилизации  и  народы,  что  возжелали
остановиться и отдохнуть, с лица истории сгинули.
     Алексеев видел, что старуха к разговору прислушивается.  По  виду  ей
лет семьдесят. Правда, любые долгожители, сколько бы не прожили - сто  или
сто пятьдесят выглядят на эти магические семьдесят...
     Старуха перевела взгляд с Тержовского на Алексеева и  обратно,  вдруг
сказал бледным голосом:
     - Простите меня, старую, что мешаюсь, но вы не главврач той больницы,
что на Журавлевке?
     - А зачем это вам, - буркнул Тержовский. Он повернулся к Алексееву. -
Потому и  развеялись  как  дым  все  пути-тропки,  когда  наша  НТР  браво
рванулась  вперед  как  паровоз,  железной  грудью  отметая   сомнения   в
правильности своего пути...
     Старуха взмолилась, наклонилась вперед:
     - Батюшка, я тебя сразу узнала! У  меня  внучка  с  этим  энцефалитом
мучается, исхудала страсть, а голова болит - криком кричит!
     - В больницу надо, бабуля, - сказал Тержовский безучастно.
     Старуха безнадежно махнула рукой. Она у нее была  как  крыло  летучей
мыши, такая же худая и темная.
     - Обращалась, но там трудно... Мест нет, лекарств не хватает,  бумаги
для рентгена, я старая, не пойму. Сказали, я и пошла...
     Тержовский слушал  нетерпеливо,  кривился,  ждал  паузы,  но  старуха
заторопилась,  положила  ему  руку  на  колено,  иссохшую,   жилистую,   с
ревматически вздутыми суставами:
     - Батюшка, сделай милость! А я тебе взаправдашнее колдовство  покажу,
вы ими интересовались. Приятеля твоего от душевной болести вылечу.
     - Что? - изумился Тержовский.
     - Как бог свят, - перекрестилась старуха, - не обману.
     Алексеев взглянул на остолбеневшего Тержовского. Напористый друг едва
ли не впервые в жизни спасовал, и Алексеев как мог пришел на помощь:
     - Колдовство - это же черная магия, а вы креститесь...
     Старуха отмахнулась:
     - Все крестятся, все так говорят. А черная или белая -  это  потом...
Само колдовство еще с тех времен, когда ни черного, ни белого, да и самого
бога...
     По  проходу,  забитому  людьми,  к  ним  протолкались   два   крепких
краснорожих мужика. Передний, приземистый, с выпирающим брюшком, отодвинул
туристов за спину, страшно выкатил налитые кровью  глаза  на  Тержовского,
угадав в нем главного, гаркнул:
     - Эй, вы вперлись на наши места! Вам не сказали?
     - Какие места? - удивился Тержовский, только  сейчас  заметив  их.  -
Эти?
     Второй мужик задвинул туристов еще дальше, стал  с  первым  плечом  к
плечу, а плечи у обоих дай боже:
     - Эти!!! Мы курить выходили.
     Тержовский набычился, раздался в размерах, голос его  приобрел  бычий
оттенок:
     - Занимать места в электричках, трамваях, в парке на лавочках и  тэдэ
- запрещено! Есть специальное  разъяснение  в  прессе...  Газеты  читаете?
Штраф за превышение, а затем, сами знаете...
     Он посмотрел на них так, словно на обоих уже  была  полосатая  одежда
арестантов, тут же забыл о них и повернулся к Алексееву:
     - А что, если поставить коечку в коридоре? Девка  деревенская,  авось
не станет жалобы рассылать. Дескать, условий не создали, отдельную  палату
не выделили, кадку с пальмой не поставили...
     Алексеев, затравленно сжавшись, не слушал, краем глаза ловил, как эти
двое топтались зло и растерянно, Тержовский так же силен и напорист, как и
они, но у него к тому же пузатый портфель с монограммой  на  чужом  языке,
костюм из валютного магазина и вообще чувствуется человек, который  привык
указывать другим, вызывать к себе в кабинет на ковер, давать ЦУ...
     Не веря своим глазам, Алексеев увидел, как  эти  громилы,  озлобленно
поворчав,  попятились,  отступили  до  самого  тамбура,   пристроились   у
раздвижных дверей среди прочего стоячего люда.
     Старуха тоже не обратила внимания на мужиков, признавая за Тержовским
право приходить и брать все, что возжелается. Алексеев  перевел  дух,  сам
никогда бы не решился действовать подобным образом. Он не сразу понял, что
старуха все еще говорит что-то, и уловил только конец:
     -...только возьми, а я для тебя что хошь изделаю!
     Тержовский отмахнулся:
     - Это не мне, это вон ему хочется пощупать древнюю магию.
     Старуха даже не взглянула на Алексеева,  видимо  познав  его  плоский
мирок еще с первого взгляда:
     - Ранетый он... Да это заживное. Я уж постараюсь для тебя, касатик...
     Она все еще обращалась к Тержовскому. Алексеев спросил задето:
     - Как я понял, мне нужно на кладбище раскапывать могилу  удавленника?
А еще добывать крылышко летучей мыши и ветку омелы...
     Старуха отмахнулась без всякой злобы:
     - Глупости бают. Я на тебя глаз уже положила, все изделаю. Езжайте  с
богом до своих Люберец, вы туда едете -  по  глазам  вижу,  а  я  сойду...
Каждый день ездию, поездничка я.
     Еще  пол-остановки  она  всматривалась  в  Алексеева,  словно  хотела
прочесть в его мозгу интегральные уравнения. Ему стало смешно и неловко, и
когда странная старуха ушла, с облегчением перевел дух:
     - Ну и колдунья! Дочку сама лечить не берется, к тебе  блат  ищет,  а
нам колдовство покажет!
     Тержовский усмехнулся:
     - Может, и у них узкая специализация?


     Дом Тержовского оказался не близко, но когда прибыли, Алексеев ахнул.
Огромный домище, а не хлипкая дачная постройка, а главное  -  великолепный
сад, громадный огородище...
     - Заброшенные дома, - объяснил  Тержовский  зло.  -  Неперспективные.
Дурак-хозяин заколотил дом и подался в город. Пашет подсобником на заводе.
Я купил...
     - Дорого?
     - Не скажу!
     - Почему?
     - Стыдно признаться за какие гроши. Жуликом назовешь! А я  не  жулик.
Просто бедный.
     Алексеев возился до поздней ночи, подстригал, распланировал  двор,  а
на другой день  в  воскресенье  провозился  с  крыжовником  и  смородиной.
Тержовский вытащил его на речку, но Алексеев и оттуда скоро сбежал, ибо  в
саду возиться - наслаждение  большее,  и  он  прислушивался,  как  спадает
постоянное напряжение, как медленно  расслабляются  натянутые  нервы,  как
перестает пугливо оглядываться на каждый  шорох...  На  радостном  подъеме
перекопал весь огород, всаживая лопату на полный штык, выворачивая  жирные
ломти земли, где извиваются блестящие кольца дождевых червей,  где  пахнет
землей и травой...
     Он  покинул  загородный  дом  друга  с  сожалением  поздно   вечером.
Тержовский  тоже  вернулся  в  город,  завтра  с  утра   на   работу.   Он
снисходительно посматривал на посветлевшее лицо друга,  заболевшего  дурью
по исконно-посконному, по  неизменному:  ведь  все  от  неуверенности,  от
страха пред днем завтрашним!..


     Утром, проснулся  радостный:  снился  сад,  но  тут  взгляд  упал  на
будильник, и настроение резко упало. Через полчаса на  работу,  где  опять
нервотрепка, придирки шефа, наглые проверяющие, суетливые "толкачи"...
     Чертыхаясь, вылез  из  постели.  На  кухне  включил  плиту,  поставил
кастрюльку с водой. Пока умоется, там  вскипит,  дальше  -  ломоть  хлеба,
стакан чая... Успевает!
     Когда  наливал  из  чайника  в  стакан,  ручка  обожгла  пальцы,   он
непроизвольно дернулся, кипяток плеснул мимо, задел  пальцы,  что  сжимали
стакан, и те мгновенно разжались.
     Стакан хряснулся смачно, разлетелся осколками и брызгами.  Выругался,
торопливо выбросил осколки в мусорное ведро. Когда выскочил  из  дома,  на
конечной  как  раз  разворачивался   троллейбус.   Алексеев   заколебался,
троллейбус далеко - можно не успеть, но остальные бежали,  и  он  помчался
тоже. По дороге поскользнулся на глине, но очищать  некогда:  вон  садятся
последние,  в  салон  влетел  с  размаха,  бурно  раздышался,  но   чертов
троллейбус стоял еще долго - водитель  сходил  в  диспетчерскую,  заполнил
бланки, а может,  и  сыграл  в  домино.  В  троллейбусе  же  кипятились  и
поминутно спрашивали друг у друга, который час.
     Когда троллейбус тронулся наконец,  Алексеев  уже  опаздывал  на  три
минуты.  Сердце  сжималось,  мысленно  оправдывался,  шеф  язвил,   кругом
похохатывают эти подхалимские рожи...
     Его толкнули  в  спину.  Он  инстинктивно  уперся,  не  давая  нахалу
протискиваться  без  вежливого:  "Позвольте  пройти...",  но  там  наперли
сильнее, и  Алексеев  вынужденно  развернулся,  пропустил,  с  запозданием
отметив, что  с  таким  хилым  прыщавым  заморышем  можно  смело  идти  на
конфронтацию без риска получить отпор.
     На остановке еле выбрался из туго набитого вагона, а когда поднимался
бегом по широкой мраморной лестнице к такому же величественному  подъезду,
куда паровозы въезжали бы запросто, сверху спланировал обрывок газеты...
     Этот эпизод Алексеев тоже запомнил хорошо. На миг  газета  зацепилась
за массивную ручку двери, перевернулась, ветер потащил по площадке, дальше
листок запрыгал вниз по ступенькам,  на  асфальте  его  крутануло  ветром,
кружануло, он  взлетел  над  урной,  на  мгновение  завис,  медленно  стал
опускаться в жерло, уже  почти  скрылся  там,  но  ветерок  выдернул  свою
игрушку, подбросил, и газета пронеслась вдоль паутины проводов,  мелькнула
и растворилась...
     Только начали работать,  ввалился  Цвигун,  начальник  отдела,  сзади
скромно   топал   ножками   Маркин,   заместитель.   Цвигун,   бледный   и
сосредоточенный, просмотрел бегло ряд работ, неожиданно спросил, нет ли  у
Лявонищука аспирина. Тот растерялся, глупо сказал, что захватил  бы,  если
бы знал, что у начальника голова болит.
     Когда Цвигун ушел, Маркин с  облегчением  сел  за  свой  стол,  самый
массивный в отделе, как и положено заместителю.  К  тому  же  над  головой
Маркина висел  красочный  великанский  японский  отрывной  календарь,  его
гордость, которую он привез  из  туристической  поездки.  Там  были  такие
красивые картинки, что Маркин бледнел, когда отрывал очередной листок,  и,
сколько женщины не упрашивали отдать их, бережно уносил домой.
     Еле дождались обеда, женщины поставили чайник.  Ко  всеобщей  радости
Клавдия  принесла  цейлонского  чаю,  толкач  -  шоколадку,  потом   снова
осточертевший чертежный стол, только и  развлечение,  когда  из  соседнего
отдела  явилась  толстуха  с  кучей  импортного  тряпья  для   немедленной
распродажи...
     Словом, день не лучший, но и  не  худший  из  прожитых.  Обыкновенный
рабочий день, когда несколько раз становится тягостно  от  косого  взгляда
сослуживца, наглого вопля уборщицы, неожиданного вызова к начальству...
     По дороге домой заскочил в булочную, постоял за кефиром в гастрономе,
там обругали, что не приготовил мелочь  заранее,  еще  поцеловал  замок  в
кулинарии, но на седьмую серию "Приключений майора  Чеховского"  успел,  а
засыпал поздно вечером, приняв успокоительное, с  мыслью,  что  немедленно
начнет  откладывать  деньги  на   дачу,   чтобы   с   садом,   смородиной,
крыжовником...


     Утром во вторник он продрал глаза в паршивом настроении,  хотел  было
натянуть одеяло  и  спать  дальше,  но  на  часах  ровно  восемь,  лишь  с
календариком застопорилось... Сегодня ж  двенадцатое,  а  там  в  окошечке
маячат те же две единички...
     Он  нехотя  перевел  на  двенадцатое.   Умылся,   начал   завтракать.
Расправившись с яйцами, взял закипевший  чайник,  и  тут  взгляд  упал  на
стакан... Целехонький, словно и не грохнулся вчера как  бомба,  ошпарив  и
залив брюки так, что полдня ловил на себе насмешливые взгляды!
     Но ведь других стаканов нет, вчера он кокнул последний...
     Машинально  он  взял  стакан,  принялся  наливать  кипяток.  Вспомнив
вчерашнее,  поставил  на  стол,  и  закончил  лить   уже   там.   Странно,
непонятно...
     Он заглянул в мусорное  ведро.  Чисто!  Осколки  исчезли,  пропала  и
вчерашняя скорлупа от яиц.
     Ошеломленный и  встревоженный,  он  помчался  вниз  по  лестнице.  На
мгновение задержался у почтового ящика, сунул в дырку палец, потянул. Ящик
открылся,  выбросив  "Вечерку".  Идиоты,  положили  вчерашний   номер   за
одиннадцатое число!..
     Когда выскочил из подъезда, в сотне метров разворачивался троллейбус.
К нему со всех ног бежали люди, ринулся было  и  он,  но  все  происходило
настолько по-вчерашнему, что он невольно  сбавил  шаг,  обошел  участок  с
размокшей глиной, к троллейбусу подошел  не  спеша  в  тот  момент,  когда
водитель как раз вышел из диспетчерской.
     Довольный, что не набрал грязи на подошвы, Алексеев не сразу  обратил
внимание на то, что в троллейбусе ехали те же пассажиры, что  и  вчера,  и
стояли точно также, на тех же местах. Он удивился, но тут  знакомо  ощутил
толчок в спину. Инстинктивно напряг мышцы, уперся коленом в сидение, там в
красивой позе замерла с  книгой  на  коленях  хорошенькая  женщина.  Сзади
толкнули еще раз, но он движением плеч дал понять, что сейчас повернется и
разберется с нахалом, и там затихли.
     Проехав еще остановку, Алексеев скосил глаза  и  почти  не  удивился,
узнав вчерашнего  заморыша.  Все  мы  механизмы,  подумал  он  с  горечью.
Вращаемся, несчастные колесики... Вся наша жизнь состоит  из  одного  дня,
раздробленного на множество одинаковых отражений...
     Когда он торопливо поднимался по лестнице к дверям института, сверху,
откуда-то из окон,  летел  обрывок  газеты...  Алексеев  остановился,  уже
предчувствуя, что  последует.  Листок  попрыгал  вниз  по  ступенькам,  на
асфальте его подхватило ветерком, закружило, он завис над урной,  медленно
опустился туда, но в последний момент тот же ветерок  выдернул  его,  лихо
взметнул высоко-высоко,  листок  пронесся  вдоль  троллейбусных  проводов,
уменьшился в размерах и пропал...
     В отделе он скользнул за свой стол, торопливо развернул лист ватмана.
Все корпели над бумагами, лишь Колхозников где-то шастал, но ему все как с
гуся вода. Через три стола светилась на солнце золотистая  головка  Златы,
искорки так и прыгают по волосам, с грохотом свалил груду папок  Лявонищук
- все, как вчера...
     С шумом распахнулась дверь. В отдел, едва не задев притолоку головой,
вошел Цвигун, за ним семенил Маркин. Цвигун, как  всегда,  свиреп  и  лют,
черные брови грозно сошлись на переносице, но  сам  бледен,  с  нездоровой
желтизной...
     - У вас аспирина нет?  -  обратился  он  к  Лявонищуку.  -  Вы  вечно
стонете... Голова трещит, прямо раскалывается. Анальгин не годится,  а  от
тройчатки болит еще сильнее, а вот аспирин бы в самый раз...
     Лявонищук растерянно развел руками:
     - Нету... Знал бы, что у начальства голова болит, захватил бы.
     - Знал бы, - передразнил Цвигун. - Если бы я знал, сам бы взял.
     Он пошел дальше, Маркин с облегчением  сел  за  свой  стол.  Алексеев
замер, боясь шелохнуться. Вчера слышал этот диалог слово в слово!  С  теми
же интонациями, жестами, мимикой...
     Он растерянно посмотрел по сторонам. Маркин трудился,  скреб  лысину,
поджимал губы, выпучивал глаза, все привычно за годы совместной работы,  и
Алексеев перевел  взгляд  дальше,  но  что-то  заставило  его  оглянуться,
какая-то  неправильность...  Костюм,  стопка  папок,  яркий   календарь...
Календарь!
     - Коля, - сказал Алексеев, волнуясь. - Сегодня 12 апреля!
     Маркин поднял голову, оглянулся.
     - Да? - переспросил он неуверенно.
     - Срывай, срывай. Не жадничай!
     Маркин нерешительно поднял руку, осторожно  и  с  сожалением  отодрал
листок, но едва положил на стол, как подал голос Лявонищук:
     - Сдурели? С утра было одиннадцатое. Ты чего, Алексеев, людей дуришь?
     - Это вы сдурели, - сказал Алексеев со злостью,  не  понимая,  откуда
она берется, и почему так кипит, переливается через  край.  -  Вчера  было
одиннадцатое, хорошо помню!
     Он доказывал с такой бешеной настойчивостью, что они отступились,  но
Лявонищук все же переспросил у других инженеров, и те в  один  голос  тоже
подтвердили, что сегодня только одиннадцатое.
     Алексеев затравленно забился в свой угол.  Никто  из  них  не  помнит
вчерашнего дня!
     И вдруг с потрясенной ясностью понял, что знает все, что  произойдет.
В обед женщины поставят чайник, привычно поругают грузинский  чай  низшего
сорта, и тут Клавдия вытащит из сумки две пачки цейлонского... Бабы ахнут,
на радостные вопли заглянет восточный красавец из  толкачей,  извлечет  из
дипломата заготовленную шоколадку...  В  три  сорок  отпросится  на  учебу
Вавайло, Сергеев выйдет  покурить  и  сбежит,  затем  явится  толстуха  из
соседнего отдела с кучей импорта для продажи... Что еще? К Маркину  придет
дочка за ключами, у Клавдии лопнет флакон с клеем...
     Когда все стало осуществляться, Алексеев в страхе понял, что с  миром
что-то стряслось. День повторяется, это и есть вчерашний день,  только  он
единственный живет в нем вторично, сохраняя память, а  для  остальных  это
день первый!
     Долго ли это продлится? Впрочем, другие,  наделенные  полномочиями  и
умением, уже наверняка занимаются этим феноменом, а он должен просто жить.
Жить и приспосабливаться к изменившимся условиям...


     В среду он проснулся с мыслью, что сон  приснился  странный,  но  тут
взгляд упал на часы: ровно восемь и... одиннадцатое число!
     Он вскочил, редкие волосы встали дыбом. В страхе приготовил  завтрак,
и все время ощущал: кожей, чутьем, что это  тот  же  самый  день,  тот  же
воздух, все то же самое, что  было  вчера  и  позавчера  при  пробуждении,
присутствует и сейчас.
     Газета в ящике снова за одиннадцатое, и точно  в  том  же  положении:
подогнув последний листок и зависнув между узкими стенками. Третья  газета
за одно и то же число!
     Троллейбус тот же, и он машинально  пробрался  по  салону  к  бабище,
которая должна была вдруг вскрикнуть, вслух вспомнить про ключи и поспешно
выскочить на остановке.
     Бабища выскочила, и он тут же опустился на свободное место,  опередив
другого хмыря, для которого прыжок толстухи  оказался  неожиданностью.  Он
ехал, испуганный донельзя и странно счастливый, что наперед знает  будущие
события. Колхозников опоздает, у Цвигуна  головная  боль,  цейлонский  чай
Клавдии, толкач с шоколадкой, дочка Маркина,  лопнувший  флакон  с  клеем,
толстуха с импортом...
     И все же по нервам пробежал ток, когда  увидел  над  головой  Маркина
красочный календарь, с которого Маркин еще позавчера сорвал  листок  с  11
апреля. Теперь этот листок был на месте, цел-целехонек!
     Странно, успокоился быстро.  За  пять  минут  до  обеда  ощутил,  что
сейчас,  как  и  "вчера"  и  "позавчера"  подойдет  Бакуленко  с  занудным
разговором о шансах нашей сборной,  все-таки  впервые  вышли  в  полуфинал
мирового чемпионата, и торопливо поднялся, обогнул стол и  уже  на  выходе
увидел, что Бакуленко как раз подошел к его столу, но вынужденно  повернул
к Лявонищуку, который опасности не ждал и сбежать не успел.
     Все, как он понял, повторяется с абсолютной точностью, и лишь он один
сохраняет память о каждом продублированном дне и поэтому  может  с  учетом
событий...


     В четверг, который был все еще  понедельником,  Алексеев  решился  на
крохотное изменение. Цвигун шел мрачный, как туча, сзади семенил Маркин, и
по всему было видно, как раздражен и взвинчен Цвигун.
     Когда они приблизились к Лявонищуку, Цвигун уже раскрыл было рот,  но
Алексеев протянул на ладони коробочку.
     - Что это? - рявкнул Цвигун.
     Чувствуя, как начало колотиться сердце, Алексеев заговорил торопливо:
     -  У  вас  адски  болит  голова,  прямо  раскалывается.  Анальгин  не
помогает, от тройчатки болит еще сильнее, а вот аспирин в самый раз...
     Цвигун смотрел ошалело. Потом  осторожно,  как  гремучую  змею,  взял
коробочку и, все еще не отводя взгляда от Алексеева, сыпнул в ладонь белые
плоские диски, два отправил в рот, остальные запихнул обратно.
     - Вы меня удивили, - сказал он, возвращая таблетки.
     - Дай бог, не последний раз, - ответил Алексеев лихо.
     Он вернулся к столу. Цвигун двинулся дальше.  Уже  на  выходе  они  с
Маркиным обернулись, посмотрели на Алексеева.
     С этого времени он зажил странно счастливой жизнью. Выходил из дома и
уже до мельчайших подробностей знал: кто  встретится,  как  встретится,  в
троллейбусе заранее знал, кто войдет, где и  кто  сойдет.  Храня  верность
Злате, тем не менее не удержался от соблазна  сесть  рядом  с  удивительно
хорошенькой девушкой, на третий  день  осмелился  заговорить  с  ней,  она
ответил холодновато, но это не страшно, завтра подойдет  с  другого  бока,
так или иначе, а ключи подберет, если возжелает...
     Заморыша вовсе затиснул в угол, на  реплики  оттренировался  отвечать
так, что сраженные наповал сгорали от  стыда  и  явно  клялись  втихомолку
больше не раскрывать рта в общественном транспорте.
     Однажды утром решил поджарить картошки, и на обычный свой  троллейбус
не успел. Правда, тут же  подошел  еще  один,  но  Алексеев  ощутил  почти
физический шок: люди другие, поступки их непредсказуемы,  ситуации  новые,
никого  раньше  не  видел,  неуютно  и  даже  жутковато...  Конечно,  если
захотеть, то завтра станет знакомо, стоит только снова сесть именно в этот
троллейбус, но сейчас еще как неуютно!
     На работе все шло по счастливому трафарету. Иногда он решался на иной
поворот разговора, на другие поступки, но как-то отдалил на будущее  мысль
о других маршрутах, о  кино,  прогулках...  Там  же  другие  люди,  другие
поступки. Как хорошо в стабильном надежном мире, где ничего  не  меняется,
где все расписано наперед!
     Как-то привычно ощупывая в кармане заготовленный для Цвигуна аспирин,
он прислушался  к  Колхозникову,  этому  вертопраху  и  красавцу,  который
наклонился на столиком Златы и уже который  день  повторял  с  одинаковыми
интонациями один и те же слова:
     - Сегодня день рождения у меня,  придут  друзья...  Не  заглянешь  на
часок?
     Злата отвечала достаточно серьезно, хотя и со смешинкой в глазах:
     - Единственное место, куда я  бы  сходила  вечером,  это  на  концерт
Андрея Калинина... Вчера приехал, только один концерт проездом!
     - А завтра? - спросил Колхозников ревниво.
     - Сегодня и уедет,  -  ответил  Злата,  сделав  вид,  что  не  поняла
вопроса. - Билеты вчера  еще  не  продавали,  а  сегодня  с  работы  ж  не
отлучишься...
     На следующее утро Алексеев долго ломал голову, еще больше -  труса  в
себе. Наконец с отчаянной решимостью впервые в жизни поехал не на  работу,
а прямо к кассам филармонии. Завтра о прогуле никто и знать не будет... по
крайней мере он на это надеется - все начнется сначала!
     Перед закрытой кассой колыхалась масса народа,  добровольцы  наводили
порядок в очереди. Он повздыхал и тоже  покорно  встал  в  длинную  тонкую
цепочку. Через три часа он приблизился к окошку  на  расстояние  вытянутой
руки. В это время касса закрылась на обед, и он еще час провел на ногах, а
за это время пришлось, скооперировавшись с другими  театралами  и,  черпая
смелость друг у друга, выталкивать темных личностей, пытавшихся проникнуть
без очереди, отражали пенсионеров и прочих,  вовсю  размахивающих  разными
справками, и уже чуть ли ни к концу рабочего дня наконец-то вырвал из  рук
кассира два желанных билета.
     На другой день утром ехал на службу и все же  трясся.  В  троллейбусе
привычно загнал хиляка в угол, место толстухи занял сразу же, но чем ближе
к месту работы, тем больше холодело сердце: вчера прогул! Заметят  или  не
заметят?
     На входе газетный лист все так же порхал над урной, в  отделе  царила
привычная суета, а на календаре Маркина - одиннадцатое апреля. Ура!
     Он по-хозяйски осмотрелся. Что  бы  ни  натворил  здесь,  завтра  все
забудется. Сотрется в полночь. Утром  он  снова  будет  в  понедельнике  -
счастливо, сказочно знакомом до мелочей.
     Со  странным  чувством  ждал,  глядя  на  часы.  Через   две   минуты
Колхозников поднимется, проскользнет как угорь к столу Златы, нависнет над
ней, стараясь заглянуть  в  глубокий  вырез  кофточки,  раскроет  рот  для
дурацкого предложения...
     Алексеев дождался ее слов: "...еще не продавали",  подошел  к  ним  и
спросил как можно небрежнее:
     - Билет на Калинина? Партер подойдет?
     Злата  чуть  растянула  губы  в  улыбке,  а  Колхозников  тут  же   с
готовностью захохотал. Алексеев вытащил билеты, бросил один на стол  перед
девушкой, отвесил церемониальный поклон и ушел к своему рабочему месту.
     Через минуту прибежала Злата.
     - Это не шутка?
     - Билет подлинный, - ответил он как можно небрежнее.
     - Но их же вчера не продавали! Начнут только сегодня, и то со  второй
половины дня...
     Он решился посмотреть ей в глаза, сказал осипшим голосом:
     - Злата, у каждого свой секрет... Пойдешь?
     - Спрашиваешь, - ответила она, лицо ее сияло. -  Саша,  милый,  да  я
тебя просто расцелую!
     - После концерта, - ответил он и  весь  остаток  дня  радовался,  что
впервые нашелся, не мямлил.


     Он примчался на следующее утро сияющий, радостный.  Маркин  покосился
удивленно, но Алексеев был уже  возле  Златы,  сказал  шепотом,  чтобы  не
слышали другие:
     - Доброе утро, солнышко!
     Злата удивленно вскинула брови, несколько мгновений смотрела в  упор.
Глаза ее удивленно расширились.
     - Злата! - воскликнул он растерянно.
     В отделе начали оборачиваться.
     - Я слушаю,  Александр  Михайлович,  -  откликнулась  она  с  нотками
удивления. - Чего вы хотите?
     - Злата... Я же... мы ведь...
     Он растерянно хлопал губами, но  глаза  сами  отыскали  календарь  со
свеженьким листком за одиннадцатое апреля.
     - Извини, -  сказал  он  севшим  голосом.  -  Жара  собачья...  Мысли
путаются.
     За  столами  послышались  смешки,  Колхозников   вполголоса   бросил:
"Перегрелся..." Алексеев с гудящей головой вернулся за свой стол. Для  нее
вчерашний день - это воскресенье, когда он копал Тержовскому  огород.  Как
давно это было... Через полчаса к ней  подойдет  Колхозников,  заглянет  в
разрез блузки и начнет дурацкую басню про день рождения...
     Он опустил голову на руки. В ушах зашумело,  глаза  застлало  горячей
кровью, и там гасли золотые искорки - память о  вчерашнем...  Опять  брать
билеты на Калинина, опять все сначала?
     Робко прилила нежность: впереди прогулка  по  ночному  парку,  первый
поцелуй,  уговоры  зайти  на  чай,  колебания,   зарубежная   эстрада   по
телевизору... А что, если все же повторить? Уже знает ее реакцию, можно  в
некоторые моменты вести себя иначе...
     Он встал и, не обращая внимания на любопытные взгляды коллег,  собрал
портфель и направился к выходу.


     Так прошла еще неделя.  Странная  неделя.  Семь  концертов  Калинина,
"который  проездом",  семь  прогулок  по  ночному  городу,   которые   все
сокращаются, три первые брачные ночи...
     Нелепая противоестественная  жизнь.  Сладкая,  могущественная,  но  в
чем-то и уродливая. Еще не  понял,  в  чем  же,  но  догадывался,  ощущал,
чувство не из приятных, словно сделал что-то подловатое и скрыл,  но  ведь
себя обязательно  уважать  надо,  от  неуважения  к  себе  гадкие  болезни
заводятся в организме! Как говорят в народе, все болезни, кроме одной,  от
нервов...
     "Остановись, мгновенье..." Вот и  остановил.  Целый  день  остановил.
Заржавленная игла времени  постоянно  срывается  на  запиленной  пластинке
жизни  на  одну  и  ту  же  строчку,  и  день  повторяется,   повторяется,
повторяется...
     Исполнилась мечта идиота, жить в  мире  без  неожиданностей,  в  мире
абсолютно стабильном, устойчивом!  За  эти  недели  изучил  всех  вдоль  и
поперек, стал чуть ли не богом. Правда,  богу  скучновато:  тот  же  номер
газеты, та же программа по телевизору...
     Ладно, это терпимо. Телевизор можно не включать,  а  газету  нетрудно
выбросить в мусорный ящик, не раскрывая. Но Злата, Злата!
     Прекрасно - вечно первый поцелуй, но это же никогда не заиметь семьи,
детей, вовсе отказаться от будущего. Не иметь  детей!  А  он  хочет  целую
кучу. Чтоб мальчики и девочки.  Чтобы  Злата  встречала  с  работы,  чтобы
детишки ползали, мешали,  приставали,  а  он  будет  водить  их  в  садик,
оправдываться за разбитые стекла, краснеть перед учителями в школе...
     Если он останется в этом дне,  если  будет  жить  только  сегодняшним
днем, то никогда, никогда Злата не станет его женой!
     Он резко встал, почти подпрыгнул, застегнул пиджак.
     - Куда? - спросил Колхозников ревниво.
     - На Кудыкину Гору, - ответил он.
     На вокзале он выждал  время,  когда  они  с  Тержовским  прибежали  к
электричке, вошел в вагон. В первом вагоне старухи не  было  и  во  втором
тоже, и он медленно  пошел  дальше,  протискиваясь  по  забитому  проходу,
всматриваясь в пассажиров. Пусть не найдет  в  этом  поезде,  пересядет  в
другой... Завтра этот пропустит, начнет с другого,  третьего,  и  ни  один
человек не укроется...
     Старуху он обнаружил в пятом вагоне. Она поймала его взгляд издали  и
уже не отводила глаз, пока он не подошел вплотную.
     - Садись, батюшка, - сказала она, растягивая слова. -  Ну,  как  тебе
можется?
     - Уже не можется, - ответил он с трудом. - Я был не  прав.  Выпустите
меня из этого... изолятора счастья и стабильности.
     - Ну тогда иди, укрепив сердце,  -  сказала  она  благожелательно.  -
Завтра будет двенадцатое.
     - Правда? - спросил он жадно.
     - Правда. Ты верно сказал тогда, что мы можем многое,  но  пользы  от
этого нету... Тупик! Поэтому мы и уступаем дорогу, хотя и энтая... ну,  по
которой идет остальной мир, не шибко гладкая, как я погляжу...
     Поезд начал притормаживать. Старуха выглянула  в  окно,  заспешила  к
выходу.
     - За внучку спасибо ему! - крикнула она уже с перрона.
     Сердце в груди стучало  тревожно  и  счастливо.  Завтра  новый  день,
полный неожиданностей... Всяких, разных. Настоящее стремится не  допустить
неведомое будущее, ибо будущее - угроза застойному  дню  сегодняшнему.  Но
он, трусливый и закомплексованный, все же выбирает трудные дни с грядущим!



                               Юрий НИКИТИН

                         ЗДЕСЬ ВСЕ ПРОЩЕ И ЛЕГЧЕ

     Яростно взревели на форсаже двигатели, мелко-мелко затрясся пол  -  и
все смолкло. Тролль отстегнул ремни, легко вскочил.
     - Ас, - сказал Макивчук одобрительно.
     Третий член экипажа, курсант Медведев, которого пока  попросту  звали
Женькой, еще барахтался в противоперегрузочном кресле, пытаясь  выбраться.
Тролль отстегнул ему ремень, и у  курсанта  от  стыда  запылали  уши:  как
старушке помог!
     Макивчук подвигался в кресле, устраиваясь поудобнее. Тролль отодвинул
панель, открыл нишу, где висели три скафандра, три автомата, три  ракетных
ранца. Скафандр Макивчука  был  самым  изношенным.  Каждый  миллиметр  нес
память  о  кипящей  магме,  микрометеоритах,  силовых  полях,  стычках   с
чудовищами, авариях. Скафандр Тролля выглядел получше,  а  Женькин  просто
сверкал, хотя курсант тайком сколупывал с него  краску,  придавая  бывалый
вид.
     - Возьми с собой Женьку, - вдруг сказал Макивчук. - Пусть  потешится.
Все-таки у парня первый выход. Первый бал, так сказать.
     Женька оторвался от экрана, глаза  его  радостно  распахнулись,  став
размером с два блюдца.
     - Собирайся, - сказал Тролль. - Собирайся, Наташа Ростова.
     Курсант обиженно взмахнул длинными девичьими ресницами, но Тролль уже
нетерпеливо подтолкнул его к скафандрам.
     - Минута на сборы! Быстро. Не забудь автомат.
     Он подошел к скафандрам, повернулся раз,  повернулся  другой,  и  вот
скафандр уже на нем. Застегнутый полностью, экипированный. А Женька  опять
поразил космонавтов каскадом беспорядочных движений,  когда  руки  и  ноги
мелькают как при  ускоренной  киносъемке,  но  в  результате  он  завяз  в
пряжках, поясах, предохранителях, ноги сдавило, а в  поясе  раздулся,  как
аэростат.
     Тролль, досадливо морщась, дернул его за пояс, другой рукой врезал по
шее, и курсант мигом  оказался  в  скафандре.  Пока  он,  раскрыв  рот  от
возмущения, раздумывал: обидеться  или  поблагодарить  за  помощь,  Тролль
ткнул пальцем в красную кнопку на пульте.
     За стеной послышался вздох, медленно зашелестели невидимые механизмы.
Заскрипело, завизжало, и Тролль стал  притопывать,  изображая  нетерпение,
заговорил громко,  пытаясь  заглушить  скрипы  и  старательно  не  замечая
свирепый взгляд Макивчука - следить за исправностью и смазывать входило  в
его обязанности.
     Макивчук сказал вдогонку:
     - Далеко не забирайтесь. Место и здесь ничего, маяк воткнем быстро. И
неподалеку, лишь бы уцелел при взлете. К обеду чтоб вернулись! Кстати,  на
обед опять хлорелла.
     Последние слова произнес почти злорадно. Даже чуть неловко  стало  за
желание уколоть счастливчиков, которые могли разгуливать по чужой планете,
а ему, капитану, приходится оставаться в корабле.
     Он один ел хлореллу с аппетитом. Тролль не терпел водоросли, а Женьке
просто еще не опротивело самое привычное блюдо звездолетчика. Он готов был
в  случае  чего  глодать  и  сапоги,  даже  нахваливать,  так  восторженно
относился ко всему, что происходило в космосе.
     Люк распахнулся, они перешли в шлюз, подождали. Стрелка пошла к нулю,
давление уравновесилось, дверцы захлопнулись, теперь раздвинулись  створки
внешнего люка.
     Корабль стоял на равнине,  границы  которой  терялись  в  красноватом
тумане. В разрывах иногда мелькали тени: не то  движущиеся  скалы,  не  то
сгущения  воздуха.  По  черной  земле  стремительно  бежали  потоки  лавы.
Красная, тяжелая, пышущая жаром, она разбегалась ручьями, все время меняла
русло... И тут Женька понял, что никакой лавы нет  -  тени,  призрачные  и
удивительно объемные тени...
     Над головой страшно грохнуло.  Они  одновременно  задрали  головы.  В
красном  жестоком  небе  быстро  двигались  плотные  массы.  Сталкивались,
слышался короткий страшный треск. На миг в  красной  лаве  неба  взрывался
гейзер ни на  что  не  похожей  молнии:  круглой,  с  мантией  и  длинными
ослепительными отростками, похожей на чудовищного плазменного спрута.
     И пока Женька стоял зачарованный, Тролль хмыкнул и стал спускаться по
лесенке. Красоты иных миров  не  трогали,  вулканы  и  прочие  напасти  не
пугали. На самые диковинные планеты опускался с таким видом, словно  вышел
из дома в булочную.
     На нижней ступеньке он приостановился, крикнул:
     - Эй, поэт! Уступаю честь первым ступить на неизведанную планету!
     Женька кубарем скатился по лестнице. Тролль пошел сзади,  скептически
посмеивался. Будет чем курсанту расхвастаться перед девчонками.
     - Иди рядом, - предупредил он. - Планета выглядит мирной, но в  нашем
деле нужно быть начеку всегда.
     У Женьки от счастья глаза вспыхнули как фонари.
     - Что-нибудь может случиться? - спросил он задыхающимся голосом.
     - Может, - ответил Тролль, - если ты...
     Курсант споткнулся  о  невесть  откуда  взявшийся  корень  и  позорно
шлепнулся. Автомат полетел далеко в сторону, "корень" в панике метнулся  в
чащу.
     -...не будешь смотреть под ноги, - закончил Тролль.
     Пристыженный  Женька  отыскал  автомат  и  пошел  рядом  со   старшим
товарищем. Под  ногами  шелестит  трава.  Самая  обыкновенная,  заурядная.
Увидел бы на 3емле, не обратил бы внимания.. Но это же другая планета!
     Они вышли из зоны тумана, и мир мгновенно стал иным. Ни скал, ни гор,
они шли по равнине, за спиной остался корабль, а  впереди  зеленела  роща.
Отсюда выглядела как заурядный лес, земной лес.
     - Заглянем туда, - сказал Тролль, -  и  вернемся.  Дадим  возможность
капитану  похвастать  луженым  желудком.  По-моему,  он  произошел  не  от
обезьяны, хотя и здорово смахивает  на  гориллу  средних  размеров,  а  от
крокодила. Те даже камни глотают и переваривают!
     Чем ближе подходили к  роще,  тем  больше  разрасталась  в  размерах,
наконец превратилась  в  скопище  разновысоких  и  разновеликих  растений,
похожих  на  чудовищные  стебли  молочая.   Широкие   зазубренные   листья
загораживали проход, угрожали, бросали на землю странные зеленоватые тени.
     В роще Тролль шел как через разросшийся сорняк, брезгливо  переступал
через упавшие рыхлые стволы, небрежно отмахивался  от  ощупывающих  усиков
ползающих растений.
     Женька двигался следом, замирая от восторга. Автомат  держал  подобно
Яну  -  в  одной  руке,  и  мучился,  что  получается  не  так  красиво  и
естественно, как у знаменитого аса.
     Сказочный лес! Широкие листья, в которые  и  слона  можно  завернуть,
толстенные налитые соком стволы.  Ткни  пальцем  -  пробьешь!  Шероховатая
поверхность с длинными шелковистыми волосами, похожими на шерсть сибирской
кошки, круглые ребристые плоды размером  с  футбольный  мяч...  Сказочный,
причудливый мир!
     Тролль равнодушно шел через гигантский бурьян, запоминая, анализируя,
раскладывая увиденное по полочкам в  многоэтажном  хранилище  памяти.  Все
знакомо...  А  вот  для  курсанта  море  необычного.  Впрочем,  он   и   в
подмосковном лесу заблудится, ибо  станет  гоняться  за  каждой  бабочкой,
ползать за каждым жуком...
     Он оглянулся. Женька шел следом  раскрасневшийся,  одухотворенный  по
самые уши, которые светились как факелы. Глаза сияют, рот открыт.
     - О чем замечтался, поэт?
     Женька покраснел еще больше, опустил глаза.
     -  И  наткнулись  земляне  на  прекрасный  замок,  -  сказал   Тролль
насмешливо  и  нараспев.   -   И   жили   в   том   дворце   представители
др-р-р-р-р-ревней цивилизации, и среди них - дочь  престарелого  Правителя
звезд, прекрасная и несравненная...
     Женька испуганно дернулся, спросил сразу охрипшим голосом:
     - Ян... откуда ты знаешь? Мысли читаешь?
     - Зачем, - сказал Тролль иронически. - Визуально, брат, визуально.  У
тебя и так все на рожице написано. Крупными буквами! Печатными.
     - А-а-а, - протянул Женька, сразу успокаиваясь. На всякий  случай  он
опустил голову, пряча глаза, и чуть приотстал. Все же не вытерпел,  сказал
мечтательно: - А было бы здорово... Наткнуться на древнюю цивилизацию...
     - И чтоб в  самый  критический  момент,  -  согласился  Тролль  очень
серьезно. - Чтобы Верховный Правитель, умирая, успел передать ключи  от...
ладно, не от казны, но хотя  бы  от  библиотеки  с  Сокровищами  Знаний  и
показал, как ими пользоваться. Так?
     - Ну, Ян...
     - Увы, дружище. Мы облетели планету трижды.
     -  Ну  и  что?  Беспилотные  приборы  могли  ошибиться.  К  тому   же
необязательно строить заводы с километровыми трубами  в  небо.  Тут  могли
избрать биологический путь развития.
     - Придумай что-нибудь поновее.
     Они шли через лес и Женька вовсю  придумывал  новое.  К  счастью  для
Женьки Тролль пропускал мимо ушей, хотя в нужные моменты  вовремя  хмыкал,
говорил: "Ух ты!" - и Женька расцветал свои  фантазии  всеми  мыслимыми  и
немыслимыми красками.
     Тролль не слушал. Здесь, на этой планете, все проще. Как и на  других
планетах. Потому он и здесь, в космосе, в героическом Звездном  флоте.  Он
помнил, почему, или, вернее, от чего ушел в  космос.  Догадывался,  почему
стал космическим волком Макивчук, почему прославленный  капитан  почти  не
бывает на Земле, почти не уходит в отпуск,  да  и  тогда  околачивается  в
Звездном флоте... Это Женька по дурости да  от  избыточной  молодости  еще
полагает, что космос - это  героизм  и  прочее,  работа  для  мужчин.  Еще
предстоит ему понять однажды, что космос  -  пристанище  для  неудачников,
тихая пристань  для  не  вписавшихся  в  бурную  жизнь  Земли  -  нервную,
противоречивую,  изматывающую.  Космос,  особенно  Дальний  Космос  -  для
слабых... Для уползших с Земли зализывать раны.
     Он резко остановился, взглянул на часы.
     - Ого! Пора возвращаться. Наш повар в чине капитана уже  колдует  над
клейстером. Надо бы съесть с аппетитом, вот расстроится!
     Он представил себе огорченное лицо Макивчука.  Вот  так,  капитан,  с
аппетитом! А если еще и похвалить его стряпню?
     - Совсем запечалится, - решил он. - Пошли обратно, поэт!
     Женька послушно повернулся, потом спохватился:
     - Постой! Вон цветы, прихвачу один для капитана.
     - Нужны ему твои цветы, как... - сказал Тролль. -  Давай,  но  только
мигом!
     Женька ухватил обеими руками  облюбованный  стебель.  Чашечка  цветка
оказалась  на  уровне  его  груди.  Троллю  цветок  показался   зачуханным
подсолнухом.
     - Быстрее, - торопил он.
     Женька отчаянно сражался с туземным растением. Жилистое, волокнистое,
оно не давало свернуть себе голову, коричневый сок сразу же забрызгал руки
и  скафандр,  на  ноги  живописно  приклеились  ободранные  рассвирепевшим
Женькой огромные листья.
     - Ну в чем дело? - осведомился Тролль нетерпеливо.
     Курсант остервенело дергал измочаленный  стебель,  яростно  сопел  от
стыда и злости. Не сорвать паршивый цветок? Речь идет о репутации!
     Тролль взирал на битву насмешливо. Эти с виду хрупкие растения бывают
гибче шелковых ниток и прочнее легированной стали. Салажонок не знает. Что
ж, убедится на - опыте - лучше усвоит.
     Вдруг  в  нескольких  шагах  впереди   листья   шевельнулись,   стали
раздвигаться. В руках у Тролля мгновенно появился автомат. Женька, выпучив
глаза,  видел,  как  в  образовавшемся  просвете   появилась...   девушка!
Настоящая, живая. И настолько прекрасная, что у Женьки сжалось  сердце,  и
он до боли закусил губу. Нет, не для них такая одухотворенная красота, это
для небес, для высших существ, а сюда попала случайно, он  и  смотреть  на
нее недостоин; она вся из солнечных лучей, из звезд и лунного света...
     - Принцесса, -  прошептал  он,  обмирая  от  счастья  и  нежности.  -
Принцесса...
     Она медленно пошла к ним. Глаза  ее  смотрели  пристально,  изучающе.
Огромные глаза, загадочные и немного печальные... А длинные золотые волосы
падают почти до самой земли.
     Измочаленный стебель выскользнул из  ослабевших  пальцев  Женьки.  Он
ощутил,  что  деревянно  шагнул  ей  навстречу.  Тролль  нахмурился,  дуло
автомата смотрело в их сторону.
     Она приближалась медленно, словно плыла. В звездных глазах  появилась
теплота, сказочно прекрасное лицо чуть изменилось, проступила радость,  во
взгляде при виде звездных пришельцев возникло изумление,  которое  тут  же
уступило место надежде...
     - Мы с Земли... - сказал Женька.
     Собственный голос показался ему грубым и отвратительным,  скафандр  -
грязным, а себя он представил в виде страшной лохматой обезьяны. А девушка
- существо из света и утренней росы...
     Незнакомка подошла вплотную. Женька видел в ее глазах мрак, затаенную
боль, тоску по угасшей  древней  цивилизации,  но  видел  и  надежду,  что
могучий Звездный Пришелец спасет ее народ.
     - Мы это сделаем, - пообещал Женька хриплым голосом.
     Она положила ему  на  плечи  прекрасные  руки  и  привлекла  к  себе.
Обалдевший от счастья Женька видел краем глаза, что Тролль шагнул быстро в
сторону, словно намеревался держать их на прицеле.
     И вдруг Женька ощутил резкую боль. Кости его затрещали, грудь сдавило
так, что сердце остановилось. Колени подогнулись, и он бы упал, но руки  -
теперь уже превратившиеся в лапы - держали крепко. Прекрасное лицо  теряло
прежние очертания, тело незнакомки расплывалось и обволакивало курсанта.
     Глухо пророкотал автомат. Женька почувствовал, что валится на  землю.
Сверху рухнуло тяжелое, больно придавило ноги. Над головой  прогремел  еще
одиночный выстрел, и курсант ощутил, что его тянут за ногу.
     Сильные руки подхватили, встряхнули.
     - Цел?
     - Вроде бы, - прошептал Женька.
     Тело вопило от боли, словно побывало в объятиях  чудовищного  питона.
Ребра при вздохах задевали одно за другое.
     - Что это было? - спросил он.
     Тролль  стоял  спокойный  и  чуть  грустный.   Его   широкие   ладони
по-прежнему крепко держали автомат, ноги расставлены на ширину плеч. Живое
олицетворение космической мощи и мужества.
     - Посмотри, - ответил он.
     Женька, с трудом ворочая шеей, оглянулся. В двух шагах  подрагивал  в
конвульсиях коричневый, слабо пульсирующий мешок. Гладкое  тело  блестело,
как у раздувшегося дождевого червя. Медленно закрывался огромный - в треть
туловища - красный перекошенный  рот,  полный  блестящих,  как  алмазы,  и
длинных, как ножи,  загнутых  зубов.  Скользкую  кожу  прочерчивал  ровный
пунктир пулевых отверстий, из которых сочилась черная жидкость.
     - Что это? - повторил Женька тихо.
     - Хамелеон. Хищный хамелеон-пиявка.  В  регистр  войдет  видимо,  под
названием Хамелеона Евгения Медведева обыкновенного.  В  смысле  хамелеона
обыкновенного, не тебя. Ты у нас существо уникальное! Говорили - не верил.
     Он, не торопясь, принялся дозаряжать автомат, отыскал в траве  оружие
курсанта. Двигался он  медленно,  давая  Женьке  прийти  в  себя.  Курсант
слышал, как старший товарищ бормотал, нещадно перевирая  слова,  стих  про
дурака, который растранжирил столько, что и не счесть, но леди вдвое могла
бы съесть, дурак на то дурак и есть...
     Плечи курсанта вздрагивали.  Тролль  стоял  в  сторонке,  старательно
очищал автомат друга от налипшей слизи.
     Женька глотал слезы, и, опустив голову, все тер шлем, не понимая, что
слезы слезами, а сквозь правую сторону шлема в самом деле ничего не видно.
Там расплылось большое матовое пятно.
     - Тролль...
     - Ну и желудочный сок у этой твари! - восхитился Тролль. - Да-а, леди
вдвое могла бы съесть...
     - Да что ты о желудочном соке, - сказал Женька тоскливо.
     Его плечи снова затряслись.  Тролль  подошел  вплотную,  его  тяжелая
пятерня опустилась на плечо  курсанта.  Женька  ощутил  тепло,  идущее  от
ладони друга. Скафандры экранировали любые виды излучений, но Женька тепло
все равно ощутил.
     - Это мимикрия, - сказал Тролль с сочувствием. - Не воображай невесть
что. Разумом и не пахнет! Эта тварь уступает даже земным моллюскам. Где-то
на уровне чуть ли не простейших... А чтобы заманить жертву,  прикидывается
наиболее  привлекательным  объектом.  Понял?  Эта  тварь,  видимо,   умеет
улавливать  зрительные   образы.   Ты   ведь   такими   представлял   себе
инопланетянок?
     Женька с ужасом и отвращением смотрел под ноги. Губы дрожали, а слезы
все бежали и бежали по щекам, оставляя блестящие дорожки.
     - Ну и вкус у тебя, - сказал Тролль. - Это же  надо  такое...  А  еще
стихи пишешь. Идти сможешь?.. Как там сказано: но  дурак  не  приставил  к
виску ствола, впрочем, как вы и я, хотя жизнь ему не мила...
     Женька отпустил руку от деревца, за которое цеплялся, его качнуло.
     - Смогу, - сказал он. - А эта... это существо уже начало меня есть!..
Ян, я каждый раз тебе удивляюсь. Все  тебе  понятно,  все  объяснимо,  все
знакомо. Ты и с этими хамелеонами словно бы уже встречался?
     - Встречался, - ответил Тролль коротко.
     Женька догнал, заглянул в лицо космонавта.  Тролль  шел  потемневший,
глаза  ушли  под  надбровные  дуги,  лицо  окаменело,  словно  вспомнил  и
мгновенно пережил страшное время на другой, куда более трудной и  нещадной
планете.
     - И ты... и ты... - пораженный Женька от обиды потерял голос и только
шипел, как разъяренное земноводное, - не сказал?.. Не предупредил?
     - То было еще на Земле, - ответил Тролль.




                               Юрий НИКИТИН

                                  ЗУБАРЬ

     Савелий брел по колено в теплой  прогретой  воде.  В  энцефалитке,  в
болотных сапогах до пояса, при карабине - он чувствовал себя защищенным от
всех неожиданностей, только бы удержаться на твердом, не ухнуть в глубину.
     Раздвигая отяжелевшие от воды кусты, чутко прислушиваясь, он  свирепо
думал, что в этом году речка затопила столько-то там Швейцарий,  Андорр  и
Люксембургов, а может, и не только Швейцарий - он  хорошо  знал  географию
только своего Тетюхинского края,  -  но  все  равно,  они  там  с  погодой
непотребничают, реки вспять гонят, над головой спутники мельтешат: неба не
видно, это ж сколько  железа  вверху  носится,  подумать  страшно,  вот  и
зарезали, загубили природу...
     Савелий не  останавливался,  проскакивал  островки  просохшей  земли,
снова плюхался в воду, раздвигал мусор, отталкивал трупики птиц  и  мелких
зверьков, ревниво и с горечью осматривал охотничьи владения. Пусто...
     Он прыгнул на кочку и уже в воздухе дернулся, словно мог вернуться.
     Под каргалистой березкой бессильно распластался  невиданный  зверь  с
доброе бревно. Как ящерка, серо-зеленый, но в длину под  три  метра,  рыло
длиннющее, глаза взял от громадной жабы, еще  весь  в  костяных  досочках,
особенно на голове и спине, только пузо вроде как пузо.
     - Ах ты ж, несчастное...
     Савелий, подавив удивление, шагнул ближе. Зубарь - зверя Савелий  тут
же окрестил  зубарем,  -  не  отрывая  морды  от  земли,  скреб  по  грязи
выпирающими ребрами. Шкура, сухая как бумага, обтягивала  их  так  плотно,
будто под ней, кроме  скелета,  ничего  не  осталось.  Вытаращенные  глаза
смотрели тускло, их заволакивало серой пленкой.
     Сапоги Савелия выросли прямо перед мордой зубаря, тот хотел отползти,
но лапы только дернулись, царапнули  влажную  землю.  Глаза  зубаря  вовсе
прикрыла кожистая пленка. Он ждал смерти.
     Савелий нагнулся. Челюсти зубаря были легкие и высохшие как  дощечки,
что лежали много месяцев на солнцепеке. Пасть  открылась  длинная,  вся  в
алмазно острых  зубах,  Савелий  уважительно  передвинул  пальцы  ближе  к
безопасному краю. Зубарь не противился, и Савелий, придержав носком сапога
пасть в раскрытом виде, отыскал в кармане  ломоть  хлеба,  бросил  зверюке
вовнутрь, туда же вытряс крошки из карманов.
     Зубарь приоткрыл глаз, недоверчиво  покосился  на  человека.  Савелий
убрал сапог, челюсти деревянно треснулись. Зубарь не шевелился.
     Савелий вздохнул, шагнул мимо.  Дальше  островки  цеплялись  один  за
другой, там вешние воды силу потеряли, земля приподнялась.


     - Мария, - сказал он дома, - я сегодня зубаря встретил.
     - Зюбряка?
     - Да нет, зубаря. Зюбряк  с  рогами,  а  этот  с  зубами.  Зубоносец!
Страшноватый такой урод, аж жалко.
     - Такого не знаю, - ответила Мария безучастно.
     Она собирала на стол. Муж проголодался, устал, нужно  накормить  его,
как положено кормить мужчину во всей его мужеской силе.
     - И я не знал, - признался Савелий.
     Мария раскрыла рот, даже остановилась. Ее муж знал все на  свете,  то
есть в тайге, а чего не было в тайге, того,  по  ее  мнению,  и  знать  не
стоило.
     - Пришлый, что ли?
     - Да.
     - Из-за реки, наверное, - предположила  Мария.  -  Какая  там  только
нечисть не живет! Только байлазовцам там и место.
     Савелий довольно хлебал борщ  пряча  усмешку.  На  той  стороне  село
Байлаза, жил там один, что-то у них с Марией не выгорело насчет свадьбы, с
тех пор она уверилась, что все проходимцы родом из Байлазы.
     - Вряд ли, - усомнился он.
     - А ты откуда знаешь?
     - Бывал в тех краях. Там все такое же.
     - Чего ты там шастал?  -  спросила  она  подозрительно,  даже  посуду
перестала тереть.
     - Интересно, - ответил он простодушно.
     - Ах, тебе интересно! А я день-деньской сижу  одна,  а  ты  за  рекой
шляешься, тебе там интересно, лишь бы не дома...


     Утром Савелий собрался в  путь  ни  свет  ни  заря.  Мария  заворчала
спросонья, он сурово одернул:
     - Божья тварь погибает. Как не совестно!
     - Так бога ж нет, - сонно ответила Мария из-под одеяла.
     - Может, и нет, а тварь есть. Не веришь, пойди потрогай зубы.
     Мария, охая и ежась, выползла из постели. Божья  тварь,  по  рассказу
Савелия, не выглядела божьей, бог не стал  бы  творить  такое  страшилище.
Разве что это дело рук врага его, который создал эту  мерзость  тайком  да
запустил в сад божий: в Уссурийскую тайгу. Или эта тварь самозародилась  и
самовывелась в канализациях города - рассказывают и не такие страсти  -  и
ныне поперла в мир. Так ведь город тоже создание врага рода человеческого,
а тайга, особенно в их Тетюхинском краю, - единственно правильное место...
     Все  же  покорилась  и,  подгоняемая  Савелием,  собрала  кастрюлю  с
ливером, даже укутала в тряпки,  чтобы  сохранить  тепло.  Савелий  собрал
рюкзак, Мария же с облегчением снова юркнула в постель, даже не дожидаясь,
когда захлопнется дверь.
     Островок вырос, зубарь оказался  на  маковке  острова,  почему-то  на
боку. Живот  был  серо-желтый,  запавший  почти  до  спины,  перепачканный
гнилью, по бокам остро выпирали ребра. Кожа на лапах собралась в  складки,
хвост пошел трещинами.
     - Навались, - велел Савелий.  Он  опустил  кастрюлю  перед  узкорылой
мордой. - Не знаю, что у вас там едят, но тут  лопай  что  дают.  Да  и  с
такими зубищами траву не жрут, я ж понимаю. Сам не вегетарианец.
     Зубарь  с  трудом  приоткрыл  глаза.  Челюсти  дрогнули,  он  тужился
раскрыть пасть.
     - Дожился, - укорил Савелий.
     Он взялся за челюсти зверя, стараясь не  порезаться  об  острые,  как
бритвы, зубы. Зубарь не противился. Савелий осторожно  положил  зубарю  на
язык крохотный, еще теплый кусок мяса. Язык дернулся, потянулся  в  пасть.
Савелий едва дождался, пока зубарь  трудно  и  мучительно  двигал  языком.
Наконец  по  горлу  поползло  маленькое  вздутие,   неторопливо   и   туго
приближаясь к желудку.
     Зубарь медленно оживал. Савелий скормил ему весь ливер. Зверюга  даже
попыталась вылизать кастрюлю, не сумела из-за длинного носа, зато  сожрала
тряпку, пропахшую мясным духом.
     Савелий опустился на валежину,  набил  трубку.  Зубарь  снова  закрыл
глаза, уже сыто, осоловело.
     - Далеко ж ты забрел... - сказал Савелий, с  удовольствием  посасывая
трубку, - но раз уж забрел, живи... Все мы должны жить.  Всем  есть  место
под этим солнцем. А что отощал, то ничего... Край  у  нас  богатый,  корма
хватит любой твари...
     Зубарь приоткрыл глаз, покосился на пустую кастрюлю, шумно вздохнул.
     - Если, конечно, ушами хлопать не будешь,  -  продолжал  Савелий,  не
обращая внимания на то, что у зубаря ушей не  наблюдалось.  -  Я  из  тебя
паразита делать не собираюсь, ты останешься зверюкой, корм самодобывающей.
Так жить труднее, зато правильнее. И у зверя гордость имеется... А  может,
только у зверя и осталась?
     Кряхтя, он поднялся. Кряхтел  просто  так,  захотелось  пококетничать
возрастом, в теле же переливалась гремучая сила.
     - Будь здоров, зубарик!


     Через недельку он резво бежал вдоль берега там же  по  краю  Байлазы.
Вода спала, река вошла в берега, но  земля  жирно  чвиркала  из-под  сапог
коричневыми струйками, угрожающе подавалась вниз, погружалась,  и  он  шел
как по болоту: незнакомая зелень, водоросли, высыхающие  на  солнце  пучки
выдранной травы, которые вода принесла невесть откуда,  может,  из  краев,
откуда и зубаря приперла...
     От кустов мороз по коже бежит: с веток мертво свесили мокрые ослизлые
ноги клочья травы и тины, везде чудятся морские чудища, мертвые или живые,
иные клубки травы подсохли: брось спичку -  вспыхнут  как  порох,  встанут
факелами среди болотища.
     Он на ходу высматривал, куда ставить ноги, потому зубаря увидел, лишь
когда чуть не столкнулся с ним. Зубарь выскочил из реки в  трех  шагах  и,
весь мокрый, блестящий, с разинутой  пастью,  неуклюже  переваливаясь  как
утка, спешил в лес. Позади еще колыхались кусты.
     Савелий  остановился,  зубарь  остановился  тоже,  повернув  к   нему
раскрытую пасть. Приподнявшись на всех четырех коротких лапах,  он  держал
брюхо над землей, даже хвост не касался земли, хотя под бревновидной тушей
лапы казались худыми и ослабшими.  Он  стоял  неподвижно,  как  статуя  из
камня, маленькие глазки смотрели как... Ни одна  живая  тварь  не  смотрит
так, ни медведь, ни олень, ни глухарь! Так  мог  бы  смотреть  придорожный
валун, обрети он глаза, так бы смотрел зыбучий песок. Этот зубарь и  похож
на живой и двигающийся камень или в лучшем случае - на ожившее бревно.
     - Пшел, - сказал Савелий. - Чо стоишь? Беги, догоняй!
     "До  чего  же  тварь  не  наша",  -  подумал  он.  Волосы  на   руках
зашевелились, встали. Изюбрь и тот смотрит человечьими  глазами,  в  самой
малой птахе лесной и то есть от человека, а это  бегающее  бревно!  Да  не
просто бревно, а затонувшее сто миллионов лет, ставшее камнем, живущее уже
по законам той, другой жизни... Или еще той,  что  сто  миллионов  лет  до
человека...
     - Пшел, - повторил Савелий громче. - Брысь с дороги!..
     Зубарь не двигался. Его пасть чуть присомкнулась, затем челюсти снова
шевельнулись, верхняя поползла вверх, словно  ее  тянули  невидимые  цепи.
Блеснули длинные  и  частые  зубы,  за  ними  лежал  странно  серый  язык,
совершенно сухой, хотя зубы блестели от слюны.
     - Брысь, говорю! - рявкнул Савелий.
     Он замахнулся прикладом. Зубарь чуть присел,  изогнул  шею,  готовясь
принять удар и еще больше раскрывая пасть. В  этом  тоже  было  что-то  от
ожившего  камня:  живой  зверь  испугался  бы  или  разъярился,   а   этот
механически примет удар, тут же, как оживший капкан,  цапнет  за  приклад,
размелет его в щепы...
     - Ах, чертяка...
     Савелий потоптался и, не сводя глаз с зубаря, пошел огибать зверя  по
дуге, а земля проседала, ноги проваливались до колен, и так  добрел  опять
до тропки. По сапогам ползла грязь и жирная вода, Савелий опустил голенища
до коленей, погрозил зубарю.
     Зубарь оставался на прежнем месте. Он еще больше походил  на  камень,
ибо налетел ветерок, кусты качнулись, все пришло в движение, только зубарь
не шевелился и все тем же неподвижным взглядом следил за Савелием.
     - Ты даже и не скотина, - ругнулся Савелий.
     Он пошел дальше, прислушиваясь к каждому шороху, стараясь  растворить
неприятный осадок. Ишь, неуступчивый. Правда, он, Савелий, царь природы, и
не домогается, чтобы ему завсегда уступали дорогу,  даже  неудобно  порой,
что хозяин тайги или красавец благородный олень поспешно уходят в сторону,
будто чужие в лесу, ворюги какие, но все-таки привык уже, удобно  так,  не
этому кривоногому уроду менять порядки в исконно нашенском лесу...


     Потом пришло короткое жаркое лето. Зубарь больше не  попадался,  хотя
Савелий вдоль Байлазы ходил часто. Пошли осенние дожди, урочище на  правом
берегу стало непроходимым вовсе, и Савелий постепенно перестал  вспоминать
чудную зверюгу.
     Только к зиме, когда вовсю ударили морозы, подсушили землю, он сходил
в Кедровое урочище, поворчал, что опять эти чертовы спутники  да  ракетные
самолеты урожай орехов испоганили, вернулся с пустыми руками,  благо  хоть
капканы выставил.
     Большой выход туда сделал, когда выпал снег. С ружьем,  набив  рюкзак
капканами, встал у крыльца на лыжи, с удовольствием  растопырил  до  упора
реберные дуги, заполняясь свежим воздухом.  Всякий  раз  тайга  другая,  и
всякий раз хорошо!
     Мария шла следом. Ее лыжи  были  пошире,  ибо  и  сама  Мария  пошире
Савелия, за плечами у нее карабин и рюкзак с расфасованными ломтиками мяса
для капканов.
     Савелий двигался широко,  размашисто,  с  горок  мчался,  не  сбавляя
скорости, внизу нетерпеливо дожидался Марии,  что  все  притормаживала,  и
снова бросался вперед, радостно чувствуя сильные упругие мышцы.
     Миновав перелесок,  выскочил  с  разбега  на  берег  реки.  Тело  уже
наклонилось, изготовившись к быстрому спуску  на  лед,  но  сзади  ойкнула
Мария, ноги сами развернули лыжи поперек, уперлись.
     На излучине,  где  быстрое  течение  не  дало  затянуть  реку  льдом,
резвились... зубари. Трое лежали у самой полыньи, вытянув морды и подобрав
лапы, став еще больше похожими на бревна, еще двое  тяжело  кувыркались  в
воде, но не просто так, а по делу:  ловили  рыбу,  что  отовсюду  плыла  к
полынье хватить глоток воздуха.
     Те трое, что лежали, казались толстыми,  костлявые  щитки  на  спинах
раздвинулись, и оттуда, законопачивая  щели,  выбивалась  красновато-бурая
шерсть.
     Вода выплескивалась  на  край,  замерзала.  Один  зубарь  вынырнул  с
рыбиной поперек пасти,  подпрыгнул,  уцепился  когтями  за  лед,  вылез  с
натугой. Еще один попытался выбраться следом, но сорвался с  шумом,  обдал
других брызгами.
     Тот, что выбрался, не спеша улегся, рыбина еще трепыхалась, и  зубарь
поедал ее неторопливо, со смаком.
     - Не голодают, - сказал Савелий наконец.
     - Господи, - выдохнула Мария за спиной. - Страсти какие!  Вот  уж  не
думала, что на свете такое бывает.
     - Бывает всякое. Только вот как теперь нам быть...
     - А что нам? - не поняла Мария.
     - Да ведь если зубари появились, то так все не останется...  Так  все
было, когда их не было.
     Он поправил ружье, шагнул, но Мария схватила его за рукав.  Пальцы  у
нее что волчий капкан.
     - Куда?
     - Пойду посмотрю.
     Он высвободил руку: медведя  волчий  капкан  не  удержит,  заскользил
вниз. Там чуть притормозил, чтобы не слишком быстро, зубари испугаются или
решат, что нападает. Сзади шелестнули лыжи, щелкнул  курок.  У  Марии  был
самозарядный карабин "Лось" с магазином на пять патронов.
     Один  из  зубарей  лениво   отодвинулся,   уступая   дорогу,   второй
приподнялся,  открыв  лапы  -  крепкие,  мускулистые,  укрытые  от  мороза
короткой рыжей шерстью, - проводил Савелия  знакомо  странным  неподвижным
взглядом.
     - Вишь, - сказал Савелий негромко. Он  подмигнул  Марии,  что  встала
плечом к плечу, побледневшая, с пальцем на курке, - уже не трусят.
     - А ты и рад?
     - Не знаю еще... Но свой уголок должна иметь каждая тварь.  Если  его
нет - помрет, как ни корми. Так что пусть пока...
     - Пока?
     - Да, пока.
     - Но до каких пор "пока"?
     - Не знаю, Мария.
     Он медленно прошел мимо полыньи, пробуя лед, "лесенкой" взобрался  на
противоположный берег. Вот здесь  встретил  весной  уже  ожившего  зубаря,
когда тот не уступил дорогу... А теперь их целая куча.


     Вечером, когда вернулись и ужинали в жарко  натопленной  хате,  Мария
вдруг сказала:
     - А что будем с ними делать?
     - С  кем?  -  спросил  Савелий,  прикинувшись  непонимающим.  Ставили
капканы, видели шатуна, спугнули стадо свиней, приметили  лежки  оленей  -
событий много, мог и не понять.
     - С зубарями твоими, с кем еще!
     - Знаешь, Мария... Почему мы с ними что-то должны делать? Живут себе,
ну и пусть живут.
     Мария всплеснула руками:
     - Ты что же, исусиком прикидываешься? Они ж не просто живут, они нашу
рыбу жрут!
     Савелий медленно хлебал борщ. Мария и  зимой  готовила  так,  что  из
щелей наружу перли настоящие летние запахи свежих овощей, в это время  все
зверье знало, что можно на ушах ходить вокруг дома, в окна  заглядывать  -
охотник ложку не бросит.
     - Нашу? - переспросил он медленно. - Какая ж она наша, когда в реке!
     - А чья, уже зубарина?
     - Не наша, но и  не  зубарина.  Она...  природнина.  А  мы  вместе  с
зубарями ее ловим и пользуем. Хватает пока.
     - Мы - это мы! - закипятилась Мария. - Зубари... Какая от них польза?
     - Они ж только появились, а тебе сразу пользу... Мы вон сколько тысяч
лет топчем землю, а польза от нас где? Зубари ж  климат  не  портят,  реки
вспять не повертают, с ракетами ни-ни-ни... Вон, в пингвинах дуст находят,
это опять мы нашкодили, а не зубари.
     - Так что ж нам, вешаться? Пусть вместо нас зубари?
     - Зачем так... Места всем  хватает,  если  не  рвать  друг  друга  за
глотки. А вред... И от зубарей какой-то прок есть наверняка. Всякая тварь,
что землю топчет, по деревьям скачет или в воде плещет, пользу несет.
     Мария грозно остановилась посреди комнаты, уперла руки в бока:
     - Не виляй! Какую пользу несут зубари?
     - Опять за рыбу гроши. Пожить нужно, понаблюдать...  Да  и  то  можно
обмишулиться.
     Мария отмахнулась, сердито бросила уже из другой комнаты:
     - А их пока столько наплодится, что потом и армия  не  перебьет.  Нас
сожрут и все окрест!
     Дверь за ней бухнула, задрожали стекла. Савелий раздраженно  отпихнул
миску. В сарае отыскалась работа, ненадолго  забылся,  но  тяжелый  осадок
остался, загустел, разросся, начал колоть, как  крупный  песок  в  сапоге,
перерос в тревогу.
     Разделав шкурки, распял их на стене.  Вроде  бы  порядок...  Осталось
подпереть дверь колом, можно возвращаться в дом.
     В комнате над столом фотографии веером. Дед,  бабушка,  отец  и  мать
Марии, его родители... А вот дети: сыны, что первыми оперились и упорхнули
в город, на лесосплав, в армию, и дочка, что уже третий год  студентничает
в областном центре...
     Савелий зябко передернул плечами.  На  миг  представилось,  что  дети
здесь, в доме. Вот выбегают, там солнце, трава, несутся к речке, с  визгом
прыгают в воду...
     Карабин  сам  прыгнул  в  руку.  Савелий  одним  движением  подхватил
запасную обойму, толкнул дверь. Мороз ожег кожу, но Савелий сам был  налит
тяжелым огнем. Лыжня стремительно, обрадовано даже, повела через лес.


     Мария  ждала  его  час  за  часом,  наконец,  растревожившись,  стала
собираться сама. Патроны для двустволки  отобрала  только  с  жаканами,  с
которыми Савелий ходил на медведей, быстро оделась.
     Уже взялась за дверную ручку,  когда  заметила  через  окно  знакомую
фигуру на лыжах. Савелий шел тяжело. Она успела раздеться, даже  поставила
на плиту разогревать борщ.
     Савелий ввалился неловко, карабин не повесил, бросил на лавку.  Мария
бросилась к мужу. Лицо Савелия было смертельно усталое.
     - Не тронул? - спросила Мария.
     - Нет.
     - Почему? Ты ж было решил... Я видела!
     Он поймал ее  за  руку,  усадил.  Тяжелая  ладонь  опустилась  ей  на
затылок. Над ухом прозвучал его усталый голос, глубокий, грустный.
     - Все-таки не могу... Истреблять ни за что? Они ж не сами сюда... Это
ж мы натворили такое, что они  аж  сюда  добежали!  Может,  это  последние
зубари на свете? Спасения ищут, а я их побью только  потому,  что  у  меня
есть ружье, а у них нету. Я ж хуже самого  распоследнего  зубаря  буду!  И
еще... Стоял я там, смотрел так, что аж в глазах потемнело,  и  почудилось
вдруг, да так ясно, что если вот сейчас решу,  что  зубари  полезные,  что
пользу приносят или хоть будут приносить, что их надо жить оставить, то  и
нас, людей, скорее сильных, чем разумных, посчитают за полезных тоже...
     - Кто? - спросила она, не поняв. - Бог?.. Летающие блюдца?
     - Не знаю. Мы, наверное, так и посчитаем.




                               Юрий НИКИТИН

                           К ВОПРОСУ О ЕВГЕНИКЕ

     "Пустынная и дикая местность на самом краю земли,  в  стране  скифов.
Никогда еще не ступала  здесь  нога  человека.  Сюда-то,  на  край  Земли,
привели слуги Зевса титана Прометея,  чтобы  приковать  его  несокрушимыми
цепями к вершине скалы..."
     Наталья  Алексеевна  прохаживалась  по  аудитории.  Пересказ  древней
легенды увлек ее:  еще  школьницей  она  познакомилась  с  этой  трагедией
Эсхила, древний шедевр на всю жизнь очаровал ее.
     "...но не вечно будет страдать  Прометей.  Он  знает,  что  злой  рок
постигнет и могучего громовержца. Не избежать ему злой  судьбы!  Будет  он
свергнут с высокого царственного Олимпа. Станут тогда люди подобны могучим
титанам, освободят Прометея и его родных братьев, тоже выступивших  против
Зевса: младшего Атланта и старшего - Менетия. И станут  люди  сильными,  и
станут могучими, и станут прекрасными..."
     После лекций она успела забежать  в  книжный  магазин,  где  для  нее
молоденькая продавщица достала  из-под  прилавка  сборник  японских  вака.
Наталья Алексеевна выбила чек и, улыбаясь, поспешила дальше.
     В "Фотолюбителе" она купила пачку цветной фотобумаги.
     В довершение всего  она  успела  вскочить  в  отходивший  троллейбус.
Обычно же она ждала его минут двадцать. Какой-то юноша  мгновенно  уступил
ей место и стыдливо отвернулся к окну. Вероятно, один из ее "хвостистов".
     По лестнице она  взбегала  вприпрыжку.  До  прихода  мужа  оставалось
достаточно времени: можно приготовить  ужин  и  даже  привести  в  порядок
комнату. К ним собирались зайти с визитом Волховские со своим чадом.
     На лестничной площадке четвертого этажа стоял мужчина. Он встретил ее
странно напряженным взглядом. Ему было за сорок, одет прилично, но  что-то
в его облике настораживало.
     - Наталья Алексеевна?  -  спросил  он  скорее  утвердительно,  чем  с
вопросом.
     - Да, - ответила она, - меня зовут Наталья Алексеевна.
     - У нас к вам серьезный разговор,  -  сказал  мужчина,  и  его  глаза
блеснули. - Позвольте представиться.  Иосиф  Давыдович  Гальперин.  Доктор
медицинских наук. Вот мои документы.
     Наталья Алексеевна не взглянула на протянутые бумаги.
     - Согласитесь, - сказала она, - все это несколько странно..
     - Согласен, - Гальперин позволил себе слегка улыбнуться. - Даже очень
странно. Но вы все поймете. Нам, то есть в данном случае  мне,  необходимо
поговорить с вами. Это очень серьезно.
     Наталья Алексеевна посмотрела на крохотные часики.
     - В таком случае... через два часа вернется с работы мой муж... и  мы
охотно выслушаем вас.
     - Я понимаю, - сказал Гальперин. - Но не стоило  бы  откладывать  наш
разговор. Не пугайтесь. Да, все это очень странно. Вы ведь гуманитарий.  У
вас исследования ведутся в пыли архивов, тихо и спокойно. А вот мы...
     У него было умное и почему-то печальное лицо. Лицо все понимающего  и
все прощающего человека.
     - Хорошо, - она вдруг решилась неожиданно для самой себя. -  Пойдемте
в комнату.
     Ее сломило слово  "исследование".  Чуть  ли  не  каждый  день  газеты
сообщают о победах в той или иной области медицины. Ставятся  удивительные
эксперименты.  Правда,  непонятно,  какое  отношение  может  иметь  она  к
медицине.
     Они сели в комнате друг против друга. Гальперин заметно нервничал  и,
видимо, не знал,  с  какого  конца  начать.  Глаза  его  мерцали  странным
зеленоватым светом. И от этого всего Наталью Алексеевну охватило нехорошее
предчувствие.
     - Скажите, - вдруг выпалил Гальперин, - вы хотели  бы  стать  матерью
вундеркинда? Гениального ребенка?
     Наталья Алексеевна пожала плечами.
     -  Я  уже  имею  двоих  детей.  Витю  и  Галочку.  Мне  этого  вполне
достаточно.
     - Вы меня не  поняли.  Не  вундеркинда.  Не  ребенка,  который,  став
взрослым, превратится в заурядность. Я имею в  виду  нормального  ребенка,
который вырастет и станет гением. Гением!
     - Простите...
     - Знаю,  это  кажется  бог  знает  чем.  Но  наши  расчеты  абсолютно
правильны. Ваш  будущий  ребенок  будет  иметь  КИ,  равный  ста  двадцати
единицам! А знаете ли вы свой КИ? Он равен всего-навсего двадцати двум.  У
вашего мужа - двадцати четырем. Не обижайтесь, у  меня  тоже  не  столько,
сколько хотелось бы. Тридцать семь. А ведь меня  считают  очень  одаренным
человеком. Талантливым. А теперь сравните - сто двадцать!
     Наталья Алексеевна не знала, что ответить.
     - А теперь мы подошли к самому  щекотливому,  -  сказал  Гальперин  и
нахмурился. Куда и  подевалась  его  горячность.  Горящие  глаза  фанатика
погасли, на щеках образовались складки, лоб прорезали крупные морщины.
     - Будь мы абсолютно похожи на папу или маму,  -  сказал  он  вяло,  -
эволюция на Земле давно прекратилась бы. Совершенно... И счастью, есть еще
изменчивость. Есть кроссинговер. Во время  мейоза  некоторые  гомологичные
хромосомы попарно сближаются друг с  другом  и  коньюгируют.  Обмениваются
аналогичными  участками.  Хромосома  разрывается.  Обрывок  ее  вместе   с
оторвавшимися генами переходит в другую гомологичную хромосому...
     Для Натальи Алексеевны  все  это  было  китайской  грамотой.  Но  она
терпеливо слушала.
     - ...перекрест хромосом может быть тройным.  В  нашем  случае...  все
четыре хроматиды примут одновременное участие  в  кроссинговере.  И  дадут
наилучшую комбинацию. Мы все проверили несколько раз. Считали  на  Большой
Академической! Поверьте, ошибки быть не может. У вас и у Демьянова  должен
родиться ребенок с колоссальными способностями!
     Последнюю фразу он проговорил скороговоркой и опустил голову.
     - Ка...кого Демьянова? - спросила Наталья Алексеевна, похолодев.


     "...Богини судьбы, вещие мойры, вынули жребий морской богине  Фетиде:
кто бы не был ее  мужем,  от  него  у  нее  родиться  сын,  который  будет
могущественней отца и свергнет его с трона..."
     Она читала совершенно машинально. Перед глазами все  еще  стоял  этот
странный человек. Он тогда почти кричал:
     - Нам  нужны  гении!  Мир  задыхается  без  них!  Вы  полагаете,  что
человечество  со  временем  стало  одареннее?  Нет!   Оно   стало   просто
образованнее. Увеличилась сумма знаний, но не умение применять их.  Только
гении делают эпохи. Это  они  пробивают  новые  дороги,  по  которым  идут
талантливые люди и ведут за собой так называемых одаренных и способных.  А
средние или нормальные люди могут  совершать  очень  мало.  Вы  просто  не
представляете, до чего же человечеству необходимы гении!
     Что она  ему  тогда  ответила?  Перед  глазами  все  еще  стоял  этот
Демьянов. Совершенно случайно она немного знала его.  Неприятный  субъект,
почему-то возомнивший себя  неотразимым  сердцеедом.  Вечно  напомаженный,
прилизанный, трусоват и способен на мелкие подлости. Это все,  что  она  о
нем знала.
     И комбинация их генов способна создать  гениального  ребенка!  Трудно
было поверить, но имелись неопровержимые выкладки. Она может стать матерью
гения. Институт эмбриологии имел генетические карты всех  граждан  города.
Потребовался многолетний  труд  "комбинаторов",  как  их  называли,  чтобы
выжать наилучшие сочетания хромосом. Она может родить гения! Но только  от
Демьянова. Его посредственность каким-то образом  удачно  реагирует  с  ее
посредственностью.
     - Вас  никто  ни  о  чем  не  просит,  никто  ничего  не  требует,  -
подчеркивал несколько раз Гальперин. - Я вас только  информирую.  В  конце
концов, мы со временем отыщем и холостых мужчин, и незамужних женщин,  чьи
хромосомы смогут коньюгировать самым удачным образом. Есть шанс,  что  они
полюбят друг друга и поженятся. Но об этом  говорить  рано.  Я  ничего  не
знаю. И никто ничего не знает. Это вопрос этики, и у нас никто им  еще  не
занимался. Мы открыли эффект  гениальности.  Мы  можем  указать  путь.  Но
решать вам...
     Ночью она  говорила  с  мужем.  Он  долго  молчал,  она  настороженно
прислушивалась к его дыханию. И его плечо, на  которое  она  всегда  клала
голову, внезапно окаменело.
     - Не знаю, - сказал он наконец. - Решай  сама.  Гении  в  самом  деле
нужны человечеству. Твой Мефистофель или, как там звали  посетившего  тебя
дьявола, прав на все сто  процентов.  В  конце  концов,  я  могу  полюбить
малыша. Во всяком случае, он не заметит разницы в отношении ко всем  троим
нашим детям. Ее не будет.  Послушай,  Наташа,  а  может,  тебе  не  стоило
говорить мне об этом?
     В его голосе  слышалось  страдание.  Предпочитал  быть  обманутым?  А
теперь будет подозревать ее в любом случае...
     Поистине, ее посетил дьявол!


     "...Могучий Геракл убил смертоносной стрелой  орла,  и  разбил  своей
тяжелой палицей оковы титана. И сказал тогда Прометей: "Пусть не  вступает
громовержец в брак с морской богиней Фетидой.  Пусть  ее  отдадут  в  жены
Пелею и будет сын Фетиды и Пелея величайшим героем Греции..."
     - У  них  родился  Ахилл,  да?  -  спросила,  не  вытерпев,  курносая
студентка с первого ряда.
     - Да, это был Ахилл, - тихо сказала Наталья Алексеевна.
     После лекции она пошла домой  пешком.  И  выбрала  не  самую  ближнюю
дорогу.
     У Фетиды родился могучий Ахилл. Совершил несколько подвигов  и  погиб
при взятии Трои.  Но  разве  мог  он  сравниться  с  бессмертными  богами!
Превзойти их? Свергнуть с трона Зевса,  освободить  скованных  титанов  из
тартара, сделать все человечество могучим и мудрым?
     Нет, Ахилл был одаренным человеком, считая по современной  шкале,  но
не гением. Подвиги совершил, но ничто в мире не  изменилось.  Новую  эпоху
ему не дано было открыть. Это мог бы сделать не родившийся  сын  Фетиды  и
Зевса...
     Казалось бы,  что  за  вопрос?  Она  обязана  родить  гения,  раз  уж
появилась подобная возможность. Ведь для блага всего человечества.  Но  не
слышится ли здесь иезуитское "цель оправдывает средства"?  Макиавеллевское
"все средства хороши, если они ведут к цели"? К великой цели  нельзя  идти
при помощи мелкой подлости - это основа всякой нравственности. Но  как  же
быть в ее случае?
     - Мы не хотим замахиваться на любовь, - говорил Гальперин, - на самое
святое. На  семью.  Женщина  не  автомат,  сконструированный  по  принципу
наибольшей  целесообразности.  Но  уже  сейчас  в  кодексе  о  браке  есть
параграф, обязывающий супругов знать  о  состоянии  здоровья  друг  друга.
Перед вступлением в брак.  И  в  брачной  анкете  есть  подобные  вопросы.
Конечно, любовь слепа. Влюбленный всегда эгоист, его кумир для него  лучше
всех на свете. Это чудесно. Беда только в том, что, если люди начнут  жить
по этим самым прекрасным принципам, обществу лучше не станет.  Общество  -
это уже не собрание отдельных  индивидуумов.  Что  хорошо  для  отдельного
человека, может оказаться неприемлемым для общества как целого. Понимаете?
     Она понимала. Но легче не становилось.
     - Все мы частицы общества, - продолжал он,  -  и  должны  помнить  об
этом. И думать о пользе для него. Но это вопросы этики. Здесь  не  помогут
никакие законы. Более того, они окажутся бессмысленными и  даже  вредными,
как дискуссии в газетах на тему "Любить ли Пете Машу?"  Каждый  решает  за
себя. В соответствии со своими собственными нравственными законами.  Судья
- совесть...
     Этично или неэтично? Двадцатый век все время заставляет нас  задавать
этот вопрос. Пересадка сердца, выращивание детей  в  колбе,  использование
гипноза в политических целях, искусственное осеменение....
     Искусственное  осеменение.   Ее   проблема   близка.   Можно   понять
отчаявшихся супругов, которые прибегают к такому крайнему средству.  Но  у
нее уже  есть  двое  нормальных  здоровых  детей,  которые  обещают  стать
полноправными членами общества. Найдутся людишки, которые станут  обвинять
ее в корысти, нездоровом интересе, стремлении  к  сенсации.  Ну  да  таких
можно не принимать в расчет. Они  и  костер  Бруно  сочтут  за  стремление
прославиться. А вот что скажут настоящие люди?




                               Юрий НИКИТИН

                              ТАЙНЫЕ ВОЛХВЫ

     Николаю Дождеву не  везло  с  первых  дней  жизни.  Крепкий  здоровый
ребенок, естественно, единственный - по системе "айн киндер" он  привел  в
умиление еще нянечек в роддоме. Затем ненаглядный  Коленька  -  любимейшее
чадо двух бабушек и дедушек, которым мама с папой  подкинули  ребенка  при
первой же возможности.
     Папа и мама, абсолютно здоровые и  всегда  жизнерадостные,  постоянно
носились с рюкзаками и  палатками,  занимались  йогой  и  ритмикой,  замой
купались в проруби, так что ребенок рос на коленях  родителей  предыдущего
поколения, которые делали все, что угодно любимому и единственному внучку,
самому-самому лучшему на свете.
     В  результате,  как  впоследствии  отметил  этот  ребенок  в   минуту
просветления, его мозг за ненадобностью не развивался. Бабушки  и  дедушки
ловили на лету любое его желание, тут же выполняли.
     Затем,  нагрянула  другая  беда:  подвели  здоровье  и  сложение.  От
родителей ему достались плотные кости, широкие  плечи,  выпуклая  грудь  и
увесистые кулаки. А рост и  так  немалый,  добавила  акселерация.  Любящие
бабушки и дедушки тут же отдали чадо в спортивную  школу:  чтоб  никто  во
дворе не смел стукнуть, лучше сам пусть  бьет.  Затем,  пришло,  будь  оно
неладно, увлечение каратэ.
     Увы, эта грязная эпидемия не миновала и Николая. С  его  молниеносной
реакцией и мощной мускулатурой начальный  курс  удалось  пройти  быстро  и
почти без травм. Его заметили  тренеры,  выдвинули  в  лидирующую  группу,
ускоренным методом превращая в  свирепого  зверя,  который  бьет  во  всех
направлениях,  каждого  встречного  рассматривает  лишь  с  точки   зрения
уязвимости.
     Даже на людной улице Николай автоматически отмечал:  этого  пинком  в
живот, того - ребром ладони по лицу, в прыжке достану ногой третьего,  тем
самым оказываюсь на ударной  позиции  возле  остальных,  у  которых  такие
непрочные грудные клетки и незащищенные кадыки...
     И тут совсем было притихший мозг взбунтовался. Ускоренный курс привел
к тому, что Николай, так сказать, объелся сладким. При обычных темпах стал
бы типичным представителем этого грязного вида спорта: жестоким и  крепким
механизмом, с угрюмым оценивающим взглядом, мысленно постоянно  выбирающим
у собеседников самые болевые точки - для каратэки нет запрещенных приемов!
- умеющим наносить удары ниже пояса, в спину, зверски и подло бить  ногами
лежачего...
     ...но сегодня  проснулся  с  внезапным  отвращением  к  самому  слову
"каратэ". Всю ночь снились  пещеры,  звероподобные  люди.  Горели  костры,
кого-то привязывали к дикой лошади  и  пускали  в  степь,  от  него  ждали
распоряжений, а он стоял жалкий и струсивший, боясь признаться в  бессилии
современного горожанина, живущего готовыми  алгоритмами,  в  неспособности
мыслить, принимать самостоятельные решения...
     Приглушенно звякнул телефон. Николай нащупал трубку:
     - Алло?
     - Привет, - послышался бодрый голос тренера. - Ты дома, старик?
     - Дома, - буркнул Николай. Мозгов  у  тренера  тоже  не  очень,  если
звонит ему домой и такое спрашивает. Впрочем, остальные каратэки на том же
уровне.
     - Вот и хорошо, - обрадовался тренер, - а то звоню-звоню,  а  оно  то
срывается, то занято... Наберу две-три цифры, а там "пи-пи-пи", и  начинай
все сначала...
     Николай слушал и морщился. Кому надо, что ты объясняешь? Занята  была
линия, ну и занята. Такое случается. Зачем всякий раз  подолгу  талдычить,
как именно крутил телефонный диск, куда совал пальчик? Ближе к делу!
     Впрочем, с чего это вдруг так взъелся? Тренер всегда начинает так,  и
никого не удивляет. Сейчас пойдет бодяга о соревнованиях, о  необходимости
выиграть кубок, о блестящих перспективах...
     А вот к соревнованиям он абсолютно не  готов.  Наполненная  странными
снами  ночь  разрядила,  как  дешевую  батарейку.  К  тому  же,  появилось
отвращение к звериной драке, что стала еще  отвратительнее  от  того,  что
холодный интеллект внес рациональные  приемы  как  бить  жестче,  больнее,
подлее... Даже волки при драке не дерут упавшего, ни один  зверь  не  бьет
соперника в спину...
     Он брезгливо передернул плечами, снова поднес трубку  к  уху.  Тренер
еще заканчивал про эпопею с телефоном, бросил на прощанье:
     - В два тридцать - общий сбор в малом  зале!  Автобус  придет  в  два
сорок пять, не опаздывай.
     - Хорошо, - ответил Николай тоскливо.
     Он положил трубку. Некоторое время еще лежал в постели. На душе  было
так паршиво, что зарыться бы  куда-нибудь  в  прошлогодние  листья,  чтобы
спрятаться от  этих  соревнований,  тренировок,  дебилов-друзей,  красивых
дурех, что смотрят только на могучие мускулы...
     Неохотно поднялся,  некоторое  время  бесцельно  бродил  по  комнате.
Сварил кофе, хотя при строжайшем режиме надо начинать с  молока.  Долго  с
отупелым видом сидел возле окна.
     Когда  снова  зазвонил  телефон,  было  уже  одиннадцать,  а  он  все
бесцельно смотрел на улицу через стекло.
     - Алло?
     - Ой, кто это? - послышался в трубке удивленный игривый голос.
     - Да я это... Привет, Марютка.
     - Ой, Нико!.. Я  тебя  не  узнала.  Ты  всегда  так  шикарно  говорил
"але..." Сколько раз тебе говорить, не  зови  меня  Марюткой!  Я  даже  по
паспорту Марина, а вообще-то я Марианна.
     - А я просил не называть меня  дурацким  Нико.  Меня  зовут  Николай.
Можно, Коля. Разве, плохо?
     - Ты никогда меня раньше не поправлял. Ладно, если хочешь. Хотя  Нико
звучит  получше!  Хоть  и  по-славянски,   а   все   же   чуть   западнее,
по-иностранному. Ты уже встал?  Не  переутомляйся,  тебе  понадобится  вся
энергия. Люблю каратэ... Только там и остались настоящие парни.
     Николай стиснул зубы. Самая красивая девушка в городе! Где не появись
с ней, балдеют от и до. Настолько красивая, что уделить ей  кроме  красоты
еще что-то, бог счел диким расточительством. Мол, и так  все  будет  к  ее
услугам.
     Правда, еще вчера не замечал, что она всего-навсего красивая.
     -  Марютка,  -  сказал  он  ласково,  -  ты   извини...   Мне   нужно
сосредоточиться.
     - Все-все, - донеслось в трубку послушное, - испаряюсь до вечера.


     На стенных часах пробило два. Он вздохнул,  нехотя  оделся.  Хотя  бы
землетрясение,  извержение  или  наводнение!  Не   выиграть   ему   кубок.
Разделают, как боги черепаху.
     Коротко  взглянул  в  зеркало.  Крепкий  молодой  гигант  в  моднячем
джинсовом костюме. Мускулы так и прут, весь из железных  мускулов.  Внутри
же - заячья душа. Дать кому-то в рожу - запросто, а сделать  хоть  что-то,
что надо самому, а не "как принято" - ни в жизнь  не  осмелится...  И  это
жизнь?
     Он громко вздохнул, проверил: выключил ли кофеварку  и  направился  к
дверям. В прихожей переобулся, вытащил из кармана ключ, но в  этот  момент
прямо из стены выступила сгорбленная старуха.  Из  несущей  стены,  не  от
соседей! Каскадерша, что ли?
     У гостьи было злое хищноватое лицо, нос  крючком,  одета  как  многие
старухи - во что-то неопределенное. Грязные седые волосы  свисали  редкими
жидкими космами по обе стороны худого и темного как кора тополя  лица.  От
старухи несло странно знакомым запахом: мощным и устойчивым.
     Старуха пристально смотрела на  Николая.  Он  непроизвольно  поправил
галстук. Хотелось вытянуть руки по швам, но он удержался.
     - Испослать тебе, Коло, - сказала старуха. Голос у нее  был  древний,
но звучный и сильный, словно ей часто приходилось выступать перед  большой
аудиторией.
     - Э... здравствуйте, - ответил Николай ошарашено. - Простите, я  даже
не заметил, как вы вошли...
     - Я торопилась,  -  сообщила  старуха.  -  Готов  ли  ты,  отроче,  к
испытаниям?
     - Честно говоря, не совсем... Но куда денешься?
     - Вот и хорошо. Так и запишем: отправляешься по доброй воле. А  то  я
готовилась улещивать. У нас строго, все только добровольно!
     - Все мы добровольцы-любители, - пробурчал Николай. - Профессионалы в
гнилом мире... Я не встречал  вас  в  спорткомитете.  Или  вы  из  прессы?
Телевидения?
     - Да, из дальновидения. Из дальнодействия тоже... Дай руку! И держись
крепче.
     Пальцы Николая попали в стальные тиски. "Бывшая чемпионка", мелькнуло
у него в голове. Подобных энергичных старух уже встречал. Кто  из  них  не
вел аэробику или группы здоровья, те умело пристроились в  спорткомитетах,
в спортивной прессе, комментаторами и обозревателями...
     Старуха надулась как перед толчком штанги, побагровела.  Ее  страшная
рожа дико перекосилась. Коротко и зло вспыхнул  ядовито-белый  свет,  сухо
щелкнуло. Запахло кипящей смолой и серой.  В  лицо  ударило  ветром,  щеки
коснулось мягкое, словно крылья летучей мыши. Часто замигал  свет,  словно
кто-то все быстрее и быстрее щелкал выключателем.
     Внезапно  мелькание  прекратилось.  Снизу  резко  и  больно  стукнуло
подошвы. Он едва не рухнул на колени, но мощная рука старухи удержала. "Ну
и бабка", подумал он тревожно. "Штангой к тому же занимается..."
     В ноздри ворвались  запахи,  сопровождающие  старуху.  Николай  узнал
родной аромат: так пахло в  конце  тренировок  в  секции  каратэ.  Правда,
сейчас  запах  был  таким   всепобеждающим,   словно   каратэ   занимались
кони-тяжеловесы, которые отродясь не мылись.
     Они стояли в небольшой тесной коморке с низким потоком.  Николай  все
еще держался за руку старухи.
     - По здорову ли? - спросила старуха почему-то шепотом.
     - Что-что? - не понял Николай.
     Он тоже отвечал шепотом,  инстинктивно  подражая  старухе.  Все-таки,
чемпионка. Сразу видно, хоть и с неприятной приставкой "экс".
     - Хорошо ли перенес перенос, - пояснила старуха угрожающим шепотом.
     - Да вроде нормально...
     - Слава Приснодеве!.. Запомни, ты - Коло.
     - Коля, - поправил Николай.
     - Коло, - прошипела старуха. - Царевич коло.
     - Кто-кто, я? - изумился Николай.
     - Ты, недоросль, - ответила старуха, слегка повышая голос,  глаза  ее
победно горели в полутьме красным огнем, как у хищного зверя,  или  как  у
спортсменки, идущей на побитие рекорда. - Добровольно согласился!.. Теперь
ты наш... Запомни - царевич Коло. И не смей  перечить,  а  то  не  сносить
головы. Выполнишь то, зачем призвала, тогда освобожу.
     - А куда я попал? - всполошился он. - Кто вы?
     - Я, ведающая Ведами!!!
     Старуха снова крепко сжала ему  пальцы,  ногой  толкнула  дверь.  Они
шагнули в комнату побольше. В два узких окошка падал  солнечный  свет,  на
стенах висели огромные мечи и  топоры,  блестели  узкие  кинжалы.  Посреди
комнаты стоял грузный мужчина с  красным  одутловатым  лицом,  похожий  на
тяжеловеса в отставке. Рядом с ним  гордо  выпрямилась  девушка  в  легком
охотничьем костюме. Мужчина был в белом  балахоне,  подпоясанный  веревкой
толщиной в руку, на Николая пахнуло хорошим вином.
     Девушка метнула  на  Николая  взгляд,  в  котором  были  ненависть  и
отвращение.
     Николай дернулся. Копия Марины!.. Хотя нет, Марина - бледная копия, а
здесь одухотворенный оригинал.
     Старуха сказала с нажимом, не выпуская руки Николая:
     - Вот царевич Коло!.. Почивал он добре, видел вещие сны.
     - Какие? - бухнул мужчина тяжелым басом. На Николая снова  накатилась
волна  запахов  марочного  вина,  но  глаза  борца-тяжеловеса   оставались
острыми. Такого, понял Николай, чтобы свалил хмель,  надо  еще  в  придачу
влупить молотом между ушей, иначе не шатнется.
     Николай не успел открыть рот, как старуха больно сдавила  ему  кисть,
сказала скрипуче:
     - Зрел он, что быть великой Дане и во  веки  веков!  Быть  вплоть  до
окончания света и начала нового круга вселенной!
     Борец в балахоне с веревкой презрительно хмыкнул. Старуха напряглась,
злоба в ее глазах засветилась ярким пламенем:
     - Еще видел он, что проклятые апийщики будут  повержены,  аки  погань
слабая, прах же их развеется по Степи! А тебе, Чугайстырь, придется  худо,
если не соберешь остатки  ума,  еще  не  пораженные  проклятым  чужеземным
зельем! Тьфу-тьфу на тебя, южник!
     Мужчина снова  хмыкнул,  но  дыхание  отвел  в  сторону.  Бабка  очко
выиграла, и  Николай  покосился  на  мужчину  с  сочувствием.  Эта  бывшая
чемпионка, а ныне каскадерша ведающая какими-то Ведами, ему не нравилась.
     Вдруг он ощутил, что старуха незаметно, но явно  потащила  к  боковой
стене, где виднелась еще дверь. Над  ней  скалила  страшные  клыки  голова
огромнейшего кабана, он люто смотрел на Николая. Чем-то показался  похожим
на ведающую Ведами каскадерку. Какая-то драма, подумал Николай с привычной
опасливостью средне интеллигентного человека, который привык  избегать  не
только любых драм, но даже нигде не оказывается свидетелем.  А  тут  вдруг
даже драма идей...
     У двери старуха оставила Николая. Двери заскрипели, хотя  петли  были
ременные, на гвозди не было и намека. На  пороге  Николай  оглянулся.  Все
трое смотрели ожидающе. Мужчина - сожалеюще и как-то обрекающе, старуха  с
удовлетворением потирал ладони и гнусно  хихикала,  а  девушка  испепеляла
ненавидящим взглядом, в котором было непонятное торжество.
     Ничего не понимаю,  подумал  он  потрясенно,  но  лучше  подальше  от
трагедий. Осторожно переступил порог,  впереди  длинная  светлая  галерея,
половицы громко поскрипывают, пахнет сосновой смолой и свежими  стружками.
Слева в стене через равные промежутки шли двери, справа узкие окна,  через
которые в терем не пролезть, зато отсюда удобно метать копья и стрелять из
лука или пулемета. Однако ни копий, ни луков на стенах почему-то не  было,
хотя под крюками в стене белели светлые пятна, словно  оружие  тут  висело
долго, но перед его приходом убрали...
     Сзади, где осталась старуха с борцом и девушкой, с  хищным  чавкающим
звуком  захлопнулась  дверь.  Николай  вздрогнул,  по  спине   наперегонки
понеслись крупные мурашки.
     Он  сделал  еще  пару  шагов,   внезапно,   ближайшая   дверь   резко
распахнулась. Толкаясь, в галерею вывалилось четверо  вооруженных  мужчин.
Двое поспешно загородили дорогу к отступлению, двое бросились на Николая с
поднятыми мечами.
     Рефлексы каратэки сработали  мгновенно.  Николай  высоко  подпрыгнул,
сделал быстрые движения  руками  и  ногами,  издал  во  всю  глотку  дикий
устрашающий вопль на уровне обладателя черного пояса.
     Нападающие будто на скалу налетели. Двое повалились на пол,  обхватив
голову руками, мечи выскользнули из  ослабевших  пальцев.  Остальные,  что
перекрывали дорогу, прижались к стенам, освобождая путь.  Они  мелко-мелко
тряслись, зубы стучали как дорожные пневмомашины.
     Николай услышал потрясенный шепот:
     - Свят-свят!.. На оборотня, паразиты, послали!.. Не предупредили!  Да
чтоб я за такие деньги...
     Распахнулась торцевая дверь. Оттуда шагнула  девушка,  чье  лицо  так
поразило Николая. Она увидела четырех  поверженных  воинов,  на  мгновение
остановилась в растерянности. Но странная это  была  растерянность...  Как
будто ждала этой схватки, но не предполагала, что закончится именно так.
     Долгий миг они смотрели друг на  друга,  затем  лицо  ее  изменилось,
Николай понял, прыгнул через нападающих, что ныне старались укрыться  друг
за другом, отбежал к следующей двери  и  поспешно  рванул  за  бычий  рог,
вбитый вместо ручки.
     Он оказался в комнате, где по нервам шарахнули все  те  же  стены  из
грубо обтесанных бревен, блеснули бойницами света два крохотных окошка. На
стенах - гигантские головы медведей, лосей, кабанов. Между ними в изобилии
висят крест-накрест боевые топоры и огромные мечи с расширенными  к  концу
лезвиями.
     Николай торопливо сорвал со стены короткий меч, ощутил  его  недобрую
тяжесть. В коридоре уже слышались крики, и он сунул лезвие в дверную ручку
вместо засова.
     Из окна видел широченный  двор,  обнесенный  крепким  забором.  Возле
ворот дремали четверо стражей, вооруженных копьями. У коновязи  фыркали  и
тревожно перебирали ногами красивые кони.
     В дверь глухо бухнуло. В коридоре раздался  топот,  в  дверь  ударили
сильнее. Послышался приближающийся звонкий голос:  "Мужи  вы  аль  нет?...
Ломайте! Дракон - пусть дракон, но не пришибем гада сейчас, погибнем все".
     Дверь затрещала, доски прогнулись.  Николай  поспешно  рванул  заднюю
дверь, миновал короткие темные сени. Под ногами мяукнуло, он  оказался  на
крыльце.
     В глаза ударило утреннее  летнее  солнце.  Тяжело  дыша,  он  ошалело
оглядывался. У дальнего  колодца  кривоногий  мужичонка,  отчаянно  зевая,
таскал воду и выплескивал  ее  на  вымощенный  камнем  двор.  Возле  ворот
дремали воины. Фыркали  и  чесались  кони.  Внизу  у  крыльца  остановился
поросенок и внимательно смотрел на Николая.
     Один из стражей услыхал скрип  двери,  поднял  голову.  Сонные  глаза
сфокусировались на Николае, он тут же стал вскарабкиваться на ноги и,  еще
стоя на четвереньках, заорал:
     - Слава царевичу Коло!
     От него шарахнулись, разбежались, подбирая оружие.  Еще  с  закрытыми
глазами заревели усердно:
     - Слава!
     Первый вытянул шею, сказал опасливо, присматриваясь к терему:
     - А что там за вервие?.. Никак тати вознамерились проникнуть?
     Николай сбежал по ступенькам. Стражей качало, от них за версту  несло
крепкой брагой.
     - Спите, - выкрикнул он. Его трясло от пережитого  ужаса.  -  Там  не
тати, а вороги! Меня жизни лишить возжелали!
     Воин ахнул, чуть не выронил копье. Его челюсть отвисла до пояса:
     - Неужто Чугайстырь решился...
     Второй страж яростно заколотил рукоятью  меча  по  медному  щиту.  По
двору разнесся тревожный тягучий звон. По обе  стороны  дворца  отворились
двери подвальных помещений, оттуда полезли полуголые и сонные, однако  при
оружии мужчины свирепой внешности. Они сопели и  шумно  чесались,  грозили
стражу кулаками, что все еще колотил в щит.
     Двери на крыльце в треском распахнулись. Четверо мужчин,  что  напали
на Николая, лавиной неслись по ступенькам. Обгоняя  их,  вперед  вырвалась
девушка. В ее зеленых  глазах  плясало  пламя,  в  тоненькой  руке  грозно
качалось короткое копье.
     Со стражей и  сопящих  полуголых  мужчин  сон  как  ветром  сдуло.  С
веселыми воплями она перехватили заговорщиков,  грозно  зазвенело  оружие.
Рубились люто, но никто еще не упал, только двое окрасились кровью, а  тем
временем  трое  полуголых  гридней  переглянулись,  отвязали   от   поясов
волосяные арканы... Свистнули веревки. Двое схватились за петли на  горле,
выронили мечи. Их повалили  и  вытащили  из  схватки,  пиная  и  не  давая
сбросить веревки.
     Двое с девушкой еще яростно рубились,  но  снова  взвились  над  ними
арканы... Бросали укротители диких коней, еще  двое  упали  с  петлями  на
горле, и тут же огромный гридень издали прыгнул на девушку, сбил ее с ног.
     Через двор уже мчался массивный, добротно одетый мужчина в  доспехах.
Земля под ним гудела, словно бежал слон. Огромный меч в его  руке  казался
кинжалом. Еще издали он закричал трубным голосом:
     - Имать живыми!.. Будем вести дознание!
     Нападавших подняли, поставили на ноги. К удивлению Николая,  уже  все
пятеро были туго стянуты  лыковыми  веревками.  Стояли,  тесно  прижавшись
спинами, словно готовились отбиваться.
     Среди стражей слышались насмешливые возгласы:
     - Попались, вороны!
     - Промахнулся, Чугайстырь...
     - Теперь Моряне точно итить за Коло...
     Массивный мужчина коротко поклонился Николаю, резко бросил стражам:
     - В сруб!.. Стеречь крепко.
     Взгляды скрестились на Николае. Даже огромный мужчина,  явно  немалое
начальство, смотрел внимательно, видимо, ожидал одобрения приказа.
     Николай кашлянул, сказал осторожно:
     - Да, конечно, в сруб... Разберемся в милиции. А  девушку  отпустите.
Негоже нам с женщинами воевать.
     Кто-то из собравшихся сказал ехидно вполголоса:
     - Съел, Радар?
     Массивный мужчина нахмурился, сказал убеждающе:
     - Царевич, позволь возразить!.. Не дай любви к Моряне ослепить  тебя.
Эта зеленоглазая змея в схватке стоит троих мужчин. Где  сам  Чернобог  не
сладит, туда ее посылает!
     Николай в затруднении обвел взглядом  застывшие  лица  многочисленной
охраны терема. Похоже, что до конституционной монархии далековато, царевич
здесь не хвост собачий, еще власть имеет.
     - Я сказал! - бросил он с нажимом, сам удивляясь своей смелости. - Мы
не может падать так низко, чтобы начинать страшиться  женщин.  Эти  жуткие
времена еще настанут, но сейчас - они нам не ровня!.. Снимите с нее  путы,
она свободна.
     Среди охраны пронесся ропот удивления. Радар пристально посмотрел  на
Николая. Тот закончил:
     - Любовь ослабляет слабых, сильные  видят  еще  дальше.  Эта  женщина
свободна! Дайте ей коня, пусть уезжает.
     Он надменно отвернулся, не зная, что сказать  еще.  Пошел  обратно  к
терему - там старуха, что притащила его сюда. Единственная, кто знает  его
жалкую  роль.  Пусть  отправит  его  обратно,  иначе  удушит  эту  гадину,
чемпионка она там или нет!
     Уже на крыльце остановился. Моряну  освободили  от  веревок.  Угрюмый
воин  подвел  ей  коня,  но  зеленоглазая   красавица   мотнула   головой,
требовательно указала на другого. Среди охраны прокатился шепот одобрения.
Смелая девка! Еще и коленца выкидывает, хотя по лезвию ходит.
     Воин усмехнулся поощрительно и, не получая других приказаний,  подвел
ей легконогого рыжего красавца. Девушка как птица взлетела в седло.
     Николай уже взялся за дверную ручку, когда  сзади  послышался  топот.
Моряна осадила коня, тот поднялся на дыбы, дико заржал.
     - Коло! - позвала она звонко. - Я свободна от позорного  плена  и  от
клятв?
     - Конечно, - ответил он, теряясь в догадках. Потом вспомнил реплики в
толпе: - От всяких обязательств передо мной я тебя освобождаю.  Живи,  как
хочешь. Люби, кого хочешь.
     Конь нетерпеливо гарцевал под нею, демонстрируя силу и  молодечество,
словно двор был полон не гриднями, а молодыми кобылицами. Моряна  удержала
его, рассматривая Николая с огромным удивлением. Сказала,  будто  не  веря
своим ушам:
     - Твое слово... твердо?
     Он ответил оскорблено:
     - Это слово мужчины! Ты свободна, как и я... свободен.
     Он толкнул двери. Если нет умных слов, то можно хотя бы  удалиться  с
умным и загадочным видом. Это ошарашивает,  заставляет  предполагать,  что
кроется некий мудрый подтекст.
     Николай почти бежал  по  галерее.  Где  он  оставил  ту  ведьму,  что
притащила его сюда? Пусть немедленно вернет его обратно! В этом  мире  все
в_с_е_р_ь_е_з...
     На полдороге его догнал Радар. Николай ощутил на  плече  тяжелую  как
скала руку.
     - Пора к Сварогу, - сказал он твердо.
     - У меня дела, - огрызнулся Николай.
     Радар взглянул на него с великим изумлением:
     - Царевич, - сказал он медленно, - верно ты  ослышался...  Я  сказал:
тебя ждет Сварог...
     Николай понял, что надо остановиться и хлопнуть себя по лбу:
     - Ах, да, - произнес он, но голос его вдруг сел, ибо в мозгу  всплыло
воспоминание о Свароге, но было то воспоминание настолько невероятно,  что
он едва поверил, - да-да, великий Сварог... Эти заговорщики отвлекли, чтоб
их...
     Он потоптался на месте, давая Радару шагнуть  первым,  чтобы  угадать
направление. Радар грузно шагал рядом, одобрительно бурчал:
     - Заговорщики - дело житейское... Не огорчайся. Кто не имеет  врагов,
тот не человек. А поступил ты вельми мудро... Ну, стал бы  рубиться?  Хоть
как искусен в бою, но зарубили бы как жабу на дереве. В спину бы  ударили!
Это зеленоглазое порождение самой лютой ведьмы на белом свете очень уж  не
хотело идти за тебя!.. Правда, кто ищет жену без  недостатков,  всю  жизнь
холостякует... Или шастает к чужим женам - тоже выход.
     - Леший с ней, - сказал Николай нервно.
     - Она же двоих поставила еще внизу! Чтоб нахромился  на  копья,  если
прыгнешь в окно. А ты всех обхитрил, не попер дуром.
     Они прошли уже  целый  ряд  комнат,  комнатушек,  светлиц  и  горниц.
Николай бросал отчаянные взгляды по сторонам. Где же  ведающая  Ведами,  а
попросту - ведьма?
     - Пресвятые боги охраняли тебя,  -  продолжал  со  смаком  рассуждать
Радар. - Ты мудро поступил, что враз обратился в дракона!
     - Что-что? - переспросил Николай, не поверя ушам.
     - Гуторю, что вовремя перекинулся драконом. Да еще в такого облого  и
озорного! Не скрывайся, нам же не пазакладало. Все драконий вопль слышали.
Не таись, мудрость волхвов - не такой уж и позор для воина. Я знаю  одного
в старшей дружине, что умеет читать и писать, и то не стесняется. Чуть что
не так, в рыло бьет... Совсем как неграмотный!
     - Вот оно что...
     - Те олухи сразу бы разбежались, но  Моряна  разве  чего  устрашится?
Говорит, хоть зайчик, хоть птичка, хоть дракон, а от ее звенящего копья та
паскуда не уйдет... То есть ты, царевич.
     - Спасибо. Но ни мне, ни дракону она не нужна. Пусть катится.
     Радар даже  запнулся.  Недоверчиво  поглядывал  на  Николая.  Наконец
сказал с чувством:
     - Я уж думал, что в тот раз почудилось...  Позволь,  поздравить!  Это
чародейство чуть тебя не сгубило. Мыслимое ли дело:  сама  причаровала,  а
теперь убивцев подсылает, только бы не итить за тебя! Пойми  этих  баб.  А
это такая змея, что за Чернобога отдай ее - и того уходит! Зря им  столько
воли дали. Ведь, чем больше бабу бьешь, тем борщ вкуснее...
     Они вошли в просторную комнату. На стенах всюду сверкало великолепием
множество мечей, топоров, булав, шестоперов, акинаков, кончаров, кинжалов,
разнообразных луков. "У нас книжные полки, - понял  Николай.  -  Подписки,
подписки, подписки... Энциклопедии, вон те булавы  -  словари...  В  таком
подарочном оформлении, что даже пользоваться жаль".
     Радар  озабоченно  всматривался  в  длинный  шнур,  что  тянулся  под
потолком. Один конец был утоплен в толстой горящей свече, и Николай  узнал
будильник  еще  до  того,  как  заметил  на  шнуре  отметки  через  каждые
полпальца, а на другом конце гирьку над старым медным щитом.
     - Опояшешь чресла мечом,  -  велел  Радар.  -  К  Сварогу  опаздывать
негоже.
     Николай второй раз  в  жизни  взял  в  руки  меч.  Самый  неказистый,
изданный массовым тиражом. Радар одобрительно прогудел:
     - Верно... Оружие ты завсегда умел выбирать.
     - Чутье, - пробормотал Николай.
     - Это у нас в крови, - сказал Радар гордо, и Николай вспомнил Ахилла,
выдавшего себя тем, что спрятанный среди дочерей Ликомеда, схватил меч,  и
Святослава с его культом меча, и даже историю с хазарами,  которые  пришли
взять дань с русичей... Им передали меч, и хазарские старшины сказали:  "У
нас сабля острая с одной стороны, у них - с обеих.  Не  мы,  а  они  будут
володеть нами", и вскоре после этого хазары были разбиты  русичами,  и  их
царство исчезло с земли.
     Значит, и у  меня  в  крови,  подумал  Николай  обеспокоено  за  свою
репутацию одухотворенного интеллигента.  Дед  ему  часто  рассказывал  про
гетмана Атиллу, который нашел утерянный  меч  Арея  и  победно  пронес  по
Европе, и еще про огненный Меч, который всякий раз появляется из-под земли
в окрестностях Киева, когда стране грозит беда...
     Меч донельзя оттягивал пояс, перекашивая Николая,  и  тот  чувствовал
себя глупо, придерживая сползающие брюки и стараясь  поспеть  за  Радаром.
Все время ощущая эту недобрую  тяжесть,  он  вслед  за  Радаром  вышел  из
терема.
     С этой стороны был  задний  двор.  Здесь  гоняли  по  кругу  лошадей,
шлялись в обнимку подвыпившие воины, возле стены рослый мужик  в  звериной
шкуре отбивался коротким мечом от двух наседающих скифов.  Возле  высокого
забора ржали оседланные кони.
     Они  быстро  миновали  двор.  Радар  открыл   малозаметную   калитку,
пропустил  Николая.  Перед  ними   расстилалась   огромнейшая   вымощенная
булыжником  площадь,  по  ту  сторону  возвышался  терем   колоссальнейших
размеров. Даже отсюда видно, что сложен из чудовищно толстых бревен.  Куда
тут египтянам с пирамидами! Разве что баальбекцы поработали... Хотя  время
сейчас более ранее. Возможно, строители-профессионалы потом принял  другой
заказ.
     Подошвы Радара высекали искры,  чиркая  по  булыжникам.  Коней  куют,
отметил Николай.  Значит,  не  самое  дикое  время,  не  самое...  Чертова
Ведающая Ведами!
     По дороге им часто встречались  хорошо  одетые  и  вооруженные  люди.
Большинство были  в  шкурах,  выделанных  настолько  небрежно,  что  сразу
становилось видно - спесь!
     - Хиппари, - определил Николай удивленно. - Ну и ну...
     Его  уши  удлинились  на  четверть,  так  старательно  ловил  обрывки
разговоров. Судачил об утреннем происшествии, говорили о  непорочной  деве
Дане, о яростном Еруслане, ссоре Велета с Тором, о тайном  культе  Апии  и
его порочном волхве Чугайстыре...
     Радар часто кланялся, наконец пробурчал тихонько:
     -  По  двору  идешь,  хоть  не  надевай  шапку!  Откуда  столько   их
набежало?.. И стран таких, поди, нету, а послы все едут  и  едут...  Тьфу.
Одни шпиены.
     Николай  заметил,  что  ему  кланяются  первому.  Некоторые   стучали
рукоятками мечей в щиты, орали:
     - Радар, в жертву заколотников!
     - Бей раскольников!
     - Теперь закрутятся, как жабы на горячем попеле!
     - Все с гнилого юга понабирались, грамотеи!
     - Отдай их Диву, у него дракон два дня накормленный!
     - Ха-ха! Или запряги в плуг, пора Валы подновлять...
     Николая как  током  ударило.  Так  это  тот  самый  князь  Радар?  Он
вспомнил, что когда в племени Славена начались  распри,  то  все  его  три
сына: Чех, Лях, и Рус собрали домочадцев и откочевали с Карпатских  гор  в
долину.
     На новом месте без столкновений тоже не обошлось. Границ  нет,  стада
перемешиваются. Братьям до лампочки, а жены подняли хай. Или тещи. Словом,
князь Радар по приказу Ляха был  инициатором  первого  размежевания  между
славянскими племенами. Он же устанавливал знаменитый Кровавый Камень.  Под
ним закопали  по  трех  младенцев  от  каждого  племени,  чтобы  утвердить
незыблемость межи... Видимо, демографическая бомба ахнула уже тогда,  если
приходилось вот так...
     Впрочем, из более точных исследований Николай  знал,  что  рассказ  о
Кровавом Камне  не  более,  чем  красивая,  хоть  и  мрачноватая  легенда,
сочиненная более поздними летописцами. На  самом  же  деле  Лях  установил
контакт с жившим поблизости в пещере огромным  змеем  Краговеем,  задобрил
его, и тот, отрабатывая взятку, однажды набросился на стада Руса...  Часть
пожрал, остальные удирали с такой скоростью, что у коров молоко пропало, а
неустрашимые быки стали бояться даже ящериц.
     Именно тогда Радар победил Краговея, сунул в плуг  и  пропахал  межу,
чтобы все видели, где чье. Змей еле живой выбрался  из  плуга,  дополз  до
владений Ляха и прокричал еще издали на последнем издыхании: "Помни, Ляше,
по  Буг  наше!",  а  граница  с  того  времени  осталась.  Недаром  землю,
выброшенную гигантским плугом Радара, так и называют: Змеиные Валы.
     Ого,  подумал  Николай  с  невольным  страхом.  Далеко  же   затащила
ведьма... Но даже здесь нет волчицы-воспитательницы, нет праотца Зевса или
сказочного чудовища. Это образование  представляет  огромное  политическое
тело, об этом говорит разлад и распри: явно  же  Скифо-Русь  существует  -
страшно подумать! - уже много веков...
     Радар все ускорял шаг. Последнюю стометровку они почти проталкивались
в толпе рослых здоровяков, одетых в шкуры. Голоса этих снобов тоже звучали
грубо и "невыделанно", с нарочитой  небрежностью.  Жестикулировали  резко,
смотрели враждебно, прицельно, словно тоже прошли полный  курс  каратэ.  У
каждого на поясе висел короткий меч. Они даже Николаю кланялись  небрежно,
с видимой неохотой.
     Возле терема стража стояла в два ряда. Все рослые,  мускулистые,  уже
не в модных хипповых шкурах, а закованные  в  панцири.  Николая  и  Радара
осмотрели подозрительно, придирчиво. Старший едва удержался от  требования
сдать оружие.
     В  сенях  пришлось  переступить  через  ноги  охранников.  В   полном
вооружении сидели  на  лавках  вдоль  всего  длинного  коридора,  даже  не
привстали. Ближе к концу коридора стали встречаться воины на ногах. Видно,
лавок не хватило.
     Николай чувствовал их изучающие взгляды. Стало  неуютно,  не  привык,
чтобы сверху вниз на  него  смотрело  столько  людей.  Будто  попал  не  в
приемную великого Сварога, а в баскетбольную команду высшей лиги!
     В конце коридора виднелась огромная дверь, больше похожая  на  ворота
для слонов. Полностью из золота и серебра,  украшенная  полосами  дорогого
железа. По обе стороны застыли молодые  гиганты.  В  тяжелых  доспехах,  с
опущенным забралами - прямо металлические статуи, а не люди.
     Радар приблизился к одному,  шепнул  на  ухо  секретное  слово.  Воин
медленно наклонил, словно раздумывая, огромную как пивной котел  голову  в
рогатом шлеме, и Радар толчком распахнул дверь.
     Взору открылся огромнейший светлый зал. В  окна  било  солнце,  пахло
свежим деревом и живицей. Солнце заливало оранжевым светом пол из  светлых
дубовых досок, натертый пчелиным воском. Бревенчатые стены почти не  видны
за  гигантскими  головами  медведей,  вепрей,   лосей,   пантер,   тигров,
единорогов... Между ними умело развешаны  огромные  мечи,  клевцы,  копья,
щиты.
     По размерам  охотничьих  трофеев,  по  отделке,  компоновке,  Николай
оценил недосягаемую для простых  смертных  высоту,  на  которой  находился
хозяин. Здесь обитал Владыка, Властелин. Здесь жил Сварог!
     Зал был пуст, только у самой дальней стены виднелось ложе на  толстых
резных ножках. Перед ложем  кувыркался  крохотный  скоморох,  у  изголовья
замер старец с огромной чашей в руке и в длинном до пола хитоне. На  самом
ложе виднелся распростертый человек.
     Когда  Николай  в  сопровождении  Радара  подошел   ближе,   у   него
перехватило дыхание. В постели лежал седобородый великан. Огромная  голова
с могучим лбом и запавшими глазами, огромное тело, длинные  могучие  руки.
Кровать явно делали для  него  индивидуально...  Впрочем,  время  массовых
заказов еще не пришло.
     Завидев вошедших, седобородый великан повернул голову, медленно повел
рукой. Голос у него был старческий, но мощный:
     - Коло, сын мой, подойди ближе.
     Николай шагнул  к  кровати.  Старик  несколько  мгновений  с  печалью
всматривался в него. Волхв с  чарой  наклонился,  что-то  шепнул  на  ухо.
Старик проговорил:
     - Как видишь, сынку, я еще жив. Бог меня не берет,  черти  боятся.  Я
рад, что ты счастливо избежал опасности...
     - Спасибо, Сварог, - ответил Николай.
     По лицу старика промелькнула тень неудовольствия:
     - Я Сварог лишь для народа, а не для сыновей... Вами  как  раз  и  не
могу править себе на беду. Или хочешь сказать, что подчиняешься?  Но  я  и
так не верю, что ты замышлял заговор против собственного отца...  Для  вас
троих, я по-прежнему - Таргитай.
     - Выздоровления и  многих  лет  тебе,  Таргитай,  -  сказал  Николай,
поклонившись.
     Глаза Таргитая удивленно расширились. Он чуть приподнялся, и  дубовая
кровать, что выдержала бы и слона,  жалобно  заскрипела.  Волхв  торопливо
поддержал за плечи дряхлеющего гиганта, бросил  на  Николая  недоумевающий
взгляд.
     Таргитай погладил свиток пергамента, что лежал  в  складках  постели,
сказал колеблющимся тоном:
     - Ты выказал неожиданную мудрость, сын  мой...  Гнусные  заговорщики,
зная твой горячий и  безрассудный  характер,  сочли,  что  ты  обязательно
вступишь в бой... У меня не стало бы сына, на которого  возлагаю  основные
надежды...
     Николай молчал, не зная, что ответить. Сзади шумно сопел Радар. Волхв
протянул Сварогу чашу, тот нехотя  сделал  глоток.  До  Николая  докатился
душистый запах меда и степных трав.
     Когда  Сварог  заговорил  снова,  в   его   мощном   голосе   звучала
безнадежность:
     - -Ты не передумал, сын мой? Нужно ли вести войско  скифов  в  поход,
который сулит так мало?
     Все трое  выжидающе  смотрели  на  Николая.  Даже  скоморох  перестал
кувыркаться, стал прислушиваться. Николай пожал плечами,  указал  взглядом
на скомороха.  Дескать,  и  стены  имеют  уши.  Этот  вот  под  прикрытием
дурацкого колпака, еще неизвестно на какую организацию работает и в  каком
чине там ходит..
     Простодушный Радар сопел все громче. Николай, чувствуя себя припертым
к стенке, сказал осторожно:
     - Я хотел еще разок посоветоваться  со  специалистами...  Надо  точно
учесть общественное мнение,  узнать  конъюнктуру...  Какова  экономическая
база  похода?  Инфраструктура   снабжения?   Целесообразность?   Ожидаемая
выгода?.. Нельзя ли это ожидаемое получить без драки?
     Человек с чарой ахнул:
     - Совсем без драки?
     Николай понял, что перехватил. Время еще  не  то,  чтобы  совсем  без
драки. Ответил с неохотой:
     - Ну, хотя бы малой кровью...
     На него смотрели  с  великим  изумлением.  Таргитай-Сварог  даже  рот
открыл. Свиток у него в руках свернулся, но он даже не заметил.
     - Ты вырос, мой мальчик. Мужество не только в мускулах, это редко кто
понимает... Больше мужества требуется, чтобы  воздержаться  от  применения
силы! Но как ты до этого дошел?.. Впрочем, сегодня появился намек, что  ты
из Братства Волхвов, если владеешь искусством превращений... Иди, сын мой.
Я верю в тебя.
     Николай вежливо  поклонился.  Глаза  у  Таргитая  и  волхва  с  чашей
округлились еще больше. Сопровождаемый Радаром, Николай  поспешно  покинул
зал.
     Снова они шли по длинному коридору мимо молчаливой стражи, и  Николай
лихорадочно перебирал в уме все, что помнил о  Таргитае.  Не  густо,  если
сказать  честно.  В  Элладе  был  праздник   Таргелия,   занесенный   туда
вторгнувшимися скифами. Он же  принял  впоследствии  титул  "сварог",  что
значит - правитель. В славянской мифологии Сварог  стал  верховным  богом.
Вторгнувшиеся в Индию племена занесли его и туда, а когда в  прошлом  веке
там началось  национально-освободительное  движение,  оно  уже  называлось
"сварадж", что означает - "свое правление", см. БСЭ, т. 23.
     Гм,  по  раскопкам,  да  и  сам  Таргитай  подтвердил,  у  него  трое
сыновей... Что-то с ними связано! Но что?.. Вот  что  значит  блистать  на
уроках физкультуры и отлынивать от уроков истории...
     Он держался рядом  с  Радаром.  Старался  идти  медленнее,  чтобы  по
реакции князя узнать, не требуется ли чего по дороге к терему.  А  там  он
уже возьмет бабку за глотку, и пусть она хоть суперчемпионка, но  заставит
ее перебросить в свой мир! А то поймала на добровольном согласии!  Кто  же
знал, что придется идти так далеко?
     - Кто здесь самый мудрый? - спросил он молча шагавшего  Радара.  -  С
кем стоит советоваться?
     Радар долго думал, ответил нерешительно:
     - С Тещщей бы... Она, кикимора, вельми знающая ведунья...  Да  только
злобная!
     - Это ничего, - обрадовался Николай, догадываясь, о ком речь.  -  Где
она? Веди!
     Радар вздохнул с сожалением:
     - Конечно, хитрее ее на всем свете нет... Ни  на  том,  ни  на  этом.
Только советоваться с нею нельзя.
     - Почему?
     - Хоть и ведьма, а все же баба. А  походы  -  мужское  дело.  Женских
могил нет в поле!
     - Но ведь амазонки... - попробовал было возразить Николай.
     Радар тут же прервал:
     - То было давно и не все правда. К тому же и волхвы не все  на  свете
знают! Каждый копается в чем-то одном.
     -  Понятно,  -  сказал  Николай  разочарованно.   -   Уже   и   здесь
специализация... Посоветуюсь с другими. А где сейчас эта Тещща?
     - А мара  ее  знает...  В  преисподней,  наверное.  У  Чернобога  или
Стрибога наушничает, а то и к самому Нию пробралась. Хоть она и  верховная
ведунья богини Даны, но я ее, по чести говоря, больше  боюсь,  чем  чту...
Ладно, Коло. Я пойду готовить войско к походу.
     - Иди, - разрешил Николай. - А я буду мыслить.
     - Чо-чо? - не понял Радар.
     -  Упражняться  с  мечом,  -  поправился  Николай.  -  Готовиться   к
кр-р-ровавым   пир-р-рам   на   тер-р-ритор-р-р-рии    стр-р-ратегического
пр-р-ротивника!


     Он закрылся в своей комнате, на всякий случай запер двери на  прочный
засов. Как выбраться из этой ловушки? И кто  устроил  на  него  западню  в
коридоре? Только ли Моряна по своей инициативе?.. Таргитай обмолвился, что
из троих сыновей ставку делает на него. Не вздумали  ли  братья,  зная  об
этом, попытаться исправить положение дел?
     Вдруг он услышал странный шорох. Поднялась дверь в подвал,  снизу  по
лестнице поднялся могучего сложения человек со слоновьим бивнем на плече.
     Николай в страхе отпрянул к окну.  Человек  повернулся,  увидел  его.
Грустная улыбка появилась на красивом мужественном лице. Был  он  немолод,
на щеке и подбородке белели шрамы. Загорелое мускулистое тело тоже было  в
звездообразных шрамах. Видимо, страшен бывает в  бою  этот  человек,  если
враги не рискуют приблизиться, бьют стрелами издали...
     - Что, брат, так переполохался? - спросил человек усмешливо. - Просто
на этот раз я решил покопаться прямо под теремом...
     - А з-з-зачем? - пролепетал Николай.
     - Что "зачем"? Зачем вообще веду раскопки? Ну, брат, я  же  объяснял!
Вот у тебя страсть ходить в походы, у Липо - считать звезды, а  у  меня  -
раскопки...
     "Так это Арпо, старший брат", догадался Николай. Он спросил:
     - А раскопки... что-нибудь дают?
     Арпо взглянул с жалостью, так на Николая смотрели все  преподаватели,
за исключением физрука.
     - В смысле, богатства? Закопанных кладов?.. Я  их  не  ищу.  Впрочем,
сами под лопату  лезут.  Уже  думаю,  не  помогает  ли  по  дурости  какой
подземный леший? Только копну - горшок с золотом, копну  -  другой  раз  -
адаманты, аметисты, прочие дорогие камни! Сколько же богатого люда жило...
Конечно,  я  тут  же  зарываю   снова.   Я   волхв-исследователь,   а   не
кладоискатель.
     "Вряд ли он организовал покушение", - подумал Николай растерянно.
     - И как твои исследования? - спросил он жалким голосом.
     Арпо уныло махнул рукой:
     - Хуже некуда... Идиоты, только и делали, что воевали. А  раз  война,
то уничтожали библиотеки, произведения искусства.  Так  что  самый  ценный
материал  дают...  могилы.  Представляешь,  раньше   хоронили   только   в
скрюченном виде: подрезали сухожилия. Труп осыпали  охрой,  как  будто  бы
кровью... Это придавали позу эмбриона, чтобы человек мог заново родиться в
другом существе! Круговорот душ. Недаром же были говорящие  звери,  птицы,
даже растения! Теперь хороним в выпрямленном, ибо человек - увы! -  обязан
оставаться человеком. Всегда.
     - А что это у тебя? - спросил Николай.
     Арпо гордо рассмеялся:
     - Открытие!.. Помнишь, бандуристы пели про огромного Змея, с  которым
сражался храбрый Ивасик? Мол, когда такой Змей бежит, то земля дрожит, еще
хоботом страшным  машет,  огненные  искры  сыплет?  Докопался  я  до  этой
разгадки!.. Это кость того самого Змея. Только это не совсем змея, а зверь
вроде слона, каких мы видели в  южных  походах,  только  покрупнее.  И  не
голый, как слон, а с длинной шерстью, ибо, откуда тогда искры?  Ведь  сыны
Велеса загоняли огнем их в ямы, там  добивали,  а  бедный  мохнатый  зверь
отбивался хоботом...
     - Вот это да, - сказал Николай с искренним интересом.
     Арпо вдруг изменился в лице:
     - Брат, не задумал ли ты... Это нечестно, брат! Мы ж договорились. Ты
обещал принять царский шлем. Ты из нас самый сильный, самый крепкий, самый
мужественный и стойкий... А раскопки не такое  уж  и  замечательное  дело.
Хоть и говорят, что историю  изучают  затем,  чтобы  извлекать  уроки  для
настоящего - враки! Уроки истории  в  том,  что  люди  уроков  из  них  не
извлекают.
     Он смотрел с такой мольбой, что Николай поспешно заприсягнулся:
     - Все-все так, как договорились! Не тревожься, брат. Я не подведу.  А
где Липо?
     - Где же ему быть!.. На верхотуре. Там и спит.
     Он подхватил бивень, вышел из комнаты. Николай бросился  к  лестнице,
ведущей наверх. Если Арпо не при чем, то остается Липо... А  на  верхотуре
зачем? Мечтает о возвышении? Или наблюдает как заговорщики пробираются?
     Лестница  оказалась  длинной.  Николай  миновал  по   дороге   пустую
светелку, наконец ступеньки уперлись  в  потолок.  На  крышке  лаза  сидел
домовитый паук и старательно душил муху. Десятки высохших трофеев украшали
паутину.
     Поколебавшись, Николай уперся в крышку. Со  скрипом  поднялась,  паук
обозлено метнулся в сторону. Николай по плечи высунулся на чердак. Паутины
здесь во сто крат больше, свободен только один уголок...
     Там возле открытого чердачного окна спал человек. Спал прямо на полу,
завернувшись в плащ и зябко подтянув босые ноги.  Всюду  лежали  тщательно
выделанные телячьи шкурки, на которых старательно нарисованы... звезды!
     - Липо, - позвал Николай тихонько. Он не сомневался, что это  средний
брат, очень уж похож  на  Арпо.  Только  мертвенно  бледен  в  отличие  от
загорелого и мускулистого старшего брата.
     Липо вздрогнул, открыл глаза, сел.
     - Всю ночь наблюдал, - сообщил он с неловкостью. - Не  пойму,  почему
Лось всегда стоит головой на Восток? Даже Волосожары и то сдвигаются...
     "Лось, -  отметил  Николай.  -  Последним  так  его  назвал  Афанасий
Никитин. Ныне - Большая Медведица... А Волосожары или Стожары -  созвездие
Плеяд!  На  Украине  и  сейчас  так  зовут.  Нет,  по  этим  названиям  не
определишь, в какой год забросила сумасшедшая бабка..."
     - Понятно, - сказал  он.  -  Дальний  поиск...  Звездная  астрономия,
разбегание галактик... А скажи, брат, что это даст моему огороду?
     Липо внезапно побледнел. Глаза его жалобно забегали по лицу Николая.
     - Брат, - сказал он дрогнувшим голосом, - ну, хочешь, я тебе составлю
звездный календарь?.. По  нему  будешь  определять  время  со  стоколодной
точностью1.
     - А петухи на что? - спросил Николай грубо и захохотал. Так,  по  его
мнению, должен был держаться скиф-военачальник. -  Петухи  будят  вовремя,
так что они лучшие на свете будильники!
     Липо съежился, сказал совсем жалким голосом:
     - Брат, умоляю... Я совсем не способен  управлять  государством!  Это
лишь для твоих могучих плеч. А я постараюсь быть хоть чем-то полезен  и  в
твоей повседневной деятельности. Я  смотрю  на  звезды,  стараюсь  по  ним
понять наше будущее... Вдруг это пригодится даже огородам?
     Николай пробурчал с огромным облегчением:
     - Ладно-ладно... Ишь, пригодится! Эгоисты  вы  с  братцем.  В  чистую
науку увильнули, а я тут - разгребай горы будничной грязи,  чисти  авгиевы
конюшни. Потом дети учат, что, дескать, были Анахарис, Архимед,  Демокрит,
Аристотель, Гомер... а какие цари в это время вкалывали и обеспечивали  им
это безмятежное звездоизучение... Ладно-ладно, брат!  Занимайся  звездами.
На досуге я расскажу тебе кое-что о пульсарах и коллапсарах.
     Он  поспешил  по  лестнице   вниз,   а   вдогонку   лились   водопады
благодарностей осчастливленного брата. "Итак, - размышлял Николай,  -  это
подстроили не братья. Я забыл, где нахожусь.  Это  не  современность,  где
душат, режут, травят, пишут анонимки, пробираются к кормушке..."
     Гм, но время другое, так что заговор мог  быть  не  из-за  денег  или
власти. С этим примитивизмом разобрался  бы  в  два  счета...  А  если  по
идейным соображениям? Это похуже - разберись в современных идеях!


     Выскользнув из  терема,  он  добрался  до  центра  городища.  Посреди
площадки стоял высокий помост из дубовых колод. В центре  помоста  острием
вверх торчал  огромный  меч.  Николай  медленно  подошел  ближе.  Историки
отмечали, что воинственные скифы-кочевники поклонялись только мечу...
     Но как же тогда с  культом  богини  Даны,  воплощением  воды,  именем
которой названа лучшая из  рек  -  Данапр?  Этот  культ  ведет  начало  из
каменного века!
     В сотне шагов на огромных валунах стоял исполинский котел, размером с
двухэтажный дом.  Жертвенный  котел,  которым  пользовались  только  перед
великими походами.
     На площадь неторопливо въехала телега. Полуголый скиф, блестя  потной
загорелой спиной, сбросил на землю жиденькую вязанку дров. Между  помостом
и жертвенным котлом стояли столбы с железными крюками, но только к  одному
из них была привязана тощая коза.
     - Коло!
     Николай оглянулся. К нему спешил огромного роста атлет.  Он  улыбался
во весь рот, синие как небо глаза удивительно  ярко  горели  на  загорелом
лице. Фигура у него была развита безукоризненно, белые волосы  развивались
красиво.
     - Как я рад! - заговорил атлет еще издали. - Слышал о твоем подвиге!
     - Да какой там подвиг, -  ответил  Николай  настороженно.  Атлет  был
очень красив, а Николай не любил красивых мужчин. И  фигура  у  незнакомца
слишком красочно мускулистая.
     - Еще какой, - заверил атлет.
     Он дружески обнял его за плечи, и у Николая перехватило дыхание. Руки
атлета были из железа. "Тут и каратэ не  помогло  бы,  -  подумал  Николай
опасливо. Он  с  уважением  измерил  взглядом  выпуклую  как  бочка  грудь
незнакомца. - Нунчакой разве что..."
     - Признаться, - сказал атлет, - когда батя плел басню, как  моя  мама
пыталась ускользнуть от него на берегу  моря...  Все  благополучные  семьи
любят  вспоминать  первое  знакомство!  Умиляются,  роняют  слюни...  Батя
рассказывал, что мама то в  рыбку  перекидывалась,  то  в  ящерицу,  то  в
пламя... Помнишь эту красочную басню? О ней даже кобзари поют! Всякий  раз
у него получалось страшнее и страшнее. Я решил, либо привирает, либо,  так
сказать, иносказательно... Он у данайцев научился всяким вывертам... А вот
сегодня ты всех ошарашил! Р-р-раз - и в дракона!
     - Гм, - сказал Николай в самом деле  ошарашено.  Он  спешно  рылся  в
памяти. "... то в рыбку, то в ящерицу, то в пламя..." По данным Аристея  и
прочим, это была Фетида, которую ловил Пелей.  Пелей,  Пелей...  "Гнев,  о
богиня, воспой Ахиллеса Пелеева  сына..."  Ура,  вычислил!  -  Ты,  Ахилл,
того... у родителей свои  игры.  Нам  ли  доискиваться,  где  привирают  в
воспитательных целях, а где проговариваются?
     Ахилл расхохотался:
     - Ты прав, не наше дело. Войска  бы  снарядить!  Побратимы  зовут  на
помощь. Наш долг, наша честь...
     Николай с натугой собрал крохи, что застряли в голове:
     - Но ведь наша кровная родня в Трое? Наши предки Аполлон  и  Посейдон
складывали  Лаомедонту  крепостные  стены,  к  тому   же   Трою   населяют
родственные нам племена. Два сына Приама: Троил и Дий напоминают  о  нашем
родстве...
     Ахилл хмыкнул:
     - А другой наш предок, я говорю о Геракле,  с  аргонавтами  взял  эту
Трою и сравнял с землей! Дело не в кровном родстве. Если  свой  -  гнусная
тварь, то  я  все  же  должен  стоять  в  стороне?  Троя  -  угроза  всему
цивилизованному миру. Оторвавшись от  Днепра-Славутича,  совсем  озверели,
одичали... Гнездо разбойников! Целый народ стал жить разбоем.  Нет,  я  не
признаю такую родню. Если удастся сравнять Трою с землей и на этот раз, то
по непроверенным данным волхвов,  оттуда  спасется  самый  благородный  из
героев и даст начало новой ветви нашего народа!

                - Эней был парубок моторный.
                И хлопец хоть куда казак...

     - Во-во, - сказал Ахилл. - А есть и такой вариант:  Эней  был  удалой
детина и самых хваткий молодец... Но если Трою не  разрушить,  то  Эней  с
места не сдвинется! Ее же не разрушить, если я  не  приведу  железо-латных
воинов...
     Николай покосился на его железные поножи. Троянцы и ахейцы  сражаются
медным оружием, появление дружины Ахилла резко изменит ход битвы...
     - Когда выступишь? - спросил он.
     - Может быть, даже никогда, - ответил Ахилл яростно. -  Охочих  людей
много, но как их снарядить? Пообносились, пропили все,  кроме  мечей!  Как
друга прошу, посодействуй.
     - У нас это бывает, - согласился Николай. - Запорожцы...  Думаю,  эту
проблему решим. Но стоит ли ехать в чужие страны,  чтобы  сложить  головы?
Разве те же волхвы не напророчили тебе погибель?
     Ахилл потемнел лицом, но тут же отмахнулся:
     - Тут меня ждет еще худшая погибель. От старости. Помру,  и  жаба  за
мной не кумкнет. И никто не узнает, где могилка моя!


     Проблемы, думал Николай встревожено, когда они расстались с  Ахиллом.
Есть же чудаки, что мечтают о жизни в прошлом! Думают,  что  тут  тишь  да
гладь, Сварогова благодать...
     Осматриваясь по сторонам, он добрался до крепостных ворот.  Сложенные
из огромных бревен, они выглядели несокрушимыми, которым стоять вечно.
     Ворота  были  открыты.  Между  створками   прохаживался   взад-вперед
обнаженный до пояса мужчина огромного роста. Литые плечи и грудь в  буграх
мышц, к широкому поясу приторочен длинный меч.
     Когда мужчина повернулся к  Николаю  спиной,  тот  чуть  не  осел  от
изумления на землю. Богатырь оказался... крылатым!
     На правую ногу воина надето железное кольцо, от него  массивная  цепь
тянется к толстому крюку в стене башни. Цепь зло громыхала. Могучие крылья
беспомощно повисли, мужчина с тоской всматривался в безоблачное небо.
     В ворота проскользнул юркий мужичонка с мешком  за  спиной.  В  мешке
что-то  возилось  и  верещало.  Завидев  крылатого   богатыря,   мужичонка
торопливо сдернул войлочную шляпу, поклонился:
     - Испослать тебе, Потык - большая птица! По небу тоскуешь?
     Богатырь покосился угрюмо, буркнул:
     - Какое там небо... Дождика бы! Чтоб пыль прибило.
     - Будет дождик, - пообещал мужичок. - Боги видят тебя, заступник наш!
Знают, на какую трудную долю обрекся, добровольно приковавшись  к  воротам
нашего славного Киева!
     Николай  потихоньку  попятился,  не  отрывая  от  крылатого  богатыря
зачарованного взгляда. Так это и есть Михайло Потык?  Его  самоотверженный
подвиг сохранится в памяти народной, переживет реформы,  навеки  останется
на гербе Киева!
     Богатыри, драконы,  думал  он  потрясенно.  Ничего  себе  беззаботное
прошлое! Времечко... Жаль, что ничего не сохранилось. Правда, эту грустную
тенденцию можно проследить по греческой  мифологии,  там  жили  спокойнее,
социальных катаклизмов "а ля  рус",  "а  ля  скиф"  не  случалось,  потому
источники сохранились лучше.
     В греческом  эпосе  три  поколения  героев.  Старшие  -  это  титаны:
Менетий, Прометий,  Атлант,  Тантал,  которые  воевали  с  самими  богами.
Средним: Гераклу, Персею, Беллерофонту и другим - с богами  воевать  кишка
тонка, зато очистили землю от чудовищ. А младшее - самое слабенькое. Ни  с
богами, ни с чудовищами: дрались друг  с  другом.  Так  и  перебили  всех.
Ахилл, Гектор, Аяксы, Одиссей...
     Четвертого поколения уже не было. Эллины так передрались, что и самой
Эллады не осталось. Разве что новогреки, как называют их словари, то есть,
помесь славян,  заселивших  Пелопонесс,  турков  и  остатков  автохтонного
населения...
     Здесь, видимо, та  же  история.  Старшее  поколение  героев:  Сварог,
Пуруша, Велеты, Полканы, Чугайстырь и другие, среднее -  Святогор,  Микула
Селянинович, Вольга, Самсон, Дубыня, Тур... Младшие  -  уже  христианского
времени: Муромец, Добрыня, Попович и другие.  Четвертого,  увы,  не  было.
Есть только красочная былина  о  гибели  киевских  богатырей  во  главе  с
Муромцем.
     Любопытно,  что  герои   греческой   истории   друг   с   другом   не
соприкасались, т.е. герои разных поколений, а вот героям  русской  старины
приходилось.   Калики   перехожие,   которые   наделяют    Илью    Муромца
сверхчеловеческой силой, говорят: "Будешь ты, Илья,  великий  богатырь,  и
смерть  на  роду  тебе  не  писана".  Тем  не  менее   предостерегают   от
столкновения со старыми богатырями:

                "Только не выходи драться
                со Святогором богатырем:
                через силу его земля носит;
                не ходи драться с Самсоном богатырем:
                у него на голове семь власов ангельских;
                не бейся и с родом Микуловым:
                его любит матушка сыра-земля;
                не ходи еще на Вольгу Святославовича:
                он не силой возьмет,
                так хитростью-мудростью".

     Так что любой  из  богатырей  предыдущего  поколения  сильнее  самого
сильного из поколения следующего. Увы, с каждым поколение падала не только
физическая сила, но и способность творить чудеса. Младшие богатыри  -  уже
только  люди  с  огромной  физической  силой.  Не  могут  подобно   Вольге
оборачивать рыбой или птицей, не могут  как  Микула  носить  "всю  тяжесть
Земли"..
     Так что нет в Москве полканов и потыков,  а  тяга  в  степи  да  небо
реализуется другими способами Неужели древние мудрецы говорили:  в  старые
времена люди горы поднимали,  а  потом  народ  так  измельчает,  что  одну
соломинку будут всемером поднимать?
     Словом, своеобычные здесь  люди.  Одна  бабка-чемпионка  чего  стоит.
Впрочем, уже не просто бабка, а верховная ведунья  основного  религиозного
культа. Основного, а  не  единственного,  ибо,  судя  по  Чугайстырю,  уже
появились конкуренты, грозят расколом...
     Задумавшись  о  Тещще,  он  торопливо  миновал  ряд  домов,  стремясь
добраться до "своего" терема.  По  дороге  часто  попадались  пьяные,  что
задирали прохожих. В одном месте  кучка  гуляк  с  хохотом  осаждала  дом.
Несчастный хозяин в  разодранной  рубахе  отбивался  на  крыльце  огромным
колом. Гуляки умело смахнули его, ворвались в дом, где сразу же заголосили
женщины, закричали дети...
     Николай  поспешно  вошел  в  княжеский   двор.   Стража   почтительно
приветствовала. Он отыскал горницу, откуда начался  его  путь,  но  Тещщи,
будь она неладна, не было.
     Задумавшись, сидел на лавке. Где ее искать?
     Вдруг  в  бревенчатой  стене   затрещало.   В   горницу   с   усилием
продавливался грузный мужчина, которого называли Чугайстырем. Краснорожий,
он был все в том же парадно белом хитоне. Видимо, это было у  него  вместо
фрака. Накренившись вперед, он рванулся, сзади  негромко  хлопнуло.  Он  с
облегчением перевел дух. Лоб его был мокрым, дышал  тяжело,  что  при  его
комплекции выглядело устрашающе.
     Николай подозрительно смотрел на чаровника. Если так запросто  сквозь
стену, то умеет и кое-что еще. Не хотел  бы  иметь  такого  умельца  среди
своих друзей. Небезопасно.
     - По здорову ли, царевич?
     - По здорову, - ответил Николай.  Его  ноздри  уловили  мощную  струю
хорошего вина. Куда более мощную, чем в прошлый раз.
     Чугайстырь остановился перед Николаем, вперил  в  него  пронзительный
взгляд. Он все еще дышал тяжело. Николай на  всякий  случай  отвел  глаза,
сложил пальцы крестом и незаметно поплевал через левое плечо.
     - Царевич Коло, - сказал Чугайстырь, - ты все еще  намерен  и  дальше
следовать по исконному пути? Каким хаживали пращуры?
     -  Смотря  в  чем,  -  ответил  Николай  осторожно.   Он   напряженно
всматривался в  чаровника.  Скифы-кочевники  употребляют  кумыс...  Откуда
аромат вина? Трофей из Эллады?
     - А в чем не собираешься?
     - Это долгий разговор.
     - Но очень важный.
     Они приглядывались друг  к  другу.  Чугайстырь  не  только  не  дурак
выпить, но и вообще не дурак. Глаза как буравчики, за глазами мощный мозг.
Учуял, что изменилось что-то, старается сразу же понять и  по  возможности
заставить на себя работать.
     - Мир меняется, - пророкотал Чугайстырь, обдавая Николая ароматами. -
Где были степи, вырастают горы... Где были  моря,  там  ныне  пески.  Даже
зимой мир не таков, каков летом. Лишь наши  верования  все  те  же...  Это
правильно?
     - Гм, - сказал Николай, - в чем-то верно. Но пример с  климатическими
особенностями  не  совсем  верен.  Мы,  несмотря  на  погоду,  идеалам  не
изменяем. Однако основную мысль я  уловил.  Вы  сторонник  реформ?  Вместо
кумыса - перебродивший виноградный сок?
     Чугайстырь хорошо и открыто улыбнулся. Николай невольно  улыбнулся  в
ответ. Глаза гонимого культа ему нравились.
     - Виноград благословение богов, - ответил Чугайстырь.  -  Правда,  он
растет на гнилом Юге... Сказать о  нем  доброе  слово,  сразу  попадешь  в
гнилые  книжники!  Но  я  отыскал  тропинку.  По  некоторым  не  до  конца
проверенным данным, виноград  сотворили  не  чужие  боги,  а  наш  великий
Прабог, сказав при этом: "Благословение вину, проклятие пьянству!"
     - Это облегчает дело, - признал  Николай.  -  Но  как  проверить  эти
данные?
     - Вся древняя мудрость  находится  у  верховной  ведуньи,  -  ответил
Чугайстырь хмуро. - Она ж, зараза, не обнародует  сведения,  которые  хоть
чуть повредят культу Даны.
     - Это к лучшему, - бросил Николай. - А то вдруг данные будут не те...
     - Ты прав, царевич. Удивляюсь твоей мудрости!
     - Есть ли защитники у лозы?
     - Ей покровительствует юная Апия. Однако, она  против  сильно-могучей
Даны, сотворившей Данастер и давшей начало нашему народу.
     - Ну, - сказал Николай осторожно, - если на то пошло,  то  стыдно  не
знать историю. Знание ее помогает жить в настоящем! Помню, нас учили,  что
еще до рождения Даны наш народ охотился по берегам этой реки...
     Чугайстырь слушал с открытым ртом. Внезапно он отвесил  три  глубоких
поклона. Разогнувшись с трудом, сказал с почтением:
     -  Прости!  Оказывается,  ты  не  просто  волхв,  а   волхв   высоких
посвящений!.. Я даже не знаю, где такому учат. Немногие из нас знают,  что
раньше всего был Прабог, который и создал все сущее!
     Николай судорожно обшарил все закоулки в мозгах,  вылавливая  скудные
знания об этом  периоде,  а  знал  не  больше  всякого  средненатасканного
человека:
     - Верно. Это именно  Род,  называемый  дилетантами  Прабогом,  создал
впоследствии Велеса, а тот велел перейти к охоте на зверей... Так  и  жили
тьму  веков,  пока  Род  не  распорядился  заняться  серьезным   делом   -
скотоводством, а охоту оставить для забавы. С той поры Велес уступил место
Дане... Так?
     - Так,  -  сказал  Чугайстырь  потрясенно.  От  поклонов  в  спине  у
Чугайстыря трещало. - Боги  менялись...  Однако  Дана  не  хочет  уступать
власти, хотя юная Апия подросла. Подросла и зовет народ из кибиток в хаты.
     - И с кумыса на виноградное вино? Так-так...
     На чем же с Чугайстырем можно  столковаться?  Данайцы  позаимствовали
культ Даны отсюда, из страны гипербореев. Местное непонятное имя забылось,
Дану на новой родине стали называть просто  Артемидой,  по  имени  Арты  -
столицы Артании. Ведь здесь три мощных объединения племен: Славия,  Куявия
и Артания... Греки здесь покупают хлеб и  зовут  его  артосом.  Позже  они
придумают, что еще мать  Артемиды  прибыла  из  страны  гипербореев  и  на
острове Делосе разрешилась от бремени. Отцом Артемиды называют  гиперборея
Описа... Гм, налицо созревшие условия для реформы культа!
     Он нервно заходил  взад-вперед  по  комнате.  Чугайстырь  всякий  раз
послушно разворачивался за ним, но следовать не смел. Спросил робко:
     - Какое решение примешь, царевич?
     - Кто еще стоит за Апию? Желательно парней с волосатыми руками.
     - Поговаривают о князе Сокиле...
     - Я подумаю. А вам не советую повторять глупости. Я говорю доступно?
     - Не-не совсем, - ответил Чугайстырь, запинаясь.
     - Я говорю о заговоре, - бросил Николай. Внутри у него заныло, словно
мечи уже вонзались в тело. - В другой раз я могу поступить иначе...
     - Ты великий волхв, - ответил Чугайстырь, лицемерно потупив глаза.  -
Нам не постичь поступков волхва столь высокого ранга.
     - То-то. Какая у вас степень?
     - Мастер участка.
     - Ну вот! А я мастер воеводства. Повторяю, без глупостей! А то всех в
жаб попревращаю. Ясно?
     - Да ясно-ясно, - отмахнулся  Чугайстырь.  -  Стоит  ли  из-за  таких
пустяков... Ну, зарезали бы тебя. Дело житейское! Не в пьяной же драке. За
идею бы жизнь отдал. Хоть и за неверную.
     - Я не изволю, чтобы меня зарезали, - огрызнулся Николай.
     - Ладно-ладно, - ответил Чугайстырь благодушно. - Распоряжусь.  Какие
мы все нервные! А вот раньше люди  были...  Цепляетесь  за  жизнь,  за  ее
блага, а надо - за идею. Ущемляй свои права ради процветания общества!
     -  Я  за  гармоничность.  Так  не  забудь  распорядиться!  А  то   за
текучкой...
     - Это верно, - согласился Чугайстырь. - Промашки бывают. Отвлечешься,
в гостях засидишься, или еще что, а тем временем по недосмотру и  хорошего
человека  зарежут.  Правда,  вас  четыре  колоды  развелось,  можно  и  не
экономить... Но я напомню, ты не сумлевайся.
     Он попятился к стене. Николай укоризненно покачал головой. Чугайстырь
сконфузился: нашел перед  кем  показывать  искусство!  Тихонько  вышел  на
цыпочках и неслышно затворил дверь.
     Николай бросился к  окну.  Что-то  подсказывало,  что  Чугайстырь  не
распорядится. А если и распорядится, то совсем наоборот... Не верит?
     С крыльца во двор сбежала огромная рыжая собака. Шерсть на ней висела
клочьями,  глаза  горели.  Гридни  у  ворот  расшарахнулись,   когда   она
исполинскими прыжками пронеслась через двор и выбежала на улицу.
     Николай подождал, но  Чугайстырь  не  появлялся.  Высунулся  в  окно,
крикнул гридню:
     - Чугайстыря не видел?
     Страж ответил браво, подтягивая отвисшее брюхо:
     - Как же, царевич! Пронесся, как наскипидаренный. Видать, здорово  ты
его ужрякал!
     - В невидимку перекинулся, что ли? - спросил Николай сердито.
     - Почто в невидимку, - ответил страж удивленно. -  Волком  обернулся!
Он завсегда так делает, когда спешит... Невры все  такие,  а  этот  у  них
самый искусник! Держит самую большую чару для заклятий.
     - Перекинулся волком? - переспросил Николай глупо.
     - Ну да. Это же невры! У них с рождения  этому  учатся.  Они  даже  в
людском обличье с волчьими шкурами не расстаются,  таскают  их  на  плечах
всюду, даже на пиры так являются, зверюги лютые...
     - Ничего себе, - пробормотал Николай.
     Страж хмыкнул:
     - Подумаешь, невидаль! Даже мне, если поднатужиться, иной раз удается
перекинуться. Правда, натощак, да и то лишь по весне. А вот  драконом  еще
никто  из  наших  не  пробовал.  Как-то  не  по-нашенски.  Не   наша   это
национальная черта. Видать, ты в  южном  походе  насобачился...  то  бишь,
надраконился?
     - Ага, в южном. На сборах.


     В беспокойстве он метался по горнице, как вдруг перед  ним  буквально
из воздуха возникла ведающая Ведами. Николай в первый миг обрадовался,  но
тут же струхнул: ведунья пылала жаром, глаза ее  метали  молнии,  изо  рта
высовывались клыки, что Николай все же заметил сквозь испуг и удивился - с
возрастом зубы стираются! А у бабки как у бобра растут.
     - Ты, негодник, - рявкнула она басом, -  скрылся!  Сколько  усилий  я
приложила, какую древнюю магию использовала, чтобы тебя найти и  доставить
сюда!
     Николай пролепетал растерянно:
     - А зачем?.. Вы меня  обманули.  Я  думал,  куда  поблизости.  Ну,  в
булочную сходить, как тимуровец... кошелку поднести...
     - Кошелку,  -  передразнила  старуха.  -  Знаешь,  сколько  я  искала
двойника славного царевича? Дело в том, что заговорщики, подстрекаемые  из
других стран, решились на неслыханное злодейство. Со дня  сотворения  мира
нами правила богиня Дана. Гнусные заговорщики  хотят  Дану  низвергнуть  и
посадить на ее место некую  безродную  Апию.  Царевич  Коло  у  нас  самый
неистовый защитник Даны! Он  пообещал  исказнить  всех  раскольников,  как
только примет царство. А Сварог уже стар, никто не помнит,  сколько  веков
он живет... Раскольщики отважились составить заговор, и тогда я  придумала
хитрый ход...
     - В последний момент подменить его мною?
     - Верно. Только ты проявил дурость и сбежал, не дал себя зарезать.
     - Но мне не хочется быть зарезанным!
     - Дурень, это в интересах дела. Что ваши жизни,  когда  речь  идет  о
делах государственной важности? Вас же на свете сорок колод!""
     - Ого! А сколько это во вранах?"" - спросил Николай, который во  всем
любил точность, невольно.
     - Дурень, грамоты не знаешь. Четыреста вранов!
     - Все равно я не согласен, - сказал Николай решительно.
     - Да кто тебя спрашивает, - отмахнулась старуха.  -  Простой  люд  не
должен знать истинных целей государственной политики. Скажи  вам  все  как
есть, такое натворите!.. Ладно, сейчас швырну тебя обратно.
     Она  выпрямилась,  резко  взмахнула  руками.  Мантия  за  ее  плечами
вздулась шатром. Блеснула молния, глухо грянул гром. Запахло серой.
     Он стоял на прежнем месте перед удивленной и  разгневанной  старухой.
Колдунья взмахнула руками снова, опять  блеснуло  и  загремело,  только  и
всего.
     - Ты что же, - спросила старуха подозрительно, - не хочешь обратно?
     - Хочу, - сказал Николай горячо.
     - Если бы хотел, то был бы уже дома,  -  сказала  старуха  нервно.  -
Что-то тебя  держит...  Может,  подсознательность?  Кровь,  разгул,  жажда
убийств, свобода самовыражения... Или сверхсознательное?  Совесть,  честь,
сопереживание...
     Николай потряс головой:
     - Не знаю, не знаю... Может быть, мое  колдовство  сильнее?  Когда  я
превратился в дракона...
     Колдунья побагровела от гнева. Зашипела яростно:
     -  Мальчишка!  Стиляга!  Недоросль!  Плейбой!..  Это  говоришь   мне,
величайшей из ведуний? Ты штаны себе не погладишь, а туда  же  в  драконы!
Другим лапшу на уши вешай! Да я  тебя  в  зелье  сотру,  на  распыл  пущу,
муравьям скормлю!
     - А вот это не выйдет, - возразил Николай.
     - Почему?
     - Нужно добровольное согласие. Что-что, а слушать и делать  выводы  я
умею.
     Колдунья отступила к стене. Ее глаза прожигали Николая.
     - Это, если колдовством, - ответил она люто. - Но голову срубить,  на
распыл пустить или муравьям скормить - можно и без согласия!
     Она почти без усилий вошла в стену. Некоторое  время  из  бревен  еще
торчал кончик плаща, что зацепился за сучок, потом  исчез  и  он.  Николай
растерянно прошелся по комнате. Надо что-то  делать.  Под  лежачий  камень
вода не течет. Смирного и в Москве куры загребут. а тут  даже  про  распыл
речь... Люди здесь, судя по всему, серьезные, слов на  ветер  не  бросают.
Это не московское ля-ля.
     Он осторожно выскользнул из комнаты. Прислушался, но  в  тереме  было
тихо. Со двора раздавались пьяные выкрики, и Николай пробежал по  галерее,
осторожно пробрался на задний двор. Там пахло  конским  навозом,  обречено
блеяли овцы.
     Пробравшись между строениями, он выскользнул  за  пределы  княжеского
двора.  По-прежнему  остерегаясь  встречных,  инстинктивно  старался  уйти
подальше от терема.
     Возле  маленькой  приземистой  хатки  сидел  на  завалинке  седенький
старичок. Николай решил было, что это и есть гном,  но  ведь  гномы  живут
только в подземельях, солнца не  любят,  значит  -  это  человек.  Причем,
настолько древний, что старину помнит, а нынешних царей не знает.
     - Доброго здоровья, дедушка!
     - Испослать тебе, добрый молодец, - откликнулся старичок.
     Николай взыграл: царевича в нем не признал, так что прошлое помнит.
     - Дедушка, я пришелец из других краев. Очень  любопытственно  узнать,
кто мы есть, откуда и куда идем. Не просветишь ли своей мудростью?
     Старичок довольно проскрипел:
     - Хорошо, что еще есть люди, которым надобна мудрость...  А  то  рази
теперь молодежь? Одни пляски на уме. И девки все бесстыжие...  Вот  раньше
было. Подойдешь к какой, шепнешь на  ушко,  а  она  так  и  зардеется  как
роза...
     - Представляю, что вы им шептали!
     - Гм... Слухай, отроче, ты внимай... И не критикуй старших.
     Николай опустился рядом на завалинку. Солнышко пригревало плечи. Если
закрыть глаза, то плавают  радужные  пятна,  кольца...  А  ведь  когда-то,
оказывается, не было этих пятен, ни колец. Не было ни солнца, ни хаты,  ни
завалинки. В начале всех начал было Яйцо. Так было невообразимо  долго,  и
никто не скажет, сколько так было. Некому считать, ибо даже Сытиврат - бог
времени, был в Яйце, а вне Яйца ничего не было.
     Когда Яйцо созрело, на него вырвался Белый Неосознанный  Свет.  Стало
светло, а половинки Яйца, дробясь на части, открыли, что кроме Света  есть
еще и Мрак. Густой, темный, тот сразу же начал  расползаться,  захватывать
мир. Свет отступал, пока Мрак не захватил почти весь мир, тогда лишь  Свет
вступил в борьбу. Но силен Мрак, не одолеть его  Свету...  Но  и  Мрак  не
осилит Света. Равны они, ибо родились из одного Яйца.
     Забегая вперед, отроче, скажу, что хоть и далеко тот час от нынешнего
времени, но помнит  человек  о  Праяйце!  Раз  в  году  делает  писанки  -
расписные яйца, и празднует, разбивая их, отмечая, таким  образом,  Начало
Начал и Начало Жизни.
     Долго и упорно боролись Свет и Мрак, от этой борьбы из пота  и  крови
Первых  Противников  образовалась  Земля.  Остановились   перевести   дух,
взглянули на сотворенное, но нельзя разделить землю,  ибо  перемешались  в
ней Свет и Мрак, пот и кровь. Предложил Мрак владеть Землей поочередно.  С
той поры и пошли на земле ночь и день.
     Сотворенная земля вся была болотом, в котором медленно перемешивались
пот и кровь великих противников,  а  Свет  и  Мрак  еще  долго  оставались
отдельными пятнами... Наконец, Земля остыла, болота  замерзли,  вся  Земля
превратилась в глыбу льда.
     Уже не любовались ею удрученные Свет и Мрак, но  Свет  придумал,  как
оживить землю и родил Прабога  -  яркое  молодое  Солнце.  Прабог  тут  же
направил лучи на землю, и побежали ручьи, с грохотом  стали  раскалываться
отдельные огромные ледяные глыбы, а ручьи  все  ширились,  размывали  лед,
превращались в реки и, изливаясь  в  низины,  образовывали  моря.  Еще  не
растаял весь лед, а уже от жгучего Прабога зародилось множество  зверей  и
птиц, насекомых и гадов, в морях появилась рыба, и все они славили Прабога
всяк на свой лад, двигались на новые места жизни, вслед за тающим льдом.
     Страшной завистью воспылал Мрак. Задумал погубить Прабога и  тайно  в
своем чреве создал огромного  крылатого  дракона.  Однажды,  когда  Прабог
сушил землю и грел зверей и птиц,  бросился  дракон  на  Прабога,  ухватил
страшной пастью и стал рвать зубами, пытаясь заглотить. Брызнула  огненная
кровь Прабога, пали солнечные капли на землю, и  встали  из  каждой  капли
люди - такие похожие на все живущее на земле, но с частицей солнца внутри.
     Страшный шум и  крик  подняли  люди,  пытаясь  в  страхе  напугать  и
отогнать дракона. Завыли собаки, закричал в страхе дикий скот,  но  дракон
все больше заглатывал Прабога... Тот уже перестал  сопротивляться,  только
укрепил свою мощь, дракон  совсем  было  заглотил  его,  на  земле  настал
великий Мрак, и  повеяло  холодом  приближающегося  Льда,  но  тут  Прабог
внезапно продрал бока дракона, вырвался наружу, и снова радостно закричали
звери и птицы, а люди крикнули славу отцу-родителю.
     Шли века, люди вместе со зверьем шли за отступающим льдом.  Их  стало
много, но и в потомстве каждый нес в груди каплю Солнца. Вслед за  льдами,
что отползали дальше на Север, оставались бескрайние топкие болота. Там не
пробраться ни  зверю,  ни  человеку.  Если  бы  не  берегини,  сотворенные
возмужавшим Прабогом, девы с крыльями, юные и вечно прекрасные,  что  жили
на берегах болот, берегли людей, оберегали от напастей. Потому люди носили
на груди амулеты-обереги.
     Когда Мрак увидел, что Прабог создал берегинь, он исполнился злобой и
в ненависти произвел на свет упырей. Эти страшные  ненасытные  чудовища  с
радостью полезли жить в болота, где подстерегали людей, утаскивали на дно,
манили ночью блуждающими огоньками, кричали детскими голосами,  заманивали
в топь, а там набрасывались и выпивали кровь.
     Между упырями и берегинями сразу завязалась жестокая  борьба.  Отныне
человек, если он неосторожен в пути, помогает упырям совладать с собой,  а
если прозревает опасность, то помогает берегиням победить упырей. Опять же
так длилось долго. Мир был молод, и земля рожала  таких  богатырей,  какие
потом никогда не появлялись на белом свете, когда  народы  размножились  и
измельчали.
     Однажды ночью тяжело дрогнула земля, застонала. В  страхе  проснулись
звери и бежали без оглядки, птицы проснулись и покинули гнезда, рыба  ушла
в глубь океанов. Тяжело  стонала  земля,  бежали  по  ней  трещины,  плыла
огненная лава, и как  исполинская  гора  поднялось  что-то  среди  горящих
разбуженных вулканов.
     Белый Свет, выдавив тьму за край земли,  осветил  исполина,  которому
горы были по пояс. Огромный, мрачный, он медленно двинулся по земле, и  та
прогибалась под его тяжестью.
     Его назвали Пурушей, ибо он порушил на своем  пути  непроходимые  для
людей горы и целые горные хребты. Конечно же, именно от этого  славного  и
замечательного великана пошел корень нашего богоизбранного народа,  самого
лучшего и замечательного на свете.
     Пуруша и сейчас спит в  огромном  горном  хребте.  Если  же  настанет
грозный час для скифского народа, то проснется Пуруша, поведет плечами,  и
рассыплются в песок горы...
     Понятно, подумал Николай, почему это богатырь  Святогор  замкнулся  в
горе и спит уже десятки веков, почему Марко Кралевич живет со своим  конем
Шварцем в скале, почему король Вацлав спит в горе Бланик вместе  со  своим
войском, почему находится вне  времени  в  скале  король  Матьяш,  и  даже
поздние богатыри во главе с Ильей Муромцем спят в  скале,  ожидая  выхода.
Был бы показан пример, а подражатели найдутся!
     А там, глядишь, и за границей вместе  с  русскими  сапогами  переняли
обычай: "надо погодить". Король Артур  уединился  в  скале,  Мгер  Младший
вместе с конем дремлет в скале, даже король Витовит забрался в скалу - где
только нашел в болотистой Прибалтике?
     Вот разве что Ядвига  с  войском  спит  под  Требицким  костелом,  им
подходящей скалы, видать, не нашлось. Или уже все разобрали.
     Много было героев среди потомков Пуруши. Одни особенно  примечателен,
ибо от него и ведем род, а среди волхвов еще есть старики, которые  помнят
этого героя. Как и все скифские воины, он был в звериной шкуре, в львиной,
вооружен палицей. По скифскому обычаю  носил  два  лука,  а  также  колчан
стрел, острия которых были смазаны змеиным ядом.
     - Геракл? - вырвалось у Николая.
     Дед недовольно кивнул и  продолжал  тем  же  монотонным  голосом,  от
которого Николая клонило в сон. Геракл был великий  герой.  Много  славных
дел совершил, сражаясь за пределами страны. Дивились  и  трепетали  жители
богатых теплых стран, но богатырю в  звериной  шкуре  не  могли  выставить
достойного противника. Геракл - сама непобедимость скифов!
     Вернувшись домой, Геракл женился на Дане. Пожил, отдохнул, но когда у
него появились один за одним три  сына,  Геракл  понял,  что  каждодневный
подвиг отца ему не под силу, и поспешно отправился опять  искать  славы  и
приключений.
     А сыновья Геракла росли: Агафирс, Гелон и Скиф. Росли  без  отца,  но
безотцовщина пошла на пользу. Другие могли  прятаться  за  широкие  папины
спины, эти ж невольно несли всю тяжесть мужского труда.  Что  и  говорить,
выросли крепкими, отважными, предприимчивыми.
     Однажды Дана велела одеться в чистое и придти на  ристалище.  Сыновья
удивились, но перечить не посмели, и явились на  полигон  в  сопровождении
своих людей. У каждого уже работало по уходу за стадами по целому отряду.
     Оглядела мать сыновей. Рослые, широкоплечие, с могучими мышцами.  Все
трое почтительно ждут, что скажет мать.
     - Да будет вам известно, - сказала она, - что вы дети великого героя.
Имя его...
     Она замолчала, с сомнением рассматривая их. Рослые и  крепкие  парни,
никогда не видела таких рослых и крепких мужчин, но достаточно  ли  сильны
их руки, крепки мышцы?
     - Кто наш отец? - не выдержал Скиф, самый младший.
     - Геракл. Он всегда носил по нашему обычаю два лука. Один оставил мне
для вас.
     - Мне? - спросил Агафирс.
     - Мне? - спросил Гелон.
     - Мне? - спросил Скиф  еле  слышно,  потому  что  по  младшинству  не
надеялся на отцовский лук.
     - Тому, кто сумеет натянуть тетиву. Он же и останется  владеть  этими
землями, а братья уйдут за Дон и Днепр.  Племя  наше  разрослось,  кому-то
предстоит дальняя откочевка, иначе предвижу распри.
     Радостно закричали братья. Каждый надеялся оказаться самым удачливым.
Вынесла мать лук из пещеры,  и  сыновья  сразу  ощутили  трепет:  лук  был
великанским, тяжелым, отполированным частым прикосновением руки героя, чья
жесткая ладонь выгладила середину лука до блеска.
     - Двадцать лет его никто не касался! Испытайте силы!
     Схватил лук Агафирс. С тревогой смотрели братья, как умело упер одним
концом в землю, одной рукой ухватился за другой конец и принялся  сгибать,
а другой рукой тянул вверх тетиву, стремясь набросить ее на конец.
     Трещит лук, начинает гнуться. Вздулись мускулы  Агафирса,  и  впервые
увидели браться, как чудовищно силен их брат. Уже на три  пальца  осталось
дожать, на два...
     Побледнел Агафирс, ослабли  его  руки.  Как  молния  разогнулся  лук,
ударил богатыря в подбородок. Брызнула кровь изо рта старшего брата, охнул
он и осел на землю.
     Радостно схватил лук  Гелон.  Чувствовал  в  себе  великую  силу,  но
осторожности ради  перевернул  лук,  упер  другим  концом  в  землю,  стал
натягивать тетиву сверху вниз, добавив к своей силе еще и немалый вес...
     Затаив дыхание, смотрели богатыри земли  скифской,  как  гнется  лук,
трещит... Все ближе конец тетивы, вот-вот забросит ее на загогулину  лука!
Уже на три пальца осталось дожать, на два, на палец...
     Побледнел Гелон. Вырвался лук из богатырских рук, ударил со  страшной
силой среднего брата  по  голени.  Брызнула  кровь  богатырская,  охнул  и
выпустил Гелон лук отца.
     Ропот прошел среди собравшихся силачей. Неужели не найдется богатыря,
которому лук героя пришелся бы по руке?
     Скиф взял лук с волнением. Он не стал упирать в землю, ибо не помогло
же братьям? Упер в свою широкую грудь, согнул тугое древко и во  мгновение
ока набросил тетиву.
     Молчание  прокатилось  по  рядам,  затем   ряды   воинов   взорвались
радостными кличами. Есть, есть богатыри в земле славянской!
     Дана сбежала с помоста. Слезы блестели в ее глазах. Скиф согнул лук с
легкостью отца, если не с большей легкостью! А ведь младший сын совсем еще
мальчик... Видать, великие дела начертаны ему на роду.
     -  Скиф  доказал  свое  право  на  эти  земли,  -  провозгласила  она
торжественно. - Уйти должны Агафирс и  Гелон.  Пусть  сами  выбирают:  кто
пойдет на запад, а кто на восток.
     Сорок дней и сорок ночей пировало племя, прежде, чем  разделиться  на
три части.  Богатыри  клялись  в  вечной  дружбе,  скрепляли  ее  обрядами
побратимства. Казалось, ничто не  нарушит  этого  единства,  только  самые
старые  ведуны,  посвященные  в  тайны  веков,  знали,  как  быстро  племя
превращается в разные народы, которые через  несколько  поколений  уже  не
знают родства и воюют друг с другом насмерть...
     Но пока пир шел горой.  Много  смеха  вызвал  расторопный  гончар  из
отряда Скифа, который успел на новых глечиках изобразить  сцены  испытания
сыновей Геракла. На одной из них Гелону перебинтовывали ногу, на другой  -
Агафирсу  лекарь  вынимал  разбитые  зубы,  лишь  в  третьей  сцене   Скиф
набрасывал тетиву, и сам Геракл вручал ему свой богатырский лук.
     Скиф, естественно, был величайшим воином и правителем. У него, как  и
у его отца, тоже было три сына. Пал, Нап, и Авх. Два первых обосновали  по
величайшему городу, слава которых не угаснет вечно:  Палакий  и  Напит,  а
третий  сын  положил  начало  замечательнейшему   народу   авхов,   самому
удивительному и величайшему народу на свете, которому богом  предназначено
населить землю.
     - Здорово, - восхитился Николай, в то же время безуспешно и со стыдом
роясь в памяти. Кострому помнит, Ахтырку  и  Урюпинск  знает,  а  вот  эти
величайшие из городов... - Слава бессмертным авхам!
     - Не перебивай, отроче... Уже в старости Авх родил троих сыновей. Два
из них, естественно, дураки, а третий наречен  Таргитаем...  Это  в  честь
того Таргитая, самого первого...
     - Ура, - сказал Николай вполголоса. - Добрались до нынешнего времени!
Хорошо, что хоть на Атлантиде никто из наших не тонул.
     - Это еще как сказать, - огрызнулся старичок сварливо. -  Чем  больше
проходит времени от того потопа, тем больше оказывается спасшихся... И еще
за окияном наши побывали первыми!  Открыли  там  невиданные  агромаднейшие
земли! Я тебе сейчас расскажу. Подробно!
     - Не надо, - остановил Николай решительно.  Он  поспешно  вскочил  на
ноги. - Да еще подробно. Эрик  Рыжебородый  -  наш  доблестный  Скиф,  это
бесспорно. Спасибо, дедушка! Бью челом. Дальше  все  ясно.  Таргитай  тоже
произвел на свет троих сыновей. Мода, традиции или наследственность:.. Два
сына, естественно, так себе, а третий... Гм, это я, выходит, умный?
     Встревоженный таким предположением, он поспешил  обратно,  поглядывая
на часы. В дураках да в слабаках легче  бы  отсидеться.  С  умного  больше
спрос, с умного да сильного - втрое. В Москве можно  за  женскими  спинами
отсидеться, а тут не зевай, Хома, на то и ярмарка, как говорит Радар... Не
исключено, что и сторонники, и противники реформ кое-что успели.
     Его трясла противная дрожь. Ну, бабка, попадись...  Затащила  в  мир,
где самому надо мыслить, самому решать! Да не только за  себя,  за  других
тоже. Выдернула из огромнейшего, как ему казалось, мира, который на  самом
деле вовсе не огромен, если все заранее предопределено и расписано.  Утром
зарядка с гантелями, белково-углеродный завтрак, бег  к  троллейбусу,  три
пролета в метро, эскалатор, аудитория,  обед,  час  сорок  минут  любви  с
Мариной: больше нельзя - потом "час пик", в транспорте у окна  не  сядешь,
три часа тренировки, детективчик по телеку...
     В том уютном  ограниченном  мире  все  спокойно,  за  тебя  решено  и
разнесено по пунктикам, живешь  по  готовому  алгоритму,  говоришь  нужные
слова и уже заранее знаешь, что тебе  ответят.  Даже  споришь  по  готовым
шаблонам, повторяя доводы из газет, радио, теле, книг. Как хорошо!
     А тут хоть пропади, - бормотал он, борясь с дрожью. -  Или  действуй,
или умри... Мол, раз голова дадена... А у нас говорят:  голова  есть,  так
зачем еще и мозги?.. С мозгами труднее лбом кирпичи пробивать.
     В лихорадочном возбуждении он миновал  вымощенный  двор  поднялся  на
крыльцо терема Таргитая. Воины у дверей останавливали его, но Николай  так
был поглощен переживаниями, что раздвинул их, даже не заметив, как  это  у
него получилось.
     Таргитай по-прежнему лежал на ложе.  У  ног  сидел  молодой  волхв  и
нараспев читал длинный свиток  папируса.  Старый  волхв  рылся  в  комоде,
Николай заметил там целые рулоны папируса.
     - Бью челом, - сказал Николай, стараясь придать  голосу  мужественные
нотки. - Долго я думал, отец, советовался с мудрыми... Мужество  иной  раз
не в том, чтобы схватиться за меч, а как раз  в  том,  чтобы  вложить  уже
вынутый меч в ножны и поговорить спокойно...  Кроткая  Апия  накормит  наш
народ сама, накормит досыта. Отпадет нужда в грабительских походах!
     Таргитай взглянул внимательно, сказал колеблющимся тоном:
     - Но воинская слава, наши славные боевые традиции... Наш воинственный
дух? Наше бесстрашие?
     - Отец, мы же знаем, как это делается. Если другого выхода  нет,  как
только воевать, то велим бардам  поэтизировать  бои,  сражения,  набеги...
Чтобы честным людям заморочить голову, чтобы им было не так  противно.  Но
нужна ли эта блатная романтика, если можно вообще отказаться  от  походов?
Голод  навсегда  исчезнет  из  Скифии,  если   народ   начнет   заниматься
земледелием!
     - Ты уже предпринял кое-какие шаги?
     - Нет, сперва решил посоветоваться с тобой.
     - Понятно, перекладываешь бремя решения на мои плечи. Эх, Коло, ты же
видишь, какие это теперь плечи...
     - Второй законопроект, - сказал Николай поспешно,  заливаясь  краской
стыда, - должен одной стрелой подшибить двух зайцев...
     Юный волхв поспешно лапнул себя между  лопаток,  отыскивая  стрелу  в
невидимом колчане, а старый волхв сказал осуждающе:
     - Низзя сейчас зайцев бить... Линяют. Деток выводят.
     - Других зайцев, - пояснил Николай. - Удалим из царства никчемный люд
и... заработаем на этом! Что делать  с  теми,  кто  только  пьет,  буянит,
работать не желает?
     Таргитай чуть приподнялся на локте, не  сводя  с  Николая  глаз.  Тот
продолжал, стараясь говорить напористо:
     - Данайцы прислали временных поверенных,  просят  помощи...  Понятно,
что гнилой Юг привык чужими руками жар загребать, но и мы не лыком шиты!..
Данайцы себя жалеют, в армию не рвутся, хотят наших  парней  впереди  себя
поставить. Что ж, пойдем навстречу. Пусть  только  жалование  заплатят  за
полгода вперед: Югу доверяй, но проверяй, а мы выставим целую армию.  Если
собрать всех алкоголиков на Руси... то бишь в Скифии, как раз  на  хорошую
армию наберется. Если же поскрести по сусекам,  то  и  на  другую  хватит.
Словом,  свой  край  почистим  и  Югу  подмогнем!  Это   и   есть   пример
взаимовыгодного международного сотрудничества. Вояки у нас хорошие, каждый
день друг другу морды бьют, за мечи хватаются! Пропадают без дела люди.
     Таргитай долго молчал Николай перевел взгляд на волхвов, уловил в  их
глазах осуждение.
     - Сын мой, - сказал Таргитай со вздохом.  -  Некрасиво  ты  говоришь,
неблагородно. Цинично, даже.
     - А как поступить правильно? - возразил Николай. - Это же политика. А
она всегда грязная..
     - Ты предложил некрасивый  путь...  но  что  делать,  если  он  самый
прямой...
     - Я не Арпо и не Липо, - сказал Николай обидчиво. - Они заняты чистым
делом, а мне выпало быть разгребателем грязи! Но кому-то надо  разгребать,
а то утонем, уже сидим по уши... Правда, нам не привыкать, но все же лучше
бы не надо.
     - Не надо, - вздохнул Таргитай. -  Иди,  сын  мой...  Даю  тебе  свое
соизволение.
     Николай поклонился и, отступая, перехватил взгляды всех  троих.  Они,
признавая необходимость таких профессий в обществе, как золотари,  палачи,
политики, все же вроде бы  отстранились  от  него,  разгребателя,  который
очень уж рационально, без "прикрытия"  и  всякой  романтики  и  поэтизации
взялся за дело...
     Все мы теоретики, подумал Николай  зло.  Точно  знаем,  как  вылечить
любую болезнь, как укрепить мир во всем мире, как выиграть войну, жениться
ли соседу, стоит ли развивать науку или уйти в искусство... Вот только  не
любим и не умеем принимать решений.
     На княжеском дворе у ворот его встретил встревоженный Радар.
     - Царевич! Будь настороже, опять крутятся эти...
     - Работники ножа и топора?
     - Они. Правда, не  все  то  повара,  что  с  длинными  ножами  ходят.
Застукали, когда вылезали из  окон  твоей  горницы.  Боги  увели  тебя  на
прогулку вовремя, зря подушку и перину  ножами  истыкали.  Теперь  там  от
перьев не продохнуть! Распорядись, чтобы бабы вымели... А пух  пущай  себе
заберут, чтобы добро не пропадало.
     - Схватили?
     Радар замялся, ответил неохотно:
     - Не успели. Их вела та  зеленоглазая  змея.  Может  быть,  она  тоже
обучена чародейству?
     Они пошли в терем. Николай заинтересовался:
     - Радар, объясни мне... С Чугайстыром все понятно. А что надо Моряне?
Если не хотела идти за меня, что даже  решилась  зарезать,  то  теперь  же
совсем свободная женщина! Что ей надо?
     Радар сказал решительно:
     - Если покопаться в душе дракона, изволь,  пособлю.  А  что  задумала
женщина - кто поймет? В ее душе - вечный Мрак.
     - Боюсь, ты прав. Ладно, оставим это пока. Слушай, Радар. Ты ни  разу
не сослался ни на Дану, ни  на  Апию...  Все  "боги",  "боги"...  На  чьей
стороне ты?
     Радар замялся, поднял на Николая честные глаза:
     - Скажу по правде... Я  на  твоей  стороне.  Ты  радеешь  за  великую
Скифию, пусть славится вовеки, а какие боги правят - так ли важно? Я воин,
а не волхв. Эти религиозные распри как-то не по мне.  Да  и  вообще  армия
должна быть в стороне от политики и даже от религии.
     - Гм, правильно. Религия  -  опиум  народа.  Напомни,  какие  силы  у
адептов реформы. За Даной, понятно, вся несокрушимая мощь кочевников, плюс
освященные веками традиции...
     Радар подошел к двери, прислушался. Запер накрепко, отвел Николая  от
окон и сказал вполголоса:
     - За Чугайстыря  те,  кто  сменил  седло  на  завалинку.  Боевой  дух
утрачивается, зато земледельцы не  голодают...  Чугайстырь  высчитал,  что
во-о-он то поле прокормит охотой лишь одну семью, скотоводством  -  десять
семей, а огородами - тыщщу! Можно жить  близко  друг  от  друга,  вечерами
ходить в гости, строить города... За  последнее  его  чуть  не  разорвали.
Города ведь источники разврата! На гнилом Юге понастроили городов,  мы  их
быстренько выжгли в первый же налет как клоповьи гнезда!
     - Соотношение сил?
     - За Тещщей и большинство, и сила...  Почти  все  волхвы  поклоняются
Дане. Чародейники, оборотни! Только укажи на  Чугайстыря,  враз  сомнут!..
Пока не трогают, ибо кормятся с их огородов,  посмеиваются,  за  серьезных
противников не считают.
     - Если мы с тобой встанем на сторону Чугайстыря, сомнут?
     - Сомнут, - подтвердил Радар угрюмо. - Ты царевич, а против боги!
     - Понятно. Кто еще?
     - Ушкуйники. Застоялись, дурная сила выхода требует. Давно в  походах
не были, пообносились, награбленное  пропили.  Пьянствуют  да  мирный  люд
грабят. Я ими уже все тюрьмы набил! А чуть отвернусь, дружки берут  тюрьму
приступом, освобождают... К счастью, в Малой Азии какая-то заваруха  из-за
бабы началась. Ты вроде надумал их  туда  отправить?  Доброе  дело,  а  то
вот-вот нас разорвут.
     - Ого! Кто еще?
     Радар задумался, сказал неторопливо:
     - Дозволь кликнуть подручного. Верный человек! Богам не кланяются, но
чую, реформу примет с радостью. Он хоть и  не  ведун,  но  у  меня  ведает
сыском. Разведает все... Разведун!
     - Разведчик, понятно.
     - Да  хоть  как  назови...  Еще  опасен  воевода  Болеслав.  Таргитай
прихварывал, Болеслав правил. Ты все в походах и походах!
     - И Болеслав нас сомнет?
     - С великой радостью.
     В дверь негромко стукнули.  Радар  рявкнул,  через  порог  переступил
высокий стройный юноша. Такой пижон, сразу  понял  Николай,  волчью  шкуру
носить не станет. Одет щегольски, кожаная куртка сшита изящно и  подогнана
по фигуре. Штаны из кожи плотно  обтягивают  мускулистые  икры.  На  ногах
легкая прочная обувь. Пояс - произведение искусства. Кинжал  болтается  на
красивой цепочке.
     - Аварис, - представил его Радар. - Мой подручный  по  особым  делам.
Малый хват: из-под стоячего подошвы выпорет. Его и в ложке не поймаешь,  и
в ступе не влупишь! И рыбы наловит, и ног не замочит... Аварис,  перечисли
вождей, что стоят за Дану?
     - Всех? - спросил Аварис.
     - Ну, не всех, эта песня затянется до утра. Самых крупных!
     Аварис оглянулся  на  окна  и,  подойдя  к  мужчинам  поближе,  начал
перечислять негромким голосом:
     - Радегас - вождь объединения бойков, Ругевит - глава  союза  лемков,
Див - глава союза племени тиверцев, Позвид - владыка  тирагетов.  Зничь  -
вождь объединения масагетов, Прове - князь аорсов, Кродо  -  глаза  племен
ахтырцев, Карна - светлейший князь антов...
     - Понятно, - прервал Николай. - А на кого могут опереться апийщики?
     - Только на три племени. Невры, склоты и урюпинцы. Но вокруг нас силы
во сто крат сильнее... Из этих трех племен самое мощное - урюпинцы. Правит
там удельный князь Сокил. Поговаривают, что он тайный южник...
     - М-да, - сказал Радар задумчиво. - Что совой  о  пень,  что  пнем  о
сову, а все сове как-то не по себе... И выбирать не из кого!  С  черным  в
лес не ходи, рыжему пальца в рот не клади, лысому не верь, с  курчавым  не
ссорься...
     Аварис и Радар смотрели на Николая  ожидающе.  Тот  тряхнул  головой,
сказал решительно:
     - Срочно собирайте вождей, которые за Апию. Соберите  военачальников,
которые к религии относятся с прохладцей. Ясно?.. Но созовите тайно, чтобы
ни одна собака не пронюхала!
     - Собаки не проведают,  -  ответил  Радар  уныло,  -  кроме  одной...
прости, Великий Прабог!.. все равно проведает. От Тещщи ничто на свете  не
укроется.
     Они  с  Аварисом  поспешно  удалились.  Аварис  еще  успел   щелкнуть
каблуками  и  сказать  значительно:  "Будет  выполнено,  царь",   что   не
ускользнуло от Николая. Назвал царем, нюхом  чует  переворот,  в  котором,
если подсуетиться, можно скакнуть на пару ступенек выше.


     К  вечеру  в  терем  стали  стягиваться  добротно  одетые  и   хорошо
вооруженные  люди.  Вожди  племен,  походные   князья,   воеводы,   волхвы
запрещенного культа Апии... Вместе  с  Чугайстырем  явились  трое  молодых
волхвов, каждый поперек себя шире,  быка  свалит  запросто.  Белые  хитоны
трещали на их могучих плечах.
     Гридни внесли запасенные широкие лавки. Едва все  расселись,  Николай
поднял руку, призывая к тишине, провозгласил:
     - Доблестные скифы!.. Велик и могуч наш  избранный  народ.  Мощь  его
испытали многие народы, одно их перечисление задержало бы нас до ночи.  Но
это лишь цветочки, ягодки впереди! То были ребячьи шалости. Сейчас же  наш
богонравный народ подрос, возмужал... Драться с соседями и одевать им ярмо
на шею - пустяки! Это мы могли раньше Сейчас  назрел  новый  взлет  нашего
несравненного народа. Каковы признаки взлета? Часть скифов уже  перешла  к
более прогрессивному методу хозяйствования - земледелию...
     Он озабоченно наблюдал, что трое молодых  волхвов,  отводя  глаза,  с
первой же минуты протискиваются вперед. Радар же ничего не видит, дремлет.
Правда, Аварис вроде спохватился, шепнул сидящему рядом крепкому молодцу с
невыразительным лицом. Тот бесшумно испарился, но эти трое уже  близко,  а
из их хитонов высовываются лезвия мечей!
     - К земледелию, - повторил он тревожно. -  Это  позволило  в  немалой
степени решить  продовольственную  программу.  Виданное  ли  дело:  раньше
отдавали быка за краюху  хлеба!  Сейчас  все  больше  сознательных  скифов
начинает заниматься земледелием...
     Радар довольно кивал. Николай говорил громко, уверенно, и Радар кивал
все чаще, пока не усыпил себя  монотонными  движениями  и  не  свалился  с
лавки. Грохнуло так, будто рухнуло огромное дерево, однако никто и  бровью
не повел. Собрались не простодушные дети степей - в горнице присутствовала
знать.
     А трое волхвов под шумок  уже  продвинулись  в  первый  ряд.  Николай
поспешил взять быка за рога:
     - Но наступило несоответствие между древнейшим культом  скотоводов  и
требованиями,  так  сказать,  нового  народа  хлебопашцев...   Это   чисто
экономическое столкновение приняло форму религиозной войны! История  учит,
что реформы культа неизбежны. Я помалкиваю о будущем всех религий, пока же
со всей ответственностью заявляю: культ  богини  Даны  не  что  иное,  как
суеверие и мракобесие, а подлинно верным и научно обоснованным учением  на
данный момент является только культ богини Апии!
     Последние слова он почти прокричал, глядя в лица молодых волхвов, что
уже запустили могучие ручищи  под  хитоны.  Среди  собравшихся  прокатился
ропот удивления. Трое волхвов замерли в нерешительности, распахнули рты. У
одного с треском лопнул хитон, а дыру выглянуло отточенное лезвие  шириной
с лопату. Другой оглянулся на Чугайстыря за новыми  инструкциями.  На  нем
загремело столько железа, словно развернулся башенный кран. Чугайстырь  не
пошевелился: из окон в него целились лучники,  а  от  стены  с  неприятной
улыбкой смотрел Аварис.
     Николай с облегчением перевел дух. Молодые волхвы попятились.  Аварис
погрозил Чугайстырю  пальцем,  тот  с  независимым  видом  пожал  плечами.
Лучники опустили луки.
     Николай прокричал с подъемом:
     - Прогресс согласных ведет, несогласных тащит!
     Радар звучно всхрапнул, поднялся, очумело поводя головой. Ему  кто-то
растолковывал:
     - Коло гутарит, что  поведет  как  бычков  на  веревочке.  А  кто  не
согласен, то чик - и готово! В жертву потащат.
     Радар гаркнул:
     - Слава Апии!
     По горнице прокатилось:
     - Слава!
     - Апии слава!
     - Долой Дану!
     Николай твердо вмешался:
     -  Я  слышу  безответственные  выкрики,  на  которые  рекомендую   не
реагировать.  Дана  у  нас  заслуженная  богиня,   много   сделавшая   для
процветания страны! Когда-то  и  она  была  революционной  богиней,  когда
ниспровергла устаревший  культ  Велеса...  Я  предлагаю  отпустить  ее  на
заслуженный отдых. Здесь суровый гиперборейский климат, а в теплой  Элладе
наша Дана хорошо отдохнет, поправится, займется на досуге  рыбной  ловлей,
охотой. По надежным данным, полученным из весьма  достоверных  источников,
могу заверить, что Дана и на заслуженном отдыхе займет  подобающее  место.
Сейчас она тяжела, на сносях, а  на  новом  месте  родит  близнецов:  двух
сильнейших богов Эллады! Их назовут  Аполлоном  и  Артемидой,  а  Аполлон,
помня о родстве, будет каждый год сюда прилетать на белых лебедях  на  всю
зиму!
     Кто-то спросил глупо:
     - А если Дана не захочет уйти?
     Николай с сожалением посмотрел на спрашивающего,  словно  удивившись:
как он может быть заслуженным воеводой, даже князем? Ответил уклончиво:
     - Разрабатывается операция по внедрению в Элладу. Вчера  часть  наших
войск, набранных по принципу добровольности, отправились к союзным  грекам
штурмовать проклятую Трою, что угрожает нашим  хлебным  путям.  Другая  же
часть добровольцев отправится  сегодня  после  обеда  защищать  Иллион,  с
которым мы связаны  договором.  Это  дело  житейское,  прошу  на  этом  не
заострять внимание.  Разрешение,  в  принципе,  получено...  В  результате
десятилетней войны Троя будет разрушена, наш  хлеб  пойдет  в  Элладу  без
пошлин. К тому же мы одним махом избавимся от бесполезного люда:  там  они
все перебьют друг друга.
     Собравшиеся морщились, и Николай поспешил дальше:
     - Самое главное,  что  сын  предводителя  того  злосчастного  похода,
который принесет пользу только нам, вынужден будет приехать с  заданием  к
нам в Скифию. Наши люди подстроят, что он выкрадет Дану прямо из алтаря  и
с великими трудностями доставит в Элладу! Это будет расценено как  великий
подвиг... О деталях говорить пока еще рано, но могу доложить, что над этим
вариантом работает надежная группа.
     Кто-то спросил:
     - А нельзя ли попросту отдать ее в эту... Элладу?
     - Нельзя, - живо ответил Николай. - Кто же возьмет просто так? Надо с
великими трудностями! Все  мы  немножко  лошади,  а  греки  тоже  немножко
скифы... словом, мы таким образом и  Дану  пристроим  без  ущерба  для  ее
авторитета, и кроткой Апии поможем занять подобающее  ей  место.  Помните,
талантам нужно помогать - бездарности пробьются сами!
     Он оглядел молчащих советников.  Смотрели  озадаченно,  многие  вожди
взирали с подозрением. Дескать, кто много говорит, тот либо  много  знает,
либо много брешет.
     - Велишь объявить народу? - спросил Радар.
     - Я сам, - ответил Николай. - Завтра собери боевые дружины.  Армия  -
элемент устойчивый, пусть узнают сперва они. А потом... пан или пропал!


     Рано утром он в сопровождении Радара  вышел  из  терема.  С  высокого
крыльца увидел бескрайнее человеческое море  и  содрогнулся.  Вся  зеленая
степь до самого горизонта изменила цвет. Всюду плотно  бок  о  бок  стояли
конные скифы!
     Блестело оружие, сверкали бляхи, разбрасывая зайчиков, кони  негромко
ржали. Стоял грозный гул, словно тяжелые океанские волны  накатывались  на
берег.
     Радар спросил:
     - Выедешь на коне, царевич... э... царь?
     - М-м-м... Не стоит. Я лучше речь толкну с ворот. Они выше коня.
     Неуклюже взбираясь на ворота - спасибо, Аварис помог! -  он  подумал,
что в этом своя символика. Домашние ворота. Мой дом, моя крепость.
     Когда взглянул на множество народа, ощутил оторопь.  В  первой  сотне
рядов еще различал лица, видел устремленные на  него  глаза.  Дальше  лица
сливались, только крохотные холмики кожаных шлемов да блеск конной  сбруи,
а еще дальше - серая масса и крохотные искорки-зайчики.
     Он чувствовал давление сотен тысяч взглядов.  Даже  откинулся  назад,
чуть не слетев с ворот, но  совладал,  поднял  дрожащую  руку.  Гул  начал
смолкать.
     - Доблестные скифы!  -  заговорил  он  медленно  и  отчетливо,  давая
возможность передавать его слова в задние ряды. - Я  обращаюсь  к  героям,
покрывшим себя бессмертной славой на полях великих битв! Я обращаюсь также
к молодежи, которой еще предстоит доказывать право называться скифами...
     В передних рядах поднялся на коне щеголеватый скиф, в котором Николай
узнал Авариса, крикнул звонко:
     - Слава царю Коло!
     В рядах ударили мечами о щиты, крикнули вразнобой. От страшного  рева
Николай едва не слетел с ворот. Кони под скифами флегматично обнюхивались,
пытались щипать траву.
     - Доблестные скифы, - проговорил Николай, холодея от страха.  -  Этой
ночью мне было знамение богов. Пронесся  на  огненном  коне  Прабог,  и  я
услышал его громовой голос: "Воздайте  почести  Дане,  но  отныне  главной
богиней будет Апия!" Я оцепенел, но тут к моим ногам упали с неба  плуг  и
ярмо, а также чаша и топор...
     Он остановился, ожидая пока  волны  перестанут  катиться  в  глубину,
чтобы и там узнали о его видении. Передний ряд скифов под давлением задних
рядов уже оказался под самыми воротами. Кони  храпели,  терлись  боками  о
дубовые доски. Забор начал поскрипывать.
     - Где эти вещи? - крикнули из толпы.
     - У меня в тереме, - ответил Николай. - Трогать небесные  вещи  могут
только посвященные. Когда они лежали у моих ног, полыхая  небесным  огнем,
то я, будучи младшим, кликнул старших братьев...
     - Верно учинил! - послышался одобрительный возглас, и  Николай  опять
узнал Авариса.
     - Первым хотел взять дары Прабога мой брат Арпо, но сильно ожег руки.
Затем попробовал их взять  Липо,  но  небесный  жар  спалил  коже  на  его
ладонях. Мне же дар творца дался сразу...  Братья,  увидев  это,  признали
меня верховным царем Скифии, а наш богоравный Таргитай-Сварог  дал  на  то
свое соизволение!... Я же повелеваю, чтобы царские приставки "ксай" отныне
добавлялись к именам моих братьев!
     Вдруг вдали показался темный смерч. Он приближался с каждой секундой,
вырастал. Тонкий конец столба с бешенной скоростью перемещался по земле, а
вверху расширялся чудовищной воронкой.  Уже  видно  было  как  носятся  по
кругу, не  в  силах  упасть  на  землю,  щепки,  камни,  мелкие  животные,
несколько несчастных диких уток.
     Аварис коротко взглянул ни Николая, тут же в его руках появился  лук.
Страшно свистнула стрела... Николай не спускал глаз с разведчика.  Если  в
уток, то почему взял так высоко?
     Смерч разом распался,  обдав  толпу  мельчайшими  брызгами  воды.  На
Радара шлепнулись две ошалевшие лягушки: смерч по дороге вобрал болотце...
     Перед оторопевшим Николаем оказалась разгневанная Тещща! Бледная  как
смерть, она была в черном как ночь одеянии. Левой пятерней зажимала локоть
правой руки, в котором торчала длинная стрела.
     - Святотатство! - вскричала она.
     Аварис всплеснул руками, воскликнул испуганно:
     - Матушка, да разве я позволил бы!.. Я  ж  в  утку  целил,  глянь  на
оперение...
     По толпе прокатился говор:
     - Верно, с синим оперением...
     - Стрела для охоты!
     - С красным у Авариса вон торчат в колчане.
     - Обмишулился хлопец...
     Тещща продолжала зажимать рану.  Кровь  струилась  между  пальцами  и
капала на землю. К ведунье подбежало несколько пожилых  воинов,  наперебой
стали рвать на  себе  рубахи.  Один  сломал  стрелу,  что  пробила  локоть
насквозь, другой умело перетягивал лентами локоть старухи.
     - Скифы!.. - закричала Тещща страшно. - Под  угрозой  традиции!..  Не
дайте ложным идолам увести себя с победного пути!!! Мне ли напоминать вам,
что наш исторический путь, начертанный  богами,  это  наш  исконный  путь,
неповторимый! Мы ничего не возьмем у южников, ибо только  мы  -  избранный
богами народ! Все прочие - гниль. Они строят города - источники разврата и
болезней, где рушится сама порода людей. Наш путь - верность традициям.  В
чем источник непобедимости скифов? В том,  что  у  нас  нет  городов,  нет
засеянных полей, нет ничего такого, за что мы держались  бы!..  Вспомните,
как гибли те наши братья, что настроили самых красивых  городов  на  самом
лучшем на свете острове в середине  самого  лучшего  моря!..  А  мы,  едва
услышали о приближении Подземного Красного Зверя, тут же вскочили на коней
и помчались на корабли!
     Она люто скрипнула зубами, продолжая зажимать рану. Лицо ее посерело.
Аварис сокрушенно покачивал головой, и не понять по его виду: жалеет ли  о
том, что попал в Верховную Ведунью, или же о том, что  попал  недостаточно
метко.
     Николай опомнился, тоже закричал, срывая голос:
     -  Скифы!..  Мир  меняется.  Чтобы  оставаться  непобедимыми,   нужно
меняться вместе с ним! А еще лучше - чуть раньше! Опережая других!  Только
тогда сохраним первенство! Только тогда сохранимся...
     Он видел,  что  по  лицам  заскользило  облачко  недоверия.  Выступил
скверно: в 20-м веке ораторы - дело темное и рисковое, проще  бы  остаться
на конях в прямом и фигуральном смыслах...
     - Мы должны перейти к земледелию, - кричал Николай сорванным голосом,
- только это сохранит нас!.. Кочевые орды начисто  сгинут  с  лица  земли,
несмотря на то, что одной удастся победить нас на долгие двести  с  лишним
лет... Но они исчезнут без следа, а мы  с  вами  останемся  пахать  землю,
строить корабли, возводить храмы, запускать монгольфьеры и "Восток"и...
     Прямо перед ним сидел на коне мелкокостный скиф. Он скреб в  затылке,
сдвинув  скуфью  на  лоб.  Встретившись  глазами  с  Николаем,  сказал   в
нерешительности:
     - Надо бы погодить...  Новое,  оно  завсегда  кусачее...  Как  бы  не
обмишулиться...
     И всюду, куда Николай бросал взгляд, сидел на коне  этот  приземистый
мужичонка, мялся, отводил глаза, потом начал пятиться в задние ряды. А так
как в задних рядах стоял тоже он, то огромное пространство  начало  быстро
пустеть.
     Николай кое-как слез с ворот, попал в руки Радара и Авариса.
     - Хорошо сказал, - одобрил Радар.
     - А где Чугайстырь? - спросил Николай нервно. - За его дело бьемся, а
он где-то прячется?
     - Чугайстырь не умеет говорить... Но ты не боись, он свое  слово  еще
скажет. По-своему, по-чугайстырски.
     - Заколдует их?
     - Окстись, царь! Это же запрещено Ведами! За использование колдовства
в личных целях, знаешь, что бывает?
     Николай взбежал на крыльцо, крикнул Радару, дрожа от возбуждения:
     - Будут спрашивать, я удалился для государственных дел.
     В горнице проверил запоры, бросился на лежанку, стараясь успокоиться.
Итак, переворот совершен. Когда они с этим Колоксаем снова обменяются, для
того будет приятный сюрприз... А как насчет ведьмы?  Пора  уже  убираться.
Чугайстырь даже не догадывается о подмене. Видно,  перемещение  по  эпохам
под силу только ведунам высшего ранга... А  Чугайстырь  уже  не  достигнет
полной  мощи:  к  винцу  охоч,  отдыхать  любит   -   слишком   близок   к
современности....
     Он все еще терзался сомнениями, как вдруг, сметая запоры,  в  горницу
вбежали Радар с Аварисом.
     - Пресветлый царь!.. Позвид и Мардух увели своих людей!
     - Простая откочевка?
     - Оставили стрелы с красным оперением. Это  война!  Колоксай,  нам  с
ними не совладать. У каждого воинов, как песка в океане.
     Николай подбежал к окну  Даже  во  дворе  стало  просторнее,  исчезли
праздношатающиеся, бряцающие оружием гуляки.
     - Зх... ничто без мук не рождается.
     - Не хотелось бы стать великомучениками, хоть это и в чести!
     - Да, - согласился Николай, - лучше быть  живыми  грешниками.  Всегда
остается шанс покаяться, стать святым... Говоришь, за нас только  невры  и
склоты?
     - И урюпинцы, - напомнил Радар.  -  Правда,  это  такие  соратники...
Говорят, умный спорит с собой, а урюпинец с друзьями: урюпинца  по  голове
били, а он: где это стучат? Дай урюпинцу волю, сам беду найдет...
     Аварис прервал досадливо:
     - Все они - огородники, халупники. А воинов у нас почти нет.
     Николай обвел их отчаянными глазами:
     - Помощи ждать неоткуда?
     Радар наморщил лоб, сказал с неуверенностью в голосе:
     - М-да, туговато... В лесу медведь, дома мачеха. Поневоле  захохочешь
по-волчьи... Впрочем, есть еще вояки. Правда, одноглазые. Хотя, нам же  их
не женить?
     Аварис скептически поморщился, а Николай спросил с надеждой:
     - Кто это?
     - Аримаспы. Одноглазое войско, как его назвал еще тот заезжий  рапсод
из Эллады, как его... имя такое чудное... Ага, Аристей!
     - Аристей Проконийский? - ахнул  Николай.  -  Который  написал  поэму
"Аримаспея"? Учитель Гомера?
     - Не знаю, чей он там учитель,  но  за  битвой  аримаспов  с  грифами
наблюдал все лето. Вдохновлялся! Детвора ему есть носила, а он все  больше
по девкам... Говоришь, написал все же поэму? А мы думали, брешет. Больно к
меду нашему пристрастился да за молодыми девками ухлестывал...
     - Он написал гениальную поэму, -  заторопился  Николай.  -  О  вечной
битве за золото аримаспов с грифами!  Аримаспы,  сыны  Арея,  а  по-нашему
кривичи, ибо закрывают один глаз при стрельбе из лука...  Ученик  Аристея,
Гомер, перенес их в свои поэмы и  назвал  циклопами...  Так  мы  попробуем
склонить их на нашу сторону?
     - Попытка не пытка, а спрос не  допрос.  За  спрос  не  бьют  в  нос.
Деваться нам все одно некуда, искать подмогу надо.
     Он высунулся  из  окна,  оглушительно  свистнул.  Послышался  конский
топот. Аварис сказал вдогонку:
     - Езжайте, а я тут попытаюсь... Честно говоря, в вашу затею не верю.
     У крыльца их уже ждали оседланные кони. Николай,  который  никогда  и
близко не подходил к лошади, сумел все же  взобраться  на  конскую  спину,
Радар посматривал с удивлением, но умный скифский  конь  знал  свое  дело:
вихрем вынес всадника за ворота..
     Он не помнил, сколько минут, часов или недель продолжалась  неистовая
скачка. Они неслись через темный лес, миновали степь, снова дремучий  лес,
пронеслись  по  горному  перевалу,  и  вот  уже  навстречу  мчится  ровная
безжизненная равнина, где клубится сухая пыль, где нет зелени...
     По всему огромному полю огромные, закованные в железо  воины  яростно
сражались с  грифами:  странными  зверями,  в  которых  природа  соединила
мускулистое тело, укрытое чешуйками рогового панциря, с могучими крыльями,
однако оставила и четыре могучие львиные лапы...
     Аримаспы неутомимо рубили  мечами,  наступали,  прикрывались  щитами,
некоторые герои прорывались далеко вперед  в  хищную  стаю,  и  там,  став
спиной друг к другу, яростно и азартно отражали бешенные атаки.
     Николай придержал коня. Радар с  загоревшимися  глазами  наблюдал  за
боем, вдруг азартно закричал:
     - Эй, вас же обходят!.. Эх, от  непорядка  и  сильная  рать  гинет...
Ломайте, ломайте им рога!
     Рогов не было ни у аримаспов, ни у грифов, так что Николай не  понял,
за кого болеет Радар. А тот  уселся  в  седле  как  на  трибуне  стадиона,
возбужденно комментировал:
     - Ого удар!.. С дурной рожи и нос долой... Ха-ха,  выше  лба  ухи  не
растут, а рога -  еще  как!..  Во-во,  одно  дело  олень,  другое  дело  -
рогатый... Так его, так! Смирного пса и петух бьет!..  Бей,  урюпинцев  на
сто лет припасено!..  Что  медлишь?  Лося  бьют  в  осень,  а  урюпинца  -
всегда!..
     Вдали запела боевая труба. Конь  под  Николаем  дернулся  в  схватку.
Николай с трудом отвернул его в сторону. Конь покосился на  него  огненным
глазом, разочарованно вздохнул.  Николай  прочел  по  выражению  лошадиной
морды, что он думает о таком всаднике, покраснел и сказал, оправдываясь:
     - Незачем керосина подливать... Мы ж не знаем, за  что  они  дерутся,
кто имеет больше прав на золото.
     Радар услышал, хмыкнул:
     - Какая тебе нужна правда? То люди, а то какие-то крылатые жабы.
     - Я не расист. Надо быть справедливым ко всем.
     - Ну тогда подеремся за грифов? - предложил Радар, не задумываясь.  -
Они тоже молодцы, вон как бьются!.. Ну  хоть  самую  малость.  Всего  пару
молодецких ударов...
     - Воевода, князь... Какой же ты ребенок!  Подраться,  пару  ударов...
Разве за этим приехали? Давай думать, как бы склонить на свою сторону.
     - Аримаспов или грифов?
     - Какая разница? Лучше бы и тех, и других.
     Радар пустил коня вскачь. Неподалеку сражались двое рослых  аримаспов
с тремя могучими грифами. Гремело железо, в стороны  разлетались  костяные
пластинки, но падали на землю и разбитые щиты, обломки оружия... Радар  на
ходу крикнул, один из аримаспов  неохотно  вышел  из  схватки,  подошел  с
Радаром к Николаю.
     Дышал он тяжело, воздух с хрипами вырывался из его широкой груди.  На
Николая смотрело суровое  лицо  немолодого  человека.  Железный  шлем  был
надвинут по самые брови, единственный глаз блестел как слюда.
     - Это один из племенных вождей, - пояснил Радар торопливо.  -  А  это
царевич Коло... то бишь, Колоксай. Мы прибыли из дружественной Скифии...
     - Если она дружественная, - перебил племенной вождь, - то  почему  не
вышлет военную помощь? Мы бы стерли с лица земли этих гнусных чудовищ...
     - Мы не так понимаем помощь, - ответил Николай мирно. - Мы  могли  бы
выступить арбитрами,  посредниками...  Все-таки  худой  мир  лучше  доброй
ссоры.
     Единственный глаз вождя яростно сверкнул:
     - Нет!!! Добрая драка всегда лучше худого мира. Мы рождены для  битв.
Мы аримаспы, дети неистового Арея! И мы это докажем, когда  уничтожим  эту
помесь жаб, сычей и крыс!
     - Все понятно, - вздохнул Николай. -  Простите,  что  отвлек  вас  от
такого привычного и необходимейшего дела. Разрешите откланяться.
     Племенной вождь, успев отдохнуть, поспешил к месту  схватки.  Николай
видел, как он ворвался в самую гущу противника, меч заблестел как  молния.
И снова жестокая улыбка заиграла на мужественном лице воина...
     Николай тронул поводья, но конь заворожено  наблюдал  за  схваткой  и
делал вид, что не заметил команды.  Его  мускулы  подрагивали,  словно  он
повторял прыжки сражающихся на поле воинов.
     Рванув поводья, Николай заставил коня повернуть обратно.  Рядом  ехал
Радар, его конь тоже с сожалением оглядывался на поле схватки.
     - Даже кони с ума посходили, - сказал Николай сердито. - Романтика!..
Воинская доблесть!.. Пасть за честь оружия!.. Не посрамим!.. Ладно,  коням
простительно, они меньшие братья, сами еще не шурупают. А это ж люди!
     - Может, одним глазом плохо видно? - предположил Радар.
     - Ты с двумя и то... - уличил его Николай.  -  Сколько  они  так  уже
дерутся?
     Радар пошевелил губами, посчитал в уме, сказал осторожно:
     - Да не меньше, чем полвороны... Хотя  вру,  с  ворону  будет!  Когда
Горакл проходил по этим краям, уже тогда дрались. Тогда сражение шло и  по
всем окрестным полям.
     - Люди и грифы гибнут за металл, - вздохнул Николай.  -  Конечно,  за
тысячи лет истребительной войны популяция уменьшилась здорово...  Если  не
помирятся, то вовсе истребят друг друга.
     - Разве такие помирятся?.. Нашим внукам их уже не  зреть.  Только  по
песням, по легендам... А нам с тобой искать других союзников.
     - Где?
     Они вернулись в город. Усталые кони, чуя кормушки, рысцой понеслись к
терему. Когда ехали через двор, вдруг раздался  страшный  звериный  вопль,
чем-то удивительно знакомый.
     Радар с подозрением покосился на Николая:
     - Это не ты?.. Тогда это другой дракон. Доподлинный.
     - Дракон? - не поверил своим ушам Николай.
     - Что удивляешься?.. Может, не дракон, кто-то перекинулся драконом, а
назад не смог. Или не захотел.
     - Н-но... какой дракон? Змей Горыныч?
     - Не-а. Горынычи дикие, а этот натаскан для больших  драк,  потому  и
кличут его драконом. Я этого сам, помню, отлавливал по молодости... Я ведь
из простых, при твоем деде Скифе в ловчих хаживал!
     - Пойдем посмотреть дракона, - сказал воспрянувший Николай.
     - Пойдем, - согласился Радар все тем же безнадежным тоном.
     Он привел Николая на заднюю часть двора. Еще издали  Николай  услышал
зловоние. Возле забора был небольшой котлован,  стены  выложены  валунами.
Николай опасливо подошел к краю, заглянул вниз.
     Дракон лежал на дне. Мордой и размерами отдаленно напоминал носорога,
только сзади туловище утончалось клином и  переходило  в  короткий  мощный
хвост. Голова и вся спина покрыты толстыми костяными пластинами,  довольно
потертыми. Лапы тоже в панцире, как у ящерицы, зато брюхо серо-розовое,  с
редкой как коровы шерстью.
     - Теперь, - сказал рядом Радар, - драконов заводят больше  для  того,
чтобы стравливать друг с другом. Простой люд тешится петушиными боями, кто
побогаче - бычьими, а князья - драконьими...
     - Крыльев нет? - спросил Николай.
     Радар хмыкнул:
     - Крылатых отродясь не видали. С теми еще могли бы надеяться, а зачем
этого держим - ума не приложу.  В  старину,  говорят,  от  драконов  целые
войска разбегались! Либо брешут, либо ходили с палками.
     - Да, - сказал Николай разочарованно, - если не струсить, то  копьями
остановить запросто. А крепкий мужичок подкрадется с топором и...
     - То-то и  оно.  Одна  видимость,  что  у  нас  дракон.  Жрет  много,
проходимость невелика, ночного боя не признает... Зимой вовсе спит. К тому
животное глупое, своих от чужих не отличает.
     Он со злостью швырнул булыжник  в  дракона.  Попал  в  голову,  глухо
бамкнуло, будто ударили в толстый глиняный горшок. Дракон приоткрыл  глаз,
укоризненно вздохнул и опять заснул, на всякий случай накрыв голову лапой.
     - Да, -  признался  Николай  вынужденно.  -  В  современных  условиях
неэффективно. Пора полностью снять с вооружения.
     Разношерстное воинство, наспех  набранное  Аварисом  из  землепашцев,
сгрудилось за воротами. Пародия на скифов-кочевников! Кони привыкли ходить
в плуге и теперь с недоумением поглядывали  на  хозяев,  которые  зачем-то
повзбирались им на спину. Халупники сидели на  своих  одрах  как  мешки  с
тряпками. Вместо копий и мечей - вилы, тяпки, даже  лопаты  и  молотильные
цепы.
     - Цепы - это хорошо, - сказал Николай тяжело.  -  Это  же  удлиненные
нунчаки...
     - Осталась последняя надежда, - обронил Радар глухо. - Сокил!


     Князь Сокил с это время с  сильным  отрядом  был  уже  неподалеку  от
пограничного  городка  данайцев.  Еще  Скиф  или  Агафирс   разрешили   им
поселиться на своей земле, чтобы получать при  обмене  узорчатую  ткань  и
безделушки из золота, столь ценимые при обрядах. Теперь это был  добротный
городок, из предосторожности обнесенный высоченной стеной, поверх  которой
всегда стояли наготове баллисты и бочки с песком.
     Солнце село, сумерки быстро сгущались. Как Сокил  не  противился,  но
младший брат Опанас настоял на ночевке. Город близко, разумнее  подойти  к
нему утром, а то страхополохи шарахнут сдуру из катапульт,  метнут  огонь,
от которого даже земля горит...
     Отряд быстро расположился на ночлег. Коней пустили в середину, далеко
за лагерь вынесли усиленные караулы.
     Сокил долго умащивался у костра. Прежде  чем  лечь,  выбрал  с  земли
щепочки, палочки, даже крупные стебельки.  В  плащ  укутался  так,  что  и
муравей к нему не заберется, к огню лег поближе, чтобы не озябнуть,  когда
выпадет роса...
     Опанас выудил из седельной сумки крохотную греческую амфору,  которую
перед самым  отъездом  тайком  сунула  ему  великая  ведунья  пресвятой  и
непорочной Даны.
     Сокил вытаращил глаза:
     - Опанас... Ты ж такой яростный гонитель всего южного!
     - В виде исключения, - пробормотал Опанас. -  Холодно  что-то...  Или
захворал? Хочешь глоток?
     - Коли не шуткуешь, - ответил Сокил. Он высвободил  руку  из  кокона,
торопливо взял амфору. Рот его расплылся в блаженной улыбке,  едва  ноздри
уловили запах.
     Опанас наблюдал, как старший  брат  сделал  большой  глоток...  Глаза
Сокила полезли на лоб, он замахал на Опанаса обеими руками, стал  отчаянно
шарить пальцами по воздуху. Опанас сунул ему крылышко  рябчика,  но  Сокил
возмущенно швырнул в него этим крылышком.
     - Что с тобой? - спросил Опанас, сдерживая радостное возбуждение.
     Сокил с трудом перевел дух, сказал уважительно:
     - Напиток богов?.. Такое чувство, будто душа от тела отделяется.
     - Да это... гм... из дальнего похода, - ответил Опанас разочарованно.
- Если хочешь,  пей...  а  я  передумал.  Лучше  уж  наш  исконный  кумыс,
национальный напиток русича.
     Опанас  сидел  спиной  к  костру.  Он  привычно  наблюдал  темноту  и
прислушивался. Человек, который подобно Сокилу, смотрит в  огонь,  подобен
слепцу. Если нужно быстро выстрелить, то и  сам  не  сумеет,  и  от  чужой
стрелы не увернется... Дозор - защита слабая. Будучи парубком, он научился
пробираться мимо часовых и ловко метать ножи в противника, умел из темноты
бить  стрелами  на  выбор  в  освещенных  пламенем  разодетых  как  фазаны
данайских стратегов!
     - Да спи уже, - не выдержал он. - Мостишься, как собака на ночь.
     - Я не воин, я князь, - отшутился Сокил беспечно, не  подозревая  как
глубоко уязвили эти слова Опанаса.
     Опанас хмуро косился на брата,  тяжелые  желваки  перекатывались  под
кожей. Могучий, жесткий и свирепый в бою, привык стойко переносить  тяготы
военных походов, любим воинами, знает как управлять страной, но  верховная
княжеская власть по злой судьбе досталась  этому  неженке!  Всего  на  час
раньше проклятая данайка, вторая жена Ариана, произвела на свет ребенка, а
его мать, урожденная княгиня  Урюпинская,  чуть  запоздала...  Теперь  это
разряженное ничтожество по праву  старшинства  унаследовало  после  смерти
отца великокняжескую власть!
     - Князь должен подавать пример, - сказал Опанас сурово. -  А  ты  вон
седло под голову кладешь, неженка!
     - Никто не видит, брат, - отозвался Сокил беспечно.  -  Давай  спать,
брат. Утром войдем в город.
     Он свернулся клубочком, подтянул ноги к подбородку и стал посапывать,
призывая сон. Опанас нахмурился. Доходили смутные слухи, что  мать  Сокила
тайком научила греческому языку и ихней  же  грамоте,  с  той  поры  Сокил
тянется к данайцам, часто посещает их городок. Отряд оставляет у городских
ворот, ворота накрепко запирает, и никто не знает, как он проводит  время.
Поговаривают, что сразу же  переодевается  в  эллинскую  одежду,  приносит
жертвы чужим богам... Так ли?  На  Сокила  похоже.  Его  мать  даже  зовет
Скиллом на элинский манер. Однажды и его посмела назвать Октомасом, так он
ее так турнул...
     Он мрачно покосился на спящего брата. Если правда, то  отступнику  не
жить!
     Сокил дышал ровно  и  глубоко.  Лицо  стало  мягким,  добрым,  как  у
человека, который повидал  многое,  многое  пережил,  но  не  ожесточился,
сохранил доброе и спокойное отношение к людям. Губы его чуть раздвинулись,
блеснула полоска белых зубов.
     Опанас уже отворачивался, когда взгляд зацепился за нечто  блеснувшее
под горлом брата. Осторожно приподнял плащ, всмотрелся. Под грубой вязаной
рубашкой  из  козьей  шерсти  выглядывал  краешек  нательной  рубашки   из
нежнейшего эллинского шелка!
     Он опустил плащ, вернулся к костру. Когда Волосожары начали блекнуть,
за спиной завозилось, закряхтело, будто просыпался дряхлый старик.  Сокил,
зевая и потирая  кулаками  глаза,  выглядывал  из-под  плаща  как  молодой
барсук.
     - Как хорошо быть молодым, - сказал он с волчьим завыванием. - Даже в
степи, у костра спится как нигде...
     - Ну и хорошо, - согласился Опанас, - только ты зубы не  заговаривай.
Иди проверь караулы. Ярослав еще молодой воевода, за  ним  нужен  глаз  да
глаз.
     Сокил, уже сбросил остатки сна, легко вскочил и  скрылся  в  темноте.
Опанас неспешно лег, опершись на локоть, смотрел на светлеющее небо.
     Можно бы ткнуть Сокила мечом под ребро, только  и  делов.  Тогда  он,
Опанас, стал бы удельным князем. Будь он политиком,  так  бы  и  поступил.
Эллины, искушенные в этих делах, смуглокожие египтяне,  с  которыми  скифы
вели спор о древности происхождения, иудеи,  ведшие  отчаянную  борьбу  за
выживание - все они подсказали бы именно этот путь.
     Но он человек, упырь всех возьми! Сокил, которого  он  ненавидит  так
люто,  не  узнает  о  его  победе?  К  тому  же   народ   жалеет   невинно
пострадавших... Самому бы унести ноги!
     А что скажут старейшины, что скажет суд  вождей,  что  скажут  воины,
когда на рассвете укажет им на тайну, скрытую под вязаной  рубашкой?  Есть
ли  более  страшное  преступление,  когда  скиф  меняет   суровую   жизнь,
освященную веками, на изнеженное существование?


     Утром Николай проснулся от конского ржания, грубых голосов за окном и
звона оружия. Во двор въезжала кавалькада пышно одетых всадников.  Впереди
ехал на рослом  коне  суровый  воин  в  одежде  рядового  ратника.  Из-под
железного шлема холодно и недоверчиво блестели круглые как у совы глаза.
     Он завидел Николая на крыльце, медленно поднял руку:
     - Удельный князь Опанас приветствует тебя, Коло!
     Николай ощутил беду. Сердце заныло:
     - А где брат твой, Сокил?
     - Что я - сторож брату своему? - ответил Опанас с  усмешкой.  -  Брат
изволил бросить княжество и удалиться со всей скоростью, на какую способен
его конь, в сторону Данубиса...
     - Почему?
     - Сегодня на восходе солнца совет воинов приговорил его к смерти.  Он
предал наши обычаи, которые боги велели хранить неизменными!
     Николай хмуро смотрел на новоиспеченного князя.  Сокил  провалился...
Власть  захватил  этот  профессиональный  военный,  ярый  сторонник  Даны.
Впереди война...
     Аварис уловил кивок Николая, махнул  гридням.  Во  мгновение  ока  на
Опанаса набросились, стащили с коня, связали.
     - За что? - заорал Опанас возмущенно. Он оглянулся на свиту,  но  там
уже неохотно слезали с коней, не отрывая злобных взглядов от нацеленных  в
них самострелов.
     - За то, - сказал Николай жестко, - что поднял руку на брата. За  то,
что самовольно захватил власть. Это при нашей-то выборной системе! За  то,
что в гордыне уже именовал себя удельным князем,  а  меня,  великого  царя
победоносной Скифии, назвал в угоду враждебным державам просто  по  имени!
Последнее недопустимо по размерам политического недомыслия и  должно  быть
строго наказано по блестяще оправдавшей себя системе: "Бей  своего,  чтобы
чужие боялись!" В сруб!
     Когда арестованного бросили под замок, Николай спешно произвел  смотр
воинству,  что  наспех  собрали  Радар  и  Аварис  из  невров,  склотов  и
урюпинцев. Мешки с тряпками на конях!..
     Мимо лихо  проскакал,  горяча  коня,  Аварис.  Он  был  в  щегольских
доспехах, разряженный:
     - Мы победим, великий Колоксай! Мы победим все равно!
     - Дай боже  нашему  теляти  да  волка  сожрать,  -  буркнул  Николай,
невольно подстраиваясь под образную манеру  Радара.  -  Что-то  не  так...
Ну-ка, еще круг!
     Аварис удивленно проскакал по двору, вернулся:
     - Ну как?
     - Что-то не то... Как мешок!.. Кстати, а где стремена?
     Аварис настороженно осмотрел коня:
     - Потничек на месте, узда в порядке, седло новенькое, амулеты вшил...
Что еще? Ах, да, жертву забыл принести!..  Ладно,  боги  подождут,  они  ж
бессмертные.
     Николай счастливо рассмеялся:
     - Значит, про стремена  еще  не  слыхали?..  Правильно,  их  же  царь
Колоксай придумал!
     - Да что это?
     - Стремена - это... с тремя один справишься! Это...  стремительность.
Стремление. Это - победа!
     Тут же по  указаниям  молодого  царя  могучие  ковали  начали  делать
невиданные подпорки для ступней. Первый  образец  был  готов  за  четверть
часа. Радар сам испытал его, сделав несколько кругов по двору,  неуверенно
приподнимаясь на стременах, взмахивая руками, будто швырял копье или рубил
мечом.
     Когда остановил коня, глаза княза-воеводы горели:
     - Великий царь!.. Ты, оказывается, великий чародей!  Я  стал  впятеро
сильнее!
     - Еще бы... Попробуй драться  стоя  с  тем,  кто  сидит.  К  тому  со
стременами мы увеличим дальность конных переходов в пять раз!
     Весь день горели уголья в  кузницах.  Воины  раздували  меха,  другие
неумело лупили громадными молотами по наковальням, а  сами  ковали  спешно
делали стремена по единому образцу, который носил  под  усиленной  стражей
Аварис.
     Аварис взял на себя массовое производство,  умело  разделил  операции
для ускорения работ и в целях борьбы с  промышленным  шпионажем.  Полсотни
шорников спешно нарезали ремни и сшивали указанным образом, не зная  даже,
куда пойдет такая конная упряжь.
     Во дворе царила лихорадочная суматоха.  Воины  торопливо  прилаживали
стремена, садились с  опаской,  вскоре  же  сияли.  Аварис  сорвал  голос,
выстраивая первый отряд для выступления.  Со  стременами  даже  огородники
ощутили себя богатырями.
     Радар подъехал на огромном как холм коне, спросил:
     - Это ты ревел сейчас?
     - Нет, - отмахнулся Николай, - то настоящий дракон.
     - А-а... Ну, тогда к удаче! Зверь старый, сурьезный,  зря  реветь  не
станет.
     Мимо в раскрытые ворота выходили  первые  десятки  конников.  Впереди
гарцевал Аварис, взмахивая сабелькой, горяча коня. Отряд грянул песню:

                За свет вста-а-а-вали козаченьки,
                Опивполуно-о-очи
                Заплакала мо-о-оя дивчинонька
                Сво-о-ои ясни очи-и-и-и...

     Радар уже гарцевал возле уходящих, весело и грозно покрикивал:
     - Чего  ухи  опустил,  как  под  дождем  лопух?..  Гляди  орлом,  бей
соколом!.. Казака и под рогожей видно!.. А ты куда тащишь мешок? Казак  из
пригоршни напьется,  на  ладони  пообедает!  Понял?..  Где  казак,  там  и
слава!.. Ха-ха, пусть жизнь собачья, зато слава казачья!
     Когда двор опустел, он тяжело слез с коня. Николай спросил:
     - А ты в бой не поведешь?
     - Староват становлюсь... Без малого шесть сотен стукнуло. Если Аварис
изгоном не возьмет супротивников, то  сражаться  тут  придется.  В  глухой
защите. Так что мне еще придется помахать булавой...
     Николай прислушался. В кузнях неумолчно били молоты. Ковали  стремена
а также мечи, сабли, акинаки, топоры...  Новое  трудно  входило  в  жизнь.
Кроткая Апия нуждалась в защитниках  с  железными  мускулами  и  булатными
мечами.


     Гражданской  войны,  как  таковой,  не  произошло.  Передовые  отряды
Авариса совершили неслыханно  быстрый  переход  и  лавиной  обрушились  на
лагеря Болеслава, Позвида и Мардуха.  Непобедимые  скифы  были  застигнуты
врасплох, знаменитое воинское искусство не помогло,  его  не  успели  даже
применить.
     Дали бой только кияне, которых  повела  в  бой..  Моряна!  Их  успела
благословить  на  сражение  и   веру   отцов-пращуров   Тещща.   Прекрасно
вооруженный отряд закаленных в битвах воинов весело сшибся в поле с равным
по численности войском  хлеборобов  и  огородников..  Но  куда  подевалось
умение  непобежденных?  Привстав  на  стременах,  воины   Авариса   сперва
непостижимо дальним броском копий перебили массу воинов, а  потом  крушили
страшными ударами уцелевших. Они били всегда сверху, в то время  как  люди
Моряны тщетно пытались изменить позицию  и  не  успевали  понять,  что  же
стряслось...


     Николай заслышал топот и в тревоге выскочил из кузницы, где с Радаром
помогал  ковалям.  Вдали  поднималось  тяжелое   пыльное   облако.   Когда
приблизилось,  донеслась  удалая  казачья  песня,  засверкали  на   солнце
доспехи.
     Радар подтолкнул Николая к крыльцу. Оттуда наблюдали  за  подходившим
войском. С Аварисом въехали во двор вожди покоренных племен.  Позади  всех
везли связанной... Моряну.
     Николай поднял руку, и небо  раскололось  от  приветственного  клича:
"Слава!" Радар кивнул гридням, те сняли с коня Моряну. Николай взглянул  в
ее огромные глаза, поспешно отвел взгляд. Колдунья, настоящая  колдунья...
Разве такие глаза бывают?
     - Развязать и отпустить, - распорядился он с неловкостью.
     Те самые гридни, молча ухмыляясь, стали распутывать  веревки.  Моряна
испепеляла взглядом Николая, но тот упорно отводил глаза. Радар сам подвел
ей коня, иронически поклонился. Моряна  гневно  тряхнула  волосами,  одним
прыжком оказалась в седле.
     - Опять самого хорошего взяла, - сказал Аварис озабоченно. -  Так  мы
ей всех хороших коней отдадим!
     Радар предположил:
     - А если она нарочно попадается, чтобы всех коней забрать?
     Моряна ударила коня пятками. Тот обиженно взвизгнул,  и  они  стрелой
вылетели за ворота. Кто-то не удержался, свистнул вслед.
     Николай спросил Авариса:
     - Как там воевода Болеслав?
     - Смолоду ворона не летала в поднебесьях, -  ответил  Аварис  весело,
косясь на Радара и явно подражая  его  интонациям,  -  не  полетит  и  под
старость...  Как  говорит  могучий  Радар:  унянчили  дитятку,  что  и  не
пикнуло!.. Болезнь его расшибла, принес присягу лежа.
     - Медвежья болезнь? - спросил Радар, польщенный вниманием.
     - Похоже... Великий царь, вели накормить людей?
     Сзади раздался сильный трубный голос:
     - Это моя забота!
     К ним шел, раскинув  руки,  улыбающийся  Чугайстыр.  По  всему  двору
молодые волхвы - откуда только и взялись  -  уже  расставляли  праздничные
столы. Гридни сбивались с ног, выкатывая  из  подвалов  бочки  с  хмельным
медом.
     Николай решил было, что подземные хранилища идут от центра Земли:  из
темных  глубин  появлялись  копченые  окорока,  огромные  связки  домашних
колбас, все новые бочки с медом и брагой, опять окорока...
     Егеря привезли вепрей, лосей, туров,  медведей,  мелкую  заполеванную
живность. Наскоро освежевав, все это  насаживали  на  вертела,  жарили  на
углях, тут же взволакивали на столы...
     Торжеством распоряжался Чугайстыр. Вместо веревки на нем был  широкий
пояс пурпурного цвета, на боку  болталась  баклажка,  потерявшая  цвет  за
долгие годы подполья  и  конспирации.  Вместе  с  Радаром  он  метался  по
необъятному двору, орал, гонял поваров и помощников.
     Это была стихия Чугайстыря. Накормить и напоить он мог с помощью Апии
все человечество.
     Когда столы были накрыты, явились Арпо и Липо, отныне  -  Арпоксай  и
Липоксай. Арпоксай был перепачкан землей, и  Николай  распорядился  отмыть
старшего брата и переодеть в чистое. К Липоксаю  приставил  стража,  чтобы
средний брат не убежал на чердак. Правда, средний брат и  так  на  прочной
веревочке: обещано рассказать про разбегающиеся галактики...
     Когда  все  расселись,  от  главного  терема   показалась   небольшая
процессия. Скифы встали и в почтительном  молчании  смотрели  на  великого
Таргитая. Он сам шел, гридни только почтительно поддерживали под локти.
     - Ты повзрослел, сын мой, - сказал Таргитай, усаживаясь  на  почетное
место. - Твои поступки - поступки не мальчика, но мужа. Меня это радует.
     - Это просто, - ответил Николай при общем  уважительном  молчании.  -
Это делал еще не я, это говорили за меня моим голосом и поступали за  меня
мои предки. Уж они навидались всякого! А что я? Буду говорить  сам  позже.
Когда взматерею разумом.
     Он поймал на себе пристальный взгляд Арпоксая. Старший  брат  смотрел
усмешливо, одобрительно, но с удивлением. Словно бы от скамьи, на  которой
сидит младший брат, скорее можно дождаться  умных  речей,  чем  от  самого
искателя схваток и приключений.


     К вечеру, когда пир был в разгаре,  за  воротами  послышался  тяжелый
конский топот. Аварис вскочил с легкостью, словно и не пил только что,  не
орал пьяные песни. Был он абсолютно трезв, и по мановению его руки у ворот
выросли вооруженные воины.
     Николай перехватил  его  вопрошающий  взгляд,  махнул  рукой.  Ворота
распахнулись. Там стояло двое всадников. Первый был сам как гора,  и  конь
под ним был как гора, а рядом на легком коне Моряна  казалась  сидящей  на
жеребенке.
     Она красиво подняла коня на дыбы и крикнула звонким голосом:
     - Колоксай!.. Ты гнусно оскорбил меня!.. По  закону  предков  я  имею
право на защиту. Мой старший брат вызывает тебя на поединок!
     Огромный всадник тяжело сделал несколько шагов вперед. Это была  гора
металла, лишь в прорезях шлема угадывалось живое. Копье  было  размером  с
днепровский ясень, а меч размером в рост человека.
     - Колоксай, - раздалось  из-под  шлема  угрюмо.  -  Ты  оскорбил  мою
сестру. Я требую божьего суда. Пусть великий Род даст победу правому...
     Николай ощутил себя в центре внимания. Рука его дернулась к мечу,  он
гневно выпятил грудь, чтобы все  видели  и  оценили  его  невольный  порыв
отважного воина. Он спросил громко:
     - Разве я оскорбил твою сестру? Если она  что-то  поняла  не  так,  я
приношу извинения. Это тебя удовлетворяет?
     Гигант и его конь внимательно слушали. Конь оказался сообразительнее,
ибо кивнул и повернул обратно. Старший брат  послушно  следовал  с  конем,
честно признавая  интеллектуальное  превосходство  четвероного  друга.  На
выходе из ворот возле них оказалась Моряна. Жеребец под ней бешено  вращал
глазами и бил копытом.
     Моряна бросила брату несколько резких слов, тот  потянул  узду.  Конь
ржанул что-то вроде: "Ты не прав, Вырвидуб...", но упираться не стал.
     - Ты не прав, Коло, -  прогудел  гигант.  -  Мы  не  принимаем  твоих
извинений.
     - Вы не принимаете с конем?
     - С конем, - ответил гигант честно. Оглянулся на сестру, добавил: - И
вон с ней тоже.
     - А если я не выйду на поединок?
     Гигант долго раздумывал. Моряна  давала  ему  отчаянные  знаки.  Конь
негромко заржал. Похоже, что сжалился над немощью и что-то подсказывал.
     Вырвидуб вытаращил глаза:
     - Как же без поединка? Ты всегда был готов!
     - Я против самосудов.
     Моряна  опять  махала  руками  и  делала   страшные   глаза.   Гигант
прислушался и покорно повторил:
     - Ты подлый трус! Выходи.
     Николай бросил Аварису:
     - Я на провокацию не поддамся. Арестуйте этого дурака! В сруб его  на
пятнадцать суток.
     Гигант не успел и пикнуть, как на него набросили аркан. Целая  дюжина
гридней дернула за веревку, и Вырвидуб грохнулся так, что земля загудела и
качнулась.
     - А Моряну в мою светелку, - добавил Николай. - Оружие оттуда убрать,
стеречь крепко.
     Николай опустился за стол рядом с Аварисом. Тот наблюдал краем  глаза
за связанным, которого волокли в  поруб.  Гигант  недоумевал,  возмущался,
орал.
     - Эта девка прямо преследует меня, - пожаловался  Николай.  -  Еще  и
братьев на меня накусикала! Что с нею делать?
     - Может, удавить?  -  предложил  Аварис.  Взглянув  в  лицо  Николая,
поспешно сказал: - Побудет в тереме, а под покровом ночи  ты  ее...  того,
выпустишь. А то сейчас ее раздерут по пьянке.
     - Правильно.
     - Ты вельми мудро поступил. Этот мордоворот  в  поединках  непобедим!
Силен, как сто человек.
     -  Но  не  сильней  коллектива...  Сперва   Моряна   воевала   против
ненавистного жениха - понятно. Затем  против  защитника  культа  Апии.  Но
какого дэва ей нужно теперь?
     Аварис отвел глаза:
     - Кто баб разберет...  Это  ж  мы,  люди,  произошли  от  благородных
ведмедев. А вот бабы.. Кто гутарит: от абезьянов,  это  значит  -  повадки
такие, а кто - от змей. Мол, характером схожи.  Ты  ж  знаешь,  если  змея
проживет дважды по семь лет, она  превращается  в  яжа  или,  как  говорят
поляне, в смока. Страшные кровожадные зверюги!.. Так что  змей  надо  бить
всюду, где узришь. А вот если яжи-смоки проживут еще дважды  по  семь,  из
них получаются драконы и драконши. Так  вот,  может  быть,  если  драконша
проживет дважды по семь, то вылупливается вот такая зеленоглазая?


     Николай дождался момента, когда за столом началось взаимное братание,
объяснения в дружбе и ув-в-важении, тихонько встал и  стал  пробираться  к
терему. Сердце учащенно колотилось. Бедная воинственная Моряна!.. Одна под
стражей в темной комнате слушает пьяное ликование противника...
     Моряна испуганно оглянулась на  стук  двери.  Николай  на  ходу  снял
тяжелый пояс, с облегчением повесил его вместе с мечом на  стену.  Девушка
следила за ним большими глазами, постепенно ее  лицо  принимало  надменное
выражение.
     - Привет,  -  сказал  Николай.  -  Извини,  придется  задержаться  до
темноты. Народ гуляет... Контролировать трудно.  А  экстремисты  настроены
решительно. Попросту прикончат тебя и скажут, что так и было.
     Моряна презрительно фыркнула. Николай решительно предложил:
     - Чаю хочешь? Извини, я хотел сказать: меду. С орехами!
     - Подавись ты ими!, - ответила она грубо.
     - Не хотел бы я такую  кобру  в  жены...  Как  говорит  Аварис:  яжи,
смоки.. И в самом деле, если дважды по семь лет?
     Она презрительно хранила молчание. Николай подошел к окну,  выглянул.
Поинтересовался:
     - Моряна, не довольно ли устраивать на меня эти... нападения?
     Девушка ответила решительно:
     - Я своего добьюсь.
     Николай в растерянности прошелся по комнате, поинтересовался:
     - Может, ты все еще выступаешь как сторонница культа Даны или Апии?..
Это у нас всего лишь недоразумение?
     Она фыркнула:
     - Дана, Апия... они сами постоят за  себя.  Мой  бог  -  мое  сердце!
Только ему я подчиняюсь.
     - Жаль, - ответил он мягко. - Я думал, мы могли бы остаться друзьями.
     Она тряхнула головой:
     - Друзьями? Ни за что!
     - О, господи, - вздохнул он.
     Под руки попался музыкальный инструмент: кобза не кобза,  бандура  не
бандура, но струны имеются, лады обозначены...
     Моряна наблюдала с презрительной  усмешкой,  а  он  осторожно  трогал
струны,  прислушивался,  запоминал  звучание,  кое-где  отпустил,  басовую
подтянул, подстроил остальные...
     Его пальцы взяли пробные  аккорды.  Моряна  удерживала  блистательную
надменность, хотя в глазах росло  удивление.  Николай  настроил  последнюю
струну, начал потихоньку подбирать мелодии.
     Ночь, горница,  стены  из  чудовищно  толстых  бревен.  Сумерки,  что
сгущаются  по  углам...  Он  тихонько  напевал,  не  замечая,  что   голос
становится громче и громче. Под окнами замерли  шаги  охранников.  Николай
переходил от песне к песне - вокруг жестокость, льется кровь, всюду  культ
меча, а  здесь  только  любовь,  ибо  только  песни  о  любви  могут  быть
противовесом, противоядием, спасением, очищением...
     Моряна сидела неподвижно. Сумерки  подкрались  незаметно,  в  горнице
быстро сгущался мрак. Пора было зажечь свечи,  но  и  гридень  за  дверьми
заслушался, и сам Николай не мог оторваться от струн. Песни о любви, песни
о любимых...
     Наконец он опомнился:
     - Ого! Извини, Моряна... Думаю, уже можешь уйти.  Перепились,  не  до
тебя. Бери доброго коня, не поминай лихом.
     Моряна послушно поднялась. Глаза ее обшаривали лицо Николая.
     - Коло, - выдохнула она. - Почему  ты...  почему  никогда...  так  не
делал?
     - Ну... были причины.
     - Коло, если бы так раньше!  Это  ж  куда  большее  чародейство,  чем
превращаться в дракона!. Ты победил, Коло!
     - Да ладно, чего там... Вот еще!.. Я не воевал с тобой!
     - Ты  победил,  Коло.  Ты  пробил  невидимым  чародейским  мечом  мое
сердце!.. Я чувствую в нем боль... но не хочу, чтобы боль утихала!
     - Пройдет, - пробормотал он.
     Ее глаза блеснули гневом:
     - А я не хочу, чтобы прошло! Не смей вытаскивать меч из моего сердца!
     Он отшатнулся:
     - Ладно-ладно, успокойся!
     Она подошла к окну, Николай подал знак гридню, что зачарованно  стоял
столбом во  дворе,  задрав  голову  к  окнам,  откуда  только  что  лились
колдовские заклинания нового волхва. Гридень сбегал к коновязи и  вернулся
опрометью, держа за узду белого жеребца.
     Моряна  оглянулась  на  Николая,  глаза  ее  странно  блеснули.   Она
помедлила,  но  Николай  не  двигался.   Девушка   вздохнула,   замедленно
взобралась на подоконник. Оттуда еще раз посмотрела на Николая...
     В воздухе коротко блеснуло. Николай успел увидеть красную молнию, что
выплеснулась у него из груди. На полдороге она ударила о точно  такую  же,
разве что цветом понежнее, которая сверкнула из груди  Моряны.  В  воздухе
запахло озоном.
     Николай ощутил странный щем в груди и сладкую боль в  сердце.  Хватая
ртом воздух, как кистеперая рыба  во  время  первого  рейда  по  суше,  он
протянул руки к девушке...
     В этот миг грянул гром, в горнице потемнело. Между Николаем и Моряной
оказалась Тещща!.. Разъяренная, изрыгающая огонь и дым, в правой руке  она
держала короткое копье с широким лезвием, похожим  на  гигантскую  бритву.
Тещща похудела, глаза ввалились, зло сверкали из черных ям  на  сморщенном
лице. Дышала она с хрипом.
     - Твое дело победило, - прошипела она люто.  -  Но  ты...  останешься
здесь!
     Она коротко взмахнула копьем. Спасения  не  было:  с  трех  шагов  ни
увернуться, ни  промахнуться,  а  по  замаху  Николай  успел  понять,  что
ведающая Ведами не родилась сразу ведуньей...
     Отточенное лезвие неслось ему в грудь,  как  вдруг  мелькнуло  легкое
тело, рядом с Тещщей оказалась Моряна. Копье очутилось в ее руке.
     - Матушка, - выдохнула она, - не надо...
     - Это  же  враг!  -  взвизгнула  Тещща.  -  У  нас  не  будет  другой
возможности! Мы повергнуты, мы прячемся в норы... Убить его, убить!!!
     Моряна сломала копье о  колено  и  обломки  швырнула  в  окно.  Тещща
изумленно смотрела  на  девушку,  потом  перевела  ненавидящий  взгляд  на
Николая:
     - Околдовал девку, проклятый... Тьфу-тьфу! Сгинь, нечистая сила!
     Полыхнул  огонь,  запахло  серой,  и  Тещща  исчезла.  Моряна   снова
вспрыгнула на подоконник. Николай протянул к ней руки, но  девушка  теперь
почему-то  пугливо  отводила  глаза.  Лицо  у   нее   было   виноватое   и
несчастное...
     Через мгновение внизу радостно заржал жеребец. Часто постучали копыта
и стихли, а в другое окно со  двора  еще  громче  донеслись  удалые  песни
воинов, гостей и  работников  посольств,  среди  которых  особенно  громко
звучали голоса представителей южных стран.
     Николай высунул  голову  в  окно,  успел  проводить  легкую  всадницы
взглядом. Чародейский меч в сердце? Это она всадила свой меч ему в грудь и
там оставила! Сладкая боль, щемящая боль, не утихай... А  начнет  утихать,
он повернет рукоять, растравляя рану.


     На  необъятном  дворе  при  свете  факелов  продолжалось   пиршество.
Обглоданные кости и туши кабанов сбрасывали  под  столы,  где  дрались  за
сахарные кости огромные псы, на скатертях появлялись  новые  жареные  туши
кабанов. В кубки лилось крепкое кипрское.
     Оказывается, хитрый Чугайстыр не только наладил контрабанду, но и сам
давил виноград в собственных давильнях...
     Гремели песни. Сперва боевые, захватнические, потом пели  про  коней,
ибо какой  же  скиф  без  верного  друга  -  коня?  "Распрягайте,  хлопцы,
коней...", "Ой, при лужку, при лужку..." Когда  души  размякли,  пели  про
любовь, по ее последствия. И про страдания от любви, когда нас не любят...
     Вдруг Николай услышал спокойный доброжелательный голос:
     - А ты молодец, Николай.
     Николай резко обернулся. В комнате  возник  и  медленно  шел  к  нему
Арпоксай. Снова повеяло  добротой  и  силой,  но  сейчас  Николай  не  мог
оторваться от глаз Арпоксая. Из них струился ровный и ласковый свет.
     - Арпоксай, - пролепетал Николай потрясенно, - ты знаешь... кто я?
     Арпоксай кивнул. Он взял Николая под руку, и они  медленно  пошли  по
анфиладе горниц.
     - Ты поступил мудро, - признался Арпоксай. - Честно говоря,  от  тебя
этого не ожидали. К  тому  же  проклятая  старуха  здорово  спутала  нити,
вздумав подменить Колоксая...
     - Арпоксай, а ты... сторонник Даны или Апии?
     Арпоксай дружески сжал локоть Николая.
     - Я из братства Тайных Волхвов.
     - Они за кого?
     - За прогресс. Так называется в твоем мире?  Мы  исповедуем  религию,
что все люди рождены из крови солнечного Прабога. Потом долго жили в грязи
и скотстве, забыли о солнечной породе, теперь долго и  трудно  карабкаются
вверх к богам... В конце-концов встанут с ними вровень. А пока поклоняются
ложным идолам.
     - А какие не ложные? - спросил Николай осторожно.
     Арпоксай открыто и широко улыбнулся:
     - Не знаю... Культ Апии, как и культ Даны, только ступенька... А стоя
на крыльце, много ли рассмотришь в тереме?
     - А много вас? - спросил Николай.
     На лицо Арпоксая набежала тень:
     - Очень мало. Лишь самые знающие, проникшие в суть  вещей,  входят  в
круг. А как много таких,  что  встали  бы  вровень  да  растрачиваются  на
пустяки, вроде приобретения сокровищ, власти, женщин!  Становятся  царями,
завоевателями... Нищие духом! Так и не доросшие до Великого Знания...
     Внезапно он замолчал,  лицо  его  стало  отстраненным.  Николай  тоже
прислушался, но кроме пьяных выкриков со двора ничего не услышал.
     - Не делай этого, - проговорил Арпоксай  раздельно.  Он  неподвижными
глазами смотрел в пространство. - Ты погубишь так весь народ...  За  сорок
лет скитания в пустыне вымерли все твои соратники. У тебя осталась  жалкая
горстка молодежи...
     Николай благоговейно задержал дыхание. У  Тайного  Волхва  был  сеанс
гиперсвязи.
     - Иди на север, - продолжал Арпоксай настойчиво. - Там благословенная
страна, люди мирные, добрые.  Приютят,  помогут.  У  них  богатые  города,
тучные нивы. Если вы не совсем озверели в пустыне, вас встретят ласково...
Нет-нет, заслона не опасайтесь! Пока доберетесь, все главные силы уйдут  в
Малую Азию, там  сейчас  горячая  точка.  Проскользнете  беспрепятственно.
Могучая Троя, что закрывает вам путь, падет не скоро, успеете добраться  и
поселиться в благодатном крае...
     Он открыл глаза, шумно перевел дыхание. Лицо его порозовело.
     - Хорошая слышимость? - спросил Николай.
     - Много помех. Мы, Тайные Волхвы,  живем  по  всему  свету.  Мысленно
общаемся поневоле, нас мало!.. Собери со  всего  света,  в  одной  горнице
поместимся. Общаемся, хотя правители часто дерутся друг  с  другом.  Дети,
что с них возьмешь! Только долгое и медленное воспитание...  Но  иной  раз
Тайный Волхв наметит правильный путь, а придет  дурак  и  все  перепортит,
переломает, уведет на ложный путь! Разве мало народов, что вовсе  исчезали
и лица земли? Послушались ложных пророков...
     - Богатырей не останется? - спросил Николай тихо.  Подсознательно  он
напряг и распустил могучие рельефные мышцы.
     Арпоксай усмехнулся:
     -  Разве  это  плохо?  Общество  повзрослеет,  умнеет.  У  вас   есть
поговорка: сила есть - ума не надо. Это  результат  утечки  информации  из
Кодекса Тайного Братства. У нас говорят: сила - уму могила.
     - Но ведь уйдет и чародейство?
     - Чародейство - тупик. Каждый  добивается  всего  сам...  Чародейство
нельзя передать по  наследству,  как,  скажем,  и  спортивные  результаты.
Перспективнее иной путь, мы называем его наукой. Странноватое название, но
народ к чему не привыкает?
     Они стояли теперь на открытой площадке наверху терема.  Далеко  внизу
расстилался двор, на котором было тесно от праздничных столов. Как муравьи
кишели воины, гости...
     Николай спросил тихо:
     - Арпоксай, как мне вернуться в свое время?
     - Кто о чем, а вшивый о бане... Тебе о Великих Истинах, а ты о девке,
как будто умелых да понятливых в твоем  городе  мало.  Ты  ж  сам  за  нее
держишься, а то б тебя вышвырнула та карга, ее матушка.
     Николай ахнул:
     - Тещща - ее  мать?  Моряна  назвала  ее  матушкой,  но  я  думал  из
вежливости.
     - Мать. А Чугайстыр - отец. Религиозный раскол  прошел  через  семью,
так бывает. Не вешай нос, я сам тебя отправлю.
     - Без моего подсознательного участия?
     - Да. Удивлен?.. Почему, обладая такой властью, не  стал  властелином
мира? Дурень  ты  еще,  хоть  и  грамотный.  Мелочи  меня  не  интересуют.
По-настоящему, друг мой, миром правят идеи, а не цари!
     Они постояли некоторое время молча.  Николай  с  грустью  смотрел  на
этого человека, который стал дороже родного брата, но которому  оставаться
в этом жестоком диком мире.
     - За реформу не волнуйся, - сказал Арпоксай тихо. - Теперь все пойдет
по этому пути.
     - Я помог хоть немного?
     - Да. Колоксай бы сделал то  же  самое,  мы  бы  сумели,  но  у  него
получилось бы с ненужными жертвами... Ну, будь здоров!
     Николай напрягся, ожидая грома и молнии, но  глаза  на  миг  застлало
темным, и в следующий миг он уже был в своей московской квартире.
     Из раскрытого окна доносился шум городского  транспорта.  Позванивала
посуда в холодильнике. Из приемника  раздались  сигналы  точного  времени.
Часто стучал будильник... Ни одного живого звука! Даже воздух был сухой, с
изъятыми из него ароматами,  разве  что  с  добавлением  запахов  бензина,
резины, бетона.
     Да, здесь забыли про Апию.
     Внезапно зазвонил  телефон.  Николай  машинально  снял  трубку,  а  в
следующий момент понял, что сейчас говорить ни с кем не может.
     - Алло!.. Алло!.. - надрывался в трубке далекий голос.
     - Да, - ответил он, запоздало узнав голос Марины.
     - Нико! - обрадовалась она. - Куда ты скрылся?
     - Да так, - пробормотал он. - Дела, знаешь ли...
     - Нико, я тебя обожаю!.. Нико, ты был сказочно великолепен!.. Ж-жуть,
как ты разделался с финалистами!.. Тренер чуть с ума не сошел от  счастья,
кинулся тебя искать, а ты даже до раздевалки не дошел...
     Он пробормотал:
     - Что-что? Повтори-ка...
     Голос в трубке верещал от счастья и обожания:
     - Нико!.. Ты бог! Я говорю, никто не ждал, что  ты  вообще  выиграешь
соревнование! Да еще с таким блеском! Если бы тебя не увели  с  полдороги,
тебя бы  разорвали  на  сувениры!  Теперь  на  сумках  будут  рисовать  не
какого-нибудь Сунь Ху... ну, ты знаешь как дальше, а тебя! Нико,  я  люблю
тебя безумно!.. Позволь, я сейчас приеду к тебе!
     - Да я сейчас, понимаешь, устал... - пробормотал он.
     - Я не  буду  надоедать!  -  заверещало  в  трубке.  -  Спасибо!!!  Я
выбегаю!!!
     Он  прислушался  к  гудкам,  растерянно  положил  трубку.  За   окном
прогрохотала  электричка,  и  ему  послышался  грохот  промчавшегося  мимо
табуна. Значит,  свирепый  Коло  выступил  вместо  него?  Будущее  помогло
прошлому, прошлое - будущему?
     Некоторое время он лежал  в  кресле  совершенно  опустошенный.  Черт,
самое странное и удивительное, что в том  жестоком  мире  он  никого  даже
пальцем не задел! А не то, что кулаками или мечом! Его  стальные  мышцы  и
умение каратэки не востребовалось...
     Над головой осторожно бамкнули стенные часы, и тут его подбросило как
пружиной. Сейчас придет эта  восторженная  дура,  что  вовсе  не  заметила
подмены! А он не может пробыть с ней ни минуты, возьмет и удушит.
     Судорожно метался по комнате, переодеваясь - пропах конским потом!  -
бросился к дверям, но в этот момент раздался звонок.
     Стиснул зубы от отчаянья, Николай обречено  повернул  собачку  замка.
Марина перешагнула порог медленно, не сводя с него  напряженного  взгляда.
Николай отступил, инстинктивно напрягся, ожидая, что она с визгом бросится
на шею, перепачкает пудрой и сладостями.
     Марина стояла неподвижно. В ее огромных зеленых глазах медленно гасли
золотые искорки. Николай прокашлялся, неуклюже сделал  приглашающий  жест,
чтобы проходила  в  комнату,  а  сам  нацелился  сбежать,  но  внезапно  в
необъясненном озарении увидел ее...
     - Моряна! - сказал он осевшим голосом.
     Она бросилась ему в объятия. Слезы брызнули из ее изумительных  глаз,
и было их так много, что рубашка мгновенно у него на груди промокла.
     - Колоксай вернулся, - сказала она, все еще всхлипывая и  вздрагивая.
- Доволен, как лось!.. Рассказывает про какие-то рукопашные  схватки,  где
он всех одолел.. Полез ко мне, а я ничего не пойму - опять  ты  не  тот...
Слава Апии, Арпоксай открыл мне страшную тайну! Я и умоляла его...
     - А как же... - начал он. И замолчал. Колоксаю Марина с ее  запросами
и запасом слов как раз будет наилучшей парой. И счастлива в том мире будет
по завязку.
     Моряна изредка вздрагивала у него не груди, но уже  улыбалась  сквозь
слезы. Николай сказал с чувством:
     - Слава Апии! Да здравствуют Тайные Волхвы!


     Теперь Николай, дитя системы "айн киндер", не  жалуется  на  нехватку
родственников. Время от времени в дверь его московской квартиры  раздается
громкий жизнерадостный стук. Николай вздрагивает: прибыли дети степей.
     Тесная квартира наполняется  тревожными  запахами  пожаров,  конского
пота, горящего железа. Родственники втаскивают в прихожую  туши  оленей  и
медведей - хорошо, если догадаются освежевать заранее! - вкатывают бочонки
с медом, брагой, красной рыбой, икрой.
     Николай в  отчаянии  начинает  ломать  голову:  как  все  впереть  на
крохотную  кухоньку   да   разместить   в   маломощном   холодильнике,   а
родственнички,  покровительственно  похлопав  его  по   влечу,   торопливо
говорят: "Пойдем, посмотрим город" и уходят.
     Вы их сразу узнаете на улицах. Дети степей!
     Но без колдовства не обходится и теперь. Иначе откуда  Тещща  узнала,
что зять должен целовать ей руку и выносить мусорное ведро?


                               Юрий НИКИТИН

                               КОМПЕНСАЦИЯ

     Если бы зрение у него испортилось в младшем возрасте, когда  родители
помогали натягивать штанишки, то зажатость не возникла бы. Просто очки  он
стал бы воспринимать как часть одежды, как необходимую униформу.
     Но  зрение  изменилось  в  сторону  близорукости  в  пору  юношеского
созревания. Глазное яблоко растет и меняет форму  так  же,  как  растут  и
меняются руки, ноги, вытягивается фигура, преображается  голос.  Голос  из
звонкого стал  хрипловатым  баритоном,  на  подбородке  стали  пробиваться
два-три черных волоска, а дальние предметы стали расплываться...
     Он ужаснулся, обнаружив, что плохо  видит.  Если  прищуриться,  видел
резче, однажды посмотрел на уроке  сквозь  дырочку  в  бумаге,  проколотую
циркулем, поразился: как четко все видно!
     Превратиться в очкарика? В существо, которое ни в хоккей на  школьной
площадке, ни в драчку во время  перемены,  которое  заранее  выключено  из
бурной настоящей жизни?
     Но эти ж очкарики - инвалиды!!!
     С этого дня он тщательно следил за собой, скрывая свою  инвалидность,
чтобы никто не заметил, что он видит плохо. К счастью, близорукость -  это
вид инвалидности,  который  не  бросается  в  глаза.  На  остановке  номер
троллейбуса распознавал только в момент, когда тот  останавливался,  сесть
успевал, а если маршрут не тот, небрежно делал шаг в  сторону  от  дверей,
словно бы раздумывая: садиться или дожидаться следующего?
     Потруднее  приходилось  в  школе.  В  первый  год  он   еще,   сильно
прищурившись, различал написанное на доске, но близорукость,  как  говорят
медики, прогрессировала, и в конце концов перестал  различать  даже  самые
большие буквы и цифры...
     Он закончил восьмой класс с  пятью  тройками.  В  девятый  не  взяли,
поступил в ПТУ. Таблицу по проверке зрения выучил к тому времени наизусть,
да особенно и не  придирались:  он  сам  выбрал  столярное  -  там  детали
крупнее.
     В результате подобной жизни к двадцати пяти у него не было ни близких
друзей, ни постоянной  девушки,  ни  устойчивой  специальности.  Поработав
столяром, он вскоре перешел в плотники - было еще проще, а затем  и  вовсе
опустился на самую низкую ступеньку:  в  подсобники.  Там  работали  самые
бросовые элементы, вернувшиеся из мест заключения, пропойцы, уволенные  из
других мест по разным статьям, и только здесь не обращали внимание, точнее
мало обращали внимание на некоторые странности молодого подсобника.
     Работал  он  добросовестно  -  это  главное.  А  то,   что   мог   не
поздороваться с вами, хотя вы кивнули ему с двух шагов, поймав его взгляд,
а через полчаса при новой встрече приветствовал вас вполне доброжелательно
и разговаривал дружески - так рассеянность - еще не самый страшный  порок.
А он был чудовищно рассеян, этот молодой парень с  бледным  одухотворенным
лицом: не замечал ни начальника цеха, когда тот махал ему рукой  из  ворот
цеха, ни Розу Квашис - самую, что ни  есть  красотку  на  заводе,  которая
посматривала на него куда уж выразительнее!
     В кинотеатрах ему приходилось выбирать первые  ряды.  Там,  забившись
поглубже  в  сидение,  опустившись  как  можно  ниже,  чтобы  не   слишком
выделяться среди окружающей детворы, он еще  что-то  различал  на  экране,
когда сильно щурился, но если приходил в  кино  с  девушкой,  первые  ряды
отпадали. Все знакомые девушки почему-то предпочитали забираться только на
последний ряд.
     Конечно, он знал почему, и не забывал, что когда на  экране  страшная
сцена, надо прижимать подружку к себе, успокаивая, а когда там  начинались
ахи и охи, осторожно запускать руки ей под блузку. А чуть позже, смотря по
обстоятельствам, и под юбочку.
     Да, другие парни ухитрялись еще и кино смотреть, да и ориентировались
лучше, заранее  видя  на  экране  злодея  с  окровавленным  ножом  или  же
приближение любовной сцены, но тут все же удавалось успеть понять, что  от
него требуется...
     Но - чтобы попасть в кино, сперва нужно встретиться! На остановке,  у
метро, у памятника...! А это было самое уязвимое место.


     Сегодня он ждал  Олю.  Позицию  выбрал  тщательно:  чтобы  она  могла
увидеть его издали, а он ее "увидеть" не мог,  так  как,  в  этот  момент,
увлекся театральной афишей. А когда Оля приблизится вплотную, он с  трудом
оторвется, обернется обрадовано:
     - О, ты уже здесь! Извини, зачитался...
     Она спросит:
     - Что-нибудь интересное?
     - Да, такие спектакли!  Надо  куда-нибудь  выбраться...  Куда  сейчас
пойдем?
     На этой неделе это у него уже вторая девушка.  С  прошлой,  ее  звали
Еленой, познакомился в трамвае, а на свидании попал впросак:  договорились
встретиться на выходе из "Дзержинской", но там оказалось  столько  ждущего
народу, причем, столько девушек, что он опешил, несколько минут растерянно
бродил среди них по огромной площади, украдкой заглядывая каждой в лицо, в
конце концов сбежал вовсе. Будь у него нормальное зрение, то остался бы на
одном месте и цепким взглядом окидывал очередную волну, выплеснувшуюся  из
метро, а сейчас вовсе засомневался в том, что запомнил лицо.  А  вдруг  не
узнает, когда она приблизится?
     Сейчас он замер, активизируя все чувства. Самый ответственный момент,
когда девушка подходит... Он всегда приходил на место раньше,  дело  не  в
галантности, а в том, что иначе ему приходилось бы выбирать  среди  многих
девушек, а для этого требовалось зрение получше...
     Он ощутил потепление с левой стороны,  Там  выход  из  метро,  оттуда
вырывалось отработанное тепло человеческих тел, однако это было  не  такое
потепление...
     Он чуть повернулся, чтобы краем глаза  держать  выход.  Только  краем
глаза, так у него свобода действий. Заметит -  хорошо,  не  заметит  -  не
придерешься...
     С эскалатора метнулись  два-три  ярких  пятна  -  это  молодежь,  что
обгоняет друг  друга,  затем  пошла  масса  более  устойчивых  пятен,  где
преобладал серый цвет. То уже люди степенные, такие терпеливо стоят на той
же ступеньке, где и встали, и неважно - идет эскалатор вверх или вниз.
     Лиц с такого расстояния он не разбирал. Больше имело значение  размер
цветового пятна, яркость.
     Он напрягся в мучительном  ожидании.  Человек  с  нормальным  зрением
видит другого еще издали, успевает  как-то  подготовиться  к  встрече,  за
несколько шагов замечая мимику, гримасу усталости, выражение  недовольства
или радости и т.д., а тут надо успевать  среагировать  в  самый  последний
момент... или же суметь уловить ее настроение как-то иначе.
     Она шла в шероховато-лиловом. Он так называл это  цветосостояние,  не
имея других терминов. Шероховатость была  ласковая,  как  теплая  замшевая
кожа, и он воспрянул духом. Сегодня мелкие просчеты пройдут незамеченными,
а от крупных постарается увернуться...
     Он повернулся к ней лицом, широко улыбнулся, еще не видя ее лица:
     - Привет... Какая ты сегодня осчастливленная?
     На миг кольнуло страхом, что это  не  она,  но  тут  же  раздался  ее
звонкий голос:
     - Здравствуй! Откуда ты знаешь.. На мне не написано.
     Из расплывающегося мира оформилось ее милое лицо. Оля заглянула ему в
глаза, сразу взяла под руку:
     - Еще как написано, - заверил он. - Крупными буквами.
     - Ну да, - сказала она недоверчиво. - На  работе  не  заметили...  Но
повод для радости еще какой! Отцу выделили квартиру. Они с матерью  пойдут
в двухкомнатную, а эту оставят мне.
     - Поздравляю. Ты давно хотела своего гнезда.
     - Да, конечно. Лучше скучать друг по другу, чем  ссориться  в  тесной
однокомнатке... Пойдем в "Факел"?  Там  сейчас  идет  боевик  "Приключения
майора Чеховского".


     Человек 80-90 процентов всей информации получает с помощью зрения. Но
он знал, что от зрения почти  ничего  не  получает,  а  то,  что  получил,
приходилось буквально выцарапывать. Если человек идет по улице, то на него
ежесекундно  обрушивается  лавина  разнообразнейшей  информации   вывески,
реклама, надписи,  калейдоскоп  всевозможных  машин  и  по-разному  одетых
людей,  памятники  архитектуры  и   супермодерновые   здания,   он   видит
одновременно  великое  множество  лиц:  старых,  молодых,  детских,  видит
противоположную сторону улицы, и видит то, что делается на противоположной
стороне, видит и далеко вперед, видит и далеко в стороны...
     Он шел по городу, ничего этого не видя и понимая с  горечью,  что  не
видит. Мир вокруг был таинственным и  странноватым.  Откуда-то  выныривали
огромные разноцветные огни: расплываясь,  они  превращались  в  призрачные
мерцающие сферы, но цвета оставались прежние, так что переходить улицу  он
умудрялся правильно, разве что иногда сталкивался со встречным потоком. Из
пестрой, струящейся во все стороны массы  отделялись  фигуры  людей:  если
проходили совсем близко - успевал увидеть лица совсем юных девушек.
     В  магазины  он  заходил  лишь  за  самым  необходимым.  Сдачу   брал
рассеянно, никогда не пересчитывал, но клал в свободный карман, чтобы дома
пересчитать. Если обсчитали, то в следующий раз пойдет в другой гастроном.
     И все же пытался жить  нормальной  жизнью.  Не  однажды  с  мужеством
отчаяния  задавливая  в  себе  застенчивость,  научился   заговаривать   с
девушками в городском транспорте. Прижаты друг  к  другу,  видит  ее  лицо
хорошо, а остальные пассажиры где-то за расплывчатым  туманом...  Назначал
свидания, тщательно выбирая место встречи, чтобы -  упаси  бог!  -  не  на
обширной площади, а тоже на узкой площадке. Он ее не найдет, а она подойти
не догадается.
     Такие случаи уже были, и он, сгорая со стыда, поспешно покидал  место
встречи, предполагая, что она уже находится  поблизости  и  с  недоумением
наблюдает за тем, как  он  топчется  на  месте,  хотя  уже  несколько  раз
взглянул на нее и дважды встретился с ней глазами...
     Он выглядел напористым, ибо сразу после встречи приглашал к себе  или
напрашивался в гости, хотя он всего-навсего искал минимальное  убежище.  У
себя в комнатке знал все до мелочей, у нее освоится быстро: все  квартиры,
в принципе, одинаковы.
     Да, конечно же, пробовал и чудо-капли,  и  гимнастику  глаз,  и  даже
йогу. Шарлатаны и на нем заработали, пока он не понял, что острота  зрения
зависит только от формы глазного яблока. Как  одни  вырастают  высокими  и
длиннорукими, а другие - толстыми коротышками, как у одних длинные носы, а
у других вместо носа пуговки,  так  и  глазное  яблоко  вырастает  у  кого
вытянутым, от чего зависит дальнозоркость, у кого сплюснутым, эти обречены
на близорукость, а те, у кого строго круглое, у тех зрение нормальное...


     От кафе напротив, куда они нацелились  было  зайти,  странно  повеяло
холодом. По коже забегали мурашки, в желудке нехорошо кольнуло.
     - Пойдем дальше, - запинаясь, предложил он. - На  углу  "Медвежонок",
там хорошее мороженое...
     Она  покосилась  с  недоумением,  но  смолчала.  Мороженое  и   здесь
великолепное, к тому же даже на улицу рвется ритмичная музыка: в кафе  уже
две недели старается вовсю свой вокально-инструментальный ансамбль.
     Он и сам пожалел, что поддался непонятному импульсу и  миновал  кафе,
но отступать было поздно:  они  уже  прошли  мимо.  От  Оли  хорошо  пахло
свежестью, настолько волнующей, что явно куплена  за  жабьи  шкурки,  своя
парфюмерия делает запахи погрубее, проще.
     Калека, подумал он со злобной горечью.  Природа  вообще-то  старается
возместить потерю  одного  органа  усилением  другого:  у  слепых  сильнее
развивается  слух,  у  прикованных  к  постели  -   мозги...   Вон   лихой
рубака-комсомолец, если бы ему не перебили позвоночник, то в лучшем случае
стал бы  секретарем  райкома,  а  так  поневоле  научился  писать,  создал
бессмертную "Как закалялась сталь", а два храбрых рыцаря, которым в  битве
отрубили одному руку, а другому ногу, после чего сражаться уже не могли, а
сила вроде бы искала выхода, тоже показали себя в непривычном ранее  деле:
один написал "Дон Кихота", другой создал орден рыцарей Иисуса, названный в
просторечии иезуитским... А тут что? Ничего...
     В кафе "Мороженое" они выбрали столик подальше  от  входа,  Оля  села
так, чтобы видеть как можно больше, и чтоб ее видели, в кафе много статных
парней, а он опустился спиной к окну. Понятно, чтобы Оле дать  возможность
обзора, по крайней мере пусть думает так. А самому нужно уткнуть  глаза  в
вазочку с мороженым, похваливать, делать вид, что не можешь оторвать глаз,
разве  что  посматривать  на  Олю  с  удовольствием,  говорить  что-нибудь
приятное, а потом сразу же снова на розовую горку мороженого...
     По ту сторону витрины раздался пронзительный скрип  тормозов,  глухой
удар. Оля подпрыгнула, глаза стали огромные:
     - Ого! Авария? Еще чуть - и влетели бы сюда. Как в боевиках  -  через
витрину!
     Он поежился, только бы не позвала выйти посмотреть, сказал торопливо:
     - Да нет, какая авария... Все обошлось. Да и далеко  это  было...  На
той стороне шоссе, а там шестирядное...
     - Ну да, - сказала она недоверчиво, - обошлось!  Ты  же  слышал,  как
грохнуло!
     - Грузовик с  разгону  задел  мачту,  -  сказал  он  быстро.  -  МАЗ,
самосвал...  У  него  борта  железные,  потому  так  звякнуло.  Никто   не
пострадал, там уже все расходятся.
     Она  покачала  головой,  а   когда   выскочившие   посетители   стали
возвращаться к своим столам, спросила кокетливо:
     - Молодой человек, что там случилось ужасное?
     Парень задержался возле их  столика,  смерил  взглядом  Павла,  потом
широко улыбнулся ей:
     - Повезло дурню! Еще бы на миллиметр влево - наломали  бы  дров...  А
так только чиркнул бортом по столбу, унесся... Далеко не уйдет, менты  уже
передали приметы по радио...
     Он кивнул, пошел  дальше,  а  Оля,  оглянувшись  на  Павла,  спросила
быстро:
     - Грузовик?
     - Да, - бросил тот, снова оглянувшись на Павла. - Если бы легковушка,
то крышка бы...
     Оля спросила быстро:
     - Это был МАЗ?
     - МАЗ,  -  ответил  парень  уважительно.  -  Как  вы  по  слуху...  В
автосервисе работаете?
     Он опустился за свой стол, а Оля обратила свои ясные глаза на Павла:
     - Здорово ты... У тебя музыкальный слух и абсолютная память!  Ты  мне
не говорил.
     - А я сам не знал, - пробормотал он.
     - Тогда это у тебя развилось недавно?  -  оживилась  она.  -  Впервые
такое слышу. А что у тебя есть еще за способности? Ну давай,  рассказывай.
У нас вчера на занятиях рассказывали...
     Он чувствовал, как  в  ее  розово-лиловом  облике  заблистали  темные
искорки. Запахло паленой шерстью. И хотя знал, что  такого  запаха  сейчас
нет, этот запах  идет  от  мыслей,  хотя  такое  сказать  -  признаться  в
сумасшествии, но запах этот ощущал ясно. В нем начала вздрагивать какая-то
жилка, в висках больно запульсировала непривычно горячая кровь.
     - Нет, ты не на занятиях была, - сказал он медленно.
     Она широко распахнула глаза, большие и невинные:
     - Откуда ты взял?
     - Вижу.
     - Ишь, какой глазастый! - ее пухлые губы изогнулись в усмешке. - Нет,
я была на занятиях. Две пары отсидела на физике.
     - Ты была с Леонидом.
     В ее глазах метнулись удивление и растерянность. Он  чувствовал,  как
горячая кровь шумит в голове с такой мощью, что едва услышал свой голос:
     -  Он  был  в  серой  тройке,  уже  немного  навеселе...  На  папином
"Мерседесе", хотя ему подарили новенькие "Жигули". Хорошо покатались?
     Она натянуто рассмеялась:
     - Шпионил, значит?.. Да, конспирация у  Леонида  хромает.  Но  у  нас
ничего не было. Мы просто сорвались с занятий. Ему бы тоже влетело, у него
родители строгие.
     Он промолчал, потому что ее лицо странно менялось в цвете, и это  был
не тот цвет, который видишь глазами. В молчании доели мороженое,  а  когда
вышли на улицу, Оля проговорила резче:
     - А с какой стати ты все-таки шпионишь?
     - Я не шпионил.
     - Да? Скажи, что угадал, как с этим МАЗом...
     - Я не шпионил, - ответил он сдавленным голосом. - Просто я чувствую,
что потом вы ездили к Леониду. Его родители в  это  время  были  на  даче.
Квартира пустая...
     - Не провожай меня! - бросила она резко.
     Ее  тонкая  фигурка  отодвинулась,  вошла  как   капелька   ртути   в
бесформенную  массу  пешеходов,  только  светло-лиловый  оттенок  остался,
медленно перемещаясь в этой массе.
     Он раздавленно стоял, прислонившись к стене, и все смотрел на лиловый
огонек, что удалялся, постепенно  размываясь  и  теряя  цвет.  Вот  слегка
затормозился у  подножия  огромного  серого  здания,  там  проходу  мешают
лоточники, вот скользнул вниз...  Это  вход  в  подземный  переход  на  ту
сторону улицы...
     Лиловая блестка, находясь уже на грани видимости, еле  ползла.  Затем
на миг замерла и  вдруг  словно  бы  понеслась  с  большой  скоростью  ему
навстречу.  Ошеломленный,  он  перевел  взгляд  под  ноги,   ибо   лиловое
промелькнуло на глубине под землей, затем  блестка  стала  удаляться,  все
больше замедляя скорость.
     Он тупо следил за ней, все еще ощущая, как кровоточит сердце. Блестка
еле двигалась, но он чувствовал, что скорость ее  не  уменьшается...  Нет,
уменьшается... Остановилась... И снова понеслась дальше.
     Что со мной, сказал он лихорадочно. Я не могу видеть так далеко! Даже
настоящий огонек не могу, а это и не огонек... а  так,  зрительный  образ,
создание его воображения пополам с жалкой работой сетчатки и расширенного,
как у идиота, зрачка...
     Не с ума ли схожу, мелькнула горячечная мысль. А в другой части мозга
метались панические мысли, искали объяснения, одна  подсказала  услужливо,
что там же в переходе, куда  нырнула  Оля,  есть  и  спуск  в  метро.  Оля
просто-напросто поехала домой, это уносит ее так стремительно обыкновенный
поезд!.. Вот снова остановка... Опять  поехала...  Она  живет  в  Беляево,
осталось еще четыре пролета...
     Он стоял так же еще несколько минут. По три  минуты  на  пролет,  все
верно, теперь блестка почти не двигалась. Значит, в толпе протискивается к
эскалатору, медленно поднимается к поверхности, долго ждет автобуса...
     Вдруг в голове стало жарко от  внезапной  мысли.  Каким  образом  ему
удалось проследить за ее движением на противоположный конец Москвы?
     Оглушенный, он долго брел по  улице.  Стоило  сосредоточиться,  снова
видел крохотную лиловую блестку. Но едва его мысли  обратились  к  странно
обретенной способности, блестка погасла, а он двигался через туман бликов,
розовых пятен, мелькающих теней, слышал голоса, смех, шорох подошв и  стук
каблучков.
     Теперь добраться бы благополучно до  своей  квартиры,  но  идти  надо
спокойно, размеренно, по дороге придется миновать два перекрестка поверху,
в любом случае стоит дождаться еще людей, а потом  с  ними  и  перейти  на
другую сторону.  По  людям,  таким  шумным  и  горластым,  ориентироваться
удобнее, чем по светофору на дальней стороне. Идти надо не  спеша,  теперь
Оля все мысли обратит на Леонида...
     Едва он подумал  о  Леониде,  как  сознание  зафиксировало  крохотную
красноватую искорку. Та перемещалась глубоко  под  землей,  и  он  тут  же
понял: Леонид едет подземкой к Оле. То же направление,  те  же  интервалы.
Через две остановки выберется на поверхность...
     Мрачно наблюдал, как искорка  стала  делать  зигзаги:  сто  девяносто
шестой автобус подолгу петлял,  прежде  чем  попасть  на  Островитянинова,
затем  красноватая  искорка  остановилась.  Хотя   нет,   ползет,   только
едва-едва. Значит, выбрался из автобуса и двигается пешком через парк.
     Затем лиловая искорка и  красная  искорка  остановились  друг  против
друга. Он сосредоточился, боль обострила чувства. И он ясно увидел, как на
лестничной площадке топчется раздосадованный Леонид и обозлено жмет кнопку
звонка. Одновременно он видел Олю, что уже переоделась в домашний  халатик
и с  напряженным  лицом  сидела  на  кухне,  прислушиваясь  к  непрерывным
звонкам.
     Он нащупал монету. Бросил в щель телефона-автомата:
     - Алло, Оля. Ты зря не открываешь дверь... Да-да, это я, Павел. А там
у двери Леонид. Все как ты любишь: с коробкой конфет и шампанским.
     Ее голос брызнул негодованием:
     - Ты... ты... шпионишь?
     - Открой дверь, - сказал он  мертвым  голосом.  -  А  то  уже  достал
записную книжку.
     - При чем здесь записная?
     - Смотрит другие адреса.
     Руки так тряслись, что едва сумел повесить трубку.


     Домой добирался вконец ослабевший. Один раз  в  самом  деле  едва  не
попал под машину.  Слышал  как  рядом  пронеслось  визжащее,  удалилась  и
растворилась в бензиновом воздухе брань, но даже не успел испугаться.  Вот
он родной двор, сейчас доберется до своего убежища...
     Из подъезда тяжело выползло, распластываясь по  стене,  желто-зеленое
пятно. Он ощутил, что это ковыляет, держась за стенку,  Мария  Игнатьевна,
соседка. Тучная, ноги в синих жилах с огромными черными тромбами, согнутая
в три погибели. После  второго  ребенка  заметно  сдала,  часто  бывала  в
больнице. Говорят, дважды побывала в реанимации.
     Перед его глазами желто-зеленое  раздвинулось,  недобро  обозначилось
темными сгущениями, и он дернулся от отвращения, но  следом  перевел  дух:
нет,  пока  не  метастазы,  опухоль  уже  злокачественная,  но   пока   не
разрослась...  После  трудных  родов  у  многих  наступают   сложности   с
кишечником, а эта родила под старость, теперь дня не обходится без  мощных
лекарств.
     Он ощутил знакомое чувство вины, хотя вроде бы какая  вина,  даже  не
знаком,  просто  с  его  обостренной  чувствительностью  еще   с   детства
чувствовал  себя  виноватым  перед  каждым  калекой,   дряхлым   стариком,
инвалидом.
     Мысленно он убрал зловещее образование, и не сразу обратил  внимание,
что лиловое пятно начало менять цвет, поползло вверх.  Он  еще  растворял,
изгонял, рассеивал,  и  вдруг  поверх  желто-зеленого  разлился  солнечный
оранжевый цвет. Из этого пятна донесся удивленный  вскрик,  по  вытянутому
вверх пятну он понял, что Мария Игнатьевна как-то сумела распрямить годами
негнущуюся спину.
     Он чувствовал, что все его тело дрожит, руки и ноги  трясутся,  будто
несет   немыслимую   тяжесть.   Выходит,   его   наконец-то    развившаяся
сверхчувствительность позволяет не только видеть больше  других,  но  даже
воздействовать?
     Как сквозь вату донесся встревоженный возглас:
     - Маша, ты видела, из кафе, что на углу, "скорая" семерых увезла? Что
за мороженое теперь делают!
     Но не вслушивался, ибо, дергаясь  из  стороны  в  сторону,  навстречу
понеслись  лестничные  пролеты.  Дрожащие  пальцы  едва  попали  ключом  в
замочную скважину. Ворвавшись в квартиру, бросился  к  зеркалу.  Останется
или испарится эта способность - бог с ней! - но сейчас он  сотворит  самое
важное и страстно желаемое...
     Да плевать, если даже может двигать звездами, переставлять галактики,
становиться невидимкой  или  бессмертным  богом  носиться  над  просторами
земель... Он попробует, попытается совершить самое  важное  дело  на  всем
белом свете: изменить форму глазного яблока!



                               Юрий НИКИТИН

                            ЛЕЗГИНКА НА ПУЛЬТЕ

     Это  был  самый  большой  в  мире  радиотелескоп.  Размещался  он  на
искусственном спутнике Земли в идеальных условиях чистого  пространства  и
был предназначен специально для поисков братье по разуму. А  мы  -  лучшие
ученые Земли. Так, по крайней мере, постоянно аттестовала нас пресса, и  я
не вижу причин с ней спорить.
     Все пятеро мы  прилетели  на  спутник,  едва  оттуда  ушли  последние
бригады монтажников. Старшим у нас был  профессор  Флемминг,  единственный
"чистый" астроном в нашем  обществе.  Я,  например,  был  специалистом  по
криогенным низкотемпературным машинам, в телескоп последний раз заглядывал
десять лет тому, да и то из простого любопытства.  Младшим  оказался  Кацу
Мотумото. И по возрасту и по чину. Правда, по умению владеть собой, он дал
бы немало очков вперед даже Флеммингу, не то, что нам, более  экспансивным
натурам. То есть: Хью Дагеру, Моше Хакаиру и вашему покорному слуге - Юрию
Коваленко.
     Теперь   к   звездам   прислушивалось   колоссальное    ухо    нашего
радиотелескопа. А может быть правильнее его  назвать  гравитоскопом?  Ведь
работал он на гравитонах и предназначался для  поиска  в  подпространстве.
Там  обычные  радиоволны  исчезали  без  следа.  Хотя,   пусть   будет   -
радиотелескоп. Мы с трудом  привыкаем  к  новым  словам,  сплошь  и  рядом
стараемся сохранить старые, модернизируя их, даем новые значения. Без тени
улыбки произносим: самолет, воздушный, воздушный флот, воздушный  корабль,
воздушный крейсер...
     Энтузиастов, работающих на радиотелескопах  прежних  конструкций,  мы
сравнивали с некими специалистами по африканским тамтамам. И барабан вроде
бы неплохой способ передачи сообщений. В то  же  время  и  сам  там-там  и
там-тамиста пронизывают радиоголоса цивилизованного мира... Так может быть
и наш земной мирок пронизывают радиоголоса сверхцивилизаций?
     Газеты мы просматривали по телексу. Странно,  если  бы  нам  вздумали
привозить настоящие газеты из бумаги. Вряд бы мы тогда уложились в  триста
тысяч долларов, а именно в эту копеечку влетал ООН день нашего  пребывания
на спутнике.
     Как-то я заметил, что Дагер нередко очень  внимательно  просматривает
все сообщения, относящиеся к судебному процессу над  организацией  "Черная
Пантера". Падкие на сенсации газеты отводили материалам из зала суда целые
страницы. Но  серьезный  ученый  и  негритянские  экстремисты?  Правда,  у
каждого свое хобби. Я,  например,  коллекционирую  вырезки  об  украинских
колониях за рубежом. Начиная от запорожских, когда  те  ушли  от  русского
владычества в Турцию, и кончая самыми последними данными.  Пять  миллионов
человек в Канаде, два - в Австралии, полмиллиона в Аргентине... А  сколько
более мелких в странах  диаспоры!  Они-то  и  заинтересовали  меня  больше
всего. Сохранить свою национальность, язык, культуру, когда другие  народы
с менее развитой  духовной  культурой,  попадая  в  аналогичные  ситуации,
ассимилировались в течение одного-двух десятилетий!
     Еще я узнал, что Моцумото в редкие свободные  минуты  составляет  для
собственного удовольствия каталог боевых  гимнов  самураев.  Правда,  этих
самых свободных минут у нас было очень немного. Чем увлекались Флемминг  и
Моше, так и не успел узнать. В ближайшее  воскресенье  мы  сделали  первую
попытку выйти в подпространство...
     Мы  не  разбивали  бутылку   шампанского   о   хрупкое   переплетение
мнемокристаллов и не перерезали ленточку. В первом случае  толстое  стекло
просто сокрушило бы половину приборов, а второе - было еще  бессмысленней.
Мы и жили внутри радиотелескопа. Входить или выходить - некуда. Разве  что
в космос...
     Мы еще раз проверили готовность и потом кто-то из нас, уже  не  помню
кто, совершил это историческое деяние. Нажал Ту Самую Клавишу.
     Радиоприемнику Попова ловить было  некого.  За  исключением  грозовых
разрядов. Мы же внезапно оказались в роли деревенского простака  двадцатых
годов, который  повернул  ручку  наиновейшего  приемника.  Да  еще  в  наш
болтливый век!
     Пространство генерировало мощные сигналы во всех  направлениях  и  во
всех диапазонах! Вернее, подпространство.
     Стоило повернуть чуть-чуть ручку и -  новый  голос  врывался  в  нашу
крошечную комнату. Подпространство  было  забито  станциями  плотнее,  чем
земной эфир в часы пик!
     Флемминг совсем растерянно вертел шкалу настройки. Лицо у  него  было
до крайности обалделое. Правда,  мы  выглядели  вряд  ли  лучше.  В  своей
мальчишечьей самоуверенности ждали, что в первый же  день  сумеем  уловить
слабый электромагнитный сигнал искусственного происхождения, даже пусть он
до безобразия смешан со всевозможными  шумами  от  межзвездного  газа.  Но
чтобы вот так...
     - При таком многообразии... - сказал Моше просительно.
     Все поняли. Действительно, при таком многообразии голосов - стоит  ли
оттягивать? Может,  удастся  связаться  с  кем-нибудь?  Правда,  на  Земле
полагается получить разрешение на пользование радиопередающей аппаратурой.
У Господа Бога? Все мы атеисты. Но только  бы  сверхцивилизации  не  сочли
человечество космическим радиохулиганом...
     Дешифраторы работали с полной нагрузкой. У нас сложилось впечатление,
что все сверхцивилизации  разговаривают  на  неком  космолингве  и,  стоит
только подобрать к нему  ключ,  как  станет  возможным  говорить  со  всей
Вселенной. Даже с самыми удаленными из магагалактик. Расстояния не  играют
существенной роли для сверхцивилизаций. Они переговариваются не с  помощью
там-тамов.
     Прошло достаточно много времени, пока мы поняли  свою  беспомощность.
Расшифровать язык сверхцивилизаций... Так  же  просто  дикарю  из  племени
мамбо-юмбо  понять  нашу  разговорную  речь.  И  дело  даже  не  в  разных
диалектах.  Словарный  запас  дикаря  насчитывает  десять-двадцать   слов.
"Есть", "спать", "убивать", и т.д.  Попробуй  объясни  ему  значение  слов
"интеллектуальный",  "глобальный",   "кино",   "телевизор",   которые   мы
употребляем постоянно.
     - Не с того конца, - сказал  Флемминг  однажды.  Он  был  измучен  до
крайности.
     Мы уже созрели до этого признания. У каждого перед глазами  все  чаще
возникал гадкий призрак поражения.
     - Мы еще не накопили достаточного запаса слов, - сказал Моцумото.  Он
устал не меньше любого из нас, но упорно  продолжал  выполнять  работу,  в
результатах которой сам сомневался.
     - Нам никогда не понять эти слова, - сказал я.
     - Что ты предлагаешь? - спросил Дагер.
     Что я мог предложить? Только пожал  плечами.  Все  с  тоской  ощущали
собственное бессилие. Язык цивилизации и сверхцивилизации... Не так  уж  и
приятно чувствовать себя дикарями. Все-таки  целые  века  человек  любовно
называл себя царем природы и венцом творения. Даже  в  наш  век  ожидаемых
контактов мы населили в своем буйном воображении целые галактики подобными
себе существами.
     - А что, если пойти на поклон?
     Это сказал Моше. Все повернулись к нему.
     - Выйти самим в космос? - сказал он.
     - Со своим вяканьем... - сказал Дагер с горечью.
     В самом деле, что бы стал передавать по радиопередатчику  человек  из
племени мамбо-юмбо, если бы понял его назначение?
     Нам мгновенно стало стыдно, едва каждый представил себя в этой  роли.
Я почему-то явственно вообразил себя в аппаратной с перьями  на  голове  и
окровавленным скальпом за поясом.
     - А что нам остается? - сказал Моше настойчиво.
     Пожалуй, только один он мог предложить такое. Все  остальные  считали
себя   слишком   гордыми,   чтобы   "позориться".   Хотя   понимали,   что
сверхцивилизации  значительно  легче  разобраться  в   наших   примитивных
символах. Если ей передавать  достаточное  количество  материала,  то  она
быстро освоит его и ответит в нашем собственном коде.
     Разошлись, пряча глаза. Этой ночью каждый решит...


     - Выбери самую чистую передачу, - попросил Флемминг Моцумото, - может
она окажется самой ближней.
     Сказался чисто человеческий рефлекс: разговаривать с тем, кто  рядом.
Хотя и этот собеседник мог отстоять на сотни парсеков.
     Моцумото молча вертел верньеры  настройки.  Мне  показалось,  что  он
прячет лицо от нас. Да  и  каждый  из  нас  все  еще  избегал  встречаться
взглядами с товарищами. Дикари в перьях...
     - Вот, - сказал Моцумото, все так же не глядя на нас, - самый  чистый
и громкий голос. Если мерять земными мерками...
     Если мерять земными мерками, то это была самая близкая станция.
     Флемминг положил перед Моцумото текст заранее согласованной с  ООН  и
со всеми правительствами передачи.
     - Давай! На этой же частоте.
     Мы были уверенны, что пройдет немало времени,  пока  сверхцивилизация
заметит наше комариное присутствие. Потом пройдет время,  пока  расшифруют
наши примитивные символы речи...
     Но едва передача кончилась, как ожило печатающее устройство:
     - "Мало информации. Еще".
     Это был колоссальный успех. Когда я впоследствии пытался вспомнить  и
проанализировать эту историческую минуту, то  в  памяти  всплывали  только
наши глуповато растерянные лица. Свершилось!
     Ринулись за материалом. В  течение  трех  дней  передавали  все,  что
казалось важным, но космос требовал все новой информации.
     Наконец, однажды громкий и чистый голос сказал:
     - Кто вы?
     Мы бросились к передатчику.
     - Мы - люди! Человечество. Мыслящие существа! А кто ты?
     Да простят нам потомки сумбурность  первого  контакта.  Речи  некогда
было готовить  и  согласовывать.  Самый  большой  умник  из  нас  оказался
способным экспромтом говорить глупости.
     - Я - Разум, - ответил Голос. - Кто вы?
     - Мы - тоже разумные, - стучал наш передатчик, - мы - жители Земли.
     - Непонятно, - ответил Разум. - Кто вы?
     Нужно было отвечать без промедления и мы снова повторили свои данные.
     - Непонятно, - сказал Разум еще раз. - Там вы не можете быть.
     - Почему? - воскликнули мы в один голос.
     - Там нахожусь Я, - ответил Разум.
     На этом передача оборвалась.


     Вряд ли кто из нас сомкнул глаза в эту ночь. Лихорадочное возбуждение
жгло мозг и гнало сон. Мне было слышно, как беспокойно ворочался  в  своем
гамаке Моцумото. Вряд ли ему помогал и  волевой  контроль.  А  обо  мне  и
говорить было нечего. Едва только дождался семи утра.
     В аппаратной уже находились Флемминг, Моше, Дагер.
     - Нет ли идейки? - спросили меня вместо приветствия. - Мы  здесь  уже
все перебрали. Параллельные миры, временные  петли,  антимиры,  дискретные
миры...
     - Сигналы из будущего? - спросил Моцумото, появляясь на пороге.
     Флемминг безнадежно пожал плечами.
     - Все невероятно и поэтому вероятно. Нужно наладить связь. Как там  у
тебя, Моше?
     - Сейчас, - прошептал Моше. - Знаете, Флемминг, было  бы  значительно
естественнее, если бы вы сплясали лезгинку на этом пульте.
     - Есть две гипотезы, - сказал Дагер. - Первая:  эта  сверхцивилизация
размещается где-то на нашей Земле, но так, что мы ее не видим.  Что-нибудь
принципиально отличное. Вторая гипотеза: мы все спятили. Честно говоря,  я
уже готов поверить во второе.
     Голос отозвался сразу, едва настроились на его волну.
     - Земляне? Какие вы?
     Мы, как могли, описали облик гомо сапиенса,  выдали  наиболее  полные
данные  о  его  интеллектуальном  уровне,   органах   чувств,   социальном
устройстве. Ну, почти не приукрасили себя.
     Разум  некоторое  время  переваривал  наше  сообщение.  Потом  сказал
радостно:
     - Я знаю, кто вы. Вы - это Я!
     - ???
     - Вы - мои нейроны. Я, по-вашему, Всечеловеческий Мозг!
     В голосе Разума слышалось величайшее  изумление.  А  что  можно  было
сказать о нас?
     - Никогда бы не подумал,  что  нервные  клетки  моего  мозга  обретут
самостоятельное  сознание,  -  продолжал  Разум,  -  ведь  это  вовсе   не
обязательно для моего существования...
     Мы были ошеломлены до предела. Всечеловеческий Мозг!
     - Но ведь мы - самостоятельные единицы!  -  крикнул  Флемминг,  -  мы
очень часто не можем понять даже друг друга!
     Разум ответил уже спокойнее:
     - Значит вы сами не подозреваете, что связаны биополем.  Но  все-таки
шесть миллиардов ваших мозгов объединены в один. Мой...
     Мы были раздавлены. Мы, простые смертные, разговаривали с бессмертным
Всечеловеческим Мозгом. Который объединял  наши  знания  и  способности  в
нечто  неизмеримо  более  высокое  по  качеству!  Интеллектуальный  гигант
Вселенной...
     Моцумото подошел к иллюминатору и  стал  пристально  всматриваться  в
черный мрак космоса. И мы знали, куда он смотрит. Там была  наша  планета,
наша Земля...
     - С кем ты говоришь? - спросил он, не оборачиваясь. - Так, в  большом
космосе?
     - С подобными себе, - ответил Разум.
     Значит в космосе есть еще такие же Супермозги? А может быть, даже...
     - А есть ли на планетах, - спросил я, - подобные нам?
     Разум ответил, не задумываясь:
     - Вполне возможно. Я не  интересовался  внутренним  устройством  моих
друзей. Знаю, что космос населен подобными мне!
     - Давно ли ты поддерживаешь с ними связь? - спросил Дагер.
     - Миллионы лет. Я ведь еще очень молод.  И  мал.  А  есть  Супермозги
размером с Галактику!
     Это и понятно: человечество жило только на одной планете...
     - Скоро и ты, - сказал я,  -  начнешь  распространяться  на  соседние
системы. Уже строят первый звездолет...
     - Да, - подтвердил  Разум,  -  я  как  раз  собираюсь  дотянуться  до
ближайшей звездочки. По-моему, там есть земляные шарики, что вы  называете
планетами...
     У меня закружилась голова. Кто собирается дотянуться: он или мы?
     У коллег было не лучше.  Флемминг  воспаленными  глазами  смотрел  на
индикаторную панель, словно это она говорила такие несуразицы.
     - Разве ты не чувствуешь, -  спросил  я,  когда  горстка  космонавтов
устремляется через пространство?
     - Я почувствую, - был ответ, - что тянусь к соседней  системе.  А  вы
ощущаете, что делают в этот момент какие-нибудь два-три  нейрона  в  вашем
мозгу? Из двадцати четырех миллиардов?
     - А если космонавты погибнут?
     - В ваших мозгах ежесекундно гибнут нейроны.
     Да, он был прав. Короткоживущим клеткам человеческий  организм  может
показаться  бессмертным.  Но  люди  умирают,  другие  родятся  на   смену.
Нормальный  обмен  в  этом  сверхгигантском  Разуме...  который  вовсе  не
бессмертен. Он только  живет,  сколько  существует  и  будет  существовать
человечество...


     Этот вопрос вертелся на языке у всех. И каждый избегал касаться  его.
Среди всяких вопросов есть и стыдные...
     Первым не выдержал Дагер. Избегая смотреть на нас, он спросил Разум:
     - Ты ведь не можешь состоять из однородной коры. Есть отделы  главные
и второстепенные. Гипофиз, мозжечек и другие. Ответь, как ты воспринимаешь
нас? Все ли человечество  вносит  одинаковый  вклад  в  твои  мыслительные
процессы? Оно у нас разделено на  нации.  Существуют  различные  народы...
Различные способности...
     В его глазах горел  огонек  непонятного  фанатизма.  А  черт,  почему
непонятного? Стыдно  теперь  признаваться,  но  в  тот  момент  я  тоже  с
нетерпением ждал ответ.  Я,  как  никто  другой,  знал  истинную  величину
вклада, который внесли в сокровищницу мировой культуры славянские  народы.
Особенно украинский.
     Краем глаза видел, как подались вперед Флемминг, Моше, Моцумото.
     Голос ответил:
     - Непонятно. Что такое - нация? Я - Разум.
     А сегодня он сказал:
     - Я помогу вам избавиться от болезней. Вы мне поможете избавиться  от
моих. И не только от войн. То, что я узнал от вас, не говорит  о  здоровье
человеческого общества. А это очень важно и вам и  мне.  Послушайте,  я  -
Разум,  обращаюсь  к  каждому  человечку  в  отдельности:  давайте   будем
сотрудничать! Мы нужны друг другу. Мы необходимы друг другу! Помогите мне,
я - Вам...
     Не знаю, когда я вернусь к своему хобби. Да и  вернусь  ли  вообще...
Дело в том, что мне и человечеству предложили только две дороги. Одна -  к
звездам, вторая - в пещеры...
     И нельзя одновременно идти по обеим.




                               Юрий НИКИТИН

                            ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДЕЦ

     К вечеру море стало сумрачным. О  борта  корабля  тяжело  били  серые
свинцовые волны, над самыми надстройками висело набрякшее небо. Оставалась
узенькая полоска между молотом туч и наковальней океана,  и  корабль  полз
изо всех сил, все еще надеясь выскользнуть из-под удара грозы.
     Правда, такая картина могла возникнуть разве что для  наблюдателя  из
самой дальней дали: корабль несся, как гигантский  плуг,  мощно  вспарывая
океан.  Все  сорок  два  участника   научно-исследовательской   экспедиции
разместились в уютных каютах, кое-кто еще сидел  в  библиотеке,  некоторые
отправились в кают-компанию смотреть фильм, доставленный  вчера  самолетом
вместе с почтой.
     Назар остался в своей каюте, тесном помещении, чуть побольше  купе  в
вагоне поезда.  Хорошо,  хоть  какие-то  удобства  предусмотрены:  цветной
телевизор, мягкий  диван,  приемник,  диктофон,  кондиционер,  климатизер,
проектор с большим выбором диафильмов.
     Сперва  Назар  пытался  читать,  затем  включил  телевизор,  пощелкал
тумблерами радиоприемника, но возникшее тягостное  чувство  не  проходило,
напротив - усиливалось. Выключил кондиционер,  а  климатизер  настроил  на
усиленное озонирование воздуха, но  и  это  не  помогло.  Что-то  тяжелое,
давящее вторгалось в психику, и бороться с  этим  было  трудно.  Когда  же
пойдут на спад эти вспышки на Солнце, чтобы можно было взяться за работу?
     Со  злостью  отдернул  штору.  За  иллюминаторами  в   черноте   ночи
вспыхивали молнии, погромыхивало. Корабль шел ровно, о  качке  не  было  и
речи:  на  столике  горделиво  возвышался   длинноногий   бокал,   доверху
наполненный соком.
     Но все что-то сопутствующее таким грозам действовало угнетающе. То ли
пониженное давление плюс солнечная активность, то ли еще что-то.  Все-таки
человек - часть природы и  живет  по  ее  законам..  Любое  возмущение  на
Солнце, противостояние Марса, даже приливные атмосферные волны,  вызванные
гравитацией  планет-гигантов  Юпитера  и  Сатурна,  -  все   это   властно
вторгается в психику, вносит возмущение в симфонию человеческой души..
     В конце концов Назар полез в  аптечку.  Там  отыскались  великолепные
транквилизаторы: мощные, не кумулятивные, приятные на вкус.  Вообще-то  он
редко прибегал к лекарствам,  но  это  сейчас  было  оправдано  трудностью
плаванья в открытом океане. Вот уже восьмой  день  не  видят  они  ничего,
кроме однообразной морской глади.
     Проглотив пару таблеток, Назар подумал  и  добавил  к  ним  еще  две:
поправочный  коэффициент  на  отвратительную   погоду.   По   телу   стала
растекаться успокоительная  теплота,  кровь  побежала  по  жилам  быстрее,
приятно защипало в кончиках пальцев, а в голове, напротив, стало  легко  и
хорошо.
     Он решил лечь и потянулся к шторе, чтобы задернуть  ее,  отгородиться
от холодного негостеприимного мира... В этот момент там, за иллюминатором,
сверкнула  яркая  молния,  осветила  страшные  апокалиптические  тучи,  их
неправдоподобно лиловые рваные края и.. парусный корабль, который несся по
бурному морю.
     Это  было  невероятно.  Однако  Назар  отчетливо  видел  в  двух-трех
кабельтовых странный парусник, стремительно мчавшийся параллельным курсом,
лишь постепенно отставая... Его накрывали волны, но он упрямо  взлетал  на
следующий чудовищный вал,  чтобы  снова  провалиться  в  бездну.  По  морю
неслась каравелла, настоящая каравелла! На таких ходили Колумб и Васко  да
Гама. Высокие надстройки на носу и корме, три мачты. На гроте  -  красивый
косой парус, на бизани - поменьше, тоже косой, на фоке - почти квадратный.
     В памяти  мелькнул  эпизод  из  детской  кинокартины:  залитая  ярким
солнцем, в море выходит празднично расцвеченная флагами каравелла.  Гремит
оркестр, ослепительно сияют медные пушки, а над кораблем сверкают белизной
крылья парусов, похожих на утренние облака. У борта ласково плещутся синие
волны.  Каравелла,  выкрашенная  в  темно-коричневый   цвет,   удивительно
гармонирует со всем миром и легко скользит по воде.  Именно  скользит:  не
вспарывает ее, не бороздит, а несется неслышно, словно над  волнами  летит
огромная сказочная птица...
     На палубе улыбающиеся моряки машут шейными  платками  и  треуголками.
Все как один загорелые, белозубые, с мускулистыми руками. А на капитанском
мостике, небрежно  сбивая  тросточкой  клочья  белой  пены,  которую  туда
взметнул ветер, стоит  тоже  загорелый,  обветренный  ветрами  семи  морей
просоленный  капитан.  У  него  красивое  мужественное  лицо.  Из  рукавов
богатого камзола выглядывают знаменитые брабантские  кружева,  на  широком
белом шелковом поясе висит длинная шпага с затейливым эфесом, над  которым
работали лучшие мастера Милана, а ножны украшены драгоценными камнями...
     Вспышка  молнии  продолжалась  миг,  но  изображение  впечаталось   в
сетчатку глаза и длилось, поражая  неправдоподобностью:  неподвижные,  как
дюны из грязно-серого песка, застывшие волны и  замерший  в  стремительном
беге странный парусник!
     Назар вскочил, заметался. Потом решился: сорвал со стены спасательный
жилет, без  которого  капитан  запретил  научным  работникам  выходить  на
палубу, кое-как напялил и выскочил в  коридор,  который  плавно  изгибался
вдоль борта. Пробежав по  нему,  бросился  наверх,  миновал  один  пролет,
второй, третий... Мелькнула  мысль  воспользоваться  лифтом,  но  осталось
всего два пролета - и вот он выскочил на верхнюю палубу.
     Едва удержался под ударами шквального ветра,  лицо  стало  мокрым  от
мельчайшей водяной пыли. Гром  грохотал  так,  словно  над  самой  головой
рушились горы, в рваных, быстро бегущих тучах мелькал красноватый  отблеск
молний.
     Назар подбежал к борту. Волны дыбились далеко внизу, брызги  тоже  не
достигали вознесенной на высоту пятиэтажного дома палубы.
     В неверном  блеске  молний  Назар  снова  увидел  старинный  парусный
корабль. Теперь он был уже далеко позади и отставал все больше:  даже  при
ураганном ветре не парусам тягаться с атомной турбиной!
     - Каравелла... - прошептал Назар, - настоящая каравелла... И  позвать
никого не успею! Вот дурак, фотоаппарат не захватил...
     Стремясь не терять парусник из виду, он  побежал,  поскальзываясь  на
мокрой палубе, вдоль борта. Мрак  постепенно  заволакивал  каравеллу,  она
становилась все меньше и меньше,  молнии  освещали  только  паруса,  потом
только самый большой из них...
     Назар все ускорял шаги.. Быстро  выскочил  на  корму,  чтобы  бросить
прощальный взгляд на парусник, и в этот момент  палуба  под  ногами  резко
дернулась, ушла назад. Назар  невольно,  ускорив  бег,  чтобы  не  упасть,
налетел  на  фальшборт,  больно  ударился  о  него  грудью.  На  мгновение
перехватило дыхание, и тут он  в  страхе  понял,  что  силой  инерции  его
перебросило через борт. Он косо летел вниз в бешено бурлящие волны и еще в
воздухе увидел, что атомный корабль, уходя от бури, резко набрал  скорость
и как бы поднялся выше.
     В этот миг Назар ударился о воду, ушел в нее с головой, ощутил  дикий
холод и боль в ушибленной груди. Его крутило,  сжимало,  рвало  на  части,
потом выбросило на поверхность. Он оказался  в  некоем  подобии  резиновой
лодки, под  головой  была  упругая  подушечка  -  это  включилась  система
жизнеобеспечения  спасательного  жилета.  По  спине   разлилась   приятная
теплота: автоматически сработали нагревательные элементы. Будь здесь  даже
Ледовитый океан,  они  сумеют  поддержать  нужную  температуру,  а  запаса
энергии хватит на несколько лет.
     И все же Назар ощущал смертельный ужас. Он раскачивался на волнах над
бездной. Он слышал свой крик, барахтался, бил  руками  по  воде,  но  едва
доставал ее кончиками пальцев, потому  что  спасательный  жилет  раздулся,
приподнял его над водой, защищая от волн.
     Дважды он ударился лицом о трубочку, что вылезла из жилета,  пока  не
вспомнил, что там в отсеке разогревается какао и что  с  момента  удара  о
воду включилась аварийная радиостанция жилета. Сейчас на корабле уже ревет
сирена,  на  карте  вспыхивают  лампы,  автоматически  выходят   на   цель
пеленгаторы.
     Ветер и  волны  несли  его  в  ночь,  ледяной  мрак.  Вверху  страшно
грохотало, в лицо свирепо били брызги.
     Вдруг впереди вырос темный скошенный силуэт судна, вверху угадывалась
громада паруса. Мимо стремительно несся  легкий  корпус  каравеллы...  Той
самой, из-за которой он и оказался в океане!
     Назар не успел что-либо сообразить, крикнуть,  как  сверху  прогремел
гулкий голос. Ему ответил второй, резкий и властный. Кричали на незнакомом
языке, Назар собирался закричать в ответ, но в этот  момент  его  дернуло,
потащило, он ощутил, что тело вдруг потяжелело,  и  вот  уже  болтается  в
воздухе, свет молний озаряет бешено мчащиеся под ним волны.
     У  борта  его  подхватили.  Он  ударился  о  что-то  твердое,  тяжело
перевалился и упал. Спасательный жилет  с  шумом  выпускал  воздух,  перед
глазами, едва не ободрав лицо, мелькнул мокрый пеньковый канат с крюком на
конце, которым его подцепили за стальные дуги жилета и вытащили.
     Назар  попытался  подняться  на  ноги,   но   палуба   вдруг   встала
вертикально, сверху обрушилась  гора  ледяной  воды,  и  его  потащило  по
деревянному настилу палубы. Он тщетно пытался ухватиться за что-нибудь.  В
какой-то момент ноги ощутили опору,  вода,  что  влекла  Назара,  с  шумом
устремилась дальше. Он извернулся, схватился за чугунную тумбу, к  которой
были принайтованы три толстых, туго натянутых каната, и посерел от  ужаса.
Назар был уже у противоположного борта, и рядом через прорубленные  в  нем
отверстия обратно в море водопадом низвергалась вода.
     Палубу под ним бросало то вверх, то вниз, и встать он не мог. Ледяной
ветер не давал поднять  головы,  и  все  же  Назар  кое-как  дотянулся  до
ближайшего каната и поднялся, уцепившись за него обеими руками.
     Он находился у левого борта. Палуба ходила ходуном, голова кружилась,
к горлу  подступала  тошнота.  Особенно  мучительно  было,  когда  корабль
проваливался.
     Волны глухо били в борта, оснастка трещала, под ногами гуляли  потоки
воды.  Чуть  посветлело;   проглянула   луна,   заливая   все   мертвенным
фосфорическим сиянием, да и глаза чуть привыкли к темноте, но  рассмотреть
что-либо было трудно: мелькали тени, люди бегали,  сипло  и  тяжело  дыша,
таскали канаты и железные крюки, убирали  часть  парусов,  а  над  головой
страшно свистело в реях и недобро скрипели мачты.
     Шагах в пяти впереди  маячила  коренастая  фигура  человека,  который
стоял за штурвалом.. Огромный, широкоплечий, в старинной  морской  одежде,
он  с  трудом  справлялся  со  штурвалом,  который  сопротивлялся,  норовя
вырваться из рук.
     Назар трясся от  холода.  Пробовал  сдерживаться,  но  крупная  дрожь
сотрясала все тело. Дрожали руки, которые  буквально  приросли  к  канату,
стучали зубы.
     Канат отпустить он решался, чтобы не унесло волной за борт, и  только
тревожно смотрел на бегающих людей, которые, свободно  лавируя  в  паутине
туго натянутых канатов, карабкались по вантам, ползали по реям.
     Команда  работала,  напрягая  последние  силы.  Почти  все   были   в
лохмотьях, с бледными истощенными лицами.
     Из тьмы, пронизанной ветром и брызгами, появились двое.  Оба  были  в
старинных потертых камзолах, на локтях зияли дыры. Широкие  морские  брюки
обветшали до такой степени, что давно потеряли свой первоначальный цвет, а
внизу истрепались до бахромы.
     Остановились перед  Назаром.  Один  из  них  сказал  что-то  резко  и
повелительно. Назар, глядя на него во все глаза, виновато  пожал  плечами:
не понимаю...
     Человек, который стоял перед ним, был очень  стар,  хотя  и  сохранил
крепость мускулатуры. Над голым черепом  торчал  венчик  неопрятных  седых
волос, лицо  казалось  худым,  жестким,  с  резкими,  словно  вырубленными
чертами, а глаза, голубые, как небо, и беспощадные, как  блеск  обнаженной
сабли, горели неистовым, исступленным огнем.
     Второй тоже сказал что-то, вероятно, повторил вопрос на другом языке.
Этот человек был исхудавшим еще в большей мере. Лохмотья изношенной рубахи
держались на веревочках, да и те были в узелках разного цвета и толщины. А
из-под этих лохмотьев торчали,  едва  не  прорывая  тонкую  бледную  кожу,
острые ключицы... На левом боку рубахи зияла дыра,  сквозь  нее  виднелись
ребра. Задав вопрос, он закашлялся, выплюнув сгусток  крови  и  обессилено
схватился за канат.
     - Не понимаю, - ответил Назар, ощущая, как бешено стучит сердце. - Не
понимаю! Я русский, меня сбросило с корабля...
     Старший, в котором  Назар  угадывал  капитана,  снова  сказал  что-то
жестко и отчетливо, словно ударил железом о железо.
     С  реи  спрыгнул  матрос.  Это  был  высокий  костлявый   человек   в
истрепанном камзоле, натянутом на голое, посиневшее от холода тело.
     - Шпрехен за дойч? - спросил он.
     Назар покачал головой. Увы, немецким он не владел.
     - Ду ю спик инглиш?
     Это спрашивал тот же матрос. Голос у него был хриплый, простуженный и
к концу фразы слабел, словно матроса покидали силы.
     - Ноу, - ответил Назар.
     Матрос сделал еще попытку:
     - Парле ву франсе?
     Получив отрицательный ответ, оглянулся на капитана, развел  руками  и
скрылся. Подошел еще один, такой же  худой,  в  лохмотьях,  задал  тот  же
вопрос на испанском, итальянском, еще каких-то языках. Капитан  уже  начал
проявлять нетерпение.
     Вдруг в стороне раздался голос:
     - По-русски понимаешь?
     Назар встрепенулся. В двух  шагах  от  него  с  усилием  тянул  канат
бородатый человек.  На  нем  была  заплатанная  рубаха.  Без  ворота,  без
пуговиц, зато на голой груди мотался на тонкой цепочке нательный крестик.
     - Понимаю, - торопливо крикнул Назар. - Я русский! Меня  сбросило  за
борт... А кто вы?
     - Люди, как видишь, - ответил с натугой бородач и замолчал, изо  всех
сил подтягивая толстый конец. Закрепив его за кольцо, вделанное в  палубу,
сказал медленно, глядя наверх на паруса:
     - Идем к новым землям. Капитан у нас вон  тот...  Ван  Страатен.  Дай
только обогнуть этот анафемский мыс и тогда...
     У Назара  перехватило  дыхание.  Значит,  он  на  знаменитом  Летучем
Голландце? Да, корабль стар, безнадежно стар. Скрипели и раскачивались под
ударами шторма потемневшие мачты, канаты то провисали, то натягивались так
резко,  что  каждую  минуту  могли  лопнуть.  Деревянная  палуба  и  борта
латаны-перелатаны, в кормовой надстройке зияют дыры...
     Ван  Страатен  скользнул  взглядом  по  спасенному,   что-то   сказал
помощнику и тяжело пошел к рулевому.  Помощник  кивнул  и  быстро  побежал
вдоль борта, ловко перебирая руками паутину канатов.
     Назар, борясь с подступающей  от  качки  тошнотой,  спросил  земляка,
который невесть как очутился на призрачном корабле:
     - А кто ты? Как попал сюда?
     Тот неопределенно пожал плечами. Он не смотрел на Назара: над головой
дрожала и выгибалась дугой  рея,  туго  натянутые  канаты  звенели.  Парус
гудел, оттуда летели брызги и смешивались с клочьями пены и потоками воды,
что гуляла по палубе.
     - Попал, как  все  попали,  -  ответил  наконец  земляк.  Подпрыгнул,
закрепил конец потуже и объяснил:
     - Человек я, а не скотина. Иван Васильевич отменил Юрьев день,  да  с
нами совет не держал... Подожгли мы с  двумя  бедовыми  смердами  усадьбу,
порешили боярина да и подались на вольные земли... По дороге встретились с
конными ратниками. Те двое отбились - порубили пятерых, а мне леший дорогу
перебежал: упала лошадь и придавила. Пока выбрался, тут и скрутили. Да все
одно утек, пробрался в чужие земли.. Да что долго баить! Мытарился, но  ни
перед кем спину не гнул. А потом  дознался,  что  сыскали  божий  свет  за
морем-окияном, где нету еще  ни  бояр,  ни  царей.  Нанялся  я  плотником,
набрали команду... Эх, нам бы только сей мыс миновать!
     Он свирепо выругался, погрозил тучам кулаком. Суставы  были  красные,
распухшие, все в ссадинах и воспаленных язвах. Когда-то это  был  красивый
человек, лицо и сейчас оставалось сильным и мужественным, но беззубый  рот
западал, а желтую нездоровую кожу исполосовали старческие морщины.
     "Вольные земли, - думал Назар. В виски стучала кровь, путала мысли. -
Ну  да,  тогда  еще  существовали  такие  места,  куда  уходили   наиболее
вольнолюбивые люди. Не будь у этого непокоренного человека  шанса  попасть
на вольные земли Америки, в России вспыхнули бы другие  боярские  усадьбы,
одним восстанием было бы больше..."
     - Вам не обогнуть в бурю мыса Горн! - сказал Назар  тяжко.  -  Сейчас
океаны бороздят лайнеры, и то им тяжело, хоть там и радары, и пеленгаторы,
и атомные турбины... А вы на паруснике!
     И тут снова прогремел трубный глас капитана, буквально  пригвоздивший
Назара к палубе. Плотник что-то ответил, указывая на спасенного.
     Назар закричал, стараясь перекрыть рев бури:
     - Возвращайтесь в порт! Слышите?.. Древнее проклятие  потеряло  силу,
вы уже не обязаны снова и снова пытаться обойти мыс Горн!
     - Потеряло силу? -  переспросил  плотник  недоверчиво.  -  Откель  ты
ведаешь?
     - Вы ж видите, я разговариваю с вами! А я из мира обычных  людей!  Вы
соприкоснулись с обычным миром, вы вошли в  него.  Теперь  живите  по  его
законам!
     Корабль бросало немилосердно, у  Назара  мутилось  в  голове,  но  он
продолжал через силу, крепко держась за канат и даже не пытаясь увернуться
от потоков воды:
     - Мир прекрасен, поверьте! Вернетесь  в  порт,  будете  жить,  просто
жить, а не страдать.
     Плотник сказал хмуро:
     - Каждый глоток воды бережем.  Половина  команды  слегла  от  голода,
остальные тоже слягут...
     - Возвращайтесь! - повторил Назар громко и радостно. Он был счастлив,
что первым принес скитальцам весть об  освобождении  от  страшной  клятвы,
из-за которой те скитаются по морю.
     Плотник что-то крикнул капитану. Ван Страатен казался Назару  похожим
на каменное изваяние, намертво вросшее в  деревянную  надстройку  корабля.
Стоит, разглядывая в подзорную трубу кромешную тьму, и нипочем  ему  буря,
нипочем лишения...
     Ван Страатен ответил резко и категорично. Назар вздрогнул, ощутив  по
тону отказ. Плотник несколько мгновений раздумывал, опустив голову,  потом
сказал:
     - Верно сказал... Что значит грамоте обучен...
     - Что? Что он сказал?
     Цепляясь за выступы, канаты и скобы, Назар пробрался  к  человеку  за
штурвалом, возле которого стоял неподвижный капитан и все так же неотрывно
смотрел в подзорную трубу.
     Плотник тоже подошел к ним.
     - Почему не хотите вернуться? - спросил Назар.
     Плотник перевел. Ван Страатен смотрел в темень, которую лишь  изредка
разрывали молнии, освещая бешено мчащиеся облака.
     - Я дал слово, - ответил он надменно, - и я его сдержу.
     - Но проклятье потеряло силу! - закричал Назар. -  Оно  над  вами  не
властно!
     - Какое еще проклятье? - сказал Ван Страатен зло. - Мы сами поклялись
обойти этот проклятый мыс!
     - Но вы уже не бессмертные странники, - заорал Назар. -  Вы  -  люди!
Простые смертные люди! Теперь вам осталось жить недолго, как и  всем  нам.
Корабль вот-вот рассыплется, люди болеют. Вы никогда не  одолеете  в  этом
корабле мыса Горн!
     - Мы никогда не повернем  вспять,  -  ответил  Ван  Страатен  сухо  и
неприязненно.
     Он так и не отнял подзорную трубу от глаз. Что он  мог  увидеть  там,
где пасовали радары?
     Назар чувствовал отчаяние и злость. Что  сказать  еще,  как  убедить?
Идиотское рыцарство, ложное  понятие  чести  погубит  корабль  и  команду.
Измученные, голодающие, закостенелые в предрассудках -  что  они  знают  о
новом сверкающем мире?
     - Вы погибнете! - крикнул снова.
     - Но имена останутся жить.
     А плотник, смягчая резкость капитана, попытался растолковать:
     - Разумеешь, и так слишком много  таких,  которые  рады  отречься  от
слова правды, дай только повод... Нам надо идти в шторм. Если не повернем,
то может быть и там, на суше, хоть кто-то не свернет, не отступит...
     - Нет, теперь все это не имеет значения, - твердо сказал Назар.
     - Эх, не понимаешь... Что ж, может, теперь на земле в  правду  другие
понятия...
     - Да, у человечества другие понятия!
     Плотник хмыкнул, неодобрительно покрутил головой.
     - У человечества... А мы - не человечество? Те, кто Русь защищал, кто
Киев строил - эти рази не человечество? В нем мертвых больше, чем живых...
Помни это, паря! И понимай. Понимай!
     Назар ухватился за последнюю соломинку,  за  последний  шанс  вернуть
легендарных скитальцев в порт:
     - Сейчас период  солнечной  активности!  Да-да,  большие  вспышки  на
Солнце. Вы все крайне истощены... Вам лучше вернуться. В такое  время  вам
плавать...
     - Плевать, - перебил плотник. - Небесные светила вертят  немощными  и
робкими. А у нас зори стоят там, где потребно нам!
     Он сказал это с таким бешеным напором, что Назар невольно взглянул на
небо, и ему показалось,  что  с  детства  знакомые  созвездия,  подчиняясь
чудовищной воле этих грубых и невежественных людей, передвинулись и  стали
на указанные места.
     Далеко впереди блеснула искорка. Исчезла на миг,  сверкнула  снова  -
уже ярче. Судя по скорости  перемещения,  это  был  ракетный  спасательный
катер. Он держал курс прямо на  каравеллу:  радиостанция  жилета  подавала
сигналы четко.
     Ван Страатен опустил подзорную трубу, сказал что-то коротко и  резко.
Плотник помедлил, тяжело посмотрел на капитана. Ван Страатен повернулся  к
нему, повторил приказ, повысив голос.
     Плотник опустил голову, ответил почему-то по-русски:
     - Будет исполнено, кэптен..
     Поколебавшись,  бережно  снял  с  шеи  нательный   крест,   поцеловал
благоговейно и  надел  Назару.  Тот  ощутил  прикосновение  к  шее  мокрой
волосяной  веревочки.  Крестик  задел  щеку,  оставив  странное   ощущение
тяжелого живого металла.
     Вдруг, не успел  Назар  опомниться,  сзади  схватили  огромные  руки,
взметнули над палубой. Назар закричал. Кто-то ругнулся над ухом.
     - Чего вопишь? - донесся сумрачный голос плотника. - За тобой идут. В
сем камзоле тебе надежнее, чем у нас... Не сгинешь.
     Назар почувствовал, что его  переваливают  через  борт.  Он  ударился
ногами, услышал рядом тяжелое надсадное дыхание.  Пахло  солью  и  крепким
мужским потом.
     В этот момент корабль сильно накренился, и Назар сорвался в бездну.
     Его выловили через две минуты. Странно, никто  не  вопил,  что  видит
корабль-призрак. Летучего Голландца уже никто не видел,  да  и  что  можно
было заметить в такую бурю в кромешной тьме?
     Очутившись на палубе атомохода, Назар инстинктивно пошарил на  груди,
вспомнив  крестик  плотника.  Пальца  скользнули  по  синтетической  ткани
жилета... Пусто...
     "Привиделось,  -  мелькнуло  в  голове,  и  он   ощутил   несказанное
облегчение от того, что все в мире  снова  стало  понятно  и  обыденно.  -
Фу-у... А я уже подумал..."
     И в этот момент нащупал на шее волосяную веревочку. Без креста. Долго
лежал, закрыв глаза.  И,  успокаиваясь,  думал,  что  со  временем  сумеет
убедить себя, что сам зачем-то надел на шею эту веревочку.



                               Юрий НИКИТИН

                                 ЛОКАТОР

     Панель гигантской машины искрилась  сотнями  циферблатов,  больших  и
малых экранов,  множеством  разноцветных  лампочек.  Это  была  знаменитая
электронно-вычислительная машина "Алкома-12".
     Я находился в зале машинных расчетов и чувствовал себя очень уютно  в
старом глубоком кресле. Его  спинка  едва  слышно  поскрипывала,  когда  я
наваливался  всей  тяжестью,  деревянные  подлокотники   поблескивали   от
прикосновения сотни рук.
     - Олесь, - сказал я, - как попала сюда эта архаика? В твоем  страшном
царстве машин пристало бы что-нибудь соответствующее.
     Олесь возился с перфокартами. Он был высоким и сильно сутулым парнем.
На длинном некрасивом носу сидели огромные очки. В свои  тридцать  лет  он
уже заимел изрядную лысину и бледное нездоровое лицо.
     На мое замечание он буркнул:
     - Завтра специально для тебя принесу зубоврачебное кресло.
     - Ну зачем же такие жертвы? - сказал я томно.
     Хотя, честно говоря, именно такие  страшилища  дожили  и  подошли  бы
такому чересчур строгому помещению. Здесь все блестело и сияло чистотой  и
хромированными деталями, а холодный блеск металла спорил безжизненностью с
люминесцентными экранами. А  мне  почему-то  больше  нравились  запыленные
помещения, полные  старых  книг  и  картин,  когда  в  каждом  углу  висит
роскошная паутина, а пол испещрен следами мышиных лапок...
     - Готово! - объявил Олесь.
     Он вставил последнюю катушку, в стремительном темпе сыграл на  пульте
управления. Пальцы у него были гибкими, как у музыканта. Я тут же подумал,
что это  сравнение  устарело.  Скоро,  желая  похвалить  музыканта,  будут
сравнивать его с виртуозным программистом.
     - Ты всерьез? - спросил я недоверчиво.
     - Разумеется, - ответил он очень серьезно.
     - Поручаешь машине подобрать невесту?
     - Все верно, поэт. Все верно.
     Я не люблю, когда меня называют поэтом. Как-то нескромно звучит, хотя
действительно зарабатываю на жизнь стихами.
     - Брак по расчету... Ужасно! Не представляю, как вы  посмотрите  друг
другу в глаза. Я бы со стыда сгорел. Твоя избранница должна быть такой  же
толстокожей, как и ты!
     - Проповедуешь стихийную любовь? - спросил он.
     - Да, любовь  должна  быть  неожиданной.  Случайной.  Чтобы  нечаянно
встретились,  взглянули  друг  другу  в  глаза  и  -  разгорелось   пламя!
Понимаешь, глаза в глаза!
     Он некоторое время молча смотрел на меня поверх очков,  словно  бы  я
сморозил невесть какую глупость, а  не  высказал  кредо  настоящей  любви.
Потом быстро подошел к двери, ведущей на балкон и резко распахнул.
     - Иди сюда, поэт!
     Я нехотя вылез из кресла. Олесь стоял у перил  и  смотрел  на  улицу.
Ощутив мое присутствие, молча указал вниз.
     По улице текла  полноводная  людская  река.  Из  подъездов  контор  и
учреждений выливались новые ручейки,  из  массивных  ворот  расположенного
напротив военного училища вырвался сильный и бурный поток зеленого  цвета.
Чуть дальше к полноводному течению присоединялись черные струйки  служащих
главков, потом влился веселый жеребячий  ручеек  светло-зеленых  штормовок
студенческих стройотрядов, мощной струей хлестнул оранжевый поток  рабочих
- дорожников, выплеснулась мутная пена из дверей гигантского пивного бара.
     Русло было испещрено черными дырами подземных переходов и метро,  над
ними завихрялись людские водовороты. И все же исполинская река не  мелела,
ибо на всем ее протяжении из множества дверей выплескивались новые ручьи.
     Иногда возникали круговороты  возле  лотков  с  пирожками,  время  от
времени можно было увидеть буруны фонарных столбов, но в целом река текла,
не встречая препятствий. Вдоль всей улицы ее жадно сглатывали разномастные
автобусы,  трамваи,  троллейбусы,  маршрутные  такси.  Значительная  часть
проваливалась в черные дыры метро и продолжала  путешествовать  подземными
потоками, часть всасывалась корнями лифтов и затем возгонялась по  стволам
небоскребов, но река все так же текла неудержимо,  напористо,  неистощимо,
неуклонно, неукротимо, настойчиво... И не было ей ни конца, ни края.
     Как и всякая бурная вода она несла в себе и долю мусора. Трудолюбивые
рыбки-санитары - названные здесь дворниками, -  усердно  вылавливали  сор,
старательно чистили дно великой реки.
     На перекрестке река разветвлялась. Соседний квартал выглядел сахарным
островом в море кипятка. На миг промелькнуло нелепое опасение:  не  рухнет
ли под напором, не растворится ли?
     - Здесь около ста тысяч человек, - сказал Олесь. Он все  также  хмуро
смотрел вниз. - Из них десять тысяч незамужних девушек! Скажи, ты с каждой
из  них  знаком?  Учти  точно  такое  же  столпотворение  в  моменты   пик
наблюдается во всех центральных районах Москвы. В других городах страны  -
примерно такая же картина. А теперь  объясни  мне,  как  ты  с  каждой  из
живущих на Земле девушек сможешь посмотреть "глаза в глаза"?
     Я молчал. Не хотелось признаваться,  что  и  самого  мучила  мысль  о
необъятности  мира.  Столько  останется   непрочитанных   книг,   стольких
прекрасных девушек даже не увижу...
     - Извини, чуткая душа, - сказал он едко,  -  но  ты  очень  похож  на
одного моего друга.
     Он приоткрыл дверь и громко позвал:
     - Вася, друг!
     За дверью послышался шорох Олесь приоткрыл створки пошире  и  в  щель
важно  вошел  большой  черный  кот.  Хвост  он  держал  трубой,  на   меня
посматривал недружелюбно.
     - Вот  существо,  -  сказал  Олесь,  -  которое  тоже  довольствуется
"стихийной" любовью.  Радиус  его  действия  ограничивается  крышами  двух
соседних домов.
     Кот потерся о его ногу и что-то сказал на кошачьем языке.
     - Он спрашивает о твоем радиусе, - перевел Олесь. - Знаешь ли ты всех
девушек в своем доме? Не говоря уже о соседних.
     Кот смотрел на меня  зелеными  глазами.  В  животе  у  него  противно
урчало, Олесь достал сигарету, закурил. Потом сказал:
     - Кроме  того,  признайся:  "глаза  в  глаза"  -  басня.  Поэтическая
метафора. Твое приличное воспитание не позволит знакомиться на улице.
     - Не позволит, - согласился я неохотно.
     - Вот-вот. Значит выбор у тебя еще более ограничен, чем у Васьки. А я
поведу поиск по всему земному шару! Чтобы найти ту, Единственную. А теперь
скажи мне, поэт: кто из нас больший романтик?
     Он бросил сигарету на пол, яростно затоптал.
     - Я не верю в машины, - сказал я упрямо.
     Он отмахнулся:
     - При чем тут машины? - Все знают, что самец бабочки находит самку за
десятки километров. Одни говорят о запахе, другие  ссылаются  на  биополе,
третьи и вовсе докатываются до телепатии...  Но  дело  не  в  этом.  Самец
как-то "вычисляет" местоположение бабочки и летит к ней, хотя на его  пути
порхают сотни и тысячи таких же!.. Увы, это только  на  наш  взгляд  точно
таких же. А ему нужна Та - Единственная.
     - И ты как бабочка! - сказал я с негодованием.
     Он все так же криво усмехнулся:
     - Дружище... Мне надоело встречаться с не теми женщинами.  Надоело  -
не то слово. Я уже не выношу чужих женщин.
     - Давно ли ты стал не выносить? - спросил я иронически. Все мы  знали
его влюбчивость, знали о четырех его браках.
     Он ответил очень серьезно:
     - С тех пор, как понял, что они чужие.
     - Все женщины одинаковые, - попробовал я  отшутиться,  -  различаются
только габаритами, возрастом и мастью.
     - Я тоже так думал. Я подсчитал, что за всю историю  человечества,  -
учти! - за всю тьму веков, ни разу не встречались  юноша  и  девушка,  как
говорится, созданные друг для друга. Ни разу! Это страшно. Во все  времена
женились на чужих  невестах,  выходили  замуж  за  чужих  женихов.  Отсюда
недоразумения, размолвки, ссоры. Чужие и есть чужие.  Я  даже  не  могу  и
представить, каким будет брак, если отыщется та самая,  Единственная.  Это
должно быть и правду что-то необыкновенное, небывалое,  непохожее  на  все
остальные заурядные браки!
     Мы вернулись в зал. Я снова опустился в кресло, стараясь  выразить  в
словах невообразимое чувство протеста перед машинизацией вопросов любви  и
брака.
     - Все упирается в машину. Все-таки, я не позволил бы ей выбирать  мне
жену.
     Олесь следил за светящейся линией на одном из экранов.  Вдруг  сделал
несколько быстрых переключений и лишь тогда ответил:
     - Молодец. Герой! Страдалец за  доброе  старое  время.  Но  все-таки,
учти, не машина мне подбирает невесту, а я - через машину.  Машина  -  мой
локатор. Ты знаешь, что такое локатор?
     - Все равно, - сказал я упрямо. - Кибернетика в любви - кощунство.  А
я, как и всякий нормальный человек, стою за  освященные  атрибуты.  Лунный
свет, тихий сад, журчание ручья... И  никаких  тебе  транзисторов.  Только
соловьиная трель!
     - А все-таки достижения техники не гнушаешься и на свидании, - сказал
он иронически. - Снимал бы часы. Ведь счастливые  часов  не  наблюдают?  И
вообще, одевался бы в звериные шкуры.  Заодно  иди  громить  технику,  как
некий  писатель  на  Западе,  купивший  три   роскошных   автомобиля,   но
предпочитающий ходить пешком. Бедолага из-за этого ни разу не  побывал  на
зарубежных пресс-конференциях. Сейчас модно вздымать  нежную  душу  против
уж-жасной технизации и тянуть в доброе старое пещерное время, но  вся  эта
мышиная возня обречена на провал. И раньше было немало попыток  остановить
цивилизацию,  но  это  не  удалось  ни  в  пещерный  век,  ни  во  времена
средневековья, ни удастся и сейчас!
     Не кричи так, - сказал я. - Не кричи. Тебе выть надо, а не кричать!
     Его руки порхали над белыми зубами клавиш, и тем никак  не  удавалось
цапнуть его за пальцы.
     -  Ты  полагаешь,  что  все  учел?  -  сказал  я,  переходя  в  новое
наступление. - Учел все свои н_а_с_т_о_я_щ_и_е требования? Закажешь  одно,
а подсознательное "Я" желает другое. Мечтаешь о блондинке, а  твое  альтер
эго ищет только рыжую. Или возьмем другой случай, когда ты сам не  знаешь,
что  ищешь.  Например,  ты  уже  встречался  с  блондинками,   брюнетками,
шатенками - худыми и толстыми, рослыми и коротышками.  Все  нравилось,  со
всеми было хорошо. И только я, твой приятель, заметил интересную деталь: у
всех девушек была  капризно  оттопыренная  верхняя  губка.  Именно  это  и
придавало им в твоих глазах неописуемое очарование. А ты этого  и  сам  не
знал. Так можешь ли быть уверенным, что учтешь все подобные вещи?
     Он обернулся, посмотрел поверх очков.
     - Возражение резонное, - сказал он,  глядя  с  сожалением.  -  Веское
возражение. Достойное поэта. Ты и взаправду не знаешь таблицу умножения?..
Гм, никогда бы не подумал. Неужели всерьез полагаешь,  что  я  сяду  перед
микрофоном и буду бубнить: "Хочу блондинку, с длинными шелковыми волосами,
лучезарными  глазами,  нежным  сердцем,  маленьким  ротиком  и   ласковыми
ладонями"?
     - Примерно так,  -  ответил  я,  стараясь  сохранить  достоинство,  -
Конечно, ты можешь дойти и до таких вмешательств  и  непристойностей,  как
пожелаешь узнать ее возраст, объем груди, талии...
     - ... и бедер, - добавил он замогильным голосом.
     - И бедер, - сказал я с достоинством.
     - Так и говори, поэт.
     - Не думаю, чтобы кто-то откликнулся на такие гнусности.
     Он  встал,  потянулся.  Суставы  захрустели,  однако  сутулая   спина
осталась сгорбленной.  Длинные  худющие  руки  с  растопыренными  бледными
пальцами больше подошли бы узнику Бухенвальда или средневековому аскету.
     - Поэт! - сказал он  презрительно.  -  Литератор!  Чистая  непорочная
душа. Ты еще не знаешь до каких гнусностей - с твоей точки зрения -  может
дойти настоящий  кибернетик!  Пора  тебя  обшокировать  по-настоящему.  Ты
будешь раздавлен, поэт!
     - Ну-ну, - сказал я неуверенно.
     - Ничего такого я не ввожу в машину. Примитив. Да и  зачем?  Я  вложу
свои  данные.  Не  разумеешь?  Знакомлю  с  энецефаллограммами,   щелочным
составом крови, строением нейронов и схемой их связей, хромосомами, ДНК...
и прочими необходимыми вещами. А машина уже сама подберет то, что  я  ищу.
Ну как?
     Я чувствовал себя так, будто меня окунули в зловонную лужу.  А  потом
еще  истоптали   сапогами.   Состав   крови,   хромосомы,   перестальтика,
экскременты...
     - Ты это всерьез? - спросил я хрипло.
     - Как бог свят! - ответил он и захохотал.
     Он всегда  смеялся  неприятно,  но  на  этот  раз  хохот  был  просто
отвратительным.
     - Тем хуже для тебя, - сказал я.
     - Почему? - спросил он.
     В стеклах очков отражался закат солнца,  и  я  вместо  зрачков  видел
багровые блики. На миг ситуация оказалась знакомой. Но  тогда  меня  звали
Фаустом, а его... его тоже звали иначе.
     - Почему? - повторил он вопрос.
     - Потому, что ты получишь то, что заслуживаешь, - ответил я зло.


     Он позвонил через неделю. Голос показался  мне  взволнованным.  Когда
срочно попросил приехать, я поколебался, но не поленился одеться  и  выйти
на улицу в слякотную погоду, хотя все еще не остыл от злости.
     Едва я вошел в зал машинных расчетов, Олесь протянул длинную ленту  с
крохотными дырочками.
     - Что это? - спросил я сердито. Никому не нравится,  если  его  тычут
носом в собственное невежество, к тому же момент не слишком  подходил  для
шуток.
     Но Олесь не шутил. Он спохватился и сказал:
     -  Ах  да,  ты   не   знаком   с   двоичным   кодом...   Это   адрес.
Один-единственный. Она выдала его сразу после твоего ухода. Ты еще  фыркал
на лестнице, как рассерженный кот, а я уже держал это в руках.
     - И что тебя тревожит?
     Я оглянулся. Старое кресло  стояло  на  прежнем  месте.  Это  немного
примирило меня, и я опустился на мягкое сидение.
     - Понимаешь... Все получилось несколько иначе. Во-первых, я  полагал,
что "Алкома" выдаст несколько адресов. Таким образом, у меня  осталась  бы
хоть какая-то свобода  выбора.  Во-вторых,  я  сразу  же  написал  письмо.
Объяснил незнакомке, что и как...
     - Ну и...? - подтолкнул я, ощущая нарастающее волнение.
     - Вот тебе и "ну и", - сказал он сердито. - Взгляни.
     Он протянул еще один листок. Я покосился на бумажку подозрительно, но
это был простой бланк телеграммы. Там стояло всего два слова: "Еду. Ива."
     - Красивое имя, - сказал я примирительно. - Оригинальное. Ни разу  не
встречал.
     - При чем тут имя? К  тому  же  на  телеграфе  наверняка  перепутали.
Скорее всего Ева или Ира.
     - Или Ида...
     - Да перестань ты с именами! Она вот-вот явится!
     Он смотрел растерянно, за  толстыми  стеклами  его  очков  беспомощно
мигали покрасневшие глаза.  Тонкие  пальцы  ерошили  остатки  шевелюры.  Я
невольно ощутил злорадство.
     - Решительная девушка, - сказал я.
     - Очень решительная! А я  хотел  постепенно.  Познакомиться  сначала.
Словом, чтобы все было как положено...
     В этот момент раздался стук в дверь. Олесь вздрогнул и  побледнел.  Я
ощутил, что сердце забилось намного быстрее.
     - Это она, - прошептал он.
     - Может кто-нибудь по делу? - предположил я неуверенно. - Твой шеф?
     Он отрицательно покачал головой и обречено  двинулся  к  двери.  Я  с
замиранием сердца следил за его скованными движениями. Вот  он  взялся  за
ручку...
     В коридоре  стояла  девушка.  Некрасивая,  сутуловатая,  с  короткими
волосами мышиного цвета.
     - Ива, - сказал он нерешительно с полувопросом.
     - Нов! - сказала она. Голос у нее был резкий, без  привычной  женской
мягкости.
     Они одновременно  протянули  друг  другу  руки.  И  в  момент,  когда
вытянутые кончики пальцев коснулись друг  друга,  вспыхнуло  ослепительное
сияние! Я отчетливо видел огромную искру, проскочившую между  руками.  Как
молния, как ослепляющая дуговая сварка! Они изумленно и радостно  смотрели
друг на друга. Он уже был рослым, стройным и широким в плечах, с красивыми
мужественным лицом  языческого  бога.  Она  порывисто  вложила  прекрасные
ладони в его сильные пальцы. Ее темные  бездонные  глаза  сияли,  как  два
солнца.
     У меня под ногой хрустнули стекла его очков.  В  зале  полыхал  белый
плазменный огонь, немыслимое пламя звездных недр! Почти теряя сознание  от
потрясения, я взглянул на панель. Все приборы кричали о чудовищно  высоком
уровне энергии. В помещении  явственно  сгущались  могучие  силовые  поля.
Пространство-время начинало деформироваться.
     - Гинандроморфы! - вскрикнул  я  в  ужасе.  -  Народ,  мощи  которого
страшился сам Зевс!
     Я вспомнил древнее прекрасное сказание о людях прошлых времен,  перед
которыми трепетали боги-олимпийцы. Чтобы лишить  их  -  силы,  громовержец
разорвал их пополам и разбросал по всему свету. С тех пор, лишенные  своей
прежней мощи, половинки ищут друг  друга,  ошибаются,  снова  ищут,  опять
ошибаются, и в конце-концов смиряются, ибо жизнь коротка...
     Могучие и красивые титан и титанида счастливо смотрели друг  другу  в
глаза.




                               Юрий НИКИТИН

                             МЕТАСТАБИЛЬНОСТЬ

     Она стояла на том же  месте,  как  и  в  предыдущие  дни.  Маленькая,
худенькая, с длинной  гривой  черных  волос  цвета  воронового  крыла.  За
последние три-четыре дня она, как заметил Александр, заметно похудела.  На
ее бледном личике крупные  глаза  казались  совсем  огромными.  "Глаза  на
ножках", подумал он с сочувствием.
     Он заскочил в ближайшее кафе. После работы  всегда  хотелось  зверски
есть, а дома его ждали только консервы да полголовки засохшего сыра. Здесь
же по крайней мере можно выпить стакан горячего кофе, съесть пару сарделек
с булочкой.
     За дальним столиком расположился Дмитрий, его коллега по лаборатории.
Элегантный плащ он повесил на спинку стула, чтобы  не  испачкать,  галстук
слегка расслабил и даже расстегнул  верхнюю  пуговицу  на  рубашке.  Самый
красивый мужчина в институте,  разносторонний  спортсмен,  охотник,  игрок
сборной страны по бриджу. Но для Александра было важнее, естественно,  что
товарищ по работе обладает  острым  целенаправленным  умом,  всегда  четко
знает, какое направление  в  работе  выбрать  в  данный  момент  из  сотни
равноценных и потому почти никогда не оказывается в тупике.  Его  мозг  не
знал усталости. Он мог шестнадцать  часов  подряд  биться  над  сложнейшей
проблемой, затем ночь сидеть за шахматами,  а  с  утра  браться  за  самые
запутанные задачи.
     Александр взял кофе  с  сардельками  и  булочкой  и  присоединился  к
Дмитрию. Тот был насуплен  и,  против  обыкновения,  ел  молча.  Александр
расправился с первой сарделькой и тут заметил через окно одинокую фигурку.
Девушка  сиротливо  шла  от  института.  Ее  голова  была  опущена,  спина
горбилась. Она походила  на  маленького  обиженного  муравья  из  детского
мультика.
     - Не дождалась, - сказал Александр сочувствующе. -  Жаль.  Интересно,
кого бы это?
     Дмитрий  посмотрел  на  него  подозрительно.  Александр   простодушно
любовался тонкой фигуркой.
     - Она ждала меня, - ответил Дмитрий коротко.
     - Тебя? - удивился Александр.
     - Меня. Что тут странного?
     - Да нет, ничего. А почему ты не вышел?
     Александр пожал плечами. Девушка была уже далеко, наконец скрылась за
поворотом.
     - Не захотел.
     - А почему ей так прямо не сказал?
     - Говорил.
     - И что?
     - Как видишь.
     Они помолчали.  Александр  позавидовал  умению  товарища  очаровывать
женщин. Где он не появится, красивая половина  человечества  не  сводит  с
него глаз, старается понравиться.
     - Здорово она к тебе привязалась.
     - А, привязалась! Просто причину отыскала.
     - Какую?
     - Вескую, по ее мнению. Думает, что заставит этим жениться.
     - Ух, ты... Быстро ты с ними...
     Дмитрий не ответил, только пожал плечами. Дескать лишний  вопрос.  Мы
не дети, должны понимать друг друга.
     На другой день Александр пришел на работу не выспавшийся, к  тому  же
опоздал.  Вчера  вечером   домашние   затеяли   эксперимент   с   изучение
иностранного языка в состоянии гипнотического транса. Лариса промучилась с
ним до утра, пытаясь вогнать в гипнотическое  состояние,  и  в  результате
чего он отправился в институт, так и не  сомкнув  глаз,  и  опасаясь,  что
забыл те слова, которые изучил еще в школе по нормальному методу.
     Дмитрий чисто выбритый и подтянутый, в аккуратно  отутюженном  халате
сидел за их общим письменным столом. Перед ним как и во все предыдущие дни
громоздилась целая кипа книг, журналов, рефератов.
     -  Послушай,  -  сказал  он  оживленно,  едва   Александр   вошел   в
лабораторию, - вот еще интересное место: "... и  крикнул  Ватину  страшным
голосом, и обернулись  на  его  крик  враги.  А  увидев  могучего  демона,
обратились в камень..." И здесь то же самое! Сначала увидели, так сказать,
лишь потом превратились в камень. Не от заклинаний,  а  от  внешнего,  так
сказать, облика перципиента.
     - Здорово, - согласился Александр. У него раскалывалась голова.  -  В
нартском эпосе тоже есть похожее сказание. Гунда и Нартгжоу превращаются в
камень, а еще герои многих крымских сказаний...
     - Жена Лота, - подсказал Дмитрий.
     - Даже и она обратилась в соляной  столб  от  одного  вида  страшного
зрелища, а не от каких-нибудь проклятий! Словом,  древние  источники  дают
достаточно материалов для  подтверждения  нашей  версии.  Теперь  осталось
найти этот компонент...
     - Легко сказать: найти! - желчно усмехнулся Дмитрий. - Как  будто  мы
не ищем все эти шесть лет! С того дня, как была основана лаборатория.
     - У тебя есть таблетки от головной боли? - спросил Александр.
     - Откуда? - удивился Дмитрий. - У меня ничего не болит, дружище.
     - Ладно... Побудь и за меня, схожу в медпункт.
     Вернулся Александр чуть посвежевший, хотя непрестанная зевота грозила
вывихом челюсти. Головная боль уже почти стихла.
     - А твоя девчонка снова торчит у входа, - сообщил он.
     Дмитрий недовольно поморщился.
     - Брось о ней, слышишь? Ее время прошло. Пора бы понять, что я... ну,
словом, не желаю.
     - Гм... А как же насчет старомодной порядочности?
     - Ты же сам сказал, старомодной. Я же человек современный.  Не  желаю
связывать руки.
     - Ладно-ладно, дело ваше. Кстати, вот еще пример: Медуза  обращала  в
камень тоже одним своим видом, а не проклятиями.
     -  Есть,  сгодится.  И  тоже  эта  версия  подтверждает  гипотезу   о
метастабильности  человеческого  организма.  Кто-то  или  что-то  способно
нарушить в  человеке  эту  структуру  и  перестроить  ее  совершенно  иным
способом. Но что?
     Он  зло  оглянулся  на  прекрасное  оборудование   лаборатории.   Две
современных  ЭВМ,  вибростенды,  центрифуги,  сотни  других   приборов   и
установок - увы, не приблизили к  разгадке  проблемы  ни  на  шаг.  Другие
группы, которые поставили себе задачи  попроще,  давно  уже  справились  с
темами, теперь успешно разрабатывают  другие,  тоже  в  пределах  здравого
смысла. А они выдвинули гипотезу о нестабильности структуры человека и вот
уже шесть лет пытаются подобрать к ней  ключ.  При  благоприятном  решении
перед человечеством откроется  заманчивая  перспектива...  Человек  сможет
тогда перестраивать свой организм произвольно!
     -  Слушай,  -  предположил  Александр   нерешительно,   -   летаргия,
амбивалентность, проекция... Они тоже результатов не дали. А нет ли  связи
с такими понятиями, как... совесть, порядочность? Погоди, это  не  так  уж
дико!  Мы  всегда  рассматривали  этих  превращальщиков   в   камень   как
обязательных  носителей  зла,  а  всегда  ли  так?  Вон  даже  Медуза,  по
исследованиям Голосовкера, была юной прекрасной титанидой, самой  красивой
на земле, ей  завидовала  сама  Афина!  Именно  Афина  подбила  Посейдона,
который, превратившись в коня, гнусно овладел спящей Медузой... И у той от
омерзения и ненависти в глазах появилась такая тоска, что всякий, на  кого
она смотрела, превращался в камень!
     Данил  Данилович,  их  коллега  за  соседним   столом,   прислушался,
подтвердил:
     - И я читал.  Это  самые  старые  мифы,  забытые  уже  при  нашествии
данайцев. А потом память о прекрасной титаниде забылась, а остались  слухи
о злобной женщине со змеями на голове...
     Дмитрий, скептически улыбаясь, сказал:
     - Сперва дайте  мне  параметры  совести.  Что  такое  вытеснение  или
интериоризация - я могу описать. Дайте мне формулу порядочности, и  я  тут
же ставлю опыт.


     В обед сотрудник  из  соседней  лаборатории  сказал,  пока  стояли  в
очереди с буфет:
     - Рискуете, братцы...  Все,  что  изобретается,  легче  обратить  для
разрушения. Атомная  энергия,  например...  Пока  научитесь  делать  людей
оборотнями, сколько их превратите  в...  боюсь  сказать,  во  что.  Ломать
легче, чем строить.
     - Рискуем, - согласился Дмитрий. - Однако, вся  наша  жизнь  -  риск.
Сейчас же, как мне кажется, при  нашей  нервной  сумасшедшей  жизни  с  ее
бешенным ритмом... все больше вокруг метастабильных людей! Все  мы  в  той
или иной мере нестабильны.  Малейший  толчок  -  и  с  нами  черт  те  что
делается...
     Перед концом работы в лабораторию заглянул Макар  Макарович,  проныра
из зала машинных расчетов.
     - Дмитрий Львович, - сказал  он,  интригующе  улыбаясь,  -  вас  дама
ожидает... Симпатичная такая... Ай-яй-яй!.. Конечно,  быль  молодцу  не  в
упрек, но вы уж совсем законспирировались...
     Дмитрий побелел от ярости.
     - Послушайте, - сказал он свистящим шепотом.  -  Скажите  этой  даме,
пусть убирается к такой матери! А то позову милицию. Свинство,  уже  и  на
улице проходу нет!
     - Дмитрий Львович, как можно...
     - К такой матери, - подтвердил Дмитрий мрачно. - Не забудьте!
     Макар Макарович исчез. Александр осуждающе покачал головой.
     - Зря ты так... Явно же не просто так... И ты любил, и она же не  зря
так...
     - Заткнись, - прервал Дмитрий резко.
     И вдруг дверь лаборатории резко распахнулась.  На  пороге  стояла  та
самая девушка, "глаза на ножках".  Ее  лицо  пылало  гневом.  Она  шагнула
вперед,  прежде  чем  растерявшийся  Дмитрий  успел  подняться  с   места.
Пальтишко ее распахнулось, бледное лицо разрумянилось. А  глаза...  В  них
была боль. Всесокрушающая, черная...
     Александр хотел что-то сказать, но язык прилип к  гортани.  Он  разом
понял  причину  нарушений  метастабильности.  Для  этого   стоило   только
взглянуть ей в глаза.
     А ее страшный взгляд был  направлен  на  Дмитрия.  Ее  черные  волосы
развивались вокруг бледного лица, придавая странно знакомое сходство...  С
кем?..
     Она все сильнее и сильнее вонзала взгляд  за  спину  Александра.  Тот
отступил на шаг, удивляясь, почему друг внезапно замолчал.
     И пальцы его наткнулись на еще теплый камень.





                               Юрий НИКИТИН

                            МОЕ ВЕЧНОЕ МОРЕ...

     В  ужасе  Вадим  рванулся,  позади  знакомо  щелкнуло.  Хлынул  яркий
солнечный свет: к потолку взлетела расписная штора.
     Освобождаясь ото сна, он  лежал  поперек  постели,  за  окном  серели
многоэтажные  панели   домов.   Утро...   В   углу   комнаты   засветился,
сопровождаемый легким треском,  экран  домашней  ЭВМ:  это  сделать,  туда
пойти, с тем встретиться... Меню на сегодня такое-то, мясное  исключить  -
вчера печень перегрузил... Выплыло налитое красками, увеличенное в десятки
раз сердце: объемное, цветное, в уголке экрана  бежали  рекомендации,  что
нужно подтянуть, как, чем, и кроме того - физкультура, солнцетерапия...
     Еще несколько мгновений лежал ошалелый, а в нем замирали крики, плеск
весел,  зато  нарастал  шелест  пронесшегося  внизу  трубника,   шорох   в
транспортных  линиях,  шепот  силовых   установок   в   стенах,   вибрация
подстанций, энергоблоков, мерное пощелкивание метронома в комнате...


     - Глупо, - сказала она раздраженно. - Кто-то из предков струсил, а ты
переживаешь? Что, в твоей генеалогии одни герои? Как у всякого, хватает  и
трусов, и подлецов, и просто дураков. Как у нынешнего дурака вполне  могли
быть героями, мудрецами...
     - Так-то оно так, - сказал он убито, - но уже который раз снится...
     Татьяна досадливо повела плечом, прошлась  по  комнате.  Он  украдкой
жадно следил за ней. Татьяна  всегда  ходила  так,  словно  весь  мир  был
дорожкой Дома моделей. Горделиво подав себя  в  центре,  оттянув  плечи  и
красиво  выбрасывая  и  ставя  ноги,  приопустив  ресницы,  с  готовностью
улыбнуться мужской шутке, хотя когда шла с работы, то  наверняка  хотелось
идти так же, как и подруги: ссутулив  плечи,  на  полусогнутых,  суетливой
перебежкой за транспортом...
     Он сидел так, чтобы не увидеть себя в зеркалах, которые в ее  комнате
на каждом шагу. Прошлый раз увидел  свою  желтую  вытянутую  физиономию  с
трясущимися губами, безумные глаза - потом целый месяц шарахался от витрин
и блестящих поверхностей...
     - Что уставился? - спросила она.
     - Какая ты... Гуттаперчевая девушка. Нет, не  гуттаперчевая,  в  тебе
гибкость стальной пружины!
     Она остановилась у окна, глядя во двор.
     - Спасибо. Зато в тебе хребта нет вовсе. Встряхнись! Завтра уходим  с
туристами в горы. Пойдешь? Ночевки на свежем воздухе, ночь у костра...
     - Нет, - сказал он затравленно.  -  Мускулистые  атлеты  с  гитарами,
девицы с вольными  манерами,  один  профессор,  которому  почему-то  важно
выглядеть молодым балбесом...
     - Зато они живут! А ты... Впрочем, пещерные  времена  прошли,  теперь
живут и слабые. Они и копаются в прошлом, потому что  боятся  сегодняшнего
дня. Ты составляешь генеалогические таблицы?
     Она как выстрелила вопросом. Вадим растерялся:
     - Нет... А что?
     - Теперь это модно. Как только научились  скользить  по  генетическим
линиям, так и пошло. Только сны твои с действительностью не стыкуются. Сам
же говорил, что твои предки с Приднепровья!  А  славяне  никогда  не  были
морским народом. Напротив, они чуждались моря.
     - Я так не думаю, - ответил он уклончиво, стараясь не рассердить ее.
     - Тогда отправляйся в прошлое, - сказала она насмешливо.  -  Попробуй
проскочить комиссию.  Может  быть,  удастся  воочию  посмотреть  на  своих
предков. Там не увидишь ни единого корабля, разве  что  скандинавов  вроде
Рюрика.
     Он, вовсю избегая ее взгляда, возразил тихо:
     -  С  Рюриком  выяснили...  Рюрик  по-древнеславянски  сокол.   Малый
Кроливец лютичей, ныне этот город стоит  на  реке  Рюрике,  вытекающей  из
озера Рюрика... Столица  бодричей  называлась  Рарог  и  означала  сокола,
Мекленбург, будучи еще славянским, назывался Рюрик и тоже означал  сокола,
у древлян сокол назывался руриком, у поморян рюриком, у верхних лужичан  и
современных украинцев - рурком...
     Она расхохоталась. Смех был злой и больно резанул его.
     - Вот-вот! Весь ты там, в прошлом! А зачем это тебе?
     - Но разве не важно узнать истину...
     - Смотря какую. Ну узнали мы, что Рюрик был не скандинав, а  западный
славянский князь с острова Рюген и явился в Новгород по зову своего  тестя
Гостомысла, новгородского  посадника,  на  дочери  которого  Умиле...  или
Ефанде, был женат... Ну и что? Что с этого?
     Он  наконец  встретился  с  ней   глазами,   убито   уронил   голову.
Действительно, что с того? Не показалось ли, что стало чуть легче?
     - Я на лето здесь не останусь, - сказала она неожиданно. - Извини, но
я живу сейчас, в этом мире. А ты... Извини, если я несколько жестковата.
     -  Ничего,  -  ответил  он  с  усилием,  закончил   хрипло:   -   Без
околичностей...


     Вернувшись домой, поспешно включил телевизор,  магнитофон,  распахнул
окно во всю стену, чтобы и оттуда несся шум, отвлекал, не  давал  сойти  с
ума от лютой тоски и горечи.
     Пальцы нащупали корешок всемирной  истории.  Увесистый  том,  большой
формат, зеленый переплет...  Врачи  еще  год  назад  прописали  ему  режим
библиотерапии - лечение специально подобранными книгами. Болезнь перестала
нарастать лавиной, книги сдерживали ее,  но,  уткнувшись  в  страницы,  не
пройдешь по улице...
     Глаза побежали по строкам:
     "К середине VII в.  славяне  расселились  почти  по  всей  территории
Балканского полуострова.  Они  заселили  Фракию,  Македонию,  значительную
часть Греции, заняли Далмацию и Истрию и проникли в Пелопоннес.  На  своих
быстроходных  ладьях  славяне  предпринимали  частые  набеги  на   острова
Эгейского моря. Славянские войска осаждали Фессалоники, доходили  до  стен
империи - Константинополя. Немало славян переселилось и в Малую Азию"...
     "Известен ряд славянских князей,  которых  византийцы  привлекали  на
свою службу,  назначали  полководцами,  начальниками  эскадр,  пограничных
областей".
     "В 860 г. русское войско, мстя за  нарушение  византийцами  какого-то
договора и за убийство русских, осадило Константинополь и  едва  не  взяло
город. Вскоре нападения руссов на Византию возобновились".
     А разве не примечательно вот это:
     "Несмотря на то, что  хазары  жили  у  берегов  многоводной  Волги  и
Каспийского моря, Масуди говорит о них: "Царь Хазарский не имеет судов,  и
его люди к ним непривычны... Море  Нейтас  (Черное  море),  говорит  он  в
другом месте, есть Русское  море,  никто,  кроме  руссов,  не  плавает  на
нем"...
     Нервное напряжение чуть ослабело. И  все  же  болезнь  зашла  далеко,
библиотерапия лишь успокаивает, а вылечить уже  не  сможет.  Так  что  сны
могут быть вовсе не случайными.


     Председатель комиссии в раздумье побарабанил пальцами по столу.
     - Но тут, - продолжал он, глядя на Вадима  с  сомнением,  -  вмешался
психиатр... Заявил, что ваша закомплексованность  прогрессирует.  Вы  уже,
дескать, на грани госпитализации.
     - В психушку?  -  спросил  Вадим,  пытаясь  шуткой  разрядить  страх,
который сдавил так, что стало трудно дышать.
     - Это не обязательно надолго, -  ответил  председатель.  -  Отдохнули
бы... Но психиатр, увы, высказался за археотерапию.
     - Мне разрешен поиск в прошлом? - прошептал Вадим, еще не веря. Кадык
нервно задергался, на глаза навернулись слезы.
     - Ну, я бы не назвал это поиском?
     - Но хотя бы разок...
     Председатель комиссии сочувствующе отвел  глаза,  бесцельно  подвигал
бумаги на столе.
     -  Мнения  комиссии  разделились...  Дело  новое,   еще   сохранились
некоторые возражения вообще. Но вам все же дано право на одно  путешествие
по прямой генетической линии. Будем надеяться, что это вам поможет хоть  в
какой-то степени. Устав, инструкции, правила - первая  дверь  по  коридору
направо.


     Он падал сквозь страх и  боль,  зубы  стиснул,  чтобы  не  завыть  от
животного ужаса, но тут ноги ударились о твердое, с глаз спала  пелена,  и
он увидел, что стоит на палубе большого судна, над головой дрожит  плотное
полотно паруса, а впереди море, бескрайнее море...
     Сзади крикнули. Он судорожно обернулся, сглатывая  слюну  от  страха.
Там чернел берег, борт корабля  почти  терся  о  толстые  бревна  причала,
переходной мостик был совсем коротким. На корабле замерли в  строю  рослые
широкоплечие воины, тяжеловооруженные: поверх кольчуг - булатные  панцири,
на поясах длинные мечи с широкими лезвиями, у каждого  третьего  -  клевец
или булава.
     С берега к причалу спускался человек, одетый просто, в белой  вышитой
рубашке, только пояс оттягивал тяжелый меч. Воины вытянулись, и Вадим тоже
почему-то подобрался, замер.
     Человек  в  белой  рубашке  ступил  на  причал,  остановился,   зорко
всматриваясь в воинов. Был он  выше  среднего  роста,  с  могучими  литыми
плечами,  длиннорук,  грудь  была  так  широка,  что  там  поместилась  бы
наковальня, зато вместо пояса ему мог бы послужить девичий венок.
     Вадим  встретился  с  ним  взглядом,  вздрогнул,  вытянулся.   Сердце
разрывало частокол из ребер. Святослав!
     Голова князя, чисто выбритая и загорелая, блестела под солнцем,  лишь
длинный клок волос свисал с макушки на левую сторону, где в  ухе  блестела
золотая серьга с бриллиантом. Глаза князя магнетически приковывали взгляд,
ярко-синие, блестящие. Вадим жадно пожирал глазами сильное  волевое  лицо,
твердо выкованные губы, суровые складки у рта...  Вот  он  каков,  великий
воитель, разгромивший могучий Хазарский каганат, что  брал  дань  с  Руси,
навеки стерший хазар с лица земли и со страниц истории,  выведший  Русь  в
число сильнейших государств Европы!
     Рядом с Вадимом кряжистый могучий воин, с восторгом глядя  на  князя,
внезапно ударил рукоятью меча в щит, сипло заорал:
     - Слава князю! Слава!
     Море дрогнуло от страшного крика дружины:
     - Слава!
     Святослав властно поднял руку, все стихло.  Кряжистый  воин  преданно
смотрел на князя. От него на Вадима несло жареным мясом и луком.
     - Вои! - сказал Святослав. Говорил он без усилий, но его голос  несся
над волнами, словно и море ему подчинялось. - Слава росского оружия - наша
слава. Вам ее нести по чужим странам! Вы не первые, кто идет на  службу  в
Испанию: у халифа Кордовского  аль-Гакема  служили  две  тысячи  славян...
Отборное войско! Арабы их звали немыми, ибо нашим  воинам  не  было  нужды
учиться  по-арабски:  знать  сама  была  из  русичей,  дулебов,  сербов...
Абдурахман III увеличил число славян-телохранителей до  четырех  тысяч,  а
вот сейчас, после его смерти, на престол встал аль-Гакем, который  тут  же
назначил главным визирем, гаджибом по-ихнему, Джафара аль-Саклаби,  нашего
земляка! Тот еще в молодости покинул Славутич, пошел искать славы в  чужих
землях... У аль-Гакема сейчас пять тысяч русичей  в  коннице  и  тысяча  в
пешем строю - это лучшие воины во всей Испании!  Однако  аль-Гакем  просит
еще две тысячи ратников. Так пусть же грозный Перун  незримо  сражается  в
ваших рядах! Ищите себе чести, а князю славы!
     По знаку Святослава отроки передали ему стяг: копье  с  трезубцем  на
конце,  конским  хвостом  у  навершия  и   желто-синим   куском   материи,
символизирующим солнечного бога Сварога и небо вирия,  куда  после  смерти
уходят русичи...
     - На главный корабль! - велел Святослав.
     Взвился лес рук, солнце раздробилось и запрыгало  по  лезвиям  мечей.
Вадим вздрогнул, когда сотни рук одновременно ударили  рукоятями  мечей  в
панцири, небесная твердь треснула от страшного клича: "Слава!"
     Рослый воин бережно принял стяг. Его укрепили на корме,  а  суда  уже
снимались с якорей, и корабли, как  гигантские  плуги,  начали  вспарывать
покров моря, оставляя позади белую пену...
     Вздрагивая от пережитого потрясения, Вадим прижался к мачте, стараясь
как  можно  меньше  привлекать  внимания,  дважды  помогал  тащить  связку
пеньковых канатов, бестолково суетился, создавая видимость деятельности, и
тут в глазах внезапно потемнело, запрыгали звездочки,  он  протянул  руку,
стараясь ухватиться за снасть, но пальцы вдруг уперлись в мокрое, покрытое
слизью дерево. За бортом корабля грозно катились светло-зеленые волны, дул
холодный резкий ветер, пронизывая до костей...


     Это был другой корабль, другое море, другие люди!
     Вадим в страхе оглядел себя. Теперь он был одет  теплее,  на  толстой
вязаной рубашке плотно сидела кольчуга, на грудь и  плечи  приятно  давили
пластины доспехов. Вместо меча на поясе висел клевец,  боевой  топор.  Над
головой,  едва  не  задев,  пронесся  шест  реи,   кто-то   насмешливо   и
предостерегающе крикнул. Вадим поспешно отпрыгнул к  борту.  Парус  дрожал
под напором ветра, мачта тоже подрагивала, а нос корабля рассекал волны со
странным шумом, будто те состояли из песка.
     Вадим оглянулся, едва не вскрикнул. Все море, куда  ни  кинь  взгляд,
покрыто крутобортными кораблями, вместительными, а вдоль бортов, наращивая
их,  один  к  одному  прижатые,  висят  ярко-красные  щиты,   между   ними
ощетинились копья. "Насады черленые", - вспомнил Вадим  былинное  название
таких судов. Нау - означает на  санскрите  корабль,  садас  -  дружина.  А
черленые они потому, что чару  -  красивый,  хороший,  ланг  -  выглядеть,
казаться...
     Воины спали, точили мечи, удили рыбу, несколько  человек  следили  за
парусом, двое  стояли  у  руля.  Вадим,  прикидываясь  занятым,  осторожно
передвигался вдоль борта, прислушивался к разговорам, тяжелый  клевец  бил
по коленям, мешал. Вадим старался не выглядеть мешковатым,  неумелым,  ибо
руки у него  теперь  были  жилистыми,  кисть  правой  стянул  бело-розовый
звездообразный шрам, явно след от стрелы, на  ладонях  плотные  мозоли  от
рукояти меча, рукопашных схваток...
     На корме, укрывшись от  холодного  ветра,  сидели  двое  дружинников.
Один, постарше, сцеплял колечки в кольчуге, пытался заделать дыру,  второй
же, молодой и красиво одетый, посматривал насмешливо, наконец посоветовал:
     - Брось... Захватим Царьград, готовых наберешь. Ромеи доспехи  делают
знатные!
     - А как не возьмем? - усомнился воин.
     - Четыре года тому тоже не взяли, но потрепали их войска так, что сам
кесарь все богатства Царьграда выволок нам, последние штаны  снял,  только
бы откупиться. Оружия и злата набрали видимо-невидимо, а дорогие  ткани  и
грузить было некуда: кораблей не хватило!
     Старший дружинник завистливо окинул взглядом товарища:
     - Ты вон всего нагреб... И доспехи, как у знатного ромея,  и  одежда.
Хорошо, повезло бы и теперь.
     - А что бы нет? Аскольд и Дир показали  себя  воинами  бывалыми.  Всю
жизнь с германцами  воевали,  не  вина,  что  те  наших  западных  братьев
теснят...
     Вадим присел за мачтой. Понятно... в 862 году с Рюриком прибыли в его
дружине Аскольд и Дир, пожили в Новгороде, потом водным путем добрались до
Киева, а уже в 864 году 200 вооруженных судов с русской дружиной  осаждали
Царьград!
     В  Византии  недаром  поднялась  тревога.   Прибыл   огромный   флот,
вместивший грозное войско! Значит, уже  все  было  готово  к  походу,  ибо
невозможно было бы Аскольду и Диру построить и оснастить флот меньше,  чем
за год! Киевляне уже были морским народом, иначе пришлось бы сказать,  что
суда построены западными мастерами, которых Аскольд  и  Дир  после  своего
утверждения в Киеве вызвали  из  западных  славянских  земель,  с  острова
Югенда. А ведь еще немало времени бы потребовалось и на  то,  чтобы  самим
Аскольду и Диру прибыть из Новгорода в Киев, заслужить доверие киевлян  на
избрание в князья, на вызов из отечества множества  корабельных  мастеров,
постройку и оснащение 200 кораблей...
     Чушь! Киевляне, судя по этому флоту, прекрасно знали кораблестроение,
представляли собой мощное государство и мощную морскую державу!
     Он ежился за мачтой,  все  понимая,  распутывая  клубки  истории,  но
облегчения не приходило, страх все рос, заполнял  грудь.  Здесь  все  было
страшное, грубое, жестокое. Суровые  лица,  нередко  испещренные  шрамами,
громкие резкие голоса, надменные взгляды,  груды  мечей,  клевцов,  копий,
кинжалов. И это не то, не то...
     Он всей душой страстно стремился покинуть это место,  уже  поймал  на
себе несколько подозрительных взглядов, наконец один сутулый воин с лицом,
похожим на ястребиное, поднялся и направился к нему.
     Вадим сжался, все его существо молило о том, чтобы поскорее  покинуть
этот корабль, уйти, он набрал в грудь воздуха, и черная пелена ударила  по
глазам, в уши вонзился тончайший визг, палуба исчезла из-под ног, он падал
в бездну, заледенев от ужаса, словно сорвался с крыши  небоскреба,  сердце
останавливалось, и он в смертной тоске уже чувствовал близкий удар.


     Его швырнуло, по лицу хлестнула толстая жесткая веревка, он  уцепился
за мачту, дрожащий от холода, мокрый с головы до ног, попав в ночь и снова
оказавшись на корабле,  а  прямо  по  носу  судна,  освещенная  ветвистыми
молниями, вздымалась черная, как ночь, волна. Настил палубы уже задирался,
а сзади гремел страшный голос:
     - Рулевой!.. Ошую, ошую держи!
     Мир опалила  бледно-ядовитая  молния,  оглушительно  грянуло,  словно
ночные велеты разъяренно ударили тяжелыми молотами по тверди неба, и та  с
треском разломилась, распалась на куски, и Вадим увидел, как  в  замершем,
остановившемся от ужаса свете по деревянному настилу катится сбитый волной
человек.
     - Ошую! - голос кричавшего сорвался на визг.
     Вадим прыгнул, ударился о толстое  бревно  руля,  в  глазах  от  боли
потемнело, но уперся в скользкую палубу, где  вода  гуляла  по  щиколотку,
пошел сдвигать влево, как велел голос.
     Из грохота и молний выскочил еще один: морской бог в мокрых блестящих
доспехах, из щелей лилась вода. Вдвоем навалились, соприкасаясь плечами.
     Море уже осталось внизу, а их вздымало на вершине  водяной  горы  все
выше и выше, и вот не стало даже моря, только низкие черные тучи с треском
рвались о голую мачту, со всех сторон с шипением били ветвистые молнии, но
корабль уходил вверх, а сполохи  молний  уходили  вниз,  за  борта.  Вадим
похолодел от смертного страха, а их вздымало все выше!
     Рядом побелел лицом воин в доспехах, глаза его в отчаянии вылезали из
орбит, но вдруг кормовое весло пошло так легко, что оба рухнули плашмя  на
мокрые доски, и тут палуба под ними так же внезапно пошла вниз.
     - Руль!
     Сбив их с ног, у весла оказался грузный  тяжелый  воин,  с  легкостью
рванул его на место и замер, как скала. Призрачный  свет  молний  высветил
богатые доспехи, черную кудрявую голову, и когда  незнакомец  оглянулся  -
Вадим удивился странной смеси веселья и ярости на его лице!
     Вадим поднялся, задавливая страх, корабль уже не скользил  в  бездну,
выровнялся, но впереди вырастала другая волна, целая стена, настоящая гора
воды, и гребень ее угрожающе загибался вперед...
     Он ухватился за бревно, дрожа от холода и напряжения. Кто эти  воины?
Доспехи почти на голом теле, значит, тут тепло. Воины тавроскифского князя
Ахилла, который спешит на помощь союзникам ахейцам? Тогда это 1230 год  до
нашей эры... Или бежит с родины другой славянский князь,  Скилл,  которого
соотечественники приговорили к казни за то, что изменил  древним  обычаям,
стал поклоняться греческим богам?  Или,  скорее  всего,  обычный  воинский
поход в дальние страны...
     Когда море успокоилось, он без сил валялся  на  нижней  палубе  среди
самых слабых. Дружинники как ни в чем не бывало ходили по  кораблю,  удили
рыбу, грохочуще хохотали над пережитыми страхами новичков.
     На  корме,  стиснутый  воинами,  расположился  с   кобзой   в   руках
бритоголовый, с длинным седым чубом воин, что поседел наверняка в битвах -
шрамов больше, чем морщин! Негромко и  торжественно  трогал  струны,  пел.
Вадим слов не разобрал и, собрав побитое тело, охая и цепляясь за  снасти,
добрел по борту к слушателям.
     Под ногами качалась палуба, напоминая, что  под  кораблем  -  бездна,
куда ни глянь - бесконечные волны,  вдали  измельчаются  так,  что  дальше
гладь, бесконечная гладь, а вверху такое же бесконечное море...  И  только
здесь - такие временные люди!
     Вадим ощутил  тянущую  пустоту,  даже  перегнулся  в  поясе.  Во  рту
пересохло. Этих людей уже нет в его времени. Давно нет! Они только  здесь,
в этой точке пространства...
     Старый воин трогал  струны,  пел  торжественно,  негромко,  но  голос
звучал сильно, не старчески. Руки двигались по кобзе могучие, жилистые.
     Вдруг, с маху оборвав его песню, по кораблю прокатилось резкое:
     - Тревога!
     Воины вскакивали, в толчее каждый пробивался к борту, где висели  его
щит и копье. Вадим выдернул меч, огляделся.
     Далеко в море показались корабли. Вадим  насчитал  двенадцать  судов.
Длинные, ровные, с небольшими квадратными парусами, они шли с помощью двух
рядов весел. У самого большого корабля даже  три  ряда  весел...  Трирема,
главный корабль!
     - Пеласги, - сказал рядом с Вадимом знакомый голос. Воин  повернулся,
Вадим  узнал  старого  певца.  На  нем,  закрывая   седой   чуб,   сверкал
остроконечный шлем, в руке свирепо подрагивал странно узкий  меч  с  криво
загнутым лезвием. - Протоселены, то есть долунные, как  они  себя  кличут.
Дескать, еще Луны на небе не было, когда они здесь появились...
     - Друзья или враги? - нетерпеливо допытывались со всех сторон.
     Старик помедлил, ответил тяжело:
     - Мы одного корня... Еще и сейчас язык почти один, но они давно  ушли
от Славутича, от наших земель... Кровь у  нас  одна,  но  они  уже  забыли
родство, нападают на наши корабли...
     Вдоль борта, хищно пригибаясь и не отводя взгляда  от  приближающихся
судов, быстро шел князь. Доспехи на нем блестели,  как  блестели  и  зубы,
острые, словно у зверя, когда князь оскалился в жестокой усмешке:
     - Изготовляются к бою... Видит Сварог, мы не хотели! Но уклоняться от
битвы не в обычае нашем. Что ж, не посрамим!
     - Не посрамим!
     - Чести, а князю славы!
     Воины пригнулись, затаились за высокими  бортами.  Несколько  человек
собрали в кольца канаты с крючьями на концах. Вадим  сидел  на  корточках,
прижавшись к доскам, а по ту сторону плескало бездонное  море,  доносились
звучные шлепающие удары весел триремы - полторы сотни весел!
     Вдруг грозно прозвенела над головой первая вражеская стрела!
     Колени дрожали, губы начали дергаться. Сердце колотилось так,  словно
уже отчаянно отбивался, спасая жизнь. Рядом присел крепкий мужик, в глазах
блистало грозное веселье.
     - Пусть идут, - шепнул  он  свирепо.  -  Вина  достаточно,  попируем,
угостим на славу, на вечный покой уложим к рыбам в гости!
     Вадим судорожно кивнул, ответить не в силах. Издали донеслись хриплые
от ярости крики, зазвенело оружие. Над головой  снова  свистнуло,  хлестко
ударили стрелы, упала на руки срезанная с борта  мокрая  щепочка,  но  тут
корабль содрогнулся, будто налетел на каменную стену, затрещал борт.
     Вадима бросило на доски. Рядом вскакивали люди, грозно крича,  метали
копья, взвились веревки с крючьями. Вадим вместо  волн  увидел  за  бортом
целое море шлемов с гребнями из перьев: палуба  чужого  корабля  оказалась
намного ниже, но пеласги первыми забросили крючья и теперь, победно крича,
подтягивали их корабль к  своему,  огромному  и  широкому,  как  городская
площадь.
     Мелькнули доспехи князя, он на миг  остановился  у  борта,  звонко  и
страшно крикнул:
     - Вперед!.. Не посрамим! Слава!
     Воины прыгали вслед, секли мечами, теснили щитами, дабы дать простор,
чтобы  спрыгивали  свои,  атакующие  пеласги  замялись,   наткнувшись   на
сопротивление, которое так мгновенно перешло в ответное нападение.
     Вадим вдруг ощутил, что тело ему не  подчиняется,  что  его  взяла  и
повела мощная неведомая сила, с которой ему не совладать.
     - Вперед! - яростно закричал он и вскочил на борт. - Слава!
     Выступили слезы облегчения, нет, полились по лицу, он даже разрыдался
почему-то, его тут же сшибли, едва оказался на  чужой  палубе,  два  копья
ударили в грудь, скользнули по панцирю, он вывернулся, одно копье отвел  в
сторону, за другое рванул так, что едва не вывернул противнику руки,  и  с
наслаждением швырнул чужака на палубу под ноги прыгающих сверху.
     Еще одно копье больно садануло в бок. Он отскочил с  непривычной  для
себя ловкостью, закрылся щитом, тут же наискось рубанул по  оголенной  шее
врага.
     Пеласгов было впятеро больше, но закованные в  булат  воины  молча  и
упорно теснили их по кораблю, секли,  сбивали  за  борт,  усеивали  палубу
телами, ибо у пеласгов доспехи закрывали только голову  и  грудь,  лишь  у
немногих были еще легкие поножи и наручи. Лучники же,  перебежав  к  носу,
торопливо расстреливали столпившихся там пеласгов: каждый быстро  выпускал
стрелу, тут же хватал другую, почти каждая находила цель.
     Вадим, яростно прорубаясь к мачте, увидел, как  с  другой  стороны  к
триреме быстро скользнул другой корабль,  ударился  бортом.  Оттуда  сразу
посыпались с грозным кличем воины. Пеласги стихли, разом перешли к  глухой
обороне, сгрудились в центре корабля вокруг мачты.
     Во главе воинов со второго корабля летел... побратим Иваш! Такой  же,
каким являлся во сне: в красном плаще, русобородый, статный. Он  и  сейчас
кричал весело, весь светлый и красивый:
     - Вадим!.. Друже!
     Вадим отбил удар пеласга, поймал на обманное движение, обрушил меч на
незащищенное плечо. Иваш пробился, стал рядом.  Вадим  ощутил  несказанное
облегчение - брата не было, одинокий ребенок, а тут побратим, больше,  чем
брат! - но страшное воспоминание ударило, как молния, опалило возбужденный
мозг.
     И почти  сразу  же,  расшвырнув  воинов,  вперед  вырвался  гигант  в
доспехах - башня из металла, в одной руке  меч  в  половину  человеческого
роста, в другой - огромный щит. Голова с пивной котел,  сквозь  прорезь  в
шлеме брызнули злобой ямы глаз. Вадим успел заметить налитые кровью белки.
Гигант взревел, прыгнул с неожиданной  легкостью,  палуба  затрещала,  меч
рассек воздух...
     Вадим похолодел, руки стали ватными. Щит неуверенно  дернулся  вверх,
но страшный удар остро рванул кисть, плечо ожгло. Половинки щита запрыгали
по палубе, а меч великана, сорвав пластинку панциря с плеча, ссек огромный
кусок доски с борта, перерубив толстые гвозди.
     Сбоку крикнул Иваш, отвлекая гиганта. Вадим споткнулся,  отступая,  а
гигант, хищно пригибаясь, уже почти рассекал его пополам, но сбоку блеснул
шлемом Иваш, отчаянно  ударил  пеласга  обломком  меча.  Гигант  мгновенно
повернулся,  Иваш  отскочил  неудачно,   запутался   в   снастях,   пеласг
замахнулся, и Вадим увидел, как на левом  боку  врага  чудовищные  мускулы
раздвинули пластины доспехов...
     Сцепив зубы, теряя сознание от страха, он бросил себя вперед, и когда
гигант навис над Ивашем, по панцирю огромного  пеласга  скользнуло  лезвие
меча... Вадим почти промахивался, но последним усилием воли обеими  руками
направил острие между полосками металла.
     Меч вошел тяжело, словно гигант был из дерева. Страшный крик  тряхнул
корабль. Вадим увидел перед собой в прорези шлема бешеные  глаза  гиганта,
доски ушли из-под ног, голова взорвалась от резкой боли,  палуба  ринулась
навстречу, сверху рухнула тяжелая, как слон, волна,  удушила,  потащила  в
себе вдоль бесконечного борта.
     Кто-то наступил ему на пальцы. Он с трудом поднялся на колени.  Кровь
бежала с разбитого лица, вся одежда промокла и отяжелела.  Лязг  оружия  и
шум боя быстро стихали, лишь изредка доносился крик - это  воины  находили
укрывшихся, деловито приканчивали и бросали за борт.
     - Вадим, ты жив?
     Сильные пальцы подхватили его под руки. Иваш счастливо смеялся,  тряс
за плечи.
     - Ты жив, - выдохнул Вадим.
     - Да. Свалили чудище мерзостное... Как его ловко поцелил!
     - Ты жив... жив...
     Он дрожал, ему казалось, что тело плавится и принимает другую  форму,
каждая косточка трясется, ищет себе место, но находит другое, каждый  нерв
дрожит и, успокаиваясь, тоже, однако, сцепляется с себе  подобными  уже  в
других местах, но впервые перемен не боялся.
     - Мы живы, - сказал Иваш ликующе. - И жить нам, друже, вечно!
     Он обнимал Вадима, а тот невольно думал о  вмешательстве  в  события.
Ведь Иваш должен был погибнуть... Как отразится на будущем?
     Палуба резко накренилась. Он ухватился  за  мачту,  ветром  забросило
клочья пены ему в лицо, он инстинктивно зажмурился, и тут  же  наступившая
тишина оглушила, в ушах раздался пронзительный звон. Он оглянулся, еще  не
узнавая огромный зал и аппаратуру вдоль стен.
     Люди в белых халатах замерли, подавшись в креслах к большому  экрану,
где медленно исчезало огромное лицо Иваша, и сквозь струйку крови  на  его
щеке уже просвечивало оборудование лаборатории.
     Старший медик оглянулся, вскочил:
     -  О,  вы  уже  вернулись!..  Большое  спасибо  вам,  каждый  кадр  -
неоценимое сокровише.  Я  был  прав,  ваша  закомплексованность  оказалась
фактором благоприятным. Даже жаль, что теперь вам в прошлое уже нельзя.
     Вадим, не слушая его, кивнул рассеянно,  пожал  всем  руки  и  вышел.
Нельзя так нельзя. Прошлое отныне с ним навсегда.
     Улица встретила рассеянным утренним светом. Каменный  город  выглядел
надежным, вечным, всегдашним.
     Возле его дома на углу толпились туристы,  ожидающе  оглядывались  на
двери соседнего подъезда. Загорелый атлет с гитарой, весь в бицепсах  и  в
яркой майке с чужой надписью бил всей пятерней по струнам, стучал по деке,
провоцировал своих рюкзачников на песню. Все держались весело, размашисто,
подчеркивая необычность людей, которые выезжают за  город  на  природу  на
целый день.
     Когда Вадим шел мимо, из подъезда выбежала Татьяна.  Рюкзачок  за  ее
спиной еще больше  оттянул  плечи  назад,  придав  ей  вид  женщины  модно
беспомощной и беззащитной, чтобы любой слабак  ощутил  себя  рядом  с  нею
мужчиной. Туристы восторженно заорали, гитарист сыграл туш.
     Вадим холодно отодвинул их взглядом с дороги. Прошел он весь  как  из
гранита, с развернутыми плечами, твердым лицом. Она  и  эти,  не  желающие
воскресить в себе прошлое, люди-однодневки...
     Татьяна  кивнула  приятельски,  тут  же  забыв  о  нем.  Он   ответил
нейтрально, даже благожелательно. Она  запнулась,  оглянулась  в  красивом
полуобороте, ресницы удивленно взлетели:
     - Кстати... где ты был эти дни?
     - В морских походах, - ответил он непривычно сильным голосом.
     - Откуда ты?.. А, побывал?  Разрешили?..  Да  погоди  же!  Что-то  ты
какой-то... Слушай, -  вдруг  заторопилась  она  нервно,  то  избегая  его
взгляда, то жадно обшаривая глазами его лицо, - если не хочешь с нами,  то
могу я... Погоди же! Могу остаться. В конце концов, и на прудах ничего.
     Туристы притихли. Загорелый было выдвинулся, выпячивая  челюсть,  но,
перехватив взгляд Вадима, стих, уменьшился в размерах.
     Вадим отмахнулся:
     - Езжай!  Какие  там  пруды.  Работы  много!  Езжай-езжай!  Счастливо
отдохнуть, ребята. Устали, поди, наработались за свою жизнь.
     Он поднимался к  себе  легко,  пружинисто,  впервые  не  цепляясь  за
перила. И темные тени в подъезде уже не заставляли сжиматься...
     Какие тени? Он сам искал их и  рубил  под  корень,  очищая  мир.  Где
мечом, где словом, но мир с каждым поколением светлел хоть чуть-чуть...
     Он, Вадим Явор, рубился с врагами, водил корабли, а в  страшную  ночь
Атлантиды  успел  добежать  до  корабля!  Его  миллионолетняя  цепь  жизни
вынырнула из пещеры и протянулась до этой минуты... От  него  зависит:  из
темного вчера потянется ли цепь в  светлое  завтра,  или  же  он,  трус  и
неврастеник - ладно, бывший, - оборвет ее?
     Ноги несли его со ступеньки на ступеньку. Не оборвет... Те люди имеют
право на жизнь. Он просто обязан.
     Гм,  только  одно.  Если  вдруг  его  далекому  потомку   понадобится
скользнуть в нынешнее время за поддержкой... Что  ж,  надо,  чтобы  он  ее
нашел.



                               Юрий НИКИТИН

                            МОСКВА, 2000-Й...

     Он  вздрогнул.  Сузились  размеры   комнаты.   Квартира   неузнаваемо
изменилась. Исчезла старинная  мебель,  исчезли  ковры.  Повеяло  холодом,
неуютом.
     Он  находился  в  малогабаритной  комнате.  Открытая  дверь  вела   в
крохотную прихожую. Из совмещенного санузла доносился частый стук  капель.
Окна были тусклые, по одному из стекол  наискось  тянулась  грязная  лента
лейкопластыря, стягивая трещину.
     Небо было бурым, словно тяжелая ржавая туча висела над самым домом.
     Костлявая  рука  страха  сжала  горло.  В  глазах  потемнело.   Стены
пошатнулись, начали валиться на него. Он плотно зажмурил глаза,  чтобы  не
видеть этот ужас. Сердце заколотилось бешено, он дышал  судорожно,  пальцы
отыскивали комфорт-роман.
     Внезапно  ноздри  уловили  необычный   запах.   Он   раскрыл   глаза,
невероятным усилием постарался удержать контроль над собой.
     Из кухни доносилось позвякивание. Шорох...
     Он поспешно направился  туда.  Сердце  колотилось  так,  что  вот-вот
выпрыгнет и запрыгает по полу, как большая неуклюжая лягушка.
     На кухне возле плиты суетилась невысокая темноголовая  женщина.  Кофе
сбежал, и она, небрежно приподняв  решетку,  неумело  сгребала  коричневую
гущу в уголок.
     Он остановился, обессилено держась за косяк. Женщина оглянулась, в ее
глазах появилось ожидание. Лицо ее было с высоко  поднятыми  скулами,  рот
широк, губы чересчур полные и оттопыренные. Глаза смотрели с ожиданием.
     Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Наконец она сказала
с недоверием и жадным ожиданием в голосе:
     - Константин... пришло ли к тебе... это?
     Он вздрогнул. Голос был  абсолютно  тот,  как  у  Илоны.  Он  молчал,
продолжая ее рассматривать  во  все  глаза,  слишком  ошеломленный,  чтобы
разговаривать.
     Илона, если это она,  все  еще  не  отрывая  от  него  настороженного
взгляда, замедленным движением положила тряпку, медленно развязала узел на
фартуке, сняла. Он тупо смотрел, как она так же медленно и очень аккуратно
повесила его на спинку стула, двинулась из кухни.
     Ей нужно было пройти мимо него, а он стоял на проходе. Она скользнула
боком, маленькая, юркая, однако его руки перехватили ее. Она  ударилась  о
его грудь, уперлась кулачками, отогнулась, все еще настороженно заглядывая
ему в глаза.
     -  Илона,  -  проговорил  он.  Смолк,   затем   снова   сказал,   уже
прислушиваясь к своему голосу, хрипловатому и  обыкновенному:  -  Илона...
Это наш мир?
     Она грустно кивнула:
     - Да. Таков он настоящий. Неустроенный,  нерациональный.  С  пыльными
бурями,  отравленными  водоемами,  нехваткой  ресурсов...   С   множеством
нерешенных грозных проблем.
     Он жадно всматривался в ее лицо.  Такое  обыкновенное,  и  вся  такая
обыкновенная... Внезапно острая жалость к себе резанула его, он  оттолкнул
ее и бросился обратно в комнату. Дрожащими пальцами рванул  на  себя  ящик
стола. Голубая коробка лежала на  прежнем  месте,  на  дне  перекатывалось
десятка два крохотных  оранжевых,  словно  наполненных  солнечным  светом,
шариков.
     Схватив всю коробку,  он  бросился  в  ванную,  чтобы  запить,  снова
отпихнул эту  женщину,  что  теперь  проскользнула  в  прихожую  и  быстро
натягивала куртку. Он успел перехватить ее взгляд: это был прежний  взгляд
Илоны. Но в нем не было восхищения его умом,  находчивостью,  силой...  не
было обожания... не было даже негодования... Она  посмотрела  с  жалостью,
как на слабого, раздавленного. Посмотрела как на калеку.
     Он задержал пилюли у  рта.  От  нетерпения  чуть  было  не  проглотил
двойную дозу вообще без воды. Тогда вообще бы стал, если  не  поперхнется,
императором Галактики...
     - Прощай, - сказала она печально. Ее пальцы нащупали ручку  двери.  -
Ты же мой рыцарь... Говорил, что защитишь...
     Он услышал свой визжащий от страха голос.
     - Мне плевать на  неустроенность...  Я  хочу  жить  приятно,  я  хочу
комфорта! Наш уровень цивилизации обеспечивает высокий комфорт...
     - Это иллюзорный комфорт... Для слабых...
     Не слушая ее, он торопливо наполнил водой стакан.


     - В будущем количество психических расстройств возрастет еще  больше,
- сказал Константин с апломбом. - Резко возрастают нервные  нагрузки,  НТР
давит, постоянно оглядываешься - как бы не задавило,  со  всех  сторон  на
тебя обрушивается лавина информации... Даже на улице со всех сторон в мозг
бьют рекламы, плакаты, знаки, предостережения, вывески, объявления, визжат
тормоза, мент свистит, со всех сторон голоса, шум, трамвайные звонки...
     - Народ приспосабливается, - сказал Павел  мирно,  -  а  болезней  не
стало больше. Просто научились выявлять такие расстройства,  какие  раньше
проходили незамеченными.
     - Оптимист!
     - Верно.  Народец  приспосабливается!  Уже  давно...  Чуть  ли  ни  с
пещерного времени.  Зачем,  по-твоему,  дикари  лопают  мухоморы,  древние
славяне варили брагу, а сейчас  в  магазинах  полным-полно  ликероводочных
изделий? Для равновесия, братец... Тут обидели, так он в  иллюзорном  мире
набьет морду обидчику, а то и вовсе  станет  императором  и  велит  врагов
исказнить лютой смертью.
     Константин сказал нервно:
     - Наш мир дает этим... иллюзорщикам слишком много. Одни лотереи  чего
стоят! Купит несчастный слабак билетик, затем  полгода  до  самого  тиража
мечтает о богатстве, которое с неба упадет!
     - Пусть мечтает.
     - Но он же не работает в полную мощь! Надеется на слепое счастье.
     - Но и  не  ворует  зато.  Надеется,  уже  хорошо.  Дурень  тот,  кто
подсчитывает, сколько государство заработало на лотереях и на  водке.  Это
все убыток! И занимается этим государство потому, что  прекрати  выпускать
водку - тут же самогон начнут гнать. Водка  хоть  очищенная,  без  вредных
примесей... Государство не в силах изжить зло, так хоть уменьшает его! Так
и лотерея. Надо дать шанс и тем отчаявшимся  слабакам,  которые  сами  уже
ничего не могут. А то возьмут ножи и выйдут на улицы!
     Он улыбался, но глаза смотрели серьезно. Константин  остро  посмотрел
на друга, спросил резко:
     - А что дают пилюли?
     -  Гм,  пилюли  другое  дело.  Цивилизация  невероятно   усложнилась,
малейший сдвиг хоть  на  крошечном  участке  может  привести  к  гибельным
последствиям. Потому созданы  психотропные  пилюли,  которые  поддерживают
психику человека на оптимальном уровне. С  помощью  пилюль  человек  легко
переносит усложнившийся ритм жизни, быстро и безошибочно принимает решения
в сложных ситуациях, работает  продуктивно...  Да  что  ты  набросился  на
пилюли? Чай, кофе, табак официально именуются  "культурными  наркотиками"!
До  сих  пор  некоторые  племена  и   религиозные   секты   избегают   ими
пользоваться!
     - Понятно. Ты из тех, - поддел его Константин, - кто в  прошлом  веке
пытался легализировать, т.е., перевести из "некультурных"  в  "культурные"
марихуану и героин?
     - А ты из тех, - разозлился Павел, - кто еще на три  века  раньше  за
курение табака в Турции рубил головы и с трубкой в зубах насаживал на кол,
желательно на людной площади,  а  в  России  рвал  несчастным  курильщикам
ноздри и ссылал на каторгу!.. Ты даже не знаешь, что и сам поглощаешь  эту
наркоту в диких дозах!
     - Я?
     - Ты!
     - Каким образом?
     - А что у тебя в книжном шкафу? Полно наркоты! Фантастика, детективы,
слюнявые романы про любовь... Разве не становишься красавцем супергероем с
первых же строк?
     - Книги не наркота!
     - Смотря какие. Вон энциклопедии  -  не  наркота.  И  справочники.  И
классика. Не вся, правда. Раньше над книгой надо было думать, понимаешь? А
сейчас?.. Идиоты. Не знают, даже если они академики и все в  медалях,  как
породистые собаки, что книжная наркота потому и пришла с Запада...
     - Ага, сел на свой конек о гнилом Западе!
     - Дурень, послушай сперва. Ты хоть знаешь, что развитие литературы на
Западе и на Руси шло противоположными путями?.. Нет?.. А  я  тебе  докажу.
Это так очевидно, что надо быть круглейшим идиотом, чтобы  не  замечать...
Но не замечают!.. Идиоты... Страна непуганых идиотов. Да и на Западе их не
меньше. Даже больше, пожалуй.
     - Ну-ну, не отвлекайся!
     - У них литература пошла от странствующих  менестрелей,  бардов,  что
бродили от замка к замку, пели и рассказывали баллады. Сумеет  развеселить
или разжалобить - ему пряник и кошель с монетами,  а  нет  -  в  шею.  Так
искусство и  совершенствовалось.  Искусство  развлекать!..  А  у  нас  вся
литература пошла  от  церковной,  первые  ее  образцы  -  это  "Откровения
такого-то святого...",  "Поучения  такого-то...".  Она  так  и  называлась
духовной, ибо писало эти книги духовенство. А потом когда робко отделилась
веточка светской, она осталась духовной, такова сила традиции! Точно  так,
как на Западе осталась традиция развлекать богатых  феодалов.  Сейчас  там
феодал всякий, кто может купить книгу. Его и развлекают, из него  выжимают
слезы, а заодно и монеты.
     Константин недоверчиво поморщился:
     - Ты глубоко забрался...
     - Ничего подобного! Духовная литература была при князьях,  потом  при
многочисленных царях, при  советской  власти...  Потому  у  нас  немыслимы
авторы вроде Вальтер Скотта, Дюма, Жюль Верна, Уэллса,  Эдгара  По,  массы
всех этих вестернов, детективов, ужасников, фантастики, триллеров... У нас
читать книгу - работа. Так и говорили "работает над книгой". А у  них  шло
усиление спецприемов  как  воздействовать  сильнее  на  читателя,  на  его
чувства, на его инстинкты... То есть, сперва узаконили чай и кофе, вот-вот
узаконят марихуану, а сейчас книги  по  мощи  воздействия  приближаются  к
двойной дозе героина, а некоторые и превосходят... Так что иные книги  уже
помощнее тех оранжевых пилюль, которые слабаки глотают, как лошади.
     Константин пожал плечами:
     - Я не читаю на языках. А такие книги у нас не переводят.  Пилюли  же
дают  человеку  возможность  жить  в  роскошной   квартире,   общаться   с
интересными людьми, как вот  ты,  к  примеру...  могу  бывать  везде,  где
захочу...
     Павел усмехнулся, глаза остро блеснули:
     - Но зато не знаешь... только веришь!.. есть я на самом деле, или  же
игра твоего воображения? С которым ты споришь умно, умело, а я  остаюсь  в
дураках?
     Константин сказал кисло:
     - Ну, я не сказал бы, что побеждаю в споре...
     - Значит, я не воображение? Или твое воображение начало давать  сбои?
Все ли у тебя в порядке, дружище?
     - Не сомневаюсь!
     Похоже, ответ прозвучал излишне резко. Павел всмотрелся внимательнее,
покачал головой:
     - А не переел ли ты их... Неустрашимый рыцарь, герой  Галактики,  чей
гордый девиз - защищать слабых, беречь женщин?


     Константин  скользнул  по  коробочке  с  оранжевыми  пилюлями  жадным
взглядом. Через мгновение  окажется  в  своем  уютном  мире,  а  она,  эта
женщина,  останется  в  этом  неприспособленном,  отравленном   выхлопными
газами, где работы выше головы... Он, мужчина, уйдет в  тыл,  оставив  эту
слабую, ведь слабую же, на передовой?
     Он еще не знал, что принял то решение, к которому давно шел. Пилюльки
часто-часто застучали о раковину. Он автоматически открыл кран, но  вместо
воды закапала ржавая жижа.
     Она жадно смотрела ему в лицо. Он шагнул к ней, взял за плечи.  Глаза
ее были трагически расширены, лицо бледное, как мел.
     - Да куда ты без меня? - спросил он, уже не замечая  в  своем  голосе
слабой нотки. - Пропадешь, мой жалобный зайчик.
     Он расправил  плечи,  чувствуя  плотно  облегающую  кольчугу.  Пальцы
правой руки обхватили рукоять  двуручного  меча,  а  на  левой  чувствовал
привычную тяжесть щита с его красивым и гордым девизом. Он,  рыцарь  этого
мира, остается в нем охранять и защищать свою женщину!



                               Юрий НИКИТИН

                                 МУРАВЬИ

     -...На каждую амазонку  в  колонии  полиергус  приходится  шесть-семь
чужих рабочих, - сказал Натальин, заканчивая лекцию.
     В это время в аудиторию  заглянули.  Натальин  сразу  ощутил  холодок
между лопатками,  словно  кто-то  невидимый  приложил  холодное  лезвие  к
обнаженной  спине.  Давно  ли  была  первая  лекция,  когда  он  настолько
разволновался, что выбежал из зала?
     - Ам-мазонки полиергус, - сказал  он  дрожащим  голосом  и  с  ужасом
почувствовал, что надвигается дикое косноязычие, когда он не  в  состоянии
связать и двух слов, - эти  амазонки  не  единственные  в  своем  роде.  В
следующий раз рассмотрим  крупноголового  и  широкожвалого  харпагоксенуса
сублевиса, который тоже полностью зависит от рабочих муравьев чужих видов.
Я кончил!
     По широкому проходу к нему уже спешили двое:  директор  и  незнакомый
крупный мужчина с загорелым широким лицом, изрезанным шрамами.
     Директор торопливой скороговоркой представил:
     - Тролль, заместитель директора  по  геологоразведке  Венеры.  Умоляю
вас, Натальин, пойдемте быстрее!
     Они подхватили Натальина под руки и почти бегом повели к выходу. Рука
у замдиректора оказалась прямо железной. Чувствовалось, что он без  особых
усилий мог бы раздавить локоть преподавателя мирмекологии, словно  елочную
игрушку.
     "Бывший космонавт", - констатировал Натальин с уважением.  Ему  стало
обидно от сознания собственной неполноценности.  Худое  и  скорбное  лицо,
кривые зубы, сутулая спина... Наверное, он  даже  лето  не  любил  по  той
причине, что приходилось снимать защитный панцирь: пиджак с искусственными
плечами. Никакая рубашка не могла скрыть торчащих ребер,  плоской  грудной
клетки, костлявых плеч и длинных худых рук с  бледной  кожей,  к  тому  же
покрытых темными волосами.
     У подъезда  их  ждал  автомобиль.  Ничего  не  понимающего  Натальина
втиснули на заднее сидение. Директор института  сел  к  шоферу,  космонавт
грузно опустился рядом с Натальином.
     Машина рванулась с места, словно прыгнула. Как стрела пронеслась  она
по узкой улочке и буквально вылетела на магистраль.
     - Важное дело, - сказал космонавт. Он сидел огромный и  крепкий,  как
гранитная скала, на поворотах  наваливаясь  плечом  на  Натальина,  и  тот
чувствовал, что его грудная клетка сминается, словно  воздушный  шарик.  -
Пришла лазерограмма с Венеры: "Срочно пришлите мирмеколога". А наши спецы,
как назло, разбрелись. Кто в отпуске, кто гриппует,  двое  что-то  ищут  в
сельве Амазонки... И мне порекомендовали обратиться к вам.
     - А что случилось? - спросил Натальин слабым голосом.
     - Неизвестно. У них малые  мощности.  Энергию  экономят.  Может  быть
местные муравьи покусали кого-нибудь или погрызли кабель. Вы согласны?
     С переднего сидения повернулся  директор.  От  натуги  лицо  налилось
кровью, глаза лезли на лоб.
     - Наш институт тоже заинтересован, - сказал  он  многозначительно.  -
Учтите это обстоятельство, дорогой Сергей Владимирович!
     Машина выскочила за городскую черту, замелькали строгие дома научного
центра.
     - Вы согласны отправиться и проконсультировать на  месте?  -  спросил
бывший космонавт в упор.
     Натальин ощутил дрожь в коленях. Куда отправиться?
     - Перебросим вас с  помощью  телетранспортации,  -  сказал  директор,
словно  космонавтика  находилась  в  его  ведомстве,  -  потребуется  уйма
энергии, но ведь пришел сигнал опасности... Для нашей страны, где все  для
человека, все только во имя человека...
     Машина на большой скорости понеслась к массивному  зданию  из  серого
гранита. Возле подъезда стояли трое в белых халатах.
     - Этот? - спросил один отрывисто, указывая на представительную фигуру
директора.
     - Гм, - промямлил директор и побледнел, - я, собственно, тоже  знаком
с мирмекологией, но обстоятельства не позволяют мне...
     Но Натальина по кивку Тролля уже вели по коридору, и  он  лишний  раз
мог убедиться, что даже у космонавтов-медиков пальцы тоже железные.
     Они вбежали в огромный зал. Все помещение наполнял  мощный  гул,  под
куполом откликалось эхо, пол подрагивал. В самом центре  блестела  круглая
плита из черного металла.
     - Только консультация мирмеколога может помочь,  -  сказал  космонавт
неожиданно тихо.
     - Я... я... согласен, - сказал Натальин, изо всех сил стискивая  зубы
и сжимая кулаки, чтобы они не опозорили его дрожью.
     И тут же  сообразил,  что  его  и  не  везли  бы  сюда,  если  бы  не
сомневались в согласии немедленно все бросить и отправиться в  мир  другой
планеты консультировать людей из ведомства  космонавтики.  Странный  народ
эти планетолетчики!
     Несколько крепких парней помогли влезть в космический скафандр  малой
защиты,  жуткую  помесь  рыцарских  доспехов  и  водолазного  костюма  для
глубочайших спусков. Натальин ощутил, что весь покрывается  липким  потом.
На плечи давила вся планета.
     - Я не могу сделать и шагу, - прохрипел он.
     Один из техников, здоровенный детина, сказал торопливо:
     - Это облегченный костюм малой защиты. Для кислородных атмосфер!
     Но в его голосе Натальин уловил  нотку  глубокого  презрения.  Сквозь
обзорный  щиток  он   увидел   своего   директора,   который   обеспокоено
протискивался к нему.
     В наушниках послышался его писк:
     - М-мэ... В таких костюмах можно и в преисподнюю!
     Ответил тенор техника:
     - В этой пижаме?
     И все покрыл густой нетерпеливый бас замдиректора по освоению Венеры.
     - Вам не придется ходить  в  нем!  Проконсультируете,  не  выходя  из
комнаты. Они само наловят и принесут. Готовы?
     - Д-да...  -  прошептал  Натальин,  понимая,  что  делает  величайшую
глупость в своей размеренной жизни.
     Его подхватили и перенесли на металлическую плиту.
     -...пять, четыре, три, два...
     Перед глазами вспыхнул неземной плазменнный свет, выжег тени по всему
залу, басовитое гудение смолкло, в уши ударил пронизывающий свист...
     Он  материлизовался  над  приемной  площадкой  на  высоте   трех-пяти
сантиметров. Здесь  трудно  было  упасть.  Но  Натальин  не  удержался  на
занывших ногах. Холодная блестящая поверхность отражала странный сиреневый
свет, в наушниках слышались неясные шорохи...
     - Прибыл!
     Он почувствовал, как кто-то сильный хватает его под руки. В следующее
мгновение уже стоял на ногах. Сзади его поддерживали за плечи.
     Перед ним стоял  высокий  человек.  Голова  у  него  была  перевязана
бинтом, в темных запавших глазах угадывалась злость и отчаяние.
     - Руденко, ты? - спросил он. Голос его был резкий и четкий.
     Он приблизил лицо к шлему, всматриваясь сквозь полупрозрачный  металл
поляроида.
     - Гм... - сказал Натальин. - Я не Руденко. Меня попросили  прибыть...
гм... уладить некое... недоразумение.
     - Мирмеколог? - спросили сзади.
     Натальин ощутил, что его не  поддерживают.  В  поле  зрения  появился
другой атлет. Он выглядел еще более измученным, чем коллега.  Правая  рука
висела на перевязи, лицо багровело ссадинами.
     - Да, - ответил Натальин. - Ученый. Что тут у вас?
     - Напали муравьи! - сказал первый зло.
     - Примените инсектициды, - предложил Натальин заученно.
     - Инсектициды? - переспросил атлет яростно. - Инсектициды?
     В темных глазах, которые стали чернее угольев, полыхнуло пламя.
     -  Инсектициды?  Огнеметы   не   справились!   Все   боевые   припасы
израсходованы!
     Пятна на повязке проступили  ярче,  налились  темной  кровью.  Второй
молча повернул Натальина за плечи к стене.
     За матовой перегородкой беззвучно мелькали страшные тени...  Огромные
крючковатые лапы скользили по металлу,  зловеще  смыкались  и  размыкались
челюсти.
     - Их сотни, - сказал первый глухим голосом. - Уничтожены все  внешние
приборы. Вездеход изуродован. Один-единственный муравей  сорвал  гусеницы,
раскусил спектролитовый колпак, уволок на сотню метров лазерную пушку...
     - К какому виду они принадлежат? - спросил Натальин.
     - Челюсти невероятных размеров. Значит, к кусачему.
     - Они появились, - сказал второй, - когда мы работали за  Куполом.  К
счастью, все мы были в скафандрах высшей защиты.  За  несколько  мгновений
все вокруг оказалось разрушено. Троих эти  злобные  твари  утащили,  мы  с
Марусиным успели прыгнуть в люк. Один из этих демонов вскочил за нами. Еле
успели... Полста пуль, не меньше.
     - Где он? - закричал Натальин невольно. Сердце  мирмеколога  забилось
вдвое быстрее: совершенно новый биологический вид! Мирмекос гигантик. Нет,
грандиозус!
     - Возле самого люка, - ответил тот, которого назвали Марусиным,  -  в
коридоре.
     Они вышли из зала. Натальин обливался  потом,  сцепив  зубы,  покорно
тащил на себе нелепые железные латы. Но разом забыл об этой груде металла,
пластмасс, приборов и установок, когда увидел поверженного гиганта.
     Поперек коридора  лежал  огромный  муравей,  размером  с  саблезубого
тигра. Весь иссиня-черный, как вороново крыло, он  точно  так  же  отливал
металлическим  блеском,  страшные  жвалы   раздвинулись   в   предсмертной
судороге, голенастые ноги сплелись в узел. Продолговатое  брюхо,  покрытое
прочными щитками, втянулось вовнутрь. Все его тело было изрешечено пулями.
Впрочем, стены коридора пострадали не меньше.
     Марусин перехватил взгляд мирмеколога и сказал хмуро:
     - Едва успели... Из двух автоматов крупнокалиберными.
     Его товарищ предложил:
     - Теперь нас трое. Может, еще и удастся отбить. Они утащили капитана,
метеоролога и биолога. Биолог - женщина!
     Натальин покосился на матовую стену. Время от времени там проносились
стремительные тени. Мелькали изогнутые челюсти, крючковатые лапы,  злобные
немигающие глаза. Выйти - и шансов не будет даже на собственное  спасение.
Но чего не сделаешь, чтобы стыд не жег глаза до конца дней?
     Он сказал:
     - Помогите мне снять одежду. Мне надо познакомиться с новым видом.
     Они переглянулись, но послушно вытряхнули мирмеколога из скафандра.
     Он тут же бросился к муравью, обеими ладонями надавил на мохнатый низ
блестящего брюха. Пальцы скользнули по отполированным  щиткам,  на  конусе
появилось отверстие.
     Из диафрагмы выползла большая прозрачная капля, по коридору  пронесся
резковатый запах озона.  Натальин  с  энтузиазмом  прижал  сильнее,  капля
угрожающе раздулась. Запах усилился.
     - Извините... Мне нужно кое-что рассмотреть... Но лучше одному...
     Космонавты  разом  оказались  за  ближайшей  дверью,  Марусин   успел
крикнуть:
     - Если что понадобится, мы здесь!
     Автоматические  запоры  лязгнули,  тотчас  же  заработала   установка
очистки воздуха. Натальин  снова  принялся  за  муравья.  Собственно,  дел
оставалось на две-три минуты. Ровно настолько, чтобы раздеться до трусиков
и вымазаться пахучей жидкостью, которая выступила из брюшка. Ботинки после
некоторого колебания тоже  бросил.  Все-таки  лучше  ходить  босиком,  чем
таскать металл на ногах.
     По ту сторону матовой стены по-прежнему маячили зловещие тени. Иногда
появлялась целая группа. Они внимательно осматривали странную постройку  и
снова исчезали.
     Натальин подошел к выходу из Купола. Страшно, но надо  идти.  Люди  в
опасности!
     Он отворил стальную  дверь,  шагнул  на  поверхность  планеты.  Сзади
громко  хлопнула  дверь.  Обратный  путь  отрезан.  За   спиной   осталось
многоэтажное  здание,  накрытое  поблескивающей  полусферой.   Впереди   -
незнакомый мир!
     Он заморгал, стараясь  поскорее  привыкнуть  к  странному  сиреневому
свету и низким облакам. Навалилась жара, над  бровями  начал  скапливаться
пот, по спине поползла струйка.
     И тут увидел бегущего к нему муравья. У живого вид был  еще  ужаснее,
чем у мертвого. Муравей надвигался стремительно, песок  и  камни  вылетали
из-под сильных лап, мощные челюсти угрожающе разомкнулись...
     Натальин с сильно бьющимся сердцем дал часовому ощупать себя  гибкими
усиками с мохнатыми кисточками на концах. От  него  пахло  точно  так  же.
Натальин не удержался и погладил сильное  насекомое  по  выпуклой  голове.
Пальцы ощутили шероховатый хитин, по прочности не уступавший лучшим сортам
пластмасс.
     В это время за матовой стеной внутри Купола  он  увидел  две  бледные
фигуры. У обоих  были  разинуты  рты  от  натужного  крика,  оба  неистово
размахивали руками.
     Натальин виновато пожал  плечами.  Дескать,  ничего  не  слышу.  Если
вернусь, все объясню.
     Потом помахал им, шлепком отогнал муравья и зашагал по направлению  к
муравейнику. По старой утоптанной дороге, которую можно было угадать  даже
по устоявшемуся запаху феромонов, которыми любой вид муравьев  метит  свои
трассы, и по которому отличает своих муравьев от чужих.
     Дорога оказалась  освобожденной  от  камней.  Во  всяком  случае,  по
сторонам  валялось  немало  булыжников,  видимо,   их   оттаскивали   туда
намеренно. Или, может быть, камни сдвигали, когда  тяжелую  добычу  тащили
волоком.
     Натальин  торопливо  шлепал  по  придорожной  пыли  босыми  ногами  и
вздрагивал от каждого шороха. Стыдно признаться, но  он  не  любил  поздно
вечером заходить даже в собственную  комнату.  Во  всяком  случае,  всегда
сначала заглядывал под кровать, в шкаф, лишь потом начинал раздеваться.  А
тут неожиданностей может оказаться больше!
     Над головой нависали тучи, казалось, до них можно  дотянуться  рукой.
Горизонт вырисовывался четко, сиреневая почва  дисгармонировала  с  темным
свинцом неба.
     Натальин шел и шел по твердой высохшей почве, солнце  пекло  и  через
эти апокалиптические облака. Ему стало жарко до одури,  но  тут  все  чаще
начали попадаться гигантские растения. Странно: они росли вдоль муравьиной
дороги, росли  ровными  рядами,  а  в  стороне  попадались  редко.  Словно
лесополоса вдоль автострады. Приятная прохлада, защита от  ветра  и  пыли,
приманка для травоядных животных...
     Натальин с сожалением отвел глаза  от  ровного  ряда  деревьев.  Надо
следить за дорогой. Любой профан ухватился бы  за  гипотезу  о  разуме.  А
мирмеколог знает, что муравьи постоянно заготовляют  в  камерах  съедобные
семена. Но только не всякий  муравей  доносит  добычу  благополучно.  Иные
растяпы теряют. Вот и прорастают семена вдоль дороги...
     Запах постепенно усиливался. На тропе все чаще  попадались  фуражиры,
наконец блестящие черные тела  буквально  запрудили  дорогу.  Мелкая  пыль
висела в воздухе  вдоль  всего  пути,  переливаясь  крошечными  блестками,
оседала на деревьях. Натальин благоразумно шел  по  бровке,  стремительные
тела проносились рядом.
     И вдруг за одним из поворотов открылся вид на муравейник. У Натальина
перехватило дух. Вдали возвышалась огромная конусообразная гора, сложенная
из громадных деревьев, валунов и обломков скал... Исполинский  муравейник,
словно рыцарский замок разбойников-рыцарей, был окружен  большим  земляным
валом.
     - Ну-ну, - сказал Натальин.
     Мелкая противная пыль сделал все-таки  свое  черное  дело:  все  тело
чесалось и зудело. Он поймал себя на мысли, что останавливается в  который
раз, чтобы завернуть обе руки за спину и поработать ногтями.
     Возле муравейника жизнь била ключом. Тысячи муравьев сновали  во  все
стороны, мириады ног стучали по каменистой почве, от столкновения  трещали
панцири.
     Натальин подошел к ближайшему отверстию, опасливо зашел внутрь. Так и
есть - "живые ворота". Несколько крупных с мощными жвалами муравьев-солдат
расположились веером, голова к голове. Челюсти  разведены,  длинные  усики
все время шевелятся, переплелись у входа. И  попасть  в  муравейник  можно
только прорвав эту преграду.
     Он  медленно  приближался   к   пульсирующей   диафрагме.   Страшные,
зазубренные челюсти, - кривые, похожие на  серпы,  -  в  любой  миг  могут
сомкнуться и рассечь любой панцирь, любой череп.
     Натальин  перевел  дыхание,  напрягся...  Ноги   стали   деревянными,
пришлось посылать команды каждой мышце. Страшная диафрагма надвигалась!
     Он сделал последний шаг, и несколько пар усиков коснулись  его  тела,
требуя пароль. Он осторожно погладил ближайшие антенны и шагнул под темный
свод. Страшные челюсти подрагивали в готовности. Натальин царапнул  локоть
и похолодел: конец! Но запах держался  стойко,  никто  его  не  тронул,  и
мирмеколог благополучно проскользнул в муравейник. Признали!
     Теперь он - полноправный член  муравьиной  семьи,  может  идти,  куда
вздумается, и делать, что захочется.  Правда,  ему  уже  сейчас  не  очень
хочется оставаться в этом аду,  среди  лязгающих  челюстей,  металлических
панцирей и крючковатых лап.
     Он постоял немного, пока глаза привыкли к темноте. Впереди - туннель,
из потолка  и  стен  торчат  обломки  камней  и  сломанных  деревьев,  пол
достаточно ровный, местами отполирован  миллионами  ног.  Запах  несколько
иной, похоже, что где-то поблизости находятся  грибные  плантации.  Скорее
всего, несколькими этажами ниже.
     Он  осторожно  начал  продвигаться  вперед.  Через  несколько  метров
туннель раздвоился на два совершенно  одинаковых  хода.  Оба  вели  вглубь
муравейника, откуда доносился приглушенный шорох множества ног.
     Натальин  несколько  мгновений  колебался.   В   правом   ответвлении
поворотов несколько  больше,  чем  в  магистральном  туннеле.  Под  ногами
шелестели сухие листья. Этот ход тоже постоянно двоился и троился, так что
прошло совсем немного времени, и он заблудился  самым  постыдным  образом.
Какой ход ведет внутрь, какой выводит? Единственное, в чем еще можно  было
ориентироваться, - это старая добрая  гравитация.  Верх-низ  -  достаточно
просто, а вот слух отказывал в мире, где шорох  трущихся  панцирей  и  лап
раздавался со всех сторон.
     Он выбрал ход, ведущий вниз. В подземельях  расположены  все  склады,
плантации, камеры куколок и личинок, покои царицы.  В  складах  заготовлен
впрок корм. Всякая добыча. Даже если  ее  еще  не  удалось  вышелушить  из
панцирей. Или скафандров.
     Натальин спускался по наклонному ходу,  он  дважды  имел  возможность
испробовать прочность муравьиных панцирей. В  первый  раз  вынырнувший  из
бокового хода фуражир задел его кончиком брюха,  и  мирмеколог  отлетел  в
сторону и грохнулся о камни. Второй раз буквально лоб в лоб  столкнулся  с
рабочим муравьем, тащившим личинку. К счастью, этот трудяга не летел,  как
на пожар, и мирмеколог благополучно отделался легким ушибом.
     По мере того, как он опускался вниз, становилось прохладнее. От  стен
тянуло сыростью, светящийся мох сменился светящейся  плесенью.  Дважды  он
поскользнулся на слизистом полу, больно ударился коленом.
     Склад - горы мяса, пропитанные соответствующими ферментами,  дабы  не
портились.  На  входе  маячат  несколько  придирчивых  часовых.   Натальин
покосился на их челюсти и решил в середину не заходить. Неинтересно, да  и
все знакомо по земным видам.
     И вдруг среди шорохов и мелкого топота в затхлом  и  влажном  воздухе
послышался далекий человеческий крик.  Натальин  замер,  прислушиваясь.  В
длинном туннеле зияли молчаливые боковые ходы, небрежно сложенные стены не
выглядели монолитами, в них кое-где внутри виднелись щели, сквозь  которые
можно было заглянуть в соседнее помещение. Кричали  оттуда?..  Но  вход  в
камеру мог оказаться на другом конце  муравейника.  А  может,  это  только
галлюцинация?
     Он чувствовал, что устал. Хотелось есть.
     Посередине туннеля несся навстречу шестиногий  носильщик,  в  крепких
жвалах держал птичье гнездо. Натальин протянул руку, стараясь тронуть усик
издали, чтобы не попасть под этот живой мини-танк.
     Муравей остановился.  Натальин  торопливо  погладил  обеими  ладонями
шероховатые усики с лохматыми щеточками  на  концах.  Муравей  недоверчиво
пялился на странного собрата, который обратился к нему с  явно  непонятным
знаком.
     Натальин заглянул в гнездо.  Пять  очень  крупных  птичьих  яиц,  все
ярко-алые, с мелкими крапинками. Была - не была!
     Он достал одно, обнаружил трещинку,  бросил  обратно  и  взял  целое.
Муравей умчался, а Натальин отошел к стенке. Ноги гудели от усталости.
     Гадость какая! С детства терпеть не мог сырых яиц и  рыбьего  жира...
Но что поделаешь, необходимость... Неизвестно,  сколько  времени  придется
изучать свободную архитектуру замка шестиногих разбойников.
     По магистрали в это время шествовало стадо туземных формикарум вакка.
Розовые пузыри медленно передвигали  крохотные  ножки,  фуражиры  привычно
подталкивали их массивными челюстями, подгоняли отставших,  не  пускали  в
боковые ходы.
     "Неплохо, - подумал Натальин. - По крайней мере, заглушу  тошноту  от
яиц.".
     Он притормозил ближайшую муравьиную корову, пощекотал  брюшко.  Вакка
охотно выдала громадную прозрачную каплю.
     Этот мед оказался исключительно  сладким  и  душистым,  а  главное  -
холодным, словно из самого глубокого колодца. Странные процессы происходят
в организме муравьиных коров!
     Он пил и пил, пока живот не отяжелел и по телу не разлилась  сытость.
Еще дважды щекотал брюхо формикарум вакка, и в довершение успел  наполнить
доверху предусмотрительно захваченную флягу.
     Вот теперь можно отправляться на поиск!
     Он прошел еще несколько метров, миновал стражу - и увидел их!
     В глубине  маленькой  пещеры  с  низким  сводом  белели  три  крупные
человеческие фигуры в металлических скафандрах. Две теснились возле  узкой
щели в  стене,  третий  человек  сидел  на  полу.  Все  трое  походили  на
гигантских сколопендр, вставших на заднюю пару ног. Отвратительные  щитки,
суставчатые члены, рожки на шлемах...
     Натальин  почувствовал,  что   его   непроизвольно   передернуло   от
отвращения. Он шагнул к ним в пещеру и сказал:
     - Здравствуйте.
     Он сказал это негромко, но благодаря хорошей акустике голос прозвучал
четко и властно.
     Фигуры у щели отпрянули,  сидевший  на  полу  -  подскочил.  Их  позы
выразили испуг и ожидание.
     - Вас ждут в Куполе, - сказал Натальин. - Тревожатся. Возвращайтесь!
     Он понимал, что говорит не то, но другие слова не шли в голову. Да  и
вдруг стало очень неловко за свое легкомысленное одеяние.  Босиком,  почти
голый, разве что с длинных трусах, которые насмешливо  зовут  "семейными".
Он вспомнил, что среди похищенных есть женщина, и  готов  был  сгореть  со
стыда. Это с его-то кривыми ногами, длиннющими волосатыми руками!
     Он в растерянности протянул флягу со все еще холодным медом.
     - Вот, - сказал он, - прекрасно утоляет жажду.
     Человек в скафандре недоверчиво взял флягу, а  другой  рукой  в  этот
момент отстегнул шлем. У  него  оказалось  суровое,  будто  высеченное  из
гранита лицо. Оно ничего не выразило, когда он сделал глоток,  но  взгляд,
брошенный на мирмеколога, был странен.
     Второй космонавт сделал осторожный  глоток,  потом  другой...  Третий
глоток был рассчитан по крайней мере на  половину  фляжки,  но  человек  с
суровым лицом поймал руку товарища и предостерегающе сжал.
     - Извините, - сказал тот. У него было изумленное и радостное лицо.  -
Элина, допей все. Амброзия, напиток богов!
     Третий космонавт откинул шлем за спину, и у Натальина заныло в груди.
Такую девушку и во сне не увидишь! Красивая? Не то слово...  И  бывает  же
такой сплав обаяния, женственности, красоты... Древняя гречанка  эпических
сказаний, звездная принцесса Фомальгаута...
     - Вы человек? - спросил космонавт с суровым лицом.
     Натальин почувствовал неловкость. Конечно,  он  старался  вести  себя
достойно, но конь на четырех ногах и то...
     - Да как вам сказать, - промямлил он.
     - Понимаем, - быстро сказал человек  с  суровым  лицом.  -  От  имени
человечества Земли приветствуем в  вашем  лице,  Старшие  Братья,  могучую
сверхциви...
     - Ах, вот вы о чем! - понял Натальин. - Нет, я с Земли. Сказали,  что
у вас что-то не в порядке, вот я и прибыл.
     Ему не верили. Все трое смотрели на поцарапанные колени, голые  ноги,
незащищенное лицо.
     - Вы хотите, чтобы мы поверили в  сверхчеловека?  -  спросил  второй,
доселе молчавший.
     - Нет, зачем же, - ответил Натальин смущенно. - Это вы - герои! Я  бы
и шагу не сделал в этих ужасных водолазных костюмах. Я - мирмеколог.
     - Я - капитан, - представился человек с суровым  лицом.  -  Макивчук.
Это вот - Чонов, а вот наша Элина. Как это вам  посчастливилось  уберечься
от этих тварей?
     - Ну зачем же "твари"?, -  сказал  Натальин  с  удивлением.  -  Очень
милые... э-э... занимательные!
     Все трое как по команде повернулись к единственному выходу, где несли
вахту три сильных крупножвалых стража из породы солдат. У  Макивчука  рука
непроизвольно дернулась к пустому поясу, Чонов инстинктивно прикрыл  собой
девушку.
     - Да что вы? - сказал Натальин. - Они теперь вовсе вас не тронут!
     - Это вас почему-то не трогают, - возразил Макивчук.
     - Мы вас видели в щелку, - объяснила девушка. Голос у нее был  низкий
и волнующий. - Кричали даже, но вы не слышали. Потом  вы  остановили  одно
страшилище и принялись выбирать яйца. Как на баразе, право слово! Затем вы
доили еще что-то страшное. Неужели и в самом деле пробовали ту жидкость?
     - Пробовал, - сказал Натальин. - Да  вы  тоже...  пробовали.  Напиток
богов!
     Все трое мгновение смотрели на него, лица  их  покрылись  бледностью.
Макивчук скривился. Чонов согнулся и ухватился  обеими  руками  за  живот,
словно ощутил резь. Элина вскрикнула.
     Натальин смотрел, ничего не понимая. Сердце  мирмеколога  наполнилось
безграничным презрением. Вот она, вековая косность,  дремучее  невежество,
реликтовые предрассудки!
     И  он  ощутил,  что  уже  никогда  не  почувствует   себя   крошечным
человечком,  убогим  узким  специалистом,  кабинетным  червячком,  который
боится солнечного света и горячего ветра жизни.
     - Собирайтесь, - сказал он сухо. - Я проведу  вас  в  Купол.  Смажьте
свои бронированные доспехи вот этим. Вас не тронут.
     Космонавты стояли неподвижно. Натальин проследил за их взглядами.  Ну
да, стража. Как же иначе? Не слабаки, а  крепкие  солдаты.  Так  и  должно
быть. Если даже помяли немного,  когда  тащили  в  муравейник,  то  и  это
нормально.  Других  тянут  вообще  по  частям.  Благодарите   сверхпрочные
скафандры...
     - Не хочется мне что-то выходить, - сказал Макивчук с тоской.
     - Я вас понимаю, - сказал Натальин, - снаружи такая жара!


     ...Через несколько часов двое забарикадировавшихся в  Куполе  увидели
на обзорном  экране  довольно  необычную  картину.  На  пыльном  горизонте
появились три фигурки. Приближались они медленно,  едва  передвигая  ноги.
Повсюду шныряли шестиногие твари, но их  почему-то  не  трогали...  Был  и
четвертый. Этот странный человек,  если  только  он  был  человеком,  ехал
верхом на ночном кошмаре. Его босые пятки, покачиваясь, беспечно ударялись
о зазубренные челюсти огромного муравья.
     Дозорные муравьи возле Купола  не  обратили  внимания  на  процессию,
только один из них, старый солдат  с  обгрызанными  усиками  и  негнущейся
лапой, подошел почти вплотную, чтобы обнюхать и  пощекотать  новоприбывших
усиками.
     - Хи-хи! - не  выдержал  Натальин.  -  Щекотно!  Кыш  отсюда,  старый
конкистадор!
     Элину в Купол внесли на руках. Макивчук и Чонов  шли  почти  вслепую,
страшась открыть глаза.
     - Теперь я не дрогну и перед вурдалаками космоса, - прохрипел  Чонов,
когда Марусин и радист укладывали его на койку.
     А Элина сидела на полу и плакала. В обыкновенном платьице  она  стала
еще более неземной и красивой, вот только плакала  совсем  по-детски...  И
некому было ее утешить.
     - Ну, ладно, - сказал Натальин. - Пора. У меня утром лекция.  Нажмите
кто-нибудь нужную кнопку.
     В комнате повисла мертвая тишина. Все  переглянулись,  отвели  глаза,
потом  разом  посмотрели  на  капитана.  И  Макивчук,  который   лежал   в
изнеможении с закрытыми  глазами,  почувствовал  невысказанное  требование
экипажа.
     - Послушайте, необыкновенный человек,  -  сказал  он  медленно,  -  а
почему бы вам не поработать в нашем ведомстве? Например, с  нами  или  еще
где-нибудь?
     У Натальина на миг захватило дыхание. С ними? Стать в тот же ряд?  Но
вдруг в памяти выплыли знакомая аудитория, лица студентов...  Нет,  он  не
создан для подвигов, он всего лишь кабинетный червь.
     Макивчук, видя, что он упорно молчит, сказал устало:
     - Элина, отправьте Натальина на Землю.
     Радист поднялся.
     - Разрешите мне? Элина еле на ногах держится.
     Макивчук открыл глаза, поморщился то ли от боли в руке, то ли еще  от
чего.
     - Это был приказ, - сказал он негромко.
     Элина с трудом поднялась с пола, кулачком вытерла слезы.
     - Пошли!
     Они вошли в знакомый уже зал с  черной  металлической  плитой.  Через
несколько мгновений проследует чудовищный всплеск энергии.
     Он встал обеими ногами на плиту.  Элина  почему-то  медлила,  сердито
смотрела на него исподлобья.
     - Вы знаете, почему Макивчук послал меня? - спросила она вдруг. В  ее
огромных глазах зажглись искры.
     Натальин пожал плечами.
     - Я не знааю ваших тайн.
     - Он надеется, что я уговорю вас!
     - Но я... - сказал Натальин растерянно.
     - Знаю. Вы не из тех, кого могут уговорить женщины. Вы  сами  рождены
покорять и вести.  Но  это  только  мы,  женщины,  понимаем...  Да-да,  не
притворяйтесь, что не поняли. Это великодушно, но излишне. У вас  властное
суровое лицо. И не какого-нибудь  прилизанного  красавчика,  а  настоящего
мужчины.
     Натальин почувствовал, что глупо улыбается.
     - Вот-вот, - сказала девушка увереннее, - улыбаетесь иронически... Но
я уже знаю, на что вы способны! Какой вы сильный!
     - Я? - переспросил он глупо. - Вы что, не видите какие у меня дряблые
мышцы? Какие кривые ноги?
     - У мужчины и должны быть кривые, - ответила она убежденно. - А мышцы
у вас не дряблые!
     - Я урод, - сказал он, - у меня кривые зубы...
     - Не кривые, а хищные, - поправила она. - Это так здорово..
     Она вздохнула, повернулась к пульту, начала  набирать  код.  Натальин
тупо  смотрел,  как  ее  тонкие  изящные  пальцы  порхают   по   клавишам,
перебрасывают рукоятки тумблеров, трогают реверсионные рычаги.
     Да, это именно та принцесса Фомальгаута, для  которой  он  завоевывал
Средне-Галактическую Систему. Но  ведь  в  этих  мечтах  он  был  звездным
рыцарем, не знающим страха!
     Властно, движением, которое отныне  станет  привычным  для  него,  он
протянул к ней руку.






                               Юрий НИКИТИН

                               НА ГРУМАНТЕ

     Бывают люди, один вид которых вызывает неприязнь, хотя и трудно  иной
раз объяснить, чем это вызвано. Однако в  арктических  экспедициях  добрые
отношения просто необходимы.  Мало  ли  в  Заполярье  побывало  совершенно
беспомощных горе-геологов, которым буквально приходилось  нос  утирать?  И
ничего. Утирали. Даже умилялись их беспомощности.
     Но  к  Топляку,  или,  как   он   себя   отрекомендовал,   Александру
Аскольдовичу, доброжелательно относиться было трудно. Нина стала  называть
вновь прибывшего как-то подчеркнуто  официально  -  по  фамилии,  а  Игорь
ограничивался безликими местоимениями.
     Их было трое в глубине горных отрогов  Шпицбергена,  в  самом  сердце
массива Чернышова. Двое бывалых волков-геологов, которых,  как  говорится,
ноги кормят, а теперь появился еще  и  этот  спец,  столичная  штучка,  не
подходящий ни под одну из привычных категорий.
     Обычные     гости      геологоразведовательных      экспедиций      -
студенты-старшекурсники, которых на все лето отправляют  в  тундру,  тайгу
или пустыню. Немалая их часть, знакомая ранее с трудом геологов только  по
модным песенкам, отсеивается в первый же месяц. Иные держатся до  поры  до
времени, чтобы потом на белом  коне  возвратиться  в  столицу.  Попадаются
горемыки, сбежавшие от  прелестей  семейной  жизни.  Есть  даже  простаки,
алчущие вдали от цивилизации познать истину.
     Нет,  ни  под  одну  категорию  из  неудавшихся  геологов  Топляк  не
подходил. Нина с раздражением рассматривала его полную фигуру. Топляк  был
рослым, массивным человеком, однако в силе  уступал  даже  Нине,  ибо  был
откормлен, а не мускулист. Лицо у него было  холеное,  розовое,  с  тонкой
кожей и здоровым румянцем. Сразу  становилось  ясно,  что  в  столице  его
питание было сбалансированным витаминами и калориями.
     Избушку Топляк покидал редко, предоставляя снимать показания приборов
своим бывалым полярным спутникам.
     Однажды, когда все трое сидели возле жарко натопленной  печки,  Игорь
не выдержал и  спросил,  стараясь,  чтобы  его  голос  не  звучал  слишком
недоброжелательно:
     - А все-таки, что вас сюда занесло?
     Топляк самодовольно откинулся на скамье, сощурился:
     - На откровенный вопрос отвечу откровенно. Мне нужно собрать материал
для диссертации.
     Игорь и Нина переглянулись. Такие типы  тоже  попадались.  Высидев  в
Заполярье положенный срок, они фотографировались на память и с  облегчение
отбывали обратно. С собой увозили только роскошные "геологические" бороды,
а материалы для диссертации предпочитали добывать в более уютном месте.
     - Профессия геолога, - продолжал Топляк наставительно,  -  отмирающая
профессия. Через десять-пятнадцать лет один оператор  с  дюжиной  приборов
сделает больше, чем тысяча нынешних  геологов.  Ему  даже  не  понадобится
выходить из кабинета. Мы ведь живем в век искусственных спутников Земли.
     - А вам очень бы хотелось не выходить из кабинета?  -  спросила  Нина
холодным тоном.
     Топляк заколебался. Было видно, что он подыскивает что-нибудь  такое,
чтобы поднять свою репутацию в глазах красивой девушки, но самомнение  все
же взяло верх.
     - Да! - сказал он сердито. - Мне бы не хотелось покидать кабинет!
     Нина улыбнулась, многозначительно взглянула на Игоря.  Дескать,  этот
"герой"  даже  не  маскируется:  стоит  ли   притворяться   перед   серыми
неудачниками, которые не смогли устроиться  в  теплом  местечке?  Зато  по
возвращении явно начнет вздыхать перед сентиментальными дамами,  повествуя
о "горьком дыме костра и о суровой мужской дружбе на краю земли..."
     Игорь пожал плечами, оделся и вышел. Топляк поджал  ноги  -  по  полу
пробежала холодная струя воздуха - и заговорил, обращаясь к Нине:
     - Романтичной профессии геолога приходит конец.  Ушли  же  в  прошлое
бурлаки, извозчики, трубочисты.
     Ответом ему было ледяное молчание. Нина притворилась, что не  слышит.
Это  было  весьма  оскорбительно,  ибо  Топляк  сидел  в  двух  метрах   и
разглагольствовал, по своему обыкновению, очень громко, словно выступал на
многолюдном митинге.
     Нина в этот момент лишь радовалась, что ей  не  придется  работать  с
таким человеком. Они  с  Игорем  по  заданию  Института  Геологии  Арктики
отбирали образцы пород, а  Топляк  изучал  возможности  поселения  древних
поморов в западной  части  острова.  По  его  словам,  это  имело  немалую
ценность, но геологи к подобным уверениям относились  прохладно.  Чего  не
сделаешь ради диссертации!
     Гулко хлопнула дверь. Вошел Игорь, посмотрел  на  Топляка,  улыбнулся
Нине и сказал, с трудом разжимая побелевшие на морозе губы:
     -  По-моему,  ящики   с   консервами   и   полиэтиленовые   мешки   с
продовольствием находятся в очень неудобном месте.  Вы  так  не  считаете?
Трижды в день приходится ходить бог знает куда. Надо бы подтащить все  это
поближе к домику.
     Нина резво вскочила на ноги.
     - Давайте! - и вопросительно посмотрела на Топляка. - А вы, Александр
Аскольдович?
     Тот кисло скривился, но поднялся. Он тоже питался не  одной  духовной
пищей, так что пришлось подчиниться мнению большинства.
     Втроем они нагрузили сани и поволокли к избушке.  Идти  было  трудно,
Топляк чертыхался про себя и проклинал Игоря. Чем так мучиться,  лучше  бы
оставить продукты на прежнем месте. За ними ведь ходит только эта гордячка
с профилем Антигоны, больше некому.
     - Спуск, - предупредил Игорь, - осторожнее!
     Они взобрались на гору, теперь сани стремились вниз. Приходилось  изо
всех сил удерживать их. В одном месте Топляк  на  мгновение  оторвался  от
поручней, чтобы обойти зеленоватую глыбу  льда,  затем  хотел  было  опять
схватиться за них, но было уже поздно...
     Игорь и Нина вдвоем попытались удержать тяжело нагруженные  сани,  но
на беду  там  оказался  слишком  крутой  спуск.  Сани  вырвались  из  рук,
взвихрили снежную пыль и помчались вниз, задорно подпрыгивая на застругах.
Игорь ринулся за ними. Сани мчались прямо к избушке, но  на  полдороге  их
поджидала  расщелина  в  толще  материкового  льда.  Сани  последний   раз
подпрыгнули и...
     Игорь подбежал к краю расщелины.  Все  еще  не  веря  в  случившееся,
напряженно всматривался в зеленоватую мглу пропасти. Нина подошла с  самым
горестным видом. Она знала, что заглядывать в подобные разломы все  равно,
что в Тартар. Дна не увидишь.
     Виноватой   походкой   подошел   Топляк.   Втроем   они   еще   долго
прислушивались, как в трещине громыхали  отколовшиеся  при  падении  саней
куски льда.
     - Так-с, - сказал Игорь мрачным тоном. -  Продовольствие  на  пути  в
преисподнюю. Проблема его перевозки, таким образом, отпала. Я имею в виду,
что следующую партию сбросят поближе, пойду радировать.
     Он повернулся в пошел к избушке. Нина чуть погодя тронулась следом, а
Топляк сдвинулся с места лишь тогда, когда геологи скрылись за дверью.
     Нина  напряженно  следила  за  тем,  как  Игорь   вытаскивал   рацию,
настраивал. Наконец не выдержала:
     - Игорь, может, отложим до завтра? Стыдно признаваться. Ведь погубили
продовольствие самым глупейшим образом.
     - А завтра не придется признаваться? - спросил Игорь хмуро.
     Тихо скрипнула  дверь.  Топляк  вошел  осторожно,  словно  в  комнату
тяжелобольного. Нина бросила на него неприязненный взгляд.
     - Придется признаваться и завтра... Но  мы  все-таки  кое-что  успеем
сделать. И с вертолетом отправим образцы. На ужин хватит концентратов; я в
прошлый раз взяла с  запасом;  оставим  немного  и  на  завтрак.  Утречком
сделаем рейд к гребню, возьмем образцы выступающих  коренных  пород.  Это,
конечно,  не  будет  нам  оправданием,  но  как-то  легче,  когда   работа
сделана...
     Игорь  помедлил,  потом  осторожно  зачехлил  рацию.  Нина  разделила
концентраты на две неравные части: большую часть отложила на завтрак, а из
меньшей принялась готовить скудный ужин.
     Утром,  когда  готовились  выступить,  неожиданно  послышался   голос
Топляка:
     - Я с вами пойду.
     - С какой стати?  -  Нина  от  неожиданности  не  нашла  более  едкой
реплики.
     - Буду помогать.
     - Вряд ли от вас будет толк, - сказал Игорь напрямик.
     - Будет, - ответил Топляк. К  нему  постепенно  возвращалась  прежняя
самоуверенность. - Вы там  начнете  прыгать  с  места  на  место,  отбивая
осколки породы, а я буду собирать их в рюкзак.
     Игорь поразмыслил, потом сказал неохотно:
     - Ладно. Пусть так.
     А про себя мысленно добавил: "С паршивой овцы хоть шерсти клок".
     Выступили, обвязавшись страховочной  веревкой.  Геологи  взяли  темп,
способный загнать и скаковую лошадь. Топляку казалось,  что  это  делалось
специально для того, чтобы постоянно дергать  за  веревку,  демонстративно
оглядываться и бросать взгляды, означавшие: "Навязался же на нашу голову!"
Потом  геологи  переглядывались  и  несколько  минут  брели,   подчеркнуто
медленно волоча по-стариковски  ноги.  Но  спустя  несколько  минут  снова
начиналась адская гонка через льды и торосы.
     Топляк давно бы  уже  вернулся  в  избушку,  но  боялся  насмешек.  В
последнее время красивая геологиня все больше занимала  его  мысли,  и  он
чувствовал, что она знает об этом. Возможно, ситуация была ясна и Игорю, в
котором Топляк не без оснований подозревал соперника.
     Он ощущал, что скорее скользит по льду, чем идет.  Стали  видны  горы
древнего Груманта, но  ничего  не  было  видно  из-за  застилающего  глаза
соленого пота. Приходилось снимать очки, протирать стекла. В такие  минуты
веревка натягивалась, как струна, чуть  не  перерезая  его  пополам.  Нина
оглядывалась с самым брезгливым видом: "Господи, сидел бы  дома,  если  не
умеешь перебирать ногами с нужной скоростью!"
     - Внимание! - услышал Топляк голос Игоря, который  остановился  перед
трещиной, очень похожей на ту, куда свалились сани.
     Игорь сделал  короткий  разбег  и  прыгнул.  Перелетев  через  черный
провал, приземлился на той стороне.
     - Теперь ты! - крикнул  он  Нине.  -  А  вы,  Александр  Аскольдович,
страхуйте ее.
     Нина легко, почти без разбега  перепорхнула  через  трещину.  Геологи
подтянули веревку и выжидающе посмотрели на Топляка.
     "Перепрыгну, - подумал Топляк. - А нет -  вытащат.  Веревка  и  слона
выдержит".
     Он разбежался изо всех сил и прыгнул... На лету  заглянул  в  провал.
Батюшки! Совершенно отвесные  стены  уходили  в  черную  бездну,  куда  не
добирался солнечный луч. А если свалится?
     Топляк перепрыгнул с немалым запасом - трещина была не более  двух  с
половиной метров шириной, - но  не  удержался  на  льду.  Тусклое  небо  и
зернистый снег разом поменялись местами. Он больно ударился  затылком.  Но
веревка сразу натянулась.
     - Пошли! - раздался, как из другого мира, голос Игоря. - За два  часа
нужно добраться.
     - Конечно! - прозвенел голос девушки. - Нужно поднажать!
     Топляк с трудом поднялся на ноги. Руки у него дрожали, во  всем  теле
он чувствовал слабость. Адски болел затылок.
     - А мы и поднажмем! - заявил Игорь с энтузиазмом. - Правда, Александр
Аскольдович? А то тянемся, как черепахи!
     "Почему снег розовый? - думал Топляк.  -  И  крапинки...  Или  это  в
глазах пляшут звездочки? На голове явно вздулась шишка".
     - Да, - сказал он, поднимаясь, - надо поднажать. Прибавьте шаг. А  то
в самом деле не успеете...
     Он отстегнул от пояса веревку.
     - А как же вы? - спросил Игорь с облегчением.
     - Мне гребень не так уж нужен. Сделаю снимки здесь. Не волнуйтесь, мы
недалеко ушли от избушки. На таком расстоянии от жилья можно  ходить  и  в
одиночку.
     - Ну, если так... - сказал Игорь и принялся сматывать веревку.
     Нина, опершись о его плечо,  смотрела  на  Топляка  с  оскорбительной
жалостью. Этого он не мог вынести.  Круто  повернулся,  шагнул  и  прыгнул
через злополучную трещину. Но в момент толчка нога скользнула по  льду,  и
прыжок получился неуверенным. Он не долетел всего несколько сантиметров до
противоположного края трещины, но успел судорожно  ухватиться  за  ледяной
выступ. Он повис на одних пальцах и  с  отчаянием  почувствовал,  как  они
медленно разжимаются. Нужно было подтянуться на руках и вылезти на ледяную
кромку, но... Топляк не мог этого сделать.
     Нина с ужасом увидела, как он сползает вниз. Игорь рванулся к нему, и
в этот момент Топляк повис над пропастью на одной руке.
     "Падает", - мелькнула у Игоря мысль. Захотелось закрыть глаза,  чтобы
не видеть этого. Вдруг Топляк извернулся, диким звериным движением закинул
тело вверх, словно его подкинуло тугой пружиной.
     Изумленная Нина растерянно смотрела, как он встал, расправил плечи и,
стоя на самом краю пропасти, спокойно  заглянул  в  бездну.  Потом  поднял
голову, выжидающе посмотрел на Игоря.
     - Пронесло... -  радостно  выдохнул  тот  и,  с  разбегу  перепрыгнув
трещину, бросился к нему, что-то крича взволнованно и  размахивая  руками.
Нина опомнилась и  тоже  понеслась  к  Топляку.  Но,  подбежав,  словно  в
каменную стену, уперлась в странно-напряженный его взгляд. И лицо  у  него
стало иным. Будто кто-то  другой  поселился  в  его  теле  и  управлял  им
по-своему.
     Жесткое, будто вырубленное из камня, лицо.  Грозно  сдвинутые  брови,
плотно сжатый волевой рот, властная  посадка  головы,  уверенный  разворот
могучих плеч, длинные мускулистые руки, величавая осанка...
     - Пронесло... -  повторила  она  вслед  за  Игорем  и  вдруг  ощутила
какую-то слабость.
     - Пронесло? - переспросил Топляк. Голос  у  него  оказался  почему-то
звучным и хрипловатый, словно  боевой  рог.  -  Вдруг  очутиться  на  краю
пропасти, вдали от боевых другов,  от  своей  ладьи  и  это  называется  -
пронесло? Не знаю, кто вы: люди или духи острова Груманта, но  отдаю  себя
на вашу милость. - Я - Александр,  сын  Добрыни.  Вольный  купец  славного
града Новгорода.
     - Что-что? - переспросил изумленный Игорь.
     - Александр, сын Добрыни! Промышляю  на  этом  острове  меха  дивные.
Обменяю потом у фризов на злато и  ворочусь  в  отчий  край.  Довольно  уж
воевать с ромеями, сражаться в Арапии, жечь города в южных странах. Но  я,
где бы ни был, всюду чтил местных духов и приносил им надлежащие жертвы!
     У Нины  пополз  холодок  по  спине.  Страшное  подозрение  перешло  в
уверенность. Это не их Александр! Разве тот сумел бы подтянуться на  одной
руке? Заглянуть в пропасть?
     Стоявший перед ними человек выглядел настороженным, готовым ко всяким
неожиданностям, но не похоже было, чтобы он потерял присутствие духа.
     - Саша, - сказал Игорь необычайно  ласково,  -  ты  перепугался;  все
понятно. Но голову терять не стоит. Пойдем в дом.
     И странный человек пошел с ними.


     - Так, - сказал он, после того как Игорь закончил печальный рассказ о
потере продовольствия, - значит мое испытание состоит в том, чтобы  добыть
пропитание. Так бы сразу и сказали! И тогда вы отпустите  меня.  Ведь  над
человеком, выполнившим условие, никакие чары не властны!
     Он сидел в их избушке, протянув ноги к  пропановой  горелке.  Красные
блики играли на неподвижном лице, скользили по сомкнутым челюстям. Это был
другой, незнакомый человек, и Нина с ужасом  думала,  в  какой  момент  он
подменил их столичного геолога. Перед ней всплыло  искаженное  мукой  лицо
Топляка, висящего на одной руке над пропастью.
     Она тряхнула головой - страшное видение исчезло.
     - Я добуду вам пропитание! - сказал странный человек твердо.
     В следующий миг он  был  уже  на  ногах.  Нина  не  успела  и  глазом
моргнуть. Только что сидел подле огня, расслабив мышцы и полузакрыв глаза,
теперь стоит натянутый, как струна,  с  горящими  глазами  и  напряженными
мускулами сильного тела.
     - Ждите!
     И он исчез за дверью. Послышался скрип снега, и  все  стихло.  Только
несколько залетевших в избушку снежинок быстро  превращались  в  блестящие
капельки.
     - Шок, - сказал Игорь, глядя вслед ушедшему.  -  А  его  лечат  также
шоком. Дам по башке - сразу придет в себя.
     - По башке? - переспросила Нина тихо. - Попытайся...
     Игорь снова посмотрел на дверь и внезапно зябко передернул плечами.
     - Пойдем за ним, вдруг свалится куда-нибудь...

     Странного человека они  увидели  возле  одинокой  скалы.  Он  яростно
долбил  мерзлую  землю  обломком  лиственницы.  Серебристые  осколки  льда
вспыхивали нескончаемым фейерверком.
     Он уже стоял в выбитой яме по колено, но с прежней энергией продолжал
свою титаническую работу. Словно два сердца бились в могучем организме. Он
рубил  и  рубил,  периодически  нагибался  и  выбрасывал   наверх   целыми
пригоршнями мелкие осколки льда и снова рубил - яростно и упорно.
     Вдруг примитивное кайло ударило о камень. Через несколько  минут  уже
можно было различить его очертания. Огромный, плоский, не  менее  двадцати
пудов весом.
     Александр удвоил и без того бешеный  ритм.  С  невероятной  скоростью
расчистил  яму,  тут  же  всадил  свое  орудие  под  выступ  камня,  ногой
подтолкнул под рычаг булыжник поменьше и  разом  навалился  на  вагу  всем
телом.
     Под ногами затрещала галька. Камень  шелохнулся,  начал  подниматься.
Игорь опомнился,  суетливо  спрыгнул  в  раскоп.  Но  его  помощи  уже  не
требовалось.
     - Ба-атюшки!
     Это ахнула Нина. Едва не упала от неожиданности. Камень  отвалился  в
сторону, открывая глубокую нишу. Сначала Нина даже  не  поняла  того,  что
увидела, просто удивилась. Какие-то темные  тушки,  просвечивающие  сквозь
бледно-сизый жир, аккуратные плитки льда с вмороженными  кусками  красного
мяса. В угол втиснут куль, из которого  зловеще  высовываются  наконечники
древних копий!
     Александр жадно рванул к себе куль. Так, вероятно, истомленный жаждой
бедуин хватал кувшин с родниковой водой. Рогожа затрещала и рассыпалась.
     И они увидели груду  сверкающего  оружия!  Три  великолепных  меча  с
драгоценными  камнями  в   рукоятках,   копье,   два   щита   с   дорогими
украшениями...
     - Наконец-то! - Александр выхватил из  груды  самый  длинный  меч.  -
Наконец ты снова со мною, верный "Арап"! Теперь мы с тобой выстоим  против
ромеев и против норманнов!
     Он любовно вертел в руке страшное оружие, гладил стальное жало, водил
пальцем по затейливой вязи узора.  Лицо  его  посветлело,  суровая  улыбка
раздвинула каменные губы. Улыбался он широко и открыто,  но  рукоять  меча
удобно лежала в ладони, плечи были полуразвернуты, ноги  стояли  в  боевой
позиции, а левая рука в любой миг могла подхватить щит и укрыть им  бок  и
левую сторону груди.
     - Откуда это... все? - спросила Нина шепотом.
     - Схованка прошлой зимовки. Здесь  продукты,  которые  вам  нужны.  И
оружие, которое мы отняли у викингов. И ларец  с  драгоценными  камнями  и
златом.
     Со скалы дохнул ветерок, белым тончайшим покрывалом слетели звездочки
снежинок, осели ему на голову и плечи. Широкоплечий и могучий, с  огромным
мечом в руке, весь в серебряном инее,  он  сам  казался  загадочным  духом
полярного острова.
     И в этот момент издали  донесся  запах  свалявшейся  шерсти  и  пота.
Стойкий запах сильного и свирепого зверя, который никогда не скрывался  от
кого-либо и не считал нужным  тщательно  вылизывать  шерсть  и  выкусывать
ороговевшую кожу между пальцами.
     - Медведь! - крикнул Игорь, задохнувшись. Он отпрыгнул  и  присел  за
большим камнем.
     Из-за  тороса  выбежал  гигантский  белый  медведь.  Огромный   зверь
двигался легко, даже с какой-то грацией. Нина ахнула,  хотела  куда-нибудь
спрятаться,  скрыться,  исчезнуть,  но  сзади  нависала  скала,  голая   и
безмолвная.
     Медведь, воплощение ужаса, поднялся на задние лапы, взревел,  блеснул
клыками в двух шагах от Нины. Она бросила отчаянный взгляд на Александра.
     Тот  усмехнулся,  молниеносно  взмахнул  мечом.  Воздух  со   свистом
прорезала сверкающая сталь - и страшный рев сменился  хрипом.  Чудовище  в
белой шкуре рухнуло. Снег быстро пропитывался горячей кровью.
     - И это - пропитание, - сказал Александр.
     Он потыкал мечом в снег, очищая его от  крови.  Пятнышко  на  рукояти
заботливо стер рукавом.
     - Я возьму с собой только свой меч, - сказал Александр,  -  и  ларец.
Вон там он стоит, в самой глубине. Это для Зарины.
     При последних словах  произошла  удивительная  метаморфоза.  Чеканный
голос вдруг стал обычным,  стальные  глаза  глянули  мягко,  волевое  лицо
обрело беззащитное выражение.
     - Кто эта Зарина? - спросила Нина.
     Она все еще не пришла в себя от внезапного  нападения  зверя,  но  со
стыдом почувствовала уколы ревности.
     - Дочь наместника Святоруба, - ответил Александр тихо. - Ради  нее  я
ходил с дружиной на Царьград, воевал в Арапии,  странствовал  по  северным
морям. Я  ведь  простой  дружинник.  Мог  завоевать  ее  только  воинскими
подвигами и заморскими товарами. Немало привез из диковинных южных  стран.
Осталось добыть только редкие меха Севера. Я ведь  был  даже  в  варяжской
дружине Эгиля! Славный витязь! Мы с ним раз поссорились: кто, мол, сильнее
- Тор или Перун? Спасибо другам, помирили. Несказанной  силы  и  храбрости
человек, а уж бард - нет равных ему на белом свете!  Один  против  десятка
врагов рубится насмерть и тут же стихи складывает. Он и  для  меня  сложил
как-то раз вису:

                Я с мечом кровавым
                И копьем звенящим
                Странствовал немало,
                Ворон мчался следом.
                Грозен натиск викингов.
                Пламя жгло жилища.
                В городских воротах
                Яростно я дрался.

     А вот я не мастер лепить слова одно к  одному.  Мечом,  другое  дело,
владею. А Эгиль и мечом и словом мог сразить  намертво.  Да  что  это  вам
рассказывать? Вы, духи, и так все знаете. Я выполнил  ваш  наказ.  Верните
меня к своим. Я готов.
     Он  шире  расставил  ноги,  готовясь  мгновенно  перенестись   сквозь
пространство и предстать перед изумленными товарищами.
     - Пойдем в избушку... - сказала Нина  в  растерянности.  -  Там...  И
прихвати с собой ларец. Этой... Зарине.
     Помимо воли имя невесты Александра она произнесла неприязненно.
     Геологи несли копья и большой  кусок  льда  с  вмороженным  медвежьим
мясом тысячелетней давности.
     - Это занести внутрь? - спросил воин, указывая на ларец.
     - Да, - сказала Нина, - и сам войди. Отдыхай.
     - Я не устал, - ответил воин твердо, - и хочу к сотоварищам!
     Нина растерялась. Что  делать  дальше?  Игорь  тоже  недоумевал.  Его
мгновенная реакция и широкие плечи в подобной ситуации помочь не могли.
     - Ляг поспи, - нашлась вдруг Нина. - Утро вечера мудренее!
     Воин неожиданно согласился.
     - Хорошо, - сказал он понимающе. - Я засну. А во сне вы и  перенесете
меня. Как я не сообразил сразу!
     Он лег поверх спального мешка  и  почти  мгновенно  заснул.  Глубокое
ровное дыхание наполнило избушку. Он  лежал  на  спине,  раскинув  могучие
руки. Доверился им  настолько,  что  заснул.  Или  человеку,  выполнившему
приказания духов, никакие чары и козни повредить не могут?
     Игорь шумно вздохнул. Он положил в аптечку дрожащими  руками  большой
шприц с прозрачной жидкостью.
     - Я хотел было сделать укол морфия... Куда там! Ох и спит же!
     Нина, как зачарованная, опустилась на колени и  смотрела  в  суровое,
мужественное лицо. Эти широко  расставленные  глаза,  крутой  лоб,  острые
скулы - все это видела раньше, но никогда его  лицо  не  принимало  такого
выражения уверенного в себе  воина!  Воевал  с  византийцами,  сражался  в
Персии, выходил на поединки  с  берсерками...  Великий  бард  и  не  менее
великий викинг Эгиль, сын Скаллагримма, посвятил ему вису  как  одному  из
лучших друзей...
     Подошел Игорь и присел на корточки. Он тоже внимательно  всматривался
в лицо вольного купца-воина.
     - Готов поверить в переселение душ,  -  сказал  наконец,  -  в  петлю
времени, в чертовщину. Даже в то, что мы спятили. Но это не Топляк!
     Нина кивнула.
     - Я уже знаю, в чем дело,  -  продолжал  Игорь.  -  Его  предки  были
поморами и посетили этот остров. И  вот  в  минуту  смертельной  опасности
организм мобилизовал все резервы. Жить!  Во  что  бы  то  ни  стало!  Наша
каракатица спастись не  могла.  В  такой  ситуации  это  под  силу  только
мужественному человеку. И организм высвободил  генетическую  информацию  о
предках. Так  перестал  существовать  Топляк  и  появился  Александр,  сын
Добрыни. Но кто бы мог подумать, что уже в те времена  смельчаки  побывали
на Шпицбергене!
     Нина опять кивнула. Она не могла  оторвать  взгляда  от  запрокинутой
головы гостя.
     И тут Игорь опустил ее с небес на землю.
     - Хорошо, все  необычное  мы  объяснили.  Продуктами  и  даже  свежей
медвежатиной обеспечены. Что делать, когда проснется? Придется радировать,
пусть пришлют за ним вертолет.
     Стрелки часов отсчитывали  секунды,  минуты,  те  слагались  в  часы,
приближалось утро, но ничего лучшего придумать не удавалось.
     Игорь вытащил рацию  и  принялся  настраивать.  Вдруг  Нина  тихонько
окликнула его и указала взглядом на спящего.
     Александр сладко чмокнул во сне,  зябко  подтянул  колени,  попытался
свернуться клубочком. Откуда-то,  вероятно,  дуло:  он  обиженно  сопел  и
старался втянуть голову в плечи. Мышцы лица расслабились, оно стало рыхлым
и очень знакомым.
     - Саша, - позвала Нина, все еще не веря.
     Александр засопел сильнее, просыпаясь, разлепил с трудом  один  глаз,
увидел двух насторожившихся геологов. И вдруг опять произошла метаморфоза.
Лицо Топляка неуловимо изменилось. Перед ними снова был  воин,  собранный,
мужественный. Сквозь  расстегнутый  ворот  рубашки  виднелась  мускулистая
грудь.  Нина  зачарованно  смотрела  в  глаза  Александра.   Она   впервые
рассмотрела  их  как   следует:   чуть   удивленные,   того   пронзительно
сине-зеленого цвета, который напоминает морскую волну. Ей показалось,  что
от него пахнет морем и ветром.
     Александр скупо улыбнулся, показав белые и острые, как у волка,  зубы
и сказал:
     - Собирайтесь. Опять пойдем к гребню. И поведу вас я.
     Его голос снова звучал как боевой рог - сильный, хрипловатый, зовущий
в бой.
     Александр еще не видел  стоящий  в  углу  сверкающий  меч  конунга  и
таинственно мерцающий драгоценный  греческий  щит.  Не  видел  и  ларца  с
драгоценностями, глядя на который Нина чувствовала,  что  до  конца  жизни
будет ревновать Топляка к неведомой Зарине.



                               Юрий НИКИТИН

                             ОДНАЖДЫ ВЕЧЕРОМ

     С работы шел не спеша. Только свернул с магистрали,  сразу  наткнулся
на знакомых хлопцев. По всему переулку тянулись эти наспех сколоченные  из
бракованных досок, покрашенные ядовитой  зеленой  краской  пивные  ларьки.
Возле каждого своя группа, только космополиты бродили от одного к другому.
     Жорка увидел меня издали, взял еще два пива.  Кружки  были  щербатые,
поцарапанные. Полрыбца взяли у Заммеля, ему сунули пиво. Побрел дальше.
     День был теплый, весна взяла разгон, народец бегал  в  плащах  и  без
шапок. От земли поднимался пар, последняя сырость рассасывалась тут  же  в
теплом воздухе.
     По тротуару бродили разомлевшие девочки с нашей улицы. Повыползали на
солнышко пенсионеры, в скверике под надзором мамаш копошилась малышня.
     Левую сторону моей  окраинной  улицы  снесли  и  уже  кое-где  успели
понастроить многоэтажки. Появилась  уйма  незнакомого  народу,  неприятное
все-таки чувство. Раньше знал каждого, и меня знал тоже каждый на улице.
     По дороге встретил еще буфет, где возле окошка дремал Роман Гнатышин,
бывший студент какого-то вуза, а теперь "ШП", "швой парень".
     - Будешь? - спросил он печально.
     - Конечно, - ответил я.
     Он пододвинул кружку. Его рыжие усы уже подмокли  в  пене,  на  губах
блестела рыбья чешуя, несколько жирных блесток запуталось в усах.
     - Ты бы сбрил их, - посоветовал я, - и постригся бы заодно.
     -  Зачем?  -  спросил  он  уныло.  Скривился,  сделал  глоток,  потом
посмотрел на жирные от селедки руки и вытер о длинные патлы.
     - Ну-ну, - сказал я, - тогда конечно.
     Допил пиво и побрел дальше. На трамвайной остановке обратил  внимание
на  двух  "королевских"  девчонок.  Одеты  шикарно,  спины  прямые,  а  уж
смотрят... Я таким только свистел вслед или подбрасывал пару горячих слов.
     Возле скверика встретил Машку. Ладная из себя подруга и одета в самое
дорогое, клад для женихов  с  нашего  завода.  И  не  гордая.  Еще  издали
заулыбалась  и  стала  смотреть  добрыми  коровьими   глазами.   Наверное,
прикидывала, как отучит пить и заставит по воскресеньям ходить на базар  с
хозяйственной сумкой.
     - Привет, - сказал я.
     - Привет, - ответила Машка.  -  Может,  сходим  в  кино?  Итальянская
комедия идет, вся про любовь!
     - Не тянет, - сказал я. - Есть вещи и поинтереснее.
     - Ну-у-у... Тогда пей свое гадкое пиво и проводи меня.
     Вот так. А та, с коричневыми глазами, к буфету и не подпустила бы.  И
послушался бы. И сумочку бы носил. В зубах бы носил!
     - Нет, - сказал тоскливо, - не хочу ни кино, ни пива.  Сам  не  знаю,
чего хочу.
     Она вскинула ресницы, решила, что поняла.
     - Тогда пойдем к нам, - сказала и сразу покраснела,  -  мама  ушла  к
соседке на телевизор. Просидит весь вечер. Будет весело и не придется ни о
чем думать.
     Не придется ни о чем думать! Я сам не люблю,  когда  нужно  о  чем-то
думать. У меня от умных вещей голова болит, а от книг в сон клонит. Но вот
сейчас вдруг захотелось шевелить во всю силу мозгами.
     - Нет, - сказал я почти виновато. - Извини... я пошел.
     Ее глаза из умоляющих стали круглыми от удивления. Никогда  ни  перед
кем я не извинялся.
     Уже недалеко от дома меня обогнала странная пара. Мужчина и  женщина.
Странными мне показались глаза у женщины: хоть сейчас пиши икону.
     - Ты не должен, - говорила она срывающимся голосом, - ты  не  смеешь!
Это очень опасно при твоем здоровье...
     Ее спутник бубнил упрямо:
     - Врачи всегда испытывали на себе... Я обязан...
     Они быстро удалялись. У нее была классная фигура и длинные ноги.
     И вдруг снова захотелось напиться. Яростно. Хотя бы  пива!  И  почему
это забегаловки закрываются так рано? Читал в  одном  заграничном  романе,
что у Джона всегда стоял под кроватью ящик виски. Этого я  не  понимаю.  У
меня бы долго не простоял.
     Впереди послышался шум. Подошел ближе и узрел веселую  сценку.  Возле
входа в недавно построенный  институт  два  красномордых  типа  теснили  к
стенке щуплого интеллигентика. Того  самого,  что  недавно  обогнал  меня.
Парни уже прижали его,  а  женщина  вцепилась  в  рукав  одного  петуха  и
пыталась оттащить.
     - Сейчас ты узнаешь, как толкаться, - приговаривал один, - сейчас  ты
у нас станешь красивым...
     Подруга интеллигента не кричала. Наверное, из гордости.
     - Ты узнаешь, - проревел второй, - кто здесь хозяин.
     Это был здоровенный рыхлый балбес. Второй выглядел поплоше. Раньше  я
их не видел, наверно, переселились вместе с новыми домами. Что-то  слишком
быстро начали считать себя хозяевами моей улицы! Придется дать урок...
     - В чем дело, хлопчики? - спросил я очень вежливо.
     Мне не ответили. Были заняты.
     - Не слышу ответа, - сказал я очень-очень вежливо.
     Меня снова игнорировали. Тогда я шагнул вперед и  врезал  по  ноздрям
того, что поплоше. Только копыта мелькнули  выше  рогов,  а  сам  шестерка
брякнулся о стену и лег.
     Интеллигент вырвался и стал часто дышать. И он и подруга смотрели  на
меня с надеждой. А здоровяк уже повернулся ко мне. Рожа  побагровела,  как
буряк, зато кулаки побелели.
     - Ты шо? - спросил он. - Ваську бить?
     Он был здоровый, как бугай, и плечи дай боже. Только и у меня не уже.
А драться я умел, такие туши одной левой бросал. Сделал финт  левой,  ушел
от удара правой, нырнул от крюка и врезал прямо в глаз. Вырубил  из  этого
мира надолго.
     Второй сопляк только поднимался Ноги разъезжались, словно только  что
родился.
     - Забирай свою шпану, - сказал я, - и вон отсюда! Отныне на эту улицу
вход только по пропускам с моей подписью.
     -  Мы  вам  очень  признательны,  -  сказала  женщина,  -  это  очень
великодушно с вашей стороны!
     Ее спутник оказался смекалистее.
     - Благодарить нужно по-другому!  -  сказал  он  достаточно  бодро.  -
Стаканчик! Чистого, медицинского!
     Сразу видно, что мужик, хоть и интеллигент.
     - Впрочем, - сказал он, - пройдемте  в  здание.  Не  стоит  бегать  в
темноте через весь двор с полным стаканом.
     Женщина шла сзади и объясняла, как все случилось, хотя и так все было
ясно. Дуры бабы, ничего не понимают. В громадном зале аппаратуры оказалось
побольше, чем в нашем главном корпусе сборочного  цеха  турбин.  А  всяких
щитов  с  разноцветными  лампочками,  циферблатами  и  прочей  математикой
хватило бы на десяток диспетчерских нашего завода-гиганта.
     Провожатый подвел меня к сейфу:
     - Услуга за услугу. Сейчас достанем спиритус вини...
     - Он порылся в карманах, позвенел мелочью.
     - Галя, ключ не у тебя?
     Она пожала плечами, раскрыла сумочку: пудра, помада, духи,  расческа,
еще что-то непонятное. Ключа не было.
     Он навернул  ко  мне  растерянное  лицо.  Видно  думал,  что  начинаю
подозревать в жульничестве... Увел, мол, с улицы,  где  я  хозяин,  теперь
начинает выкидывать коники:
     - Сбегаю на соседнюю кафедру.  Сейфы  у  нас  одинаковые,  в  прошлое
воскресенье Иван Варфаломеевич пользовался моим ключом.
     Он махнул подруге рукой и быстро вышел. Слышно было, как прыгал через
несколько ступенек.
     Я выглянул в окно. Соседний корпус  располагался  в  добрых  пятистах
метрах. Пока доберется...
     - Опыт очень опасный? - спросил у нее.
     Она ответила не сразу, уже думала  о  своем,  потом  выпалила  жадно,
словно от меня могло прийти спасение:
     - Для него - да!  Здоровье  у  него  слабое,  каждый  год  ложится  в
больницу!
     - Есть же народ покрепче, - сказал я.
     - Ученый совет не разрешает  проводить  опыт  над  человеком!  А  над
животными - ничего не дает.
     Я посматривал на приготовленное ложе и думал, что болел только раз  в
жизни. И то в детстве, когда объелся пирожными.
     Я опустился в кресло, оно скрипнуло и разложилось.
     - Давайте! - сказал я твердо.
     Она смотрела громадными глазами, и я читал в них все, что она  думала
в этот момент. Этот, мол, подходит куда  больше.  Ответственность?  Пусть.
Зато ОН уцелеет. Для него и на преступление  можно  пойти,  не  только  на
опасный опыт...
     Она спешила, работала лихорадочно.  Оказывается,  нужно  подсоединить
уйму всяких проволочек, надеть на голову и обе руки браслеты. Ничего, пока
тот добежит туда и назад...
     Потом мир грохнул и разлетелся в огненной  вспышке.  Я  успел  только
заметить,  как  быстро-быстро  замигали  -  все  лампочки,  а  стрелки  на
циферблатах скакнули и закружились...


     В комнате колыхались два белых  пятна.  Одно  склонилось  прямо  надо
мною. Я напрягся и вернул себе зрение. Это была женщина, Галя.  А  ее  муж
метался по залу, бешено щелкал тумблерами, рвал рубильники, выдергивал  из
штекеров оголенные провода.
     И орал, ругался. Лицо было перекошенным. К чему крик  и  паника?  Все
окончилось благополучно, видно по ее сияющему лицу. Успели.
     Я поднялся. Голова сразу закружилась, в  глазах  потемнело,  в  дикой
черноте замигали звездочки.
     - Лежите! - закричал он яростно. - Вам нужно лежать!
     Но все уже прошло. Я был здоровым  и  чувствовал  это.  И  не  стоило
причитать, что мне грозила опасность. А тебе она не  грозила?  К  тому  же
моему здоровью все слоны в Африке завидуют.
     Женщина подбежала со стаканом  спирта.  Удачно  на  этот  раз  сбегал
парень. Да только зря.
     - Спасибо, - сказал я, - что-то не хочется.
     Осторожно взял спирт из ее дрожащей руки и поставил на стол.  У  меня
рука не дрожала.
     Оба смотрели на меня во все глаза. Неужели  изменился?  Вряд  ли.  Во
всяком случае, не внешне.
     - Да, - сказал я. - Понимаю. Но не сейчас. Мне нужно подумать.  Очень
о многом подумать.
     Кивнул им и пошел к выходу. Они шли сзади, губы у них шевелились,  но
я прислушивался только к собственным  мыслям.  Нужно  остаться  наедине  с
самим собой и подумать. Теперь,  после  расщепления  генетической  памяти,
подумать есть о чем.
     Да, только что я был дружинником у князя Ярослава, потом  рубился  на
поле Куликовом. На горячем казацком  коне  несся  с  оголенной  саблей  на
солдат  наполеоновской  гвардии...  на  белогвардейцев...  на   германский
танк... Были походы и сражения, удалые пиры и торжественные  тризны...  Но
все это было не главное.
     - Вы слышите меня?! - надрывался мужчина.
     Я кивнул и тут же забыл о нем. Это было  не  главное.  Раньше  всегда
считал, что и все мои предки вели такой же образ жизни: от жизни старались
взять побольше, а дать поменьше. Но как же с теми, кто  сложил  голову  на
плахе за крамольные слова, кто пошел на каторгу с пометкой "политический"?
Чего мне не хватало,  когда  отказался  от  губернаторской  родни,  бросил
университет и начал мастерить бомбы для убийства царя? Знал же, что вместо
сытой обеспеченной жизни кончу на виселице или каторге!
     - Послушайте, - сказал им на пороге. - Большое спасибо! Завтра  зайду
и все расскажу. А пока - спокойной ночи!
     Крепко пожал им руки и вышел на улицу. Громадный город уже спал.  Шел
я медленно. Домой идти не  хотелось,  а  куда  нужно  идти  еще  не  знал.
Впрочем, целая ночь впереди. К утру придумаем, куда идти. И вообще,  зачем
живем на свете.




                               Юрий НИКИТИН

                           ОППАНТ ПРИНИМАЕТ БОЙ

     Оппант проснулся с тревожной мыслью о  Куполе.  Жизнь  всего  Племени
зависит от прочности Купола. Только он отгораживает от ядовитого  воздуха,
испепеляющего зноя  летом  и  всесокрушающей  стужи  зимой.  Только  Купол
отделяет  от  чудовищных  животных  планеты.  Большинство  живых   существ
превосходят любого терма по размерам и массе в десятки раз. Иные - в сотни
и даже тысячи. Могут ли медлительные и беззащитные термы  выстоять  против
них? К тому же нет не только рогов, жала или ядовитых  желез  -  нет  даже
пассивной защиты: панциря!  Нежные  незащищенные  тела  термов  повреждает
любая царапина...
     Каждый член Племени в первую очередь думает о  надежности  Купола.  О
том, как сделать его еще неуязвимее.
     Все, сказал себе Оппант. Все думают, кроме неистового Итторка, самого
талантливого и самого нетерпеливого из термов...
     Мысли Оппанта переключились на Итторка. Едва не больше всех в Племени
Оппант  восхищался  разносторонностью  Итторка,  его   умением   мгновенно
принимать решения, видеть суть проблемы, форсировать  результаты...  Такие
умы появляются раз в миллион лет, если не реже, и вокруг них всегда бурлит
жизнь, а чересчур осторожным термам бывает тревожно.
     Пристыженный Оппант выкарабкался из  ниши,  где  спал,  и  настроение
сразу упало. Сегодня должен нести караул в покоях  Основательницы,  а  это
казалось интересным только в первый раз. Из двенадцати почетных стражей он
- единственный из высшего стаза! С кем перемолвиться?
     Неохотно он поплелся по туннелю, ведущему в нижние ярусы. По дороге с
удовольствием позавтракал, приняв корм  у  фуражира  с  раздутым  брюшком.
Ощутив приятную сытость, побежал несколько резвее.
     Дважды просили корма  белесые  недоросли.  Оппант  с  трудом  подавил
врожденный рефлекс дележа кормом, презрительно разогнав  белопузиков.  Они
испуганно  расступились,  и  Оппант  помчался  дальше,  стараясь  задушить
тягостное чувство. Дележка кормом - врожденный акт. Дающий получает  такое
же удовольствие, как и получающий. Еще миллионы лет тому  термы  перестали
голодать, но ритуал остался.  Лишь  около  сотни  тысяч  лет  назад  среди
молодежи высшего стаза пошла мода подавлять врожденные  рефлексы,  ставить
волю и разум выше позывов слепого организма...
     Трижды обменяться кормом все же пришлось. То были темные термы,  один
совсем черный. А старым особям Оппант  отказать  не  мог.  Пусть  даже  из
низших стазов. Это не рефлекс, как сказал он себе в утешение, а проявление
уважения к старшим. Так что на самом деле за всю дорогу ни  разу  слабости
не  поддался,  зато  трижды  проявил  гражданское  понимание  Единства   и
Выравнивания.
     Дальше бежал в приподнятом настроении. Хорошо, когда свои потребности
совпадают с интересами Племени...
     Навстречу,  шелестя  лапками,  струился  поток  желтых  термов-нянек.
Каждый держал в жвалах  крохотное  яичко.  Воздух  был  пропитан  приятным
возбуждающим запахом благополучия. Няньки один за другим  ныряли  в  узкий
туннель, куда не протиснуться термам более крупных  стазов.  Там,  надежно
защищенные толстыми  стенами,  находятся  камеры  драгоценного  молодняка,
будущее племени. Там проходит первая линька, оттуда белопузиков  переносят
в следующую камеру, затем еще дальше, пока не заканчиваются все пятнадцать
линек, а первые белесики робко вступают в мир взрослых термов.
     Чем ниже Оппант опускался, тем  влажнее  был  воздух,  и  тем  больше
попадалось термов. В последнем туннеле, что вел к  покоям  Основательницы,
его захлестнула волна фуражиров, которые со всех ног неслись,  толкаясь  и
суетясь, ко  входу  в  царскую  палату.  Каждый  бережно  держал  на  весу
переполненное сладким соком брюшко. В туннеле стоял шелест множества  лап,
легкий  хруст  сталкивающихся  хитиновых  панцирей.  Воздух  был  пропитан
обрывками разговоров на простом языке феромонов.
     Оппант любил толчею, сильный запах. Жизнь бурлила. Племя растет,  его
мощь усиливается, здоровье крепнет, жизнеспособность выросла стократ!
     На мгновение Оппант остановился перед входом в  царскую  палату.  Там
кипел  водоворот  тел.  Одни  прорывались  в  палату,  неся  корм,  другие
выскакивали оттуда с опустевшими брюшками, зато бережно держали  в  жвалах
драгоценные белесые яички. Оппант  лишь  однажды  подержал  такой  зародыш
жизни. Тугое едва слышно пульсирующее  яичко,  упругая  пленка,  а  внутри
упрятана великая тайна...
     Его  толкали  со  всех  сторон,  он  тоже  толкался,  ощущая  древнее
сладостное чувство единения с Племенем, и даже ощутил сожаление,  когда  в
покоях Основательницы поток рассыпался во все стороны, и  он  смог  дальше
двигаться без помех.
     Основательница возлежала в центре огромного богато украшенного  зала.
Сперва Оппант увидел только белесый холм продолговатой формы,  похожий  на
короткого червя гигантских размеров. Это было неимоверно  раздутое  брюшко
царицы. Вокруг нее толпились няньки и фуражиры, наперебой  предлагая  пищу
Основательнице, слизывали с ее тела  возбуждающую  влагу,  выхватывали  из
кончика  брюшка  выдвигающиеся  яички,   бережно   относили   в   сторону,
облизывали, торопливо передавали  другим  термам  или  же  спешно  уносили
сами...
     Вокруг  царицы  стояли  панцирники.  Почти  вдвое  крупнее  остальных
термов, а силой даже превосходящие мэлов. Однако мэлы -  неразумная  сила,
панцирники же следующий за мэлами стаз, у них зачатки  разума,  они  знают
язык феромонов. Конечно, это самый примитивный из всех трех языков, но все
же язык...
     К Оппанту приблизился, сильно прихрамывая, старый  черный  терм.  Это
был Юваннап, начальник почетной стражи. Оппант  присел,  замахал  сяжками,
членики на жвалах мелко вздрогнули. Юваннап терм  высшего  стажа  ноостер,
ревниво относится к внешним знакам почитания, обижается как юный  белесик,
если кто-то  при  встрече  с  ним  пропускает  хоть  один  из  ста  сорока
ритуальных жестов. Правда, при сяжечном обмене знаками  это  занимает  две
секунды, но все же...
     - Сменишь Ывакка, - сообщил Юваннап торжественно.
     Ывакк стоял в двух шагах от огромного серого  панцирника.  По  другую
сторону Ывакка высился черный терм с непомерно толстыми передними руками.
     - Что за глупость, - пробормотал  Оппант,  не  сдержавшись,  -  Разве
нельзя поставить меня рядом хотя бы с термом среднего стаза?
     - А что тебе не так?
     - Словом перемолвиться не с кем!
     Юваннап сказал обидчиво:
     - В покоях Основательницы любые разговоры  неуместны  и  непристойны!
Стража должна бдить и со священным трепетом впитывать запах и  благоухание
тела царицы. Возможность лицезреть Основательницу -  разве  не  величайшая
честь?
     - Честь, - пробормотал Оппант.
     - Не слышно.
     - Великая честь! - заявил Оппант треском ножек и взмахами сяжек.
     Юваннап кивнул, а Оппант повел глазом на стражей. Все стояли головами
наружу, готовые защищать Основательницу от опасности, так  что  на  царицу
смотрели не глазами, а менее уважаемой частью тела.  Шуточки  на  подобные
темы были в ходу среди свободомыслящей  молодежи,  но  тугодумный  Юваннап
смертельно бы обиделся, услышь что-то подобное.
     Ывакк с облегчением перевел дух, когда Оппант молча остановился перед
ним, делая церемониальные жесты. Незаметным наклоном члеников сяжок  Ывакк
успел сообщить, что панцирник слева - невыносимая, но опасная  скотина,  а
рабочий справа - добрый малый, но неразвит, от восторга трепещет...
     Оппант занял место Ывакка, а Юваннап еще  несколько  мгновений  стоял
перед Оппантом, словно бы отыскивая,  к  чему  придраться.  Оппант  сделал
преувеличенно торжественную стойку, напустив на себя  глупый  и  радостный
вид,   и   довольный   Юваннап   торжественным   шагом   похромал    вдоль
параболического кольца стражи.
     Оппант раздраженно переступал с ноги на ногу. Пусть панцирники  стоят
в полной неподвижности, если желают. Это вообще только их  дело  -  защита
Племени. Раньше охрану покоев царицы несли только они. Огромные  свирепые,
с крепкими жвалами, - они здесь на месте. В древние времена враги иной раз
вторгались даже в царские покои...
     Волна реформ пошла  только  после  Второго  Осознания.  Племя  быстро
разрослось и окрепло, ощутило себя в полнейшей  безопасности,  и  как  раз
тогда разросся высший стаз - двадцатый! - термов, которые не  годились  ни
для войны, ни для строительства... Но у них было больше всего ганглий, они
умели мыслить быстрее всех и лучше всех. Они начали проводить  реформы,  в
том числе и такие нелепые, как смешанная стража...
     Оппант осторожно  повел  головой,  рассматривая  остальных.  Двадцать
термов. По одному от  стаза.  Стоят  вразбивку,  чтобы  высокие  стазы  не
группировались.  Воспитывают  чувство  равенства  перед  Племенем.  Глупо,
перегиб.
     Ему показалось, что он улавливает какой-то шелест. Медленно  повернул
голову, прислушался:
     - Оппант! - пронеслось до него яснее. - Это я, Умма...
     Волна жара хлынула ему в лицо. Глупец, не заметил за  огромной  тушей
панцирника Умму! А этот глупец  Юваннап,  нарочно  разделил  их,  поставив
посредине панцирника?
     У него сердце переполнилось нежностью при виде  Уммы.  От  нее  веяло
теплом и уютом. Рядом с Уммой,  словно  для  контраста,  стояла  неуклюжая
Длота. У нее голова была непропорционально  велика,  на  жвалах  виднелись
неприятные зазубрины. У нее, как и у Уммы, нижний валик брюшка раздулся от
четырех созревших яйцекладов, но это вовсе не волновало Оппанта. Наоборот,
ее хлещущее изо всех ноздрей  здоровье  казалось  отвратительным,  слишком
приземленным, хотя Длота явно превосходила Умму по  ряду  интеллектуальных
параметров.
     И все-таки  Умма  была  самым  одухотворенным,  самым  нежным,  самым
понимающим существом в Племени. Длоту Оппант уважал,  прислушивался  к  ее
мнению, но ради Уммы готов был выбежать из Купола  и  сражаться  со  всеми
хищниками Вселенной. Конечно, такие грезы достойны разве  что  безмозглого
панцирника, однако, разум при виде Уммы молчал, вместо него кричали и пели
все шесть эмоциональных и довольно безалаберных сердец.
     Сейчас Оппант смотрел на ее нежное просвечивающее тело и  не  находил
слов. У нее аккуратная  голова,  от  которой  словно  бы  исходит  золотое
сияние,  внимательные  ласковые  глаза,  которые  словно  бы  гладят   его
невидимыми сяжками, а сами  сяжки  грациозно  колышутся  над  ее  глазами,
приветствуя весь мир, радуясь жизни.
     Все шесть ножек у нее  стройные,  и  когда  Умма  двигалась,  на  нее
оглядывались даже белые термики, которым еще линять и линять, пока  начнут
постигать начала прекрасного.
     Рожденная "царицей в комбинезоне", Умма могла  бы  заменить  в  любой
момент Основательницу, если бы та состарилась или  погибла.  Однако  после
Второго Осознания царский титул терял значимость. Если  раньше  каждый  из
дублеров мечтал занять место  в  царских  покоях,  то  сейчас  все  больше
молодежи высших  стазов  отдавали  себя  науке,  философии,  миропознанию,
строительству, уходили в образователи молодняка...  Конечно,  желающих  на
место царицы еще много, но Умма ни за что  не  согласится  превратиться  в
разжиревшую самку, постоянно откладывающую яйца. К счастью, в их мире, где
достаточно одной Основательницы  для  Племени,  понижение  рождаемости  не
грозит.
     Умма занималась с упоением всякого рода исследованиями,  перепрыгивая
с предмета на предмет. У нее ганглий меньше,  чем  у  Оппанта,  но  к  его
удивлению она преуспевала за счет неиссякаемой энергии и  жизнелюбия.  Сам
Оппант, утомившись за день, заползал в нишу, мечтал отоспаться, а она  еще
прыгала, вертелась, ходила на голове, верещала и приставала с расспросами.
     С ней было  трудно,  но  с  ней  он  был  счастлив.  Это  не  червяк,
откладывающий  яйца,  а  нежная,  жадно  мыслящая,  полная  идей,  хоть  и
нелепейших,  жаждущая  перестроить  жизнь  Племени,  улучшить,  дать  всем
счастье, решить разом все проблемы.
     - Умма, - прошептал он нежно, мучаясь  от  того,  что  термы  средних
стазов,  к  которому   принадлежала   Умма,   слабо   владеют   богатейшим
идеомоторным языком, - как ты здесь оказалась?
     - Плоды равноправия, - ответила она  тоже  шепотом.  -  Мы  с  Длотой
первые из женщин в почетной страже, но не последние!
     - Глупость  это,  а  не  равноправие,  -  ответил  он.  -  Даже  нам,
ноостерам, здесь нечего делать. Зачем отбивать  корм  у  воинов?..  Ладно,
оставим эти проблемы мудрецам Совета. Ты что делаешь после стражи?
     - Наверное, отосплюсь, - предположила она. - Я уже  забыла,  что  это
такое...
     Внезапно панцирник, что стоял между ними, грозно щелкнул жвалами. Его
огромная литая голова повернулась из стороны в сторону. Маленькие  глазки,
укрытые прочными пластинами, прошлись сперва по Умме, затем по Оппанту. На
Оппанте он остановил очень долгий взгляд, и  Оппант  присел,  не  в  силах
смотреть в лютое лицо. Голова панцирника была огромная,  крохотные  глазки
прятались в узеньких щелях, страшные жвалы почти в половину роста Оппанта.
Даже туловище, мягкое и незащищенное у других термов, у панцирника  укрыто
прочным хитином. Это был лютый зверь, легко приходивший в ярость,  злобный
и подозрительный. Однако панцирники в последние тысячи лет  обрели  первую
форму разума... Совет же предоставил всем стазам равные права.  Нет  ли  и
здесь ошибки? Не поспешили ли?
     - Да храни нас Купол! - воскликнул Оппант, преодолевая страх.  -  Еще
не скоро сотрутся различия между стазами. Мир будет  иным,  и  горы  будут
другими.
     - Говори тише, - попросила Умма. - Я боюсь! Может  быть  он  понимает
нас.
     - Он воспринимает только шум, - ответил Оппант неуверенно. - Звуковая
речь для них все еще недостижима... из-за сложности.
     - Все равно говори тише. Он раздражен...
     Она умолкла. Вдоль цепи почетной стражи вышагивал Юваннап,  бдительно
всматриваясь в лица. Ему приходилось то наклоняться, то  задирать  голову,
ибо  здесь  стояли  рабочие,  разведчики,  строители  колодцев,   техники,
учителя... все разного  роста,  сложения.  И  напыщенно-серьезный  Юваннап
выглядел нелепо.
     Оппант задержал дыхание, вытянулся в самой почтительной стойке.  Умма
замерла, лицо  ее  светилось  подлинным  восторгом.  Оппант  полагал,  что
польщенный Юваннап кивнет и довольно проплывет, качаясь на хромой ноге, но
начальник почетной стражи остановился перед Оппантом.  Ему  явно  льстило,
что под его началом оказался терм двадцатого стаза, того  самого,  который
никому не подчинялся, а сам руководил жизнью Племени.
     - Больше напряжения в члениках передней первой ноги, - сказал Юваннап
наставительно, - ровнее сяжки... Вот теперь хорошо!
     Оппант  насмешливо  фыркнул  ему  в  лицо.  Юваннап  передернулся  от
негодования,  быстро  отодвинулся  к  соседнему  стражу  -   землекопу   с
лопатовидными  лапами.  Тот  тянулся,  трепетал  от  почтительности  всеми
могучими мускулами.
     - Надутый червяк, - сказал Оппант громко, когда Юваннап  удалился.  -
Даже не верится, что он из стаза, близкого к нашему.
     - Умоляю тебя, - прошептала Умма отчаянным шепотом, - говори тише!  Я
боюсь!
     - Ты слишком чувствительна,  -  сказал  Оппант  успокаивающе,  -  под
Куполом бояться абсолютно нечего...
     - Я знаю, но все равно боюсь. Разве ты не чувствуешь?
     - Ты устала...
     Договорить он не успел. Тело свело судорогой,  в  дыхательные  трахеи
ударил тяжелый запах, Оппант в страхе услышал на языке феромонов:
     - Я Тренг!.. Я Тренг!.. Я беспощадный Тренг!!!
     - Ну и что? - прохрипел Оппант.
     - Я сильнее всех в Племени! - накатилась вторая волна запаха.
     Сдавленно крикнула Умма. Ее  тоненькая  фигурка  пошатнулась,  начала
опускаться. Рабочий беспокойно шевелился, таращил глаза. Оппант  с  трудом
удерживал панику под контролем. Панцирник стоял  всего  в  двух  шагах,  и
Оппанту казалось, что он нависает,  как  одна  из  колонн,  поддерживающих
Купол.
     - Что хочет этот говорящий зверь? - спросил Оппант нервно Умму.  -  Я
не пойму... Он нам представляется?
     - Я боюсь, - прошептала Умма.
     - Панцырника?
     - Боюсь его и боюсь... за тебя.
     - Почему? - воскликнул Оппант пораженно. - Это же не ритуальный вызов
на схватку?
     - Я не знаю... Я только слышу опасность.
     Оппант ощутил новый сильнейший  запах,  очень  резкий,  ядовитый.  Он
обомлел, ибо услышал свирепое  притязание  на  Умму  и  угрозу  всем,  кто
общается с нею!
     Оппант был так рассержен, что он не успел подумать, как у него  почти
сам собой вырвался ответ на этом же примитивном языке запахов:
     - Марш на место, дурак!.. Помни, кто ты есть. Занимайся только  своим
делом.
     Панцирник молниеносно повернулся к Оппанту. Его страшные жвалы широко
разомкнулись. Оппант едва успел отпрыгнуть и прижаться к полу,  как  прямо
над головой  жутко  хрустнуло.  Панцирник  быстро  опустил  голову,  снова
разводя жвалы, но Оппант уже шмыгнул за спину рабочего, который  застыл  в
страхе.
     - Все на места! - услышали они истошный вопль на языке  феромонов.  -
Все на свои места! Как посмели в зале Священной Основательницы...
     К ним спешил, еще больше  припадая  на  хромую  ногу,  разъяренный  и
напуганный Юваннап.  Панцирник  поколебался,  все  еще  угрожающе  разводя
страшные челюсти, способные рассечь терма пополам, затем  неохотно  шагнул
на свое место. От него еще шел запах, уже едва уловимый, затихающий:
     - Я Трэнг... Я Трэнг...
     Юваннап подбежал к Оппанту, что еще  неохотнее  стал  на  свое  место
рядом с панцирником:
     -  Оппант!..  Это  опять   ваши   штучки?   Недовольство,   сумятицы,
неразбериха...
     - Ничего себе сумятица, - ответил Оппант, тяжело дыша. -  Этот  дурак
рехнулся? Он бросился на меня!
     - Скоро я сам на тебя брошусь, - пообещал  Юваннап  люто.  -  Где  ты
появляешься, там обязательно что-то случается! Буду настаивать  в  Совете,
чтобы вас перевели из двадцатого стаза куда-нибудь пониже. Тем более,  что
вы только наполовину ноостер.
     - Умнее было бы отменить  эту  нелепую  стражу  вовсе,  -  огрызнулся
Оппант. - Каждый должен быть на своем месте, заниматься своим делом. А чем
занимаемся мы?
     - Это не нам решать, - бросил Юваннап.
     Он отошел от них, часто оглядываясь. Оппант  видел  с  тревогой,  что
теперь на него поглядывает  с  тревогой  не  только  Юваннап.  Его  многие
считали переходной формой между девятнадцатым стазом разведчиков,  изредка
покидавших Купол, и двадцатым, потому что только  термы  двадцатого  стаза
владели сложнейшим языком жестов. Оппант  владел  идеографическим  языком,
недоступным термам других стазов,  однако  у  него  вместо  хрупкого  тела
Мыслителя был прочный скелет, неплохие мышцы, и он любил бывать в  опасных
дальних туннелях и даже подниматься к выходам из Купола.
     И теперь он стоит в нелепом карауле! Не то терм двадцатого стаза,  не
то девятнадцатого, не то вообще неизвестно какого.  Стоит,  боясь  бросить
взгляд в сторону Уммы.  Ее  по-прежнему  заслонял  Трэнг,  крепкохитиновый
зверь-убийца, который  с  угрожающим  видом  следит  за  каждым  движением
Оппанта.
     Наконец  Умму  сменили,  она  покинула  царские  покои.  На   Оппанта
оглянуться не рискнула, настолько был  страшен  Трэнг.  Вскоре  сменили  и
Оппанта -  по  реформе  старались  дать  побывать  возле  священной  особы
Основательницы как можно большему числу термов.
     Он ушел к себе, кляня дурость такой реформы. Идея уравнивания  стазов
абсолютно верна, но в претворении  в  жизнь  что-то  неверное.  Во  всяком
случае,  раньше  панцирники  свое  место  знали.   И   никогда   не   было
унизительного страха перед панцирником своего же Племени!
     А через три больших кормления, когда Оппант занимался  размышлениями,
в его нишу заглянул юркий быстроногий термик.
     - О, терм двадцатого стаза! - провозгласил он  торжественно.  -  Тебе
послание!
     - Давай, малыш, - ответил Оппант дружелюбно,  с  ходу  ломая  длинный
торжественный ритуал. - Что требуется? Дальняя разведка в новых туннелях?
     Термик затрепетал от счастья:
     - Нет, терм  двадцатого  стаза.  Тебя  приглашают  явиться  на  Совет
Мудрых.
     - Меня? - удивился Оппант.  -  Ты  ничего  не  перепутал,  малыш?  Не
перегрелся в сухом воздухе?
     Термик-скороход даже порозовел от такого дружеского  обращения  терма
высшего стаза.
     - Я ни разу не был  в  сухом  воздухе,  -  признался  он.  -  Нам  не
положено!.. Я  слышал  только...  да  и  то  издали,  что  на  Совет  тебя
приглашают по настоянию великого Итторка.
     - Когда?
     - После вечернего кормления.
     У Оппанта заныло внутри от недоброго предчувствия. Стараясь не выдать
страха, он дружески бросил:
     - Передай, что я все понял и приду без опозданий.
     Молодой термик согнул сяжки в почтительном поклоне,  умчался.  В  его
обязанности не входило сообщать подробности, это была заслуга Оппанта, что
термик-скороход выложил ему подслушанное. Правда,  Оппант  даже  не  успел
порадоваться своему умению ладить со всеми  стазами,  слишком  уж  оглшило
услышанное. Пригласили по настоянию великого Итторка! Уже и скороход рядом
с его именем ставит титул "великий"... Что могло  заинтересовать  Итторка?
Они едва знакомы.  Все  термы  стаза  ноостер  хорошо  знают  друг  друга,
общаются обычно  только  между  собой,  упражняются  в  логических  играх,
оттачивают мастерство языка. Итторк знал всех - это естественно. Но почему
выделил Оппанта?
     Стараясь овладеть паническими  мыслями,  Оппант  медленно  побрел  по
главному туннелю. Здесь была обычная деловая сутолока, и он  покормился  у
фуражира, обменялся кормом со старым термом своего стаза,  повстречался  с
выжившим из ума чернеющим термом высшего стаза, который с ходу отчитал его
за неуважение к старшим, забвение священных обычаев Племени, пренебрежении
обязанностями... Он еще долго обвинял  Оппанта,  но  тот  уже  не  слушал,
только покорно кивал сяжками, приняв ритуальную позу смирения.
     Мысли метались, хаотически сшибая одна другую с ног. Неужто дознались
о его замысле? Правда, он не особенно скрывал, тайну не сохранишь, если  к
ней причастны еще с десяток термов, но он старался, чтобы новость достигла
глубин как можно позднее... В Совете одни старики, а старики всегда  стоят
за сохранение обычаев, незыблемость, недвижимость,  строжайшее  исполнение
всех ритуалов...
     - Начинаются неприятности, - пробормотал он, - а я, как всегда, к ним
не готов.



     Еще год  назад  ему  пришла  в  голову  идея  взглянуть  на  Купол  и
окрестности с высоты. Он не был крылатым, естественно, да и крылатые термы
могли держаться в воздухе не  больше  двух-трех  минут,  у  многих  уже  в
воздухе обламывались крылья, и они падали  на  землю,  беспомощно  кружась
вокруг оси, после чего на земле  гибли  все  до  единого.  Оппант  задумал
подняться над Куполом в наполненном легким газом мешке.
     Долго  он  наслаждался  идеей,  считал  ее  только  лишь  игрой  ума,
привычной для ноостеров, затем постепенно  начал  наращивать  подробности,
пока не пришел к потрясшему его самого  выводу,  что  идея  жизнеспособна.
Конечно, существовал целый ряд трудностей, но теоретически они  преодолимы
все!
     Летучий газ и так получался как побочный  продукт  в  грибных  садах,
мешок можно сделать из клея, который рабочие-носачи вырабатывают в  особых
железах... Чтобы не унес ветер,  мешок  следовало  прикрепить  на  прочный
эластичный тяж. При малейшей опасности, которую тут же заметят наблюдатели
на мешке, его можно довольно быстро втянуть обратно в Купол. Таким образом
вне Купола на высоте впервые побывают термы высшего стаза, а не безмозглые
крылатые, которые, кстати, все равно не возвращаются, ибо  по  природе  им
заказано возвращение...
     Оппант поделился  идеей  с  друзьями,  еще  два  года  убеждал  в  ее
реальности, а  с  прошлого  года  начались  неторопливые  работы  под  его
руководством. Амманк занимался грибными садами, Умма искала  состав  клея,
который, застывая, не окаменевал бы, а третий терм по имени  Бюл  вот  уже
третий месяц пробивал узенький туннель из Предкуполья к грибному саду. Ему
приходилось облицовывать стенки клеем, чтобы газ не  уходил  по  дороге  в
поры, так что работы ему было еще  на  год-два.  Оппант  же  координировал
усилия, решал множество мелких проблем, возникающих по ходу работы.
     Из Купола опасно было  выходить  еще  и  потому,  что  плотные  массы
воздуха тут же сметут, бросят далеко-далеко... Кого сметет ветер, тот  уже
не возвращается. Сухой воздух, хищники, зной...


     За историю Купола много раз приходилось оставлять на погибель  многих
термов, если те оказывались вне Купола. Иногда ненароком повреждали  Купол
вовсе чудовищные звери, огромные как горные  хребты,  от  поступи  которых
дрожал мир, а земля тряслась. Тогда в пролом  врывались  страшные  понеры:
быстрые, как молния, неуязвимые, кровожадные... Они  всегда  рыщут  вокруг
Купола, в надежде перехватить случайно  попавшего  за  Купол  беспомощного
терма, и стоит им обнаружить пролом, стоит одному вернуться в свое  логово
с добычей и информацией, как тысячи и  тысячи  лютых  истребителей  термов
выплескиваются из подземных нор, чтобы броситься по указанному следу.
     Единственное спасение - перекрыть туннели за  спинами  панцирников  и
тех термов, которые оказались в верхней части... Пока понеры уносят в свои
страшные  норы  несчастных,  рабочие  замуровывают  крепчайшим  клеем  все
туннели.
     Бывали  и  критические  моменты  в  истории  термов,  когда  какие-то
чудовищные звери зачем-то намеренно разрушали  Купол.  С  термами  они  не
расправлялись, эти живые горы даже не замечали таких крохотных существ, но
тут же снова подоспевали самые лютые и  непримиримые  понеры...  Несколько
раз удавалось уцелеть только Основательнице с ее царственным  супругом  да
малой  кучкой  рабочих,  которые  успевали  замуроваться  в   единственной
крохотной ячейке!
     И всякий раз  все  отстраивалось  заново.  Спасти  потомство,  спасти
Основательницу, тогда весь мир  может  быть  отстроен  снова  и  снова.  А
всех-всех, оставшихся вне закрытой от врагов части, приносили в жертву...
     Оппант всякий  раз  чувствовал  печальную  гордость,  когда  думал  о
самоотверженности термов. Самые беззащитные в огромнейшем  жестоком  мире,
окруженные морем кровожадных хищников -  все-таки  уцелели!  И  не  только
уцелели, но и построили свой мир. Структура Племени постоянно усложняется,
последнее время каждые пять-десять миллионов лет  появляется  новый  стаз,
более высокий, чем  предыдущие...  Ноостеры  надстроились  над  остальными
стазами всего миллион лет тому, и сразу  же  произошло  Второе  Осознание!
Первое - когда мыслить начало Племя,  а  термы  как  и  раньше  оставались
бездумными тварями, а второе - когда появился стаз ноостеров, каждая особь
которого тоже осознала себя, потрясенно поняла в каком мире живет...
     Именно с этого момента  история  Племени  поднимается  на  совершенно
новый уровень!


     За миллион лет после Второго Осознания накопились  сведения  о  Мире.
Теперь его Мыслители уже отделяли от остального мира. Дело в том,  что  за
Куполом, в котором находился мир термов, простирался другой мир,  огромный
и  негостеприимный.  Там  всюду  сухой  воздух,  перенасыщенный   ядовитым
кислородом. Летом зной делает землю твердой, как камень, грозит уничтожить
терма за считанные секунды, если тому случилось  бы  попасть  под  палящие
лучи  Великого  Пожирателя,  а  зимой  лютый   холод   сковывает   воздух,
замораживает влагу, и опять же делает землю твердой, как мертвый камень.
     Только летом в считанные часы после обильного дождя  и  после  заката
Великого Пожирателя можно было бы на короткое время выбраться из Купола  -
прогретый воздух становился влажным и мягким. Но  вне  Купол  над  термами
висела самая страшная опасность...
     Большой мир полон страшнейших хищников, которых самая буйная фантазия
термов не могла вообразить. Во-первых, почти не существует существ  слабее
и беззащитнее термов. Все вне Купола  облачены  в  страшную  непробиваемую
броню из прочнейшего хитина. Она защищает наземных  существ,  как  недавно
узнали термы, от высыхания, в то  же  время  служит  надежной  защитой  от
многих врагов.
     От многих, но не ото  всех.  В  большом  мире  на  всякого  страшного
хищника находился страшнейший, на гиганта - чудовище втрое крупнее, и  так
все больше и дальше. Самыми крупными были странные  существа,  размером  с
движущиеся горы, которые иной раз превосходили по размерам даже  Купол.  И
не только Купол, но и весь Мир, считая и всю подземную часть.
     Были предположения, что такие существа в  состоянии  отгородиться  от
Среды, поддерживать собственный обмен веществ и постоянную температуру, но
доказательств не было. Кто-то высказал догадку, что  даже  в  лютую  зиму,
когда  вода  превращается  в  твердое  состояние,  эти  существа  способны
функционировать и даже передвигаться по замерзшей поверхности... Это так и
осталось игрой ума, оригинальным  предположением,  ибо  термы  зимой  сами
впадали в оцепенение, хотя  находились  в  глубинных  сравнительно  теплых
слоях почвы, так что даже сведения о твердом состоянии воды являлись всего
лишь теорией, подтвержденной лишь косвенными данными.
     Оппант давно интересовался  классификацией  внекупольных  существ.  В
этой  классификации  было  много  пробелов,  неточностей,  неясных   мест,
вызванных  трудностями  добывания  сведений.  Совсем   недавно   появились
сведения  о  каммах,  недавно  возникшем  виде  гигантов,  которые   якобы
научились передвигаться  на  двух  задних  ножках,  а  передние  будто  бы
использовали в подражание термам вместо жвал. Средней пары у них, как и  у
всех сверхкрупных чудовищ не было...
     Он бежал  все  ниже  по  туннелю,  а  навстречу  поднимались  влажные
испарения, воздух становился  все  тяжелее,  насыщеннее.  Владыка  грибных
садов, Амманк, был одним  из  членов  Совета,  он  заведовал  едва  ли  не
важнейшей частью Мира:  грибницами,  где  хранились  драгоценные  яички  -
зародыши Племени. Там же первое время  обитала  молодь,  питаясь  грибными
гифами, так что если бы даже Совет Владык сократить наполовину, Амманк все
равно остался бы в Совете.
     Когда  Оппант  вынырнул  из  последнего  туннеля,  все  шесть  сердец
учащенно забились. Только здесь Мир был таким, каким он должен быть. Каким
был в древние времена...
     Всю  исполинскую  пещеру  занимал   огромный   ячеистый   шар,   весь
переплетенный нежными белыми гифами. Все толстые и тонкие нити были усеяны
крупными каплями воды. Воздух здесь влажный и такой плотный,  что  будь  у
Оппанта крылья, он легко бы взлетел и долго не опускался бы на землю.
     Он тяжело вздохнул, влажный воздух шумно потек через трахеи. В период
Взлета крылатые термы лишь на краткий миг поднимаются в сухой  разреженный
воздух! А когда-то, в древние времена, эти крылья держали термов  легко  и
свободно...
     Амманк,  завидя  Оппанта,  поспешил  навстречу.  Дружески  коснувшись
сяжками плеча, он пренебрег ритуальными жестами, сказал сразу:
     - Я сделал замеры. Если провести туннель через  потолок  из  грибного
зала, то выделяемого газа  хватит,  чтобы  раздуть  эластичный  мешок.  Но
туннель должен быть  абсолютно  непроницаемым.  Малейшая  щелочка  вызовет
утечку. Ты это знаешь?
     - Я договорился с Бюлом, - сказал Оппант торопливо. -  Он  уже  начал
строить туннель.
     - Отсюда? - удивился Амманк.
     - Нет, прямо из Подкуполья. Туннель очень узкий,  один  рабочий  едва
протискивается. Сложность будет еще в том,  что  необходимо  очень  плотно
прижать края мешка, чтобы газ не ушел в сторону, а раздул Мешок. Я  думаю,
что края надо будет приклеить...
     Амманк отмахнулся:
     - Если  бы  сложности  только  в  этом!  А  как  набрать  необходимое
количество газа? Как быстро вскрыть Купол по  размерам  Мешка?  И  тут  же
заделать, чтобы не ворвались лютые понеры... Мне кажется, эти твари так  и
дежурят вокруг Купола! Еще я не уверен, что сама затея с  Мешком  удастся.
Ты уверен, что из нашего клея  можно  создать  такой,  чтобы,  застывая  в
воздухе, не затвердел как обычно, а сохранил эластичность?
     - Я ни в чем не уверен, - сказал Оппант уныло. - Никто никогда такого
не  проделывал  за  всю  историю  Племени.  Мне  не  на  кого   ссылаться,
оглядываться, но Умма уверяет, что такой материал она  создаст.  Остальное
за нами.
     - За тобой, - уточнил Амманк педантично. - Каждый делает  свою  часть
работы и совершенно не понимает, что делают другие. Только ты  охватываешь
взглядом все!



     Новый туннель еще не успели отделать абсолютно матовым слоем,  только
скрепили быстросхватывающимся клеем, на Оппанта  кое-где  сыпались  мелкие
камешки. Он жадно  вдыхал  свежие  незнакомые  запахи.  Это  потом,  когда
туннель отделают  и  укрепят  толстым  многослойным  клеем,  чужие  запахи
перестанут проникать,  тогда  туннель  станет  еще  одной  артерией  Мира,
наглухо отделенной  от  чужой  Вселенной,  но  сейчас  эти  новые  туннели
походили на выдвинутые вперед сяжки, которыми термы настороженно и пугливо
ощупывали Неведомое...
     Оппант чувствовал радостное возбуждение. Здесь масса нового, здесь со
всех сторон обрушиваются запахи, которых никогда не слышал, здесь в стенах
туннеля  вкрапления  крохотных  животных  и   скелеты   крупных,   остатки
растений...
     Что всегда изумляло и повергало в священный трепет, так это  то,  что
многие из таких  животных  имели  больше  ганглий,  чем  самые  мудрые  из
ноостеров! Однако разумными так и не стали! Мудрецы объясняют это тем, что
те  ведут  одиночный  образ  жизни,  а  разум  возможен  только  в  едином
Племени... Но Оппант иногда  с  суеверным  страхом  думал:  каких  вершин,
какого  могущества  достигли  бы  эти  существа,  если  бы   тоже   сумели
объединиться и обрести хотя бы Разум Первого Скачка?
     Видя этих существ, он с новой силой восхитился пластичностью Племени.
Основательница  откладывает  совершенно  одинаковые  яички,   из   которых
вылупляются  совершенно  одинаковые   термики.   Крохотные,   беззащитные,
прозрачные - они еще ничем не отличаются друг от друга.  Кто  глупый  мэл,
кто панцирник, кто строитель, а кто и  ноостер  -  узнается  только  после
третьей-четвертой линьки. А  пока  что  они  чутко  реагируют  на  запросы
Племени...  Нужно  больше  панцирников  -  термики  начнут  оформляться  в
свирепых крупноголовых существ с огромными жвалами. Понадобятся рабочие  -
тут же крохотные малыши начнут  старательно  выращивать  могучие  передние
лапы... В зависимости от потребностей Племени  из  термиков  младенческого
возраста  формируются  то   крылатые   будущие   продолжатели   рода,   то
рабочие-строители,   то   рабочие-техники,   то   няньки,   то   обучатели
молодняка...
     В  последние  тысячелетия  все  больше  и  больше  появляется  мудрых
ноостеров. Оппант ощущал гордость и некоторый страх. Никто  в  Племени  не
возникает без причины. Зачем-то Племени  потребовались  термы  с  огромным
количеством  ганглий.  Племя  теперь  постоянно  разрастается,   но   стаз
ноостеров увеличивается быстрее других стазов!...



     Прямо в узеньком туннеле впереди барахтался термик  пятого  возраста.
Лежа на боку, судорожно отгибал назад голову и ноги, тужился,  напрягался,
поскрипывал. Брюшко выпятилось, тонкая рубашка на спине уже лопнула, можно
было сбрасывать ее со спины и головы, но молодой дурень еще не  соображал,
что делать, и все выгибался, ерзал...
     - Ты пятого возраста или первого? - спросил Оппант сурово.
     - Пя...того...
     - Пора бы уже уметь!
     Чуть  дальше  встретил  еще  одного,  уже  полинявшего.   Прозрачный,
слабенький, он едва стоял посреди туннеля на дрожащих  ногах,  на  которых
висели клочья старой  кожи.  Пробегавший  мимо  рабочий  принялся  тут  же
сгрызать крепкими челюстями лохмотья, освобождая термика. Оппант негодующе
фыркнул, и рабочий, повинуясь мудрому ноостеру, подхватил термика и тут же
исчез в боковом туннеле.
     Оппант ощутил сильный запах молодняка. Короткий туннель шел в пещеру,
где термы пятого возраста  линяли,  затем  застывали  в  долгом  состоянии
покоя, недаром же  линяльщики  стали  попадаться  даже  в  коридорах...  В
последние годы Племя разрастается просто стремительно. Никогда раньше  так
не было, и как ни поступи - почти все в первый раз, впервые...
     Оппант буквально чуял в воздухе быстрые и неотвратимые перемены.  Всю
многосотмиллионолетнюю историю термов  они  руководствовались  накопленным
опытом, и ответы были как будто бы  на  все  вопросы  и  на  все  мыслимые
ситуации. Так и было, но после Второго Осознания  стали  появляться  новые
проблемы... А вот теперь, уже при  жизни  Оппанта  -  исчезающе  ничтожный
срок! - они пошли одна за  другой.  И  эти  новые  приходится  решать,  не
оглядываясь на прошлый опыт, потому что термы прошлых поколений  с  такими
ситуациями не сталкивались.
     Еще  издали  увидел   Умму.   Не   видя   его,   она   все   так   же
экспериментировала с эластичным клеем, который выделяли термы-носачи. Этот
универсальный клей годился и  для  укрепления  Купола,  и  для  связывания
сводов и галерей, применяли его и против прорывающихся в  Купол  хищников.
Клей быстро застывал, превращаясь в камень, и любой  хищник  погибал,  ибо
носачи умели метать сгустки клея прямо в глаза, в  пасть,  набрасывали  на
челюсти тугие петли...
     Задача в том, чтобы суметь создать  клей,  легкий  и  эластичный,  но
который оставался бы эластичным все время. Умма утверждала,  что  нащупала
фиксирующие добавки, способные остановить затвердевание на  любой  стадии.
Если это верно...
     Умма поднялась навстречу, затрепетала сяжками. На полу был  расстелен
большой лоскут. Часть пола была покрыта слоем серого клея. От Уммы исходил
нежный дразнящий запах, и у Оппанта дрогнули два передних сердца.  Он  тут
же подавил животный порыв, негоже ноостеру вести себя подобно мэлу, сказал
степенно:
     - Приветствую тебя...
     - Ох, Оппант! -  прервала  его  Умма  без  всяких  церемоний.  -  Мне
кажется... хочешь посмотреть?
     - Покажи, - сказал Оппант.
     - На полу! - засмеялась Умма. - Мы сделали пробный кусочек!
     Оппант недоверчиво наклонился, зацепил  коготком  краешек,  где  клей
накладывался  на  камень.  С  легким  треском  поверхность   клея   начала
подниматься, отделяться от  камня...  Это  был  целый  лоскут!  Совершенно
сухой, но эластичный и тонкий.
     - Умма, - выдохнул Оппант, - я  сам  не  верил,  что  это  будет  так
быстро. Теперь надо много таких лоскутков! Мы их склеим,  чтобы  получился
большой мешок...
     - Не спеши, - охладила она  с  сожалением.  -  Этот  образец  еще  не
годится.
     - Почему?
     - Ты хочешь абсолютно непроницаемый?
     - Да!
     - А здесь еще крохотные дырочки. К тому же он  втрое  толще,  чем  ты
заказывал. А тоньше пока  не  получается,  начинает  лопаться.  Не  спеши,
Оппант!
     - Разве я спешу, - сказал он. - Это Итторк  спешит.  А  я  живу  так,
словно мне жить еще миллион лет, хоть жизнь терма всего  несколько  лет...
Но что значит наша жизнь для Племени? Не закончим мы, закончат другие...
     - Ты говоришь, как принято говорить и думать в  Племени,  -  заметила
она. - Один гениальный Итторк все спешит сделать при своей  жизни.  Как  у
него сейчас дела?
     - Быстро, - ответил он. - Только и знаю, что очень быстро.  Это  меня
тревожит.  И  еще  очень  не  нравится,  что  отовсюду  только  и   слышу:
"гениальный", "самый талантливый", "первый из термов"...
     - Уж не завидуешь ли? - засмеялась она.
     Он задумался, перебрал свои мысли, ответил честно:
     - Не знаю. Может быть, завидую. Но и тревожно мне очень.
     - Почему?
     - Мне почему-то кажется, что это нехорошо,  когда  один  терм,  пусть
даже самый гениальный, полностью берет власть в свои руки, начинает думать
и распоряжаться за всех...
     - Разве лучше, - удивилась  она,  -  когда  над  гениальностью  стоят
посредственности?
     - В Совете не посредственности, -  возразил  он.  -  Пусть  не  такие
блестящие умы, но  не  посредственности.  У  них  жизненный  опыт,  знание
истории термов. У них терпение и осторожность. Они много времени тратят на
споры друг с другом, это верно, но  в  результате  Племя  в  целом  только
выигрывает.
     - Выигрывает ли?
     -  Итторк  единственный,  кто  мечтает  вывести   термов   снова   на
поверхность, - сказал он с грустью. - Дикая  мысль?  Не  знаю...  Но  есть
что-то неверное в том, что мы на своей же планете оказались  изгнанниками.
Мы отстояли свой уклад,  но  какой  ценой?  Большинство  термов  рождаются
слепыми, ибо зрение им не нужно. Панцирники лишь отличают  свет  от  тьмы,
чтобы видеть пролом в Куполе и мгновенно занимать круговую оборону  вокруг
дыры. Только крылатым требуется совершенное зрение, но и они пользуются им
разве что несколько минут за всю жизнь. Лишь во  время  такого  крохотного
полета!.. Кстати, когда-то  все  термы  были  крылатыми.  Да-да,  об  этом
говорит наше строение. А теперь  и  нынешние  крылатые  никуда  не  годные
летуны!
     - Ты надеешься изменить?
     - Эволюцию вспять не повернешь... Но что-то делать можно.
     Она удивилась:
     - Что можно сделать? Ты с ума сошел!
     - Мешок, - ответил он. - Разве еще не поняла? Мешок для полета!


     Далеко внизу, где  располагалась  пещера  Совета,  виднелась  группка
черных термов. Заслышав шаги,  они  повернулись,  их  глаза  безо  всякого
выражения уставились на Оппанта. Тот заспешил, спотыкаясь  от  неловкости.
Термы были настолько старые,  что  на  хитине  не  осталось  ни  малейшего
коричневого пятнышка. Оппант даже растянулся,  спотыкнувшись,  и  затем  в
несколько быстрых перебежек оказался в центре круга.
     - Приветствую вас, мудрые! - сказал он, почтительно понижая  голос  и
чуть   приседая.   -   Для   меня    великая    честь    видеть    четырех
гигантов-водоводчиков!
     Четыре  терма  благосклонно  наклонили  сяжки.  Первые  члены  Совета
управляли  важнейшими  работами  по  водоснабжению  Мира.   Яч   руководил
химическими источниками: расщеплял целлюлозу, Куцва заведовал физическими:
конденсировал пар в  грибных  садах,  Лочек  руководил  чисто  техническим
подъемом воды из глубинных колодцев, а на долю четвертого,  Готра,  выпала
труднейшая задача обеспечить выделение воды, впитанной  Куполом  в  период
дождей. От трудолюбия термов зависело немало: Истребитель  может  накалить
Купол так, что вода начнет испаряться не вовнутрь, а  наружу,  Истребитель
может спрятаться за тучи, могут подуть холодные ветры...
     Последнюю должность раньше занимал Итторк, но приходилось  бывать  во
всех  концах  Мира,   следить   за   тысячей   вентиляционных   отверстий,
воздухозаборных галерей, воздухо-удерживающих ловушек, так что  постепенно
вместо Итторка стал распоряжаться его заместитель, энергичный Готр, а  сам
Итторк незаметно стал самым значимым в Совете... Члены Совета равны, но на
Итторка оглядывались, спрашивали совета, интересовались друг у  друга:  "А
что думает Итторк?"
     - Здравствуй Оппант, загадочный  термик.  -  ответил  Яч.  Он  лежал,
подобрав все шесть лапок, величавый, неподвижный, глаза его  безо  всякого
выражения следили  за  молодым  термом.  -  Тебя  вызвали  по  предложению
Итторка.
     - Могу я спросить, зачем?
     - Не представляю, чем ты сможешь нас заинтересовать... Впрочем, жизнь
Племени течет так спокойно, без изменений, что мы  должны  замечать  любую
возможность изменения. Чем ты мог заинтересовать Итторка, скажи сам!
     Готр,  который  сидел  напротив  Оппанта  и  сверлил  его  неотрывным
взглядом, сказал неожиданно:
     -  Итторка  заинтересовало  неопределенное  положение  Оппанта  среди
стазов.
     - Только лишь? - не поверил Куцва.
     - Это странность, - ответил Готр, - а странности надо убирать.
     Оппант ощутил холодную  волну  страха  во  внутренностях.  Все  термы
определены, уже лучше стать термом низшего стаза,  чем  таким  уродом!  Он
шагнул из девятнадцатого стаза, но так и не дотянул до двадцатого, застрял
посередине, теперь чужой и для тех, и для других.
     -  Итторк  видит  в  этом  угрозу  Племени?  -  спросил   Яч,   самый
прямолинейный из всех троих.
     - Итторк хочет разобраться, - подчеркнул  Готр.  -  Это  в  интересах
Племени...
     Он прервал себя  на  полуслове.  В  зал  Совета  стремительно  входил
Итторк. Он был самым черным из  членов  Совета,  но  двигался  как  желтый
скороход. Он еще издали колыхнул сяжками, передав  сложнейшее  приветствие
всему Совету вместе  и  каждому  члену  в  отдельности,  упомянув  заслуги
каждого, пожелав счастливой передачи корма и быстрого усвоения.
     - Стань в центр, - велел он Оппанту, едва сбежал вниз.  -  Нам  нужно
посмотреть на тебя внимательно. И кое-что решить.
     Оппант покорно стал посреди площадки. Члены Совета, хрустя суставами,
расселись по кругу. Оппант чувствовал себя неуютно, ибо как ни  повернись,
за спиной оказываются двое из черных термов.
     - Оппант, - выстрелил вопросом Итторк, - как  ты  чувствуешь  себя  в
Племени?
     - Временами скверно, - признался  Оппант.  -  У  каждого  есть  цель,
четкие обязанности. Каждый выполняет свою работу. Даже  ноостеры,  которые
не строят, не охраняют, не заготавливают корм - остро  необходимы.  Они  -
мозг Племени. В немногое свободное время  упражняются  в  интеллектуальных
играх. А я что? Вроде бы могу мыслить, как ноостер, но, стыдно признаться,
я мог бы успешно заниматься строительством, расширением Мира...  Еще  меня
тянет бывать в  самых  дальних  туннелях.  Правда,  лишь  в  тех,  которые
строятся. Говорят, что я  больше  близок  к  девятнадцатому  стазу,  стазу
разведчиков.
     Он говорил быстрыми движениями  сяжек,  чтобы  видели  и  сидящие  за
спиной. Последнюю фразу  добавил  после  паузы,  стараясь  оправдаться  за
пристрастие к дальним туннелям.
     Из-за спины прозвучал резкий вопрос:
     - Но строительство туннелей определено термам седьмого стаза?
     Оппант мгновенно развернулся, сразу определив, кто обратился к нему.
     - Да, уважаемый Яч, - ответил он сокрушенно, не  решаясь  спорить.  -
Видимо, со мной что-то неладно.
     Итторк засмеялся, заскрипев всеми пластинками на головогруди:
     - Удивительный ответ!.. Единственный  из  термов,  кто  признается  с
такой откровенностью... Мудрые члены  Совета!  Как  и  вы,  я  внимательно
слушал Оппанта. В скорости ответов он чуть отстает от термов нашего стаза.
Не так ли? К тому же Оппант, не в пример остальным, отвечает нерешительно,
колеблется с точными формулировками. Это тоже несвойственно нашему  стазу.
Верно?
     Старцы  одобрительно  скрестили  сяжки.  Оппант  чувствовал   холодок
отчаяния. Если хотят его понизить в стазе, то пусть  бы  скорее!  Уйти  от
позора,  к  тому  же  работа  разведчика  дальних  туннелей   его   всегда
привлекала...
     - Еще я  заметил  интересную  особенность,  -  продолжал  Итторк,  не
спуская глаз с Оппанта, в то же время не выпуская из  поля  зрения  членов
Совета, - ответы Оппанта никого не раздражают! Вы  тоже  заметили?  А  как
часто бывает именно так, когда слышишь умничающего терма  средних  стазов!
Вы тоже  заметили?  С  Оппантом  все  иначе:  появляется  желание  помочь,
подбодрить.
     - Это верно, - сказал Готр с готовностью, - мы это ощутили.
     - Более  того,  -  продолжал  Итторк  настойчиво,  -  такого  теплого
отношения не возникает даже в отношении терма нашего  стаза!  Чем  вы  это
можете объяснить?
     Старцы молчали. Оппант нерешительно переступал с лапы на лапу, ничего
не понимая. Итторк тоже молчал, рассматривая его с холодноватым интересом.
     Первым заговорил Готр. Не отрывая глаз от Оппанта, произнес медленно:
     - А что, если начинается сплав стазов? Мы уже тысячу лет ведем борьбу
за перемешивание. Мы многого ожидаем от результатов реформы. Не потому  ли
чувствуем симпатию к Оппанту, угадывая в нем первый результат?
     Итторк поднялся, его голос стал громче:
     - Этого мы еще не  знаем...  Великие,  я  просил  вас  собраться  для
определенного решения. Предлагаю Оппанта в члены Совета!
     Слышно было как далеко-далеко за северной стеной слышался  неумолчный
шорох сотен строителей, что пробивали водозаборную шахту. Оппант стоял, не
шевелясь. Яч первым шевельнулся, сказал раздраженно:
     - Зачем? Только лишь потому, что он переходная... или сплавная форма?
     В его голосе сквозило презрение ко всяким нечистым формам, ко  всякой
неясности.
     Итторк заговорил резко, дополняя слова каскадом жестов:
     - Мир расширяется стремительно. Как только мы перестали каждую  весну
посылать десятки тысяч лучших дочерей и  сыновей  на  смерть,  наше  Племя
стало расти очень быстро. В большом  Племени  нужно  иметь  больше  членов
Совета. К тому же, чем больше членов  Совета,  тем  меньше  риск  неверных
решений. Пятеро наших мозгов хорошо, а шестеро  будет  лучше...  Самое  же
главное, что нам важно показать Племени, что в Совет отныне могут  входить
не только термы высшего стаза!
     Итторк умолк, словно с  разбега  налетел  на  стену  туннеля.  Старцы
недовольно  переглядывались,  но  облечь  в  слова  общий  ответ  -   явно
негативный - еще не успели.  Итторк  заговорил  так  же  внезапно,  как  и
замолчал:
     - Да, забыл  упомянуть...  Верно,  Оппант  в  скорости  ответов  чуть
приотстает, но пройдитесь по его ответам еще раз! Он  строит  фразы  очень
взвешенно, обдуманно. В них есть теплота, которой абсолютно нет  в  словах
термов двадцатого стаза. Оппант на своем  примере  молча  доказывает,  что
быстрый ответ - не самый лучший ответ. Даже, если абсолютно безошибочен.
     Яч недовольно пробормотал:
     - Как может быть абсолютно безошибочный ответ не быть лучшим?
     Лица остальных членов Совета были сосредоточенными. Обладая  глубокой
памятью, развитой долгими упражнениями, они восстанавливали  каждое  слово
Оппанта, взвешивали, сравнивали, сопоставляли...
     Готр  снова   показал   себя   самым   быстроумным:   остальные   еще
сосредоточенно шевелили сяжками, а он уже сказал Итторку на языке  жестов,
чтобы не мешать остальным членам Совета:
     - Ты прав. В этом терме есть то, чего нет в девятнадцатом  стазе,  но
нет и в двадцатом. Оппант думает медленнее,  но  думает  хорошо.  Мне  его
ответы нравятся.
     Итторк снова с холодноватым интересом осмотрел Оппанта. Оппант  отвел
глаза. Поддержка Итторка почему-то пугала, в его настойчивости  угадывался
скрытый смысл.
     - Я против, - сказал Лонек. - Система Мира проверена. Изменения могут
нарушить гораздо больше, чем мы сейчас думаем.
     - Я тоже против, - сказал Куцва хмуро. - Оппант мне  нравится,  но  в
Совете место только для старейших и опытнейших термов высшего стаза.
     Взгляды обратились на Яча. Голоса распределились поровну. Как  скажет
Яч, так и будет... Оппант не верил своим глазам и ушам.
     - Мудрые! - взмолился он. - Выслушайте меня! Я совсем еще молод,  мне
ли сидеть рядом с вами? Если же необходимо увеличить число членов  Совета,
то мало ли в Племени старых мудрых термов? Они знают жизнь, у них опыт.  А
что у меня?.. Да я буду бояться открыть рот даже  при  кормлении,  ибо  на
члене Совета лежит бремя всего Племени. Я не  готов  решать  за  Племя!  Я
обращаюсь к тебе, Яч! Скажи свое решительное "нет!".
     Яч хмуро держал его на прицеле глаз, сказал колеблющимся голосом:
     - Ты мудро сказал, что не  готов  к  решениям.  А  сколько  блестящих
ноостеров рвется в  Совет!  Они  намерены  немедленно  проводить  реформы,
перестраивать, улучшать. Ответственности  не  боятся!  Убеждены,  что  все
могут!.. Словом, я за то, чтобы... принять Оппанта.
     Закончил он так неожиданно, что все замерли. Только  Итторк  довольно
вскинулся, его торжествующий взгляд уперся в  Оппанта.  Тот  подскочил  от
неожиданности:
     - Зачем? Я не готов... Это же так непросто, так сложно...
     Испуг его был неподдельнейший. Старцы расслабились,  разулыбались,  а
хмурый Лонек, который резче всех был против, шлепнул его голым от старости
сяжком по спине и сказал грубовато:
     - Хорошо, что понимаешь... А сколько  таких,  как  верно  сказал  Яч,
которые берутся управлять чем угодно! У тебя  есть  понимание!  Не  спеши,
присмотрись. Может быть, Итторк прав. Если даже не будет от  тебя  пользы,
то и вреда не будет. А это уже много.



     Умма была счастлива, но Оппант прислушивался к  себе  и  к  другим  с
недоверием. Ощущение опасности растет, чувство такое, словно всех обманул,
но обман вот-вот вскроется. Почти все ноостеры превосходят  его  в  умении
стремительно мыслить. Они ярче,  богаче  разумом,  умеют  точнее  передать
оттенки мысли, используя не  только  сяжки  и  ножки,  но  даже  подвижные
волосики на брюшке. Почти любой из них мог бы заменить его в Совете... Что
задумал Итторк?
     Ускользнув от Уммы и друзей,  он  заспешил  в  дальний  туннель,  где
сейчас трудились тысячи рабочих.  Самые  знающие  из  стаза  запоминателей
насчитывали тысячи существ, которых термы встречали в глубинах земли. Иные
сами прорывались к ним, пока стены еще не  были  укреплены  схватывающимся
слоем. В большинстве случаев  это  были  более  крупные  животные  и,  что
казалось первым исследователям обидным, более приспособленные к жизни.
     Около  двух  десятков  известных  живых  существ  насчитывали  и   на
поверхности, но тот мир был изучен очень плохо.  Там  термы  вообще  могли
находиться всего несколько минут, даже ночью, когда  нещадный  Истребитель
уходил с неба.
     Когда-то существовало учение, что  первые  термы  прибыли  вообще  из
другой вселенной. Попав в непривычные условия, они вынужденно  зарылись  в
землю, построили Купол, чтобы там  поддерживать  необходимые  условия  для
жизни... Но миллион лет спустя удалось доказать, что термы  оказались  под
землей лишь потому, что они - самые древние существа  на  свете.  Когда-то
вселенная была иной, воздух был влажным и в нем почти  не  было  ядовитого
кислорода.  Тогда  термы  жили   на   поверхности   вселенной,   были   ее
властелинами. Но десятки миллионов лет летели друг за  другом,  появлялись
другие существа. Они сражались за выживание, слабые погибали,  от  сильных
появлялось еще более жизнеспособное потомство... Через сотню миллионов лет
и они исчезали, уступая место  еще  более  свирепым  и  быстрым  хищникам.
Одновременно и воздух становился суше. Наконец однажды  в  небе  появилось
кровавое пятно... Еще через несколько  миллионов  лет  небо  стало  совсем
голубым, а кровавое пятно превратилось в  нещадного  Истребителя,  который
сушил воздух и перегревал все живое...
     Не желая вымирать, как случилось со всеми старыми видами, термы стали
отступать под землю,  где  строили  жилища  с  влажным  воздухом,  богатым
углекислым газом. А на поверхности  появлялись  все  более  свирепые  виды
существ, быстрые и беспощадные. Термы, которые проигрывали и в силе,  и  в
скорости, не  могли  сопротивляться  новым  хищникам  еще  и  потому,  что
продолжали оставаться все такими же мягкотелыми, незащищенными.
     Они все больше времени проводили под землей,  Основательницу  Племени
теперь прятали особенно надежно, под каменные плиты,  а  сверху  возводили
все более прочные купола. А когда еще через сто миллионов лет мир  тряхнул
страшный удар, после  чего  воздух  стал  особенно  сух  и  ядовит,  термы
вынуждено ушли под землю почти целиком. С тех пор они строили несокрушимый
Купол,  верхушка  которого  высовывалась  на  поверхность,  а  весь  Купол
находился в земле, чтобы даже роющие хищники не могли разрушить  Мир...  А
на поверхность лишь раз в году выплескивался рой  крылатых  термов,  чтобы
попытаться дать начало новому роду.
     Таким образом,  думал  Оппант  напряженно,  они  в  Куполе  сохранили
атмосферу тех древних времен, когда на всей земле  было  тепло  и  влажно,
когда не было ни зимних холодов, ни яростного всеубивающего  солнца.  Они,
единственные во вселенной! А все остальные виды приспосабливались сами...
     Окидывая мыслью историю Племени, Оппант всякий раз чувствовал  прилив
гордости. Лишенные ядовитого жала, крепкого хитинового покрова,  неуклюжие
и  очень  медлительные,  они  проигрывали  во  всех  жизненных  ситуациях,
отступили под напором новых свирепых видов... И все же термы существуют! И
успешно развивают свое Племя. А где  теперь  те  страшные  Звери-горы,  от
поступи которых дрожала вселенная?


     От стен веяло приятной сыростью. Оппант  бодро  мчался  по  округлому
туннелю, а когда стали попадаться рабочие с комьями  спрессованной  земли,
перебежал на потолок, оттуда даже лучше видно,  выпуклые  глаза  позволяют
видеть как все впереди, так и то, что остается сзади.
     Все шесть лап цепко вели его по своду, и, хотя там  еще  не  укрепили
клеем, и комья земли то и дело выскальзывали, он мчался, не срываясь и  не
падая на головы и спины рабочим. Успел подумать со смесью стыда и странной
гордости, что даже внешне мало похож на ноостера, слабого и  вялого:  тело
уступает по мощи только панцирнику, руки мощные как у мэла, глаза  крупные
и  различают  столько  оттенков,  словно  он  рожден  крылатым,   которому
предназначено выйти на поверхность,  догнать  в  полете  молодую  крылатую
Основательницу, соединиться с нею... и умереть...
     Воздух становился плотнее,  густой  сильный  запах  работающих  мэлов
катил навстречу ощутимыми волнами.  Мэлы  бежали  внизу  двумя  встречными
потоками: справа - с  комьями  земли  в  жвалах,  слева  -  с  готовностью
вгрызться в стену, расширяя подземную вселенную Племени...
     Оппанту даже на  потолке  приходилось  лавировать  между  работающими
носачами. Спокойно и деловито они  выдавливали  клейкий  сок,  промазывали
стены, свод, пол, клей тут же застывал, а следом шла другая волна  носачей
с раздутыми брюхами. Проклеивали еще и еще, сквозь сверхпрочную пленку  не
прорвется ни чужой запах, ни вода, ни зверь... разве что очень  сильный  и
хищный, но такое бывает крайне редко, а цанцирники, хоть и гибнут сотнями,
но пока что справляются...
     По стенам беспокойно двигались панцирники, огромные и несокрушимые. В
новых туннелях их всегда много, Оппант знал, что дальше их  будет  столько
же сколько и мэлов, если не больше.
     Еще издали услышал шорох и треск, а когда миновал последний  поворот,
от восторга и гордости задрожали сяжки. Туннель упирался в  стену,  сплошь
покрытую белесыми телами. Мэлы вгрызались в  твердую  землю,  перепиливали
толстые корешки надвселенных существ, что достают  щупальцами  даже  сюда,
подло вытягивают влагу, чтобы бездумно и расточительно прогнать через себя
и сбросить с листьев в сухой воздух.
     Правда, теперь он знал, что это вовсе не злобные существа,  а  просто
такая форма жизни, но с детства знакомое чувство вражды сразу пробежало по
всем членикам, волоски на брюхе вздыбились и задрожали.
     От работающих отделился довольно  крупный  ноостер,  сяжки  обломаны,
одна лапа укорочена, на спине следы  от  тяжелых  комьев  земли.  Выпуклые
глаза  без  всякого  выражения  уставились  на  Оппанта,  жвалы  угрожающе
раздвинулись, но затем мощный голос проскрипел:
     - А, это ты, Оппант...
     - Я, Учитель, - ответил Оппант почтительно.
     Старый Тибюл не был его учителем, но Оппант так часто проводил  время
в дальних  туннелях,  что  вожак  копателей  стал  чем-то  вроде  друга  и
наставника.
     - Чуешь что-то новенькое? - спросил Тибюл. - Ты прав...  Земля  пошла
плотнее, суше. Состав иной, корни попадаются чаще, хотя  идем  на  большой
глубине. Над нами сейчас помимо земли еще и широкая каменная  плита...  но
все же тревожно.
     Оппант повел сяжками:
     - То-то столько панцирников!
     - Да, пришлось удвоить...
     - Один к двум?
     - Нет, уже на одного  мэла  четыре  панцирника,  один  слухач  и  три
носача.
     У Оппанта вырвалось:
     - Но так мы не сдвинемся!
     - Двигаемся, - ответил  Тибюл  спокойно.  -  Ты  всегда  был  слишком
тороплив.  Слухач  опасается  разломов  там,  наверху.  Если  вдруг  какая
глубокая щель, то мы можем нечаянно  напороться  на  беду.  Роем  себе  на
большой глубине, и вдруг - вываливаемся в сухой воздух, на поверхность!
     Оппант поморщился:
     - Слухачи чуют такое заранее.  Даже  я  могу  определить  по  сухости
почвы, температуре,  ядовитости  воздуха...  Ведь  земля  очень  пористая,
верхний воздух проникает на большую глубину!
     - Определишь, да поздно, - проскрипел Тибюл. - Тебя тоже определят!..
Еще быстрее.
     Оппант ощутил, как волна страха прокатилась по  ганглиям.  В  истории
Племени уже были случаи, когда  хищные  понеры,  двигаясь  с  молниеносной
скоростью, разрывали землю навстречу строителям тоннеля, врывались,  жадно
хватая добычу... Единственное спасение было в том, чтобы  на  этажах  ниже
плотно перекрыть все ходы, залить клеем, оставив тем самым верхних  термов
на растерзание...
     - Мы должны двигаться, - прошептал Оппант.
     Тибюл подвигал сяжками:
     - Оппант, загадочный терм... Аксиома, что спасение и охрана Племени -
в неподвижности. А ты всюду твердишь, что это жизненная  необходимость.  А
мудрость?
     - Не знаю, - ответил  Оппант  в  затруднении.  Мимо  пробегали  мэлы,
панцири поскрипывали, Панцирники стояли так плотно, что мэлам  приходилось
пробираться по их спинам и головам. Слухач распластался по стене,  у  него
из-под лап выгрызали комочки земли, а он только неспешно переступал,  весь
вслушиваясь и вчувствоваясь в мир, который лежит дальше.
     Мимо протиснулся могучий панцирник, отодвинув обоих  небрежно,  почти
не заметив. Оппант сказал с неудовольствием:
     - А жаль, что в такое великолепное тело не вложено осознания. Вел  бы
себя...
     Тибюл недовольно проскрипел:
     - Оппант,ты хочешь учить природу? Ею все  предусмотрено  за  шестьсот
миллионов лет нашей истории. Наделить мозгами всех, включая и мэлов,  было
бы безумным расточительством.  У  природы  не  хватило  бы  ресурсов.  Все
распределено очень целесообразно: мэлам -  тягловую  силу,  панцирникам  -
брюшко и челюсти, рабочим - средний мозг и мощные руки, а ноостер - высшая
мощь разума, которая мыслит за  все  Племя...  А  что  было  бы,  если  бы
панцирникам был дан разум?
     Оппант внимательно слушал.
     - Ну, не задумывался... Просто, так показалось...
     - Для чего существуют вообще панцирники? - спросил Тибюл. - Для  битв
и гибели. Не расточительно ли было бы снабжать их хорошим мозгом, если они
идут на убой? Да, на убой! К сожалению, мир таков, что без  сражений  пока
что не обходится. Но уж если кому-то суждено погибать, то погибать  должны
худшие, а не лучшие. В этом спасение Племени! Так что в панцирников уходит
все худшее. А интеллекта им не надо. Вместо интеллекта  достаточно  набора
из двух десятков команд.
     - Учитель, но так должно быть везде...
     - А так и везде, - ответил Учитель серьезно. - В нашем Мире,  в  Мире
до первого Осознания... Специалисты  сообщают,  что  среди  наших  злейших
врагов - понеров, тоже существуют стазы, хотя и не такие развитые,  как  у
нас, и у них тоже худших направляют в панцирники.
     - Направляют?
     - Да. У них нет такой четкой и богатой системы. Понеры  появились  на
планете всего двадцать миллионов лет назад, потому у них возможен  переход
из одного  стаза  в  другой  в  любой  момент  жизни.  Поэтому  там  самых
неразвитых направляют в панцирники!.. Это единственно верно. Каким  бы  ни
был Мир, какие бы существа ни жили, в панцирники всегда должны  направлять
худших. Это единственная непроизводительная сила общества.
     От стены, прервав Тибюла, донеся запах тревоги. Слухач еще не  увидел
опасность ясно, но сигнал пошел резкий и  недвусмысленный.  Оппант  ощутил
волну ужаса, его лапы сами собой задвигались, пытаясь  унести  его  вглубь
туннеля, но к своему удивлению ощутил, что  остается  на  месте.  От  стен
отхлынули рабочие строители,  взамен  придвинулись  носачи,  бронированной
стеной встали панцирники.
     Тибюл что-то передал сяжками, но Оппант расшифровать не успел, вожака
строителей унесла волна отступающих мэлов. Панцирники,  угрожающе  разводя
жвалы, ринулись к слухачу. От них шел мощный запах атаки, Оппант к  своему
страху и удивлению ощутил как перед ним хаотично пронеслись жуткие  сцены,
в которых он бросается на врага,  рвет  его  жвалами,  прижимает  к  полу,
терзает...
     Что со мной, подумал он в страхе. Я недоразвитый панцирник,  что  ли?
Только бы не это!
     Теперь  землю  выбирал,  едва  различимый   под   массивными   тушами
панцирников, единственный  рабочий.  Раздвинутые  жвалы  блестели  о  всех
сторон. Оппант приблизился, все еще  чувствуя  странное  возбуждение,  все
мышцы напряглись и подрагивали.
     Чужой запах стал  ощутимее.  Рабочий  все  так  же  подрезал  острыми
жвалами  землю,   раскачивал,   наконец   оторвал   массивную   глыбу.   К
разочарованию Оппанта ничего не произошло, а на  смену  мэлу,  что  уносил
землю, пришел другой, тоже умело выгрыз, затем третий..
     Запах чужого жилья становился  все  сильнее.  Наконец  пятый  рабочий
выломал свою глыбу, и запах пошел настолько сильный, что Оппанг еще ничего
не видя за спинами панцирников, понял - туннель вышел в нечто неведомое...


     Он с трепетным чувством всматривался в эти сине-зеленые водоросли,  с
которых началась растительная жизнь на планете. Эти водоросли в те древние
времена  научились  использовать  микроскопическую  долю  света,   которая
доходила от Истребителя через толстый слой влажных облаков, теперь же, как
полагают ноостеры, эти  водоросли  уцелели  только  в  жилищах  термов,  в
привычной атмосфере... На поверхности их быть не  может.  Даже  в  океане,
туда тоже проникают смертоносные лучи Истребителя. Впрочем, ряд  ноостеров
ставит под сомнение само существование океана, который хоть  и  дал  жизнь
всему живому, но потом явно испарился под мощью Истребителя.
     Со спины догнала  волна  феромонов.  Хотя  запахом  не  передашь  все
богатство  языка  звуков  или  жестов,  но   Оппант   различил   тревожное
предострежение Тибюла:
     - Оппант... надо возвращаться!
     - Сейчас, сейчас...
     - Мы и так слишком далеко забрались!
     - Еще чуть-чуть... Узнать бы, почему они погибли.
     Чужой туннель был похож на их, но слишком груб, узок, а слой клея был
тоньше в пять-шесть раз. Тибюл на ходу коснулся стены,  Оппант  услышал  в
волне запаха пренебрежение:
     - Слаб... Наши носачи вырабатывают в десять  раз  прочнее!..  Оппант,
если не вернешься сам, я велю панцирникам вернуть тебя силой.
     Оппант с трудом заставил свои лапы остановиться:
     - Иду. Только знаешь...
     - Что?
     - Не говори Совету, что мы побывали здесь.
     Они медленно  вернулись  через  пролом,  а  рабочий  тут  же  заделал
отверстие. Панцирников стало  еще  больше,  воздух  был  пропитан  запахом
опасности, битв, крови и ожиданием убийств.  Оппант  чувствовал,  что  ему
гадко... и приятно. Одна часть стыдилась низменного желания, свойственного
разве что панцирникам, но другая жаждала броситься  на  врага...  которого
еще нет.
     А Тибюл говорил негромко рядом:
     - Не скажу. Ты - сумасшедший терм, уродец, застрявший между  стазами,
а вот мне попадет больше. Только бы панцирники не рассказали!
     - Кто их спрашивает? - удивился Оппант.
     Тибюл понизил голос:
     - Итторк. Зачем, не понимаю.


     Маленький термик набежал торопливо на Оппанта, его  ждут  на  Совете,
умчался, гордый важной работой. Оппант нехотя вспомнил,  что  теперь  член
Совета, идти надо, хотя на этот раз  есть  что  сказать:  за  всю  историю
племени не натыкались на другие миры, хотя страстно жаждали. Разве не  для
того десятки тысяч крылатых выплескивались из Племени каждую весну,  чтобы
дать начало новым Племенам?
     Когда он добрался до зала собрания, его передернуло от  изумления.  У
входа стояли два  огромных  панцирника.  Длинные  жесткие  сяжки  касались
каждого  входящего.  Оппант  ощутил  страх  и  беспокойство.  Зачем  здесь
панцирники? Вряд ли кого-то из членов Совета это встревожит... Но  Оппант,
после того как был свидетелем непонятного поведения панцирника...
     Главной пещерой по-прежнему считалась царская, но вот  уже  последние
миллион лет как все жизненно важные решения принимаются  здесь,  в  пещере
Совета Племени!
     Итторк вошел стремительно, словно полный сил терм ранних циклов. Он и
был полон сил, хотя среди собравшихся он был самым  старым  термом,  самым
темным, а его сяжки уже обесцветились. Оппант завидовал Итторку.  Тот  был
словно рожден в самый лучший год колонии, в самый лучший период и,  теперь
уже видно, в самый лучший день. Вместе с ним в один день появились на свет
такие титаны как Итанка и  Церд,  ныне  погибшие,  Иттовак  -  умерший  от
старости... Даже пророк Иттодар появился в тот же счастливый  для  колонии
день...
     - Всем счастье! - поприветствовал Итторк одновременно  на  всех  трех
языках: звуковом, идеографическом, феромоновом.
     Это было, конечно, нарушение древней кастовой системы, но Итторк явно
торопился, его же чтили, и черные старцы  сделали  вид,  что  не  заметили
нарушения. Основам общества не грозит.
     Панцирники,  что  сидели  в   самом   конце   ниши,   порозовели   от
удовольствия. Термы высших стазов приветствовали только друг друга, причем
- только на  недоступном  панцирникам  сложном  идеографическом  языке,  а
Итторк уже несколько раз публично обращался к ним с приветствием.  Общался
с ними.
     - Счастье и тебе, украшение стаза, - ответил один из  черных  старцев
на языке сяжек. - Что  за  экстренный  случай?  Почему  ты  хотел  встречи
Высшего Совета?
     - О, Мудрые!.. Счастье не покидает наш Мир. Каждый день теперь святая
Основательница откладывает по тысяче  яиц.  Наш  Мир  быстро  расширяется,
потому что  смертность  невелика,  всем  обеспечено  мирное  и  счастливое
существование  до  глубокой  старости.   Потому   наш   Мир   растет   так
стремительно, не в пример Темным Зонам...
     Старцы благосклонно кивали, их Мир в  самом  деле  шел  от  победы  к
победе.  Когда  на  смену  темным  инстинктам  пришло   Осознание,   когда
Основательницу наконец-то отстранили от власти и отвели ей самое  почетное
место: пусть царствует, но не управляет! - то наконец-то  термы  перестали
постоянно бороться за выживание в жестоком мире,  впервые  ощутили  полную
безопасность,  возникла  и  ширилась  несколько  даже  пугающая  мысль   о
всесилии, о главенстве над всеми мирами...
     Тем неожиданнее для старцев были слова Итторка:
     -  Мир   изменился   к   лучшему,   но   любое   изменение   вызывает
противодействие! Мы расширяем свой Мир, но скоро мы придем в  столкновение
с другим Миром. Или даже с другими Мирами!
     Один из старцев сказал кисло:
     - Почему ты так решил?
     - О Мудрые!.. Долгие эоны мы жили,  не  подозревая  о  других  мирах.
Затем, после Великого Осознания, некоторые  мудрецы  высказывали  мысль  о
существовании других миров, но мы были заняты внутренним  переустройством,
нам важнее было накормить всех и повысить выживаемость,  нам  было  не  до
других миров. Так промелькнуло еще несколько тысячелетий. Но сейчас мы уже
на вершине расцвета. Тысячелетия наш Мир находился  в  равновесии,  иногда
даже схлапывался до  ядра,  но  сейчас  расширяется!  Еще  сто  лет  назад
расширялся со скоростью два-три сяжка в сезон, но сейчас мы расширяемся со
скоростью... двадцать сяжек!
     Он  сделал  паузу,  оглядев  потрясенных  мудрецов.  Из  уважения   и
тактического расчета пользовался  только  языком  жестов,  сейчас  старцев
лучше не дразнить, панцирники все равно смотрят  с  любовью  и  обожанием.
Впрочем, попозже перескажет на их языке.
     - Вот-вот мы войдем в соприкосновение с другим  Миром,  -  сказал  он
настойчиво. - Мы должны быть готовы!
     - Что ты называешь готовностью? - спросил старец.
     - Мы не знаем, что нас ждет в том мире. Скорее  всего,  там  Великого
Осознания не было - слишком редок этот дар, если  верить  нашим  пророкам.
Так что там - слепые нерассуждающие термы, свирепые  и  жестокие.  Словом,
какими мы были эоны лет назад. Но после Великого Осознания мы стали мягче,
наша свирепость ушла. Мы давно не боремся  за  существование,  у  нас  все
благоденствуют, доживают до старости. У нас  выживают  и  живут  счастливо
даже больные термики. Я спрашиваю, что будет, когда наши туннели достигнут
другого Мира?
     Он опять замолчал, дав старцам возможность нарисовать  себе  картину,
как в туннели их Мира врываются голодные, свирепые звери, рвут на части  и
пожирают встречных  солдат,  строителей,  наконец  врываются  в  подземные
галереи, где находится  молодь,  камеры  с  яичками...  самые  быстроногие
сминают  символическую  охрану  у  палат  Царицы  Основательницы  и  жадно
бросаются кромсать самое сердце их Мира...
     - Не исключено, - закончил Итторк мрачно, - что в  том  Мире  с  ними
все-таки произошло Осознание, хотя шанс ничтожно мал.  Но  все  равно  нет
уверенности, что мы с ними поладим. У каждого  Мира  свои  законы.  Вполне
возможно, что после Осознания эти лютые звери станут еще опаснее, хитрее!
     Оппант держался тихо. Черные  Старцы  -  самые  древние,  они  помнят
многое, у них готовы  ответы  на  многие  случаи  жизни.  Итторк  -  самый
талантливый, самый яркий,  самый  разносторонний  ум  среди  термов.  Даже
присутствие панцирников оправдано, хотя они права голоса не имеют,  только
слушают то, что им положено слушать:  панцирники  начинают  играть  важную
роль в Мире,  ибо  ранее  застывший  Мир  расширяется  быстро,  панцирники
необходимы в каждом новом туннеле для схваток со зверьем,  среди  которого
бывают очень лютые...
     Панцирников на совете было двое. Трэнг и его безгласный  помощник  по
имени Тирраг. Трэнг  сидел  как  каменная  глыба,  его  маленькие  глазки,
защищенные роговыми наростами, осматривали всех зло и недоверчиво. Он  был
ветераном многих боев, в которых погибли лучшие воины, он был первым среди
тех, кто ворвался в первую камеру вормов, огромных злобных чудовищ, он  же
затем очищал остальные камеры от вормов, был  много  раз  ранен,  но  поле
битвы не покидал, и теперь дети даже высших стазов  пели  о  нем  песни  и
старались ему подражать.
     Оппант с неловкостью  отводил  глаза  от  Трэнга,  когда  их  взгляды
встречались. Панцырники принадлежали к низшим  стазам,  ниже  были  только
мэлы, совершенно  неразумные  животные,  которых  использовали  как  скот,
тягловую силу,  и  поэтому  панцирники  понимали  только  язык  феромонов,
наиболее древний и примитивный, где было не  так  уж  много  символов.  На
Совете  пользовались  лишь  идеографическим  языком,  который  позволял  в
считанные секунды передать массу информации. Этот язык был труден даже для
высших стазов, а все средние стазы пользовались звуковым языком, удобным и
достаточно емким для повседневных нужд.
     Мир меняется, подумал он потрясенно. Многие  эоны  лет  было  просто:
термы жили на поверхности вселенной, свободно бегали по деревьям и камням,
но  постепенно  вселенная  менялась,  воздух  стал  суше,  вместо   мягких
деревьев, переполненных водой, пришли на смену твердые  и  очень  сухие...
Исчезали многие виды огромных, как горы, животных, им на  смену  приходили
другие, которые затем снова исчезали...
     Когда  вселенная   стала   сухая   настолько,   что   пришлось   либо
перестраиваться,  приспосабливаться,  как  делали  другие  животные,   или
погибать, как получилось с некоторыми упрямцами, тогда-то и пришло Великое
Осознание. У термов...  нет,  не  у  самих  термов,  а  в  племени  термов
зародилась искра разума, и они нашли третий путь: не  приспосабливаться  к
природе, как делали неразумные твари, а приспосабливать ее к себе!
     Они ушли в землю, где в туннелях и пещерах, наглухо  замурованных  от
поверхности,  удавалось  поддерживать  самый  лучший  тепловой  и  влажный
режимы. Так шли миллионы лет. Их подземный мир стал всем Миром для  низших
и средних стазов. По-прежнему весной рабочие  открывали  верхние  туннели,
оттуда вылетали тысячи крылатых - надежда племени! - встречались в воздухе
с крылатыми  из  других  Миров,  спаривались,  затем  юная  Основательница
поспешно спускалась на землю и торопливо  рыла  норку.  Сверху  заделывала
плотной земляной пробкой, и так зимовала...  А  весной  появлялись  первые
крохотные мэлы, начинали углублять и расширять норку, что становилось  для
них Миром...
     Тысячи крылатых поднимались в воздух, но считанные единицы опускались
на землю. Хищники к этому времени уже ждали момента,  и  едва  открывались
подземные туннели, как крылатых еще на взлете перехватывали, пытались даже
ворваться в туннели... Большая часть крылатых гибла в воздухе, потому  что
там стремительно носились огромные монстры, на лету хватали крылатых сразу
десятками. Но даже уцелевшие, которые  опускались  на  землю,  чаще  всего
становились добычей  наземных  хищников...  Но  даже  те,  кому  удавалось
зарыться в норку и даже начать  строить  свой  Мир,  нередко  погибали  от
вторжения хищных чудовищ, которые тоже рыли туннели...
     И тогда появился Великий Пророк Анака. Принято  считать,  что  с  его
появления  началось  Второе  Осознание.  Он  доказал  Племени,   что   нет
необходимости каждую  весну  отправлять  на  верную  гибель  тысячи,  даже
десятки тысяч сыновей и дочерей,  цвет  Мира.  Распространяться  можно  не
таким кровавым и мучительным способом...  И  объяснил,  как!  С  той  поры
рабочие  постоянно  роют  один  нескончаемый  туннель,  и   через   равные
промежутки там остается молодая пара,  будущие  Основатели.  Силы  племени
резко возросли, потому что не требовалась ежегодная кровавая жертва. Можно
было позволить роскошь увеличить количество высших стазов...
     Только высокоразвитой Мир может иметь высшие  стазы.  Сначала,  когда
изнуренная пара Основателей откладывала первые  яйца,  из  них  появлялись
бледные слабые мэлы - самый низший стаз. Эти животные пригодны только  для
рытья туннелей и переноски грузов. Правда, первые мэлы даже для  перевозки
грузов не годятся. Они вымирают через два-три сезона. Где-то на  четвертую
весну  в  потомстве  появляются  первые  панцирники.  Это   второй   стаз,
панцирники уже обладают зачатками сознания, понимают  простейшие  сигналы,
даже владеют языком феромонов, в  котором  содержится  несколько  десятков
символов.
     Лишь на пятый-шестой сезон появляются фуражиры, и Основатели  с  этой
минуты  полностью  передают  управление  растущим  племенем,  переходят  к
основному своему делу, которое становится их  единственным  навсегда.  Они
перестают сами добывать пищу, строить новые туннели,  направлять  мэлов  и
панцирников. Фуражиры уже способны взять на себя эти функции.
     Если в растущем племени все благополучно, появляются стазы все  более
и  более  высокого  порядка,  пока  не  приходит  очередь  высшего   стаза
ноостеров, из которых формируются мыслители, управители племенем.  Если  у
панцирника в головном мозгу насчитывается  всего  десяток  ганглий,  то  у
ноостеров их несколько тысяч. Ноостеры почти не пользуются  даже  довольно
богатым звуковым языком, предпочитая изографический, ибо на  обеих  сяжках
по двенадцати члеников, изгибая которые можно в кратчайший срок передать в
десятки раз больше информации, чем звуковым кодом. А если  подключить  еще
движение челюстей, шести ножек, туловища?
     Правда, по словам мыслителей, далеко не в каждом  племени  появляется
высший стаз. Для этого нужно, чтобы совпали сразу несколько  исключительно
благоприятных  обстоятельств:  вдоволь  корма,  изобилие   панцирников   и
рабочих,  лишь  тогда  могли  появиться  в  потомстве  термы,  которые  не
отличаются ни силой мэлов, ни лютостью  панцирников,  ни  острым  нюхом  и
быстрыми ногами рабочих... Только обилием высшего продукта - ганглиями!
     Естественно, что в любом племени больше всего средних стазов рабочих,
которые  делятся  на  ряд  категорий,  после  них  идут   по   численности
панцирники,  мэлы,  тични  -  няньки,  нурсы  -  образователи  молоди,   а
ноостеры... ну, их количество стало увеличиваться совсем недавно.


     Он вздрогнул, выныривая из глубоких мыслей, ибо Итторк повысил голос,
будто чувствовал, что старцы уже задремали под монотоную речь:
     - О, Мудрые!.. Наступил момент, когда нам просто необходимо ввести  в
Совет панцирников!
     Среди черных термов пронесся шорох возмущения. Итторк  поднял  сяжки,
призывая выслушать его внимательно:
     - О, Мудрые! Только что наши мэлы,  прокладывая  туннель  в  северном
направлении,  наткнулись  на  чужой  туннель.  К  счастью,   он   оказался
заброшенным или просто пустым в это время суток,  и  еще  к  счастью,  там
оказался один из ноостеров, Оппант.
     Кто-то проворчал раздраженно:
     - Опять Оппант...
     Итторк сказал быстро:
     - Нам повезло, что там оказался именно Оппант.
     - Почему?
     - Оппант мгновенно велел заделать ход, причем, были приняты все  меры
маскировки. Он поступил единственно верно, но все же это ничего не  меняет
- мы вступили в решающий период нашей истории! Если не мы, то в  ближайшее
время иной Мир дотянется до нас. И в этот решающий период мы  должны  быть
как никогда готовы к неожиданностям. К любым. Если тот  Мир  будет  хорош,
прекрасно. Если враждебен - мы должны встретить его во всеоружии!
     Один из старцев сказал напряженно:
     - Можно подать сигнал, чтобы  из  отложенных  яиц  появлялось  больше
панцирников. Это просто. Но вовсе незачем этим полуживотным присутствовать
на равных среди мыслителей! Это нелепо.
     Итторк энергично возразил:
     - Старые методы руководства устарели! Сейчас  другое  время.  Мы  уже
многое изменили, пора убрать и эту преграду. Панцирники играют все большую
роль в обществе, им  по  праву  надо  дать  больше  участия  в  управлении
племенем. Особенно сейчас, в этот критический момент!


     Оппакт  не  думал,  что  Итторку  удастся  переломить  Совет,  но   в
конце-концов решение было принято: от стаза панцирников  в  Совет  допущен
Тренг. Когда все расходились, Итторк негромко окликнул:
     - Оппант! Задержись чуть-чуть.
     Похолодев, Оппант остановился. Ощущение беды стало таким сильным, что
передние два сердца почти остановились.
     - Я слушаю тебя, Учитель.
     Итторк проговорил медленно, выпуклые  глаза  впились  в  съежившегося
молодого терма:
     - И что там было... внутри?
     - Где? - переспросил Оппант, все  еще  пытаясь  отсрочить  неприятное
признание.
     - В чужих туннелях, - сказал  Итторк  безжалостно.  -  Я  никогда  не
поверю, что ты туда не заглянул!
     Бесполезно запираться, подумал Оппант  с  отчаянием.  Он  меня  видит
насквозь... К тому же ему могут сказать панцирники. Ему  они  скажут  все.
Итторк для них уже едва ли не важнее Основательницы...
     - Я почти ничего не видел, -  сказал  он  слабо.  -  Только  заглянул
чуть... сделал несколько шагов, тут же вернулся.
     Итторк кивнул:
     - Для такого проницательного терма, как ты, этого достаточно. Что  ты
увидел?
     - Немного, - ответил Оппант слабым  голосом.  -  Они  вымерли  давно.
Очень! Клей на стенах не просто высох, а окаменел. Это кажется дико, но  я
готов предположить,.. пока только предположить, что их мир  не  был  нашей
колонией...
     Итторк насторожился, это было видно по серым полоскам на  панцире,  а
запах потек над полом густой и резкий.
     - Как это?
     - Возможно, они из более ранних. Мудрец Анана предполагал,  что  наше
Племя было не первым, а тоже лишь отводок... Точнее, так же  из  какого-то
Мира выплеснулись весной крылатые, почти  все  погибли,  а  одной  молодой
самке  удалось  спрятаться  под  камнями,  она  вырыла   норку   и   стала
Основательницей. От нее и разрослось наше Племя. Но в  какой-то  период...
от того первого Мира другая самка могла заложить  начало  Племени,  в  чей
мертвый мир мы вторглись... Они могли быть даже более  древними,  чем  мы!
Хотя, честно говоря, я сам это представляю смутно.
     Итторк внезапно зябко передернул плечами:
     - Подумать только, от какой случайности зависит жизнь всего  Племени!
Вернее, зависела. Но твое открытие ставит целый ряд сложнейших вопросов...
Ладно, разберемся с ними потом. А пока иди... и не особенно рассказывай  о
своих нарушениях. Я пойму, но другие?
     Он дружески хлестнул кончиком сяжка по спине, Оппант  даже  вздрогнул
от горячей благодарности. Великий ученый его понимает!


     А потом было третье заседание Совета, оно же и последнее для Оппанта.
Он тогда вбежал в пещеру  как  всегда  резво,  словно  термик-гонец,  живо
огляделся. Под стенами панцирники, члены Совета застыли  на  своих  местах
неподвижные, напряженные. Оппант прошел к своему месту, заглядывая в  лица
Старших, но все отводили глаза, словно страшась чего-то.
     Итторк вошел все так же стремительно, но на этот раз за ним  шли  два
панцирника. Один из них был Трэнг.
     Итторк  выглядел  напряженным,  он  двигался  еще  лихорадочнее,  чем
обычно. Он остановился в середине круга:
     - Мудрые! В этот критический час, когда каждое мгновение может  стать
решающим для судьбы Мира, я взял на себя тяжелую и неблагодарную задачу...
Отныне вся власть сосредоточена в моих руках! Это временно, естественно.
     Готр прервал негодующе:
     - Ты поставил себя над Советом! Это святотатство. А  за  святотатство
одно наказание - смерть...
     - Дорогой Готр, - сказал Итторк, но его лицо и голос были  не  такими
ласковыми, как  слова.  -  Мы  слишком  много  времени  тратим  на  пустые
разговоры, обсуждения. Это еще терпимо в мирное время, но в  этот  грозный
час...
     - Где грозный час? - прервал его Готр опять. - Почему ты пугаешь  нас
опасностью, которой, возможно, вовсе нет?
     - Ты сам сказал "возможно", - ответил Итторк.  -  А  если  есть?  Для
жизни Племени никакие меры защиты  не  чрезмерны...  Впрочем,  что  это  я
оправдываюсь? Опять все хочешь утопить в пустых  словопрениях?  Эй,  взять
его!
     Два панцирника  оказались  возле  Готра.  Один  схватил  его  мощными
жвалами поперек туловища и бегом вынес из  зала.  Второй  грозно  пощелкал
огромными челюстями, словно прикрывая отход.
     Все произошло так быстро, что  никто  не  успел  шевельнуться.  Члены
Совета сидели, как приклеенные.  Итторк  проводил  взглядом  панцирника  с
брыкающимся Готром, сказал резко:
     - Никаких споров в чрезвычайное время! Из-за пустых прений  мы  можем
потерять все Племя! Отныне, вплоть до отмены чрезвычайного положения,  все
мои распоряжения должны выполняться безоговорочно!
     Он еще несколько секунд пристально рассматривал членов Совета,  и  те
под его взглядом опускали головы или отводили глаза. Оппант молчал, только
в свою очередь рассматривал бывшего члена Совета, который теперь  поднялся
над Советом, стал Первым и Единственным...
     Их взгляды встретились. Несколько  мгновений  Итторк  ломал  взглядом
Оппанта, но тот с непонятным для себя спокойствием и горечью  рассматривал
Итторка. Горечью и чувством стыда...
     Похоже, Итторк ощутил, что во взгляде Оппанта нет ненависти,  а  есть
странная смесь, в которой разобраться непросто, и где не  последнее  место
занимает сожаление по нему, блестящему и мудрому Итторку...
     - Заседание окончено, - бросил Итторк. - Отныне будем собираться лишь
в тех случаях, когда я позову. Уверяю, таких случаев будет немного! Я  еще
не встречал проблем, с которыми бы не справился  без  многодневных  пустых
словопрений!
     Панцирники разом сдвинулись с мест. На Старших пахнула волна  запахов
угрозы.  Напор  был  так  страшен,  что  престарелые  термы  подпрыгивали,
пятились, затем опрометью  начали  выбегать  из  зала  Совета.  Панцырники
двинулись следом, только двое  остались  за  спиной  Итторка,  на  Оппанта
смотрели зло и недоерчиво.
     Итторк повернулся к Оппанту:
     - А теперь разберемся с тобой, самый загадочный из термов. Ты, так  я
слышал, не смирился с тем, что ты урод, калека..
     - Я им себя не чувствую, - ответил Оппант нехотя. - А что  говорят...
Конечно, гадко. Но я мало общаюсь с говорунами.  Когда  я  ломаю  стену  в
другой мир, стена не говорит, что я урод.
     Широкие фасеточные глаза Итторка потемнели, а их нижние части  матово
заблестели. Сяжки задвигались:
     - Ты не только ломаешь стену.
     - А что еще?
     - Как я слышал, - проговорил Итторк медленно,  -  ты  уже  ломаешь  и
Купол!
     В его словах было столько угрозы, что все сердца Оппанта дернулись  и
остановились. Холод пробежал по всем членам. Он  с  трудом  заставил  себя
развести мускулы, прогнать сквозь  трахеи  теплый  воздух,  и  лишь  когда
сердца робко запульсировали снова, сказал с натужной небрежностью:
     - О, пока что это лишь игра ума!..
     - Так ли?
     - Уверяю, - сказал Оппант горячо. - Мы мало знаем  даже  о  подземном
мире, в котором живем... и через который  теперь  двигаемся  со  скоростью
двадцать сяжек за сезон, а уж о надземном... Я рассчитал, что если даже  с
вершины Купола можно обозреть далеко вокруг, то что будет, если  подняться
еще выше?
     - Крылатые поднимаются очень высоко, - прервал Итторк нетерпеливо,  -
но что толку? Ни один не возвращается. Да и вернулся бы... В них же разума
меньше, чем в слюне носача, которой  облицовывает  стены!  Это  первое.  А
второе возражение, так  это  восприятие...  Чужие  запахи  нам  ничего  не
скажут. Мы их просто не умеем еще распознавать. Нужно великолепное зрения,
а мы все слепы... ибо зачем зрение под Куполом и  в  глубинах  земли,  где
вечная тьма?
     Все шесть сердец Оппанта бились так, что  на  коже  выступили  шарики
влаги. Запах пошел тревожащий, хотя Оппант отчаянно зажимал все железы.
     - Крылатые зрячи.
     - Еще и панцирники отличают свет от тьмы, - отмахнулся Итторк.  -  Но
крылатым надо в полете  успеть  увидеть  издалека  молодую  самку,  успеть
спариться в полете, а панцирник у входа должен бдить... и хватать  врагов.
Но крылатые, как мы уже говорили, лишены разума, а панцирники... ну, здесь
я с тобой согласен, если даже и увидят, то что поймут?
     - Мудрый Итторк, - проговорил Оппант сдавленно, -  я  урод...  ибо  у
меня зрение... если и уступает крылатым, то немного. Я уверен,  что  смогу
увидеть очень далеко.
     Он увидел, как отшатнулся Итторк. На миг пахнуло запахом  сильнейшего
отвращения. По  спине  пробежала  дрожь,  но  в  следующее  мгновение  все
исчезло, а Итторк бросил без особой неприязни:
     - Я бы не сказал, что это слишком большое уродство.
     - Спасибо...
     - Верно-верно. Я бы, пожалуй, сам от него не отказался. И как ты  это
видишь? Рассказывай!
     Он часто прерывал, задавал неожиданные и бесцеремонные  вопросы.  Это
раздражало, но затем Оппант ощутил, что Итторк ухватил  проблему,  вопросы
ставит очень точно, уточняя детали, которые не всегда  были  понятны  даже
Оппанту.
     - Все ясно, - сказал Итторк, когда  Оппант  выдохся  и  умолк.  -  Ты
задумал великую вещь, терм. Совет распущен, но я  тебя  оставляю  в  своих
советчиках... А теперь, слушай. Я направляю  сто  носачей,  которые  будут
всегда при Умме. Пусть использует, экспериментирует, пробует. Одному  Бюлу
трудно, я поставлю еще десяток рабочих. Да что десяток - сотню!..  К  тому
же половина пусть роет встречный ход прямо из грибного сада. Ясно? Теперь,
с тканью... Делайте ткань потоньше, это главное. А мелкие  дырочки  носачи
пусть  заделывают  сразу.  Это  не  помеха.  Под  Купол  я  пошлю  бригаду
строителей, пусть точно над вашим мешком подготовят на своде  участок  для
вскрытия. Все ясно? Можешь идти.
     Оппант автоматически повернулся, но что-то  заставило  воспротивиться
бесцеремонному обращению:
     - Много рабочих не  поможет,  -  ответил  он,  оборачиваясь  и  глядя
Итторку в глаза. - Нельзя ускорить работу всех звеньев сразу. Грибной  сад
не даст столько газа.
     - Почему не даст? - усмехнулся Итторк. - Я поставлю тебе в  помощники
всех  остальных  специалистов  по  грибам.  Действуй!  Ты  когда   думаешь
запустить первый раз мешок?
     - Через год-два, - ответил Оппант.
     - Термик, - изумился Итторк, - тебе не хочется поскорее посмотреть на
дело своего ума? Какой же ты ученый? Чтобы через две недели было готово!
     Оппант обратно брел, натыкаясь на стены.  Впервые  был  поколеблен  в
своем недоверии Итторку. По-прежнему раздражала  бесцеремонность  лучшего,
но с  какой  легкостью  Итторк  разрешил  его  проблемы  и  походя  оказал
неоценимую помощь, дав в помощь сотни квалифицированных рабочих, техников!
Конечно,  хочется  пораньше  увидеть   над   Куполом   взлетающий   Мешок,
наполненный газом, очень хочется...
     Умма сказала победоносно:
     - Вот видишь? А сколько бы сами возились? Теперь же у нас  под  рукой
даже опытные Куттук и Некка с их сотнями помощников!
     - Да, но по приказу Итторка им пришлось бросить свои исследования...
     - А разве наши исследования не самые важные?


     Он распределял рабочих, всем надо дать работу, когда прибежал молодой
ноостер по имени Сииб.
     -  Оппант,  -  сообщил  он  радостно  с  ходу,  -  я  сейчас  иду  на
поверхность! Пойдешь со мной?
     Оппант  заколебался.  Ему  нравился  всегда  увлеченный  Сииб,  манил
загадочный поверхностный Мир, но сейчас что-то удерживало, тревожило.
     - Некогда, - ответил он со вздохом.
     - Жаль, -  сказал  Сииб  разочарованно.  -  Сейчас  мои  исследования
продвинулись  как  никогда...  Итторк  дал  мне  целый  отряд  рабочих   и
панцирников  в  полное  распоряжение!  Сам  дивлюсь,   раньше   он   моими
исследованиями не интересовался. А теперь велел Трэнгу помогать...
     Оппант насторожился.
     - При чем здесь Трэнг?
     - Не задумывался, - беспечно отмахнулся Сииб. - Прозрел,  наверное...
Если хорошо  подумать,  то  поначалу  вроде  бы  абстрактные  исследования
ядовитого Гигамира могут к чему-то привести...
     - К чему?
     - Не задумывался. Я теоретик, практика - удел средних стазов. Так  ты
пойдешь со мной? А то я побежал, не хочу терять времени!
     - Я пойду с тобой, - сказал Оппант мрачно.
     Они поднялись на верхний ярус. Отсюда  наверх  шли  только  тоненькие
извилистые ходы, где могли протиснуться только два  рабочих,  а  громадные
панцирники вообще закупоривали проход в узких местах.
     Здесь панцирники попадались на каждом  шагу.  Оппанту  стало  неуютно
среди бронированных гигантов. Хотя они и  отдавали  знаки  уважения  терму
высшего стаза, но ненароком могли толкнуть, притереть к стене...  Впрочем,
знаки почтения отдавали все небрежнее, и  это  тоже  встревожило  Оппанта.
Хотя он всегда был равнодушен к внешним признакам почитания.
     - Пойдем  по  этому  ходу,  -  предложил  Сииб.  -  Там  рабочие  уже
прогрызают Купол.
     Оппант заспешил за ним. Сииб самозабвенно карабкался, на  ходу  сыпал
недавно добытыми сведениями. Добытыми, надо признаться, с большим  риском.
Сейчас середина лета, в выжженной нещадным  солнцем  степи  почти  замерла
жизнь, но все же на Куполе почти  каждый  день  погибали  рабочие.  Именно
рабочие, потому что панцирники, мощными жвалами преграждали путь в гнездо,
и неведомые чудовища, чтобы не рисковать, довольствовались малой добычей.
     Когда они поднялись под самый Купол,  Оппант  ощутил  дыхание  чужого
Мира. Здесь было жарко, от накаленного свода веяло зноем. Воздух  суше,  и
Оппант ощутил,  что  тело  начинает  постепенно  терять  жизненную  влагу.
Рабочие здесь  суровые,  немногословные,  сосредоточенные.  Двигались  они
молниеносно. Панцирники здесь тоже один к  одному:  громадные,  в  прочном
хитине, не рассуждающие.
     - Начинайте! - крикнул Сииб нетерпеливо еще издали.
     Один из рабочих начал быстро сгрызать с верхушки свода застывший слой
покрытия. Оттуда особенно несло жаром, и Оппант понял,  что  ждали  только
Сииба, чтобы проделать выход. Панцирники уже стояли вокруг  будущей  дыры,
держа челюсти наготове.
     Упали последние комья.  Под  Купол  ворвалась  горячая  струя  сухого
воздуха. Оппант поперхнулся, непроизвольно  отступил  от  страшного  жара,
рядом услышал возбужденный голос Сииба:
     - Быстрее наверх!
     Оппант поспешил, спотыкаясь и хватаясь за края отверстия, за  Сиибом.
Раньше них в дыры протиснулись трое панцирников. Они встали  вокруг  норы,
закрывая челюстями в ней дорогу,  и  Оппант,  вылезая,  почти  задевал  их
подрагивающие от напряжения брюшка.
     Сииб, выбравшись на поверхность, пинком отогнал  панцирников  на  два
шага  в  стороны,  там  было  ниже,  и  они  не  закрывали  обзор.  Оппант
остановился рядом, оглушенный и растерянный, трогая Сииба  сяжками,  чтобы
зачерпнуть в нем отваги.
     Они стояли на самой вершине  Купола.  Красный  от  гнева  Разрушитель
висел высоко  в  синем  небе,  в  ядовитом  от  обилия  кислорода  воздухе
носились, трепеща разноцветными крыльями, хищные  чудовища.  Высоко-высоко
парил  вообще  невообразимый  монстр,  размаха   крыльев   которого   было
достаточно, чтобы накрыть весь Купол, а то и весь Мир.
     Во все  стороны  от  Купола  простиралось  странное  неправдоподобное
пространство чужого Мира. Из сухой, полопавшейся от  зноя  земли,  торчали
длинные сухие стебли.  Иногда  они  росли  пучками.  Земля  была  плотная,
твердая, но кое-где виднелись островки прокаленного песка.
     - Совершенно неизведанный Мир! - проговорил Сииб дрожащим голосом.  -
Сколько перед нами еще тайн! Как хорошо...
     Над ним струился воздух, настолько быстро  высыхало  его  тело.  Даже
панцирники начали съеживаться, что придало им еще более свирепый вид,  так
как уменьшились только брюшка,  а  громадные  литые  головы  со  страшными
челюстями оставались такими же.
     - Зачем это нужно Итторку? - спросил Оппант вдруг.
     Сииб ответил отстраненною, наблюдая за окрестностями:
     - Он крупнейший ученый! Он гений! Сам успевает делать массу  открытий
и нам открывает дороги... уже тем, что все больше влияет на Совет. Если бы
не он, многие бы начинания были бы замурованы...
     - Опасность! - вскрикнул один из панцирников.
     Он едва успел подать сигнал тревоги, как нивесть  откуда  выметнулось
чудовище, вдвое крупнее панцирника,  и  в  отличие  от  панцирника  сплошь
закованное в прочнейший хитиновый панцирь. Оппант в доли мгновения  понял,
что монстр невероятно быстр, страшен, силен, а этот жуткий мир - его среда
обитания.
     Монстр  молниеносно  схватил  панцирника  крепкими   лапами   поперек
туловища, повернулся было назад, чтобы нести добычу, как второй  панцирник
схватил монстра за лапу. Монстр проволок его несколько шагов, но добычу не
бросил. Схваченный панцирник вяло шевелился,  но  сопротивления  оказывать
уже не мог. Третий панцирник подбежал и умело ухватил  монстра  за  тонкую
перемычку между мощной грудью и брюшком.
     Рабочий,  который  стоял  наготове  с  большим   комом   склеивающего
раствора, закричал в панике:
     - Быстрее в Купол! Сюда бегут другие монстры!
     Оппант, который с ужасом наблюдал битву гигантов, в страхе оглянулся.
По Куполу вверх с невероятной скоростью быстро мчались еще  два  таких  же
монстра. Они еще не видели сражающихся, но видимо уловили чужой запах, или
как-то учуяли добычу...
     Сииб, сломя голову, ринулся ко входу.  Оппант  неожидано  для  самого
себя закричал:
     - Надо захватить монстра! Он нужен для исследования!..
     Он первым бросился к сражающимся, за ним поспешили еще двое  рабочих,
а из норы серой волной выплескивались разъяренные панцирники.  Оппант  сам
не помнил, как оказался тоже среди дерущихся, он пытался ухватить  монстра
за лапу, но все лапы дергались чересчур быстро, вне Купола в этом ядовитом
Мире темп жизни ужасающе быстр, и Оппант все не успевал...
     Не успевали и другие, но  все  же  общими  усилиями  монстра  удалось
подтащить к норе. Там он застрял, яростно сопротивляясь, и  тут  на  Купол
стремительно взлетели подоспевшие оба чудовища. Только что их не  было,  и
появились они так мгновенно, что Оппант даже не успел их заметить...
     Новые панцирники, которые выскочили  к  сражающимся,  развели  жвалы.
Чудовища налетели, тут же два панцирника отлетели в сторону, перерубленные
пополам, но оставалось еще  с  десяток  панцирников,  и  они  вцепились  в
чудовищ.
     Тем временем изнутри Купола поймали лапу чудовища, с силой  потянули.
Все трое: чудовище  с  панцирником  в  челюстях  и  панцирник,  схвативший
чудовище мертвой хваткой за уродливую перемычку,  свалились  вниз.  Оппант
упал на них сверху. На свалился еще  кто-то,  и  тут  же  яркий  свет,  от
которого ломило глаза, стал меркнуть.
     Он в испуге поднял голову: рабочие быстро заделывали отверстие.
     - Там же остались панцирники! - воскликнул он.
     Ответил хриплый голос одного из рабочих:
     - Это их долг. Нельзя давать чудовищам врываться под Купол.
     Другой добавил очевидное:
     - Они уничтожат нас всех и все.
     Через несколько мгновений выход заделали быстросхватывающимся  клеем.
А  битва  еще  продолжалась.  Чудовище  сопротивлялось  неистово,  и   уже
несколько панцирников лежали со смертельными ранами,  а  другие  уползали,
зажимая страшные раны. Сииб кивнул кому-то, из  другого  выхода  выскочили
рабочие, каждый бросил в чудовище комком клея.
     Чудовище продолжало сражаться, но налипший клей тормозил движения,  а
из ниш появлялись все новые термы, и каждый бросал липкую  бомбу.  Наконец
чудовище застыло, люто глядя выпуклыми глазами.
     Теперь Оппант рассмотрел его  лучше.  Чудовище  в  чем-то  похоже  на
термов, разве что сильно отличалось странной перемычкой, в то время как  у
всех термов грудь переходила прямо в брюшко. И в то  же  время  Оппант  со
смятением видел, что чудовище совершеннее термов. Сяжки длиннее,  члеников
в них  больше.  Все  тело  покрыто  прочнейшим  хитином,  который  красиво
блестит... Впрочем, такой внешний скелет необходим в сухом климате,  чтобы
предотвратить  потери  воды...   Чудовище   быстрее   реагирует,   быстрее
двигается. Такое  впечатление,  что  эти  чудовища  -  улучшенный  вариант
термов. Термов, которые приспособились жить на поверхности Мира, и поэтому
потеряли возможность обретения разума, ибо  где  много  силы,  там  гаснет
разум. Или не зарождается вовсе...
     - Тащите! - распорядился Сииб.
     - Куда?
     - На шестой ярус!
     - На склад корма?
     - Нет, на расчленение. Только осторожнее!
     Все же чудовищу во время его  транспортировки  удалось  одним  ударом
челюстей перерубить одного из рабочих, приблизившегося чересчур близко, да
еще отхватил по лапе двоим. Панцирников Сииб не допускал, опасаясь, что  в
слепой ярости разорвут и съедят его трофей.
     Он несколько раз повторил слово  "трофей",  и  чувствительный  Оппант
всякий раз передергивался. Он не  понимал  откуда  вдруг  появился  термин
панцирников в изящном слоге ноостера.


     Они бросили чудище посреди пещеры.  Теперь  ко  всем  лапам  намертво
прикипели  огромные  глыбы,  можно  рассматривать   неспешно.   Еще   Сииб
определил, что чудовище из вида  понеров,  хотя  чуть  отличается  от  уже
известного. Понер яростно дергался, и собравшиеся термы  поражались  дикой
мощи хищника. Любой терм, даже панцирник, уже пал бы бездыханным, а в этом
стремительном теле откуда только и берется энергия, неистовая жажда жизни!
     Итторк пришел первым из  членов  Совета,  если  не  считать  Оппанта,
который вместе с  Сиибом  от  отходил  от  пойманного  хищника.  Растолкав
термов, Итторк бегло оглядев понера, торжественно коснулся сяжком Сииба:
     - Поздравляю! Я уже  слышал  про  ваш  героический  рейд  за  пределы
Купола. Ваш отряд не только осмотрел окрестности, но и захватил  пленника.
Это поможет нам лучше изучить врага!
     Оппант, который морщился от высокопарной речи,  ранее  несвойственной
Итторку, насторожился.  В  речи  Итторка  тоже  промелькнули  обороты,  из
убогого словарного запаса панцирников.
     Он быстро посмотрел на панцирников. Те выглядели очень довольными, на
Итторка смотрели с обожанием.
     Сииб сказал с неловкостью:
     - Это все благодаря Оппанту...
     Итторк насторожился:
     - Разве не панцирники его захватили?
     - Панцырники... - ответил Сииб. - Но...
     Оппанту показалось, что Итторк говорил  слишком  громко  и  намеренно
пользуюсь языком панциников.
     - Но что?
     - Мы бы отступили, как  велит  Великий  Закон  Выживания,  но  Оппант
бросился на зверя,  столкнул  под  струю  носача...  а  потом  уже  другие
набросили петли.
     - Рискованно, - бросил Итторк. - Поступок  даже  не  панцирника...  а
даже не знаю кого!
     - Очень рискованно,  -  признался  Сииб.  Его  передернуло,  а  сяжки
затряслись. - Но если бы мы отступили, то звери ворвались бы под  Купол...
Верхние этажи все погибли бы! А там около десяти тысяч термов... Там  даже
одно отделение для личинок последнего возраста!
     Итторк нахмурился:
     - Почему?
     Сииб затрепетал сяжками:
     -  Разрастание  идет  слишком  быстро.  На  нижних  этажах   уже   не
помещаются.
     - Надо было еще этаж вглубь!
     - Наткнулись на широкую каменную плиту...
     Итторк отмахнулся с некоторым раздражением:
     - Ладно, это мелочи. Что дальше?
     - Оппант тут же велел заделывать  Купол...  прямо  перед  набегающими
зверями! Я до сих пор боюсь поверить, но заделать успели.
     Все членики Оппанта напряглись, словно взгляд Итторка стал осязаемым.
Наконец Итторк сказал медленно:
     - Придется поверить. Иначе бы ты был не  здесь,  а  на  складе  живой
добычи у понеров.



     Под  началом  Итторка  большая  партия   рабочих   начала   пробивать
вертикальный путь в  глубину.  Мир  разрастался,  стала  ощущаться  острая
нехватка воды. Двух источников: химического  -  расщепления  целлюлозы,  и
конденсации  пара  в  грибных  садах  -   уже   недоставало.   А   третий,
механический,  позволяющий  поднимать  воду  с  нижних   горизонтов,   где
располагались грунтовые воды, был очень узок.
     Старейшины резонно  предлагали  расширить  старую  шахту,  но  Итторк
смотрел вперед. Племя разрастается столь стремительно,  что  скоро  одного
ствола не хватит. Рациональнее сразу рыть еще один...
     Но он добился - нет, велел! - решения заложить сразу две  шахты.  Обе
новые начали строить в свежих туннелях, на  противоположных  концах  Мира.
Итторк  устал  доказывать,  что  вскоре  волна  расширения   оставит   эти
периферийные  шахты  позади,  а  новому  поколению  термов  они  покажутся
расположенными в середине Мира...
     Оппант понимал, хотя  пришел  в  некоторое  смятение,  увидев  размах
работ. Итторк  был  прирожденным  организатором!  В  считанные  дни  сумел
организовать отборный отряд рабочих и техников,  теперь  Оппант  стоял  на
краю кратера, по стенам которого быстро поднимались широкожвалые  термы  с
огромными катышками земли. Из горизонтального туннеля  они  разбегались  в
стороны и на поверхность поднимались уже отдельными узкими ходами.
     Здесь иногда попадались панцирники, что Оппант объяснял неразберихой,
которая обычно царит на любой стройке. Все панцирники должны  быть  вблизи
поверхности, защищая рабочих в те смертельно опасные  моменты,  когда  они
выбрасывают клейкую массу земли на поверхность...


     Оппант по дороге в нижний уровень вдруг  ощутил  острую  ненависть  к
чужакам. Мышцы напряглись, челюсти непроизвольно  раздвинулись  угрожающе.
Он  побежал  быстрее.  Вокруг  него  двумя  встречными  потоками   мчались
возбужденные термы. Их челюсти размыкались и смыкались, сяжки  лихорадочно
обшаривали пространство. Брюшка были вытянуты в линию.
     Внезапно  Оппант  понял,  что  по   всему   туннелю   распространился
феромоновый  сигнал  боевого  броска  на  врага.   Сигнал   Оппант   узнал
безошибочно, он  знал  этот  сигнал  еще  до  рождения,  теперь  судорожно
оглянулся по сторонам, пытаясь определить откуда же исходит опасность...
     Повсюду щелкали челюсти. Термы были в таком возбуждении,  что  готовы
были наброситься друг на друга. Повсюду Оппант  видел  выпученные  безумно
глаза, вздыбленные волоски, бешено извивающиеся сяжки... Здесь были  термы
всех стазов, всех возрастов.
     Только теперь Оппант уловил, что запах идет  ровный,  не  усиливаясь.
Через некоторое время  запах  начал  рассеиваться.  Оппант  с  облегчением
перевел дыхание. Ноги болели,  настолько  он  напрягал  мышцы,  совершенно
неприспособленные для  быстрого  бега.  Он  торопливо  свернул  в  боковой
туннель,  пытаясь  успокоиться,  но  и  здесь  еще  метались   в   тесноте
возбужденные  термы,  грозно  щелкали  челюстями.  Даже  белесые   термики
суетились и пробовали стучать головами о стены.
     Почему-то именно это  особенно  поразило  Оппанта.  Белесые  термики,
только миновавшие первые линьки, усердно стучали  еще  мягкими  головками,
пробовали раздвигать намечающиеся  челюсти,  которые  из-за  мягкости  еще
никому не могли повредить...
     Он помчался вниз, ощущая смутную тревогу.  Почему  был  подан  сигнал
опасности? Где-то строители туннеля наткнулись на крупного зверя,  который
ворвался в туннель? Но за строительными рабочими всегда находится  крупный
отряд   панцирников.   Туда   отбирают    наиболее    сильных,    крупных,
длинночелюстных. Они еще ни разу не пропускали хищников через свой заслон.
Да и попадались они редко. К тому же в большинстве  это  были  безобидные,
хотя   и   огромные   черви,   с   которыми   легко    справлялись    сами
рабочие-строители...
     Сигнал опасности давно рассеялся, но  Оппанта  не  оставляла  смутная
тревога. Он уже знал за собой эту  особенность.  Если  Умма  успокаивалась
мгновенно, стоило  ей  отвернуться  от  неприятности,  то  он  должен  был
докапываться, постигать, часто с немалым ущербом для себя.



     Строительством новых шахт руководил старый Тибюл. Он настолько привык
к работе строителей, что сам стал похож на  мэла.  Вниз  термы  спускались
плоские, обуреваемые жаждой, а наверх поднимались с раздутыми брюшками,  в
жвалах  обязательно  держали  комья  пропитанного  влагой  грунта.   Тибюл
наблюдал довольный, такого размаха работ еще  не  знал.  Оппанта  встретил
запахом довольства, подвигал сяжками:
     - Пусть и твоя работа идет так же быстро!
     - Спасибо, Учитель, -  ответил  Оппант  почтительно.  -  Я  вижу,  ты
счастлив.
     - Счастье возможно только  в  стабильном  Племени,  -  ответил  Тибюл
довольно. - За шестьсот миллионов лет не только мы, но даже наше  общество
не  изменилось.  В  большом  Мире  возникали  новые  животные,  множились,
захватывали  всю  поверхность,  потом  исчезали  за  какие-нибудь  десятки
миллионов лет, из моря выходили рыбы и начинали жить на суше,  превращаясь
в огромных животных, за кратчайшие сроки становились владыками земли, воды
и воздуха,  но  в  считанные  миллионы  лет  исчезали...  Другие  животные
занимали их места и так же стремительно уходили в небытие... А мы были.  И
мы есть.
     - Чем вы это объясняете?
     - Идеальным социальным устройством. Еще до второго Осознания мы  жили
настолько совершенно, что были практически защищены от  любых  невзгод.  А
совершенство, как ты знаешь, тормозит прогресс... Хорошо двигаются  вперед
ущербники. У нас же в центре Племени - Основательница,  которая  ежедневно
откладывает столько яиц, сколько требуется для  жизнеобеспечения  племени.
Кроме того,  где  еще  есть  такой  совершенный  механизм,  который  бы  с
точностью  регулировал  соотношение  рабочих,   техников,   образователей,
мыслителей?
     Он осекся, бросил быстрый взгляд на  Оппанта.  Он  знал,  что  Оппант
напряженно работает  над  разгадкой  удивительнейшего  механизма,  который
позволял бы из совершенно  одинаковых  яиц,  выращивать  либо  мускулистых
рабочих, либо свирепых панцирников, либо высоколобых  ноостеров...  не  по
слепому заказу Племени, а подчинясь ноостерам! Однако хотя  именно  Оппант
был инициатором углубленного исследования этого жизненно важного  секрета,
среди ноостеров уже пошли слухи, что сам Оппант начал  поспешно  тормозить
эти работы.
     - Кстати, - спросил  он,  отводя  взгляд,  -  как  продвигается  твоя
работа?
     - Появились сложности, - ответил  Оппант  неопределенно.  -  Я  хотел
спросить тебя, Учитель, почему панцирники стали появляться всюду?
     - Ты же знаешь, наш защитный механизм...
     - Учитель, - прервал Оппант, -  защитный  механизм  не  при  чем.  Мы
сознательно ставим панцирников в места, где они никогда не  бывали.  И  не
должны бывать...
     - Волна равноправия...
     - Учитель, - прервал Оппант снова, - равноправие здесь  не  при  чем.
Одно дело разрешать обедать панцирникам в столовой ноостеров, а  другое  -
пригласить их в Совет! Ребенок знает, что панцирники - следующий  стаз  за
мэлами. Но мэлы вообще рабочий скот, въючные животные! Ниже панцирников по
разуму никого нет! Это те  же  мэлы,  только  более  злобные,  вооруженные
крепкими челюстями и укрытые  броней.  Из  чувства  равноправия  можно  их
терпеть в общественных местах, но что могут сказать мудрецам, мыслителям?
     - Оппант, - сказал Учитель осторожно, -  сейчас  общество  переживает
реформы. Очень бурные реформы! И для того, чтобы случайно не  развалилось,
нужно что-то сильное, связующее.  Пусть  не  очень  разумное,  но  большое
общество еще никогда не объединялось на разумной основе. Всегда объединяла
либо общая опасность, либо общее стремление, порой очень  эгоистическое...
Общество растет значительно быстрее... Но что поделаешь? Это  расплата  за
ускорение.
     - Дело не в том, что панцирников стало  больше.  Хотя  это  само  уже
плохо. Ресурсы племени не бесконечны.  На  выращивание  панцирника  уходит
столько,  сколько  на   пятерых   ноостеров.   А   можно   ли   сравнивать
высокоразумных ноостеров с полуживотными? Нужны ли они в таком количестве?
     - Нужны. Поверь, Оппант, нужны.
     - Ладно, пусть нужны, но зачем их вводить в различные круги  влияния?
Тем более, в Совет?
     Тибюл промолчал, Оппанту  почудилось,  что  старый  ноостер  начал  с
осторожностью осматриваться.
     - Понимаешь, Оппант, это может быть чисто ритуальным жестом...
     Оппант перебил, только сейчас вспомнив:
     - Кстати, что за сигнал тревоги был недавно?
     Тибюл отвел глаза:
     - Это был учебный сигнал.
     - Как это? - не понял Оппант.
     - Это придумал Итторк, - объяснил Тибюл несколько смущенным  голосом.
- Он сказал, что в  случае  опасности  для  Племени  каждый  должен  уметь
защитить свой Мир. Конечно, когда вторгаются враги, сражаются все: от мэла
до ноостера включительно, а не  только  панцирники,  но  Итторк  предложил
подготовить термов к будущим боям еще лучше! Для этого и был подан учебный
сигнал. Конечно,  не  в  полную  силу,  чтобы  не  нарушать  жизнь  нашего
сложнейшего общества.
     - Но если нам никто не грозит вторжением?
     - Мы не должны рисковать,  -  ответил  Тибюл  сухо,  и  Оппант  узнал
интонации и даже строй речи Итторка. - Мы  должны  быть  готовы.  Наш  Мир
расширяется, в новых туннелях образуются семьи,  разрастаются  в  колонии,
строят вверх и вниз свои туннельки и туннельчики...  Мы  должны  уметь  их
защищать!
     Оппант вспомнил белесого термика, который усердно стучал  еще  мягкой
головой о стену и угрожающе разевал крохотные беззубые челюсти.


     Через неделю Оппант бежал из своей  ниши  как  всегда  мимо  камер  с
молодняком шестой линьки. Дорога шла по узкому карнизу над их ямой,  потом
по дуге прямо по стене, благо та шероховатая, коготки  цепляются  надежно,
не свалишься, и он всегда успевал  услышать  или  увидеть  кусок  поучений
образователя.
     На этот раз был настолько углублен в сумятицу мыслей, что не  слушал,
а когда остановился,  сам  удивился,  повертелся  из  стороны  в  сторону.
Никого? Что его остановило?
     Снизу доносился  голос  наставника  молодняка,  Оппант  на  этот  раз
вслушался,  тело  сковал  неприятный  холодок.  Волосики  на   его   спине
встопорщились.  Наставник  стоял  к  нему  спиной,  хотя  по  запаху  явно
чувствовал присутствие Оппанта. Перед ним было великое множество белесиков
шестой линьки. Они благоговейно смотрели на старого терма, а  образователь
говорил надежно и проникновенно:
     - ...Эти огромные чудовища так  и  не  могли  разрушить  неприступные
твердыни термов! Бесстрашные  панцирники  всякий  раз  отражали  хищников.
Наконец, видя, что образумить горообразных зверей не  удается,  панцирники
смело решили  уничтожить  чудовищ!  И  это  было  сделано.  Теперь  только
огромные кости попадаются глубоко  в  земле,  остатки  бывших  властелинов
Вселенной...
     Что он говорит, подумал Оппант смятенно. Разве не знает, что чудовища
вымерли сами по себе? Панцирники тут не при  чем.  Любое  из  тех  чудовищ
могло растоптать Мир термов без всяких  помех...  Так  и  случалось,  если
чудовище невзначай наступало на верхушку Мира. Термы уцелели лишь  потому,
что чудовища не замечали таких крохотных созданий. С тех пор  термы  стали
закапываться еще глубже, а царские покои держали на самой большой  глубине
под толстыми каменными плитами!
     - Много было противников у термов, -  продолжал  образователь.  -  Но
Племя всякий раз победоносно справлялось с  ними,  потому  что  на  страже
нашего покоя стоят бесстрашные панцирники! Они первыми бросаются на врага,
грудью защищая Племя, они погибают, чтобы вы могли спокойно спать... И вы,
молодняк, должны быть благодарны панцирникам за их нелегкую службу...
     Белесики слушали зачарованно. Оппант видел как тревожно  пульсировали
их маленькие сердечки, как воинственно сжимались челюсти.
     Один из белесиков, пошевелил сяжками.
     - Спрашивай, - разрешил образователь.
     - Можно мне перейти в стаз панцирников? - спросил  белесик  тоненьким
голоском.
     Оппант передернулся. Образователь не возмутился, как ожидал Оппант, а
ответил к его великому изумлению спокойно и даже торжественно:
     - Я ценю порыв  твоих  юных  сердец!  Тебя  правильно  воспитывали  в
Племени. Нет, ты не можешь перейти в стаз  панцирников,  так  как  ты  уже
пропустил третью линьку. Твои младшие  братья  еще  могут!  Но  ты  можешь
влиться в ряды помощников панцирников, ибо это великая  честь  -  защищать
Племя! Ты можешь помогать панцирникам стать  крепче,  воинственнее,  более
изощреннее в боевых приемах. У тебя наметился  шестой  стаз,  так  что  ты
можешь быть хорошим помощником нашим замечательным панцирникам...
     Оппант не верил своим ушам. Чтобы терм шестого стаза стал всего  лишь
помощником тугодумного панцирника? Не полным владыкой, а помощником?
     Страх сменился ужасом. Итторк, что ты наделал, Итторк,  гениальный  и
все успевающий Итторк...
     Застывшее тело едва сдвинулось  с  места.  Он  заставил  себя  бежать
быстро, почти как терм-скороход, пора перестать  стыдиться  своей  силы  и
скорости, но в голове сумятица мыслей только усилилась.
     На выходе в большие пещеры группа термов выгрызала  в  стене  туннеля
барельефы. Оппант любил барельефы  и  горельефы,  которые  впервые  начали
появляться в туннелях всего несколько тысячелетий назад, даже сам  однажды
помогал оформлять один сталагмит в фигуру  терма,  но  сейчас  что-то  шло
неверно... Что-то тревожное.
     Миновав еще группу, наконец понял.  Уже  третий  барельеф  изображает
воинственные  сцены.  Огромные  панцирники  с  легкостью  кромсают  злобно
оскаленных противников.  Противники  самые  разные:  крылатые,  бескрылые,
огромные,  с  ядовитыми  жалами,  но  всюду  эти   жалкие   твари   терпят
сокрушительное поражение...
     Оппант пошел дальше подавленный, что  сталось  с  термами?  Последнюю
сотню милионов лет они только и делали, что отступали. Всегда  защищались,
никогда не нападали. Защищались  от  хищников,  которые  каким-то  образом
врывались  под  Купол,  а  на  барельефе  бравые   панцирники   уже   лихо
расправляются с животными, которые, по данным экзобиологов, живут  далеко,
а возле Купола бывают крайне редко...
     Что задумал Итторк? Уж ни выход ли термов на  поверхность?  Абсурдно,
там слишком  много  врагов.  Допустим,  разум  -  сильное  оружие,  но  на
поверхности даже воздух разряжен и ядовит! Нет, здесь что-то другое...


     От волнения он сбился с  пути,  что  невероятно  в  пещерах,  которым
несколько  тысяч  лет,  но  слишком  много  панцирников,   слишком   много
копальщиков, мэлов, какие-то новые перегродки, зияющие дыры, которых вчера
еще не было...
     Вздрагивая от недоброго предчувствия, он  свернул  к  грибным  садам,
помчался по отвесной стене вниз головой.  Навстречу  нескончаемым  потоком
поднимались мэлы с комьями влажной земли в  жвалах,  но  теперь  от  земли
веяло  лютым  холодом,  а  сами  мэлы  двигались   замедленно,   заставляя
застывающую кровь двигаться по кругу.
     Оппант последний раз взглянул в черный зев, в  глубине  чувствовались
подземные моря, но справа воздух стелился теплый, насыщенный  будоражащими
запахами. Он вынырнул в эту нору, вскоре выбежал в огромную пещеру,  слабо
освещенную синими водорослями.
     Умму не увидел, явно выщипывает отростки в глубине  сплетения  гифов,
зато по самому краю  бродил  толстый  Амманк,  состригал  кривыми  жвалами
выступающие белесые выступы. Из  поврежденных  веточек  сразу  же  начинал
струиться ровный будоражащий газ.
     - Хорошо вам, сказал Оппант с ходу. - Сидите  в  глубине,  ничего  не
видите, ничего не знаете... А там такое...
     - Что? - поинтересовался Амманк невозмутимо.
     - Итторку уже памятники ставят!
     - Самому Итторку? - не поверил Амманк.
     - Пока лишь в виде панцирника, - съязвил Оппант. - Мерзавец!
     - Он не  мерзавец,  -  возразил  Амманк,  -  он...  соблазнился!  Да,
соблазнился мнимой легкостью решения. Труден путь  подъема!  Столько  иной
раз сил ухлопываешь, чтобы доказать какому-нибудь полумозглому, что  белое
- это белое, а черное - черное!.. Так если бы  только  "иной  раз"!  А  то
больше половины  жизни  уходит  на  то,  что  переубеждаешь,  доказываешь,
выискиваешь новые доводы,  аргументы,  чтобы  пробить  брешь  в  косности,
тупости...
     - А Итторк?
     - Итторк либо устал доказывать, либо... пожалел тратить полжизни.  Ты
же знаешь его нетерпеливость! Когда споришь, возникает подленькое  желание
заткнуть собеседнику пасть, ибо тебе все давно ясно, а он  все  упирается,
бурчит, не соглашается... А  у  панцирников  все  просто:  "Молчать,  мэл!
Вы-пол-нять!" И все, никаких дискуссий. Твое мнение становится законом.
     - Ты думаешь Итторк...
     - Ну, конечно, он не панцирник, так  круто  не  завернет,  но  теперь
прогресс заметно ускорится. Оппозицию не потерпит, все распоряжения  будут
выполняться немедленно.
     Сладко-шероховатая  струйка  запаха  подсказала,  что  Умма  неслышно
приближается сзади, явно собирается напугать. Оппант выждал,  в  последний
миг шагнул в сторону, Умма пролетела мимо. Амманк пустил аромат веселья, а
Умма обернулась сердитая и разочарованная:
     - Мрг бы притвориться, что не услышал!
     - Ты так громко скребла когтями, - возразил Оппант.
     - Я не скребла, - возмутилась Умма. - Это ты,  нюхач  противный..  Ты
чего нападаешь на Итторка? Ему  за  все  спасибо!  Мне  тоже  не  нравится
чрезмерная осторожность старых термов...
     Оппант грустно покосился на ее крепкие  юные  сочленения,  в  которых
видно как двигалась жидкость.
     - Да, прогресс на первых порах ускорится, - повторил он с неохотой. -
Это и естественно,  ибо  исчезнут  мелкие  препятствия...  Потом  наступит
застой. А еще позже все покатится назад.
     - Почему?
     - Один не потянет  все  Племя,  даже  будь  сверхгением.  Только  все
общество, только споря и убеждая  друг  друга...  да,  затрачивая  на  это
полжизни, а то и больше, если идея достаточно  ценная!  Увы  другого  пути
пока нет. Правильного пути. А окрик... Заставив противника  замолчать,  вы
еще не убедили его... Ладно, я не за этим шел. Честно говоря,  сейчас  сам
не вспомню, за чем шел. Но по дороге... нет, не по дороге, а прямо  сейчас
понял...
     - Что? - спросили в один голос Умма и Амманк.
     - Понял, что я в самом деле не боюсь смерти. Даже  гибели  не  боюсь.
Вся наша жизнь растворена в Племени, а жизнь отдельного  терма  ничего  не
значит. Надо делать лишь то, что нужно Племени...
     Амманк сказал настороженно:
     - Что-то ты слишком издалека начал..
     - Потому что не знаю, как  это  сказать...  Мы  должны  попытаться...
создать свой Совет!
     Он съежился от своих же слов, согнулся, но  Амманк  и  Умма  смотрели
непонимающе. Наконец Амманк сказал озадаченно:
     - Как это... Совет? Но ведь Итторк его разогнал?
     - А мы создадим его заново, - объяснил Оппант торопливо.  -  Я  знаю,
что Совет необходим Племени! Мы все равно  должны  собираться,  обсуждать,
искать пути,  по  которым  идти  термам.  Пока  только  мы,  затем  начнем
привлекать другим термов...
     Умма смотрела молча. Амманк сказал после паузы:
     - Это верная смерть.
     - Да.
     - Но чем это полезно Племени?
     - Другие увидят, что есть ноостеры, которым лучше умереть, чем жить в
Племени, где нарушены основные законы жизни.  Своей  смертью...  если  она
наступит от панцирников, мы поможем племени.
     Некоторое время помолчали, поворачивая мысль всеми сторонами.  Оппакт
ощутил печальную гордость, что  ни  Амманк,  ни  пугливая  Умма,  даже  не
попытались отказаться, только бы сохранить жизни. Что  жизни,  когда  речь
идет о благополучии и развитии Племени?
     - Ладно, - сказал он, - расскажите, как идет наша работа.
     Амманк сказал раздумчиво, все еще в мыслях о тайном Совете:
     - У меня все готово к взлету... Почти  готово.  Но  ночью  ничего  не
увидим даже с шара, а днем не будет подъемной силы.  Только  утром,  когда
уже светло, но воздух планеты еще холоднее, чем под Куполом.
     - Как выйдем из-под Купола?
     - Наши рабочие будут ждать на северной стороне Купола. Когда притащим
мешок под свод, они откроют закупоренный туннель, ведущий в  грибной  сад.
Нам нужно быстро наполнить горячим воздухом мешок, тут же открыть в Куполе
нишу, чтобы туда протиснулся этот уже раздутый шар, и сразу  же  уцепиться
за тяжи...
     - Слишком много "если", - вздохнул Оппант. - Один шанс на тысячу, что
удастся выбраться... Даже с сотнями рабочих и панцирников, которых нагонит
Итторк. Чем ближе время подходит к пробному пуску, тем меньше мне хочется,
чтобы Итторк распоряжался... или даже присутствовал!



     Дни летели, работа кипела настолько быстро  и  слаженно,  что  Оппант
иной раз начинал думать, что как это  замечательно,  когда  вся  власть  в
крепких жвалах такого замечательного мыслителя,  как  Итторк.  Все  лишнее
отброшено в  сторону,  ценится  только  работа,  исследования,  панцирники
пригнали на рытье тоннелей или укрепление  стен  толпы  мэлов,  копателей,
носачей..
     Правда, в следующее мгновение становилось  стыдно,  но  все  же  было
приятно от гаденького чувства, что его работа  признана  самой  важной,  а
часть других  исследователей,  что  вели  собственные  разработки,  сейчас
направлены ему в ученики. И никто не шелохнет сяжком протестующе...
     Он похолодел, представив себе, что если кто  и  шелохнет  сяжком  или
выразит недовольство как-то еще, то не зря же за Итторком неотступно ходят
два самых могучих панцирника, каких Оппанту только доводилось видеть.
     Однажды он заметил, что два  панцирника  стали  сопровождать  и  его.
Всюду, куда он заходил. Раздраженный, спросил Итторка  почтительно,  но  с
твердостью в жестах:
     - Я хочу знать, что случилось?
     - Ты о чем? - быстро спросил Итторк.
     - Почему меня вдруг стали сопровождать  два  панцирника?  Я  пока  не
падаю от слабости.
     Итторк окинул быстрым взглядом мощное тело молодого терма, и, даже не
вслушиваясь в сильный запах могучего организма, заметил:
     - Да, слабым тебя никто не назовет... Но два панцирника  сопровождают
и меня. Разве это плохо? Почетный эскорт!
     - Мне не нужен этот почетный эскорт. Я не знаю,  чем  заслужил  такую
честь...
     Итторк внезапно стал серьезен:
     - Оппант, я давно  присматриваюсь  к  тебе.  Ты  тоже  считаешь  себя
переходной ступенью между девятнадцатым стазом и двадцатым?
     Оппант пожал плечами:
     - Говорят... Мыслители так говорят. Я не берусь с ними спорить.
     - Ты чем сейчас занимаешься?
     - Исследованием возможностей Племени... Потенциальными  способностями
термов к внутренним ограничителям...
     - Внутренними ограничителями? - удивился Итторк. - Что это такое?
     - Не знаю, - ответил Оппант честно. - Чувствую, что они  есть.  Я  не
нашел пояснения в Информарии, а сам пока не подобрал точного названия. Или
названий.
     Итторк несколько  мгновений  смотрел  на  него  пристально,  внезапно
сказал очень серьезно:
     - Мыслители мыслят старыми законами.
     Оппант произнес настороженно:
     - Старые мысли безошибочны... почти всегда. Я не  все,  что  делается
сейчас, считаю правильным.
     - В старом мире,  -  бросил  Итторк,  -  были  другие  звери,  другой
воздух... Старый опыт не в помощь, а во вред! И вот  еще,  чего  не  могут
тебе сказать все мыслители всех предыдущих эпох...
     Он умолк, от него пошел странный  запах,  какого  Оппант  никогда  не
слышал. Все шесть  сердец  затрепыхались  чаше,  трахеи  раскрылись  шире,
перегоняя по трубочкам теплый воздух.
     - И что же... - произнес он наконец, не  в  силах  долго  выдерживать
напряженное молчание.
     - Оппант, - сказал  Итторк  очень  серьезно,  -  у  меня  есть  очень
серьезное предположение... пока только предположение!.. Правда, достаточно
веское... Как ни дико это кажется,  но  ты  не  переходная  ступень  между
девятнадцатым и двадцатым.
     Оппант прошептал:
     - А кто же я?
     - Ты не урод, это скажет  всякий.  Правда,  ты  вобрал  многие  черты
других стазов, что выглядит позорным.. Но что позорного в силе? А  если  у
нас сильные только мэды и панцирники, ну и что? Тебя это не позорит.  Зато
ты умеешь мыслить как редко кто умеет... А ты ведь совсем  недавно  прошел
последнюю линьку!.. Словом, по моему убеждению, ты - терм двадцать первого
стаза! Первый и пока единственный. Что скажешь?
     Оппант едва не подпрыгнул. Сердца заколотились еще  лихорадочнее,  по
всему телу выступили пузырьки влаги.
     - Не знаю... Я не знаю, что сказать... - он чувствовал такую сумятицу
в мыслях, что чувство  ликования  отступило  в  самые  дальние  норки  под
натиском паники. - Иногда я чувствовал, что значу много, умею много... Еще
чаще  видел,  что  каждый  что-то  умеет   лучше   меня...   Я   постоянно
прислушиваюсь к себе, чего, как я знаю, никто не делает. Каждый  уверен  в
себе, знает свое место, свою работу, свой долг и обязанности... Потому я и
кажусь себе уродом!
     Итторк переспросил:
     - В чем ты не уверен?
     - Почти во всем, - ответил Оппант убито. - Страшно подумать,  но  мне
слишком многое кажется неверным. Иногда я смутно  чувствую  как  можно  бы
исправить, улучшить... Но не может же один терм быть умнее всего племени?
     Итторк помедлил  с  ответом,  Оппант  ощутил,  что  попал  в  больной
ганглий. Итторк уже ведет себя  так,  словно  он  не  только  умнее  всего
племени вместе взятого, но и обязан им руководить как наставник белесиками
первой линьки.
     После долгой паузы Итторк сказал чуть суше:
     -  Будем  исходить,  что  ты  -  первая   весточка.   Похоже,   Племя
вскарабкивается  еще  на  одну  ступеньку  эволюции.  Отныне  перед   нами
откроются более широкие просторы. Надо исследовать тебя,  выяснить,  какие
же новые свойства будут иметь термы этого стаза... Что сбило с толку наших
Определителей, так это малое число твоих ганглий. Вся наша система  стазов
укладывается в стройную систему: каждый последующий стаз богаче нейронами,
чем предыдущий. Примерно на сотню ганглий. Без  плавных  переходов,  сразу
скачками. А у  тебя  лобные  доли  содержат  столько  же  ганглий,  как  у
ноостеров, добавилось лишь в теменной части... Что  это  дает?  Там  всего
лишь  эмоциональные  участки...  Но  это  характерно  для  крылатых,   для
панцирников...
     После долгого молчания, когда никто не  хотел  первым  его  нарушать,
Оппант ответил с видимой неохотой:
     - Я не знаю. Честно, я не знаю. Сам стараюсь понять. И разобраться во
многом.
     Итторк торжественно посмотрел на него:
     - Ты - терм более высокого стаза, чем ноостер. Однако ноостер -  терм
с самым развитым мозгом. У тебя же мозг обычного ноостера. Так чем  же  ты
выше? Что может быть выше разума, выше интеллекта?
     - Я не знаю,  -  медленно  ответил  Оппант.  -  Это  очень  сложно...
Сложнее, чем интеллектуальные игры, где ответ может быть только  один.  Но
мне кажется, что разум не самое высокое для терма. Это необходимое, но  не
самое высокое. Должно быть нечто выше.
     - Что? - закричал Итторк, от него  пошел  запах  раздражения.  -  Что
может быть выше интеллекта?
     Оппант услышал сзади зловещий  лязг.  Оглянулся  в  испуге,  страшные
жвалы панцирника двигались возле самого уязвимого места,  где  головогрудь
переходит в членистое тело. Другой стоял на прежнем месте,  но  волосы  на
хитиновом панцире топорщились, показывая высокую степень ярости.
     Итторк поморщился, панцирник по его жесту послушно  отошел  к  стене.
Итторк повторил с нажимом:
     - Что может быть выше интеллекта?


     В Племени можно скрыть разве что  какую  мелочь.  Смолчишь  в  жесте,
утаишь звук, но запах сочится изо всех пор. Сложные мысли им не  передашь,
к счастью, но сыт ты или голоден, доволен или раздражен - любой ощутит  за
пять сяжек панцирника.
     Если бы не лихорадочное возбуждение, что царило  в  Племени,  Оппанта
призвали бы к ответу на следующий день после разговора о Малом Совете. Они
встретились всего один раз,  а  еще  через  два  дня  к  Оппанту  подбежал
термик-скороход, зашевелил  сяжками.  За  ним  неотступно  следовали  двое
массивных панцирников. Оппанту все казались одинаковыми, но этих  узнал  -
личная стража Итторка!
     - Великий Итторк вызывает, - сообщил скороход торопливо.
     - Я приду, - пообещал Оппант.
     - Он зовет сейчас, - сказал термик еще тише.  Он  пошевелил  сяжками,
передавая сочувствующие  знаки,  благо  панцирникам  идеографический  язык
недоступен. - Лучше не спорить... Итторк велел...
     Панцирник угрожающе лязгнул жвалами. Термик в испуге прижался к полу,
торопливо выдал узкую струю запаха:
     -  Всем  в  присутствии  панцирников  запрещено  пользоваться  языком
жестов!
     -  Понятно,  -  ответил  Оппант  горько  на  языке  жестов.   -   Для
равноправия, так сказано...
     - Верно... - просигналил термик запахом.
     - Я иду, - сообщил Оппант жестом. -  Даже  Итторк  не  заставит  меня
унизиться до уровня червей, которые другого языка  просто  не  знают.  Или
уровня панцирников.


     Из высокого зала, куда его вели,  шли  возбуждающие  волны  действия,
работы. Оппакт почти видел подрагивающие  от  усердия  сяжки,  напряженные
мышцы, блестящие спины. Когда миновали поворот, в слабом свете  водорослей
увидел, как темные термы теснятся вокруг центра, сяжки секут воздух, запах
стал еще сильнее,  время  от  времени  из  толпы  выскакивали  термы  и  с
непристойной для темных термов скоростью  убегали,  явно  разнося  приказы
Итторка.
     Сам Итторк находился в середине, его  запах  был  силен  и  резок,  а
блестящие сяжки  двигались  быстро,  четко,  раздавая  указания  кому  чем
заниматься. Черные термы слушали  его  как  юные  белесики,  приседали  от
почтения.
     На  Оппанта  не  оглянулись,  только  Итторк  заметил  сразу,  послал
короткий знак узнавания, но сяжки двигались с невероятной  скоростью,  все
членики вибрировали, и Оппант, невольно восхищенный, едва успевал  следить
за лавиной распоряжений блистательного ноостера.
     Когда убежали последние, Итторк  устало  опустил  сяжки.  Теперь  они
находились одни в опустевшем зале, не считая обоих панцирников.
     - Ну, - сказал он резко, - что скажешь теперь?
     Оппант ответил медленно:
     - Я не понимаю, поему меня привели эти два полуживотных.
     - Понимаешь, - бросил Итторк. - Думаешь, я  не  знал  о  вашем  Малом
Совете? За тобой следили с первого же дня.
     - Я так опасен?
     - Ты - терм двадцать первого стаза, - подчеркнул Итторк. -  Возможно,
двадцать первого... Хотя не уверен. Возможно и то,  что  Племя  постарело,
начинает клониться к упадку. Ты не выше, а просто первый  грозный  признак
вырождения... Потому я велел не спускать с тебя глаз.
     Оппант, чувствуя страх и отчаяние, проговорил еще медленнее:
     - И что теперь?
     - Давай решим. Своим Малым Советом ты бросил мне вызов. Я не  допущу,
чтобы болтуны решали, когда пришло время действовать! Перед  тобой  выбор:
или тебя выбросят из Купола, или ты входишь в состав моего Совета.  Старых
болтунов я разогнал, руковожу, как видишь, сам. И успешно! Но мне  все  же
требуются советники, помощники.
     Холодная волна прошла по всем сердцам. Оппант  застыл,  понимал,  что
согласиться бы, а там искать выход, но нечто непонятное в  нем,  заставило
послать сигнал:
     - Нет.
     - Что "нет"?
     - Нет, блистательный Итторк, - ответил Оппант тверже. - Я не пойду  к
тебе в помощники. Даже самым первым.
     Сяжки Итторка вытянулись как при крайней степени раздражения:
     - Вот как? Предпочел бы сам стать единственным?
     Оппант ответил с неохотой, тоскливо самому идти  на  гибель,  сам  не
понимал, почему отвечает именно так, но все же ответил:
     - Нет, Итторк. Я не могу объяснить... у нас нет таких  слов,  знаков,
запаха... Но я не хочу быть во главе Племени.  Опасно!  Это  гибельно  для
всех. Это ты, а не я - угроза всему Племени.
     Итторк просигналил зло:
     - Предпочитаешь быть выброшенным на верную смерть?
     - Да, - ответил Оппант. - Лучше быть жертвой, чем палачом.
     Итторк передернулся, но сдержался. В его  глазах  загорелся  странный
огонек:
     - Ты нашел, чем отличается двадцать первый стаз от двадцатого?
     - Нашел, - ответил Оппант. - Я еще не могу назвать это понятие... или
понятия. Потому, что таких слов еще нет, их надо придумать.  Но  мы  не  в
состоянии поступать так жестоко. Мы -  следующий  стаз!  Мы  -  порождение
более высокого общества, потому  что  Племя  ощутило  потребность  в  нас,
потому мы и появились... Но ты, разогнав Совет,  уничтожил  этот  стаз!  И
больше сверхноостеров не будет. А еще через несколько поколений исчезнет и
стаз ноостеров. Племя начнет опускаться со  стаза  на  стаз.  Вот  что  ты
сделал,   блестящий   Итторк!    Талантливейший,    гениальнейший,    даже
честнейший... но лишенный того, что есть в моем стазе!
     В зал заходили и останавливались черные термы, члены  Совета,  теперь
же просто помощники Итторка. Они теснились темной стайкой, следили  оттуда
беспомощно и пугливо за резким поворотами сяжек Итторка  и  Оппанта.  Даже
запах пошел едкий, хотя феромоновым языком  не  пользовался  даже  Итторк.
Явно  не  хотел,  чтобы  панцирники  знали   как   непочтительно   с   ним
разговаривают.
     Оппант видел, как Итторк побелел от ярости, стали видны все  прожилки
под  тонким  хитиновым  покровом.  Черные  термы  дрогнули  и  попятились,
настолько мощно Итторк вскрикнул на всех трех языках разом:
     - Выбросить за Купол! Немедленно! Обойдемся  без...  без  этих...  ты
урод, а не следующий стаз! Ты - упадок, ты больная плесень,  которую  надо
спешно уничтожить...
     Он остановился на полуслове. В зал стремительно ворвались панцирники.
Впереди неслась волна ненависти, злобы. У выхода на арену  два  панцирника
столкнулись  боками.  Послышался  страшный  хрустящий  звук,  от  которого
похолодело в крови,  и  в  следующее  мгновение  панцирники  оказались  на
середине зала.
     Итторк, побледнев, отступил на шаг.  Панцирник  подбежал  к  нему,  и
Оппант содрогнулся, едва не закрыл глаза от страха и отвращения.  Страшные
челюсти панцирника буквально разрубили Итторка пополам!
     Остальные панцирники бросились  на  темных  термов,  страшно  щелкали
челюсти, во все стороны брызгала кровь, летели отрубленные лапы,  сяжки...
Один из панцирников с силой бросил Оппанта на стену, в следующее мгновение
все шесть лапок приятно обожгло теплым клеем:  за  панцирниками  держались
трое носачей, бока раздуты, клея в избытке.
     Панцирники проносились мимо, их сяжки задевали его неподвижное  тело,
задевали лапами,  совсем  рядом  мелькали  страшные  челюсти.  Оппант  был
забрызган кровью, на нем прилипли лохмотья чужой окровавленной плоти.
     Появился Трэнг. Панцирники кромсали тела членов  Совета.  Итторк  был
еще жив, и Оппант ощутил жалость,  видя  лишь  половину  гениального  тела
ученого, которая беспомощно лежала у ног отвратительного Трэнга.
     - Трэнг... - прошептал Итторк, - зачем ты...
     Трэнг холодно посмотрел на шевелящийся обрубок тела. По  его  сигналу
подбежал панцирник,  наступил  на  Итторка.  Страшные  жвалы  нависли  над
головой  Итторка,  шевельнулись,  выбирая  точное  положение,  и  деловито
сомкнулись,  захватив  сразу  голову  и  грудь.  Послышался  треск.  Жвалы
сомкнулись сильнее. Голова Итторка треснула, брызнула жидкость.  Панцирник
сжимал челюсти, пока они  не  сомкнулись.  Лишь  тогда  отступил,  оставив
сплющенные останки того, кто был только что главой Совета.
     Оппант дернулся, волна ненависти и отвращения ударила  в  голову,  он
потерял сознание. Когда  очнулся,  зал  был  почти  пуст,  два  панцирника
поедали остатки погибших.
     Прямо перед ним стоял  Трэнг.  Заметив,  что  Оппант  очнулся,  Трэнг
сказал едким запахом:
     - Хорошо, что тебя не убили. Ты умрешь здесь.  И  останешься  так.  Я
хочу, чтобы Умма видела твой  скелет.  Твой  высохший  скелет.  Ты  хочешь
спросить, зачем я это сделал?
     Оппант покачал головой:
     - Нет, я не Итторк. Мне понятно.
     Трэнг  повернулся  уходить.  Уже  на  входе  в  туннель,  он   послал
торжествующий феромоновый сигнал:
     - Умма теперь служит мне!


     Наступил период Покоя. Оппант бессильно висел на  своих  затвердевших
путах. За  этим  периодом  Покоя,  во  время  которого  сейчас  уничтожают
последних  из  сопротивляющихся  ноостеров,  наступит   настоящий   период
Большого Покоя, то бишь - Застоя... Как  просчитался  Итторк!  Как  горько
просчитался! Что теперь будет с Племенем? Оппант тогда смутно ощутил,  что
Итторк делает большую ошибку, заставляя слушаться себя беспрекословно,  но
даже он не предполагал, что все кончится так страшно...
     Внутри  нарастала  разъедающая  боль.   Микроорганизмы,   живущие   в
пищеварительном канале, требовали корма.  Вскоре  они,  не  получая  пищи,
разрушат стенки желудка, и Мир перестанет существовать для них и для него.
Перестанет существовать в унизительных муках...
     От  боли  он  несколько  раз  терял  сознание.  Перед   глазами   все
затуманилось, лишь временами ему удавалось сфокусировать зрение,  а  потом
снова плыли  бесформенные  тени,  слышались  звуки,  которые  существовали
только в его воображении...
     Он не сразу ощутил, что со рта сорвали слой клея, хотя  боль  ударила
по всем ганглиям. Боль в желудке стала  затихать,  в  организме  появились
силы, и Оппант понял, что  кто-то  насильно  покормил  его,  протолкнул  в
пищевод капельку измельченного корма.
     Он  открыл  глаза.  В  полутьме  осторожно  двигались  тени,   кто-то
настойчиво отдирал клей с ног. Прямо перед лицом  Оппанта  появилось  лицо
Уммы.
     - Оппант, - прошептала она едва слышно. - Тихо... Мы пришли за тобой.
     Через несколько минут Амманк и Тибюл отодрали клей с его ног. Правда,
вырвав чувствительные волоски, и Оппант снова на миг потерял  сознание  от
жгучей боли в ногах.
     - Идти сможешь? - шепотом спросила Умма.
     Оппант двинулся за ней, Тибюл поддержал, а Амманк настороженно  пошел
впереди.
     Оппант, немного оправившись, прошептал друзьям:
     - Это бесполезно... Под Куполом не спрятаться.  Завтра  всех  найдут.
Лучше было бы вам ко мне не прикасаться.  Завтра  вас  найдут  по  пахучим
меткам.
     - Завтра пусть ищут, - нам нужно  бежать  сегодня,  -  сказал  Амманк
твердо. - Сегодня еще идет резня,  везде  неразбериха.  Завтра  панцирники
начнут скапливаться у выходов. Не для того, чтобы перекрыть пути бегства -
кто побежит на верную гибель? - а чтобы начать боевые действия и  вылазки!
Эти идиоты всерьез поверили в слова Итторка о своей непобедимости...
     - Воздушный мешок готов, - сказал Оппант безнадежно. - Но как откроем
выходы?
     - Рабочие помогут, - сказал Амманк. - Резня их испугала и  возмутила.
Я уже переговорил с двумя из высокого стаза. Еще пятеро готовы отправиться
с нами! Вон один из них...
     Они пробирались по непривычно безлюдным  туннелям.  Почти  все  термы
собрались в нижних этажах вокруг расплода, как в  дни  наиболее  серьезной
опасности, а также толпились вокруг царских палат.  Чем  выше  поднималась
группа Оппанта, тем меньше на них обращали  внимания,  хотя  и  непривычно
было видеть, чтобы одной тесной группкой  шли  ноостер,  поддерживаемый  с
одной  стороны  мэлом  высшего  стаза,  с  другой  -  разведчиком,   рядом
образовательница и широкожвалый рабочий...
     - Надо держаться врозь, - прохрипел Оппант, задыхаясь от бега.  -  Мы
привлекаем к себе внимание панцирников!
     - Мы уже близко, - прошептал Амманк.


     Наконец они поднялись на чердак. Выше был только  Купол,  крепчайший,
толстый, отделанный снизу блестящим слоем клея.
     Амманк, оставив Оппанта, бросился  отыскивать  спрятанный  эластичный
пакет. Рабочий начал торопливо вскрывать пол. Оппант заметил тонкую линию,
очерчивающую круг,  и  тоже  принялся  лихорадочно  выламывать  булыжники,
скрепленные застывшим клеем.
     Амманк с Тибюлом притащили пакет, вдвоем с Уммой  быстро  развернули.
Оппант  и  рабочий  изо  всех  сил  выдирали  последние  камни.   Внезапно
послышался тоненький свист. Оппант ощутил неприятный запах.  Рабочий  тоже
ощутил,  отпрянул,  а  Оппант  задержал  дыхание  и  принялся   выламывать
последние камни, перекрывающие трубу  из  грибного  сада.  Рабочий  быстро
последовал его примеру, но тут же пошатнулся, упал. Амманк его  отволок  в
сторону.
     Все  вместе  они  крепко  держали   мешок   раструбом   вниз.   Ткань
зашевелилась, начала  наполняться,  Оппант  ощутил,  что  сердце  радостно
забилось. Сам придумал, сам планировал, но как все-таки необычно...
     Он велел Амманку и Умме держать крепче, быстро приклеил два  отростка
к полу. Теперь мешок можно даже не держать, не вырвется.
     Рабочий уже пришел в себя, с помощью Тибюла торопливо вскрывал Купол.
Когда намеченная часть свода рухнула, Оппант оглянулся на мешок, и у  него
сжалось сердце. Мешок значительно крупнее, в дыру не пролезет!..
     Амманк увидел  катастрофу,  бросился  к  ним.  Все  вместе  принялись
отчаянно выламывать края, стараясь расширить дыру.
     Оппант оглянулся на мешок, запнулся. Мешок раздулся, поднялся  вверх,
натягивая эластичные тяжи. Умма  с  тревогой  придерживала  мешок,  словно
могла удержать.
     - Поторопитесь! - крикнула она. - Тяжи скоро лопнут!
     Оппант, Амманк и рабочий изо всех сил ломали  края  Купола,  расширяя
отверстие. Из боковых туннелей начали показываться встревоженные термы.  У
Оппанта дрожали руки и голос, когда он яростно закричал:
     - Всем стоять на месте!
     Рабочие-ремонтники в нерешительности остановились.  Зато  примчались,
не останавливаясь, два панцирника. От их огромных тел в Предкуполье  сразу
стало тесно.
     - Стоять! - велел Оппант. - Приказ Трэнга!
     Панцирники   добежали,   в   нерешительности   остановились.   Оппант
сориентировался, сказал повелительно:
     - Охраняйте выход! Никто не должен попасть в наш Мир!
     Панцирники раскрыли челюсти, стали по краям расширившегося отверстия.
К  отчаянно  расширяющим  дыру  присоединился  Оппант,  мешок  раздулся  и
вершиной уже почти доставал до отверстия. Вот-вот  лопнут  тяжи,  и  мешок
ударится в потолок. Дыра слишком мала... И уже не  успеть  расширить,  это
работа на много часов,  вот-вот  появятся  другие  панцирники,  его  побег
раскроется...
     Вдруг несколько термов бросились к ним. Не успел  Оппант  опомниться,
как сильные челюсти вгрызлись в края Купола. Мощные жвалы начали поддевать
скрепленные  друг  с  другом  булыжники,  выламывая,  выворачивая,  быстро
расширяя отверстие...
     Он перевел дыхание, не смея еще верить в  счастливый  момент,  и  тут
ощутил легкую вибрацию. В лицо ударил мощный сигнал тревоги.  Сюда  мчатся
нижние панцирники! Побег раскрыт...
     Из  главного  туннеля  выбежал  Трэнг.  За  ним   спешило   множество
панцирников, но ни один не решался обогнать властелина Мира.
     - На мешок! - закричал Оппант яростно. - Быстрее!
     Амманк и рабочий прыгнули от дыры  в  Куполе  к  мешку.  Умма  первой
уцепилась за один из тяжей. Следом прыгнул Тибюл, Оппант  повис  на  мешке
вниз головой, быстро сжал челюсти  на  тяже.  Тот  дрожал  от  напряжения.
Челюсти медленно погружались в эластичную ткань.  Боковым  зрением  Оппант
видел, что с  той  стороны  рабочий  точно  так  же  перепиливает  мощными
челюстями второй тяж.
     Трэнг подбежал в тот момент, когда тяжи лопнули. Трэнг успел раскрыть
челюсти, пытаясь схватить Оппанта, но тот изо всех сил пнул, попав прямо в
глаз.
     Мешок  взметнулся,  царапнул  боком  о  край  отверстия.   Панцирники
отскочили в испуге, огромное скользкое эластичное тело взмыло через дырку.
Оппант сжался, его больно стукнуло о край, но он не выпустил тяж из рук.
     - Схватить их! - донесся страшный яростный крик Трэнга. - Уничтожить!
     Один из панцирников подпрыгнул, лязгнул челюстями.  Мешок  поднимался
вверх, расстояние между Куполом и мешком  быстро  увеличивалось.  Рядом  с
Оппантом болталась, крепко ухватившись за тяж, Умма.  Оппант  обхватил  ее
двумя свободными руками, осмотрелся. Амманк, Тибюд и рабочий висели на той
стороне мешка. Ветер сразу сорвал их с Купола. Резкий холодный воздух ожег
тела, заставил задохнуться, судорожно уцепиться за эластичные веревки.
     Их поднимало все выше. Холодный ветер погнал в сторону от Купола. Они
видели,  как  на  поверхность  Купола  выскакивают   панцирники.   Оппанту
показалось, что среди огромных бронированных тел промелькнуло черное  тело
Итторка, но это это могло только почудиться.  Воздушный  мешок  поднимался
все выше и выше, панцирники  уменьшались.  Какой-то  из  носачей  выпустил
длинную струю клея, но блестящая капля упала обратно.
     - Понеры! - закричал Амманк, указывая влево.
     Оппант увидел целую массу стремительных  тел,  которые  мчались  мимо
Купола. Видимо, направляясь в  разбойничий  поход  или  набег.  Разведчики
носились по обе стороны колонны.
     Оппант замахал сяжками, потому что феромоновый сигнал  не  дойдет  до
Купола на таком расстоянии:
     - Опасность! Колонна понеров в опасной близости от купола! Немедленно
в укрытие! Заделывайте Купол!!!
     Панцирники продолжали метаться, да и кто бы увидел  Оппанта  а  таком
расстоянии, однако кто-то из термов зачуял беду, передал  сигнал,  рабочие
начали стягиваться в пролом. Быстро уменьшающаяся фигурка Тренга  осталась
на Куполе с двумя панцирниками.
     - Я бы не стал их предупреждать, - сказал Амманк сердито. - Пусть  бы
их разорвали эти хищники!
     - Их не жаль, - отозвался Оппант грустно.  -  Но  это  наше  Племя...
Хищники ворвутся в пролом и уже никого на пощадят...
     Воздушный  мешок  уже  не  поднимался.   Его   медленно   несло   над
поверхностью  планеты.  Солнце  палило  нещадно,  сухой  воздух   раздирал
внутренности. Оппант вздрогнул, не веря глазам.
     По  поверхности  планеты  двигалось  чудовищное  сооружение,  размеры
которого не укладывались в сознании. Оно  было  в  несколько  раз  крупнее
наземной части Купола, но это сооружение явно не было  живым  существом!..
Вскоре сооружение застряло в ямке, в которой поместился бы весь Купол,  из
сооружения выпрыгнуло существо, диковиннее которого  Оппант  не  видел:  с
четырьмя конечностями, но передвигалось  только  на  двух,  а  в  передних
держало какой-то предмет...
     Их уносило все дальше, и Оппант потерял странное  существо  из  виду.
Видимо, это и были загадочные каммы - новый  вид  живых  существ,  которые
появились на планете совсем недавно...
     - Оппант, - сказал  Амманк  дрогнувшим  голосом,  -  посмотри  в  эту
сторону...
     Воздушный мешок быстро снижался, они приближались к огромному участку
планеты, где, куда не брось взгляд, над почвой возвышались серые  холмики.
Этих холмиков было тысячи, тысячи тысяч...
     Воздух стал горячим. У Оппанта мутилось в голове. Он чувствовал,  что
жить осталось совсем немного. Испепеляющий жар перегретого воздуха вот-вот
уничтожит всех, даже если не высовываться под лучевой удар Истребителя...
     Удара о почву Оппант не опасался, при малом весе страшнее  прилипнуть
к капле воды, а падать с большой высоты опасно разве что массивным  истам,
но только бы не разбросало их в стороны...
     - Как только ударимся о почву, - прохрипел он,  -  все  цепляются  за
землю!
     Через несколько мгновений они снизились настолько, что тяж  зацепился
за жесткий стебель, выгоревший под иссушающим зноем. Термы  посыпались  на
землю,  а  мешок  повис  на  стебле  сморщенной  тряпкой,   быстро   теряя
драгоценную смесь.
     Оппант упал, уцепился за стебелек, поранив живот.  Умма  была  рядом.
Поблизости раздался феромоновый призыв, вскоре появился  Амманк,  рабочий,
чуть позже появился исцарапанный Тибюл.
     - Куда теперь? - спросил Амманк, глядя на Оппанта.
     - Вперед, - прохрипел Оппант, почти теряя сознание.
     От Истребителя уже не  прятались.  Из  затуманенного  сознания  вдруг
вынырнули два странных золотистых терма, каких никогда не было  в  Куполе.
Один осторожно взял из пасти Оппанта Умму,  второй  поддержал  шатающегося
Тибюла. Оппант непонимающе смотрел, как вблизи  сама  по  себе  сдвинулась
огромная глыба, из норы выскочило еще с дюжину золотистых термов.
     - Вы среди друзей, - торопливо сказал тот, что поддерживал Тибюла.  -
Наши наблюдатели по верхнему миру заметили ваш удивительный полет! Кто  бы
мог подумать, что можно вот так... Когда передали  сигнал  по  всем  нашим
Мирам, мы бросились к месту падения... Вы в безопасности! И среди друзей.
     Оппант, еще не веря себе,  всмотрелся  в  радостных  хозяев.  Все  из
двадцать первого стаза! Впервые с момента прихода Итторка к власти перевел
дыхание. Да, он наконец-то среди своих.
     Среди тех, кто знает, что находится выше гениальности.




                               Юрий НИКИТИН

                                 ОХОТНИКИ

     Ланитар следил за Савелием с изумлением. Его новый друг  целый  вечер
набивал патроны. Капсюли, порох, пыжи, пули - целая наука! Это не бластер,
где нажал курок - и все, зверь летит вверх тормашками.
     А Савелий готовился на охоту неторопливо,  деловито.  Тем  более  что
приходилось заботиться о снаряжении и для чудаковатого приятеля, с которым
недавно познакомился. Не умеет, пес его дери, заряжать современные  ружья.
Хоть кол на голове теши!
     - Вот, - сказал он удовлетворенно,  -  заправил  жаканами.  Рельсу  с
двадцати метров прошибает. Теперь подзаправимся и пойдем. Мария! Мария!!!
     Жена  вошла  с  кастрюлей  свежего,  только  что  сваренного   борща.
Быстренько  дрожащими  руками  расставила  тарелки,  налила  горячего.  На
ланитара старалась не смотреть. Всякое на  свете  видывала,  каких  только
бродяг муж не приводил в гости, но чтоб такое?
     - Нажми, паря, - советовал Савелий другу. -  Может  статься,  ночь  в
засаде прождем. Тяпнем для аппетита, заправимся и пойдем.
     Жена бочком-бочком, словно  краб,  приблизилась  к  столу,  поставила
блюдо  с  жареным  гусем  и  графин  с  прозрачной  жидкостью  и  поскорее
улепетнула из комнаты.
     - Брюхатая, - объяснил Савелий. - Потому и боится на  тебя  смотреть.
Одно слово - баба. Приходи, когда родит. Кумом будешь. Ох и погуляем!
     - Благодарствую, - сказал ланитар польщено.  -  А  мы  как  раз  тоже
собираемся просить тебя стать почетным родителем нашему выводку.  Жена  на
той неделе отложила десяток яиц в горячий песок Восточных Холмов. Ждем!  Я
сам выбирал место получше, чтобы дети вывелись здоровенькими...
     - Спасибо, - ответил Савелий степенно, -  спасибо  за  честь,  кунак.
Обязательно приду. Хорошим друзьям чего бы и не породниться?
     Ел он  с  аппетитом,  однако  на  всякий  случай  поругивал  жену  за
пересоленный борщ, за слабо хрустящую корочку на гусе. Зато ланитар  ел  и
нахваливал. И не только из вежливости. За ушами у него  трещало  так,  что
можно было услышать на улице.
     - Ешь, паря, ешь, - приговаривал Савелий. - На всю ночь идем!
     Ему  было  приятно  смотреть,  что  ланитар  безо  всякого  жеманства
отдирает обеими лапами гусиное крылышко и  грызет  прямо  с  наслаждением.
Видать, гусей у них там нету или не такие. Да и  Мария  -  баба  справная,
постаралась, приготовила на славу. Пальчики оближешь!
     - Чесноку возьми, - посоветовал Савелий. - С  чесноком  оно  особенно
идет.
     Ланитар попробовал и чеснок. Сначала с опаской, потом с  энтузиазмом.
Наконец разошелся, схрумкал всю головку.
     - Здоров ты, паря, - признал Савелий с завистью. - А у меня от одного
зубка все нутро горит. Больше двух никак не съем, а страсть люблю острое.
     Потом оба с удовольствием выдули по большой жестяной кружке  крепкого
горячего чаю с лимонником. Для бодрости и чтобы спать не клонило.
     Савелий позволил другу вылезти  из-за  стола,  лишь  когда  тот  стал
отдуваться тяжело и  уже  вовсю  придерживал  короткими  ручками  набухший
живот. В огромных фасеточных глазах светилось огромное изумление.
     - Ох, накормил же ты меня, хомо! Правда, я  сам  виноват,  надо  меру
знать. Но, клянусь космосом, вкусно вы, люди, готовите!
     - Не знаю, как люди,  -  сказал  Савелий  довольно,  -  но  моя  баба
готовить умеет.
     - Умеет, - подтвердил ланитар с готовностью.
     Они стали собираться для ночной охоты.
     - Лодырь проклятый!  -  сказал,  внезапно  обозлившись,  Савелий.  Он
вернулся к своим мыслям. - Нет чтобы пастись в лесу, так  на  легкий  харч
наткнулся! Каждую ночь, скотина, наведывается в молодой овес.  Не  столько
съест, сколько вытопчет. Любит поваляться на  спине  кверху  лапами!  Козу
задрал, на пасеку наведался. Спасибо пчелам, шуганули.  Но  в  другой  раз
может поступить умнее. Заткнет чем-нибудь летку - мхом, к примеру, - чтобы
пчелы не повылетали,  потом  отнесет  к  озеру  и  опустит  в  воду.  Пчел
притопит, а мед пожрет.
     - Ух ты, - сказал  ланитар  с  невольным  уважением.  -  До  чего  же
хитрющий зверь!
     - А ты думал, - ответил Савелий угрюмо. - Добавь к этому  еще  силищу
невероятную, вес бычачий, а уж бегает эта туша не  хуже  скаковой  лошади.
Вот и борись с таким. Но мы все равно одолеем тебя, скотина лохматая!
     - Одолеем, - подтвердил ланитар. - Вдвоем одолеем. Я  тебя  поднимаю,
хомо. У меня тоже неприятность... Ко мне на огород повадился один зверюга.
Летающий дракон! А это такая тварь, что если попробует салат с грядок,  то
уже не отвяжется, пока все не пожрет. К тому же пакостит прямо на огороде.
     - А ты бы подстерег его, как сейчас мы медведя.
     - Бесполезно. Атомный луч не берет, лазерный -  тоже,  электроудар  -
что твоему коту сметана.
     - Ну и шкура! А простыми пулями не пробовал?
     - У нас таких ружей нет. Были раньше,  в  глубокой  древности.  Потом
пошли новинки техники: бластеры, терибеллы... Их заряжают только раз,  еще
на заводе. Сколько ни стреляй потом, всегда есть луч для убивания.
     Когда они шли через двор, ланитар весь напрягся, подобрался.  На  его
лице мгновенно  выступили  капельки  пота,  в  огромных  глазах  загорелся
тревожный огонек.
     Савелий пожал плечами. Коровы испугался, что ли? Ну и что, если рога?
У кого их нет? И от козы удирать - смехота! Балуется, чертовка.
     -  Завидую  твоему  мужеству,  хомо,  -  сказал  ланитар  с   великим
почтением. - Ходишь мимо этих рогатых чудищ - и хоть бы что! Да они мне  в
каждом кошмаре будут являться. Особенно после такого плотного ужина. Какие
только немыслимые формы жизнь не принимает! Никогда  бы  не  подумал,  что
такое возможно. А ты всю жизнь среди них. А вдруг какое кинется? Костей не
соберешь.
     - Это коза кинется?
     - А что? Посмотри на ее рога. А зубы? И глаза какие-то подлые...
     К подлеску они вышли огородами. Ланитар шел след в след за  товарищем
и потому не сразу заметил принаду. Он едва не наткнулся на  нее  и  замер,
похолодев.
     Перед ними лежала туша лохматого мускулистого зверя. Он был растерзан
самым жестоким образом. Неужели нашелся на этой планете хищник  еще  более
свирепый?
     Ланитар измерил взглядом рога жертвы и подумал, что для  того,  чтобы
растерзать его самого, подошли бы и втрое короче.
     - Вишь, на этот раз задрал мою козу, - пояснил Савелий. - Бедолашная.
Правда, пакостная была. В огород лазила, за детворой гонялась,  брыкалась,
когда доили. Зарезать ладился, да медведь опередил.
     Они влезли на помост прямо над козой. Дерево поскрипывало и качалось.
Ланитар поспешно сел на приготовленные жерди, крепко уцепился за ветки.
     - А ты знаешь, - сказал он с вымученной улыбкой, - меня уже только за
это произвели бы в отчаянные храбрецы. Не веришь?  У  нас  все  деревья  -
хищники. Плотоядные. Ловят птиц,  ящеров,  зверей.  В  засуху  вытаскивают
корни и прут к северу. На корнях заранее запасают клубни и потому месяцами
идут без остановки. Вот тогда-то и бежит от них все  живое.  Поверишь  ли,
они наловчились разбиваться на ловцов и загонщиков! И  добычу  залавливают
немалую.
     - Н-да, - сказал Савелий озадаченно, - ничего себе... Но ты, паря, не
тревожься. Наши деревья и мухи не обидят. Только с виду страшные, да и  то
как для кого. Мой пострел на них все штанины порвал, все в Тарзана играет.
     - А все-таки страшновато, - сознался ланитар.
     - Ты приглядывайся получше, - напомнил Савелий. - Ночь  наступает.  У
нас тут уже был случай... Одна старуха в полночь увидела, что в  ее  овсах
что-то черное копошится. Решила, что телок  потраву  делает.  Взяла  бабка
палку покрепче, подкралась поближе да как огреет по спине! А  то  оказался
медведь. Молодым овсом лакомился...
     - Такой же?
     Огромные   тревожные   глаза   ланитара   настороженно    прощупывали
надвигающуюся тьму. Савелий знал, что его друг и в полной темноте видит не
хуже, чем на свету.
     - Может, такой, а может, поболе.
     - А что дальше?
     - Медведь заорал благим  матом  -  и  наутек.  Тут  же  хворь  с  ним
приключилась. С перепугу. Медвежьей хворью зовется.  Утром  нашли  его  за
огородами. Околел мишка от разрыва сердца. От неожиданности!  Привык,  что
на него, хозяина тайги, никто  нападать  не  смеет,  всякий  зверь  дорогу
уступает.
     - Ух ты, - только и сказал ланитар пораженно. - Повезло старухе! А со
мной тоже стряслось нечто подобное на той неделе. Шел, поднимаешь,  ловчие
ямы обходил. Вдруг смотрю, шевелится что-то в яме. А у меня на дне  каждой
ловчей ямы заостренный кол торчит. Чтобы, значит,  если  какая  зверюка  и
ухнет туда, чтобы сразу и закололась, не мучилась понапрасну. Но  уж  если
нахромилась, думаю, то чего шебаршишься? Обычно раз - и  дух  вон!  Что-то
неладное... Глянул: батюшки! В яме - бетнуар. Я так и  сел.  Для  бетнуара
вылезти из такой ямы что сопливому сморкнуться. Просто  выпрыгнуть  может.
Вспоминаю такое, а сам пячусь, пячусь от ямы...
     Еще немного - и дернул бы совсем из леса. Но тут кумекаю: а чего  эта
тварь не выбралась из ямы раньше? Оробел, но не отступаю. Заметь: для  нее
схрумкать меня - на один кутний зуб. Набрался все-таки духа, снова к  яме.
Ага, да у нее брюхо впятеро больше обычного... Того и не  вылазит.  Тяжела
на подъем стала. Сорвал я  терибелл  с  плеча,  нацелился.  Чуть  было  не
выпустил полный заряд. Хорошо, вовремя спохватился.  Постой,  кумекаю.  За
бетнуара огромную премию дают. Ба-альшие деньги! Но можно получить намного
больше... И начал  я  таскать  жратву  в  лес.  Три  дня  кормил.  Наконец
опоросилась она,  вернее,  обетнуарилась.  Принесла  двенадцать  таких  же
жутких и злобных тварей, только махоньких. Они  тут  же  полезли  из  ямы.
Еле-еле успел по мешкам распихать! Что дальше, сам  понимаешь.  В  главном
зоопарке страны только один был, да и тот издох семь лет назад, с той поры
целые армейские подразделения не могут изловить  живого...  Огреб  я  кучу
денег, ружьишко справил хорошее, дочек выдал с приданым,  на  черный  день
отложил...
     - Варит  голова  у  тебя,  кунак,  -  сказал  Савелий,  довольный  за
находчивого друга.
     Ланитар толкнул его, они замерли, прислушиваясь. Внизу было тихо.
     - Послышалось, - сказал ланитар с облегчением.
     - Шкуры ты сдавал в городе? - спросил Савелий.
     - Нет. У нас в поселке свой приемный пункт. В город я не люблю...
     - И я не люблю, - признался Савелий. -  Суматошный  народ...  Спешат,
толкаются, бегут куда-то. И много их  чересчур.  Как  с  каждым  покурить,
потолковать, чайку испить, новостями обменяться?
     - Вот-вот, - обрадовался ланитар. - У меня то же самое.  В  городе  и
говорят как-то чудно. Вроде по-нашему,  а  непонятно.  Дочка  у  меня  там
замужем, так вот с тобой и то есть о чем поговорить с удовольствием,  а  с
ее мужем? Только и ждем, когда пора расходиться по домам.
     - Правильно, паря, подметил, - сказал Савелий. - Мы с  тобой  душа  в
душу, хоть и разные. А с городскими лучше  не  связываться.  Только  время
зазря потратишь. Хошь пирога? Я захватил, вот в сумке...  Пока  еще  мишка
придет! Хороший пирог, с земляникой.
     Они принялись за пирог, ружья поставили меж коленей. Савелий  чуточку
чавкал, хотя и старался соблюдать приличия, ланитар  жевал  бесшумно.  Его
громадные глазищи всматривались в кромешную  темень.  И  видел  он  каждый
листик, каждую травинку.
     Вдруг сквозь темноту донесся хруст веток. Слышно  было,  что  медведь
идет уверенно, по-хозяйски. Чувствовалось, что четыре  мощные  лапы  несут
гору тугих мускулов и крепких костей без всяких усилий.
     Ланитар схватил ружье, осторожно взвел курок.
     - Где? - спросил Савелий тихонько.
     Ланитар предостерегающе прижал уши. Не шуми, хомо, не видишь сам, что
ли.?
     Савелий в отчаянии пялился в чернильную темноту.  Хоть  глаз  выколи!
Только пятна стали плавать разные...
     - Подошел, - шепнул  ланитар.  -  Похож  на  твою  корову,  только  с
короткими ногами и без рогов. Переваливается с боку на бок, словно утка...
Перевернул растерзанного зверя, ты называл  его  козой,  выбирает,  откуда
есть...
     - Не забывай о его силе, - предостерег Савелий нервно. - Когда бежит,
сливается в полосу! Лапы мелькают, не сосчитаешь. Может задрать лося втрое
тяжелее себя и нести в передних лапах будто кота. Может  разгрести  землю,
твердую, как гранит, чтобы достать мышонка. Легко вырывает дерево, которое
не выдернут четверо крепких лошадей...
     Ланитар осторожно просунул между жердей ствол ружья.  Его  лицо  было
сосредоточенным и напряженным. Савелий чуть не застонал от обиды. Ну, надо
же так! Ночь для него что день.
     - Стреляй под  лопатку,  -  подсказал  он.  -  В  место,  где  шерсть
потерлась.
     - А если в голову?
     - Бесполезно. У него башка что броня у танка. К тому же клином.  Пуля
срикошетит.
     Ланитар  повел  стволом.  Короткие  сильные  пальцы  с   перепонками,
казалось, срослись с курком.
     - Ну, - шепнул Савелий, изнемогая от нетерпения.
     Грянул выстрел. Внизу раздался густой рев, словно в тумане  закричала
пароходная сирена. Но в реве ясно слышалась боль и растерянность.
     - Стреляй из моего! - крикнул Савелий. - Все одно ни хрена не вижу!
     Из темноты протянулась рука с перепонками, схватила ружье.
     - Стреляй! - крикнул Савелий.
     - Уходит, - послышалось из темноты. - Вдогонку глупо.
     Ланитар соскочил с дерева быстрее Савелия, хотя тот сам готовил навес
и знал там каждый сучок.
     - Не спеши! - крикнул Савелий. - Ты его ранил,  а  медведь  не  трус,
обид не прощает!
     Но ланитар уже скрылся в темноте. Савелий  прыгнул,  когда  до  земли
оставалось еще больше метра, распорол штаны о валежину, бросился  вдогонку
за ланитаром.
     Изгородь повалена. Савелий поскользнулся в луже, сообразил: кровь. Он
с разбега наткнулся на ланитара, едва не повалил.
     - Тихо, - сказал ланитар напряженным шепотом. - В лес не бежал, я  бы
заметил. Где-то затаился здесь!
     Савелий торопливо переломил ружье, выловил в глубине кармана патрон с
жаканом. Ланитар осторожно тронулся вперед.
     - Стой, - сказал Савелий. - Дозаряди второй ствол. Таков закон.
     - Зачем?
     Даже в темноте было видно, как  узкие  плечи  ланитара  сдвинулись  и
разошлись.
     - Дозаряди! - прошипел Савелий. - Нельзя спорить с лесом. Это  у  вас
там, если зацепил хоть. чуть - убил наверняка. А у нас  не  током  бьют  -
пулями. Подранишь такого зверя - в гроб ложись.
     Он почти насильно всунул ему в руки свою заряженную двустволку.
     В  наступившей  тишине  вдруг  робко  затирлинкал  тоненький  голосок
кузнечиковой скрипки, ей отозвались зеленые кобылки.  Вскоре  все  звенело
чистыми звонкими голосами. Огромные пушки  страшных  сапиенсов  замолчали,
заговорили насекомые музы...
     Савелий подтолкнул  заворожено  слушающего  ланитара,  они  двинулись
вперед. Очень сильно пахли ночные травы, густой душистый  запах  буквально
забивал ноздри. Савелий безотчетно  отметил,  что  завтра  пойдет  хороший
дождь.
     Вдруг куча  хвороста,  мимо  которой  шли,  стремительно  взметнулась
вверх. В двух  шагах,  словно  огромный  извергающийся  вулкан,  поднялась
ревущая туша, страшные лапы раскинулись на полнеба, глаза  горели  красным
огнем, пасть и оскаленные зубы надвинулись  так  быстро,  что  Савелий  не
успел повернуть ружье...
     Страшный удар, и ружье полетело в сторону. Савелий успел пригнуться и
выхватить нож, но ударить уже не успел.
     Неимоверная тяжесть навалилась,  пригнула,  расплющила  о  землю.  Он
услышал хлопок выстрела, потом еще один. Гора на спине вроде бы полегчала.
     - Жив? - услышал он испуганный голос.
     - Вроде бы...
     Ланитар подважил тушу ружьем, и Савелий  кое-как  вылез.  Трава  была
мокрая от росы, прохладная. Он  стал  хватать  пересохшими  губами  редкие
капельки. Ланитар молча отстегнул фляжку  и  приложил  к  губам  товарища.
Савелий напился, кивком поблагодарил запасливого друга.
     - Ты был прав, - сказал ланитар, убедившись,  что  Савелий  пришел  в
себя. - Свалил только вторым выстрелом. Ну и живуч, зверюга!
     - Дело в зарядах. У вас все по-другому. Если стрелять электричеством,
то все равно куда попадать. Хоть в палец поцель - убьет. А с нашими пулями
надо бить точно. Но ты, паря, молодец!
     Ланитар с почтением смотрел на тушу гигантского плотоядного. Свирепый
зверь лежал на брюхе, мощные лапы вытянулись вперед. Страшные  крючковатые
когти пропахали в почве  две  канавы.  Ланитар  представил  себе,  что  он
оказался бы под такой лапой, содрогнулся. Одним  ударом  чудовищный  зверь
снес бы голову и зашвырнул ее в глубину леса.
     - Шкуру подстелишь под ноги, -  сказал  Савелий  деловито.  -  Теплая
шкуряка, мягкая. А череп повесь в гостиной. Вон  какие  клыки  агромадные!
Гости ахать будут.
     Разделав тушу, Савелий тут  же  отнес  шкуру  в  старенький  космолет
ланитара. Роскошный трофей занял почти половину крошечной каюты.  Притопал
ланитар и с натугой затолкал в корабль огромную тяжелую голову хищника.
     - А теперь - спать! - скомандовал Савелий.
     На востоке уже серело. До восхода солнца осталось совсем  немного,  а
нужно еще малость соснуть. Хорошо бы, конечно, соснуть как следует.  Утром
- вылет.
     Он уже принял молчаливое приглашение будущего кума. Посмотрим, устоит
ли шкура летающего дракона против жаканов? Это не  всякие  там  новомодные
штучки с лучами да электричеством. А засядут к тому же вдвоем.
     И только одна мысль мешала заснуть сразу. Где он  присобачит  в  доме
длиннющую драконову шкуру?



                               Юрий НИКИТИН

                                ПИГМАЛИОН

     - Любимая, - шептал он в смертельной тоске. - Любимая...
     Слезы застилали глаза. Стало  трудно  дышать,  он  прижался  лицом  к
холодному  мраморному  пьедесталу.  Галатея  стояла  над  ним  прекрасная,
холодная, недоступная.
     Его сотрясало отчаяние.  Он  вскинул  голову,  жадно  всматривался  в
сказочно совершенное лицо, отказываясь  верить,  что  эту  красоту  создал
именно он, именно он сумел взлет души и тоску по недосягаемому воплотить в
этот камень!
     И вдруг ощутил, что  ее  лодыжка  в  его  ладони  чуть  шевельнулась.
Дрогнули пальцы правой ноги, пробежала почти  незаметная  волна  жизни  по
левой. Мрамор стал мягче, теплее...
     Он смотрел сумасшедшими глазами, как статуя  оживает,  как,  сохраняя
мраморную белизну, шевельнулись  руки,  мучительно  медленно  пошли  вниз,
опустились к  бедрам.  Девушка  начала  поворачивать  голову,  ее  ресницы
дрогнули.  Ее  взгляд  пробежал  по  мастерской,  задержался  на  миг   на
неотесанных глыбах мрамора, заскользил дальше, пока не остановился на  нем
- скульпторе.
     Ее губы медленно  наливались  алым.  Наконец  она  раздвинула  их,  и
Пигмалион услышал голос:
     - Где я?
     Он молчал, потрясенный. Слаще и удивительнее не  слыхал  голоса,  уже
это могло бы отобрать у него дар речи.
     Она легко спрыгнула с пьедестала. Он напрягся  в  невольном  ожидании
тяжелого удара  глыбы  мрамора  о  пол,  но  ее  шаги  оказались  мягкими,
неслышными. Она двигалась легко и грациозно.
     - Где я? - повторила она. - Ответь, создавший меня!
     Пигмалион  прокашлялся,  прочищая  горло,  сказал  хриплым   голосом,
который самому показался грубым, как неотесанный камень:
     - Ты у меня в мастерской... Я скульптор Пигмалион, а  тебя  я  назвал
Галатеей. Боги тебе, моему лучшему творению, даровали жизнь.
     Она  легко  и  светло  улыбнулась,  сказала  замедленно,  как  бы   с
удивлением прислушиваясь к своим словам:
     - Слава тебе, творец! Ты творец?
     - Я только скульптор, - сказал он растерянно.
     - Ты - творец, - возразила она серьезно.
     - Галатея, - сказал он, делая к ней шаг, - ты  поспоришь  красотой  с
богинями. Даже не знаю, как мне это удалось! Я очень люблю тебя.
     - И я люблю тебя, - ответила она.
     Он протянул к ней руки, она  шагнула  навстречу,  прижалась  к  нему,
такая нежная, что у него помутилось в голове, а сердце едва не выпрыгнуло.
Счастье разрывало ему грудь, и странным было чувство,  когда  он  чуть  не
разгневался на нее за то, что она подставила губы для поцелуя ему,  такому
несовершенному, грубому, неуклюжему!


     С этого дня Пигмалион зажил  как  в  сладком  тумане.  Так,  судя  по
хвалебным гимнам, ощущают себя только боги на Олимпе...
     По ночам, когда она засыпала, он подолгу смотрел ей  в  лицо,  всякий
раз изумляясь, что ему выпало такое счастье, что может  смотреть  на  нее,
дышать одним воздухом с ней, слышать ее мерное дыхание...
     Галатея оказалась и хорошей помощницей.  Готовила  по  его  вкусу,  а
немного погодя ознакомилась с работой скульптора  и  ранним  утром,  когда
Пигмалион еще крепко спал, ходила далеко к реке за глиной.
     Инструменты Пигмалиона теперь всегда были в полном  порядке,  очищены
от глины, вымыты. Впервые за много лет одежда его оказалась  заштопана,  а
вскоре  Галатея  сшила  ему  красивые  одеяния,  на  которые  с   завистью
посматривали городские щеголи.
     Когда о  ней  пошла  молва,  к  нему  под  разными  предлогами  стали
заглядывать приятели, заходили  даже  отцы  города.  К  их  любезностям  и
ухаживаниям Галатея отнеслась холодно, восторги пропускала  мимо  ушей,  а
когда Пигмалиону частые посещения начали мешать работать, она сумела  всех
вежливо отвадить.
     Пигмалион теперь работал в мастерской исступленно,  словно  стремился
наверстать потерянное  время  медового  месяца.  Если  работа  над  новыми
скульптурами не клеилась, уходил, подолгу бродил по ту  сторону  городских
стен, лазил по крутым скалам  и  забирался  в  густые  рощи,  спускался  в
овраги, домой возвращался поздно.
     Однажды она очень долго ждала его, тщательно приготовила все на утро,
разогрела и поставила на стол любимые кушанья  скульптора,  ее  создателя.
Однако его все не было, и она снова и снова убирала мастерскую, которая  и
так сияла непривычной чистотой, заботливо перепроверила инструменты.
     Когда зажглись первые звезды, она набросила  покрывало  на  голову  -
иначе мужчины пойдут толпой следом, шушукаясь как женщины  и  обсуждая  ее
красоту, - закрыла двери мастерской и бесшумно выскользнула на улицу.
     С городской стены видно далеко, и Галатея обошла по ней вокруг  всего
города, но Пигмалиона так  нигде  и  не  увидела.  Усталые  ноги  послушно
спустили ее вниз на площадь, где она прошла мимо опустевшей на ночь  школы
математиков, аллеи логиков и бассейна философов. Оставалась харчевня,  что
на краю площади, оттуда дорога ведет  в  порт,  там  часто  пируют  пьяные
моряки и бродячие солдаты, харчевня пользуется дурной славой,  и  философы
постоянно требуют от властей, чтобы ее закрыли.
     Галатея осторожно заглянула  в  приоткрытую  дверь.  В  лицо  пахнуло
запахами жареного мяса, кислого вина, острых специй. В грязном темном зале
с низким потолком сидели за длинными, грубо сколоченными столами люди.
     Трое обросших грязью и небритых солдат шумно веселились за  отдельным
столом, орали, хвастались, обнимались, требовали еще вина. Возле двери  за
двумя сдвинутыми столами расположились пятеро крестьян, а  ближе  к  жарко
пылающему очагу ерзала на лавке спиной ко входу  раскрасневшаяся  женщина.
Когда  она  игриво  оглядывалась  на   солдат,   Галатея   рассмотрела   с
отвращением, что лицо женщины густо и неумело нарумянено, и что в глубоком
вырезе платья кожа в тонких морщинках.
     Рядом с ней сидел, раскачиваясь в такт песне  и  обнимая  женщину  за
плечи, тоже спиной к Галатее, широкоплечий мужчина с кубком вина  в  руке.
Галатея еще не видела его лица,  но  сердце  застучало  тревожно.  Мужчина
сделал большой глоток,  заглянул  в  кубок,  крякнул  и  допил  остальное.
Женщина взвизгнула, когда он лихо швырнул его оземь.
     Примчался хозяин харчевни. Мужчина выкрикнул пьяно:
     - Еще вина, только хорошего! А ту бурду,  что  покупаешь  в  соседних
селах, вылей свиньям в корыто!
     Крестьяне глухо  заворчали.  Один  из  них  поднялся,  угрюмо  смерил
взглядом Пигмалиона, сказал тяжелым, как гром, голосом:
     - Это наше вино. Оно впитало все лучи солнца, начиная с ранней  весны
и кончая поздней осенью. Это благословение небес! Если же ты, скотина, еще
раз посмеешь сказать о нем непочтительно, я вобью  в  твою  лживую  глотку
твои гнилые зубы вместе с этими словами!
     Пигмалион  вскочил.  Женщина  ухватилась  за  полу  его  хитона,   но
скульптор оттолкнул ее, шагнул к обидчику:
     - Что за ворона здесь каркает?
     - Это ты ворона, - ответил крестьянин зло, - но я научу тебя говорить
с людьми!
     Он замахнулся. Сам рослый, жилистый, с длинными мускулистыми  руками,
Пигмалион легко увернулся, отбил второй удар  и  вдруг  быстро  и  страшно
ударил сам.
     Крестьянин  содрогнулся,  словно   налетевший   на   скалу   корабль,
переломился в поясе и рухнул плашмя  так,  что  деревянный  пол  задрожал.
Солдаты оглянулись, одобрительно ударили рукоятями мечей в щиты.
     Пигмалион вернулся к очагу, снова обнял  гетеру,  что  уже  услужливо
протягивала ритон с вином, искательно заглядывала в глаза.
     Крестьяне подняли поверженного, усадили за стол, но тот все падал  со
скамьи, и лужа крови растекалась по выскобленным доскам.
     Галатея в нерешительности стояла у двери. То  бралась  за  ручку,  то
отпускала, а в щель был виден этот странный мир, этот безумный мир; видела
она и безумие своего создателя, а как поступить -  не  знала.  Веселье  то
вспыхивало, то угасало, солдаты заревели походную песню, стучали по  столу
огромные глиняные кружки,  между  столов  заскользила  юная  девушка,  она
убирала пустую посуду, и Галатея с ужасом наблюдала, как ее создатель,  не
выпуская плеча женщины,  повернул  смеющееся  лицо  к  девушке,  попытался
обнять другой рукой за бедра. Девушка  увернулась,  и  скульптор  едва  не
упал, глаза его блеснули странным огнем,  но  гетера  рядом,  она  не  так
молода, но рядом, и вот он с ней, вот он с ней, вот он с ней...
     Сердце Галатеи билось отчаянно. Солдаты все еще ревели  вовсю  песни,
когда  создатель  повернулся  к  ним,  щеки  его  раскраснелись,  он   зло
прикрикнул; солдаты не поняли его, и он заорал громче,  требуя  прекратить
ослиный рев.  И  тогда  рассвирепевшие  солдаты  стали  подниматься  из-за
стола...


     Примчавшись домой,  она  не  успела  привести  себя  в  порядок,  как
услышала  царапанье  по  двери.   Скрипнуло,   появилась   светлая   щель,
расширилась. В дверях стоял, пошатываясь, темный силуэт, а  сзади  светила
огромная луна, и волосы гостя выглядели серебряными.
     Силуэт качнулся, исчез, послышался  глухой  стук.  Галатея  вскочила,
разожгла приготовленный светильник.
     С пола поднимался ее создатель. В  крови  и  грязи,  хитон  разодран,
волосы слиплись, под глазом расплывается огромный кровоподтек.
     Галатея подбежала. От создателя несло кислым, хитон испачкан, от него
отвратительно пахло.
     Она ощутила тошноту, но, пересилив ее,  помогла  создателю  дойти  до
ложа. Он тут же завалился на чистые простыни, на его умном  лице  блуждала
идиотская улыбка. Он порывался петь, но слова с хрипом застревали в горле;
он  тяжело  ворочался,  мешая  снимать  грязную  одежду,  капризно  дергал
ногами...


     Утром он лежал бледный, тихо постанывал. Галатея попробовала  поднять
ему голову, но он взмолился:
     - Не нужно! Весь мир переворачивается...
     - Создатель, ты заболел?
     - Еще как!.. Голова разламывается. Ох, за что я мучаюсь...
     - Что мне нужно сделать для тебя, создатель!
     - Ох, не знаю... Разве что снова превратиться в камень.
     Галатея не поняла:
     - Зачем?
     - Ох, не знаю... По голове как будто кто молотом бьет...
     - Я хочу понять, - сказала она медленно, - что с тобой  случилось?  Я
самая совершенная на свете женщина... Так ведь?  Я  самая  совершенная  на
свете женщина, я  твоя  жена,  а  ты  сегодня  обнимал  другую,  старую  и
некрасивую, очень порочную. Ты умеешь мыслить  и  говорить  логически,  но
дрался с пьяными крестьянами, пил безумящий виноградный сок... Зачем?
     Он неподвижно лежал лицом вверх,  бледный,  похудевший.  С  закрытыми
глазами.
     - Все-таки я сумел сделать тебя, а не бог, - сказал он  тихо.  -  Был
такой миг...
     - Что с тобой, создатель?
     - Это верно, создатель... Сумевший создать более  чистое  и  светлое,
чем я сам. Я слаб духом, грязен, похотлив, труслив и драчлив.  И  все-таки
создал тебя... Странное я существо.
     Она ощутила тревогу, хотя он говорил тихо и  бесцветным  голосом.  Ее
руки уже привычным движением положили его голову себе на  колени,  провели
ладонями по лбу Пигмалиона.
     - Ты мне не ответил, - сказала она.
     Он повернул к ней лицо, и она поразилась отчаянию в его глазах.
     - Любимая, - прошептал он, - чистая моя, нежная, зачем  ты  пришла  в
этот мир? Ведь сделал тебя  не  я.  Тебя  создала  моя  исстрадавшаяся  по
красоте и чистоте душа, измучившаяся в этом мире грязи, обмана,  скотства,
грубости. Но я - это не только душа, я - больше... но это "больше" не  все
столь чисто и свято...
     Он попытался встать, но она прижала ему голову.
     - Я еще не могу жить одной душой, - сказал он яростно. -  Сволочь  я,
но не могу, не получается! И ни у кого в нашем городе  не  получится.  Да,
наверное, и на всем белом свете. Грязь во мне - тоже я. У души  есть  свой
голос, но он есть не только у нее.
     Он все же поднялся и теперь  ходил  по  мастерской;  его  шатало,  он
хватался за подставки с комьями  глины,  та  рушилась  на  пол,  а  он  не
замечал, его водила чужая сила; и Галатея поняла, что отчаяние дергает  им
как куклой, отчаяние смотрит из его глаз.
     - Я сорвался в обычность, - сказал он горько. - Да, в обычность... Ты
создана моим вдохновением, что выше меня! Это есть у нас, людей, есть...
     - Но если ты знаешь, - сказала она, - знаешь, как  жить  правильно  и
красиво...
     Она поднялась с ложа, прошла к трону и села там, зябко укуталась.  Он
в трех шагах от нее жадно пил из посудины,  в  которой  размачивал  глину.
Когда оторвался и поставил сосуд на место,  то  по  подбородку  и  рубашке
сбегала струйка грязной желтой воды.
     - Знаю, - сказал он, и в тишине скрипнули зубы. - Наступить слабостям
на горло! Жить, как надо, как положено, а не так, как  хочется.  Но...  не
радует меня такая жизнь, не радует! А почему, сам не знаю...
     Она в тревоге следила за ним, а он метался по мастерской все быстрее.
Его движения стали лихорадочными, все валилось из рук, пальцы дрожали.
     - Но если отсечь в себе худшее?
     -  Нет!  Мы,  эллины,  никогда  себя  не  принуждаем.  Смирять  себя,
обуздывать, ограничивать? Сделаться твоим рабом? О, нет! Нет!
     Он уже кружил, как в припадке, и вдруг рухнул, упал лицом на ее босые
ступни, прижался губами к розовым пальцам с розовыми ноготками.
     Галатея дотянулась до губки, смочила в уксусе. Его лоб  был  горяч  и
влажен, она бережно вытерла его лицо.
     - Что с тобой?
     - Ты солнце... Солнце, до которого не дотянуться. Я мог  создать,  но
не могу владеть! Как мне жить, чтобы дорасти до собой же созданного?..  Ты
родилась из моей лютой тоски... Родилась  потому,  что  я  живу  в  грязи,
понимаю это, грежу о чистоте и святости! И чем глубже меня засасывает, тем
отчаянней цепляюсь за мечту... Ты создана такой  прекрасной  лишь  потому,
что жизнь моя черная!
     - Создатель, опомнись! Что ты говоришь! Я рядом с тобою...
     - Я, слабоумный идиот, что я говорю? Я тебя никогда не отдам, спасу в
любой беде, не пожалею за тебя жизни...
     - Бедный мой, - прошептала она. - Да, ты не бог...
     - Не бог!
     - Ты выше, чем бог. Ты - человек...
     Голос его, хриплый и исступленный, упал до шепота. Он все  прижимался
губами к этим нежным, таким дающим силу пальчикам.
     И вдруг ее пальцы начали твердеть.



                               Юрий НИКИТИН

                         ПЛАНЕТА КРАСИВЫХ ЗАКАТОВ

     Он посадил корабли на планету Закатов уже под утро. Небо  на  востоке
начало сереть, звезды блекнуть. Всего несколько  минут  понадобилось  ему,
чтобы подключиться к приземной мыслесфере и узнать все о землянах и об  их
планете, которая просуществует не дольше, чем понадобится ему для  нажатия
красной кнопки с надписью: "Телепортация". А потом на этот обреченный  мир
хлынут армады конквистадоров, на крупные  центры  полетят  аннигиляционные
бомбы, по материкам пройдет волна абсолютной стерилизации.
     Для разведчика-телепата никогда не  представляло  трудности  нащупать
мозги военных и административных деятелей намеченной планеты и  покопаться
в них. А то, что он узнал,  наполнило  презрением  к  военному  потенциалу
туземцев. Термоядерные  бомбы,  нелепые  ракеты,  металлические  самолеты,
ползающие танки... Примитив, который и оружием назвать нельзя.
     Его корабль стоял в пустынной степи, и Тор без опасения вышел наружу,
вдохнул с удовольствием натуральный воздух. Тяжелый атомный пистолет висел
под рукой. Да и что могло угрожать тренированному атлету-телепату, который
хладнокровно просматривал мысли всех этих грязных приматов на  сотни  миль
вокруг?
     Он уже знал, что эту кислородную  планету  называют  Землей  и  будут
называть так еще некоторое время.
     В Совете по делам новых планет назвали ее  планетой  Закатов,  потому
что на пленке  зонда-разведчика  оказалось  запечатлено  просто  сказочное
зрелище при заходе солнца.
     Он знал, что на этой планете имеется множество разных  форм  жизни  и
поэтому смотрел по сторонам  с  брезгливым  интересом.  Всех  их  придется
немедленно уничтожить. Почти у самого горизонта поблескивали огоньки.  Тор
сфокусировал зрение, рассмотрел даже отдельные здания. Понятно. Тип города
- пленочный, население -  в  пределах  миллиона,  освещение  -  допотопное
электрическое...
     Он равнодушно повернул к кораблю. Смотреть не на  что.  На  выжженный
ландшафт, который предстанет перед ним через час и  то  приятно  взглянуть
Хорошее здоровое сердце и не должно знать жалости. И оно не знает!
     Он уже заносил ногу в люк, когда услышал слабый прерывистый звук  под
ногами. Будто поскребли ножом по стеклу и,  перепугавшись  отвратительного
визга, бросили нелепое занятие. Он постоял, прислушиваясь, хотел уже  идти
к своей красной кнопке, как вдруг эти слабенькие звуки  возобновились.  Но
как!  Теперь  это  была  чистая  звенящая   мелодия   на   уровне   лучших
суперквазитронных многоскерц. Но откуда здесь уникальные агрегаты?
     Тор нагнулся в недоумении. Возле его ноги сидело на зеленой  травинке
существо с двумя гибкими антеннами на смешной голове с выпуклыми  глазами.
Кукольное чудовище держалось двумя  парами  передних  лап  за  былинку,  а
задней  ножкой  старательно  пиликало  микроскопическими  зазубринками  по
жесткому  надкрылью.  И  оно  создавало  звуки,  которые  на  его  планете
кропотливо изобретал, проектировал, проверял  и  доводил  до  совершенства
огромный   коллектив   высококвалифицированных    инженеров,    акустиков,
психологов, физиологов?
     Тор тряхнул одурманенной головой, отгоняя наваждение. Нет, ни о каких
происках  врагов  не  может  быть   и   речи.   Его   тренированный   мозг
разведчика-телепата высшей категории заметил бы  опасность  вовремя.  Даже
если радары  туземцев  и  засекли  его  корабль,  то  дикарям  понадобится
несколько часов, чтобы отыскать место  посадки  и  послать  истребительный
отряд. А ему нужно всего несколько минут...
     В  этот  момент  неподалеку  отозвался  чистый,  как  горный  ручеек,
серебряный альт, через мгновение к дуэту присоединился прозрачный  голосок
флейты. Трио звучало настолько слаженно, что Тор невольно  поднял  голову,
отыскивая невидимого дирижера. И он его увидел!
     Тот висел неподвижно в воздухе, бешено вращая  крохотными  блестящими
крылышками. Он тоже играл и пел одновременно, но его мелодия оказалась  на
грани ультразвука, и Тор ощутил чувство горечи: половина прекрасных звуков
заваливалась за линию слышимости!
     Он присел на  корточки,  рассматривая  крохотный  оркестр.  Маленький
скрипач сидел возле самого носка тяжелого сапога с магнитной подковкой. Он
смотрел темными бусинками глаз доверчиво и беззащитно,  лапки  подрагивали
от страха, но мелодии не прерывал.
     Тор растроганно улыбнулся. После мрачной  бездны  черного  космоса  с
холодными льдинками звезд, после огня и пламенного вихря  из  термостойких
дюз, после адского рева и грохота атомных  двигателей  -  чистая  нехитрая
песенка крохотных музыкантов!
     В немом изумлении он смотрел на эту поляну. На каждой травинке  сидел
маленький исполнитель и самозабвенно,  во  всю  мочь  выводил  собственную
песенку. Но звучали они настолько слаженно и красиво, что холодело внутри,
будто он стоял на самом краю звездной бездны.
     Прозвучали печальные басовые ноты: в утреннем воздухе тяжело прогудел
коричневый жук и шлепнулся в мягкую траву.
     Трепеща радужными крыльями, на кончик травинки опустилось совсем  уже
странное существо. Длинное тельце с утолщением на груди состояло  из  ряда
сегментов изумрудного цвета, половину круглой головки  занимали  сказочные
глаза!  Огромные  и  сферические,   они   отливали   красным,   оранжевым,
ультрамариновым и сотнями других, никогда не существовавших - он это знал!
- цветов и оттенков.
     - Фасеточные, -  зарегистрировал  мозг  автоматически.  -  Не  меньше
двадцати тысяч омматидиев. Безумное расточительство!
     Тор успел отметить, что верхняя половинка бесподобных глаз состоит из
более крупных фасеток, чем нижняя, и может воспринимать только  фиолетовые
и синие лучи, зато нижней частью эта, по  всей  вероятности,  охотница,  в
совершенстве различает  тончайшие  нюансы  красного,  желтого  и  зеленого
цвета.  Понятно  и   это:   на   полной   скорости   достаточно   заметить
промелькнувший силуэт на  фоне  голубого  неба,  -  для  этого  достаточно
увидеть его в форме темного пятна,  -  зато  нижней  части  огромных  глаз
приходится находить добычу среди зеленых  и  желтых  травинок,  коричневых
комочков земли, всяких  палочек  и  щепочек.  В  этом  случае  совершенное
цветовое зрение просто необходимо...
     Он привычно анализировал,  но  вот  элегантная  охотница  в  отчаянии
схватилась  хрупкими  передними  лапками  за  голову  и  он  вздрогнул  от
беспокойства, внутри  похолодело.  Что  случилось?  Милое  существо,  тебя
обидели?
     Лапка об лапку, потом снова за голову... Наконец  он  понял  и  сразу
ощутил несказанное облегчение. Уф-ф... Балерина воздушного  океана  просто
умывается!
     На соседней травинке сидел еще один  умывальщик.  Большой,  солидный,
похожий на того самого крошечного скрипача,  только  вдвое  крупнее.  Этот
неторопливо и деловито протаскивал через сложные челюсти блестящие  лапки,
спокойно выкусывал из зазубринок мельчайшие соринки. Сначала правая лапка,
потом левая... затем правая  задняя...  левая  задняя...  Пропустил?  Нет,
подошла очередь и правой средней. Закончив с лапками,  умывальщик  занялся
чудесными и гибкими усиками. Страшной задней лапой с шипами на  внутренней
стороне голени он зацеплял каждый усик в отдельности и  подгибал  ко  рту.
Глядя, как ужасные челюсти смыкаются, грозя перекусить  чудесные  антенны,
Тор чуть не крикнул: "Что ты делаешь, откусишь!", но огромным усилием воли
стряхнул чары.
     А  умывальщик  вдруг  встрепенулся,  провел  зазубренной  лапкой   по
коричневому надкрылью и - странная, никогда не слышанная  мелодия  ударила
током в каменное  сердце,  сжала,  заставила  пульсировать  в  собственном
колдовском ритме, раскрыла сокровеннейшие тайники души, в которые не  смог
заглянуть даже Электронный Суперпсихолог Фомальгаута... Тайники, о которых
не подозревал он сам!
     На  востоке  над  горизонтом  появилась  узкая  серая  полоска.   Она
неторопливо разрасталась вширь, приобретала синий оттенок, а само небо все
еще оставалось черным и фиолетовым, словно мантия  сказочного  колдуна,  с
медленно тускнеющими блестками звезд.
     Где-то в  вышине  чуть  слышно  пронесся  утренний  ветерок.  Светлая
полоска над горизонтом ширилась, наливалась голубой  краской,  к  сияющему
ультрамарину стал подмешиваться розовый оттенок.  Краски  уверенно  зрели,
наливались соком, появились  оттенки  и  переходы.  Теперь  уже  все  небо
приобрело голубой тон, а на востоке...
     На востоке полыхало зарево! Такого немыслимого буйства красок  он  не
встречал даже на священных картинах древних мастеров, никакая фантазия  не
сотворила бы такое сказочное, магическое зрелище...
     Умывальщик вдруг сильно и резко оттолкнулся, пулей взлетел в воздух и
там, в бездне голубого неба с  оранжевыми  облаками,  расправил  волшебные
пурпурные крылышки...
     И оттого, что он так просто оборвал свою ликующую песнь,  Тор  ощутил
болезненный укол в ожившее сердце. Зеленый стремительный силуэт с красными
крылышками давно исчез,  а  он  все  еще  сидел  в  том  же  положении,  с
удивлением чувствуя, как утихает бешеное сердцебиение,  безмятежный  покой
расправляет  окаменевшие  мышцы,   мудрая   умиротворенность   выравнивает
дыхание...
     И вдруг понял причину. На бледно-голубом цветке в форме  колокольчика
сидел крошечный жучок и трогательно пиликал нехитрую однообразную песенку.
Это она сняла напряжение, напомнила о покое, вечности, смысле бытия...
     Вокруг медленно разворачивались нежные  бутоны  диковинных  растений.
Дикое множество первобытных форм! Всюду он видел множество устремленных на
него   любопытных   глаз.   Самых   разных:   фасеточных,    стебельчатых,
суперпозиционных, телескопических, инвертированных.
     Тоненько-тоненько запела над самой головой нежная прозрачная  мелодия
худенького существа с прозрачными крылышками  и  тоненькими  ножками.  Оно
вибрировало в воздухе, а узенькие крылышки взмахивали настолько часто, что
сливались в блестящий шар. Вскоре  к  нему  присоединилось  еще  несколько
подобных созданий, и утренний гимн жизни проник в самую  глубину  естества
Тора.
     Над  ухом  звенел  почти  за  порогом  слышимости  тоненький  голосок
безротого существа с тончайшими крылышками. Песнь была  ликующей,  но  Тор
уловил и оттенок грусти. Жизнь так коротка и познать ее  за  этот  срок...
Всего сутки могло просуществовать это создание. И - умереть!
     В строгом торжественном одеянии сел на былинку черный элегантный  жук
с блестящими надкрыльями...
     Тор вбирал в себя чародейские краски, захлебываясь от изобилия  чудес
и красоты. Планета Закатов?
     Этот мир - планета Восходов!
     Он  видел,  как  неподалеку  грузно  опустилось  на  луг  примитивное
сооружение из металла, с нелепым винтом наверху. Оттуда начали выпрыгивать
солдаты с оружием наизготовку. Потные и сопящие, они долго выстраивались в
цепь, потом побежали к нему, тяжело топая сапогами.
     До раскрытого люка -  рукой  подать,  но  Тор  не  мог  пошевелиться.
Пришлось бы стряхнуть крошечного скрипача, который теперь сидел у него  на
обшлаге рукава и самозабвенно пел о неизмеримой ценности всего живого.



                               Юрий НИКИТИН

                            ПО ЗАКОНАМ ПРИРОДЫ

     В ручье по колено, но вода горная, пронзительно холодная, чистая, как
слеза. Лег, уцепившись за корягу, чтобы не снесло, уже через минуту  озяб,
но лежал: протопали много, нужно бы вместе с потом смыть и усталость.
     Выскочил  на  берег,  лишь  когда  заломило  в  затылке.  Кожа  пошла
пупырышками,  мышцы  затвердели.  Товарищи  еще  обыскивали  друг   друга,
пойманных клещей привычно бросали в костер.  Потом  пили  крепкий  чай  из
лимонника, только самый старший из группы,  Измашкин,  неспешно  потягивал
отвар чаги: от лимонника заснуть не может, а во  сне  бабы  снятся,  будто
выхлебал корыто жень-шеня или пантокрина.
     Когда сели у костра играть в шахматы, только они  уцелели  в  походе,
Кварк почувствовал, что усталость, если и смылась с тела, то  не  вымылась
изнутри, мышцы все еще налиты недоброй тяжестью.
     - Нет, - сказал он, - сегодня играть не буду...
     Он полез в палатку, растянулся во весь рост, едва  ли  не  впервые  в
жизни    чувствуя    радость    от    простого    лежания,    бездействия,
ничегонеделанья... Не заметил, как провалился в  легкий  беззаботный  сон.
Сразу же начал летать на городом, потом над тайгой, кувыркался,  летал  то
стремительно, как  падающий  сапсан,  то  зависал  в  воздухе  неподвижно,
растопырив руки.
     Он часто летал с тех пор, как сменил жизнь дерганного интеллигента  в
Москве  на  жизнь  геолога-таежника;  ловил  в  полете  изюбрей  за  рога,
отпускал, догонял в полете гусей и уток... Сейчас летал, летал, летал,  но
потом пришло нечто  тягостное,  стало  трудно  дышать,  откуда-то  повалил
густой черный дым, окутал ноги, ворвался в легкие... Внизу  на  земле  уже
горела трава,  и  вдруг  он  не  смог  лететь,  страшная  земля  помчалась
навстречу.
     Он  закричал,  проснулся.  Голову  сжало  как  раскаленными  щипцами,
затылок раскалывался.
     В сторонке полыхал огонь, в палатку доносился приглушенный разговор:
     - Придется тащить... Здесь ему хана.
     - Если энцефалит, тащи не тащи... Хорошо осмотрели?
     - Даже на пятки заглядывали! Ты же знаешь, его клещи не трогали.
     - Эх, как же это... Ребята где?
     - Носилки готовят. Хорошо, хоть сложения  интеллигентского,  меня  бы
вам понести!
     - А далеко?
     - В полста километрах деревушка.
     - Медпункт, "Скорая помощь"?
     - Шутишь. Промысловики-охотники. Живут чем бог пошлет, не болеют.
     - Ох, не верю этим затерянным деревушкам! То староверы, то еще что...
     - Что "еще"?
     Голос показался Кварку странно изменившимся.
     - Да так... Походишь в тайге с мое, всего навидаешься.
     - Что делать, выбирать не приходится.
     Завертелись огненные колеса, жернова раскалялись,  росли  и  вот  уже
давят на грудь, забивают дыхание...
     Когда бред прерывался, Кварк видел над собой проплывающие в  полутьме
ветви, бледное пятно месяца; остро и нещадно  проглядывали  звезды  сквозь
разрывы в ветвях, этот блеск резко  бил  по  глазам,  и  Кварк  обессилено
опускал веки, зажмуривался посильнее.
     Очнулся уже днем. Он лежал на спине, над ним  желтел  в  недосягаемой
вышине широченными, плотно пригнанными досками потолок,  стена  непривычно
ребрилась   массивными   бревнами,   гладко   обтесанными,   от    времени
потемневшими.
     - Где... я?
     Он хотел это сказать, но в легких стоял несмолкающий хрип, клекот, на
губах лопались теплые соленые пузыри.
     Мягкие теплые руки приподняли ему голову. Мир  загородила  деревянная
чашка.  Кварк  послушно  отхлебнул.  Варево,  густое  и  горячее,  приятно
обожгло.  Он  сделал  глоток  еще,  в  глазах  потемнело,  он  сорвался  в
грохочущую бездну, где кипели камнепады и вертелись раскаленные жернова...
Откуда-то взялись закованные в  сталь  огромные  рыцари,  били  по  голове
исполинскими молотами, по груди, по плечам, но он уже  смутно  чувствовал,
что надо перетерпеть совсем немного, перемочь, и тогда уцелеет.
     Когда очнулся снова, через окошко смотрело яркое  солнышко,  на  полу
отпечатались оранжевые квадраты. На  стенах  под  самым  потолком  темнели
пучки травы, Кварк почти видел, как оттуда на него катятся  тяжелые  волны
запахов, окутывают, проникают в тело, что-то там перестраивают, лечат.
     Из глухой стены словно  вырастали  рога  матерого  изюбря,  под  ними
стволами вниз повисли два охотничьих ружья. Сбоку дверь в другую  комнату,
а на стене целый ряд полотенец с удивительно яркими цветами...
     Кварк, несмотря на слабость, насторожился. Таких узоров не  встречал,
но они потащили в памяти смутно тревожные ассоциации. Словно бы уже видел,
точно видел, но вспомнить не может, потому что на самом деле  все-таки  их
не мог видеть, во всяком случае, вот так - глазами, а не  шкурой,  кровью,
плотью своей, нервами - за то видение поручиться не может.
     Кстати, если уж вычленять что-то знакомое, то вон тот цветок похож на
стилизованное изображение древнеиндийского бога огня Агни,  а  соседний  -
бога ветров Вейю. Оба остались в современном русском как огонь и веять...
     В глубине комнаты большая печь. Оттуда как раз, стоя к  нему  спиной,
рослая женщина доставала ухватом чугунок. Их Кварк видел только  в  музеях
этнографии. Крышка чугунка тяжело  приподнималась,  оттуда  выстреливались
клубы пара.
     - Проснулся, мож?  -  сказала  женщина,  оборачиваясь.  Голос  у  нее
оказался удивительно низким, грудным. - Сейчас ушицы отведаешь,  а  то  во
сне просишь: юшки да юшки...
     Подошла с полной тарелкой к кровати, села с Кварком  рядом.  На  него
повеяло теплом.
     - Проголодался небось?
     - А сколько?.. - сказал Кварк  с  трудом.  Шевелить  языком,  губами,
проделывать все движения,  которые  раньше  получались  сами  собой,  было
невероятно трудно. - Сколько я провалялся?
     - Семь ден, - ответила женщина.  -  Ты  крепкий.  Вон  поки  донесли,
совсем плохий бул... Разевай пащечку, буду кормить.
     Говорила она странно, словно бы на старом, забытом диалекте, но Кварк
понимал ее прекрасно, чему  смутно  удивился,  несмотря  на  слабость.  Он
потянул ноздрями, аромат просочился внутрь, желудок  дернулся,  затанцевал
от нетерпения.
     Уху глотал жадно, горячие волны прокатывались по измученному телу,  а
оно наливалось хорошей тяжестью.
     - Йиж-йиж, - приговаривала она, поднося ему  ложку  к  губам,  -  мож
должон трапезовать добре.
     Кварк, быстро насытившись и отяжелев,  ел  медленнее,  во  все  глаза
рассматривал женщину. Мягкие, добрые черты лица,  чистые  лучистые  глаза,
приветливый  взгляд  -  в  больнице  бы  выздоравливали   от   одного   ее
присутствия.
     - Ще ложечку... ще... - приговаривала она.
     Он вздрогнул.  Женщина  смотрела,  как  его  лицо  наливается  густой
краской, сказала все тем же низким волнующим голосом:
     - Глупый, знайшов, чего стыдобиться... Да пока  без  памяти,  как  же
инакше? Да и сейчас еще не встати. Погодь, принесу посуд.
     Она исчезла из комнаты, Кварк закрыл глаза от унижения.
     С этого дня он в забытье больше не проваливался, пил густые настойки,
ел уху и жареное мясо, пробовал подниматься. На третий день уже  сидел  на
постели, но когда попробовал встать, грохнулся во весь рост.
     - Спасибо, - сказал он однажды, - за спасение! Но я  до  сих  пор  не
знаю, как тебя зовут.
     - Данута, - ответила она.
     - Странное имя, - заметил он. - А я Кварк.
     - Это у тебя чудное, - удивилась она.
     - Зато наисовременное, -  объяснил  он.  -  Родители  шли  в  ногу  с
временем...  Слушай,  Дана,  я  хочу  попробовать  выползти  из  хаты,  на
завалинке посидеть... Не отыщешь палку покрепче?
     Дважды останавливался  отдохнуть,  но  все-таки,  держась  за  стену,
выбрался в сени, Дана поддерживала с другой стороны,  наконец  под  ногами
скрипнул порог. Солнце только поднималось  над  лесом,  день  обещал  быть
жарким,  и  Кварк  осторожно  стянул  через  голову  рубашку.  Странно   и
непривычно сидеть без дела, загорать в прямом  смысле  слова.  Но  -  жив!
Оклемался, будет жить, будет топтать зеленый ряст.
     Дома как один - высокие, из толстых бревен, угрюмые,  темно-серые,  в
один ряд, за ними полоски огородов, а дальше  вековая  -  да  где  там!  -
тысячелетняя, миллионолетняя тайга. Ягоды, грибы, дикий виноград,  кишмиш,
уйма дичи пернатой и четвероногой, рыба в ручьях: знаменитая кета, чавыча,
кижуч...
     Позади хлопнула дверь. Данута прошла с ведром, ласково коснулась  его
затылка ладонью:
     - Отдыхай!.. Зайду к Рогнеде, хай коз сдоит. Тебе надобно козьего.
     - Спасибо, - сказал он с неловкостью. - Столько хлопот из-за меня.  А
у этой... Рогнеды странное имя.
     Она обернулась, пройдя несколько шагов. Голос ее был задумчивый:
     - Это теперь имена странные. А у Рогнеды файное имя.
     "Рогнеда, -  думал  он.  -  Данута  и  Рогнеда.  Все-таки  странно...
Языческие? Ведь у женщин от той эпохи имен почти не осталось, это  мужчины
сохранили своих Владимиров, Аскольдов, Олегов, Игорей, Вадимов, еще всех с
окончанием  на  "слав",  а  теперь  уже  встречаются  все  более   древние
славянские: Гостомысл, Рюрик, Бранибор, Скилл - причуды моды неисповедимы,
но здесь, в этой деревушке, не только имена, здесь  и  диалект  попахивает
стариной".
     Из дальнего конца улицы донеслось:
     - Эге-гей!
     Пронеслись стайкой  и  пропали  дети,  впереди  со  всех  ног  мчался
белоголовый мальчишка с палкой, на которую была  насажена  волчья  голова.
"Странная игрушка", - подумал Кварк невольно.
     Он нежился на солнце, вбирал его всеми порами кожи, запасал, жмурился
от наслаждения.  Когда  рядом  прошелестели  легкие  шаги,  открыл  глаза,
схватил Дануту за подол:
     - Дана, там ребятня с волчьей головой... Другой игрушки нет, что ли?
     Данута поставила ведерко на крыльцо, ясно посмотрела ему в глаза:
     - Да они ж сами и залесовали, как отнимешь?.. Да и нам, неврам, волки
как бы сродственники. Когда ворогуем, когда дружим.
     Он вздрогнул:
     - Неужели тот малыш сразился с волком?
     - Нет, их было чатверо. Подымайся, пора ядати.
     Он кивнул поспешно, опасаясь  спугнуть  неясное,  что  оформлялось  в
мозгу:
     - Иди, я приду сейчас.
     Она прошуршала мимо. "Чатвера"... слово знакомое, именно в таком виде
слышал раньше, как и  "ядати"...  Стоп!  На  лекциях,  когда  готовился  к
карьере филолога, когда читал  Веды  в  подлиннике...  Все  пошло  прахом,
вспоминать перестал, ибо связано с женщиной, которая так много  навредила,
напакостила... Но слова языка древних Вед и  раньше  проскальзывали  в  ее
речи,  он  принимал  их  за  диалектизмы.  Конечно,  всякий   знает,   что
современный  русский  идет  от  славянского,  который,  в  свою   очередь,
вычленился  из  индоевропейского  или  арийского  языка,  но  ведь  только
грамматический строй сохраняется тысячелетия, более или менее не  меняясь,
а лексика за несколько сот лет меняется чуть ли не наполовину!  Откуда  же
столько слов из древнейшего языка? Может быть, даже из праязыка?
     Встал с трудом, поковылял  в  горницу.  Данута  разливала  молоко  по
кружкам.
     - Дана, - сказал он медленно, - у меня к тебе вопрос...
     В ее глазах мелькнул испуг. Струйка молока плеснула мимо, он  схватил
тряпицу, протянул ей и, когда руки встретились, ощутил,  как  дрогнули  ее
пальцы.
     - Вопрос, - повторил он, запинаясь, инстинктивно сменив тему. -  Тебе
не накладно кормить меня, здорового мужика? Ты же одна, я вижу...
     Она вздохнула с облегчением. Уже увереннее вытерла лужицу, придвинула
к нему чашку.
     - Не тревожься, - ответила она  певуче.  -  Когда  тебя  принесли,  в
городище так и порешили, что у меня полежишь. У других забот багато: дети,
скот, фамилии. А я одна, могу за тобой ходить. Как вишь, выходила.
     Вечером он долго лежал поверх одеяла.  Данута,  Рогнеда,  арийские  и
древнеславянские слова, старинный  орнамент...  У  русского  языка  четкие
родственники  в  санскрите,  но   здесь   столько   абсолютно   одинаковых
лексических единиц! Или часть племени  еще  во  время  великого  похода  с
Днепра или, как  пишут  в  энциклопедиях,  "арийского  завоевания  Индии",
откололась по дороге и забрела в Уссурийскую тайгу, и  с  той  поры  живет
изолированно, общаясь с внешним миром лишь изредка?
     Послышались шаги, открылась дверь. Данута, на  ходу  расплетая  косу,
прошла через комнату, покосилась на него. Глаза ее и губы улыбались.
     - Покойной ночи, мож!.. Легких снов тебе.
     Она открыла дверь в соседнюю комнату,  оглянулась,  помедлила.  В  ее
глазах вспыхнул странный огонек. С той  же  таинственной  полуулыбкой  она
медленно притворила за собой дверь.
     Кварк сбросил  одеяло,  но  сердце  барабанило  так,  что  остыть  не
удавалось. В окна катили пряные  запахи  трав,  хвои,  горячей  смолы.  На
дальнем конце деревни лениво тявкнули собаки. В угловое окно  падал  узкий
лучик луны.
     Уже не в силах остановиться, он слез с пошел к двери, что тянуло  как
магнитом.


     Солнце било в окна, прыгало яркими зайчиками. Он лежал в ее  комнате,
утопал в мехах. Медвежья шкура в ногах, медвежьи - на полу, на стенах.
     Данута ласково перебирала ему волосы, журчала на ухо:
     - Ты добрый... Отдыхай. Так жалко тебя, что  сердце  рвется...  Ни  в
болести дело, душа у тебя  ранетая,  чуткости  в  ней  богато,  ну  вот  и
ранится. Ее надо выхаживать.
     - Уже, - сказал он счастливо, - уже заживает. Поверь,  Дана,  никогда
мне так спокойно и счастливо не было. Странно, но это так.
     Она погладила его по голове, поднялась.
     - Отдыхый! Я сготовлю снидати, ты пока лежи.
     Он пропустил мимо ушей еще одно  индоевропейское  словцо,  означавшее
завтрак, и только наблюдал, как она ловко управляется с  посудой.  Пышущая
здоровьем, румяная и белокожая, с темными  соболиными  бровями  и  четкими
классическими чертами лица, огромными всепонимающими глазами, она вызывала
щемяще знакомое чувство. Фрески на стенах Софийского собора, древнерусские
иконы, что-то еще полузабытое, древнее...
     Но  впервые  не  было  нервного  напряжения   при   столкновениях   с
непонятным. Впервые никуда не спешил, ничто не висело над  ним,  никто  не
требовал бросить все срочное и делать сверхсрочное. Неужели, чтобы обрести
спокойствие души, необходимо попасть в самую глубину Уссурийской тайги?
     С улицы несся мальчишеский крик. Мимо окон промчалась целая ватага.
     - И не надоест им, - заметил он.
     Она коротко взглянула в окно, и он удивился печали на ее лице.
     - У тебя детей не было? - вырвалось у него, и тут же пожалел.
     Она ответила, помедлив:
     - Были.
     Ее руки, как поршни, размеренно месили тесто.
     - Прости меня, пожалуйста.
     - Не за что, - ответила она грустно. - Такова уж наша  суть,  хочется
детей ще и ще. Для них жием.
     Он поднялся, достал  воды  из  колодца,  умылся.  Прибежала  соседка,
бойкая, смешливая, вежливо поздоровалась и затараторила,  кося  любопытным
глазом на Кварка:
     - Дануточка, сказывают, что Иваш, Савкин сын, к Рогнеде думает итить!
На яблочный спас сватов зашлет, заручины  справит!  А  младший  Савкин  на
лесоразработки хочет податься, а то, грит, ни баб свободных, ни кина, одна
тоска зеленая!.. А еще бабка Маланья нашептала, что у Гиды дочка  родится.
Там уже все бабы собрались, воды накипятили, ждут...
     Чмокнула Дануту в щеку и унеслась, подвижная, как  ртутная  капелька.
Данута поставила на стол рыбу, жареное  мясо,  зелень.  Кварк  уже  глотал
голодную слюну. Данута перехватила его взгляд, сказала:
     - Йиж, теперь поправишься за день-два.
     Они заканчивали трапезу, Кварк с наслаждением пил  парное  молоко  из
глиняной чашки, и в это время на улице  раздался  радостный  крик.  Данута
прислушалась, охнула и бросилась к дверям.
     - Случилось что? - спросил Кварк встревожено.
     Она ответила уже с порога:
     - У Гиды родилась девочка!
     И такая жгучая зависть была в ее голосе,  что  он  так  и  остался  в
комнате с раскрытым ртом.
     Прогремела под окном частая дробь шагов, мелькнул ее красный  платок.
Вдалеке запиликала гармошка,  отчаянно  взвизгнула  свинья  и  умолкла  на
высокой ноте.
     Кварк задумчиво походил по комнате взад-вперед. Почему такой восторг?
Хоть девочки  и  рождаются  реже,  зато  потом  по  числу  сравниваются  с
мальчиками, их даже становится больше  -  ведь  мальчики  чаще  гибнут  от
болезней, аварий...
     Калитка стукнула только через час.  Данута  вбежала  раскрасневшаяся,
схватила ребенку на зубок, умчалась снова. Кварк шагнул к  окну,  проводил
ее взглядом. Она не шла, а летела.
     Ночью, когда воздух посвежел и звезды уже засеяли весь чернозем неба,
Данута вернулась, тихонько прошла на  цыпочках  по  горнице,  остановилась
нерешительно у постели Кварка.
     Кварк протянул руку, привлек к себе. В  темноте  не  видел  ее  лица,
только ощущение  родного,  бесконечно  дорогого  пришло  разом,  наполнило
счастьем. Данута легла, положив голову ему на грудь и обхватив шею руками.
Он уловил в темноте, что она улыбнулась, пощекотала его ресницами.
     - Трудно тебе с хозяйством? - спросил он.
     - Ничо, - ответила она неопределенно. -  Пока  сын  допомагал,  легче
было... Да я управляюсь. Багато ли мне надобно?
     "Сын уже взрослый, - понял он. - Гм, думал, она помоложе..."
     Спросил, не сдержавшись:
     - А что же сын перестал помогать? Уехал?
     - Погиб, - ответила она просто. - На лесосплаве.  Пока  молодой  был,
все получалось, потом оступаться почал... Попал меж бревен.
     - Не понимаю, - вырвалось у Кларка. - Постарел? А сколько ж тебе?
     Дыхание ее стало  скованным.  Он  легонько  тряхнул  ее,  она  нехотя
разлепила губы:
     - Ты пришлый, не зразумеешь.
     Кварк попробовал с другого конца:
     - А еще дети у тебя были?
     - Были, - ответила она неохотно. - Одни мальчики. А  так  бы  девочку
хотелось! Вон как у Гиды...
     Ее голос был тих, как нежнейшее дуновение ветерка. Кварк ощутил,  что
Данута из той  породы,  есть  такая  ветвь  человечества,  что  по  самому
характеру ли, рождению или воспитанию, на ложь не способны, пусть даже  во
спасение, счастье или благополучие.
     - А как же другие твои дети?
     - Кто где... - ее рука ушла с его шеи. Она чуть отстранилась.  -  Кто
умер, кто погиб... Вон сколько воен было! Мужские забавы те войны...
     - Войны? Какие... войны?
     - Да  все,  будь  они  неладны.  С  ерманцами,  хранцузами,  турками,
куманами...
     Она полежала мгновение, затем он ощутил в темноте  движение  воздуха.
Скрипнула постель. В темноте шелестнули  шаги,  негромко  хлопнула  дверь.
Кварк лежал как пораженный громом. Нелепо! Войны с куманами...  когда  это
было? Князь Игорь едва ли не последний с ними воевал. Потом  они  ушли  на
территорию нынешней Венгрии... Невероятно, но теперь  нелепая  мысль,  что
пришла в голову, разом объяснила  и  вкрапления  языка  священных  Вед,  и
праславянизмы, и орнамент, характерный  для  племени  ариев,  и  языческие
имена...
     Но как же это могло  случиться?  Травы,  намного  более  мощные,  чем
женьшень? Эндемичные  условия  существования?  Мутации?  Тогда  поблизости
радиоактивные руды... Нет, это заговорил геолог. Они ведь из Приднепровья,
центра мировой цивилизации древности, там подобных руд нет...


     Возбужденно  крутился  в  постели  до  утра.  Голова  горела,  сердце
стучало,  как  молот  по  наковальне  ребер.  Под  утро  забылся  коротким
неспокойным сном, а когда открыл глаза -  солнце  уже  заполнило  комнату,
нагрело на нем одеяло.
     Выйдя на крыльцо, увидел Дануту. Она шла  к  дому  с  ведром  молока,
изогнулась красиво, как лоза, придерживала левой рукой подол платья.
     Он  молчал,  сраженный.  Ночью  уже  воображал  невесть  что,  а  она
переполнена  обильной  красотой,  молодостью,  здоровьем,   только   глаза
тревожные, да тени под ними.
     - Я спешил тебе помочь, - сказал он хрипло, - а ты вот уже...
     Она перевела дыхание, поднялась на крыльцо. Зубы у нее  были  один  к
одному: ровные, снежно-белые, красиво посаженные.
     - У нас зранку встают. Пойдем снидаты, уже готово.
     За столом он натужно  шутил,  держался  весело,  старательно  отводил
глаза, а Данута помалкивала, только  подкладывала  ему  на  тарелку  ломти
ржаного хлеба, красиво накрывала ровными пластинками жареного мяса.
     Он вытерпел  до  полудня,  потом  не  удержался,  обнял  за  плечи  и
взмолился:
     - Дана, а как же другие? Тоже как ты или...
     - Женщины - да, - ответила она просто, - а можи - нет. У них и так не
всякий доживает до старости, а то и до мужалости. То с ведмедем или тигром
не совладает, то под лед попадет или в буран дерево  придавит...  Жизнь  в
тайге чижолая. Грят: жить в лесу - видеть смерть на  носу.  Но  можи  даже
гордятся, что не умирают в постели, как мы, женщины...
     - Да-да, - согласился он торопливо, - да! Дорога  мужчин,  понятно...
Потому их и рождается больше,  чтобы  как-то  компенсировать  убыль.  Ведь
потомство оставляет не каждый. Данута, я свинья, лезу с расспросами, но...
Пусть не все, дай хоть краешек вашей тайны пощупать? Расскажи.
     Она села на постели, поджала ноги. Взгляд ее стал отрешенным.
     - Что рассказывать... Просто жили... Можи лесовали, а мы по укрытиям,
потом по городищам... До-о-олго так жили. Потом стали держать  скот  дома,
так надежнее. Можи часто воевали. Из-за чего? Да из-за всего. Из-за скота,
пастбищ, жинок, верховенства... Когда мы перемогали, то  брали  их  земли,
если они - то мы утекали на плохие... В пустелях были, у  моря,  в  лесах.
Дуже багато скитались з усем народом, пока Яросвет не повернул  все  племя
на прародину, где жили остальные  наши...  Потом  мы  именовались  антами,
неврами, жили в лесах. Лесовали, скот держали, рыбу ловили. Как и  сейчас.
Памьятаю греков, что наши капища рушили да под защитой княжей  дружины  на
тех местах церкви рубили. С той поры народ молится нашим древним богам уже
под чужими именами, но к этому не привыкать - сколько раз  так  было!  Еще
при Таргитае, помню... Татарва потом, тевтоны... Князья хотели нас у рабов
перетворить, так мы услед за Ермаком Тимофеевичем на вольные земли. Они  ж
не совсем вольные, так мы еще дальше, пока сюда не забрели...  Вот  и  уся
наша жизнь.
     "Действительно  вся,  -  подумал  он  потрясенно.  -  Историю  десяти
тысячелетий вложила в десять минут!"
     -  Скажи,  -  он  выхватил  вопрос  из  миллиона,  -  была  на   Руси
докириллица?
     - А что это?
     - Письменность такая... До Кирилла и Мефодия!
     - Да кто ее ведает. Я грамоте недавно обучалась.
     - А каков был Яросвет? Или  нет,  Владимир,  что  Русь  крестил...  А
царевича Дмитрия убили по приказу Годунова или?.. Таргитай - это  скифский
вождь или ваш? Правда ли, что Геракл и  Ахилл  -  древнеславянские  герои,
потом попавшие в греческий пантеон?
     Она сидела, обхватив колени руками. На вопросы только пожала плечами,
сказала неохотно:
     - Откуда я ведаю? Мы простые люди, от князей вдалеке. Нам бы на  хлеб
добыть, а кто кого убил - это их справа.
     Кварк разозлился, волна горячей крови ударила в голову.
     -  Эх  ты!  Могла  бы...  Могла  стать   таким   человеком,   который
поисследовал бы целые эпохи.
     Он встал, с грохотом отшвырнул стул. Злость душила, он сел  за  стол,
чтобы удержать себя, не броситься крушить в комнате мебель.
     Данута  выпрямилась,  медленно  встала  с  постели.  Она  словно   бы
прислушивалась к себе, так же замедленно двигаясь, прошла к двери, сказала
мягко:
     - Кажному свое... А такой человек, как ты кажешь, будет.
     - Какой еще такой  человек?  -  сказал  он  тоскливо,  ощущая  горечь
потери. Прожить такую жизнь и ничего не узнать! - Эх, Данута...
     - Какой... Такой же,  как  и  ты.  Для  исследований.  Для  действий.
Вылитый ты!
     Он замер. Повернулся всем телом. Данута стояла, прислонившись  спиной
к дверному косяку, руки скрестила на груди.
     - Что? Откуда ты знаешь?
     - Уж это я знаю.
     - А почему вылитый я? - глупо спросил он. Мысли, как рой  разъяренных
пчел, метались, сшибали друг друга, гудели.
     - А как же инакше? - ответила она тихо. - Семечко растет в земле,  но
похоже не на землю, а на родительское дерево.  Я  лишь  земля  для  твоего
семени. Это ему узнавать и перероблять свет. А от меня  не  требуй...  Мое
дело - растить, а их справа - итить за виднокрай.
     Он молчал, медленно осознавая  непривычную  логику.  Данута  покачала
головой, сказала горько, тяжело роняя слова. Голос ее окреп:
     - Думаешь, зря жила... Ни, не зря.  Мои  сыны  орали  землю,  строили
города, защищали  народ,  они  ходили  походами  в  Опаленный  Стан  и  на
Царьград, они находили земли в окияне... Мои сыны брали на щит Рим, Сидон,
Сиян-гору, били тевтов, ходили на земли Винланда... Мало? Они  придумывали
машины, строили корабли, пироскафы, литаки... Моя сила в сынах!
     Она открыла дверь, сказала с порога холодно:
     - Передали, что вертолет за тобой придет через час.
     Он тупо смотрел на толстые доски,  которые  скрыли  эту  удивительную
женщину.  Голова  гудела,  но  слабости  не  осталось,  в  теле  собралась
лихорадочная энергия.
     Машинально вышел на  крыльцо.  Во  дворе  попалась  огромная  розовая
свинья с выводком поросят. У каждого на спине темнели  полоски,  делая  их
похожими на растолстевших бурундуков. Завидев человека, поросята порскнули
в стороны. Мордочки у них  были  длинные,  вытянутые.  Дикие  явно,  чушка
порезвилась в лесу с лесными собратьями...
     Кварк прошел через  двор,  огородами  выбрался  на  околицу.  Повеяло
прохладой. Он шел до тех пор, пока  ноги  не  погрузились  в  ручей.  Вода
приятно обожгла, он опустился на валежину, подставив  спину  жгучим  лучам
солнца, ступни касались воды.
     Шагах  в  трех  ручей  прыгал  через  валун,  искрился,  шел   тонкой
серебряной пленкой, над камнями поднялась прозрачная разноцветная радуга.
     Удивления нет, вот что странно. Все правильно, все так и должно быть.
Будь бессмертными все, остановилась бы эволюция вида, здесь  же  она  идет
через смену поколений мужчин. Они всегда во всем мире первыми суют носы  в
неизвестное, принимают  удары  эпидемий  и  открытий,  воюют,  изобретают,
строят, придумывают машины и социальные системы, стремительно изменяют мир
и так же стремительно меняются сами... Если и гибнут, то для вида выгодно:
потомство дадут лучшие, уцелевшие.  А  вот  потеря  женщины  невосполнима,
бессмертна она или смертна.
     Войны сюда не докатывались, вот  бессмертные  женщины  и  уцелели.  В
древних хрониках о бессмертии не упоминалось, кто его  заметил  бы,  когда
большинство  гибло  в  раннем  возрасте?  От   насильственной   смерти   и
бессмертный не застрахован, к тому же бессмертны только женщины, а их роль
в  истории  была  невелика...  Зато  теперь,  в  век  эмансипации,   могут
развернуться... Могут? Нет, природу не обманешь,  от  прежнего  бессмертия
остались лишь те восемь-двенадцать лет, на которые женщина пока что  живет
дольше мужчины...
     Кварк оглянулся через плечо. Домики стояли  тихие,  мирные,  зеленели
полоски  огородов,  вдали  виднелись  просторные  поля  и  крыши   сараев.
Обычнейшая деревушка. Ни ископаемых,  ни  других  природных  богатств  тут
вроде бы нет. И люди обычнейшие. Живут, скот разводят, хлеба выращивают...
     Проходя на обратном пути через двор, впервые заглянул в сарай, бросил
сена буренке. Подумал, что  надо  бы  крышу  перекрыть.  Странно,  никакой
зависти... Если бы мужчины - другое дело, а женщины и должны жить  всегда.
Здесь все правильно, даже правильнее, чем в остальном суматошном мире.
     Данута сидела у окна, ткала. Вполголоса напевала что-то протяжное,  и
было видно, что слова незнакомы ей самой, просто запомнились еще в детстве
или достались в наследство от еще  более  дальних  времен,  от  незнакомых
бабушек и прабабушек.
     Услышав шаги, подняла голову.  В  глазах  были  тревога  и  ожидание.
Несмело улыбнулась. Он подошел, заглянул ей в глаза.  Пламя  отражалось  в
темных зрачках, отсветы багрового огня падали на стены, потолок, пол.
     - А что? - сказала она тихо. - Мы так и живем.
     Он взял ее за плечи, притянул к себе.
     - К черту вертолет. Огонь в очаге! Это мой очаг и мой огонь.



                               Юрий НИКИТИН

                             ПОТОМОК ВИКИНГА

                                          Неужели я женщиной был рожден
                                              и знал материнскую грудь?
                                          Мне снился ворох мохнатых шкур,
                                              на которых я мог отдохнуть.
                                          Неужели я женщиной был рожден
                                              и ел из отцовской руки?
                                          Мне снилось, что защищали меня
                                              сверкающие клыки.

                                              Р. Киплинг, Единственный сын

     Весть о  случившемся  за  несколько  минут  облетела  институт,  и  в
лабораторию начали стягиваться потрясенные сотрудники.
     Юрий  Захаров  сидел  на  подоконнике  и  смотрел  во  двор.  Суровое
скуластое лицо выглядело непроницаемым, в мощной фигуре  не  чувствовалось
ни малейшего напряжения. Больше всего он напоминал в этот момент былинного
витязя, который выкроил для отдыха несколько минут между схватками.
     Именно это сравнение пришло в голову Говоркову, руководителю  группы,
когда он ворвался в лабораторию и увидел виновника переполоха.
     - Это правда? - гаркнул он с порога.
     Захаров  почтительно  встал  с  подоконника,  спокойно  посмотрел   в
багровое мясистое лицо Говоркова.
     - Правда. Мы зашли в тупик. Опыты над собаками ничего не дадут,  пора
это признать.
     - И ты посмел?
     - Нарушить букву инструкции? Да, посмел. Посмел продолжить опыт.
     - Мальчишка! Отвагой рисуешься?
     За громоздкой тушей Говоркова мелькали лица сотрудников  лаборатории.
Вскоре в коридоре их набилось как селедок в бочке.
     Чувствуя, что ему нужна хотъ какая-то поддержка,  Захаров  заговорил,
глядя в устрашающе багровое лицо с расплюснутым носом и мощной челюстью  -
Говорков в молодости был неплохим боксером, но апеллировал одновременно  и
к молчаливому большинству.
     - Леонид Леонидович, это не рисовка! Наше  открытие  может  повторить
судьбу некоторых других изобретений:  ученый  совет  поаплодирует  нам  за
изящную теорию, издаст брошюрку, и этим все кончится. Только  потому,  что
мы уцепились за букву и не желаем спасти собственный препарат!
     Говорков  тяжело  качнулся  вперед,  прошествовал  грузно  к   столу,
опустился в кресло.
     - И ты ввел себе антигенид, - сказал он мрачно. -  Непроверенный,  не
апробированный препарат...
     - Мы апробировали его на трех десятках собак! Все они живы и здоровы.
     - А тринадцатый день? Почему перестают узнавать?
     Захаров пожал тяжелыми плечами.
     - Это же просто... Гены продолжают  расщепляться,  собаки  вспоминают
все больше и больше прежних хозяев. То есть, хозяев их предков...
     - Можешь не объяснять, - сказал Говорков нетерпеливо.
     - Они путают нас с прежними. Мы кажемся чужими.
     - Это еще нужно доказать.
     - Как? Они не делятся впечатлениями. Все реакции в норме. Это не  тот
случай, когда можно собрать данные  по  энцефалограммам,  температуре  или
реакциям на раздражители.
     На пороге Говорков обернулся, окинул всех недобрым взглядом.
     - Присматривайте за ним. А я понесу голову на директорскую плаху.
     И вышел, плотно притворив за собою дверь. Захаров перевел  дыхание  и
снова взобрался на подоконник. Там, в институтском садике, начинали цвести
абрикосы, зеленела первая травка, порхали бабочки. Сотрудники как  блеклые
тени  неслышно  задвигались,  стали  перемещаться  по  всему   просторному
помещению, медленно приближаясь к подоконнику, на котором  он  сидел.  Они
напоминали Захарову персонажей из старой затрепанной черно-белой ленты.
     Из группы выделилась Таня, худенькая девушка с башней пепельных волос
и вечно печальными глазами. Она подошла совсем  близко  и  смотрела  снизу
вверх в упрямый подбородок этого ковбоя и вечного воина.
     - Это правда, Юра? И что же теперь делать?
     Она выглядела так беспомощно, что захотелось погладить ее  по  спине,
как, кошку.
     - Что делать? - повторил Захаров. -  Пока  включай  магнитофон,  буду
трещать сорокой радостной.
     - Ой, сейчас! - сказала она обрадовано.
     Совершенно безынициативная, она высоко ценилась  всеми  за  точное  и
добросовестное выполнение самых скучных, а порой просто неприятных работ.
     Алексей Раппопорт, бледный и утонченный теоретик, принес  портативный
магнитофон и, пыхтя, взгромоздил на стол.
     - Юра, ты очень рискуешь...
     - У меня были причины, - ответил Захаров жестко.
     Раппопорт  боязливо  окинул  взглядом  грозное  лицо  с  насупленными
бровями, покосился на сильные руки с тяжелыми кулаками.
     - Твой отец?
     - Да. И дед. Я хочу знать, почему так получилось. И я узнаю!
     - Да,  конечно,  -  прошептал  Раппопорт.  Он,  пощелкал  пальцем  по
микрофону, присматриваясь к мигающему огоньку, ткнул в клавишу с  надписью
"Запись".
     Резко очерченное лицо Захарова вдруг напряглось, окаменело.  В  мозгу
вспыхнули воспоминания: лихая кавалерийская атака на укрепления  Врангеля,
беспримерный  рейд  против  белополяков   и...   на   взмыленных   лошадях
стремительный натиск на цепь людей с красными  звездами  на  буденовках...
Да, отец как-то рассказывал, что его дед и бабушка в гражданскую оказались
по разные стороны баррикады.  Потом,  через  много  лет  пришлось  за  это
страдать сыну и даже внуку...
     Он еще с полчаса сидел молча с закрытыми глазами  и  каменным  лицом,
потом превозмог себя и сказал, не открывая глаз:
     - Что-то неясное. Идет война с Ливонией. Войсками командует мой отец,
великий царь всея Руси Иван Четвертый, по прозвищу Грозный...
     Раппопорт  торопливо  прикрыл  ладонью  микрофон  и  сказал   быстрым
шепотом:
     - Видимо, Иван, старший сын Ивана Грозного, имел связь  с  какой-либо
простолюдинкой...
     Захаров равнодушно кивнул, зато Раппопорт,  ощутил,  что  у  него  от
волнения подгибаются колени. Значит, династия древних князей и полководцев
былинной Руси не прервалась!
     - Они выкололи мне глаза... - сказал Захаров  тихо,  -  когда  я  был
Василием, сыном Дмитрия Донского...
     Возле него стояли, затаив дыхание, уже с десяток сотрудников.
     Захаров неуверенно улыбнулся:
     - Странно чувствовать себя  в  нескольких  лицах...  Только  что  мне
выкололи глаза, а тут вспоминаю, как, будучи  Димитрием  Шемякой,  выколол
глаза дяде Василию, которого впоследствии прозвали Темным... Очевидно,  те
ветви впоследствии породнились...
     Он потянулся, хрустнув суставами, слез с подоконника.
     - Это надолго, - сказал  он  им,  -  Вероятно,  не  стоит  составлять
подробнейшее генеалогическое древо моего рода. Через месяц в любой  аптеке
будет продаваться антигенид, кого заинтересует потомок Рюрика? Отыщутся  и
наследники Демокрита или последнего царя  Атлантиды,  даже  пришельцев  из
космоса,  если  таковые  существовали!  Мы  имеем  дело   с   бессмертием,
понимаете? Правда, наше бессмертие простирается только в одну  сторону.  А
сейчас миллион моих предков  -  они  были  любителями  плотно  покушать  -
требуют обильной трапезы.
     Он мимоходом дружески коснулся плеча Тани, и та вспыхнула от счастья.
На пороге обернулся, сказал отчетливо:
     - Думайте над перспективой применения антигенида. Думайте все!
     И вышел широким шагом.
     Через полчаса, когда вернулся из буфета, в лаборатории уже сидел  сам
Говорков  и  ждал.  Едва  Захаров  занес  ногу  через  порог,  взгляды  их
встретились, как остро отточенные шпаги.
     - Захаров,  -  сказал  Говорков  с  нажимом,  -  отныне  и  до  конца
невольного эксперимента вы переводитесь на спецрежим. Жить и спать  будете
здесь, в лаборатории. Еду  вам  тоже...  Хотя  в  этом  отношении  сделаем
скидку: столовая на втором этаже, можете пользоваться.
     - Спасибо, - сказал Захаров.
     - Пожалуйста, - ответил Говорков сердито. Он уловил иронию. -  Сейчас
принесу БИАН, рН-метр, энцефалографы  и  прочее  -  будь  готов.  Особенно
проследи за биохимическим и  газовым  составом  крови.  Мне  кажется,  что
соотношение кислых и щелочных продуктов резко изменится, и  тебе  придется
худо. По водородному показателю  у  нас  спец  Татьяна.  Пусть  следит  за
концентрацией ионов... Простите, вам кого?
     Он  обратился  к  длинному  худому  мужчине  в  старомодном  костюме.
Кажется, тот примчался с соседней кафедры.
     - Мне... гм... я слышал, что здесь произошло расщепление генетической
информации... Это вы сделали?
     Он безошибочно обернулся к Захарову. Тот кивнул.
     - А не подсказали бы вы, где  спрятали  свою  знаменитую  библиотеку,
когда были Иваном Грозным...
     - Не знаю, - ответил Захаров весело. - Вероятно,  я  ее  спрятал  уже
после женитьбы.
     -  А-а...  Гм...  Тогда  взгляните,  существовала   ли   докириллица,
письменность такая, еще до изобретения Кириллом славянского алфавита?
     Наконец Говорков опомнился и грозно поднялся с места. Они были  почти
одинакового роста, но общего между ними было не больше, чем между  жирафой
и современным танком.
     - Мне, - сказал Говорков тоном, не предвещавшим ничего доброго, - мне
как представителю биологии весьма приятно,  что  даже  филологи  научились
правильно выговаривать слова "генетическая информация".
     Он надвинулся на побледневшего как смерть представителя  словесности,
и тот, как раб персидского  сатрапа,  не  оглядываясь,  ягодицами  нащупал
дверь.
     Говорков грозно посопел вслед, повернулся к  Захарову,  тот  все  еще
стоял возле двери.
     - Ну?
     - Леонид Леонидович, - ответил тот,  -  я,  конечно,  могу  до  одури
рассказывать о боях и походах, о том, как, будучи скифом,  сдирал  кожу  с
врагов и делал из них фирменные колчаны для стрел,  или  о  том,  как  пил
коллекционные вина из черепов  восточных  завоевателей.  Но  ведь  это  не
главное...
     - Не главное? - переспросил Гаворков. Он указал на кресло, оба  сели.
- Для тебя, я понимаю, главное было разобраться в той тягостной истории  с
родителями. Извини, пожалуйста... Но даже и это не самое главное.  Личное,
оно и есть личное. Но я бы и жизнь отдал за  возможность  увидеть  историю
человечества собственными глазами! Понимаешь,  собственными!  Да  что  там
увидеть! Пройти с человечеством всю историю,  быть  его  членом  от  самых
древнейших времен и до наших дней!
     Они посмотрели друг на друга, и засмеялись.
     Следующие  десять  дней  Захаров   не   отрывался   от   магнитофона,
надиктовывая подробности  древнеславянских  обрядов,  вспоминая  старинные
обороты речи. Несколько  бобин  с  лентами  заполнил  скифскими  мифами  и
легендами. Потрясенные коллеги, затаив  дыхание,  слушали  гортанную  речь
половцев, певучий язык иберийцев, странные  наречия  древнейших  семитских
народов...
     - Тащите нерасшифрованные клинописи, - говорил Захаров,  посмеиваясь,
- не могу сосчитать, сколько помню древнейших языков. Потешу лингвистов...
     Он уже вспоминал  свою  жизнь  на  сотни  тысяч  лет  в  глубину,  но
дальнейшие, сведения особой ценности не представляли:  те  эпохи  походили
друг на друга, как капли ртути из одного термометра.
     - Эксперимент можно считать законченным, - сказал Захаров  Говоркову,
который  тоже  не  выходил  из  лаборатории.  -  Кстати,  память   предков
пробудилась уже примерно на три миллиона лет, но я еще хомо сапиенс. Вижу,
как питекантропы бродят в чаще, но это не предки, а соседняя ветвь вида.
     - Другое интересно, - сказал Говорков  задумчиво,  -  почему  природа
поставила  предохранительный  заслон?   Почему   эволюция   не   позволила
передавать знания по наследству?
     Захаров пожал плечами.
     - Это было бы так здорово... - сказала Таня мечтательно.
     - Пора комплектовать группу добровольцев, - сказал Захаров твердо.  -
Надо брать побольше масштабы.
     - Подождем до тринадцатого дня, - предостерег Говорков.
     - Подождем, - согласился  Захаров.  -  Только  признаюсь  честно:  не
пугает меня эта чертова  дюжина,  хотя  могу  объяснить  ее  по-халдейски,
шумерски, дорийски, самнитски...
     - Верю, - сказал Говорков твердо, - однако подождем.
     Захаров не  взбесился  и  на  тринадцатый  день.  Не  рехнулся  и  на
четырнадцатый.  Сохранил  ясный  разум  и   скептическую   улыбку   и   на
пятнадцатый. А на шестнадцатый спросил нетерпеливо:
     - Когда?
     Говорков сидел за новым комплектом аппаратуры. Красное мясистое  лицо
за время эксперимента обрело бледно-зеленый цвет. Щеки опали. Под  глазами
проступили темные полумесяцы.
     - Что "когда"? Думаешь, мне приятно ночевать возле тебя? Но и спешить
рановато и страшновато... Слишком дело грандиозное...
     Захаров метнул пламенный взгляд, ввалившиеся глаза сердито сверкнули.
     - Тем более не стоит оттягивать!
     - Гм... Ну считай, что убедил...
     Захаров  вскочил  и   смотрел   непонимающе,   как   массивная   туша
руководителя лаборатории поднялась и пошлепала к сейфу.
     - Но какой смысл? На мне все проверено. Очередь за группой!
     - Проверено на тебе... Так уж и проверено? А вдруг у тебя иммунитет?
     Он  вынул  шприц,  набрал  несколько  кубиков  прозрачной   жидкости.
Повернулся к нему, подмигнул.  Это  выглядело  устрашающе,  словно  вампир
подбадривал перепуганную жертву.
     - Вот оно, величие момента. Новая эра!
     Он потер ваткой белую кожу, вонзил стальное жало.
     - Э-эх! Поехали!
     Этот день и всю следующую неделю Говорков находился на  седьмом  небе
от счастья. Уже на первых  минутах  получил  приятный  сюрприз:  его  дед,
оказывается,  был  полиглотом,  и  теперь  возбужденный   мозг   вспоминал
английский, японский, испанский, немецкий и  китайский  языки!  Кто-то  из
предков оказался видным корабельным инженером, кто-то промышлял на большой
дороге, нашлись даже церковнослужители...
     Сотрудники ходили на цыпочках. Никто не осмелился  потревожить  шефа,
обратить внимание на странности в поведении Захарова. Прошла еще неделя, и
Говорков однажды сам задержал взгляд на ведущем работнике...
     Захаров шел к нему  из  другого  конца  лаборатории.  Ступни  у  него
оказались подвернутыми внутрь, неимоверно  длинные  руки  почти  доставали
колен, нижняя челюсть свирепо выдвинулась, маленькие  дикие  глазки  хищно
поблескивали.
     - Кха... кха... - прохрипело у него в горле. - Назад... Стой...  Путь
без возврата...
     Говорков в ужасе вскочил на ноги, попятился.
     - Назад... - снова прохрипел Захаров с натугой. - Два миллиона лет  -
люди... сто миллионов - звери... не совладать... Назад!
     Побледневший от внутренней  боли  Говорков  смотрел,  как  он  стянул
скатерть на пол и лег. Громко захрустели осколки посуды.
     Подошла Таня и заревела в два ручья,  размазывая  ладонями  по  щекам
синюю краску с ресниц.
     - Что же... это... Леонид Леонидыч? - спросила она сквозь рыдания.
     -  Это...  конец,  -  ответил  он  тихо.  -  Проснулась   не   только
человеческая память, но и звериная. И этот процесс продолжается. Инстинкты
далеких предков полностью загасят искорку разума... Ибо  разум  существует
ничтожно мало... Значит, этим  путем  идти  нельзя...  Как  видишь,  Таня,
отрицательные результаты тоже дают пользу.
     Но шутка получилась  слишком  горькой,  Таня  заплакала  еще  громче.
Где-то истерически звонил  телефон,  в  лаборатории  появились  незнакомые
люди.
     В течение дня Захаров или то, что осталось от его личности, метался с
ревом по опустевшему помещению, злобно скалил зубы. Передвигался скачками,
попадаться ему на глаза боялись. Постепенно он покрывался шерстью.
     Говорков подозвал Раппопорта.
     - Смотри, в этом сейфе находится вся документация. Чертежи,  расчеты,
записи опытов, протоколы  испытаний,  словом,  все,  что  понадобится  для
нового поиска. Продолжать тебе. Возьми ключ.
     - Леонид Леонидович... - прошептал Раппопорт потрясенно. В  глазах  у
него стояли слезы.
     - Запомнил? Ну дай обниму тебя напоследок!
     Уже на выходе  он  обернулся  и  увидел  покрытое  шерстью  животное,
которое медленно опускалось на четвереньки.
     А на улице бушевала весна. Теплый ветер обрывал лепестки абрикосового
цвета и щедро усыпал ими  высохший  тротуар.  По  разлинованному  асфальту
прыгали веселые маленькие человечки, пахло свежей зеленью.
     И горько уходить такой весной... Он теперь знал, почему  эволюция  не
позволила передавать знания по наследству. Стать высокоорганизованным  мог
только вид, готовый получать новые знания, даже ценой жизни.




                               Юрий НИКИТИН

                                ПСЕВДОНИМ

     Перелом произошел как-то сразу. На столе лежали почти готовые к сдаче
три повести, два десятка невычитанных рассказов, со стола не исчезал роман
- уже готова первая треть. Лампов готовился отдать все вместе, приближался
первый юбилей - пятидесятилетие. В редакциях отнесутся благосклоннее, хотя
вещи Лампова и так обычно  проскальзывают  в  печать  как  намыленные,  но
юбилей надо выделять хотя бы количеством... но тут Лампов  неожиданно  для
себя поднялся на следующую ступеньку в творчестве.
     Он был уверен, что та, на которой находился ранее, и есть самая-самая
высокая, и, глядя на  предыдущие,  говорил  себе  с  добродушной  улыбкой:
"Каким же дураком я был!", подразумевая, что уж сейчас он точно не  дурак,
но теперь произошло некое внутреннее изменение, и он с радостью и  страхом
ощутил, что может писать намного лучше,  что  сейчас  действительно  видит
больше,  умеет  больше,  а  до  того  был  все  же  дурак,  да  какой  еще
самовлюбленный дурак!
     Мгновенно увидел свои же произведения такими, какие на самом деле,  и
впервые  рецензенты  показались  не  идиотами,  что  ни  уха  ни  рыла   в
творчестве, штампующими отрицательные рецензии по сговору с редактором,  а
людьми, опередившими его в понимании.
     Мелькнула полувосхищенная-полузавистливая  мысль:  они  ж  еще  тогда
знали! Понимали! Умели! Стояли на этой высокой ступеньке! А он  тогда  жил
еще червяк-червяком...
     Он пометался по комнате, принялся  дрожащими  руками  запихивать  эти
недоповести, недорассказы, недороман в  старые  папки.  Хорошо,  не  успел
развезти по редакциям! Ладно, для  читателей  он  останется  автором  трех
заурядных книг, благодаря которым вполз в Союз Писателей,  а  затем  вдруг
совершившим изумительный творческий взлет. Если  бы  отдал  в  печать  эту
лихую чушь, то вышла бы в журнале через полгода, а  в  издательстве  через
два, и потом - страшно подумать! - по ней  бы  судили  о  нем,  Лампове...
Стыдно было бы смотреть в глаза тем, кто умеет и кто понимает.
     Лихорадочно возбужденного, прижимающего к себе обеими  руками  стопки
папок, его понесло в коридор, там больно ударился локтем о дверной косяк.
     У входа опомнился. Мусоропровод между этажами, а в "семейных"  трусах
только выскочи на лестничную площадку - соседи всю оставшуюся жизнь  будут
потешаться, пальцами показывать.
     Положив рукописи на пол,  он  торопливо  влез  в  спортивный  костюм.
Завязки папок затрещали, когда он снова суетливо подхватил всю груду, одна
веревочка не выдержала, листки с шелестом разлетелись по прихожей.
     Он ругнулся, опустился на четвереньки. Пальцы сгребали в кучу листки,
а глаза автоматически выхватывали строки, воскрешали целые абзацы...


     Жена, придя с работы, застала Лампова на полу. Он  сидел  по-турецки,
вокруг лежали, усеивали прихожую, исписанные страницы. Лампов брал то один
лист, то другой, подносил к глазам.
     - Это же не халтура, - сказал он с  раздражением.  -  Вот  в  продаже
сапоги по сто девяносто рэ, а есть и по восемьдесят. За первыми - давка, а
вторые - берут поспокойнее...Но пользу приносят и те, и другие! От  первых
- и польза, и вид, и удобство, вторые - только от грязи охраняют... Все  с
разной степенью гениальности сделано, только книги  им  подай  самые-самые
лучшие!
     - Алеша, что с тобой?
     - С сегодняшнего дня, Маша,  я  знаю,  как  писать  по-настоящему!  С
сегодняшнего. Но сколько  воды  утечет,  пока  напишу  по-нынешнему,  пока
прочтут, отрецензируют, в план поставят?.. А это, написанное, выбрасывать,
что ли?
     Жена переполошилась:
     - Алеша, такой труд... Вспомни, как ты каторжно работал.
     - В том-то и дело. Угрохал годы.  Пишешь  сразу  несколько  вещиц,  в
издательство несешь  те,  что  вытанцовываются  быстрее,  другие  оседают,
созревают медленнее. Вот и скопилось... А ведь осталось  только  крохотную
правочку - и можно бы в печать.
     Жена спросила опасливо:
     - А ты в самом деле... можешь лучше?
     - Могу, - ответил он устало.  -  Все,  что  написал  раньше,  чепуха.
Критики в своих статьях правы. Я бы себе сильнее врезал.
     Жена просияла:
     - Как хорошо... А то ты говорил про первую десятку, большую  пятерку,
а себя все считал только в первой сотне!
     - А на самом деле я был в первой тысяче, - сказал он угрюмо. -  Тачал
сапоги по восемьдесят рэ, а сейчас могу по самому высокому  классу...  Вот
только этих, уже сшитых, жаль! Все-таки столько за машинкой горбился... Да
и без гонораров насидимся, пока новые напишу, да пока пойдут.
     Он с мрачным лицом продолжал перебирать листки. Жена на цыпочках ушла
на кухню. Вскоре оттуда покатили вкусные запахи. Маша умела на скорую руку
приготовить сносный ужин.
     Лампов поднялся, сказал твердо:
     - Я сказал, что не опубликую!
     - Вот и хорошо, - согласилась она  из  кухни,  немного  встревоженная
агрессивным тоном, словно бы с ним кто-то спорил.
     - Но это опубликую не я, - сказал он  зло.  -  Но...  чтобы  труд  не
пропал... гм... пусть в печать все же пойдет.
     - Как это? - не поняла жена.
     Он пришел на кухню, сел за стол. В прихожей остались на полу листки.
     - Очень просто, -  отрубил  он.  -  Чтоб  имя  не  марать!  В  печать
пойдет... под псевдонимом.


     Она  выжидающе  помалкивала.  Он  сопел  за   столиком,   устраивался
поудобнее, наконец, не выдержал:
     - Это же мои заработанные деньги,  понимаешь?  Я  ведь  сотворил  эти
вещи, не украл же! Почему сапоги можно делать и на троечку, а  рассказы  -
только на пять?
     Она поставила перед ним тарелку с горячим супом. Он повеселел:
     - Я открещиваюсь от произведений, но не от гонорара!.. Давай-ка лучше
придумаем посевдоним похлеще. С  претензией.  Что-нибудь  вроде:  Алмазов,
Бриллиантов...
     - Самоцветов, - подсказала жена с неуверенной улыбкой.
     - Вот-вот! Жемчугов, Малахитов... Да что мы одни камни? Львов, Орлов,
Соколов...
     -  Львовский,  Орловский,  Соколовский,  -  поправила  она.   -   Так
эффектнее.
     - Умница ты моя, - сказал он и поцеловал жену мокрыми от супа губами.
- Пусть Орловский. А имечко тоже напыщенно-глупое: Гай Юлий, например...
     После ужина он принялся лихорадочно  приводить  рукопись  в  порядок,
придавать ей надлежащий вид. Не  терпелось  сесть  за  настоящую  вещь,  а
потому с повестью, идущей  под  псевдонимом,  закончил  за  неделю,  отдал
машинистке, та тоже потрудилась на славу, и через десять дней он  рукопись
отправил в журнал.
     И - пришли настоящие дни. Он работал лихорадочно, словно  боясь,  что
наитие кончится, оборвется, и снова он будет отброшен назад, в свою первую
"тысячу". Утром вскакивал в  дикую  рань,  хотя  всегда  любил  поспать  и
поваляться в постели, но теперь - бодрый и свеженький - тут же бросался  к
пишущей машинке, строчил судорожно, выправлял,  снова  печатал,  изумляясь
новому тексту, так непохожему на все ранее созданное...
     "Повесть Орловского" проскочила легко, в журнале  намекнули,  что  на
второе полугодие могут взять такую же еще,  и  он  с  неохотой  оторвался,
вытащил папки, разложил... Еще  одна  вещица  практически  готова,  и  он,
скрепя сердце, пожертвовал пару недель на правку и подгонку частей,  потом
велел жене отнести машинистке.
     За женой еще не захлопнулась дверь, а он  уже  снова  был  во  власти
неистовой работы. Пальцы рвались к машинке, и он, изумленный  раскрывшимся
миром, сам с недоверием и восторгом всматривался в исписанные страницы.
     Первую новую повесть он понес в издательство, где отказали в  прошлый
раз.


     Зав отделом Мордоворотов пристально смотрел на Лампова.
     - Алексей Иванович... это вы написали?
     - Я, - ответил Лампов, даже не обидевшись неожиданному вопросу.
     - Очень... очень здорово, - ответил  зав  отделом  медленно.  -  Даже
более того... Вообще-то не люблю хвалить авторов: сразу наглеете,  на  шею
садитесь, но вы меня просто ошарашили превосходным романом. Он не похож на
прежние ваши вещи.
     - Скачок, - ответил Лампов коротко, в нем все пело.
     - Скачок, - согласился зав отделом. - Вам повезло. Такое бывает,  как
понимаете, далеко не со всеми. Увы,  очень-очень  редко.  В  стране  всего
несколько человек достигли этого уровня.
     - Ну, уж скажете, - засмущался Лампов.
     - Теперь поговорим о самой повести, - продолжал зав отделом. - Гм, вы
назвали ее повестью, но тут на десять романов... гм... Мне, честно говоря,
еще не приходилось  держать  в  руках  столь  умную  и  глубокую  вещь.  В
рукописи, естественно. К тому же написанную с  таким  накалом,  страстную,
хватающую за душу!.. Однако, вещь не доделана. Часто встречаются  провалы,
небрежности, отдельные моменты абсолютно не прорисованы... Показать?
     - Не надо, - ответил Лампов со спокойной и ясной улыбкой. - Сам знаю.
Когда перепечатывал начисто, увидел. Хотел переделать, а  потом  решил  на
вас проверить. У нас с вами не очень удачно складывалось, помните? Я  ваши
рецензии на клочки рвал, а сейчас вижу - правы.
     - Тогда понятно, - протянул зав отделом. - Вот  что...  Если  хотите,
возьмем рукопись в таком виде.  Редактор  подправит  сам.  И  в  ближайший
номер! Однако, я бы не советовал... У редактора нет  вашей  головы,  мысли
читать не умеет: что непонятно - сократит, а остальное  сведет  до  своего
понимания. Я сам взялся бы, но я не бог, могу только  упростить,  а  разве
это нужно вам или произведению? Решайте.
     Лампов поднялся, протянул руку:
     - Спасибо. Конечно же, я поработаю еще.


     Вышел номер журнала с повестью Орловского. Лампов усмехнулся, получив
гонорар. Первый раз в жизни даже не взял авторские  экземпляры,  настолько
чужая эта простенькая повесть,  состряпанная  профессионально  гладко,  со
всеми нужными местами, однако без того, чем он владеет сейчас. То  уже  не
его повесть, то творение Гая Юлия Орловского...
     Работал  в  счастливом  упоении.  Мысли  приходили  весомые,  зрелые,
ложились на бумагу во всей красе. Конечно, без правки не обойтись, кое-что
придется вообще переписать, а то и не один  раз,  но  даже  сквозь  шелуху
впервые видна умная проза.
     Жена сказала встревожено:
     - Ты загонишь себя... Вон исхудал как!
     - Ничего.
     - Нет, - возразила она решительно. - Кому надо, чтобы  ты  отправился
на кладбище? Только-только нащупал настоящий путь, и вдруг?..  Нет,  я  не
позволю.
     Он сперва сопротивлялся ее  натиску,  потом  ошарашено  уставился  на
всегда кроткую жену. А ведь права! Теперь как раз и  должен  беречь  себя,
ведь только начал, все написанное ранее - обречено на забвение.
     - Ладно, - сдался он нехотя, - сделаем маленький тайм-аут.
     - Поедем на юг? - спросила она обрадовано.
     - Нет, - ответил он, подумав. - Там сидишь слишком долго. Не  выдержу
безделья. Махнем на недельку за город. К твоим.
     - На недельку, так на недельку, - согласилась она.
     Когда они тащились с  раздутыми  сумками  к  электричке,  на  перроне
встретили Чинаевых. Загорелые, довольные, те вывалились  из  вагона,  таща
упирающегося добермана, который явно предпочитал жить на природе  подальше
от города.
     Чинаевы  лицемерно  расцеловалась   с   Машей,   мужчины   обменялись
сдержанными поклонами. Чинаева с ходу затараторила:
     - Мы выбирались на выходные!.. Всего два дня, а  как  отдохнули,  как
загорели! Все-таки лето проводить надо на своей даче.
     - Мы выезжаем часто, - ответила Маша мило. - У Саши труд  творческий,
ему работать можно где угодно, был бы карандаш и бумага.
     Это был ответный камешек в огород Чинаевых, которые  при  всем  своем
фантастическом окладе главы семьи тем не менее привязаны к  месту  службы:
от и до, на дачу можно только в выходные
     - Творческий - это замечательно. - лицемерно восхитилась  Чинаева.  -
Кстати,  перед  отъездом  мы  вот  тут  повстречали   одного   писателя...
Орловский, не слыхали?
     - Орловский? - удивились Ламповы в один голос.
     - Он самый, - сказала Чинаева с ядом  в  голосе.  -  Красивый  такой,
энергичный! Только-только приехал, шел с  фирмовым  чемоданчиком,  весь  в
импорте. Еще дорогу у нас спросил... Говорит,  отныне  будет  здесь  жить.
Жить и творить, как он выразился.
     - Вы уверенны, - спросил Лампов ошарашено, - что это был Орловский?
     - Уверена, - ответила Чинаева  победно.  -  Он  же  так  и  назвался.
Современный такой, раскованный. И красивый: как глянет  своими  глазищами,
так в дрожь бросает, а внутри бежит такое сладкое, легкое...  Даже  имя  у
него замечательное, победное - Гай Юлий!
     Уже вскочив в вагон, Лампов трясся от смеха:
     - Ну и дали!
     - Не смейся над  людьми,  -  заступилась  жена.  -  Завидуют,  вот  и
стараются  чем-то  ущемить,  придумывают  знакомства   с   несуществующими
писателями. Видно,  попалась  им  на  глаза  эта  повесть.  Будь  к  людям
снисходительнее...
     - Да это я так. Орловский, надо же!
     У родни пробыли три дня. Больше Лампов не выдержал - умчался в  город
к пишущей машинке. Жена уговаривала побыть еще, клялась, что сама привезет
ему "Эрику", но его тянуло в тесный кабинет. На природе много помех:  сад,
пасека, гостеприимная родня, домашняя живность - все это  украшает  жизнь,
но отвлекает от работы.
     Он трудился с недельку в одиночестве. В конце месяца вышли два номера
с его рассказами, то бишь - Орловского, и Лампов равнодушно бросил  деньги
за публикации в стол, на журналы даже не взглянул.
     Жена приехала загорелая, радостная,  с  двумя  корзинами  деревенской
снеди. Тут же кинулась кормить его: исхудавшего, почерневшего,  заговорила
с завистью:
     - Чинаевы нос дерут не зря... Все-таки надо иметь свою дачу.
     - Тебе не нравится у твоих родителей?
     - Не очень, - призналась она. - Я бы по-другому разбила сад, посадила
бы цветы и клубнику, не стала бы держать кур, что так пачкают двор...
     - Там еще немного пришло, - сказал он рассеянно, все еще находясь  во
власти белого листа. - В столе на кухне.
     С этого дня жена мягко, но настойчиво урезала творческую  часть  дня,
"чтобы не загнулся",  отмыла,  откормила,  уже  через  недельку  он  снова
выглядел сносно, а от вечерних прогулок - жена настояла! - порозовел, стал
засыпать сразу.
     Однажды жена вернулась из магазина веселая, рассказала с порога:
     -  Встретила  Майку.  Говорит,  что  Гай  Юлий  Орловский,  писатель,
раздавал автографы прямо  на  окружной  дороге!  Яркий  такой,  высокий  и
цыганистый, а глаза как маслины. Веселый.
     - Опять Орловский? - удивился он.
     - Да, - рассмеялась она. - Вот так-то, дорогой...  Ты  вкалываешь,  а
раздает автографы он!
     - Молодец! - рассмеялся он.
     - Вот, оказывается, как создаются легенды!
     Он обнял ее, с удовольствием поцеловал в прохладную с улицы щеку. Что
ни говори, а  слухи  об  Орловском  льстят.  Слухи  и  сплетни  говорят  о
популярности.
     С интервалом в месяц, вышли одна за  другой  последние  две  повести.
Естественно, тоже Орловского. Лампов велел машинистке перепечатать  заново
все три: пойдут под одной обложкой в издательстве. Весомый кирпичик,  штук
на двадцать, как раз на новую "Волгу", а то на стареньком  "Москвиче"  уже
как-то неловко.


     Все  еще  нарушал  режим,  сидел   за   пишущей   машинкой   подолгу,
"каторжанился".  Жена,  чтобы  как-то  отвлечь,  назвала  гостей.   Лампов
вынужденно задвинул машинку в стол, одел галстук,  приветливо  улыбался  и
кланялся  в  прихожей,  а  из  раскрытых  дверей  большой  комнаты  тянуло
ароматными запахами, там выстроились бутылки с затейливыми наклейками.
     Последней пришла Изольда, новая подруга  Маши.  Статная,  породистая,
очень красивая, она и Лампову улыбалась на  всякий  случай  обещающе:  кто
знает его взгляды и запросы, а дружить с милой Машей ей хотелось без помех
со стороны ее мужа. А еще лучше - при тайной поддержке.
     Они расцеловались с Машей, Изольда отвела ее  в  угол  и  возбужденно
затараторила:
     - Сегодня ко мне на "Академической" подошел  один!..  Высокий  такой,
еще не старый, в импорте, батник тоже оттуда... Оглядел меня с  головы  до
ног, раздел глазами, снова одел, а потом и говорит: "Такие женщины в метро
не ездят..." "Почему же?" - огрызнулась я. А он: "Я -  писатель.  Заметил,
что ряд женщин никогда  не  спускается  в  метро.  Их  увидишь  только  на
машинах, да и то не на всяких... Вы одна из таких женщин".  Ну,  слово  за
слово, познакомились. Он такой нахватанный! Только циничный и  напористый.
Сразу прощупывает степень податливости. Ну, у  писателей,  говорят,  нравы
вольные. Он много издается. Орловский, не слыхала?
     - Гай Юлий... - сказала жена бледным голосом.
     - Вот-вот, - победно подтвердила Изольда. - Вы его знаете, не так ли?
Не правда ли, душка?
     Они прошли в комнату. Лампов хмуро проводил их  взглядом.  Подумаешь,
Орловский... Что в нем кроме эффектной фамилии и нелепого имени?
     Когда в желудках появилась приятная тяжесть, и  все  чуть  забалдели,
естественно, пришла очередь поговорить на темы  искусства.  Обсудив  новое
платье Аллы Сычовой, попробовали вычислить нового фаворита  Жестянщиковой,
прошлись по молодым писателям, ибо при Лампове как-то странно не упомянуть
писателей. Вспомнили и Орловского. Оказывается, один  из  гостей,  Бабаев,
прочел две его повести.
     - Лихо  пишет,  -  сообщил  он.  Его  руки  безостановочно  работали,
накладывая себе на тарелки из разных блюд, умело отправляли в жующий  рот,
но говорить не мешали. - Раскованно!
     - Талант? - спросила Изольда заинтересованно.
     - Еще какой, -  ответил  Бабаев.  -  Талант  делать  деньги.  Карплюк
стрижет  купоны  на  перетягивании  родни  и  земляков  в  столицу,  Сипов
комбинирует с автомобилями, наша Дора Михайловна что-то умеет с валютой...
Каждый  химичит  по  своим  данным.  Так  Орловский,   будучи   работником
интеллектуального прилавка, отыскал свою золотую жилу.
     Лампов с ним не спорил. Правда, желание подтрунивать  пропало,  и  он
спокойно пробовал вина, деликатесы, а душа уже сидела за пишущей  машинкой
и нетерпеливо стучала по клавишам.
     Когда гости разбрелись, он закрыл дверь  и  с  усмешкой  обернулся  к
жене:
     - А этот Орловский начинает встречаться все ближе и  ближе  к  нашему
дому.   Сперва   на   вокзале,   потом   на   Кольцевой,   а   теперь   на
"Академической"... Того и гляди, сам встречу.
     Она вздрогнула. Он обнял ее за плечи, поцеловал в щеки:
     - Глупышка... Что с тобой?  Орловский  -  это  фантом.  Мы  сами  его
создали. Забыла?


     Его первая настоящая повесть разрасталась. Он увидел, что  необходимо
ввести две  боковые  линии  и  расширить  начало,  расписать  кульминацию.
Вырисовывался роман: добротный, ни на что не похожий  -  яркий,  с  новыми
героями, новыми ситуациями, даже вместо осточертевшего треугольника походя
создал принципиально новое,  до  жути  жизненное,  а  уж  среди  острейших
конфликтов сумел выявить именно те, от которых предстоит поплакать  новому
поколению, если вовремя в них не разобраться сейчас... Странно  даже,  что
никто не заметил их раньше.  Правда,  а  сам  куда  смотрел?  А  ведь  был
типичным нормальным писателем, которых на страну семь тысяч. Значит,  есть
проблемы, которые видны только с этой высоты.
     Жена ходила на цыпочках, кофе ставила возле пишущей машинки. Подавала
и незаметно исчезала, но  однажды  он  заметил  ее  появление,  с  хрустом
потянулся, сказал весело:
     - Звонили из "Молодого современника"! Спрашивали, нет  ли  повестушки
листов на восемь. Увы, уже все пристроил. Конец Орловскому!
     - А "Трудный разговор на дороге"? - спросила жена.
     - Так он едва начат.
     Она робко взглянула на него, сказала медленно:
     - Ты говорил, что сделал почти половину...
     - Если считать те отдельные листки, - ответил он беспечно.  Посмотрел
внимательнее. - Ты хочешь, чтобы я закончил?
     -Ты сам этого хочешь, - ответила она тихо. - Если под псевдонимом, то
сделаешь очень быстро. Под псевдонимом стараться не нужно...
     Он помедлил, беззвучно пошевелил губами.
     - Да, - ответил он наконец. - Смысл  есть...Сделаем  тайм-аут,  а  то
настоящий роман меня просто высасывает. В  "Трудном  разговоре"  присобачу
два-три листа, сделаю  хэппи-энд,  свадьбу,  перевыполнение  плана,  чтобы
сразу в набор!.. Как раз выплатим за кооператив.
     Во время тайм-аута писалось удивительно легко, "одной левой". Увидел,
где можно всобачить пару ультраположительных героев, аж  самому  смешно  и
тошно, это еще один-два листа, то есть шестьсот рэ, не считая тиражных, да
и кое-где текст можно  "подуть",  а  то  по-молодости  писал  чуть  ли  не
телеграфным стилем, теперь же в ходу слог раскрепощенный, с  повторами,  с
внутренними монологами, отступлениями... А теперь все как надо: все поют и
на картошку едут добровольно, в набор влетит как намыленная, а что еще  от
псевдонима надо?
     Жена часто  выезжала  за  город,  подыскивала  дачу.  Он  с  усмешкой
относился к ее наивным запросам: чтобы не хуже,  чем  у  Чинаевых!  Ладно,
пусть. Все это не важно. Самое главное - вон на столе. Это не творение Гая
Юлия  Орловского  -  удачливого  писаки,  хамовитого  удальца  и   умелого
деньгоделателя...
     Среди ночи он проснулся  от  неясного  шороха.  Со  стороны  прихожей
что-то щелкнуло,  и  его  облило  страхом.  Сон  слетел  мгновенно,  нервы
стянулись в тугой комок. Затаив дыхание и мерно  дыша  -  если  грабитель,
пусть думает, что спит, - он напряженно прислушивался.
     Снова  скрежетнуло,  кто-то  вставлял  ключ  в   замочную   скважину.
Напрягся, не сразу вспомнил, что дверь на цепочке, два замка, обе  собачки
спущены, снаружи не открыть.
     На площадке топтались. В замке шелестнуло еще и еще, заскрежетало.  С
той стороны двери раздраженно  ругнулись,  и  Лампов  еще  больше  сжался:
грабитель даже не таится!
     Прошло еще  несколько  долгих  минут.  За  дверью  ругнулись  громче,
наконец шаги стали удаляться.  Внизу  гулко  хлопнула  дверь,  под  окнами
наглый голос затянул похабную песню, но не дошел  и  до  угла,  как  пьяно
заорал: "Эй, такси!.. Э-ге-гей!.. Гони сюда, собачий сын!"
     С бешено бьющимся сердцем он лежал почти  до  утра,  потом  ненадолго
забылся коротким неспокойным сном, но и там мелькали странные тени, кто-то
хватал за горло, со всех сторон тянулись крючковатые лапы, истошно кричала
полураздетая женщина, потом ему стало легко и  по-звериному  радостно,  он
опрокидывал стол с бутылками и закусками, с размаху бил в чье-то лицо...
     - Что с тобой? - послышался от порога голос жены.
     Он сильно  вздрогнул,  в  страхе  проснулся.  Жена  была  в  комнате,
закрывала за собой дверь. В руках у нее были раздутые сумки.
     - Спишь до сих пор, - сказала она с неудовольствием. -  А  я  уже  на
Курском направлении три дачи посмотрела!  Вот  продукты  привезла.  Садись
завтракать, а я опять поеду. Еще  с  Павелецкого  надо  успеть  по  одному
адресу...
     Она оставила  сумки  и,  проходя  мимо  окна,  выглянула,  сказала  с
некоторым напряжением:
     - Вчера ночью в ресторане напротив некий гуляка устроил  дебош.  Одна
женщина отказалась с ним танцевать, так  он  ее  отшвырнул,  а  когда  его
пытались урезонить, орал: "Я писатель, а  вы  все  червяки,  ничтожества!"
Милиции показал членский билет, где написано, что он - Гай Юлий Орловский,
и названы его книги, и  тем  пришлось  его  отпустить...  Все  собравшиеся
возмущались, так возмущались!
     - Чушь! - пробормотал он, не вставая. - Во-первых, в членском  билете
книги не перечисляют, а во-вторых, менты утащили  бы  в  ментовку  любого:
писателя, грузчика или министра... Писателя - охотнее всего, они писателей
не любят особенно.
     Она попробовала улыбнуться, но глаза ее были тревожными:
     - Так говорят. Мало кто видел, какой на самом деле членский  билет  у
писателя, вот и придумывают правдоподобные детали.
     - Ладно, беги, смотри дачи. Оттуда позвони.
     Жена ушла, а он еще некоторое время лежал, прислушиваясь к тупой боли
в голове. Трещит, как с похмелья.  Пошатываясь,  подошел  к  столу.  Роман
почти закончен. Вычитать, исправить несколько корявых фраз  и...  можно  в
бой!
     Прислушался,  но  привычного  прилива  бодрости  не  последовало.  Он
представил себе, как войдет к Мордоворотову, положит  перед  ним  роман...
Тот, ясное дело, раскроет пасть, забалдеет.  Заговорит  о  романе  века...
Нетрадиционно,  революционно,  пойдем   к   главному,   будем   пробивать,
проламывать стену!..
     А на кой оно, сказал внутри четкий и очень трезвый  голос.  Одинаково
платят и за ценную вещь, и за подделку. Платят за лист, не за  качество...
Год каторжанился над этим романом, а за это время  два  других  написал  с
легкостью, левой ногой. Мог бы и пять, если бы не задался целью  сотворить
грандиозный роман, войти в лидирующую пятерку. А лучше - тройку.
     Романы под псевдонимом идут с  легкостью,  а  с  этим  еще  попортишь
нервы. И сейчас, и потом... Сейчас,  пока  пробьешь,  потом  отбивайся  от
разозленных гусей. Многие из них залетели высоко, орлам  бы  впору...Нужны
ему эти неприятности, когда можно жить так легко и просто?
     Он туго перевязал рукопись и забросил на дно самого дальнего ящика.
     Фаланги на правой руке  саднило.  Он  рассеянно  поднес  ее  ко  рту,
пососал костяшки пальцев, которые вчера расшиб в ресторанчике напротив.



                               Юрий НИКИТИН

                            САВЕЛИЙ И ДИНОКАН

     Во дворе загремела цепь, отчаянно завизжал  пес.  Савелий  подошел  к
окну, намереваясь цыкнуть на глупую собаку. И запнулся с открытым ртом.
     Здоровенный кобель скулил хриплой фистулой и  с  закрытыми  от  ужаса
глазами втискивался в самый дальний угол будки.
     За изгородью стояла на задних лапах громадная  лупоглазая  ящерица  и
заглядывала через забор. От жары ее пасть раскрылась, как у крокодила. Вся
она была серо-зеленая, только на животе блестели потертые желтые  чешуйки.
Под лягушачьим торсом отвисала дряблая морщинистая кожа.
     - Вам кого? - спросил Савелий.
     За его спиной охнула и взвыла жена. Из собачьей будки ответило глухое
эхо.
     - Савелий  тут  живет?  -  спросила  ящерица  скрипучим  голосом.  Ее
лягушачьи глаза уставились на таежника.
     - Это я буду, - ответил Савелий. - Заходите, коли дело  есть.  Гостем
будете.
     Он вышел во двор, загнал в сарай козу, зашвырнул туда же  любопытного
поросенка. Ящерица наблюдала за его действиями одобрительно.
     Савелий шуганул со двора гусей и лишь тогда отворил калитку.
     - Здравствуйте, - сказала ящерица, заходя. - Я от ГАО,  галактической
ассоциации охотников...
     - Да вы заходите в дом, - сказал Савелий. - Поговорим в горнице.  Это
двор.
     Он  проводил  гостя  в  комнату,  усадил  за  стол.  Обомлевшая  жена
заметалась между погребом, кладовой и  печью.  Опять  привел  чудище!  Сам
бродяга, бродяги в дом и прут. Вот уж рыбак рыбака...  Когда  остепенится,
заживет как все люди?
     - Знаю, что вы очень заняты, и долго не задержу вас, - произнес гость
общепринятую в Галактике формулу вежливости. - Дело в том, что к нам в ГАО
поступило предложение принять вас  членом  нашей  организации.  Как  стало
известно, один ланитар вместе с вами охотился в вашем огороде на... э-э...
медведя. Я правильно назвал это чудовище?  А  потом  уже  вы  помогли  ему
подстрелить летающего дракона. Эти действия вполне отвечают духу  и  букве
устава ГАО. Галактическое братство, бескорыстная взаимопомощь,  отсутствие
какой-либо фобии... На голосовании ваша кандидатура прошла. Слово за вами.
     - Гм, - сказал Савелий раздумчиво. - Дело непростое, с маху решать не
годится. Пообедаем, обмозгуем со всех сторон. А пока  перекусим,  чем  бог
послал.
     - Правильно, - одобрил представитель ГАО. С маху такие  дела  берется
решать только молодняк.
     Мария быстро собрала на стол и юркнула из  комнаты.  Гаоист  оказался
мужик не дурак,  быстро  сообразил  что  к  чему.  Через  полчаса  он  уже
распустил чешуйки на толстом брюхе и, хлопая  Савелия  по  спине  холодной
зеленой лапой, втолковывал прямо в ухо:
     - Пойми, хомо, охотиться  сможешь  на  любой  планете  Галактики!  На
любого зверя, птицу или рыбу!
     Он ударил себя кулаком в грудь. Перепончатая лапа смачно шлепнула  по
чешуйкам.
     - Мы охотники-профессионалы! Не для  баловства,  для  жизни  добываем
пропитание тяжким и опасным трудом. Так неужто и не  поможем  друг  другу?
Вот  сейчас,  например,  инсектоны  много  терпят  от  динокана.  Страшное
чудовище! Многие пробовали справиться, но мало кто вернулся.
     - Так чего ж мы сидим? - сказал Савелий и поднялся.
     В голову  немного  шибануло,  но  на  ногах  держался  крепко.  Да  и
соображал нормально. Ящер тоже  выглядел  прилично,  только  лупатая  рожа
раскраснелась да глаза налились кровью.
     - Где этот динокан? - спросил  Савелий  грозно.  -  У  меня  в  ногах
драконья шкура поистерлась. Пора менять!
     - Сейчас, хомо, сейчас, - сказал ящер  с  готовностью.  -  Мы  так  и
знали, что ты согласишься помочь несчастным инсектонам.  Все-таки  ты  сам
млекопитающее, поймешь повадки чудовища.
     - Мария! - рявкнул Савелий.
     Со двора донеслось сердитое:
     - Чего тебе?
     - Собери в дорогу!
     Он ободряюще потрепал ящера по костяным  пластинкам  спины,  снял  со
стены двустволку.
     - У меня, паря, это делается быстро. Подсумок полон, патронташ набил,
ружье в исправности всегда. Могу ночью вскочить с постели и  погнаться  за
зюбряком.
     В комнату, глядя на ящера исподлобья, вошла  жена.  В  руках  держала
выгоревший на солнце видавший виды рюкзак.
     - Порядок? - спросил Савелий.
     - Да, - ответила она сердито. - Все положила. А  в  газете  курица  и
пять бутербродов с домашней колбасой.
     - Замучаешь ты меня домашней колбасой, - сказал Савелий недовольно. -
Ладно, мы пошли. Сделаю дело - вернусь.
     Они  с  ящером  вышли  на  околицу,  углубились  в  рощу  где   стоял
обшарпанный двухместный космолет с  яркой  надписью  на  боку:  "Инспекция
ГАО".
     Усаживаясь, ящер одобрительно заметил:
     - Жена у тебя, хомо, хорошая. Только сердитая что-то. Не  любит  нас,
пресмыкающихся?
     - Да нет, - ответил Савелий, - на личность она не обращает  внимания.
В человеке главное - душа. Просто не любит, когда ухожу на  охоту.  Хочет,
чтобы стал садовником или огородником. Тьфу!.
     - У меня тоже так, - сказал ящер, вздыхая. - Прямо домашняя война. Да
чтоб мы, благородные охотники, в огородах колупались?
     Он сердито надвинул на кабину колпак и рывком поднял машину.


     Встречали  их  два  толстеньких,  ростом  с  индюка,   бело-розоватых
существа. Головы у обоих были круглые, как воздушные шарики,  а  громадные
стрекозьи глаза занимали половину лица. Над  лысыми  макушками  колыхались
гибкие усики.
     -  Вот,  -  сказал  ящер  бодро,  -  привез  землянина.  Неустрашимый
охотник-профессионал. Для него зничтожить  вашего  динокана,  что  чихнуть
после простуды. Ах, вы не чихаете? Ну все равно, прошу любить и  жаловать,
а я отбываю. Будьте здоровы!
     Он повернулся к Савелию.
     - Полечу в ГАО, передам ваше согласие  на  вступление.  Вернусь  часа
через три. Возможно, окажусь чем полезным.
     Он повернул руль, опустил  лапу  на  педаль.  Космолет  подпрыгнул  и
растворился в непривычно зеленом небе.
     Инсектоны смиренно посматривали на Савелия. Один спросил робко:
     - Вы в самом деле возьметесь защитить нас, мирных земледельцев?
     - Конечно, - ответил Савелий бодро, - показуйте зверя.
     - Пойдемте, - сказал инсектон тоненьким голосом.
     Когда шли через деревню,  Савелий  осторожно  обходил  копошащихся  в
придорожной пыли ребятишек, степенно здоровался со стариками, что  грелись
на солнышке, сидя на завалинке.
     Потом они перешли по шаткому мостику через быстрый ручей и  двинулись
к видневшимся вдали скалам.
     Местность была странная. Трава желтая, как глина,  а  глина  зеленая,
словно трава. Небо не синее, а  зеленое,  и  солнце  будто  не  солнце,  а
громадная луна в треть неба.
     "Ничего, - сказал себе Савелий, шагая за инсектоном,  -  у  нас  есть
земли, где полгода день, полгода ночь. Вот это чудо, так чудо.  Или  взять
Африку, где слоны  водятся.  А  есть  еще  страны,  где  растут  пузыри  с
колючками. Кактусы называются..."
     Задумавшись, он чуть не наткнулся на проводника. Тот  очень  медленно
перебирал  подкашивающимися  лапками.  Гладкое  упругое  тело   съежилось,
обвисло складками. И весь он стал маленьким и очень жалким.
     - Что с тобой, паря? -  спросил  Савелий  встревожено.  -  Прихворнул
вдруг?
     - Ни... чего, - ответил инсектон едва  слышно.  -  Все...  нормально.
Просто... солнце зашло.
     Савелий  недоумевающе  посмотрел  вверх.  Большое   лохматое   облако
наползло на местное светило, Двигалось оно быстро,  через  две-три  минуты
солнце снова сияло на зеленом небе.
     Инсектон сразу подбодрился. Его тело раздулось и стало упругим,  лапы
замелькали чаще.
     - Странный ты, паря, - сказал Савелий. - Под солнцем раздуваешься,  в
тени съеживаешься. Это потому, что насекомый?
     - Потому, - ответил инсектон печально.  -  Ты,  хомо,  млекопитающее,
тебе  хорошо.  От  температуры  воздуха  не  зависишь,  сам  себе  делаешь
температуру. У тебя ведь постоянная?
     - Еще бы! - ответил Савелий. - В любое время  дня  и  ночи,  зимой  и
летом.
     - Ну вот, - сказал инсектон уныло, - а у меня на солнце жар,  в  тени
озноб, а осенью мы вообще замираем.
     - Как мухи?
     - Как  стрекозы,  -  ответил  инсектон.  На  странном  безгубом  лице
промелькнула грустная полуулыбка. - Нашу  планету  населяют  только  рыбы,
насекомые и пресмыкающиеся. Жизнь  зимой  замирает.  Один  только  динокан
свирепствует...
     - Что за зверь?
     - Чудовище. Тоже, как и ты, млекопитающее. Потому  ему  любая  погода
нипочем. А зимой он разрывает наши норы и поедает... - инсектон всхлипнул,
по зеленому лицу потекли слезы, - нас, наших жен и детушек малых...
     - Найдем управу, - пообещал Савелий твердо.
     - Это ж только представить себе, - сказал инсектон потрясенно,  -  не
замирает даже зимой!
     - Ну и что? - буркнул Савелий. - Эка невидаль!  Я  тоже  не  замираю.
Зимой у нас жизнь бьет ключом. Как и летом.
     Инсектон съежился от страха. Он невольно ускорил шаг, оглядываясь  на
грозного землянина глазами, полными ужаса.
     Савелий усмехнулся и пошел быстрее. Через час ходьбы  они  подошли  к
подножию ближайшей горы. Инсектон нерешительно остановился:
     - Вот здесь динокан спускается с гор... Можно мне уйти?
     - Иди, - сказал Савелий великодушно.
     Он сбросил рюкзак,  сел  на  большой  камень.  Инсектон  нерешительно
топтался рядом.
     - Вы даже не спросили, какой он, - сказал он  неуверенно,  -  я  могу
обрисовать, если хотите, внешний облик...
     - Не надо, - прервал Савелий добродушно. - Знаю. Ростом мне по грудь,
молодой, сильный, линяет, худой, отличный бегун, хорошо  прыгает,  у  него
хорошее зрение и слух, когти не прячет, самец...
     - Достаточно! - вскричал изумленный инсектон. - Я-то всего  этого  не
знаю. И никто не знает. Кто вам рассказал?
     Савелий указал на едва приметный след на влажной траве.
     - И вы по одному отпечатку...
     - По отпечатку, - сказал Савелий покровительственно. - Самый паршивый
следопыт по единственному волоску  определит  пол,  возраст,  рост,  силу,
здоровье, сыт или голоден, местный или пришелец из другого леса...
     - Довольно, - воскликнул инсектон и замахал лапками. - Я не следопыт,
охотничью премудрость не усвою. Я только огородник.
     Он  пошел   обратной   дорогой,   часто   оглядываясь   на   страшное
млекопитающее,  которое  взялось  защитить   их   от   другого   страшного
млекопитающего.
     Савелий  положил  рюкзак  рядом,  развязал.  Бутерброды  с   домашней
колбасой Мария готовить умела  тоже...  Он  успел  после  ухода  инсектона
заморить червячка, а потом еще и плотно подзакусить, прежде чем  охотничий
инстинкт подсказал: пора.
     Все так же неторопливо запихнул остатки снеди в рюкзак,  взял  ружье,
взвел курки.
     По склону горы словно катился тяжелый  камень.  Вздрагивали  деревья,
падали хрупкие стебли хвощей и королевских папоротников.  Слышался  треск,
хруст, приглушенный рык сильного животного.
     Из зарослей шагах в двадцати от  Савелия  выскочил  громадный  зверь.
Ростом он был с теленка, только страшная пасть и когтистые  лапы  говорили
ясно: хищник. Увидев человека, зверь сделал два  прыжка  и  остановился  в
десяти шагах. Однако жертва бежать почему-то не бросилась.
     Динокан угрожающе зарычал.
     - Господи, - сказал Савелий жалостливо, -  до  чего  скотину  довели!
Запаршивел, отощал, ребра пырчат, шерсть клочьями...
     Он вынул из рюкзака  бутерброд  с  домашней  колбасой,  кинул  зверю.
Динокан поймал на лету, грозно клацнул челюстями.
     - Ну как? - спросил Савелий.
     Динокан опустил хвост и униженно помел по траве.
     - То-то, - сказал Савелий удовлетворенно. - Настоящей еды ты, брат, и
не пробовал. И никогда здесь не попробуешь. Лови еще!
     Он подбросил второй бутерброд. Динокан  клацнул,  глотнул  два  раза.
Глаза  из  красных  стали  зелеными,  помасленели.  Он  опустил  голову  и
осторожно подошел к Савелию.
     - И не стыдно тебе? -  спросил  Савелий  укоризненно.  -  Здоровенный
кобель, а воюешь с жабами да мухами. Оттого и отощал как  мартовский  кот.
Разве ж мухами наешься, даже если они с корову?  Настоящей  еды  ты  и  не
нюхал. Пожуй, убедись!
     Он снова сел на валун, перебросил рюкзак  на  колени.  Динокан  стоял
перед ним и смотрел с ожиданием.
     Савелий достал куриную лапку, осторожно протянул зверю. Динокан жадно
втянул незнакомый запах, ноздри затрепетали.
     - Оп! - крикнул Савелий.
     Динокан снова поймал на лету, захрустел. А  когда  покончил  с  пищей
богов, посмотрел на человека приниженно и покорно.
     - Пропадешь, - сказал Савелий со вздохом. - Молодой еще. Возьму-ка  я
тебя, брат, с собой. Будем на медведя ходить,  ишь  какой  вымахал.  Да  и
сохатый от тебя не уйдет, ты зверь справный. И заживем мы с тобой, Васька!
     Он поднялся, закинул  рюкзак  на  плечи.  Динокан  вздохнул.  Савелий
отошел на несколько шагов, оглянулся. Зверь стоял на  прежнем  месте  и  с
тоской смотрел на царя природы.
     - Пошли, - сказал Савелий и похлопал по ноге.
     Динокан вихрем сорвался с места, мигом очутился рядом.
     - Пошли, Васька, - сказал Савелий  ласково  и  потрепал  динокана  по
лобастой голове. Наклоняться не пришлось.
     Зверь довольно оскалился и побежал рядом. Когда они  проходили  через
поселок, Савелия удивила мертвая тишина. На улочке не оказалось ни  одного
ребенка, с завалинок исчезли старички.
     Он пожал плечами и повел  динокана  дальше.  А  обомлевшие  от  ужаса
инсектоны с дрожью следили  из  леса  за  странными  действиями  человека,
который затащил упирающееся чудовище в воду  и  принялся  натирать  мокрым
песком и глиной, приговаривая:
     - Это ж надо столько блох завести... Шалишь,  не  дам  нести  в  двор
заразу. Ты у меня отседова выйдешь стерильным...
     А потом динокан уже сам порывался в реку, намереваясь  поплавать,  но
Савелий снова и снова натирал его песком и окунал в воду.
     Ящер прибыл точно в обещанное время.  Он  степенно  вылез  из  кабины
космолета, но тут  же  с  невероятной  скоростью  юркнул  обратно.  Только
зеленый хвост мелькнул  в  воздухе  да  взметнулся  песок  под  когтистыми
лапами.
     - Тю, сдурел, - сказал Савелий сердито. - Собаку мне спужаешь,  паря.
Потом сам переполох выливать будешь.
     Динокан угрожающе заворчал. На  крутом  загривке  вздыбилась  жесткая
шерсть.
     - Свой, - сказал Савелий, успокаивая. - Свой, хоть и  ящерка.  А  ты,
паря, не прячься. Я  пошутил.  Этот  песик  всякие  образины  видывал,  не
спужается. Вылазь!
     Дверь космолета чуть приоткрылась, гаоист сказал сердито:
     - Я сам его боюсь! Видывал их изображения  в  местном  храме...  Будь
поосторожнее, хомо, это ж лютый зверь!
     - Теперь это Васька, - сказал Савелий. - С собой беру, а то зачахнет.
Своего пса со двора сгоню. Жрет как свинья, а  двор  не  стережет.  Только
курей душит да за кошками гоняется. А с этим и на мишку можно идти.  Беру,
ибо жалеть надо животных. Убивать - много ума не надобно, а жалеть  только
человек умеет.
     - Жалеть, - возразил ящер нервно. Он приоткрыл  дверцу  вполглаза.  -
Если  ты,  скажем,  кошку  пожалел,  я  бы  еще  понял.  Хоть   она   тоже
млекопитающее, но мягкая, пушистая, мурлычет. Я видел такую у тебя в доме.
     - Ошибаешься, паря, - сказал Савелий твердо. - Можно приручить любого
зверя, который бегает в стае, но одиночек не берусь. И никто не возьмется.
Кошка вовсе не приручена. Была дикой  тварью,  дикой  и  осталась.  Только
приспособилась к жизни среди людей. Любая собака, даже самая махонькая, за
хозяина душу отдаст, а вот кошка - пусть ее хозяина режут рядом  с  ней  -
будет преспокойно умываться. В нашем таежном селе в каждом  третьем  дворе
свой волк живет! Тоже в некотором роде динокан...  У  соседей  прирученный
волк подох с тоски, когда его хозяин спьяну в реке утоп.
     - Надеешься приручить? - спросил ящер недоверчиво.
     - Динокан зверь из стаи, - ответил Савелий. - Уже по природе способен
к дружбе. Для него дружить - необходимость. И подчиняться более сильному -
необходимость. Понял? Иначе как бы существовала стая? Ты, паря, мне  верь.
Мы, таежники, природу понимаем правильно. Иначе сами сгинули бы в тайге ни
за цапову душу.
     - Ладно, хомо, - сказал ящер неуверенно, -  ты  убедил,  но  лучше  я
посижу в машинном отделении. А вы лезьте в кабину. Может, ты  и  прав,  но
для меня это только красивая теория. Ты  -  другое  дело.  В  твоем  дворе
всякие чудища ходят.  Видно,  таков  стиль  землян:  врагов  превращать  в
друзей!
     Едва Савелий затащил упирающегося динокана в космолет,  ящер  тут  же
дал старт. На  этот  раз  он  явно  побил  все  рекорды  скорости:  звезды
мелькали, словно искры из трубы курьерского поезда.
     Савелий одобрительно крякнул, когда ящер посадил машину  почти  возле
дома.  Динокан  выпрыгнул   и   мгновенно   подхватил,   клацнув   зубами,
прошмыгнувшую полевку.
     - Молодец! - сказал Савелий и потрепал его по холке.
     Ящер тут же шмыгнул на свое сиденье. Оттуда,  из  безопасного  места,
помахал зеленой лапой и сказал:
     - Я все уладил. В воскресенье ждем за членским билетом. Учти, прием и
вручение билетов - все в торжественной обстановке, будут охотники с разных
концов Галактики. Так что рубашку  надевай  получше.  После  торжественной
части, сам понимаешь,  небольшой  банкет,  то  да  се...  Познакомишься  с
мужичками из других миров, послушаешь их рассказы, сам что-то  расскажешь.
А там, глядишь, сдружишься с кем-нибудь. У нас не скучно, хомо.
     Но, прежде чем стартовать, он с ужасом  и  восхищением  посмотрел  на
сильное тело зверя:
     - Хозяйственный ты мужик, хомо! Такую  зверюку  к  делу  приспособил.
Тебя брось в воду, так выплывешь с рыбиной в зубах.  Клянусь  космосом,  в
Галактике не пропадешь.





                               Юрий НИКИТИН

                             САНИТАРНЫЕ ВРАЧИ

     - Лена, а вы знаете, кто больше всего  страдает  сердечно-сосудистыми
заболеваниями? Кто чаще всего скопытивается от инфаркта?
     - Нет, - ответила она.
     - Мы, санитарные врачи.
     Елена,  элегантно  откинувшись  на  спинку  сиденья,  с  любопытством
посматривала на  Шушмакова.  Суровый,  насупленный,  с  желтым  нездоровым
лицом, особенно неподвижным на фоне проскальзывающего за стеклом  пейзажа,
он смотрел прямо  перед  собой,  большие  кисти  рук  застыли  на  баранке
автомашины, чуть-чуть двигаясь из стороны в сторону,  и  загородное  шоссе
неслось навстречу с огромной скоростью.
     Нервный, поняла она. Как там от инфаркта, неизвестно, а язву  желудка
наживет быстро. Или уже нажил, вон какой желтый, злой.
     Шушмаков  мастерски   обогнал   гигантский   рефрижератор,   прибавил
скорость.
     - Я санитарным врачом четвертый год, - сказал он. - Всего  четвертый,
а уже сердце побаливает, по ночам засыпать боюсь: могу не  проснуться.  Вы
только  что  из  института,  наших  проблем  не   знаете...   Таким   ядом
пропитываешься, мухи на три метра от тебя дохнут! Кстати, вы  знаете,  что
есть специальное постановление, дающее заключению врача обязательную силу?
     - Конечно, - ответила она, - мы проходили перед распределением.
     Она чуть придвинулась к нему, чтобы  полюбоваться  в  зеркало  своими
огромными блестящими глазами. Вчера подруги водили к  новому  парикмахеру.
Там и брови подправили - блеск!
     - Так вот, Лена, пока доберемся, впереди  еще  проселочная,  поделюсь
горьким опытом... В нашей зоне по пальцам пересчитаете случаи,  когда  мы,
санитарные врачи, добились хоть чего-то. Вот сейчас катим  мимо  завода  -
видите слева? - там шесть мартеновских печей. Впечатляет, не так ли?
     - Впечатляет, -  согласилась  она,  рассматривая  в  зеркало  красиво
загнутые ресницы.
     - Так вот, - свирепо сказал Шушмаков, - ни на одну из них  санитарный
врач акта приемки не подписал!
     - Да ну? - сказала она, понимая, что нужно что-то сказать.  -  А  что
там стряслось?
     - А то, что ни на одной из них нет газоочистки. Не  построили  сразу,
не поставили и после. Поэтому санитарный врач ни одну из них не принял.  И
что же? Пустили без него, работают...  А  санитарника  преспокойно  сняли:
слишком много ходил, стучал кулаком, орал, ссорился, скандалил, добивался,
протестовал...
     Он говорил с такой горечью,  что  она  даже  отстранилась,  удивленно
пробежала взглядом  по  его  лицу.  Псих,  определенно  псих...  И  с  ним
работать?  Ни  разу  не  улыбнулся,  комплимента  не  сказал!..  А  у  нее
облегающая блузка с глубоким вырезом  и  стройные  ноги:  хоть  сейчас  на
рекламу! Он все время задевает, можно сказать  даже  -  трогает  пальцами,
когда хватается за рукоять переключения скоростей, но внимания не обращает
совсем-совсем. Обидно...
     Шушмаков изредка посматривал вверх: нет ли патрульных  вертолетов,  и
тут же лихо обгонял редкие машины, в большинстве - тяжелые грузовики.
     Почему-то быстро темнело небо.  Елена  удивленно  поднесла  к  глазам
часы. Шушмаков перехватил ее взгляд, недобро оскалился и кивнул  за  окно.
Справа быстро наползала, подминая под себя горизонт, темно-синяя  туча.  В
глубине темного месива  сверкали  молнии.  Туча  катила  быстро,  тяжелая,
страшная своей беззвучностью.
     - Успеем доехать? - спросила она.
     - Вряд ли... Здесь близко, но не успеем.
     Впереди по шоссе стремительно зарябило, будто с самолета  врезали  из
пулеметов; по  асфальту  сразу  понеслись  потоки.  "Дворники"  бегали  по
ветровому стеклу, но воду сбрасывать не успевали.
     Шушмаков снизил скорость до предела; ехал медленно: оба всматривались
в стену воды перед машиной. Он зажег фары, но тьма  продолжала  сгущаться.
Машина влетела в лавину  дождя,  крыша  загрохотала,  о  стекло  ударялись
фонтаны, вода отпрыгивала от асфальта выше мотора.
     Туча над головой страшно треснула, будто  твердое  небо  разломилось.
Прямо перед машиной вспыхнул едкий свет, похожий на  блеск  электросварки.
На миг ослепленные глаза уткнулись в зеленовато-серую стену воды,  тут  же
на крышу словно обрушилась железная балка  и  раздался  удар  -  страшный,
уничтожающий.
     Шушмаков  раскрывал  и  закрывал  рот,  но   Елена   слышала   только
сотрясающие удары и непрерывный мощный шум падающей воды.
     Машина ползла сквозь  смесь  воды,  грохота  и  удушающего  блеска  и
росчерков молний, мимо замерших на дороге легковушек и грузовиков.  Горели
фары. Раскаты грома уже воспринимались как тупые  удары  по  голове.  Небо
гремело, шипело, грохотало, ломалось, рассыпалось на куски.
     Шушмаков  осторожно  отстранил  прижавшуюся  к  нему  женщину.  Елена
дрожала от холода и беспомощности, ощутив себя песчинкой, где  и  железная
коробка машины - не защита... Вода залила асфальт,  и  Шушмаков  осторожно
вырулил к обочине. Свет фар пробивался сквозь падающую воду всего на  пару
шагов; тут легко угодить в кювет или в какую-нибудь яму. Рядом с колесами,
переполнив кювет, мчалась бурая вода, несла ветки, щепки, сор.
     Подавленная и уничтоженная, обхватив себя за плечи, Елена  вжалась  в
сиденье. Шушмаков сидел деловито, не делая попыток успокоить  или  согреть
ее. В городе сидишь в надежной каменной коробке, сверху - этажи, квартиры,
снизу - то же самое, напротив - такой  же  каменный  дом,  всюду  асфальт,
камень... И грохота нет: телевизор, магнитофон, проигрыватель, приемник  -
всегда что-нибудь да работает. А здесь ужас! Машина -  жестянка,  кажется,
пронесется вихрь, и перевернет ее.
     Вдруг быстро посветлело; еще мгновение - и стена падающей воды  разом
исчезла. На востоке уже во  всю  мощь  горело  ярко-синее  небо,  а  туча,
сжавшись и побледнев, бегом уходила на запад. Елене показалось, что  гроза
длилась по крайней мере час, но, взглянув на часы, поразилась, что  прошло
всего четыре минуты. Четыре минуты!
     Шушмаков вырулил на  дорогу.  На  этот  раз  вел  машину  осторожнее,
медленнее. Чисто вымытое шоссе сияло, как зеркало, но теперь часто темнели
выбоины, которых перед дождем  не  было.  Шушмаков  открыл  боковые  окна.
Ворвался воздух, чистый и ясный, ароматный, пить бы его, как  пили  доброе
сказочное вино, возвращающее молодость.
     Шушмаков кивнул туда, где вода в кювете неслась чуть ли не с  той  же
быстротой, как и машина, все еще выплескиваясь на асфальт:
     -  Матушка-природа  намекнула  нам,  неразумным,  на   свою   мощь...
Напомнила!
     - Безобразие какое! - ответила Елена. Она ежилась, поджимала ноги.  -
Хорошо хоть в машине... Ракеты запускаем, спутники, а с климатом совладать
не можем! Чтобы таких безобразий не было!
     Шушмаков покосился, впервые сказал усмешливо:
     - Это вы верно  сказали:  ракеты  запускаем,  атомные  электростанции
вовсю пашут, а вот климат - эх! Погоду не можем даже угадывать, не то  что
корректировать... А она с нашей цивилизацией что хочет,  то  и  вытворяет.
Дождик не умеем ни вызвать, ни предотвратить. А что говорить  о  вулканах,
цунами, тайфунах... Едва прогнозировать учимся...
     Она удивленно и с неодобрением вскинула брови, сказала холодновато:
     - Вы словно бы рады этому...
     - Может, и рад... Хорошо, что не умеем, а то бы натворили! Вообще  бы
зарезали. А так природа еще постоит за себя. Только  вот  не  понимаем  ее
предостережений...
     - Этот ливень - предостережение?
     - А как же! Нам поучительный урок!
     Шоссе медленно и с  наслаждением  выгибало  блестящую  спину,  словно
потягивалось, и когда  машина  выпрыгнула  на  вершину,  вдали  показались
высокие рыжие здания, закругленные купола доменных печей.
     Елена взглянула на часы. Ехали почти час: от города, далековато.
     Со стороны завода в их сторону низко над  землей  двигалось  огромное
бурое облако. Оно быстро разрасталось  в  размерах,  и  Шушмаков  поспешно
закрыл окна.
     - Что случилось? - не поняла Елена.
     -  Кислородная   продувка...   Самая   стандартная   продувка   стали
кислородом,  но  без   газоочистки.   Завод   автоматизирован   полностью,
считается, что пыль здесь никому не вредит.
     Облако приближалось, принимало угрожающие размеры. Неприродное,  даже
противоестественное  ощущалось  в  его  плотных  формах,   жутком   цвете.
Вынырнуло солнце, и облако осветилось железным цветом: недобрым, тяжелым.
     - Пылинки из труб, - объяснил  Шушмаков,  -  микроскопические.  Ветер
несет их куда захочет. И  когда  он  прет  на  город,  то  окна  лучше  не
открывать. Да что окна! Они через плотно  закрытые  форточки  проникают  в
комнату!.. Сколько раз бывал  здесь,  запрещал  продувку!  Ходил  вкупе  с
представителями заводского комитета, с милицией даже. Не слушают!  Глухие,
как природа. Не знаю, самому уходить или подождать, пока выставят?
     - А что, могут?
     Шушмаков повернул руль, машина ухнула с шоссе на дорогу к заводу.
     - А вы думаете? Если бы придирался по санитарии  к  директору  пивной
точки  -   другое   дело!   Всякий   поддержит.   А   директора   крупного
металлургического завода только тронь! По всем  инстанциям  затаскают.  На
втык,  на  ковер,  а  потом  еще  и  выгонят,  если   станешь   артачиться
по-прежнему.
     Они уже приближались к заводу. Шушмаков  не  глядя  ткнул  пальцем  в
левое окно:
     - Какие трубы? По закону и по проекту должны быть?
     Елена ответила послушно:
     - Стометровыми, я помню.
     - Вот-вот!
     - А здесь? - поинтересовалась она вяло.
     - Ха, похожи они на стометровые?
     Он спрашивал требовательно, и Елена послушно измерила их взглядом.
     - Метров тридцать пять, наверное, - в голосе ее была неуверенность.
     - Двадцать метров, - поправил Шушмаков горько. - Всего лишь двадцать!
     Он остановил машину перед  воротами.  Елена  заглянула  напоследок  в
зеркало, кокетливо улыбнулась и  только  тогда  оставила  уютное  сиденье.
Шушмаков нетерпеливо ждал, хмурился, и она, задабривая, спросила:
     - А как же положение, что  любое  изменение  технологии  должно  быть
одобрено санитарной инспекцией?
     Шушмаков взглянул на нее так, словно она вдруг встала на уши:
     - О каком изменении технологии речь? Хотя бы законы выполняли... Свои
же проекты! Видите эти трубы? Посмотрите еще раз и  увидите  наши  с  вами
права.
     Елена ощутила, что слюна во рту густеет, на зубах  поскрипывает.  Она
неловко сплюнула под ноги. Комок слюны был бурый.
     - Да, запыленность выше допустимых норм, - кивнула она примирительно.
     Он зло оглянулся на нее. Лицо у него пожесточело еще больше. Нет, она
так переживать не станет. Не такой уж он и старый, а как старик.  Для  нее
цвет лица важнее, чем проблемы...
     - Иногда мне кажется, -  бросил  он  желчно,  -  что  наши  должности
существуют только для отчета в ООН. Ну, там тоже есть комиссии  по  охране
окружающей среды. А на самом деле мы должны лишь получать зарплату, сидеть
и сопеть в две дырочки!
     - Ну что вы, - сказала она, а в голове мелькнуло пораженное:  это  же
всякий первокурсник знает! Потому и ломятся, на это должность, ибо  платят
как раз за то, что работать не надо. Боже,  какие  наивные  люди  старшего
поколения! А еще хотят, чтобы мы у них чему-то учились...
     В проходной они сунули удостоверения  в  регистрирующий  блок.  Через
две-три секунды вспыхнуло: "Идите".
     За дверью открылся заводской  двор.  На  пустом  пространстве  -  три
одиноких корпуса. Во дворе тихо: ни машин, ни людей.
     - Дело даже не в засорении воздушного бассейна, - сказал  Шушмаков  с
болью. - Хуже!.. Река рядом мертвая.  Такие  сточные  воды,  что  я  и  не
знаю... Не только рыбу и раков отравили, а саму воду убили. Все убивают! А
отходы - вот уж яд, так яд! - закапывают тут же во дворе. Вроде бы хорошо,
что зарывают, но под почвой родниковые  воды  -  кровь  земли...  А  кровь
расходится по  артериям,  опять  же  попадает  в  родники,  ручьи,  речки,
озера...
     Они медленно шли вдоль корпуса.  Елена  заметила,  что  Шушмаков  все
посматривает по сторонам.
     - Кого-то ищете?
     - Да, - ответил он неохотно. - Сегодня  должен  пожаловать  директор.
Он-то нам и нужен. Не с автоматами же говорить!
     - А где его искать?
     - Давайте заглянем в операторскую.
     В операторской было пусто. Елена уважительно и со страхом смотрела на
огромные ЭВМ, что руководили технологическими операциями. Тысячи  экранов,
сотни тысяч  сигнальных  лампочек,  циферблатов,  десятки  пультов...  Как
хорошо, что не пошла в математический, хотя там вовсе недобор!
     Не оказалось директора  и  в  первом  корпусе.  Елена  натерла  ногу,
прихрамывала, плелась сзади, злясь на требовательного старшего санитарного
врача.
     - Его может не оказаться и во втором, -  сказал  Шушмаков  угрюмо.  -
Если не будет в конвертерном, пойдем в разливочный.
     На счастье Елены, едва вошли в цех,  вдали  увидели  плотную  фигуру.
Шушмаков было  ринулся,  но  Елена  заохала,  прислонилась  к  воротам,  и
Шушмаков замахал руками, подзывая директора.
     Седой,  располневший,  но   с   моложавым   лицом,   директор   бодро
приблизился, галантно поцеловал Елене пальчики.
     Шушмаков и рта не раскрыл, как директор бросил задиристо:
     - Не придирайтесь, таков проект. Так строили, так  приняли.  Думаете,
заводчане главнее всех: будут реконструировать?
     Он заговорщицки  подмигнул  Елене.  У  нее  на  душе  потеплело.  Вот
человек! И к тому же внимательный мужчина. Не то, что этот...
     Шушмаков спросил жестко:
     - А что вы скажете насчет катализаторов?
     - При чем тут катализаторы? - удивился директор. - Послушайте,  да  у
нас дама устала! Пойдемте  ко  мне,  там  кабинет  по  старому  образцу...
Коньячок на примочку отыщется.
     Он изысканно подхватил Елену под руку. Шушмаков  продолжал  обвинять,
но голос его прозвучал неубедительно:
     - Когда вы только начали их применять, все было кое-как в норме, даже
сброс в реку не превышал санитарных норм. А теперь?
     Директор осторожно пожал плечами, так, чтобы не отодвинуть Елену, что
тесно прижималась к его локтю при ходьбе..
     - Катализаторы... С ними прогрессивней! А прогресс в технике, как  ни
прискорбно, приносит и некоторые неприятности. Шум, газы, излучения...
     Шушмаков запустил им в спины:
     - Какой же это прогресс, если он приносит людям неприятности?
     Директор шагал, не оглядываясь. Получалось, что санитарный врач бежал
за ним как щенок. Шушмаков понял невыгодность  своего  положения,  догнал,
пошел рядом.
     - Завод нельзя остановить, - сказал директор. - Он  наше  бытие,  наш
металл, без него остановятся все другие заводы.
     - Ой, не скажите! Вас накажет природа.
     - Это поэзия!
     - Поэзия нередко угадывает точнее, чем компьютеры!
     Они вошли в домик заводоуправления, который даже не успел  постареть:
завод на полную автоматизацию перевели совсем недавно. Директор  распахнул
дверь в большой кабинет, запустевший, мрачноватый без хозяина.
     Он не соврал: в шкафу в  самом  деле  отыскалась  запыленная  початая
бутылка  коньяка.  Быстро  и  умело  сделал  примочку  Елене   на   пятку,
вопросительно взглянул на Шушмаков:
     - Хотите по рюмочке?
     - С отравителями не пью, - отрезал Шушмаков.
     - Я отравитель? Ну уж вы, батенька, загнули...
     - Да, вы отравитель, а я тоже вместе с вами!  Все  мы  на  Земле,  от
бактерий до слонов, связаны единой тонкой нитью... Все! Понимаете? Мы  все
дети природы. Дети единого солнца. Воздух, вода, растения, даже камни,  на
которых стоит завод, - все это часть единого организма.  Если  мы  с  вами
чувствуем, что камни могут  сдвинуться,  то  они  уже  сдвигаются,  и  это
перебои в нашем с вами сердце...  Мы  должны  заботиться  обо  всем  нашем
гигантском организме! Завод тоже наше тело, часть нашего тела. Как  нельзя
заботиться  только  о  голове  или  только  о  желудке,   так   не   можем
ограничиваться только собой, ибо вся Земля, - это тоже мы...
     Голос Шушмаков упал  до  шепота.  Он  сидел,  покачиваясь  на  стуле,
уставший, посеревший. Елена и директор видели, что его губы шевелятся,  он
что-то шептал, но уже совсем  тихо.  Директор  легонько  массировал  Елене
пятку и с улыбкой посматривал на упавшего духом санитарного врача.


     Назад Шушмаков вел  машину  молча.  Елена  загадочно  улыбалась.  Мир
прекрасен, солнце светит вовсю, небо чистое, ясное,  ветер  посвистывал  в
открытые окна.
     Шушмаков замолчал с того момента, как увидел, что директор  растирает
Елене больную пятку, а его не слушают. Что ж, к голосу совести  обращаться
бесполезно.  К  голосу  разума  -  тоже,  их  разум  направлен  только  на
удовлетворение сиюминутных желаний. Обращаться нужно в суд,  обращаться  к
закону, еще лучше к закону природы, чтобы он защитил...
     Вдруг машину тряхнуло. Шушмаков едва  удержал  руль,  поспешно  ткнув
ногой в тормоза. Елена капризно вскрикнула.  Ему  показалось,  что  дорога
задвигалась взад-вперед. Шушмаков резко дожал тормоз, машина  завизжала  и
остановилась. Они сидели, оцепенев, не понимая, почему их сковало страхом.
И тут шоссе под ними легонько качнулось.
     Оба оглянулись. На месте завода поднималось  желто-коричневое  облако
пыли. Они уже видели такое, но это облако поднималось от самой земли...  В
глубине пылевого сгустка блеснули отсветы  немыслимо  яркого,  плазменного
огня, донесся глухой рокот, словно прорычал большой спокойный зверь.
     Облако под ударами ветра медленно рассеивалось. Шушмаков привстал, он
не верил глазам. Исчезли гигантские корпуса, пропали высокие трубы, а там,
где был завод, зиял кратер. Прямые стены  пропасти  шли  вниз,  и  там,  в
глубине сине-фиолетового дыма, еще  вспыхивали  багровые  огоньки,  что-то
трещало, лопалось, оттуда несло жаром.
     Шушмаков выскочил из машины. Он думал, что  это  ему  показалось,  но
края провала, легонько подрагивая, тянулись  друг  другу  навстречу.  Вниз
сыпались камешки, края  гигантской  ямы  продолжали  сближаться.  Шушмаков
ухватился за машину,  чтобы  не  упасть:  почва  чуть-чуть  подергивалась,
приподнималась и опускалась. Стягиваются, стягиваются края раны!
     Края сомкнулись с силой, сжались, наверх выдавило холмик, который тут
же рассыпался раскаленными камнями. Это было как рубец, как шрам  на  теле
ныне выздоровевшего существа. Шушмаков тряс головой,  думая,  что  у  него
переутомление, головокружение, он не верил своим глазам.
     Елена стояла с той стороны машины бледная, с  расширенными  от  ужаса
глазами.
     - Землетрясение, - сказал Шушмаков хрипло. И добавил:  -  Я  не  вижу
других разрушений... Но фундамент завода... Завода нет...
     Лена стояла, пошатываясь, готовая потерять сознание от ужаса.
     - Марш в машину! - велел он жестко. - У нас еще  три  неблагополучных
объекта. Мы должны сегодня объехать все три. Будем рисковать жизнью, чтобы
спасти их...
     Она молча и торопливо повиновалась. Он был терпелив с нею, но  теперь
она знала, что любое терпение не беспредельно.



                               Юрий НИКИТИН

                                  СИЗИФ

     Я катил его, упираясь плечом, руками, подталкивая  спиной,  содранная
кожа повисла как лохмотья, руки в ссадинах, едкий  пот  выедает  глаза.  И
вдруг я услышал голос:
     - Сизиф!
     Наискось по склону поднималась молодая  женщина.  Кувшин  на  голове,
красивая рука изогнута как лук, в другой руке маленькая корзинка.  Женщина
улыбалась  мне  губами,  а  еще  зовущее  -  глазами,  ее   смуглое   тело
просвечивало сквозь легкую тунику.
     Я остановился, упершись плечом в камень. От  моей  пурпурной  царской
мантии остались лохмотья, ноги дрожали от усталости. Сам я дик  и  грязен,
как последний оборванец.
     Женщина подошла ближе, наши взгляды встретились. У меня стало сухо во
рту, а сердце заколотилось чаще.
     - Сизиф, - сказала она певуче, - нельзя же все время тащить и  тащить
этот ужасный камень! Что за блажь?.. Царям  многое  позволено,  но  ты  уж
слишком... Ушел, а у нас совсем не осталось красивых и сильных мужчин.  Ну
таких, как ты. В тебе есть нечто, кроме мускулов, сам знаешь...
     - Знаю, - ответил я внезапно охрипшим голосом,  -  но  мне  так  боги
велели.
     Я затолкал ногой под камень обломок дерева, осторожно отстранился.  В
груди кольнуло, когда пошевелил занемевшими плечами.
     - Присядь, отдохни, - сказала женщина мягко.
     Раньше я охотно останавливал взгляд на  женщинах  с  ясными  глазами.
Таких было мало, но и те оказывались в конце  концов  только  женщинами  и
ничем больше. Эта же проще, немного проще, чуть выше кустика,  но  все  же
это женщина, которую я увидел впервые за долгое время, и я...  сел  с  нею
рядом.
     Из кувшина  шел  одуряющий  запах  вина,  корзину  распирали  хлебные
лепешки, сыр, жареное мясо. Ее родители, сказала она, несмотря на  знатное
происхождение, работают в поле, и она несет им обед.
     - Спасибо, - поблагодарил я. - Ты достойная дочь, заботливая.
     С первых же глотков хмель ударил в голову, а мясо хоть и гасило  его,
но сделало мысли быстрыми, неглубокими.
     - Зачем боги велели тебе тащить камень? - спросила она.
     - В наказание. За то, что так жил.
     - А как ты жил? - удивилась она. - Разве плохо?
     - Плохо. Необязательно быть человеком, чтобы так жить.
     - Но как они это сказали тебе?
     - Как?.. Как слышишь волю богов?.. Ночью вдруг просыпаешься от боли в
сердце, от страшной тоски, от  тревоги,  что  живешь  не  так,  и  слышишь
страшный крик внутри, и слышишь громовый глас, повелевающий...
     - Что? - спросила она, не дождавшись. - Что они велели?
     - Глас богов загадочен. Они  на  своем  языке...  Мы  лишь  стремимся
постичь  сокровенное,  ведомое  им.  Как  повелели  жителям  страны   Кемт
возводить пирамиды? Гробницы тут ни при чем... Это их  камень  на  вершине
горы. А может, и не на вершине еще, но они выполнили волю  богов,  сделали
человеческое, когда отказались  от  жизни  червяков,  когда  обрекли  себя
тащить камень в гору...
     Она не понимала. Спросила:
     - Но почему ты решил тащить именно камень?
     - Не знаю. Нужно было что-то делать немедленно.  Жизнь  уходила,  как
песок между пальцами, и я страшился  ее  никчемности.  Но  волю  богов  я,
видимо, угадал. Боль не терзает грудь, не просыпаюсь в страшной тоске и  в
крике... Понимаешь?
     - Нет, - ответила она. - Обними меня.
     - Эх, только женщина...
     Хмель стучал в мозг, а вымоченное в  жгучих  пряностях  жареное  мясо
зажгло кровь и погнало ее, кипящую,  огненную,  заставило  громко  стучать
сердце.
     Земля качалась под  нами,  и  мы  оказывались  между  звезд.  Древняя
могучая сила швыряла меня как щепку, и я не скоро отпустил бы женщину,  но
она в какой-то миг взглянула на край неба, где солнце опускалось  за  лес,
охнула и поспешно выкарабкалась из моих рук.
     - Сизиф, - сказала она, вскочив на ноги, - возвращайся в  Коринф!  Ты
сильный, красивый, мужественный... У тебя будет  все:  друзья,  богатство,
уважение, ты выберешь лучшую девушку в жены и построишь лучший дворец...
     Она заспешила вниз, размахивая почти пустой корзинкой. Я оглянулся на
камень. Действительно, лишаю себя простых человеческих радостей. Нельзя же
в самом деле только и делать, что тащить камень! В город можно  спуститься
и под чужим именем, чтобы не указывали, не злорадствовали: ага, оступился,
мы правы - только так и надо жить,  как  живем  мы...  Меня  любят  не  за
царскую мантию, я и в лохмотьях - потомок богов: в  беге  ли,  в  кулачных
боях или в метании диска - не знаю равных.
     А камень? Буду тащить по-прежнему. Но не  мешает  в  городе  погулять
всласть, потешить свое молодое сильное тело.
     Когда я подходил  к  стенам  города,  позади  пронесся  далекий  гул.
Деревья на горе падали все  ниже  и  ниже:  тяжелое  неслось  к  подножию,
сокрушая лес, сминая кустарник.
     Только один вечер я провел в своем Коринфе.  Веселья  не  получилось,
хотя друзья старались изо всех сил. Упавший камень прокатился и  по  моему
сердцу, ночью я почувствовал его тяжесть.  Нельзя,  нельзя  идти  по  двум
дорогам сразу, нельзя искать и радости людей, и радости богов!..


     Камень лежал у самого подножия. Валун уплотнил землю  так,  что  там,
где я его вкатывал, стала  как  камень.  Голый  блеск,  после  дождя  вода
скатывается, так и не унеся ни крупинки, разве что поток протащит  тяжелый
ствол, сбитый валуном.
     Вверх карабкаться с камнем трудно, вниз  катиться  за  камнем  легко.
Вроде бы простая истина, но чтобы ее понять, нужно в самом деле скатиться,
чтобы ощутить и легкость, и постыдную сладость отказа от трудных  истин  и
понять, что человеку жить легче, чем богам. Легче - это лучше? Долго  и  я
так думал, пока не услышал гневный голос неба.
     А  может,  и  не  карабкаться?  Живут  же  люди  внизу.  Даже  и   не
подозревают, что можно жить иначе. Люди, не слышавшие гласа  богов.  Живут
просто, как все в мире. Просто живут, как живут бабочки, жучки, воробьи. А
ведь я уверен, что не только я один из рода  богов,  а  все  люди  потомки
богов и могли бы тоже...
     Я зашел с другой стороны валуна, присел,  уперся  плечом  в  холодную
гладкую поверхность. Ноги с усилием стали  разгибаться,  кровь  ударила  в
лицо. Валун качнулся, я нажал, каменный бок ушел  из-под  плеча  вверх,  я
перехватил внизу, пошел изо всех сил толкать руками и  плечами,  упираться
спиной, кожа разогрелась на ладонях. Скоро пойдет волдырями, и соленый пот
будет капать со лба на ссадины...
     Я катил его по склону вверх, и тут поблизости послышался  лай.  Между
деревьями  вертелась   собачонка,   сварливо   лаяла,   подбегала   ближе,
отскакивала. Я  не  прерывал  работы,  только  дрыгнул  ногой,  когда  она
подбежала слишком близко, но поддеть не сумел.
     Собачонка на миг захлебнулась от ярости, затем, совсем ошалев,  стала
подскакивать ко мне с такой злостью, чуть уж не кусая за пятки,  и  я  при
удаче мог бы растоптать ее.
     - Пшла! - сказал я громко.
     Остановился  на  минуту,  начал  брыкаться,  пытаясь  ее  поддеть,  а
собачонка совсем озверела: забегала как шальная, почти задыхаясь от злобы.
Я стал отбрыкиваться потише  -  пусть  приблизится,  тогда  я  садану  как
следует.
     Собачонка и в самом деле обнаглела,  крутилась  почти  рядом,  я  уже
начал потихоньку отводить ногу, но она  все  не  попадалась  на  "ударную"
позицию. Я начал злиться, почти остановился из-за такой мелочи!
     Наконец она оказалась совсем  близко.  Моя  нога  выстрелила  как  из
катапульты, но проклятое животное в последний миг  увернулось,  я  зацепил
только по шерсти,  и  теперь  тварь  остервенело  прыгала  вокруг,  однако
дистанцию благоразумно сохраняла.
     - Ну держись, дрянь!
     Я нагнулся, пошарил под ногами. Собачонка чуть отбежала, но за  моими
движениями следила внимательно и все  верещала  самым  противным  голосом,
какой только может быть на свете.
     На земле попадались только крохотные сучки, веточки,  трава,  комочки
глины. Сделав пару шагов в сторону, я увидел крупный  булыжник.  Собачонка
металась вокруг, заливалась  лаем,  а  я  осторожно  опустил  руку,  очень
медленно нагнулся, пальцы нащупали и обхватили обломок...
     Я не сводил взгляда с собачонки. Она лаяла мне в лицо, а тем временем
мои пальцы приподняли камень. Рука описала полукруг,  камень  со  страшной
силой вылетел из ладони. Визг оборвался, глухой удар, и  собачонку  унесло
по воздуху на десяток шагов,  там  она  задела  край  обрыва,  и  ее  тело
исчезло, только слышно было, как далеко  внизу  все  сыпались  и  сыпались
камни.
     Наступила блаженнейшая  тишина.  Я  с  облегчением  выдохнул  воздух,
повернулся... и похолодел, как мертвец.
     Мой камень, медленно подминая траву и кусты, катился вниз все быстрее
и быстрее. Я крикнул отчаянно, ринулся за ним, готовый броситься под него,
чтобы остановить, но камень уже несся, подпрыгивал на выступах и, пролетев
десяток шагов, бухался на склон, срывая целые пласты, и все  мчался  вниз,
мчался, мчался.
     Наконец глухой гул и треск у подножия возвестили, что деревца на пути
его не задержали.
     Я тяжело опустился на землю, обхватил голову. Еще один урок  дуралею,
который не хочет быть животным. Не бросай камни в лающих собак - их еще на
пути много, - иначе свой камень на вершину не вкатить.  Собаки  полают  да
отстанут, а ты иди своей дорогой. Что тебе  маленькая  победа  над  мелкой
псиной? Одну побил, другую побьешь, третью, да так и  разменяешь  огромную
победу на эти мелкие. И будешь  не  Сизифом,  а  обыкновенным  человечком,
который живет себе, как хочется, а живется ему просто,  как  живут  бобры,
олени, волки, лошади, и за всю жизнь так  и  не  проявит  своей  солнечной
породы...


     - Сизиф! Где ты, Сизиф?
     Я поднял голову. Снизу по склону  спешил  человек  в  доспехах.  Шлем
блестел, закрывая лицо,  только  в  узкую  прорезь  смотрели  глаза,  и  я
удивился такому пристрастию к воинскому снаряжению: кроме нас  двоих,  тут
никого не было.
     Он приблизился ко  мне:  невысокий,  мускулистый,  взмокший,  хриплое
дыхание с шумом вырывалось из груди.
     - Я слушаю тебя, - сказал я. Спина моя упиралась в камень, держа  его
на склоне.
     - Сизиф! - воскликнул воин. Он наконец поднял  забрало,  и  я  увидел
счастливое юношеское, почти  мальчишечье  лицо.  -  Мы  пришли  в  Халдею,
дальнюю страну, пришли войском. Странные там народы... Мы  завоевали  этих
жалких дасиев, обратили в рабов. А чтоб не смешиваться с ними, ибо их  как
песку на берегу моря, мы установили у них варну неприкасаемых. Этих дасиев
тьма, каждый из наших там царь...
     - Мне этого мало, - ответил я горько. Камень жег мне спину. - Я  хочу
быть царем над самим собой.
     Он выпучил глаза.
     - Но ты и так царь над собой!
     - Если бы, - сказал я со вздохом, - если бы...
     Прошли еще годы. Однажды я услышал шум  схватки.  Снизу  он  медленно
перемещался вверх, скоро я увидел между деревьями бегущих по склону  людей
в тяжелых доспехах, потных,  с  красными  распаренными  лицами.  Навстречу
засвистели стрелы; нападающие прикрылись щитами, кое-кто упал, остальные с
тяжелым топотом достигли распадка, там появились  другие  люди,  сверкнуло
оружие.
     Они сражались яростно, озлобленно, падали с  разрубленными  головами.
Зеленая трава окрасилась кровью. Один  крепкий  воин  вломился  в  куст  и
завис, подогнув ветви и не достигнув земли, весь утыканный  стрелами  так,
что стал похожим на ежа, другой - сильный и  красивый,  пронзенный  копьем
так, что острие вышло  между  лопаток,  жалобно  вскрикнул:  "Мама!"  -  и
покатился вниз, его слабеющие пальцы еще пытались ухватиться за траву...
     Сколько я ни смотрел, не мог понять, как они различают, кто  свой,  а
кто чужой? Они настолько похожи, словно дети одной матери!
     Я отвернулся и снова покатил камень.  Я  тоже  когда-то  держал  меч,
владел им лучше всех в Коринфе и, может, потому раньше других  узнал,  что
меч - не доказательство. Мечом можно убить,  но  не  переубедить.  А  ведь
победа тогда, когда противник  побежден  твоими  доводами...  Я  -  Сизиф,
бывший царь могущественного Коринфа,  я  тот  самый  царь,  который  решил
отыскать силу большую, чем сила, я тот  царь,  которому  мало  власти  над
людьми, который ищет власть над самой властью.


     Как-то во время тяжкого пути наверх я увидел в стороне огромный явор,
который бросился в глаза прежде всего размерами, но посмотрел  еще  раз  и
разглядел, что в одном месте узор коры нарушен, из глубины  дерева  словно
бы прорастает некий знак, и я узнал его! Сварга, знак  бога  Сварога,  его
несли на прапорах наши пращуры.  Здесь  проходил  один  из  древних  путей
вторжения в чужие страны, здесь везли обратно несметные сокровища...
     Дерево росло, нарастали новые слои коры, но глубоко вырезанная сварга
выступала пока еще ясно. Знак, которым метили закопанные сокровища,  когда
на обратном пути возвращались небольшими группами, подвергались  внезапным
нападениям местных племен.
     Я укрепил камень, подошел к явору. Мне не так уж и  нужны  сокровища,
хотя и от них не откажусь. Любопытно больше, какие  диковинки  отыскали  в
чужих краях, из-за чего ходили походами, клали  головы,  разоряли  и  жгли
города?
     По рассказам старших направление указывает только луч,  что  идет  на
север, на родину предков, шаги я тоже отсчитал, вычислив соотношение между
лучами, вместо лопаты приспособил широкий сук,  землю  отбрасывал  руками.
Солнце дважды поднималось и падало за гору, а я остервенело рыхлил  землю,
швырял ее наверх. В  воображении  я  уже  вычерпывал  огромные  богатства,
вознаградил себя за тяжелый труд, остальным наполнил казну и щедро  одарил
справедливость, честность, помогал слабым и бедным...
     Сук ударил в  твердое,  я  поспешно  разгреб  землю.  Толстая  крышка
огромной  скрыни,  выпуклые  знаки  непобедимого  Солнца!   Задыхаясь   от
волнения, я бросился грудью на крышку, разгреб землю,  отыскивая  край,  и
вдруг услышал гул.
     Я рванулся наверх, край ямы обрушился, засыпав  землей  сундук,  а  в
десятке шагов катился, медленно набирая скорость, мой камень.
     Он унесся с грохотом, оставив за собой просеку  поваленных  деревьев,
раздавленные норки, сброшенные с деревьев  птичьи  гнезда,  и  я  уткнулся
лицом в свежевскопанную землю, сердце  мое  взорвалось  слезами.  Опять  я
отвлекся на ничтожное!


     Я не считал дни, которые провел в тяжком единоборстве  с  камнем.  Он
так и норовил сорваться вниз, давил всей массой, становился все тяжелее, а
на моих ладонях от кровавых мозолей кожа стала твердой, как копыта.  Я  не
замечал солнца, не видел игривых зверьков, не слышал  пения  птиц,  только
изо всех сил катил этот проклятый  камень  и  даже  не  почувствовал,  как
кто-то подошел и долго стоял, смотрел.
     - Сизиф! - сказал он, и мне  показалось,  что  голос  мне  знаком.  -
Сизиф, да  оглянись  же!  Не  хочешь  оглядываться,  так  хоть  скажи  мне
что-нибудь, мы ж вместе играли в детстве!
     Человек был немолод, и я не сразу узнал его. Когда я покинул  Коринф,
он был еще  юношей,  теперь  же  он  смотрел  из  сгорбленного  тела,  что
расплылось как тесто, обвисло.
     - Привет, - сказал я. - Ты изменился.
     - Ты тоже... А зачем? - он смотрел с жалостью, голос звучал дружески.
- Не терзайся, живи, как все. Брось свой камень, наслаждайся  жизнью,  она
коротка.
     Я это видел.  Мое  тело  не  расплылось,  но  и  мои  мышцы  когда-то
порвутся, и все, что у меня есть, - это мой камень... который я не  втащил
еще и до середины горы. Да и где вершина? Чем выше втаскиваю,  тем  дальше
кажется. Вижу лишь сверкающее сияние в немыслимой выси...
     - Когда-то я брал все мелкие радости полной чашей. Я брал их столько,
что расплескивались, но и упавших капель хватило бы другим на  всю  жизнь!
Но это радости для смертных... Птицы так живут, олени, насекомые... А мы -
выше, мы - потомки богов, потому и радости наши должны быть выше. Выше,  а
не просто больше!
     - Какие радости? - удивился он.
     Я смотрел в лицо старого друга. Друга моей прежней жизни.
     - Мало жить простейшими радостями и заботами, - ответил я  честно,  -
ведь я не воробей и не насекомое.
     - А как ты хочешь жить?
     - Не знаю, - ответил я тяжело. - Но не по-насекомьи!
     Я толкал камень вверх, я упирался грудью, а когда уставал, подставлял
спину и катил камень спиной, всем моим телом, медленно поднимаясь вверх.
     Задыхаясь от усталости и обливаясь потом, я вдруг ощутил, что  камень
остановился. Я нажал еще, но он не  поддался.  И  тут  я  увидел  каменную
стену, что поднималась на добрых два десятка шагов!
     Я  замер,  ошеломленный.  Холод  стиснул  ноги,  поднялся,  заморозил
желудок, оставив там  пустоту,  ледяным  ножом  ударил  в  сердце.  Стена!
Сколько усилий ухлопал, а все зря...
     Оставив камень, я в тот же вечер спустился в город.  Тоска  вроде  бы
подалась немного, когда залил в себя кувшин  вина,  затем  помню  какой-то
спор с крестьянами, женщин, драку со сборщиками налогов, а потом я  плясал
на горящих углях... Утром, не  раскрывая  глаз,  поспешил  нащупать  ногой
кувшин вина, и так гулял и пил, глушил тоску.
     Не помню, сколько  прошло  времени,  но  неведомая  сила,  которой  я
подчинялся в свои лучшие дни, снова погнала  меня  к  оставленному  камню.
Если камень попал в тупик, то нужно искать другой путь - правее или левее,
а при необходимости и вернуться немного назад, но главное - карабкаться  с
камнем вверх, только вверх!
     Камень я обнаружил у подножия. Оставленный мною у стены,  он  недолго
держался на прежней высоте...
     Путь  наверх  тяжек,  но  теперь,  умудренный   горьким   опытом,   я
преодолевал все же быстрее: я знал ловушки,  препятствия,  рытвины,  видел
вспученные корни и, наконец,  добрался  до  злополучной  развилки,  откуда
неосторожно повернул чуть вправо, самую малость. Теперь я  покатил  камень
прямо. Насколько же это труднее!
     Я забрался высоко, и отсюда мой Коринф казался  крохотным.  В  минуты
отдыха я часто рассматривал его, стараясь разгадать мучивший меня  вопрос:
как жить этим людям? Как жить правильно?.. Запри любого из них в темницу -
уйму ума и таланта проявит, чтобы выбраться, а в сонном спокойствии так  и
проживет до старости, до смерти, не узнав, на что способен... Если у  кого
случается несчастье, то и душа просыпается, но обычно в городе жизнь течет
беззаботно, люди от рождения до  смерти  чем-то  похожи  на  коз,  которых
пасут...


     Я  толкал  камень  вверх,  когда  услышал  голоса.  Между   деревьями
появилось много человек. Малорослые, в козьих шкурах, они  остановились  в
отдалении, робко глядя на меня.
     Один из них несмело крикнул:
     - Сизиф! Мы принесли тебе еду. Можно нам подойти?
     Я ногой подсунул клин под камень, немного ослабил мышцы.
     - Я рад гостям.
     Они подошли ближе. Маленькие, пугливые.
     - Как ты вырос, Сизиф, - сказал один почтительно. - Теперь мы  видим,
что ты из племени богов. Это проступило в тебе.
     - Я не помню вас, - ответил я.
     - Наши деды рассказывали о тебе, - ответил один.
     - Что же вы такие маленькие? Измельчала порода людей?
     - Нет, мы все такие же. Ты тоже был таким... А теперь  в  тебе  много
солнца внутри.
     Мы сели на траву. Они поглядывали на  мой  камень,  и  я  поглядывал.
Теперь я знал, что оставлять его нельзя даже ненадолго - скатится.
     Они встречались со мной взглядами, тут же отводили глаза. Один сказал
наконец:
     - Мы верим, что тебе под силу втащить этот камень. Вон какой ты стал!
     - Камень тащить с подножия стало легче, - согласился  я.  -  Но  зато
склон становится все круче. Но до вершины я не могу пока добраться.
     Они смотрели недоверчиво.
     - Ты шутишь, Сизиф.
     - Нет. Все люди - потомки богов. Вы бы тоже могли закатить камень  на
вершину, но не хотите...
     - Почему, Сизиф? - спросил кто-то с удивлением.
     - Потому, что вы живете как олени, птицы, рыбы, - сказал я с болью  и
подумал, что уже не раз говорил это, что все чаще ко мне приходят люди,  и
я начинаю говорить им, ибо, видя меня с камнем, они стараются понять меня.
     Один из них, с умным лицом, однако с озабоченным выражением,  выпалил
с достоинством:
     - У тебя своя философия, Сизиф, а у нас своя.
     Я покачал разочарованно головой:
     - Зверь, конечно, не потащит камень в гору.  Ему  нечего  там  делать
вообще, если на вершине нет вкусной травы или сочного мяса.
     Он обиделся. Но я снова катил и  катил  свой  камень,  стиснув  зубы,
подавляя боль, усталость. Помню, однажды, смертельно устав, несколько дней
провел возле камня, не притрагиваясь к нему. Он был  укреплен  подпорками,
надежно укреплен, но через неделю я обнаружил,  что  каким-то  образом  мы
сдвинулись на шаг ниже!
     Вот та сосна, возле которой укрепил камень, но теперь сосна  выше,  а
мы сползли... Значит, и останавливаться нельзя, ибо это  тоже  путь  вниз.
Ох, проклятье.
     Иногда ноги ступали по мягкой шелковистой траве,  иногда  по  мокрому
снегу, потом опять по траве,  обнаженные  плечи  сек  злой  дождь,  палило
солнце, их грыз холодный ветер с севера, пытался сковать мороз,  но  снова
жаркое солнце сжигало лед, нагревало голову, делало тело коричневым.
     Летний зной и холод зимы сменялись так часто, что мне казалось  будто
при каждом шаге ступни погружаются то в мягкую прогретую  траву,  разгоняя
ярких бочек, то шлепают по рыхлому снегу.


     Я катил камень, жилы напрягались, и  с  неудовольствием  слушал  звон
приближающегося железа. Снизу тяжело карабкались хорошо вооруженные  люди.
Впереди спешил богато одетый вельможа.
     Когда он приблизился, я поразился, сколько спеси и надменности  может
вместить лицо человека. Это был сильный человек, и мне стало жаль, что  он
так мало знает и еще меньше хочет.
     - Сизиф, - воззвал он сильным голосом, который прозвучал  как  боевая
труба, - ты столько лет занят нечеловеческой работой, за  это  время  твой
Коринф - город, который ты построил собственными руками, -  превратился  в
огромный мегаполис, стал государством!
     Я усмехнулся, ощутил с  удивлением,  что  такой  пустяк  мне  все  же
приятен.
     - Ну-ну. Не ожидал, но рад слышать.
     - Сизиф, - продолжал он  все  тем  же  тоном,  и  воины  подтянулись,
расправили плечи. - Ты должен вернуться! Ты  обязан  вернуться.  В  городе
начались волнения, бунты, всем надоели продажные  правители,  что  пекутся
только о наслаждениях, забывая про народ.  Нам  нужен  твердый  властелин,
который казнил бы преступников прямо на площади,  наказал  бы  мошенников,
твердой рукой оградил бы страну от врагов, установил бы порядок!
     Воины дружно зазвенели оружием, крикнули. Сердце  мое  дрогнуло.  Как
давно я не держал свой острый меч! Как давно не носился на  горячем  коне,
не рубил врагов, не завоевывал города и страны...
     - Сизиф, - продолжал вельможа, - брось камень, и мы пойдем за  тобой.
Мы - это войска и все добропорядочные граждане Коринфа!
     - Аристократы или демос? - спросил я.
     Вельможа  посмотрел  на  меня  победно  и  ответил  с  гордостью  под
одобрительные выкрики воинов:
     - У нас нет такого презренного различия! Мы все равны. Нас объединяет
страстное  желание  сделать  Коринф  сильным.  Это  выше,  чем   сословное
различие.
     Из рядов воинов выдвинулся костлявый муж, хрупкий, сухой,  с  глубоко
запавшими глазами.
     - Ты патриот или нет? - спросил он меня.
     - Конечно, патриот... Я патриот и потому должен вкатить свой камень.
     Они подступили ближе, сгрудились вокруг. Лица у всех были изнуренные,
жестокие, в глазах злость и отчаяние.
     - Я уже был царем, я знаю: бессилен самый  абсолютный  тиран.  Только
невеждам кажется, что царь может улучшить мир. Если бы все так  просто!  -
сказал я.
     Вельможа спросил сердито:
     - Ты прирожденный царь Коринфа! Не царское это дело - таскать камень!
     Был миг, когда я засомневался,  не  пойти  ли  с  ними,  выбрав  путь
полегче... Вкатить камень на  вершину  горы  много  труднее,  чем  править
страной. Сколько было царей до меня, сколько будет после меня? Впрочем,  я
знавал царей, которые оставляли троны, одевали рубище нищих  и  уходили  в
леса искать Истину...
     Они ушли, и я тут же забыл о них, ибо привычка  катить  свою  ношу  в
гору сразу же напомнила о себе.


     Шли дни, века и тысячелетия, ибо мне все равно, так  как  моя  работа
вне времени, оценивается не затраченным временем... Только  высотой,  лишь
высотой, а день или век прошел - неважно, главное - высота.
     Как-то прибежал взъерошенный юноша в странной одежде.
     - Сизиф! - закричал он еще издали. - Мы победили! Дарий разбит!
     - Поздравляю, - ответил я безучастно, не повернув к нему головы.  Мои
руки и все тело так же безостановочно катили камень.
     - Ты не рад? Сизиф, ты даже не спросил, что за сражение это было.
     - Друг мой, - ответил я, не прерывая работы и  не  останавливаясь,  -
меня интересует лишь те сражения, что происходит в моей душе...
     - Сражения?
     - А у тебя их нет?
     - Нет, конечно!
     - Тогда ты еще не человек.
     - Сизиф!
     - А победы признаю только те, что происходят внутри меня.
     Однажды меня оглушили звуки музыки. Наискось по склону  шли  юноши  и
девушки, шесть человек.
     Это шли организмы: красивые, простенькие, прозрачные, и я видел,  как
работают мышцы,  сгибаются  и  разгибаются  суставы,  шагают  ноги...  Они
смеялись и  разговаривали,  обращаясь  к  желудкам  друг  друга,  так  мне
показалось, и музыка их тоже -  с  моей  точки  зрения  -  не  поднималась
выше...
     Впервые меня охватил страх. Никогда вакханки и сатиры не  падали  так
низко. Это уже  не  животные,  это  доживотные,  жрущая  и  размножающаяся
протоплазма, самый низкий плебс. Они взошли на  склон  горы  налегке,  без
всякой ноши.
     Они остановились в нескольких шагах, вытаращились на меня.
     - Гляди, - сказал один изумленно, - камень  катит  в  гору...  Это  в
самом деле Сизиф?!.. Ну, тот самый, о котором нам в школе талдычили?
     Другой запротестовал:
     - Да быть такого не может!
     Послышались голоса:
     - Что он, дурак?
     - Если и дурак, то не до такой же степени?
     - Дебил?
     - Все умники - дебилы!
     Они подходили ближе, окружали. Дикая  музыка,  что  обращалась  не  к
мозгам и не  к  сердцу,  а  напрямую  к  животу,  низу  живота,  оглушала,
врезалась в уши, требовала слышать только ее.
     - Идея! - вдруг взревел один. - Мы должны освободить  Сизифа  от  его
каторги! Дадим ему свободу! Именем... мать его... ну,  как  там  ихнего...
ага, Юпитера!
     Они с гоготом ухватились за камень, намереваясь столкнуть  его  вниз.
Вакханки уже вытаскивали из сумок вино в прозрачных сосудах. Меня  охватил
ужас: я наконец-то забрался настолько высоко...
     Я уперся плечом в камень, сказал с болью,  и  голос  мой,  расколотый
страданием, перешел в крик:
     - Развлекаетесь... Наслаждаетесь... И  не  стыдно?  Вы  ж  ничего  не
умеете. Это высшее счастье - катить в гору камень. Бывают дни, когда я вою
от горя, что не выбрал камень побольше! Одна надежда, что  гора  останется
крутой и высокой. Отнять у меня камень? - да он скатится и сам еще не раз,
однако я подниму его на вершину!
     Меня не слушали. Ухватились за камень с визгом и животными воплями. Я
с силой отшвырнул одного, он отлетел в сторону.  Я  услышал  удар,  дерево
вздрогнуло, к подножью упало безжизненное тело.
     Тяжелая глыба шатнулась. Я в страхе и  отчаянии  бросился  наперерез,
напрягся, готовый всем телом, жизнью  загородить  дорогу!  Камень  качнуся
и... передвинулся на шажок вверх.



                               Юрий НИКИТИН

                              СЛЕД ЧЕЛОВЕКА

     Ракета-зонд донесла о наличии разумных существ на  четвертой  планете
Телекана. Макивчук, Ян и Женька понабивали себе шишки, стукаясь  головами,
когда рассматривали крошечную фотографию примитивных построек.
     Не спрашивая разрешения командира, Ян сразу же изменил курс и  бросил
корабль к планете. Макивчук посмотрел  на  его  широкую  спину  с  немалым
сомнением, на которое имел основания. Три дня назад Ян сильно расшиб  себе
голову и руку, когда на третьей  планете  сверзился  вверх  тормашками  со
скалы на камни, а оттуда  в  глубокую  расщелину,  чтобы  успеть  оттащить
Женьку от потока наступающей лавы. Юный разведчик вообразил, вероятно, что
находится в иллюзионе Центрального  парка  и,  раскрыв  рот  от  восторга,
созерцал приближающийся огненный вал. Возможно, даже сочинял стихи.  Когда
позади него разверзлась трещина размером с Дарьяльское ущелье, то  Женька,
конечно же, угодил в нее.
     Ян  проявил  тогда  чудеса  ловкости  и  отваги,  а   выбравшись   со
злополучным поэтом наверх, увидел, что лава ушла в сторону.
     В результате  они  имели  нагоняй  от  Макивчука  за  ротозейство,  а
скафандры стали алыми, их запорошило пыльцой так и несобранных цветов,  за
которыми карабкались к жерлу вулкана. Макивчук, большой  любитель  латыни,
назвал эти цветы  дециллионусами:  к  тому  времени  у  него  уже  иссякла
фантазия и приходилось вводить в бой числительные.
     Их прижало к стене: Ян  ввел  корабль  в  верхние  слои  атмосферы  и
закрутил спираль вокруг планеты. Очень крутую спираль. Макивчук придирчиво
оглядел товарищей и махнул рукой. Дебаты разводить не приходилось, одно из
преимуществ малого экипажа -  быстро  принимаются  решения.  Ян  и  Женька
считают себя отдохнувшими, он  вообще  не  выходил  из  корабля  -  трижды
проклятая обязанность капитана, значит,  не  стоит  затягивать  встречу  с
братьями по разуму. К тому же Яна не зря называют  железным,  а  Женька...
что ж, у молодежи силы восстанавливаются быстро.
     Сразу же после посадки Ян и Женька бросились в переходной  шлюз.  Там
висели три легких скафандра и три с повышенной защитой. Условия на планете
почти соответствовали среднему поясу Земли и можно  было  бы  ограничиться
простым респиратором, но ведь предстояла встреча с разумом...
     Ян натянул  на  себя  непробиваемую  нейтридную  ткань.  Одевался  он
медленно, словно нехотя, но  затратил  на  этот  несложный  процесс  втрое
меньше времени, чем Женька. Макивчук, ворча без всякой причины, открыл  им
попеременно все люки в длинном коридоре. Женька помчался вперед,  лишь  на
трапе Ян придержал, огляделся, весь как сжатая пружина, отпустил  курсанта
первым, для того еще важно первым ступить на незнакомую планету.
     А потом они двинулись к замеченному  поселку.  Навстречу  на  окраину
селения  начали  сбегаться  жители.  Ян  подумал  с  немалым   удивлением,
насколько же все похоже: словно приехал на побывку в свое маленькое  село,
где прошло детство.
     Гуманоиды! - в восторге прошептал Женька. - Вот это удача!
     - Какая удача? - ответил Ян шепотом. - Лучше бы разумные крокодилы...
     - Почему?
     - Не такие кровожадные...
     Местные жители были низкорослым народом. В первую очередь  космонавты
невольно обратили внимание нп громадный,  в  половину  лица,  нос.  Больше
ничего особенно рассмотреть не успели: жители внезапно заволновались, ряды
их колыхнулись, и вдруг все попятились,  а  потом  и  вовсе  обратились  в
бегство.
     Ян  и  Женька  застыли,  будто  вмороженные  в  глыбу   льда.   Любые
неожиданности контакта, любые выверты и причуды - о какие  только  случаях
не узнали на лекциях, а еще больше - от бывалых звездолетчиков,  но  чтобы
вот так сразу...
     - Это тебя испугались, - предположил Тролль.
     - Почему меня?
     - Решили, что стихи читать будешь.
     - Ян, тебе все шуточки...
     - А что, еще остается? Надо возвращаться...
     - Ян... Давай чуточку пройдем еще. Смотри, какие носы! Длиннее  даже,
чему тебя нижняя челюсть. Значит, они мир  воспринимают  больше  запахами,
чем зрением или звуками.
     - Ну и что? У меня Бобик так воспринимает... И  ничего,  от  меня  не
прячется. Даже тебя переносит.
     - Ян, а вдруг они уловили какой-нибудь гадкий запах от скафандров?  Я
так и не продезинфицировал тогда...
     Ян не поверил ушам:
     - Как? Да там все на автоматике!
     - Автоматика разладилась. А я починить не успел...
     Ян смерил его недобрым взглядом. Женька сжался в комоок, Ян  может  и
кулаком между ушей, но услышал только горестный вздох:
     - За что там такое  наказание?..  Ладно,  пошли.  Теперь  уже  поздно
чиститься. Да и, скорее всего, просто боятся двух гигантов в железе. Пусть
увидят, что ничего не трогаем. Может быть, успокоятся.
     Селение встретило их настороженной  тишиной.  И  вдруг  пронзительный
крик заставил обоих вздрогнуть: оглушительно хлопая крыльями, из-за  домов
взмывали пестрые птицы и стремительно уносились прочь. Через мгновение  из
сараев стали выскакивать крупные животные и, обрывая веревки,  удирать  из
поселка. Из окон домов выпрыгивали маленькие зверьки и убегали  в  панике.
Ящерицы и пауки - все покидало свои норки и  неслось,  прыгало,  катилось,
ползло  в  неизъяснимом  страхе  из  селения.  Стены   домов   заблестели,
замерцали,  заискрились  -  сплошь  покрытые  яркими  насекомыми,   а   те
часто-часто взмахивали крылышками, ползли вверх и торопливо взлетали.
     Ян стоял белый как полотно. И медленно до сознания доходила простая и
страшная истина: несовместимость. Животным миром овладел  панический  ужас
потому, что они угадали Чужую Жизнь, более чужую, чем самые лютые хищники.
И холодный, не рассуждающий ужас неизбежно должен был овладеть существами,
подчиненными законам разных эволюций.
     - Почему тогда мы не  чувствуем  страха  и  отвращения?  -  прошептал
Женька. Его мысль так же мучительно искала выхода. -  Разум  должен  взять
верх над инстинктами...
     - И это говорит поэт?
     - А что тебе поэт?
     - Да ладно...
     Через раскрытую дверь  обширного  каменного  строения,  единственного
каменного во всем селении, Ян  увидел  три  жарких  костра  и  между  ними
ярко-красный цветок на голубом стебле. Если бы  Ян  не  был  так  подавлен
неудачной попыткой контакта, он бы обращался встрече со старым знакомым  -
дециллионусом, сейчас же только  механически  отметил  костры,  как  пытку
создать дециллионусу  условия,  идентичные  родным,  на  третьей  планете.
Вероятно, там вулканы забрасывают споры в самые верхние слои атмосферы,  а
солнечное давление разносит их  по  всей  солнечной  системе.  Часть  спор
постоянно попадала на соседнюю планету, конечно,  прижиться  могли  только
возле жерла  действующих  вулканов,  там  налицо  все  компоненты  родного
климата: адская жара и серные испарения.
     Представляю, сколько смельчаков должно погибнуть, пока достанут  хоть
один цветок, - прошептал Женька.
     Ян кивнул.  Он  уже  понял  назначение  четырехугольных  камней,  что
теснились   вокруг   дециллионуса:   местные   жители   в    самом    деле
руководствовались обонянием,  цветок  же  источал  жесточайшие  фитонциды,
убивающие болезнетворных микробов. Камни служили сидениями, а все каменное
сооружение было лечебницей. Больные располагались  вокруг  дециллионуса  и
вдыхали его аромат.
     - Пошли, - сказал Ян с горечью, - еще подумают, что мы хотим  забрать
их святыню.
     - Конечно, ради такого могли прилететь откуда угодно...
     Макивчук хмуро выслушал, лицо его потемнело.  Космонавты  с  надеждой
смотрели на бывалого капитана,  что-то  да  придумает,  но  Макивчук  стал
готовить корабль к старту. Женька подивился его  самообладанию.  Макивчук,
как никто другой, мечтал установить контакт с братьями  по  разуму  и  вот
теперь так просто отказывался от дальнейших попыток. И  только  уже  среди
ночи, так и не сомкнув глаз, с тоской понял, что без тщательной подготовки
новой экспедиции здесь  нельзя  будет  и  шагу  ступить,  если  не  хочешь
наломать дров. Нужны специалисты, нужны ольфактоники...
     Под утро странно измененный голос Яна хлестнул его по ушам:
     - Все сюда! Скорее!
     Женька и Макивчук вылетели из постелей. Уже одетый, а может он  и  не
раздевался, Ян стоял возле иллюминатора. Макивчук оттолкнул его и замер. И
понял!
     Ночью прошел дождь. Глубокие следы землян наполнились водой, почти из
каждого теперь  гордо  поднимался  дециллионус.  Огненный  Цветок,  цветок
здоровья и силы, святыня и драгоценность! Смазка  и  ничтожное  количество
химических веществ скафандра послужили  сильнейшим  стимулятором,  поэтому
споры, прилипшие к скафандру еще на третьей планете, развились во взрослое
растение за одну ночь.
     - След бледнолицего, - прошептал зачарованно Женька.  -  Так  индейцы
называли одуванчик,  его  в  Америку  занесли  на  своих  сапогах  солдаты
Кортеса.
     - Надеюсь, они теперь изменят свое мнение о человеке, - сказал Ян тем
же странным голосом. Макивчук и Женька с огромным изумлением воззрились на
него. Железный Ян, человек, который не смеется, улыбался до самых ушей.  И
это его нисколько не портило.




                               Юрий НИКИТИН

                              СЛИШКОМ ПРОСТО

     Ян дважды выстрелил и прыгнул за раскаленный  черный  обломок  скалы.
Можно было бы воспользоваться паузой, пробежать еще с десяток  метров,  но
он  отчетливо  слышал  в  наушниках  шлемофона  хриплое   дыхание   Женьки
Медведева: юный космонавт нес на спине потерявшего сознание Макивчука.
     Ян выстрелил еще раз. Рогатая голова чудовища разлетелась  вдребезги,
но из-за  гребня  вынырнули  еще  два  монстра  и  с  ужасающей  скоростью
понеслись на космонавтов.
     - Оставь нас, - послышался в наушниках тоскливый голос Женьки.  -  Ты
еще успеешь добежать до ракеты... Я тебя прикрою огнем.
     - Тихо, - хрипло ответил Тролль. - Рожденный для виселицы в  море  не
утонет. Это мне часто говаривала матушка, снаряжая в космос...
     Он дал короткую очередь,  отпрыгнул,  пробежал  несколько  шагов.  До
корабля оставалось около  километра.  Этот  километр  показался  Медведеву
мегапарсеком. Целую вечность шел он через вселенную с металлической глыбой
на плечах. Неистовый рев зверья, жуткий вой и хриплые крики проникали даже
сквозь фильтры акустической защиты.
     Корабль,  однако,  постепенно  приближался.  Наконец  юный  космонавт
уперся в гладкую поверхность люка. Никогда еще  так  не  хотелось  свалить
непомерную тяжесть с плеч, сесть и отдохнуть, но в  затуманенном  сознании
фиксировались хлопки выстрелов, которые становились все реже и реже...
     Ян Тролль оглянулся, швырнул бесполезный автомат с  пустым  диском  в
пасть ближайшего чудовища и в несколько гигантских прыжков очутился  возле
открытого люка. Вскочил в  корабль  и  захлопнул  люк.  Через  секунду  на
корабль обрушилась многотонная тяжесть кремнийорганического чудовища.
     Женька бессильно лежал рядом с капитаном. Тролль  мгновение  постоял,
прислонившись к стене, потом сказал ровным и спокойным голосом:
     - Прибыли. Раздевайтесь и будьте как дома.
     Он  осторожно  освободил  Макивчука  от  доспехов.  Женька  вылез  из
скафандра и остался лежать на полу. От дикой усталости не было сил  лишний
раз шевельнуть пальцем. Тролль  похлопал  его  по  плечу  и  подтолкнул  к
внутренним дверям. Иди, мол, отдохни. Я  справлюсь  сам.  И  каким  только
чудом он держится?


     На следующий день Женька старательно деактивировал  и  дезинфицировал
скафандры. Работа не из самых приятных, тем более после вчерашних  ужасов.
Женька с трудом ворочал скафандры  повышенной  защиты  и  хриплым  голосом
тянул старинную уральскую песню:

                Ой ты, дедушка, ты, медве-е-е-едушка-а-а-а,
                Задери мою коровушку-у-у-у,
                Опростай мою головушку-у-у-у,
                Лучше в море-е-е быть уто-о-пимо-ому-у-у-у,
                Чем на свете-е-е жить нелюбимому-у-у-у.

     Динамик над головой произнес голосом Тролля:
     - Эй, Карузо, заканчивай  и  топай  в  общую  каюту.  Сбор.  Капитан,
видимо, решил устроить нам баню без деактивации.
     В единственной просторной каюте уже находились Тролль и  Макивчук.  У
капитана была перевязана голова, под глазами  темные  круги,  но  выглядел
относительно бодро.
     - Садитесь, - сказал Макивчук тяжелым  голосом,  -  разберем  все  по
порядку.
     Это относилось к Женьке. Тролль продолжал  безмятежно  вышагивать  по
каюте. Это у него называлось  "мыслить".  Словно  он  мыслил  ногами,  как
одноног с планеты Смигла.
     Женька послушно сел и положил руки на колени.  Более  чувствительный,
чем совсем бесчувственный Тролль, у того одни железные мускулы и  каменный
лоб, он чувствовал, что капитан намерен сказать что-то очень серьезное.
     Макивчук кивнул Яну, давая ему слово.
     - Это зверье, - сказал Ян скучным голосом,  -  имеет  уши,  сравнимые
разве что с плавильной печью. Я имею в виду солнечную плавильную печь. Они
могут фокусировать лучи на расстоянии до ста метров. В фокусе  температура
достигает двух тысяч градусов. Естественно, что ничего подобного под нашим
карликовым солнышком природа сотворить не могла.
     Макивчук слушал внимательно, хотя  все  это  знал  и  раньше.  Женька
заметил, что  капитан  с  каким-то  напряжением  прислушивается  к  ровной
интонации  голоса  космонавта,  пристально  всматривается  в  его   скупые
движения.
     -...но в этот раз, - продолжал Тролль - случилось редчайшее для  этой
планеты явление. Паршивенькое облачко закрыло солнце.  Зверье,  которое  я
предложил Макивчуку как первооткрывателю  назвать  своим  именем,  уже  не
могло воспользоваться преимуществом своих ушей-парусов. Во всяком  случае,
мы  так  думали.  Но  аборигены  вдруг  вспомнили  про  свои   не   совсем
атрофированные  зубы.  Кстати,  командор,  почему  ты   отказываешься   от
предложенной чести? Специалисты даже букашек называют своими именами!  Вот
увидишь, что будет, когда они хлынут на эту планету!
     - Как мы спаслись? - спросил Макивчук, не реагируя на шутку, если  то
была шутка.
     Женька решил, что пришло время и ему дополнить рассказ о столкновении
и бегстве.
     - Они заревели, - сказал он, - как Горынычи! Вы и я упали.  Ян  начал
стрелять. Потом я пришел в себя, а Ян кричит мне: "Бери капитана на  холку
и марш в корабль!" Я так и сделал. А Ян задерживал зверей.
     - И опять Ян, - сказал Макивчук медленно, - неуязвимый  Ян.  Без  его
стойкости наши косточки остались бы белеть на этой планете...
     Яну следовало бы приосаниться, но он продолжал скромно мерить  шагами
каюту.
     - А на третьей Леникса? - скаэал Макивчук так же медленно. -  Помните
сверхтуман?
     Они помнили. У Женьки мороз пробежал по коже, когда  он  вспомнил  их
единственное приключение на  той  планете.  Она  вся  была  покрыта  слоем
облаков.  Так  казалось  сверху.  Но   когда   высадились   и   вышли   на
поверхность...
     Всюду был туман. Причем настолько плотный,  что  они  уже  ничего  не
видели в двух  миллиметрах  от  глаз.  И  этот  мертвенно-белый  туман  не
проводил ни радиоволн,  ни  обыкновенных  криков.  Они  заблудились  самым
глупейшим образом. В трех шагах от корабля и, сколько  потом  ни  пытались
вернуться, уходили все дальше. Не стоило, конечно, выходить  всем  вместе,
но радиозонды показали полное отсутствие жизни на планете. Не  было  также
вулканов и прочих возможных опасностей.
     Самое страшное, что они потеряли и друг друга. Невозможно  было  даже
представить весь ужас одиночества в этом белом безмолвии.
     И тогда появился Ян. Он разыскал Женьку, потом Макивчука. Одному  ему
известными способами нашел дорогу и уверенно привел друзей прямо  к  люку.
Оказалось, что они на самом деле ушли довольно далеко от корабля.
     - Как ты в тот раз нашел дорогу?  -  спросил  Макивчук.  Он  поправил
повязку, чтобы лучше следить за шагающим космонавтом.
     - Дорогу? - удивился Ян. - Разве я  не  говорил?  Просто  не  обращал
внимания на туман. Шел словно бы с закрытыми глазами. А часто  и  в  самом
деле закрывал. Ну, а микрорельеф под ногами...  Я  всегда  помню,  на  что
наступают мои ноги. Так и нашел дорогу. По следу.
     Макивчук кивнул, но Женька чувствовал, что капитана это объяснение не
удовлетворило.
     - Хорошо, - сказал Макивчук.  -  Кстати,  два  дня  назад  ты  порвал
скафандр, когда сорвался со скалы на Черном плато. Но адская жара тебя  не
затронула...
     Ян удивленно посмотрел ему в глаза.
     - Ты словно бы не доволен, - сказал он. - Я упал разрывом вниз. Таким
образом зажал дыру. А потом зарастил ткань.
     - В полевых условиях?
     Макивчук с сомнением покачал головой.
     - В полевых условиях, - подтвердил Ян,  -  я  единственный  из  всего
выпуска, кто умеет это делать. Что ж делать, если у других руки не  оттуда
растут? Да и в мозгах лишь одна извилина, да и та прямая.
     - Ладно, - сказал Макивчук, - а огненная жизнь Аида?
     Тролль с возрастающим удивлением посмотрел на капитана.
     - Я ведь подробно все объяснял и раньше, - ответил он наконец.
     Макивчук положил громадные ладони на стол. Плечи капитана напряглись,
словно он готовился прыгнуть, опрокидывая стол.
     - Все это  очень  убедительно,  -  сказал  он,  -  но  слишком  много
счастливых случайностей.
     Он вдруг подался вперед и требовательно спросил:
     - Скажи, Ян, ты человек?
     Его глаза впились в дрогнувшее лицо Тролля. Женька растерянно  замер.
Ян не человек? Не человек? Но кто же тогда?
     - Ответь нам, - сказал Макивчук и, чуть помедлив, добавил: - Конечно,
если можешь.
     Лицо Яна чуть ли не впервые за  все  время  полета  выразило  крайнюю
степень растерянности. Он хлопал глазами, такими  синими  и  безмятежными,
смотрел на капитана, словно на привидение.
     - Да вы что? - сказал он наконец. - Взбесились? Кто же я тогда?
     - Не знаю, - сказал Макивчук четко, - но знать хотел бы.
     До Женьки наконец дошло.
     - Не человек... - сказал он с тихим ужасом. - Не  че...  Тогда  он  -
агент чужой цивилизации! Способный принимать человеческий облик. Чтобы все
у нас высмотреть, собрать информацию!
     Тролль уже справился с растерянностью и засмеялся.  Но  в  его  смехе
едва заметной ноткой проскользнула тревога
     - Значит, я  шпион?  -  спросил  он.  -  Лазутчик?  Этот...  Локкарт,
Лоуренс, Мата Хари?
     - Мата Хари была женщиной, - поправил Макивчук привычно,  но  тут  же
спохватился... - Хотя кто знает... это земные мерки. Есть ли у вас  вообще
разделение...
     - Спасибо, - сказал Тролль.
     Он уже полностью овладел собой и с любопытством смотрел на товарищей.
А они с каждой минутой теряли уверенность.
     - Я же не говорю, - сказал Макивчук почти просительно, - что ты агент
именно враждебной по отношению  к  нам  цивилизации.  Ты  нас  выручал  не
единожды из довольно критических положений. Все это говорит в твою пользу.
Правда, враги тоже могут помочь... Из тактических соображений.  Все  может
быть. Возможно, вы совершенно равнодушны к  нам  и  изучаете  из  простого
любопытства. Мы вряд ли что-нибудь узнаем, если ты не захочешь помочь нам.
Ну не выкручивать же тебе руки!
     - В этом случае я сверхчеловек?  -  спросил  Тролль  с  интересом.  -
Ничего себе. Батмен? Человек-факел? Человек-щит?
     - Но согласись, - сказал Макивчук,  -  другой  бы  погиб  и  в  более
простой ситуации.
     Тролль внимательно смотрел на товарищей, и лицо его  становилось  все
печальнее и печальнее. Невозможно было представить, чтобы у железного  Яна
было  такое  скорбное  лицо.  Именно  скорбное.  Даже  от   всей   крупной
атлетической фигуры вдруг повеяло неясным трагизмом.
     Женька ощутил, как смутная печаль стискивает сердце.
     - Что с тобой, Ян?
     - Хорошо, - сказал Тролль, - я вам кое-что расскажу. Только  придется
вас  разочаровать,  особенно  Женьку.  Нет  никакого  агента  таинственной
цивилизации. Нет, как бы вам этого ни хотелось.  Все  гораздо  проще...  и
сложнее...
     Он стоял подле стены так, что лицо его  оставалось  в  тени.  Могучие
руки были скрещены на широкой груди.
     - Все не так, - сказал он с горечью. -  Все  не  так...  Но  если  вы
бывали в моих краях, то слышали  старинную  легенду:  пока  девушка  верна
своему избраннику - с ним ничего не случится. Несчастья будут обходить его
стороной. Так вот... у самого Балтийского моря живет Эльза... Ясно?  И  не
говорите  мне  о   псиполе,   телекинезе,   внечувственной   связи   через
нульпространство. Я не хочу слышать об  этой  псевдонаучной  белиберде.  Я
знаю, что меня хранит, ясно?
     Женька сидел, раскрыв рот. Он  с  готовностью  поверил  бы  в  агента
звездной цивилизации, в машину времени, и  во  что  угодно,  но  чтобы  Ян
каким-то образом был связан с женщиной...
     - Гм, - сказал Макивчук. У него было очень растерянное  лицо.  -  Да,
вот такие-то дела...
     Видно было, что он ищет и  не  находит  нужных  слов,  начал  ерзать,
словно пытался нащупать несуществующий гвоздь, зацепить его  за  шляпку  и
вытащить. Лицо его болезненно перекосилось, словно уже тащил.
     - Но вдруг она выйдет замуж! - воскликнул Женька. - Любовь -  это  же
такая тонкая ниточка!
     Ему вдруг страстно захотелось  помочь  другу,  пусть  он  даже  агент
внезвездной цивилизации, пусть даже  внегалактической.  Тролль  с  тем  же
каменным лицом, но потемневшим, обронил глухим голосом:
     - Она вышла замуж.
     Женька замер. Потом, не получив от растерянного Макивчука  поддержки,
тоже мне всезнающий капитан, отец родной, спросил с надеждой:
     - Тогда эта любовь... ни при чем?..
     - Именно при том, - ответил Тролль. Лицо у  него  оставалось  как  из
гранита,  а  голос  безжизненным,  словно  в  самом  деле  у  агента  иной
цивилизации, учившему язык в харьковских школах.
     - Не понимаю, -  сказал  Женька  растерянно,  -  если  она  же  вышла
замуж...
     - Ничего, - сказал Тролль ободряюще, - ты еще вырастешь, возможно.
     Женька сидел с выпученными глазами, а Ян  смотрел  сквозь  него.  Что
сказать салажонку? Придет время, сам поймет. Что такое любовь и что  такое
верность. И какая она бывает. А пока это все для него  пустые  слова.  Вот
Макивчук может понять... И что это за  нить,  если  на  ней  держится  так
много, и почему  человечество  все  еще  доверяет  этой  нити.  И  во  что
превратится мир, если вдруг убрать эту нить.
     - Прости, - сказал Макивчук, - тебе, должно быть, больно  вспоминать,
а мы тут ковыряемся в ране. Я ничего этого  не  знал,  хотя  как  командир
должен быть в курсе дела. Ведь речь идет о состоянии духа моих людей. Если
тебе не трудно... Кто она?
     - Как тебе сказать... Нормальная умная женщина. Красивая. Если  бы  я
не мучил ее мелочной ревностью, то мы бы  поженились.  Мне,  привыкшему  к
одиночеству космоса, всегда казалось, что она слишком вольно ведет себя  в
обществе своих молодых друзей. Потом  она  вышла  замуж.  Говорят,  у  нее
хороший муж. Я однажды видел  его.  Довольно  умное  лицо,  чисто  выбрит,
опрятно одет, воспитан. Занимается лазерами.
     - А если она, - спросил Женька, - и любить перестанет?
     Тролль пожал  плечами.  Сквозь  полумрак,  словно  молния,  сверкнули
ровные белые зубы.
     - Спой лучше свою песню! - сказал он.
     Женька напряженно наморщил лоб. При чем тут песня? Тут не  до  песен,
когда твое существование висит на ниточке. И вдруг понял,  о  чем  говорит
Тролль. "Лучше в море быть утопимому..." Да-а. Если это в самом деле  так,
то понятно, почему иные предпочитают быть растерзанными зверьем. Будь  это
в Колизее или на дальней планете. Ромео с изменившей ему Джульеттой, Тахир
без Зухры, Меджнун, разлученный навек  со  своей  Лейлой...  Тристан,  чья
Изольда вдруг перенесла бы любовь  и  верность  на  короля  Марка,  своего
мужа... Нет уж, он ни за что никогда не влюбится! Разве что в  эти  черные
глубины космоса с далекими звездами.
     Вдруг Тролль отделился от стены и уверенными шагами пересек каюту  по
направлению к пульту. Лицо его прояснилось.
     - Что же вы приуныли? - сказал он весело. - Эх вы!  Детективы!  Агент
инозвездной  цивилизации!  Надо  же  такое  придумать.  Нет,  мои  дорогие
друзья... Это было бы слишком просто.
     Он положил стальные ладони на  пульт,  и  сразу  загудели  двигатели.
Корабль-разведчик ринулся в пространство.




                               Юрий НИКИТИН

                            СОВЕРШЕННЫЕ СЛОВА

     Я позвонил три раза,  коммуналка  есть  коммуналка,  но  открыла  мне
соседка Володи: разговаривала в  коридоре  по  телефону  и  потянулась  до
защелки одного замка, другого, сняла цепочку, а сама все радостно верещала
в трубку: молодая, рыхлая, теплая со сна, в коротенькой рубашке с глубоким
вырезом, поверх которой небрежно наброшен халат.
     Я поздоровался, мы обменялись улыбками: меня соседи  любили,  ко  мне
все соседи относятся хорошо, своих же,  слава  богу,  нет.  Я  пнул  дверь
Володиной комнаты.
     Конечно же, он сидел спиной ко  мне  в  глубине  комнаты  за  пишущей
машинкой. Я бы так не смог, мне нужно обязательно  как  собаке  в  конуре:
лицом к дверям, а вот он мог, он умел, и ничего на свете нет,  если  перед
ним чистый лист бумаги.
     Он не оглядывался. Спина прямая, как у фараона  на  троне,  волосы  -
словно грязная пакля, воротник рубашки потемнел и скоро заблестит.  Пальцы
не на клавишах: руки лежат по обе стороны машинки, кулаки  сжаты.  Капитан
спортивной команды, а не молодой писатель, зато меня соседи сразу признали
писателем: я сплошная одухотворенность, одна борода да очки чего стоят, да
и  весь  я  почему-то  уродился   настолько   интеллигентом,   что   перед
современными женщинами - а они с каждым годом все рассовременнее -  бывает
неловко.
     Володя последние дни "каторжанил себя",  как  он  часто  говорил.  Мы
познакомились еще пять лет тому, и я вскоре признал его первенство, что  в
мире начинающих литераторов немыслимо: здесь каждый - гений, остальные  же
- дураки набитые. Он  превосходил  меня  одержимостью,  это  я  признал  с
готовностью. Мы всегда охотнее всего признаемся в  лени,  ибо,  по  нашему
мнению, только она не дает развернуться нашим удивительным способностям. И
потому Володя добьется своего раньше меня: я могу только на взлете,  а  он
шаг за шагом, последние метры проползет, цепляясь окровавленными пальцами,
- но на вершине окажется впереди всех.
     Я походил по  комнате,  решил,  что  подобное  самоуглубление,  когда
пришел друг, - слишком даже для современного писателя.
     - Сделай перерыв, - сказал я громко, - к тебе  друг  пришел,  да  еще
какой друг, а ты на чашку кофе не раскошелишься!
     - А, да-да, - ответил он, не отрывая застывшего  взгляда  от  бумаги,
словно гипнотизировал ее, а может, сам был ею загипнотизирован, - сам кофе
свари, а? А то голова не варит.
     - Эксплуататор, - ответил я, но руки мои  уже  привычно  отыскали  на
подоконнике среди бумаг и посуды кофеварку. - А если бы я не зашел?
     - Ты же друг? Да еще какой друг!
     - Ладно, ладно... Только не с того конца берешься... Влупил чашечку -
голова просветлела, две одолел - рассказ настрочил, а  если  три  -  то  и
роман?
     Соседи уже разбрелись, я хозяйничал на кухне свободно, хотя с  чужими
соседями отношения, как я уже  говорил,  всегда  распрекрасные,  а  вот  у
Володи здесь натянуто, что и хорошо:  для  творческого  стимула:  писатель
должен голодать и жить в коммуналке, а у  меня,  на  беду,  изолированная,
двадцать метров, паркет, кирпичные стены, две лоджии, кухня -  десять  мэ,
потолки  -  три  восемьдесят,  да  в  довершение  несчастья   еще   и   на
"Баррикадной".
     Когда я вернулся, он нависал в той же позе над  машинкой,  но  аромат
горячего кафе действует на современного интеля  как  на  кота  валерьянка:
Володя беспокойно задвигался, вернулся  в  наш  грешный  мир  и,  вставая,
потянулся с таким остервенением, словно тужился перерваться  пополам,  как
амеба при делении. В нем  захрустело,  затрещало,  даже  чмокнуло,  словно
суставы выскочили из  сочленений,  как  поршни  из  цилиндров.  Из  глотки
вырвался звериный вопль облегчения, коему и динозавр бы позавидовал.
     - Много? - спросил я, кивнув на машинку.
     - Ни страницы, - ответил он. - И ни строчки.
     Я потягивал кофе не спеша, поглядывая на товарища внимательно,  а  он
отхлебывал жадно, губы его были в  пластинках,  как  бывает,  когда  после
дождя внезапно ударит засуха, и почва  лопается  на  квадратики,  края  их
загибаются, и пейзаж становится не то марсианским, не то еще каким, но  не
нашенским.
     Мы примостились на краешке стола, поставив чашки на черновики рядом с
"Эрикой". Машинка вообще главное существо  в  комнате,  и  сам  Володя  ею
отбояривался,  когда  его  приглашали  девахи:  дескать,   жена   ждет   -
некапризная, безотказная, но ревнивая...
     - Вернули? - спросил я тихо.
     - Да, - ответил он мрачно. -  Редактор...  что  за  скотина!  Имбецил
проклятый. Все раздраконил и вернул.
     - Мне тоже, - посочувствовал я мужественно,  хотя  никто  из  нас  не
любил признаваться в неудачах. - Что думаешь делать?
     Он смотрел в чашку. Другая рука  трогала  машинку,  пальцы  бесцельно
нажимали и отпускали верхний регистр.
     - Надо отыскать способ, - сказал он наконец. Глаза у него были совсем
загнанные. - Сколько толочь воду в ступе? Пишем и посылаем, а они читают и
возвращают... И так сколько лет! А ведь есть  же  слова,  чтобы  приковать
внимание, не дать оторваться... Только бы найти эти слова!
     - Допивай, - сказал я, - а я еще сварю. Мог бы кофеварку  и  побольше
купить.
     - Я найду способ, - сказал он с твердостью прижатого к стене.
     - Как писать хорошо?
     - Так, чтобы приняли.
     Он ответил правильно, это  я  и  спрашивал.  Мы,  конечно  же,  пишем
замечательно, но прежде чем наши труды осчастливят массы, нужно преодолеть
треклятый редакторский барьер, а то кретины рубят нас неизменно. Рубят  по
тупоумию: нельзя требовать, чтобы редактор был квалифицированным да еще  и
умным, рубят из элементарной зависти - все редакторы  пишут,  рубят  из-за
необходимости пропихивать родственников  и  друзей...  Увы,  от  понимания
ситуации легче не становится. Кого-то печатают, а нас нет.
     - Как писать так, чтобы приняли? - повторил я медленно, пробуя  слова
на вкус. - Если ты это сделаешь...
     - У меня нет другого выхода. Переквалифицироваться поздно,  да  и  не
смогу. Эту заразу уже не брошу, мы с тобой литературные наркоманы.
     - Да.
     Он выцедил остатки кофе,  с  сожалением  повертел  в  пальцах  чашку,
вылавливая последние капли.
     - Говорят, - сказал он саркастически, - учитесь на классике... Взял я
тут книгу одного современного классика!
     Он сунул мне увесистый том в дорогом переплете. Я раскрыл  посредине,
он тут же повел пальцем:
     - Вот слабо... Или вот... А посмотри на эти строчки: "Он кивнул своей
головой в знак согласия". Каково?
     - Пожалуй, - сказал я осторожно, - "в знак согласия" лишнее,  раз  уж
кивнул... И "своей" нужно  бы  вычеркнуть,  -  продолжил  я.  -  Чужой  не
кивнешь.
     - И саму "голову" тоже убрать, - победно закончил он. - Ибо  чем  еще
можно кивнуть? "Он кивнул"  -  и  все.  Нет,  я  такую  чепуху  не  читаю.
Достаточно  встретить  в  романе  одну  такую  фразу,  чтобы  сразу  книгу
выбрасывать к такой матери! Или не покупать, если успел  заметить  еще  на
прилавке.
     - Может быть, там мысли умные...
     - Самые умные мысли в мутном косноязычии не воспримутся. Нужна  яркая
форма! Достаточно первого абзаца, чтобы понять, читать дальше или бросить.
     - Но ты взгляни, какая солидная книга! И тираж огромнейший. Не  может
быть, чтобы...
     Он отмахнулся. В нашем издательском мире все может быть.
     - Я  уверен,  -  сказал  он  угрюмо,  -  что  лучшие  произведения  -
заклинания, заговоры.  Гениальные  поэты  или  прозаики  из  народа  -  их
называли колдунами - умели так подбирать слова, что подчиняли людей  своей
воле. Мы должны учиться мастерству у колдунов!
     - Люди были  повосприимчивей,  -  пробурчал  я.  -  Раньше  послушают
бродячего оратора и бегут туда, куда укажет. Теперь же каждый подумает: "А
оно мне надо?"
     - Отчасти верно, - неожиданно согласился он. -  Потому  нам  труднее.
Потому надо рывком...
     Он отрешенно замолчал, а  я  с  кофейником  отправился  на  кухню.  С
детства помню стихотворение Киплинга, в котором король  великодушно  решил
возвести в рыцарский сан менестреля. Оказать  ему  великую  честь...  Тот,
оскорбившись, схватил свою гитару, или что там у него был  за  инструмент,
ударил по струнам и запел. Короля бросило в жар, он услышал ржанье  коней,
лязг оружия, рев боевых труб, кулаки его сжимались, и  сердце  колотилось.
Но менестрель изменил песню, и король вознесся ввысь, душу обдало небесным
светом, ангелы приняли в  объятия,  и  короля  наполнило  восторгом...  Но
менестрель снова сменил мелодию, и король рухнул  в  пучину  ужаса,  кровь
ушла из сердца, смертная тоска сжала грудь... А менестрель, оборвав песню,
сказал что-то вроде: "Я вознес тебя к престолу, я бросил  в  пучину  огня,
надвое душу твою разорвал, а ты - рыцарем вздумал сделать меня!"  Дескать,
мощь поэта куда выше как мощи рыцаря, так и всех королей, вместе взятых...
     Я исправно следил за коричневой поверхностью  в  кофейнике,  там  уже
начинало подниматься, и тут, как это часто у меня бывает, мои глаза что-то
увело в сторону, я начал прикидывать, что сделал бы, если бы  выиграл  сто
тысяч или стал бы властелином  Галактики.  На  плите  зашипело,  в  ноздри
ударила волна одуряюще-прекрасного  запаха,  и  я  увидел  серо-коричневую
крупнопузыристую шляпку  пены,  что  поднимается  и  поднимается  из  недр
кофейника,  сползает  по  его  горячим  стенкам,   мгновенно   высыхая   и
превращаясь в плоские ленты, сползает прямо в жадно вспыхнувшее непривычно
красным огнем, дотоле мертвенно синее, пламя горелки...
     Я тщательно выскоблил плиту - у коммунальных  жильцов  на  этот  счет
правила жесткие, - вытер кофейник, убирая  следы  ротозейства,  Володя  не
поймет, что перекипело, ему лишь бы кофе покрепче; и, переступая порог,  я
заговорил:
     - Киплинговский менестрель даже с королем  не  хотел  меняться  своей
профессией.
     - Правда? - оживился он.
     - Мне не веришь, верь Киплингу!
     - Гм, все-таки нобелевский лауреат... Правда, на  деньги  от  продажи
динамита...
     - Но подметил верно?
     - Еще как. Нам нужно достичь  мастерства  киплинговского  менестреля!
Как минимум.


     На другой день я позвонил ему по телефону.
     - Привет, -  откликнулся  он.  -  Занимаюсь  исследованием.  Подбираю
способы художественного воздействия на читателя!
     - Ну и что нашел?
     - Каждый пишет как бог на душу положит. А я  вроде  бы  вторгаюсь  со
скальпелем, с алгеброй в гармонию... Словом, пока сформулировал  для  себя
первое правило: память отбирает только эмоциональное. Понял? Что запало из
мириад написанных книг? В "Илиаде" почти все гибнут в десятилетней  войне,
в "Одиссее" герой  еще  десять  лет  после  той  войны  добирается  домой.
Товарищи гибнут по дороге, а Одиссей, голый и босой, полумертвым выползает
на родной берег и обнаруживает, что в  его  доме  уже  пируют  вооруженные
наглецы, преследуют его жену и сына... Погибли Ромео с Джульеттой,  Отелло
задушил Дездемону, король Лир свихнулся, Гамлет умер среди  трупов...  Вот
как надо писать!
     - Да, - согласился я. - Кто-то из великих сказал, что мы не врачи, мы
- боль. Писателя без боли нет.
     - Э-э, одно дело знать, другое - уметь навязать другим...  Ладно,  ты
позванивай, а я продолжу... поиски заклятий. Скажем так!
     Он бросил трубку, и я не тревожил его еще пару недель.  Сам  тоже  не
садился за работу. Наконец я  набрал  номер  его  телефона:  у  него  было
занято, минуло еще не меньше недели, и он  позвонил  мне  сам.  Из  трубки
донесся такой яростный голос, словно Володя  на  том  конце  провода  грыз
зубами трубку:
     - Форма! Вот ключ!.. Умных мыслей много, но кто воспримет, если форма
нечеткая? В идеале для каждой мысли должна быть  одна-единственная  форма.
Сколько мыслей, столько изволь испечь и форм. Понял?.. Для каждого вина  -
свою бутылку! Демосфен однажды в  юности  попытался  произнести  речь,  но
люди, послушав его, над ним посмеялись и  разошлись...  Он  с  горя  пошел
топиться. Его друг актер остановил его и на берегу моря произнес  все  то,
что говорил Демосфен, только облек его мысли в  другие  слова...  Демосфен
восхитился: его же мысль в иной словесной форме разила без промаха!
     Мне нечего было возразить,  но  только  для  того,  чтобы  поддержать
разговор, я сказал:
     - Пушкин назвал пьесу "Моцарт и Сальери" трагедией... Сальери у  него
злодей. А злодею как  не  злодействовать?  Но  если  бы  не  Сальери  убил
Моцарта, а Моцарт вынужден был убить - вот это была бы трагедия!
     Володя так был занят своими мыслями, что даже не вникал в мои слова -
он горячо говорил о своем:
     - Учим в школе, учим в  институте,  что  в  грамматике  три  времени:
прошедшее, настоящее, будущее, а я одних прошедших насчитал шесть, и всего
у меня получилось больше сорока времен, да и  это  еще  не  все!  Вот  еще
некоторые  резервы  выразительности!  Прошедшее  несовершенного   вида   -
махнуть;  совершенного  -  махать;  непроизвольное  -  возьми   и   махни;
произвольное - мах рукой, давно прошедшее - махивал,  начинательное  -  ну
махать... Верно?
     - Верно, - согласился я. - Ну и что из того?
     - Как что? Времена могут быть разные: длительное повторяющееся, давно
прошедшее - хаживал, куривал, пивал, любливал, время бывает непроизвольным
энергичным - приди, оно может быть прошедшим императивным - приходил,  или
прошедшим результативным - пришел... Вот где полная  палитра,  дружище!  Я
сажусь за стол! - кричал он в трубку. - Вот теперь у меня  получится  так,
как у колдуна или волшебников!


     Утром я поехал к нему. Володя встретил меня усталый; лицом  почернел,
нос заострился, глаза ссохлись и провалились вглубь пещер под  надбровными
дугами. В его комнате стоял тяжелый запах, словно бригада дюжих  грузчиков
три-четыре денька разгружала вагоны. Я открыл окна, приготовил кофе  -  на
этот раз удачно.
     Я ждал, когда он расскажет о своих творческих поисках, наконец Володя
заговорил:
     - Любая правильность читателя угнетает. Верно? Если  умело  зацепить,
то на чувствах читателей можно играть, как на скрипке! И я  скоро  напишу!
Ух, напишу! Это будет...
     На меня дохнуло жаром. Володька был сухой и черный, словно прокалился
и даже прокоптился в огне.
     Я раскрыл было рот, чтобы узнать, какое произведение он пишет, но  он
опередил меня.
     - Ни роман, - сказал он медленно, -  ни  повесть...  Мне  кажется,  я
отыскал абсолютную форму, но испробую ее сперва иначе...
     - Напишешь заявление на квартиру? - попытался я блеснуть  остроумием.
- На дачный кооператив? Попросишь путевку в Монте-Карло?
     Он посмотрел холодно, поморщился:
     - Я мог бы и это. Поверь, получил бы. Но это - потом. Мы - литераторы
и должны  думать  о  своих  литвещах  в  первую  очередь.  Я  создам  свой
сверхроман, но сперва уберу этого подонка...
     Я сразу понял, о ком он говорит, ужаснулся:
     - Да ты что?
     Он взглянул на меня с жалостью, усмехнулся.
     - Не бойся, убивать не буду. Хотя, может быть, стоило бы. А  в  самом
деле... О, какое удовольствие я получу от победы! Загоню его куда-нибудь к
белым медведям на вечное поселение, буду всю жизнь тешиться победой.
     - Как ты это сделаешь?
     Он указал на пишущую  машинку.  Там  торчал  лист,  уже  до  половины
заполненный текстом. Возле  машинки  лежали  страницы,  густо  испещренные
помарками.
     Я сделал шаг к столу, но он удержал меня.
     - Не надо, - сказал он мягко, но глаза его победно горели. - Там  еще
черновик, но - уже действует. Сам чувствую. А я хочу тебя сохранить здесь.
     И на сей раз мне пришлось покинуть его квартиру, не выведав тайны,  к
которой Володя стремился. А в последующие дни его не было дома.  Я  звонил
почти ежедневно, мне отвечали соседки, что Володя еще не приходил. Тогда я
набрал номер его телефона и опять узнал, что Володя дома не ночует...
     Рано утром  я  поехал  к  нему  на  квартиру.  Двери  открыла  Тамара
Михайловна, самая старая из соседок; эта бабуля  с  любопытством  оглядела
меня.
     - Где Володя? - спросил я, желая поскорее протиснуться, чтобы войти в
его комнату.
     - Уехал, милый... Совсем уехал!
     - Куда? - удивился я.
     - На Север!..  К  простору,  говорит,  к  белому  безмолвию...  Чудно
говорил, но так хорошо, весь светился. Быстро так собрался, невтерпеж  ему
было. Даже двери не запер.
     Я прошел мимо старушки, толкнул дверь его комнаты;  там  был  прежний
беспорядок, только на стене не было  одежды.  Пишущая  машинка  стояла  на
столе, а по столу были разбросаны листки бумаги.
     Я на ощупь собрал бумаги, желание прочесть записи его последних  дней
было неудержимым, я бегом пронесся  по  коридору,  во  рту  было  тепло  и
солоно. Пальцы наткнулись на прокушенную губу.
     Только краем глаза взглянул я на лист, вынутый  из  пишущей  машинки!
Всего пять-шесть строк о далеком Севере, о собачьей упряжке,  мчащейся  по
плотному  насту  под  россыпью  звезд,  о  бескрайней   белой   тундре   и
бесконечности.
     Задыхаясь от неведомой тоски, я выскочил на улицу.
     По улице текла людская река,  за  бровкой  проносились  быстрые,  как
призраки, машины. Дома огромные, массивные, надежные,  но  страшная  тоска
сдавила грудь. Разве можно жить в душном городе из камня и  железа?  Разве
не лучше уехать на Дальний Север, где еще не ступала нога человека?



                               Юрий НИКИТИН

                             СТРАННЫЙ МИР...

     Длинная  ящерица  грелась  на  пригорке.  Я   уже   начал   осторожно
приближаться к ней, держа сачок наготове, как вдруг сверху в просвет между
деревьями скользнул белый блестящий диск и грузно опустился среди цветов.
     "Летающее блюдце" - понял я, все еще держа сачок наготове. "В лесу...
Может, тоже редких ящериц ловят? Вот бы влезть к ним, полетать  по  другим
мирам!"
     Дверца раскрылась, на траву выпрыгнули два зеленых человечка.  Первый
раскрыл рот и сразу затараторил:
     - Какие краски, какой вид!.. А фауна, а флора! Бесподобно!!!
     - Сумел, старик, - отозвался второй, - ничего не скажешь... Лебединая
песня. А какие изумительные растения измыслил!
     Я сидел за кустом удивленный, что все понимаю. Правда, я точно так же
восхищался  природой  и  потому  в  конце  концов  решил,   что   ценители
прекрасного всегда друг друга поймут, даже  если  с  разных  планет,  язык
прекрасного у них один.
     Оба существа,  восторженно  вереща,  расползлись  в  разные  стороны,
осматривая каждый камушек, каждую травинку. Скоро один удалился за пределы
слышимости, а второй пошел на четвереньках, рассматривая букашек, и  скоро
оказался перед кустом, где прятался я.
     Видя, что он  вот-вот  боднет  меня,  а  потом  еще  вдруг  помрет  с
перепугу, я приподнялся и сказал очень вежливо:
     - Здравствуйте, не правда ли чудесный день?
     Зеленый человечек вздрогнул, затравленно оглянулся в поисках  блюдца,
но оно оказалось за моей спиной.
     - Здравствуйте! - пролепетал он, - а в-в-вы кто?
     - Человек, - ответил  я.  -  Хомо  сапиенс.  Хомо  хабитулус.  И  еще
человек, которому нужно знать, почему вы здесь очутились?
     Он испуганно косился  на  мое  лицо,  которое  должно  было  казаться
зверской рожей, ибо мои худые бледные руки рядом с его  лапками  выглядели
лапищами лесной гориллы. Когда я улыбнулся,  он  задрожал  при  виде  моих
зубов:
     - Не ешьте меня! Я все скажу!
     - Давай, говори, - согласился я и улыбнулся шире.
     - Нас здесь много, - пролепетал  зеленый  человечек.  -  Вы  даже  не
представляете, сколько кораблей кружит вокруг вашей планеты! А сколько еще
висит в длиннющей очереди, что тянется  на  три  мегапарсека...  И  билеты
стоят бешеные деньги.
     Я удивился:
     - Но почему к нам такой пристальный интерес?
     Зеленый человечек опасливо оглянулся по сторонам, зачем-то заглянул в
мышиную норку и только тогда прошептал, вытянувшись ко мне на цыпочках:
     - Дело в том, что ваш мир... не отредактирован!
     - Как это? - не понял я.
     - Дело в том, - терпеливо объяснил зеленый человечек,  -  что  у  нас
искусство не бесконтрольно. Оно  должно  работать,  служить  обществу.  На
творцах гигантская ответственность! Поэтому любое произведение обязательно
проходит  через  художественный  совет.  Если  Совет  примет,   то   после
тщательнейшей редакции выпускает в гигамир! Но  обязательно,  после  самой
тщательнейшей редакции!
     - Но как же...
     - Совпали редчайшие обстоятельства. Во-первых, творец был немолодой и
весь  заслуженный  с  головы  до  пят.  Во-вторых,  редактрисса   попалась
молоденькая и робкая:  не  решилась  править  великого,  чьи  произведения
проходила в школе... К тому же половина  Совета  была  на  отдыхе,  другую
свалил вирус омоложения...
     - Неотредактированный... - прошептал я.
     - Да-да, - сказал зеленый человечек. - Отсюда ляпы вроде причинности,
неопределенности, ограничения скорости  света,  двойной  природы  света  и
прочих нелепых физических законов... Творцы бывают невнимательными, а чего
стоят такие надуманные проблемы как совесть, мораль общества...
     - Придуманные? - воскликнул я.
     - Ну, созданные! Вы не представляете, какие очереди, какие очереди на
просмотр! Сколько споров!
     - Почему? Мы - плохие?
     - Нельзя сказать однозначно. В том и сложность,  что  нельзя  сказать
однозначно. У некоторых ваш жестокий и порнографический мир  вызвал  такое
негодование, что требовали полного изъятия!
     - Как это? - насторожился я.
     Он развел зелеными лапками:
     - Ну... как у вас изымают книги, фильмы... Изъять и... уничтожить.
     Я пришел в ужас:
     - И что решили?
     - А что толку? Вы есть. О вас говорят, спорят. Так что уничтожить вас
невозможно, с произведениями искусства только так. Но вот подредактировать
вас хотели бы многие.
     - А не вычистили бы и ценности?
     - Вы рассуждаете, как  и  творец  этого  наивного  и  нерационального
мира... Впрочем, вы ведь по  облику  и  подобию...  Судить  не  берусь.  Я
потрясен. Такого драматизма не встречал нигде. Ночь не заснул после первой
же встречи с вашим драчливым и стремительным  миром,  а  теперь  постоянно
подключаюсь к жизни Цезаря, Коперника, Рембранта... Да что великие!  Жизнь
самого  незаметного  человечка  порой  исполнена  такого  драматизма,  что
неделями ходишь очумелый. А звери, рыбы, насекомые, растения? Даже  у  них
своя жизнь, свои образы, свои характеры! Это и есть мастерство!
     Он  разгорячился,  уже   бил   зеленой   лапой   по   моему   колену,
жестикулировал, убеждал.
     Появился второй зеленый человечек и потащил его в летающую тарелку, а
тот оглядывался и доказывал мне, в каком  странном  и  чудовищном  мире  я
живу.
     Они улетели, а я  остался  в  своем  странном  чудовищном,  жестоком,
наивном,  неустроенном,  драчливом,  нежном,  порнушном,   нерациональном,
красочном, н_е_о_т_р_е_д_а_к_т_и_р_о_в_а_н_н_о_м мире.
     Но теперь, я смотрел на свой мир иначе.




                               Юрий НИКИТИН

                            У НАС ЕСТЬ ШАНС...

     Двигатели умолкли. Флагман боевого флота замер в окружении крейсеров.
Из люков настороженно смотрели  атомные  пушки,  готовые  в  любой  момент
выпалить сгустками антиматерии.
     Разогретые до вишневого цвета дюзы сжимались, потрескивали,  издавали
скрежещущие звуки. Телезонды показали, что все города на планете  мертвые.
На космодромах маячило несколько сот  боевых  кораблей,  все  с  открытыми
люками, заброшенные. Растительная жизнь уже где-то карабкалась по опорам.
     Вездеходы, окутанные силовыми полями,  выползали  из  всех  крейсеров
одновременно. Четко подчиняясь командам с флагмана,  они  заняли  круговую
оборону кораблей.  Из  транспортных  люков  выкатились  бронетранспортеры.
Десантники настороженно смотрели  по  сторонам,  сжимая  в  руках  атомные
пистолеты и автоматы.  Стрелки  приникли  к  спаренным  пушкам.  Вот  она,
проклятая Земля!
     Бронеход главнокомандующего армиями вторжения фемарга  Зорга  съезжал
по пандусу и остановился в центре круга. Солдаты замерли, пожирая  старого
воина  глазами.  Этот  ветеран  сражений  у  звезды  Кровавой  застал  еще
легендарного Кванга и участвовал в знаменитом рейде через Белое  Пятно,  с
которого начались победы над землянами!
     Командующего сопровождал  руководитель  Центральной  группы  изучения
противника Свит Ер. В прошлом крупный ученый, он после того, как все науки
поставили на службу армии, ведал координацией вспомогательных комитетов.
     Свит Ер с наслаждением  вдохнул  свежий  воздух.  Нет  отравы,  из-за
которой в промышленных зонах ходят в масках, а детей  с  момента  рождения
помещают в кислородные камеры. Впрочем, с момента  возникновения  звездной
войны вся его родная планета Вачам стала промышленной зоной.
     Фемарг плюхнулся на сидение рядом с ученым,  кивнул  командирам.  Вся
колонна, как единый механизм, сдвинулась с места.
     - Прекрасная планета, - сказал от Свит Еру. -  Энергичная  жизнь!  Не
понимаю...
     - В городе узнаем больше. Может, сохранились записи.
     - Прибавить скорость! - велел Зорг.
     Пока  бронированные  машины  двигались   к   городу,   он   вспоминал
ожесточенные сражения в космосе, что длились почти сто лет.
     Некогда расширяющиеся  границы  звездных  империй  вачанов  и  землян
соприкоснулись, наложились друг на друга... На повестку дня был  поставлен
вопрос:  кому  быть  властелином  Галактики.  Всю  промышленность   Вачана
перевели  на  военные  рельсы.  Боевые   космические   корабли   строились
круглосуточно. Сводки с мест сражения стали единственной литературой.
     Земляне   были   прирожденными    воинами:    сильными,    жестокими,
беспощадными. Вачане многому научились у них, и в этом был  перст  судьбы,
что земляне, не в  состоянии  сломить  противника  в  космических  битвах,
ударились в различные морально-этические искания и, как  следствие  этого,
стали терпеть одно поражение за  другим,  пока  в  сражении  подле  звезды
Кровавой их флот не был уничтожен почти полностью.
     На подготовку вторжения на Землю понадобилось сорок лет.  Был  создан
самый могучий флот за всю историю Вачана. Они пересекли границу в  космосе
и прошли дальше, не встречая  сопротивления...  Но  где  земляне?  Где  те
закаленные солдаты, яростные и неустрашимые воители, с  их  стремлением  к
боевой славе?
     Бронетранспортер загрохотал по  твердому  покрытию.  По  обе  стороны
дороги потянулись высокие дома.
     - Даже жаль, - сказал Зорг  внезапно,  -  что  их  постигла  какая-то
катастрофа! Противники были достойные... Девяносто лет работали из-за  них
на пределе. Именно война с Землей привела нас к могуществу. За эти годы мы
прошли путь, на который в мирное время понадобилось бы  намного  больше...
Тысячелетия!
     Свит Ер  хотел  возразить,  но  доводов  не  отыскал.  Действительно,
работали с полной отдачей сил. Заводы работали круглые сутки,  а  отпуска,
выходные и  льготные  дни  были  ликвидированы.  Литераторы  и  художники,
которых и так  было  немного,  все  поголовно  работали  чернорабочими  на
военных заводах.
     - Победили мы их не военной силой... - сказал он осторожно.
     - Верно. Победой мы обязаны нашей силе воли.
     - И... еще потому, что у землян начались брожения.
     - Это тоже, - согласился Зорг довольно. - В военное время воля должна
быть стойкой! К счастью, наш народ не знал сомнений и колебаний.
     Свит Ер чувствовал необходимость как-то объяснить поражение землян:
     - Когда бремя становится слишком тяжелым, то  это  самая  благодатная
почва  для  всяческих  брожений.  Появляются  религиозные  и   философские
течения...
     - Я понимаю это так, -  прервал  командующий  бесцеремонно.  -  Люди,
которые  ленятся   работать,   объясняют   это   морально-этическими   или
нравственными исканиями. Об одном жалею:  теперь  темп  прогресса  спадет!
Хоть не сообщай в метрополию. Или  в  самом  деле  победу  засекретить  от
широких масс?.. Ведь работали на победу,  как  работали!  А  теперь  снова
появятся всякие бездельники, называющие себя людьми искусства. А зачем они
для прогресса, если разобраться?
     Мощные бронетранспортеры стальной рекой вливались в город. Десантники
напряженно всматривались в здания,  переулки.  Если  бы  здесь  оставались
жители, победа досталась бы нелегко. Здания кажутся несокрушимыми.  Кто-то
для пробы выстрелил из лазерной пушки, но на стене не осталось и царапины.
Кто-то ударил в окно прямой наводкой, но даже стекло - если это  стекло  -
уцелело!
     Фемарг встревожился. Как проникнуть в  эти  сверхпрочные  дома,  если
вдруг окажутся запертыми?
     Бронетранспортеры  оставили   на   городской   площади,   накрыв   их
энергетической защитой. Ноги утопали  по  щиколотку  в  пыли,  но  площадь
осталась без единой трещины.
     - Разделиться на группы! - велел Зорг. - Ввиду того,  что  противника
вблизи не обнаружено, начнем  сразу  со  второго  этапа.  Половина  солдат
охраны поступает в распоряжение исследователей! Разрешаю вспомнить, что не
всегда вы были солдатами...


     Команды по изучению противника работали круглосуточно. На второй день
Зоргу уже докладывали предварительные результаты. В городах,  несмотря  на
многолетнюю межзвездную войну долгое время сохранялось немалое  количество
театров, существовали литературные журналы, вовсю издавались книги, причем
и такие, что не имели абсолютно никакого отношения к уставам и инструкциям
ведения войны.
     Дважды натыкались исследователи на библиотеки. Можно было  проследить
нарастание  интереса  землян  к  морально-этическим   проблемам,   попытки
философски осмыслить суть бытия.
     Фемарг поморщился. Он уже видел, почему сгинула  могучая  цивилизация
землян.
     Внезапно на улице с грохотом пронесся бронетранспортер. Офицер  связи
выпрыгнул в двух шагах от командующего:
     - Патрульный вертолет засек группу аборигенов!
     Десантники схватились за оружие. Зорг остановил их:
     - Где они?
     - Здесь рядом. За городом в парке.
     - Вооружены?
     -  Нет,  совершенно  безоружные...  -   офицер   связи   замялся,   -
складывается впечатление,  что  они...  деградировали,  что  ли.  Одичали!
Полуголые, живут в хижинах.
     - Сколько их?
     - Десятка два, не больше.
     - Это из сорока миллиардов! - ахнул Свет Ер.
     Зорг кивнул понимающе:
     - Этого  и  следовало  ожидать.  Упадок,  вырождение...  Расе,  чтобы
выжить,   необходима    строгая    духовная    дисциплина.    Искания    и
морально-этические метания допустимы лишь в примитивном обществе.
     - Они полезны, - поправил несколько осмелевший Свет  Ер.  -  Помогают
выбрать наилучший путь цивилизации.
     - Ладно уж, - согласился Зорг, - но потом, когда путь избран, никаких
отклонений быть не должно!
     Он сел в бронетранспортер, сказал ученому:
     - Взгляну на них. Может, скажут что-нибудь о причинах катастрофы?
     Ер безнадежно развел руками:
     - Вы слишком просто все оцениваете, генерал. Что дикари могут знать о
термояде,  демографии,  загрязнении  среды,  медикаментозности  и   прочих
явлениях, любое из которых способно погубить цивилизацию?
     Бронетранспортер взревел и, скользя траками по ровной и  твердой  как
алмаз поверхности,  ринулся  вперед.  Фемарг  внимательно  всматривался  в
приближающийся парк. За его спиной сопели десантники.
     Нежное чувство шевельнулось в огрубевшей душе, когда бронетранспортер
въехал под сень деревьев. Зорг  остановил  машину,  пошел  дальше  пешком,
жадно вдыхая запахи, прислушиваясь к пению птиц. Уцелели, шельмы! Не  все,
наверняка, но какая-то часть уцелела... Не то, что у них на Вачане.
     Офицер связи насчет хижин ошибся. У аборигенов не было даже  их.  Кто
сидел на траве, кто лежал в тени, полузакрыв глаза и погрузившись в  мысли
и мечтания. Несколько аборигенов ходили взад-вперед. Возможно, беседовали,
хотя фемарг слов не слышал.
     Он подошел к ним со странным  чувством  жалости.  Аборигены  на  него
внимания  почти  не  обратили.  Кто-то  покосился,  остальные   продолжали
заниматься своими делами. Понимают  ли,  подумал  Зорг  невольно,  что  он
прибыл издалека, со звезд?
     Он ухватил одного за рукав. Абориген был молодой,  загорелый,  но  не
мускулистый. Совсем не похож на тех землян, которых он  помнил  по  кадрам
старой кинохроники. Те были яростные, мужественные, с  огнем  в  глазах  и
необузданным желанием покорить вселенную.  Этот  же  вяло  повел  на  него
большими печальными глазами, уже через мгновение его  взгляд  потух,  уйдя
куда-то вглубь своего "я".
     - Послушайте, - сказал Зорг, старательно  выговаривая  слова  земного
языка, - что здесь произошло?
     Он потряс аборигена, стараясь привлечь внимание.
     - Что? - переспросил тот странно тонким голосом. - Ничего...
     - Война, эпидемия, катаклизм? - допытывался Зорг.
     - Нет...
     - Почему же обезлюдел город? Почему опустела планета?
     Абориген смотрел непонимающе. Потом  ответил  тихо,  прислушиваясь  к
своим словам, словно не будучи уверен в их точности:
     - Город, техника... Это детство, это уже неинтересно... не то.
     Фемарг разозлился, глядя в безмятежные глаза. Неинтересно, видите ли!
Горек хлеб цивилизации. Конечно, проще лежать как обезьяна под  деревом  и
ждать, пока зрелый плод сам упадет в рот!
     - Вы хоть знаете, что в городе?  Умеете  пользоваться  сохранившимися
механизмами?
     Как он и ожидал, абориген отрицательно покачал головой:
     - Нет... Все давно забыто.
     Раздосадованный командующий вернулся к бронетранспортеру.  Десантники
перевели дух и опустили атомные автоматы.
     Вечером Зорг пожаловался Еру:
     - Раса оказалась с гнильцой... Тем достойнее слава нашей, что шла  по
пути прогресса, не ведая колебаний и сомнений. Нам все и всегда  просто  и
ясно.
     Ученый неопределенно хмыкнул. Он старался не смотреть на фемарга.
     - Мы трудились, а не рассуждали, - продолжал Зорг  победоносно,  -  а
эта раса погубила себя тем, что при малейшем затруднении по пути прогресса
начинала сомневаться в избранном пути, искать альтернативы...
     - Должен вам заметить, фемарг, - не удержался ученый,  -  что  у  нас
тоже было подобное.
     - У нас?
     - Да, у нас. Так называемые,  искания  Акреза,  который  поднял  было
целый пласт морально-этических проблем.
     - Что-то не слыхал о таком, - пробурчал Зорг. Вдруг он  встревожился,
- а что с ним?
     - Исчез. Как было сказано: "В интересах нации".
     - Фу-у... От сердца отлегло. А то  представил  себе,  что  и  с  нами
приключилось бы такое!
     Вдруг они увидели на городской  площади  аборигена.  Тот  направлялся
прямо к ним. Был он прямой, стройный, загорелый.  Крупные  глаза  смотрели
чисто и ясно.
     - А что будем делать с ними? - спросил ученый.
     - Уничтожим. Хорошо, что напомнили. Нужно не затягивать.
     Абориген подошел, остановился. Фемарг и Свит Ер с любопытством ждали,
что он скажет.
     - Что вы... хотите? - спросил абориген тонким голосом.
     - Мы исследуем ваши города, - сказал Свит Ер вежливо. - Хотим  понять
ваши машины. Вы можете помочь?
     - Нет, - ответил абориген равнодушно, -  мы  давно  забыли,  как  они
действуют... Вы затем, чтобы понять их действие?
     - Нет, дорогой, -  ответил  фемарг  насмешливо,  -  мы  здесь,  чтобы
остаться. Это теперь наша планета.
     Абориген посмотрел на них пристально. У  генерала  возникло  чувство,
что перед этим дикарем он как на ладони.  Он  видит  их  насквозь,  читает
мысли, понимает каждую клеточку тела.
     - Вам пора возвращаться, - сказал абориген тихо.
     - Нет уж! - сказал фемарг.
     Он подал знак солдатам. Абориген не шевельнулся, но под ним  дрогнула
почва. Зорг ощутил, как тело сковал ужас.
     Бронетранспортеры, палатки, оборудование - все поднялось в  воздух  и
зависло неподвижно. Исполинский корпус звездолета накренился, оторвался от
земли и тоже застыл в этом нелепом положении с  неработающими  дюзами.  Из
раскрытого люка сыпались люди, но тоже зависали, не касаясь земли.
     Ярко вспыхнул ослепительно белый плазменный свет,  выжег  тени.  Зорг
инстинктивно зажмурился, а когда открыл глаза,  под  ногами  у  него  были
плиты... космодрома. Космодрома родной планеты Вачан, откуда он  стартовал
двенадцать лет назад! На края поля  неведомая  сила  опустила  все  десять
звездолетов. В  центре  космодрома  появились  бронетранспортеры.  Солдаты
выпрыгивали и, роняя оружие, разбегались.  Лица  у  всех  были  белыми  от
ужаса.
     Командующий  обернулся,  Свит  Ер  по-прежнему  стоял  рядом.  Краска
медленно сползала с его лица по мере того, как он осознавал случившееся.
     - Что это? - прошептал Зорг. Голос фемарга срывался, впервые  утратив
командные нотки.
     - Это... это они, - выдавил Свит Ер.
     - Кто?
     - Земляне! Они... они не выродились. Переоценка ценностей  привела  к
еще большему могуществу. Они искали, они копались в душе, а попутно обрели
и добавочную мощь!
     - Но как? Как перебросили за секунду весь флот, если мы шли  к  Земле
со скоростью света двенадцать лет?
     - Я же говорю, что они нашли другой  путь!..  Теперь  они  -  владыки
материи. Живут в космосе также просто, как мы на  планете.  Значит,  могут
жить в пространстве, во времени, в  недрах  сверхгигантов,  коллапсаров  и
черных дыр... Они владыки всего! Поэтому их так мало  на  Земле,  что  они
всюду.
     - Значит, нашему народу конец, - прошептал фемарг обречено. - Они нас
отсюда не выпустят, а здесь... на нашей родной планете...  вот-вот  грянет
катастрофа из-за надвигающегося оледенения.
     Свит Ер помолчал, потом сказал тихо, просительно:
     - Они... не сердятся. Могли же просто стереть  нас  с  лица  планеты?
Могли. Но вернули, как неразумных детей. Они  понимают  нас!  Может  быть,
сами в своем детстве были такими же... В таком случае у нас есть шанс...
     - Какой? - жадно спросил фемарг.
     - Просто попросить их!.. Попросить о помощи. Если хотите,  обратиться
с молитвой. Кто силен, тот добр.
     Земля дрогнула снова. Они испуганно  огляделись.  Все  осталось,  как
будто  по-прежнему...  Космодром,  ряды  звездолетов,   бронетранспортеры,
растущая паника на поле по мере того, как  десантники  начинали  понимать,
где находятся.
     - Тени! - вдруг сказал Свит Ер.
     Фемарг в страхе взглянул на небо. Солнце, которое минуту  назад  было
над горизонтом, теперь оказалось в зените!
     Ученый прошептал в благоговейном страхе:
     - Этот абориген  перебросил  через  пространство  всю  нашу  звездную
систему. Куда? Не знаю. Либо через пылевое облако,  что  угрожало  нам,  и
теперь нам еще сто девяносто миллионов лет до новой встречи, либо...
     - Это вообще не наша галактика, -  выдавил  Зорг.  Горло  ему  сжимал
страх. - Я хорошо знаю звездные карты!
     - Значит, в другую вселенную. Или в иной цикл нашей...  Они  владыки,
владыки времени и материи!
     Фемарг потрясенно указал на небо. С востока выплывала  яркая  звезда.
Судя по размерам, это была планета,  подобная  их  миру.  Немного  погодя,
появилась еще одна, потом еще и еще...
     Свит Ер тыкал в них пальцем, считая подарки  землянина.  Командующий,
не глядя на них, кашлянул смущенно и сказал непривычно просительным тоном:
     - Скажите, Свит... В чем заключались искания Акреза?






                               Юрий НИКИТИН

                              УБИТЬ ЧЕЛОВЕКА

     Агент К-70 вошел  в  кабинет,  вытянулся.  Сзади  мягко  захлопнулись
двери. Агент вскинул подбородок, прижатые к бедрам пальцы  подрагивали.  К
руководителю отдела убийств и диверсий его вызвали впервые.
     При одном взгляде на шефа, круглоголового,  с  бычьей  шеей,  жуткими
шрамами на лице, которые стянули кожу так, что никогда не улыбался,  сразу
становилось ясно, что шеф тяжело протопал  по  всем  ступенькам  служебной
лестницы, начиная с самых низов,  еще  с  тех  времен,  когда  убийства  и
диверсии осуществлялись традиционными донаучными методами.
     - Агент К-70, - четко сказал начальник отдела, и  агенту  показалось,
что   в   кабинете   лязгнули   огромные   ножницы.   -   Вам   поручается
ответственнейшее  задание.  По  данным  нашей   разведки,   на   вражеской
территории  в  секторе  А-12  появился  гений,  который  может  в  будущем
причинить нам немало хлопот.  Пусть  даже  не  будет  работать  в  военной
области, но любой гений в стане врага - угроза нам. Вам  поручается  найти
его и ликвидировать.
     От холодных жестких слов и ледяного тона словно бы застыл  воздух  во
всем бункере.
     Агент вытянулся с таким рвением, что кости хрустнули, рявкнул:
     - Слушаюсь!
     Он щелкнул магнитными подковами, но шеф заговорил снова,  и  агент  с
удивлением услышал незнакомые, почти сентиментальные нотки:
     - Вы едете в прекрасный город... Там было мое последнее  дело,  потом
засел здесь.  В  тех  местах  жил  талантливейший  поэт  Крестьянинов.  Не
слыхали? То-то... Вон его фото в черной рамочке. Еще молодой, но о нем уже
заговорили! Он мог бы сделать многое, очень многое... К счастью для нас, в
его местной организации еще не понимали, что сильный писатель  стоит  ряда
оборонных заводов, а его продукция, так  сказать,  равна  продукции  целой
страны. А если гений экстра-класса,  то  и  вовсе  неоценим...  Словом,  я
ликвидировал его четко, красиво и надежно.
     Агент вытянулся снова:
     - Доверие оправдаю! Какая у него охрана?
     Начальник поколебался, ответил:
     - Видимо, он все еще не охраняется. Во всяком случае, вчера еще, если
верить разведке,  был  без  охраны.  Мы  должны  убрать  его  раньше,  чем
противники пронюхают, что у них одним гением стало больше.
     Агент разочарованно вздохнул.  Начальник  отдела  словно  нож  всадил
взглядом, предупредил жестко:
     - Не расслабляйтесь! Пока прибудете, измениться может многое. И пусть
у вас не будет сомнений! Убивайте, убивайте! Ликвидация  противника  -  не
убийство, а необходимый компонент войны.
     Агент К-70 отдал честь и, четко печатая шаг,  вышел  из  кабинета.  В
коридоре его уже ждали два инструктора по видам вооружения.


     Борис возвращался поздно. Луна часто пряталась за  тучи,  становилось
совсем темно. Город спал,  фонари  светили  вполнакала.  Окна  домов  были
темными, и он шагал как в ущелье, слыша только сухой стук своих шагов.
     Умные ребята собрались у Шашнырева, умные и знающие.  Сперва  пасовал
перед именитыми соперниками: звезда на звезде! - но азарт  увлек  в  гущу,
вскоре же ощутил, что не уступает, часто проникает глубже,  нередко  видит
шире, во взаимосвязи с другими явлениями...
     Задумавшись, пересек улицу и вступил в скверик. После  дождя  дорожки
раскисли, зато срежет угол и дома окажется быстрее...
     - Эй, парниша!
     Он вздрогнул, очнулся. Дорогу загородили четыре темные фигуры. Все на
голову выше и чуть ли не вдвое шире. Фонарь светил в лицо, и  Борис  видел
только угольные силуэты, массивные как чугунные тумбы.
     Один, низколобый и  широченный,  с  тяжелыми  вывернутыми  в  стороны
ручищами надвинулся, оскалил во тьме зубы, блестящие и острые:
     - Понимаешь. Сигареты кончились...
     - Я не к-к-курю, - пролепетал Борис.
     Ноги подкосило острое чувство беспомощности. И с одним не  справится,
а тут четверо. Двое уже заходят за спину,  чтобы  не  убежал.  А  если  бы
сигареты нашлись? Ответили бы, что не тот сорт.
     - Ах, не куришь? - протянул передний.
     К Борису приблизилось  огромное  как  вырубленное  из  камня  лицо  с
тяжелыми надбровными дугами и огромной челюстью.
     - Ах, ты еще сопельки жуешь... Ах, ты еще сосешь...
     Остальные грубо  захохотали.  Верзила  почти  нежно  взял  Бориса  за
рубашку, притянул к себе ближе. Перед носом у Бориса  появилось  волосатое
бревно руки, по глазам ударили ядовито-синие буквы: "Нет в жизни счастья".
     Он тоскливо ждал ударов, боли, от страха в животе стало  холодно,  но
четверка,  окружив  его   плотнее,   млела   от   восторга,   наслаждалась
беспомощностью жертвы, его дергали  за  нос,  щелкали  по  ушам  и  губам,
щипали, похохатывали, предлагали то одну забаву, то  другую,  а  щелчки  и
дерганье становились все грубее, гоготали все громче, входили в раж, и  он
уже знал, что будут бить свирепо, сокрушая ребра и кости, разобьют  ногами
лицо, искалечат, а то и забьют совсем...
     - А ну отпустите парня!
     Голос был  негромким.  Мучители  остановились,  опешив.  Из  соседней
аллейки вышел  невысокий  парнишка.  Такого  же  возраста,  что  и  Борис,
сложением даже мельче.
     - Алеха, - пролепетал тот, что взялся за  Бориса  первым,  -  что  за
гнида, а?
     - Не знаю, - ответил Алеха тупо, не сумев выдавить ничего остроумного
или хотя бы похабного.
     - Так придуши ее! - взревел вожак возмущенно.
     Алеха, исправляя оплошность, ринулся на  смельчака.  Р-раз!  Страшный
удар остановил Алеху буквально на лету. Второй  удар  сокрушил,  хрустнули
кости... Алеха рухнул без звука, на асфальте плеснуло, словно упал тюлень.
     Трое оцепенели, и парнишка налетел на них сам.  Кулаки  работали  как
стальные поршни.  Трое  по  разу  только  взмыкнули,  и  вот  уже  все  на
асфальте... Еще дальше головой в кусты лежал Алеха.
     - Вот так-то, - сказал парнишка удовлетворенно. Он отряхнул ладони, и
Борису послушался сухой треск, словно сталкивались дощечки. - За что они?
     - Хулиганы, - прошептал Борис. Губы тряслись, и  сам  весь  дрожал  и
дергался. - Им не надо повода... Сами найдут.
     - Так надо уметь защищаться, - сказал парнишка  презрительно.  -  Эх,
ты!.. И не дрался, а нос тебе расквасили!
     Борис стер кровь с губ, зажал ноздри.  Когда  закинул  голову,  прямо
перед ним  заколыхалось  темное  звездное  небо.  Душа  еще  трепетала  от
сладкого ужаса. Звероподобные гиганты,  казавшиеся  несокрушимыми,  лежали
поверженные. Один пытался подняться, но руки разъезжались, и  он  брякался
мордой в лужу на асфальте.
     - Пошли, - сказал парнишка, - умоешься.
     Когда вышли из переулка на  улицу,  Борис  при  свете  фонарей  хотел
рассмотреть избавителя, но тот вдруг изменился  в  лице,  сильно  толкнул.
Борис отлетел в сторону, еле удержавшись на ногах, тут же на высокой  ноте
совсем рядом на миг страшно вскрикнули тормоза, ударило смрадом бензина  и
мазута, мимо пронеслась как  снаряд  тяжелая  гора  из  металла,  толстого
стекла и резины. Виляя по шоссе, МАЗ  резко  повернул  за  угол,  едва  не
выскочив на тротуар.
     - Сволочь, - сказал спутник Бориса свирепо.
     Борис в страхе смотрел на то место, где пронесся  грузовик.  Земля  с
трудом выпрямлялась после пронесшегося многотонного чудовища.
     - Спасибо, - прошептал он. Губы запрыгали  снова.  -  Ты  меня  прямо
из-под колес...
     - А ты не мечтай на улице! Ладно-ладно, не раскисай.
     - Сегодня получка, - объяснил Борис  растерянно.  -  Район  не  самый
благополучный, как видишь... Пьяные бродят, лихач за рулем...
     - Хорошо, если только лихач, - пробормотал странный парнишка  угрюмо.
- Тут каратэ не спасет... Меня зовут Анатолием. Я  с  турбинного,  живу  в
общаге.
     - Я аспирант кафедры математики. Сененко Борис.
     - Эх ты, аспирант Боря... Вон колонка! Пойдем, обмоешься, ты в крови.


     Кирпич  сухо  треснул,  половинки  провалились,  бухнулись  в  траву,
ярко-красные как окровавленная плоть. Борис, еще не веря глазам,  повернул
занемевшую ладонь ребром вверх. Твердая желтая кожа, твердая как рог,  как
копыто, а в ней красные бусинки... Не кровь, это  врезались  или  прилипли
крупинки обоженной глины.
     Второй кирпич поспешно лег  на  подставку  вслед  за  первым.  Резкий
взмах... Обе половинки с силой ударились в землю. Из разлома взвилось  как
дымок красное облачко мельчайшей пыли.
     Борис с усилием  разогнул  спину.  Между  лопатками  прополз,  плотно
прижимаясь ядовитым брюхом к горячей коже, неприятный  холодок,  застывшие
мышцы ныли.
     От дома донеслось бодрое:
     - Удается?
     Борис промолчал. Первый успех, как ни странно, не окрылил,  на  новые
свершения не подтолкнул.
     - Удается? - спросил Анатолий снова. Он выпрыгнул из  окна,  пошел  к
Борису.
     - Да.
     - А почему такой мрачный?
     - Не знаю. Слишком уж все... Да и получится ли из меня каратэка?
     - Получится! - воскликнул  Анатолий.  -  Ты  талантище!  Месяц  всего
тренировался, а уже кирпичи колешь. Теперь и черепа сможешь рубить так  же
запросто. Осталось только освоить несколько приемчиков, и ты непобедим!
     Борис задумчиво потрогал загрубевшие ладони.
     - Заманчиво, - сказал он неуверенно. - Вот только было  бы  в  сутках
часов сорок, а то на математику ничего не остается!  За  месяц  так  и  не
выбрался... Каратэ берет тебя с потрохами.
     Анатолий задумался, ответил со вздохом:
     - Да, спорт требует человека  целиком,  а  желание  реабилитироваться
может завести далеко... Но ты от каратэ  не  отрекайся  полностью,  пробуй
совместить с математикой. Ведь надо быть в первую очередь не  математиком,
а человеком, то есть полноценным мужчиной, чтобы мог постоять за себя и за
других! Обидно, что эта мразь, у которых всего  одна  извилина,  да  и  то
прямая - между ягодицами, берут над нами верх хотя бы с  помощью  кулаков!
Лично я, например, этот вопрос решил.
     Борис с уважением смерил взглядом его суховатую фигурку:
     - Да. Тебе легче.
     - Не скажи, - засмеялся  Анатолий.  -  Слушай,  а  если  встряхнуться
малость? К тренировкам вернешься, когда появится желание. А сейчас едем!
     Людей на улице было мало, шла  двадцатая  серия  "Приключений  майора
Чеховского". Когда вошли в  метро,  Анатолий  огляделся  и  вдруг  оттащил
Бориса от края перрона.
     - Не стой так близко, - шепнул он сердито. - Время пик, еще  столкнут
ненароком на рельсы! Ты ж такой рассеянный... Никогда  близко  к  краю  не
становись.
     Поезд доставил их к конечной остановке, эскалатор подхватил  и  вынес
на поверхность. Борис  поежился,  втянул  голову,  спасаясь  от  холодного
ветра. На выходе из подземелья услышали жалобное:
     - Молодые люди, купите лотерейки! Завтра тираж!
     На них умоляюще смотрела хорошенькая  молоденькая  девушка.  Губы  ее
полиловели, она зябко куталась в легонькую  кофточку,  а  из-за  ее  спины
наползала, прогибая небо, угольно-черная туча.
     Анатолий удивился:
     - Вы нам?
     - Вам, - ответил девушка, ее губы еле шевелились. - А что?
     - Неужели, - сказал Анатолий оскорбленно,  -  я  похож  на  человека,
который покупает лотерейные билеты?
     Сверхтренированный, всегда знающий что делать, он, по мнению  Бориса,
конечно же, не был покупателем лотереек. Сам вырвет все, что  захочет,  со
дна морского достанет, если возжелает...
     - А вот я, - сказал Борис неожиданно даже  для  себя,  -  в  коленках
слабоват, потому рискну. Девушка, мне билетик.
     - Ты что? - изумился  Анатолий.  -  Не  позорься!  Слабаки  покупают!
Ничтожества, которые сами ничего  не  могут,  вот  и  надеются  на  слепой
случай. Держи карман, отвалят крупными купюрами!
     - Девушка, - сказал Борис, - Я передумал, мне десяток.
     Девчонка торопливо отсчитала  ему  билетики,  схватила  деньги,  пока
гонористый парень не передумал. Анатолий  развел  руками.  Борис  принялся
зачеркивать, и Анатолий сказал с язвинкой:
     - Тогда уж рисуй до конца, зачеркивай одинаковые!
     Борис бросил карточки в  ящик  с  надписью  "Спортлото",  а  Анатолий
заговорил увлеченно, словно бы и не было только  что  нелепой  микростычки
из-за лотереек:
     - Все-таки йоги добились многого! Знаю  одного,  живет  на  городских
харчах, а выглядит на  сорок  лет  моложе!  Семьдесят,  а  дают  тридцать!
Поездил везде, все повидал, все перепробовал, во всем поразвлекся... А вот
на что мы будем годны в свои семьдесят?
     - Как же в городе сумел... Свежий воздух надо, питание, а тут все  на
ходу! Часто всухомятку.
     - В  том-то  и  дело,  -  воскликнул  Анатолий,  сразу  загораясь.  -
Оказывается, еще как можно!
     Дверь  им  открыла  хорошенькая  девушка,   миниатюрная,   загорелая,
блестящеглазая. С  любопытством  взглянула  на  Бориса,  раздвинула  губы,
блеснув жемчужными зубками, но глаза ее смотрели вопросительно.
     - Леночка, - сказал Анатолий, - это  мой  друг  Боря.  Он  восходящая
звезда в математике, но человек застенчивый, потому всецело  отдается  под
твое покровительство.
     Глаза у Лены  были  крупные,  живые,  но  за  ними  угадывался  мозг,
пытливый и сильный. Борису она понравилась.
     - Милости просим, - сказала она щебечуще. - Ох, Толя,  зачем  столько
вина? Ребята принесли больше, чем достаточно. Заходите, располагайтесь.
     В большой комнате у низкого  столика  сидели  в  вольных  позах  двое
мужчин в глубоких креслах. Как определил про себя Борис,  богемного  вида.
Один  лысоватый,  с  русой  неопрятной  бородой,  в  блузе,  с  выпирающим
животиком, второй утопал в иссиня-черных лохмах, что блестящими водопадами
струились на плечи, спину. Глаза у него сверкали как уголья, черные  брови
нависали как грозовые тучи.
     Между ними на столике высились три бутылки вина, две  уже  наполовину
пустые. Лохматый сосал трубку  и  благодушно  посматривал  на  диван,  где
спортивного вида парень целовался с девушкой.
     Лена, оставив  прибывших,  охнула  и  упорхнула  на  кухню.  Анатолий
коротко представил Бориса мужчинам, имена которых тот тут же забыл, усадил
за другой стол, налил фужер вина:
     -  Давай!  Надо  развязаться,  а  то  как  в  цепях.   Нельзя   мозги
перенапрягать только в одном направлении. Зато после встрясочки заработают
еще лучше.
     - Это называется "зигзаг", - сказал Борис смущенно.  -  Правда,  я  к
этому еще не прибегал.
     Вино оказалось неожиданно хорошим.  Пришли  еще  две  девушки,  Борис
перезнакомился со  всеми  уже  без  особого  стеснения.  Принесли  коньяк,
появились конфеты и фрукты. Анатолий подсел к парням, а Борис с  блаженной
улыбкой рассматривал девушек.
     В соседней комнате перед зеркалом прихорашивалась  Нина,  хорошенькая
блондиночка, которую он видел целующейся со спортивного вида парнем,  тот,
кстати, вскоре ушел. От Нины хорошо пахло,  она  и  сейчас,  поймав  через
открытую дверь его взгляд, улыбнулась  очень-очень  дружески.  Весь  вечер
улыбалась  только  ему,  ревниво  надувала  губки,  когда  с   ним   рядом
оказывалась Алла, пышнотелая, рыжеволосая, с огромным вырезом.
     Была  еще   одна,   дочерна   загорелая,   кареглазая,   с   длинными
иссиня-черными  волосами  и  ладной   спортивной   фигурой.   Она   дважды
усаживалась к нему на колени, и Борис  с  бьющимся  сердцем  понимал,  что
стоит ему протянуть руку, и она покорно пойдет с ним в соседнюю комнату.
     Он плеснул себе шампанского. Острые пузырьки приятно  щекотали  небо.
Девушки призывно смеялись, Анатолий уже с кем-то целовался за портьерой.
     Борис вздрогнул, когда к нему подошел тот,  с  неопрятной  бородой  и
лысиной. "Богемец" смотрел насмешливо, неодобрительно.
     - Математик? - сказал он вопросительно. - Знания по крупинке. К концу
жизни, если окажется долгой, знать на пару песчинок больше, да и то,  если
сильно повезет!
     Борис придвинул к себе бокал поближе, буркнул:
     - Как будто есть другой путь.
     Бородач пожевал губами, голос его был снисходительным:
     - Есть.
     - Да ну? - сказал Борис насмешливо.
     - Не смейтесь, есть.
     - Априорные знания?
     - Зря смеетесь, я же говорю. Когда-то над кибернетикой, над генетикой
тоже смеялись, а теперь как грибы растут  лаборатории  по  парапсихологии,
телепатии, телекинезу, телепортации... Всерьез занимаются, спохватились!
     - Так уж и  всерьез,  -  усомнился  Борис.  -  Не  слышал  про  такие
лаборатории.
     - Они есть. Людям надоело  выцарапывать  крохи.  Жизнь  уходит,  пока
усваиваешь добытое  предками.  А  когда  новые  знания  проибретать?  Цель
заманчива, не жаль рискнуть жизнью. Не ловить  по  капле,  а  открыть  все
сокровища разом!
     - Представляю.
     - Уже есть предварительные результаты, - заговорил бородач горячо.  -
Обнадеживающие! Вот только головастого математика нам не хватает...
     Борис чувствовал неудобство. Очень уж  не  вовремя  этот  фанатик  со
своей идеей. Тут вино и девушки, болдежная  музыка,  сознание  засыпает  и
просыпается подкорка, а тут этот...
     Краем глаза заметил, что в глубине  комнаты  поднялся  лохматый,  что
напоминал ему грозовую тучу, двинулся к ним,  привлеченный  горячей  речью
бородача. Остановившись в двух шагах, метнул огненный взор на  противника,
сказал неистово:
     - Знания, знания!.. Сколько вам еще нужно?  Как  будто  знания  могут
дать человеку счастье!
     - А что такое счастье? - возразил бородач немедленно и  так  картинно
яростно, что Борису показалось, будто этот спор рассчитан на него,  а  эти
двое только играют роли. - Счастье - это знания, которые  черпаешь  руками
без усилий и сколько захочешь.
     - Чушь!.. - взревел лохматый. Он напыжился, стал похожим  на  большую
неопрятную копну. - Счастье, это  спокойствие  души.  Знания  дадут  утеху
только телу, а оно временное, временное! Уже  прожили  половину  срока,  а
дальше что? Кости грамотного и неграмотного  белеют  одинаково.  Могильный
червь не разбирает, кто много знал, а кто мало.
     Борис ощутил, что трезвеет от неприятного холодка.
     - Что вы предлагаете? - спросил он.
     - Душу спасать! Душу, а не плоть  тешить!..  Как?  В  этой  атмосфере
разговор вряд ли получится, но вы меня заинтересовали... Что-то в вас есть
особенное... Мой телефон и адрес у Анатолия. Приходите, поделюсь всем, что
обрел сам.
     Он также стремительно и отошел от них, с  омерзением  отстраняясь  от
хохочущей девушки, что пыталась его обнять. Борис с неловкостью  обернулся
к бородачу:
     - Вы где работаете?
     - Я...гм... младший научный сотрудник рыбного  института.  Ведь  пока
официально нет групп по изучению априозных знаний!  Но  мы  уже  работаем,
хотя тему еще не пробили.
     - Понятно, - сказал Борис. - Можно взглянуть, как  вы  пытаетесь  без
труда вытащить рыбку из пруда?
     - Буду рад. Что-то сможете  подсказать,  тот  лохмач  прав:  в  ваших
глазах что-то есть...  Да  я  сам  слышал  как  о  вас  говорят,  дескать,
восходящая сверхзвезда... Запишите телефон, адресок.
     Борис вытащил блокнот, поинтересовался:
     - Уже уходите?
     - Да, здесь мило, но жаль  времени.  Если  получится,  то  и  в  этой
области получу разом все, а не крохами, как сейчас.
     Он продиктовал  адрес,  крепко  сдавил  пальцы.  Борис  уже  встречал
фанатиков, ставящих на телепатию  и  прочую  вненауку,  но  этот  произвел
впечатление человека, который знает цель и близок к ее осуществлению.


     Дня через два Борис, просматривая  за  обедом  газету,  наткнулся  на
результаты тиража "Спортлото". Уже и забыл о  глупой  выходке,  но  номера
впечатались в память поневоле: десять раз повторил его на карточках!
     Он протер глаза. Да-а-а-а... Высший выигрыш, да еще удесятиренный!
     Рука нащупала трубку.
     - Анатолий!.. Помнишь, как мы лотерейки брали?.. Ну?.. Да  не  рубль,
не гикай! Все шесть  номеров  угадал,  понял?..  Сам  не  знаю,  приезжай,
подумаем... Да не трешка, клянусь!
     Анатолий явился быстро. Чисто выбритый, подтянутый, он еще  с  порога
заявил:
     - Не "мы брали", а ты купил сам, я был против.  Деньги  твои,  сам  и
владей. Поздравляю и... завидую. Везет же простофилям!
     Борис улыбнулся с неловкостью:
     - В жизни нужно малость везения. Так что делать?
     - Сперва получи. Честно говоря,  как-то  не  верится...  Обманут,  не
дадут. Причина всегда найдется.
     Когда поднимались по широкой лестнице в банк,  Борис  ежился,  ожидая
что  за  ним  следят  недремлющие  телекамеры.  На   выходе   стоят   двое
милиционеров, еще двое дежурили внутри.
     Борис безропотно уступил инициативу  энергичному  другу,  сам  только
отвечал, подписывал, наконец послушно подставил раскрытую сумку.
     На улице Анатолий расхохотался:
     - Теперь ты с  оттопыренным  бумажником!  Ну  и  глаза  были  у  того
усатого... Пришел за трешкой, а тебе как раз пачками бросают в сумку.
     - Что будем делать? - спросил Борис растерянно. Он взмок,  ноги  были
как ватные.
     - Твои деньги,  решай,  -  отозвался  Анатолий  беспечно.  Он  бросил
быстрый взгляд по  сторонам.  -  Правда,  обмыть  полагается...  Зайдем  в
гастроном.
     - Я не пью, - запротестовал Борис слабо.
     - Я тем более не употребляю! Но если не пить абсолютно, то тебя  ждет
участь белой вороны. Скажем, у  директора  юбилей,  а  ты  не  пьешь,  зла
желаешь? У друга сын родился, а  ты  за  его  счастье  рюмку  не  осушишь?
Словом, бери хорошего вина для домашнего  бара.  От  марочного  еще  никто
алкоголиком не стал, а мы  возьмем  не  просто  марочное  -  коллекционное
возьмем!


     - Да-а-а, - сказал Анатолий медленно, - за  эти  две  недели  у  тебя
кое-что изменилось... Изменилось.
     Он стоял на пороге квартиры Бориса, осматривался. Вместо коммуналки -
двухкомнатная в образцовом районе,  мебель  антикварная,  однако  в  стены
умело вделаны новинки бытовой электроники и кибернетики,  радиоаппаратура,
даже  прихожая  импозантно  отделана  мореным  дубом,  в  баре  тесно   от
коллекционных коньяков и вин...
     - Ты йогой начал заниматься? - Спросил Анатолий с удивлением.
     - Какая теперь йога, - отмахнулся Борис. - Садись. Что будешь пить?
     - Спасибо, я не пью.
     Анатолий опустился в кресло. Борис утопал в кожаных  подушках  по  ту
сторону антикварного столика из орехового дерева, в зеркальной поверхности
отражалась начатая бутылка бурбона, блестел поднос  из  серебра  с  горкой
отборного винограда, желтели налитые солнцем апельсины...
     Пока Борис наливал, Анатолий включил музыку. Быстро взглянул в  окно,
не подходя к нему близко, зачем-то опустил штору.
     - Устроился ты неплохо.
     - Начинаю чувствовать вкус к хорошим вещам,  -  усмехнулся  Борис.  -
Раньше как-то не обращал внимания.
     - Пора! А то ты, надо признаться,  был  узкий  как  ленточный  червь.
Страшно становилось.
     Зазвонил телефон. Борис нехотя снял трубку:
     - Алло?.. А Флорина... Привет... Сегодня  не  смогу...  То  да  се...
Хорошо-хорошо, но не раньше десяти, ладно?..  А  почему  в  девять?..  Ну,
ладно, приходи. Пока.
     - Обсели?
     - Да, - признался Борис. - Я с этой стороны  жизнь  как-то  не  знал.
Некогда было, да и на развлечения с девчонками нужен бумажник потолще, чем
у меня был.
     Анатолий лениво предостерег:
     - По коньяку и девчонкам не очень, понял?.. Это не самое  интересное.
Зато я сейчас видел, как в букинистику сдали  Брокгауза,  полный  комплект
энциклопедии, совсем новенькая! Будто и не пользовались. И под цвет твоего
кабинета, и  полезной  информации  навалом.  Советую!..  И  другие  старые
энциклопедии купи. В каждой есть то, чего нет в другой. Да  и  приятно  их
держать в руках, это не современные книжонки-однодневки...
     Борис ощутил, что в нем просыпается книжник:
     - Слушай, твоими устами... Шкафы пустые! Надо, надо накупить  хорошей
литературы.
     - Только замки получше поставь, - сказал Анатолий вдруг.
     - Зачем? - не понял Борис.
     - Ну, мало ли для чего, - ответил Анатолий.
     Он стоял у края окна. Взгляд его падал сквозь кисейную  занавеску  на
улицу.


     Еще через неделю Анатолий позвонил ему, сказал радостно:
     - Слушай, есть концы на книжной  базе...  Любые  книги  поставят!  Не
задаром, конечно, зато ни одной новинки не упустишь.
     В трубке  тихо  потрескивало.  Анатолий  уже  забеспокоился,  наконец
донеслось тусклое:
     - Ты знаешь... Не надо... Может, и вовсе не понадобится...
     - Что случилось? - не понял Анатолий.
     - Чепухой занимаемся...
     - Ты что? - встревожился Анатолий. - Заболел?
     - Начинаю выздоравливать... Только теперь...
     - Да что с тобой?
     - Не нужна мне эта  роскошь...  Девчонки,  пьянки,  парапсихология...
Звонил тот лохматый, звал в какие-то мистические секты... Скажи, пусть  не
звонит. И коллекционирование не для меня, как и наркотики, вино и дурацкое
каратэ... Не нужно ничего.
     - Погоди! - воскликнул Анатолий в страхе. - Никуда не выходи!
     Он ворвался к нему минут через десять. В комнате было строже,  Борис,
похудевший и посерьезневший, с запавшими глазами, был на кухне. Его руки с
точностью механизма двигали чугунным пестиком в миниатюрной ступке.
     Анатолий, сметая табуретки, ринулся к нему:
     - Что случилось? Что это?
     - Готовлю еду, - тихо ответил Борис. - Мафусаилистом стал. Это  зерна
дикорастущих плодов, в них энергии больше.
     - А как же...
     - Все тлен. Бессмертия нет, лохматый чушь порет о бессмертии души, но
прожить долго можно! Некоторые почти до двухсот лет дотягивают! Только  бы
выдержать режим: питания, сон, очищения...
     Анатолий как в стену головой ударился, помотал очумело:
     - А как же математика?
     - Что математика?.. Абстрактные игры мозга!  Верно  сказал  лохматый,
что проживу еще тридцать-сорок лет, вот и все мои занятия математикой... А
ведь каждый день невосполним, неоценим... Я должен продлить свою жизнь как
можно дольше.
     Анатолий круто развернулся,  пронесся  по  комнатам.  На  столах,  на
подоконниках, на телевизоре лежат раскрытые книги по  долголетию,  рецепты
продления жизни... Глупые трактаты,  порожденные  животным  страхом  перед
смертью, паническим желанием растянуть жизнь любой ценой. Любой!!!
     Из кухни донесся голос Бориса, слабый и блеклый:
     - Тебе спасибо... Помог найти правильный путь. Может, тоже займешься?
Нужно только перейти на сыроедение, составить  карту  своего  организма  и
начинать скрупулезно...
     - Спасибо, - прервал Анатолий горько. - Это не мой  путь.  Значит,  с
математикой покончено? Ты уверен?
     Голос Бориса был серый и ровный, словно шел из другого мира,  оставив
там краски:
     -  Да.  Математика  -  это  напряжение.   Нервы   горят,   когда   не
вытанцовывается в  формуле...  А  когда  получается,  то  сидишь  ночи  на
крепчайшем кофе... Математики не живут долго.
     Анатолий посмотрел на него,  запоминая,  потом  комната  ушла,  и  он
обнаружил, что спускается по лестнице. Колени подгибались,  словно  нес  в
себе огромный валун, и тот рос, распирал грудь и сплющивал сердце.
     На  улице  по  ногам  ударила  холодная  волна  грязи.  Он   отскочил
запоздало,  по  брюкам  расползлись  серые  пятна  вперемешку  с  мазутом.
Элегантная  машина  пронеслась  у  самой  обочины,  впереди  притормозила,
остановилась. "Скотина, - подумал Анатолий со злостью.  -  Грязная  жирная
скотина... Морду бы тебе набить".
     Из распахнутых дверей ресторана услужливо выкатилась огромная бочка в
галунах и позументах, стала маленькой, юркой, услужливо распахнула дверцу,
и все кланялась, кланялась...
     Анатолий, кипя  яростью,  быстро  пошел  к  машине,  оттуда  как  раз
выдвинулось грузное оплывшее тело. Еще  не  старый  мужчина  с  нездоровым
красным  лицом,  одет  не  по  возрасту,  ни  по  комплекции  в  спортивно
молодежный  костюм.  На  пальцах  блестят  золотые  перстни  с   огромными
бриллиантами.
     С другой стороны машины выпорхнула яркая как бабочка молодая женщина,
очень красивая и элегантная.
     Швейцар, все еще мелко и  часто  кланяясь,  проводил  их  до  дверей.
Рассвирепевший  Анатолий  уже  был  рядом,  готовый  испортить  аппетит  в
отместку за испорченные брюки, но  уперся  взглядом  в  мясистое,  налитое
дурной  кровью  лицо  мужчины,  увидел   заплывшие   глазки   с   крупными
склеротическими бляшками на веках, капризно изогнутые губы...
     Это  был  Крестьянинов,  в  прошлом  талантливейший  поэт,   которого
двадцать лет назад шеф ликвидировал  "четко,  красиво  и  надежно",  сумев
столкнуть сперва на конъюнктурные стихи, что пошли массовым тиражом, потом
на коллекционирование книг, антиквариата,  икон,  на  женщин  и,  наконец,
устроил директором престижного магазина для кинозвезд.
     У агента К-70 потемнело  в  глазах.  Все-таки  мы  убийцы...  Убийцы,
подлее которых нет.




                               Юрий НИКИТИН

                              УЦЕЛЕТЬ БЫ...

     Сергей Сергеевич забеспокоился, когда они проскочили на красный свет,
лихо и на большой скорости пронеслись  мимо  щита  с  надписью:  "Скорость
контролируется радарами", на что Вадим только усмехнулся:
     - Пугают! Где возьмут  столько  радаров,  чтобы  расставить  по  всем
улицам?
     Он  все  наращивал  и  наращивал   скорость,   и   Сергей   Сергеевич
инстинктивно уперся ногами. Привязной ремень попросить постеснялся:  Вадим
поднимет на смех, но уже отвечал невпопад,  тоскливо  ждал  конца  дороги.
Сердце стучало чаще, в висках пульсировала кровь, шумела в артериях, он  в
каждом стуке сердца слышал паническое: "Жить! Жить! ЖИТЬ!  Любой  ценой  -
жить! Во что бы то ни стало - жить!"
     Когда Вадим в который раз выскочил на встречную полосу, нарушая сразу
ряд правил, Сергей Сергеевич уже открыл рот, чтобы напомнить про поворот -
крутой подъем закрыл видимость, но в тот же миг  из-за  близкого  пригорка
выросла крыша МАЗа, и вот он уже весь бешено мчится навстречу!
     Вадим судорожно рванул руль, но справа сплошной лентой шли машины,  и
Сергей Сергеевич изо всех сил уперся ногами, откинулся на спинку, в  ужасе
понимая, что от лобового удара спасения уже нет, но бороться  надо,  нужно
жить, уцелеть во что бы то ни стало...
     Удар был страшен, железо смялось  в  гармошку.  Вадима  сплющило,  он
взорвался, как пластмассовый мешок с горячей кровью, а его бросило вперед,
сокрушая панель управления и лобовое стекло, он пробил все, как выпущенный
из катапульты валун, его пронесло рядом с МАЗом, ударило  об  асфальт,  он
перекувырнулся и остался лежать плашмя.
     Совсем рядом взвизгнули тормоза, вильнули колеса и  обдало  бензином.
Сзади трещало и несло дымом, слышались крики.  Он  шевельнулся,  с  трудом
сел. Одежда висела лохмотьями, и он никак не мог понять, что остался жив и
даже вроде бы цел.
     В десятке шагов позади, зацепившись на бампере МАЗа, горело  то,  что
осталось от "Жигулей". По обеим  сторонам  шоссе  останавливались  машины,
выскакивали люди,
     Сильные руки подхватили Сергея  Сергеевича,  он  очутился  на  ногах.
Мужской голос крикнул в самое ухо:
     - Цел?
     - Вроде бы, - пробормотал Сергей Сергеевич.
     - Ну, парень, - сказал мужчина. От избытка чувств он крепко ругнулся,
добавил с истерическим смешком: - Под счастливой звездой...  Как  вылетел,
а? Никогда бы не поверил. Ты не каскадер случаем?
     - Нет, не каскадер, - ответил Сергей Сергеевич тупо.
     Он  наконец  понял  что  не  поврежден,  ноги  держат,  только   тело
мелко-мелко трясется.
     Дверца МАЗа распахнулась, оттуда с  трудом  выбиралась  светловолосая
девушка-шофер. Стройная, гибкая, в  тенниске  и  ярко-синих  джинсах,  она
поразила его мертвенно-бледным лицом и полоской крови на лбу. Из  легковых
автомобилей выскакивали люди, кто-то из мужчин услужливо подхватил ее  под
руки. Она в великом изумлении смотрела на Сергея Сергеевича, ее пальцы все
время щупали лоб, размазывая кровь.
     Вокруг Сергея Сергеевича жужжали люди, хватали его за плечи,  куда-то
тащили, дергали. Он почти с облегчением услышал шум снижающегося вертолета
с надписью "ГАИ", голоса начали стихать.
     Люди  в  форме  смотрели  на  него  недоверчиво.  Очевидцы  наперебой
рассказывали  о  случившемся,  милиционеры  старательно  записывали,  один
сказал Сергею Сергеевичу раздраженно:
     - И все-таки не пойму... Одежда в клочья, но на вас нет даже царапин!
     - Сам не знаю, как случилось, - прошептал Сергей Сергеевич.
     - Гм... ладно. Это все потом.  Сейчас  вас  отвезут.  Домашний  адрес
помните?
     - Я чувствую себя нормально, - заверил Сергей Сергеевич.
     Примчалась "скорая". Район аварии был уже оцеплен. МАЗ там и остался,
два инспектора старательно замеряли рулеткой тормозной путь,  а  в  салоне
"скорой"  очутилась  вместе  с  Сергеем  Сергеевичем  и  врачами  также  и
девушка-шофер, которой накрепко  перевязали  голову  бинтами.  По-прежнему
смертельно бледная, на Сергея Сергеевича она смотрела то с изумлением,  то
с ненавистью.
     - Больно? - спросил он участливо.
     - Да, - отрезала она. - Как вас угораздило уцелеть?
     - Вы недовольны? - спросил Сергей Сергеевич.
     - Да, - огрызнулась она тем же  тоном.  -  Носитесь  как  угорелые...
Пьяные небось. А мне отвечай.
     - Мы сами нарушили, - сказал Сергей Сергеевич, удивляясь,  что  после
пережитого говорит достаточно спокойно. - Вас никто не обвинит.
     У нее от злости закипели слезы:
     - Много вы знаете! Я женщина. Нам не дают тяжелые  грузовики,  а  мне
дали... Теперь пересадят на электрокар. И все из-за вас!
     Сергей Сергеевич сказал:
     - Я пойду в ваше управление. Скажу, что виноваты мы.
     - Так вас и послушают!
     Но смотрела она уже не так безнадежно и враждебно. Скорее  устало.  А
он лихорадочно старался понять, что же случилось. Не потому ли, что он так
панически боялся крови, боялся боли? Ведь холодел же, когда еще в школьные
годы приходилось сдавать анализ крови и к нему подходили со шприцем? Кровь
отливала вовнутрь, пальцы белели как отмороженные, и удивленная  медсестра
тщетно заглядывала в пробитую дырку на пальце: кровь не шла.
     Его и стыдили, и высмеивали, но он все так же боялся  боли.  Инстинкт
самосохранения оказался чересчур силен...  Позже  он  узнал,  что  мужчины
вообще больше боятся боли, чем женщины, но это его утешило  мало  -  он  и
среди мужчин был чемпионом по трусости.
     Инстинкт выживания, инстинкт самосохранения... Это он  сумел  напрячь
все мыслимые и немыслимые силы?
     Сергей Сергеевич взглянул в окно, сказал:
     - Мне налево. На Большую Почтовую.
     Врач ответил веско:
     - Вы оба нуждаетесь в обследовании. Не волнуйтесь, поместим в хорошую
палату...
     - Вадим... - начал говорить Сергей Сергеевич. Спазм сжал  ему  горло,
он прокашлялся и договорил: - Он... что с ним?.. Ну тот, второй, что сидел
за рулем?
     - Ему повезло меньше, - ответил врач хмуро. - Точнее, ему  совсем  не
повезло.
     - Понятно, -  прошептал  Сергей  Сергеевич.  Он  собрался  с  силами,
сказал, стараясь, чтобы голос звучал решительно: - Вы сейчас свернете  вон
от того угла направо.
     Врач ответил сухо:
     - Мы едем в больницу.
     - Это ваше дело, - сказал Сергей Сергеевич. - Ну а я... Хотите, чтобы
я вышиб дверь и выпрыгнул на ходу? Я это сделаю.
     Врач коротко взглянул на него,  явно  заколебался.  Сергей  Сергеевич
поднялся. Второй врач сказал быстро:
     - Коля, поворот направо.
     Шофер резко  крутнул  руль.  Машина  послушно  свернула,  минут  пять
неслись в молчании, ощущая тяжелую  атмосферу,  наконец  Сергей  Сергеевич
велел:
     - Стоп!
     Он выпрыгнул, не успел отойти, как на него свалилась девушка.
     - Я тоже, - буркнула она.  Оглянувшись,  крикнула  сердито:  -  А  вы
езжайте. Езжайте!
     "Скорая" нерешительно тронулась с места.  Девушка  шагнула  было,  но
Сергей Сергеевич, сам удивляясь своей  смелости,  ухватил  ее  за  руку  и
сказал потверже:
     - Вот мой подъезд. Мы с вами выпьем  кофе,  а  вы  перевяжете  голову
сами. Перед зеркалом. Вам навернули целую чалму,  вид  отвратительный.  На
улице будут смеяться.
     Довод оказался неотразимым. Она, уже вырвавшая независимо  руку,  тут
же послушно пошла за ним.


     Он чистил на кухне картошку.  Регина,  так  ее  звали,  плескалась  в
ванной, трубы гудели. Нож ходил равномерно, кожура тонкой  лентой  свисала
до самой раковины, ложилась кольцами... Он всегда находил в  этом  элемент
игры: почистить так, чтобы с  каждой  картофелины  была  одна-единственная
кожура...
     Перед глазами всплыла картина удара о МАЗ, и он снова ощутил озноб, в
голове пронесся звон, руки похолодели. На  миг  кольнуло  болью.  Взглянув
вниз,  увидел  -  острое,  как  бритва,  лезвие  ножа  в  дрогнувшей  руке
скользнуло по очищенному и до самой кости  располосовало  мякоть  большого
пальца.
     Инстинктивно выдернул нож, успел увидеть  глубокий  разрез,  белеющую
кость и даже слоистый разрез плоти, увидел, как это  ущелье  быстро-быстро
заполняется кровью...
     Он ощутил дурноту, в животе похолодело.  Боясь  потерять  сознание  и
борясь с тошнотой, он в то же время не мог оторвать взгляд от пальца,  где
на месте пореза наверх уже выдавило белый шрамик, который во мгновение ока
рассосался. Кожа стала такой  же  неповрежденной,  с  тоненькими  "линиями
жизни", но без малейших следов пореза!
     Он ошалело смотрел на пальцы. Догадка  была  такой  невероятной,  что
больше испугался,  чем  обрадовался.  Мгновенная  регенерация!  Абсолютная
приспосабливаемость к условиям!
     В ванной хлопнула дверь, по коридору прошлепали маленькие ноги в  его
огромных тапочках.
     - Регина, - позвал он дрожащим голосом, - ты где?
     Она появилась чистенькая, без бинтов, лишь с небольшим  пластырем  на
лбу, да и тот постаралась замаскировать локонами, опустив их на лоб.
     - Ого, - сказала она одобрительно. - Сам картошку  чистишь!  Вот  это
мужик.
     - Регина, я должен был погибнуть вместе с Вадимом.
     Она сразу посерьезнела.
     - Ладно, не стоит об этом. Ты весь побелел. Не вспоминай.
     Он выудил из буфета коньяк. Регина взглянула подозрительно, но  мужик
вроде не бабник, что пытается подпоить, чтобы добыча была податливее.
     Она выпила, не поморщилась, только  надолго  задержала  дыхание.  Ели
торопливо, молча. Коньяк немного оглушил, мышцы стали расслабляться, но  в
какой-то момент он взглянул на палец,  снова  ощутил,  как  сжало  холодом
сердце, сказал хрипло:
     - Давай еще?
     - Можно, - кивнула она.
     Мужик явно из непьющих, тех за версту видно.  А  этот  и  разлить  не
умеет, бутылку открывал, словно задачу по физике решал.  И  не  нахальный.
Редкость в наше время, это не шоферюга - тем не препятствуй сразу...
     Его передернуло от  второй  рюмки,  а  она  свою  осушила,  опять  не
дрогнув, чтобы не уронить честь женщин перед этим якобы сильным полом.
     Потом расправились с  плавлеными  сырками.  Она  смотрела  выжидающе,
однако он не стал включать телевизор,  хотя  мог  бы  похвастать  -  марка
новейшая, вон еще видеомагнитофон - под него девок легко  "размораживать",
однако этот чудак снова взял нож, пристально посмотрел на  нее.  Ей  стало
страшно.
     - Регина, - сказал он хриплым  голосом,  -  я  сам  себе  не  верю...
Посмотри!
     Он зажмурился, вытянул палец и  приложил  к  нему  лезвие  ножа.  Она
видела, как он жутко побледнел, крикнула испуганно:
     - Перестань! И не пей больше.
     Лезвие чиркнуло по пальцу. Порез был неглубоким, но Сергея Сергеевича
чуть не стошнило, хотя он все время отворачивал голову.  Регина,  чувствуя
жалость пополам с брезгливостью от  такой  немужской  слабости,  вскочила,
чтобы поискать бинт, ее глаза не отрывались от  неглубокой  ранки,  и  она
отчетливо видела, что кровь выбрызнула из стенок появившегося микроущелья,
но заполнить не успела: через доли секунды края  ранки  сошлись,  мелькнул
белый шрамик, который тут же исчез.
     Она недоверчиво взяла его за кисть, потрогала палец, потерла  кожу  в
месте пореза. Розовая и нежная, как у младенца.
     - Так получилось и там? - спросила она тихо.
     Он кивнул. Руки его тряслись. Она взяла стакан, хотела налить воды  -
так сделал следователь в одном кино, где преступница закатила истерику, но
бутылка с остатками коньяка была ближе.
     Он выпил залпом, поперхнулся. Она постучала по спине,  он  беспомощно
шарил по воздуху, и она сунула в его ищущие пальцы  огурец.  Он  торопливо
откусил, и снова она подумала, что шоферюга запустил бы этим огурцом в нее
за такую шуточку.
     -  Значит,  -  сказала  она  медленно,  -  если  ты  сейчас,  скажем,
вывалишься из окна... или на тебя обрушится потолок... с тобой  ничего  не
случится?
     Он  опасливо  выглянул  в  окно,  словно  уже  забыл,  что  живет  на
четырнадцатом этаже, судорожно проглотил комок в горле:
     - Думаю, что да... Но я не хотел бы пробовать.
     - Это понятно, - воскликнула она, стараясь его успокоить. В голове же
пронеслись картины: как бы подержала  руку  над  газовой  горелкой,  потом
через окно на асфальт... и многое другое  перепробовала  бы!  Эх,  что  за
мужики пошли...
     - Ложись, - сказала она. - Не трясись, я лягу в другой  комнате.  Там
роскошный диван, я уже  все  увидела.  Телефон  у  тебя  есть?  Сообщим  в
милицию, где мы - вдруг понадобимся. Да и в общагу вахтерше звякну,  а  то
девчонки с ума сойдут. О тебе есть кому беспокоиться?
     - Ну, ты ж видишь...
     - Вижу, - ответила она неопределенно, и он не понял, что больше в  ее
голосе: презрения или женской жалости.
     Он сам обрадовано постелил ей, боясь одиночества, после  чего  Регина
его   выдворила,   но   дверь   оставила   распахнутой   настежь,    чтобы
переговариваться, и Сергей Сергеевич чуть ли  не  до  утра  изливал  душу,
изумленный донельзя, что в девушке-шофере с  такими  грубоватыми  манерами
столько понимания, участия, готовности разделить трудности и,  чего  греха
таить, даже готовности принять на свои плечи, хрупкие плечи, большую часть
этих трудностей.
     Утром она сама приготовила завтрак, безошибочно  разобравшись  в  его
модерновой кухне, где много приборов и автоматов, но мало  еды,  да  и  та
сплошь из консервов.
     - Ты сейчас куда? - спросила она во время завтрака.
     Он торопливо ел, посматривал на часы.
     - Сегодня заседание ученого совета, - ответил он.  -  Будет  решаться
наша  судьба,   судьба   нашей   кафедры...   Умер   профессор   Ильченко,
замечательный ученый, сейчас обязанности  заведующего  кафедрой  исполняет
некий Коробов... Редкая сволочь. Кафедра воет от его  новшеств.  Двое  уже
уволились, хотя их уговаривали подождать: авось эта зараза не  пройдет  по
конкурсу!
     - И ты будешь участвовать?
     - Мы уговорились выступить против. Я, Кожин, Ястребов... Особенно яро
выступает Курбат, заместитель. Мне  нельзя  опаздывать,  каждый  голос  на
счету. А чем ты займешься?
     - У меня  сегодня  отгул...  Планировала  в  кино,  да,  видишь,  что
получилось! Там нельзя посидеть в коридоре, послушать? Я про ученых только
книжки читала да в кино вас видела. Мне так интересно, так интересно...
     Он взглянул в ее чистые искренние глаза. Она смотрела на него как  на
существо из другого мира,  и  вовсе  не  из-за  способности  к  мгновенной
регенерации, а потому что он - кандидат наук,  работает  в  НИИ,  это  как
волшебная сказка для простой девчонки, водителя тяжелых грузовиков...
     - Одевайся быстрее, - велел он.


     Когда они примчались в институт, обсуждение кандидатуры Коробова  уже
шло вовсю. В институте даже на соседних кафедрах знали, что  Коробов  ввел
жестокую и мелочную дисциплину, которой не  было  при  Ильченко.  Ильченко
требовал работы, сам был генератором идей, вокруг него бурлила работа, все
жили в  творческой  атмосфере,  а  Коробов  брал  усидчивостью  -  правда,
подчиненные называли этот метод другим словом...
     Однако, если взглянуть со  стороны,  Коробов  был  как  нельзя  более
подходящей кандидатурой. Профессор, автор монографий, регулярно  выступает
в печати... И не было дела до того, что работал он по шестнадцать часов  в
сутки, перелопачивал горы  материала,  трудился  унылым  методом  перебора
вариантов!.. Ладно, он фанатик, но на кафедре нормальные люди,  нормальные
научные сотрудники, которые и работу любят, и в кино бегают, куда  Коробов
сто лет не ходил, и за город ездят грибы собирать... Ильченко  тоже  грибы
собирал, на велосипеде ездил, бегал трусцой, на итальянскую  оперу  ходил,
ни одного чемпионата по футболу не пропускал! А  научных  работ  выдал  не
меньше коробовских, к тому же его работы  были  весомее  коробовских  плюс
масса идей, которые он щедро разбрасывал младшим сотрудникам,  аспирантам,
даже лаборантам...
     Сергей Сергеевич ощутил вдруг, что все, однако, предрешено.  Коробову
заведующим кафедрой быть. Мудрили долго, но наконец-то утвердить решились.
А церемония конкурса - всего лишь дань традиции...
     Выступал  Тарасов,  и  Сергей  Сергеевич  нервно   ерзал.   Следующим
выступать ему, и в  зале  сразу  начнется  оживление.  Многие  знают,  что
сотрудники кафедры решили дать бой: Коробова иначе как  "унтер  Пришибеев"
не называют, но то война пассивная, сейчас же - бой!
     Когда  Тарасов  раскланялся  и  сошел  с  трибуны,  Сергей  Сергеевич
пружинистым шагом вышел на  трибуну.  Его  ладони  легли  на  полированное
дерево, ощутили его гладкое тепло, и он мгновенно успокоился.
     - Товарищи, - начал он звучным голосом, - у  нас  несколько  отличное
положение от того, в котором находится профессор Тарасов.  Мы,  сотрудники
кафедры, уже работаем под началом профессора Коробова... Да, мы работаем и
можем точнее судить о его качествах как администратора и как ученого!
     В зале стало тише. Он видел заинтересованные лица. Даже те, кто  спал
или на задних рядах резался в морской бой, подняли головы.
     - Мы посоветовались, - продолжал  Сергей  Сергеевич,  -  и  пришли  к
единодушному выводу... Да, к единодушному. Профессор Коробов  -  блестящий
организатор...
     Настороженное, даже  враждебное  лицо  Коробова  дернулось.  Он  даже
наклонился  вперед,  словно  впервые  увидел  оратора.  Сергей   Сергеевич
выдержал  паузу,  что  возникла  отчасти  от  смятения,   ибо   в   голове
промелькнуло:  "Что  это  я  говорю?..  Не  то  ж  хотел...  Ладно,  пусть
организатор, но сейчас врежу по его дутым заслугам..."
     - Блестящий организатор, - повторил он. - Но этого было бы  мало  для
кафедры, если бы профессор Коробов не оказался еще и крупным  ученым.  Да,
его работы вошли в золотой фонд нашей науки,  по  праву  вошли!  Профессор
Коробов является генератором идей...
     "Что я несу? - промелькнуло в голове  ошеломленно.  -  Тупица,  а  не
генератор, ни одной своей мысли!"
     - Он пользуется заслуженным  авторитетом,  -  продолжал  он.  В  зале
головы снова  опустились,  зато  возмущенно  вскинулись  Кожин,  Ястребов,
Курбат - основная ударная сила кафедры, которым предстояло выступить вслед
за ним, усиливая нажим, развивая успех.  Однако  Сергей  Сергеевич  их  не
видел, он смотрел на Коробова, что уже откинулся на  спинку  кресла,  руки
благодушно сложил на животе. Лицо его расслабилось, он смотрел  на  Сергея
Сергеевича спокойным обещающим взглядом.
     - Я счастлив, - заключил Сергей Сергеевич, - что нашим  руководителем
кафедры будет такой крупный ученый, как уважаемый Борис Борисович Коробов!
Я уверен, что под его руководством кафедра добьется таких  успехов,  каких
не было ни при каком руководителе! Спасибо за внимание. Я кончил.
     Он сошел с трибуны. Ему растерянно хлопали, в двух местах  свистнули.
Его место было возле двери, и когда уже опускался на  сиденье,  заметил  в
щель промелькнувшие синие джинсы. Согнувшись, он на цыпочках  скользнул  в
дверь.
     Регина стояла в коридоре. Глаза ее были как плошки, она  не  отводила
от него взгляда.
     - Сергей...
     - Да, Регинушка.
     - Сергей, что стряслось? - спросила она взволнованным шепотом.  -  Вы
же собирались всей кафедрой выступить против! Ты же сам рассказывал. И  ты
тоже готовил речь против этого Коробова. Я только посмотрела на его  харю,
он мне сразу не понравился! У нас завхоз такой же  точно,  сволочь!..  Как
две капли воды, одинаковые!
     - Готовил, - согласился он тяжело. - Сам не знаю,  Регина...  Ума  не
приложу, как все случилось. Как будто за язык кто потянул! Говорю,  а  сам
себя одергиваю, не так, не то говорю... А язык так и чешет  похвалу  этому
унтеру с профессорскими лычками.
     Она взяла его под руку, повела к  выходу.  Он  молча  повиновался,  с
благодарностью ощущая тепло ее пальцев.
     - Это твой инстинкт, - сказала она наконец.
     - Ты думаешь?
     - А что еще? Там ты спасал шкуру, тут тоже... По-разному, правда,  но
суть не меняется.
     - Какой цепкий организм, - сказал он, пытаясь улыбнуться.
     Она остановилась. Ее  глаза  стали  холодными,  острыми,  словно  два
клинка.
     - Ты понимаешь, что это значит?
     - Ну... организм борется за выживание. Любой ценой.
     - Вот именно.
     - Здесь, оказывается, есть и минусы...
     Она не отводила взгляда. Клинки стали острее, вонзались ему в  глаза,
больно кололи в мозг.
     - Минусы? - спросила она тихо. - Любой ценой!.. Это  значит,  что  ты
пойдешь на любую подлянку, только бы выжить.
     - Регина...
     - На любую, - повторила она с нажимом.
     Он боялся, что она пройдет мимо его "Жигуленка", но она сама  открыла
дверцу и, как и утром, села за руль. До его дома минут пятнадцать езды,  и
за все время она не сказала ни слова.
     Он вдруг ощутил, что между  ними  возникает  невидимая  стена.  Когда
подъехали, он испугался, что она сейчас уйдет,  а  он  даже  не  знает  ее
адреса, однако она поднялась с ним в его  квартиру,  хотя  уже  с  видимой
неохотой.
     - Коробов сразу же начнет  наводить  свои  порядки,  -  сказала  она,
остановившись в прихожей. - Выгонит Курбата, что выступит против...  А  он
выступил, я его только мельком увидела, как сразу про него все  поняла!  Я
таких понимаю сразу.
     - Курбат надеялся сам на место Ильченко, - ответил Сергей  Сергеевич,
защищаясь, - вот и нападает особенно...  Пойдем  в  комнату,  что  мы  тут
стали!
     Регина с места не сдвинулась, продолжала беспощадно:
     - А на место Курбата возьмет... тебя.  Ты  первым  перебежал  на  его
сторону. Первым лизнул, вместо того чтобы укусить, как договорились.
     - Что ты говоришь! - возмутился он,  но  внезапно  ощутил,  что  сама
мысль о месте заместителя заведующего кафедрой приятна.  И  оклад  намного
выше, и положение, и вообще... А ведь  и  в  самом  деле  Коробов  выживет
Курбата как пить дать. Да Курбат и сам уйдет, не смирится  с  обидой.  Его
место опустеет...
     Она пристально смотрела ему в глаза. Ее взгляд проник глубоко,  и  он
ощутил, что она знает больше, чем он. То, к чему он  шел  многими  годами,
просиживал штаны в институте и в библиотеках, защитил кандидатскую и пишет
докторскую, впереди же только-только забрезжил призрак познания...  а  она
уже владеет этим знанием: инстинктивно ли, интуитивно или априорно -  дело
десятое, но она им владеет, она знает, она понимает...
     Она пошарила позади себя, ее пальцы легли на ручку двери.
     - Я понимаю тебя, - сказала она мертвым голосом. - Что я за  женщина,
если бы не понимала?.. Будь здоров, Сергей. Мы, женщины, ищем сильных,  но
сильных не любой ценой. Прощай.
     - Регина!
     - Когда сможешь перебороть  свое...  свой  инстинкт  выживания  любой
ценой - позови. Я приду. Конечно, если еще буду свободна.
     - Регина, не уходи!
     - Прощай.
     Она толкнула дверь, на миг  оглянулась:  он  увидел  бледное  лицо  с
расширенными  страдальческими  глазами,  и  дверь  захлопнулась.  Негромко
простучали, быстро затихая, ее каблучки.
     Он, враз отупев, без единой мысли,  совершенно  опустошенный  постоял
посреди комнаты, потом деревянными шагами подошел к окну. Через  несколько
минут далеко внизу едва слышно хлопнула дверь, из подъезда как  выстрелило
женскую фигурку в голубых джинсах.
     Сквозь двойное стекло она растушевалась, приобрела  прозрачность,  и,
когда выбежала и понеслась вниз, ему  показалось,  что  она  скользит  как
облачко.
     Острая боль внезапно взрезала сердце.  Он  задохнулся,  схватил  ртом
воздух. Уходит! УХОДИТ!
     В отчаянии, не замечая страх  и  будущую  боль,  он  с  силой  ударил
ладонью в  стекло.  Остро  лязгнуло,  как  алмазы  сверкнули  осколки.  Он
просадил оба стекла насквозь и высунулся из окна в  обрамлении  длинных  и
узких, как изогнутые ножи, кусков стекла.
     - Регина! - закричал он.
     Она не обернулась, только еще больше ускорила шаг.
     - Регина! - закричал он в смертной тоске. - Регина!
     Она уже исчезала на той стороне, когда он закричал изо всех сил:
     - Регина!.. Это случилось!..
     Она оглянулась, он едва видел ее  тоненький  силуэт  на  фоне  темных
деревьев. Остановилась, помедлила, потом изо всех сил помчалась обратно.
     А он все держал  руку  на  весу,  вытянув  далеко  на  улицу.  Густая
темновишневая кровь бежала по пальцам, капли срывались часто-часто, словно
спешили перегнать друг друга, а он вытягивал  руку  как  свое  знамя,  как
победу над собой, как  доказательство,  что  он  -  человек,  а  не  тварь
дрожащая, она уже видела его потрясенное и счастливое лицо, кровь на  лбу,
которую он счастливо  не  замечал,  а  из  рассеченной  ладони  кровь  все
струилась и струилась...
     ...и совершенно не хотела останавливаться.



                               Юрий НИКИТИН

                              ФОНАРЬ ДИОГЕНА

     В последнее время в связи с созданием  позитронного  мозга  в  печати
снова заговорили о роботах. Об интеллектуальных чудовищах,  которые  могут
покорить слабое человечество, основать железную расу, завоевать всю  Землю
и т. д. В общем, все, что пишется в подобных случаях, особенно когда нужно
дать занимательное воскресное чтиво и поддержать тираж на нужном уровне.
     Хочу в связи с этим рассказать о  действительном  случае.  Да,  робот
однажды пошел против людей. И это был простой  электронный  мозг  среднего
класса...


     По  мере  приближения  заседания  комиссии  в   кулуарах   все   чаще
поговаривали  о   кандидатурах   контактеров.   Кто   будет   представлять
человечество  в  Галактическом   Совете   Разумных   Существ?   Вспоминали
крупнейших ученых и  писателей,  философов  и  спортсменов,  музыкантов  и
артистов. Много славных людей на Земле... Однако если за других подавали и
"за" и "против", то кандидатура  Игоря  Шведова  ни  у  кого  не  вызывала
сомнений.
     Вероятно, природе надоело распределять  таланты  поровну  или  у  нее
прорвался мешок, и она высыпала все свои дары, когда пролетала над Игорем.
Во всяком случае, его разносторонности дивились многие.  Яркий  сверкающий
талант в физике, он еще на студенческой  скамье  выдвинул  ряд  совершенно
немыслимых гипотез,  которые  блестяще  подтвердились  в  ближайшие  годы.
Профессора точных наук  постоянно  корили  его  за  увлечение  философией,
психологией,  литературой  и   другими   нематематическими   дисциплинами.
Вдобавок он имел значок мастера спорта по плаванию и два первых разряда по
легкой атлетике.
     За  два  месяца  до  отправки  делегации  все  намеченные   кандидаты
собрались в фойе Дворца Советов Земли.
     - Какие дары мы понесем? - спросил Шведов. По всей видимости,  только
он один не ждал с нетерпением подсчет голосов. - Нет, правда. Послы всегда
подносят дары. Читайте историю! Вряд ли  стоит  нести  перфоленты,  у  них
этого добра хватает... Может, обратимся к исконно нашенским дарам?  Связке
соболей, куниц... Или возьмем бочонок меду... Я недавно видел  такую  шубу
из соболей! Ох и жили предки!..
     Его слушали  с  вежливыми  улыбками.  Каждый  думал  о  своем.  Число
контактеров ограниченно. Удастся ли попасть в заветную семерку?
     - Чарлз Робертсон!!!
     Металлический голос  принадлежал  электронносчетной  машине.  Молодой
астрофизик поспешно вскочил со стула. Короткая пауза, и динамик проревел:
     - Поздравляем вас! Вы приняты в отряд контактеров.
     Робертсон выкинул немыслимое па, оглядел товарищей шальными глазами и
вихрем вылетел из зала. Торопился  сообщить  родным  и  близким  радостную
весть.
     - Таки Нишина!
     Коренастый   японец    медленно    повернул    голову    в    сторону
распределительного  щита,  откуда  доносился  голос,  и   с   достоинством
поднялся.
     - Поздравляем вас! Вы приняты в отряд контактеров.
     Ни один мускул не дрогнул на смуглом  лице  сына  Страны  восходящего
солнца. Он вежливо склонил голову и снова сел в кресло. Вероятно, он  и  в
случае отказа вел бы себя с тем же хладнокровием.
     - Олесь Босенко!!!
     В  глубине  зала  поднялся  рослый,  мускулистый  мужчина  в  вышитой
сорочке. На крупном лице медленно расплывалась  торжествующая  улыбка.  Он
пытался согнать ее, но она упрямо возвращалась.
     - Иван Кобылин!!!
     - Семен Строгов!!!
     - Ив Сент-яно!!!
     - Ростислав Новицкий!!!
     Один за другим поднимались контактеры. Люди, которые полетят к центру
Галактики, чтобы  представлять  человечество  перед  лицом  Галактического
Совета... Перед лицом сотен объединенных цивилизаций!
     Голос замолк. Друзья Игоря растерянно переглянулись. А Шведов?
     Геннадий подскочил к пульту.
     - Продолжай! - потребовал он.
     В гигантском механизме не щелкнуло ни одно реле:
     - Отбор закончен. Делегация составлена.
     - А Шведов? Разбиралась ли кандидатура Шведова?
     - Разбиралась.
     - Так что же?..
     - Отклонена.
     - Отклонена?..
     Если бы собравшимся объявили, что инозвездными жителями  являются  их
собственные коты или что они сами и есть пришельцы из космоса, то они были
бы не  так  ошеломлены,  как  при  этом  известии.  Отклонить  кандидатуру
Шведова! Самого Шведова?
     Среди общей  растерянности  один  Шведов  сохранял  спокойствие.  Он,
внимательно просмотрел цифровые данные на  индикаторной  панели  и  сказал
ровным голосом:
     - Голем знает, что делает...
     Геннадий вскинулся:
     - Знает? Да будь у него хоть крупица ума!..
     Шведов пожал плечами, потом посмотрел на часы:
     - Заболтался я с вами. А  там  в  лаборатории  ребята  без  присмотра
остались. Не расстраивайтесь!
     Он сверкнул белозубой улыбкой, вышел крупными шагами. Через окно было
видно, как он вскочил в кремовую машину, и та рывком взяла с места.
     Геннадий с шумом выдохнул воздух. Он все еще не мог прийти в себя. Да
и все были возбуждены.
     - Может быть, робот... взбунтовался?
     Это предположила Верочка.
     - Чепуха! - сказал Геннадий уверенно. - Он для  этого  слишком  глуп.
Это простой механизм, только электронный, причем далеко не  самой  высокой
сложности.  В  нашем  институте  есть   пограндиознее.   Но   поломка   не
исключается...
     Бригада наладчиков шаг за шагом проверила основные  цепи  Мозга.  Все
было в порядке! Главный инженер наотрез отказался изменять программу.
     - Машина функционирует нормально, - заявил  он.  -  Можете  проверить
сами. Она даст вам правильный ответ на любой вопрос. Разумеется в пределах
собственных знаний.
     - Но здесь она, очевидно, вышла за пределы собственных знаний.
     - Исключено, - ответил кибернетик твердо. - Правда, иногда попадаются
вопросы, которые мозг решить  просто  не  в  состоянии.  Но  он  всегда  в
подобных случаях дает ответ: "Решить не могу. Мало данных",  или:  "Решить
не могу. Компетенция человека".


     Через  неделю  собралась  комиссия   Совета.   Предстояло   утвердить
кандидатуры, которые прошли через фильтр Мозга. Но в  этот  раз  заседание
несколько отклонилось от традиционной процедуры. На  повестке  дня  стояло
дело Шведова.
     Членов комиссии, как и всех остальных, заскок Мозга больше раздражал,
чем тревожил. В самом деле, скорее всего машина попросту  ошиблась.  Ну  и
что, разве люди, которые составляли программу, никогда не  ошибаются?  Или
неправильные данные. Или не так поданы. Но кто же в  здравом  уме  решится
забраковать Шведова, едва ли не самую яркую личность века!
     Председатель комиссии с силой  вдавил  кнопку  на  переговорном  щите
Мозга. Загорелся зеленый глазок.
     - Объясни, - сказал председатель, - на чем  основано  твое  ошибочное
мнение о непригодности Игоря Шведова представлять человечество?
     Монотонный голос ответил с какой-то упрямой ноткой:
     - Заключение не ошибочное.
     Председатель не имел опыта разговора с машинами.  Вместо  того  чтобы
спокойно объяснить роботу его ошибку, он вспылил и сказал излишне громко:
     - Заключение в корне неверное! Во  всяком  случае,  у  нас  сложилось
совсем другое мнение об Игоре Шведове.
     Электронный агрегат замолчал на несколько  мгновений,  потом  так  же
бесстрастно произнес:
     - В таком случае  прошу  изменить  мою  программу  норм  человеческой
этики. Иначе подобные ошибки будут повторяться.
     Члены   комиссии   почувствовали   неладное.   Председатель   спросил
неуверенно:
     - При чем здесь нормы этики?
     - Кандидат в контактеры должен отвечать всем требованиям,  -  ответил
робот,  -  а  Игорь  Шведов  не  прошел  самого  главного   экзамена.   Он
нетолерантен!
     - Нетолерантен... - повторил председатель растерянно. -  Вот  тебе  и
на!  Обвинение  достаточно  серьезное.   Ты   располагаешь   какими-нибудь
сведениями?
     - Да, - ответил робот. -  Я  располагаю  данными  об  Игоре  Шведове,
начиная со второй недели его внутриутробной жизни и до настоящего времени.
     - В чем выражается нетолерантность Шведова?
     - В основном, в мелочах. Но достаточно часто, чтобы вызвать  тревогу.
Тем более,  что  он  является  кандидатом  в  контактеры.  Шведов  нередко
высказывает враждебность к чужому вкусу только потому, что тот  расходится
с  его  собственным.  Мне  не  нравится,  значит,  плохо  -  вот  критерий
Шведова...
     - Но ведь вкусы у него безукоризненные! - крикнул Геннадий.
     Робот холодно отчеканил:
     - Никакой человек не может подняться выше человечества. Если  это  не
так, прошу меня перепрограммировать.
     - Продолжай, - сказал председатель.
     - Борьба мнений,  борьба  вкусов  всегда  останется  в  развивающемся
обществе. Но только в виде соревнования и  уважения  чужих  точек  зрения.
Никакой гений не волен навязывать свои вкусы другим. Он  волен  их  только
пропагандировать. Вот пример: Шведов, что вы сказали двенадцатого  декабря
прошлого года Артемьеву?
     Шведов пожал плечами. Только электронная машина могла запомнить,  что
он делал в тот или иной день год назад.
     - Вы, - продолжал греметь робот,  -  сказали  ему:  "Или  сбрей  свою
дурацкую бороду, или я не допущу тебя до экзаменов".
     Шведов вскочил. По его лицу пошли красные пятна.
     - Но у него в самом  деле  была  дурацкая  бороденка!  -  крикнул  он
яростно. - Артемьев это понял и через месяц сам ее сбрил!
     - Верно, - подтвердил робот. - Это так и произошло. Но  в  тот  самый
день он предпочел уйти от вас. А разве не вы считали его самым талантливым
из молодых экзотермистов?
     - Я и сейчас так считаю, - сказал Шведов.
     - Так почему же вы судили о нем не  по  таланту,  а  по  декоративной
бородке?
     И Шведов впервые промолчал.
     - Неосознанная уверенность, -  продолжал  робот,  -  что  только  его
взгляды правильные, - основа первобытного хамства. В истории  человечества
уже бывало, что индивидуальные заблуждения превращались в коллективные. Вы
знаете, что я напоминаю о шовинизме, расизме, фашизме. "Мы лучше  всех,  и
все обязаны подчиняться нам и поступать так, как мы желаем".  Все  помнят,
какие ужасы принесли  человечеству  эти  явления,  поэтому  мы  не  должны
проходить мимо даже самых микроскопических проявлений нетолерантности.
     В зале стояла мертвая тишина. А звук, размеренный и мощный,  падал  в
зал.
     - Поэтому, исходя из человеческих  законов,  я  отклоняю  кандидатуру
Шведова.  В  Галактическом  Совете  нам  придется  иметь  дело  с   самыми
различными мыслящими расами. Их облик, способы мышления, цели бытия  могут
показаться, да и наверняка покажутся странными и чуждыми.  Но  мы  обязаны
уважать чужие мнения и не навязывать свои. И подчиняться решениям  Совета,
даже если во главе будет стоять, например, мыслящий паук...
     - Чепуха, - сказал Геннадий громко, - разумные  существа  могут  быть
только человекоподобными.
     - Пусть так. Но что, если  у  председателя  Совета  будет,  например,
рыжая бороденка? Как у Артемьева?
     - Это же совсем другое дело! - крикнул Геннадий.
     - Пусть так. Я  не  утверждаю,  что  Шведов  начнет  пропагандировать
нехорошие взгляды. К  счастью,  эти  тяжелые  болезни  роста  человечества
навсегда канули в прошлое. Но Шведов предрасположен к  нетолерантности!  И
мы не имеем права рисковать. К звездам полетит другой человек!


     Теперь я спокойно читаю прогнозы о возможном засилье роботов. А  что?
Вполне возможно. Прецедент уже был!



                               Юрий НИКИТИН

                           ЧЕЛОВЕК СВОБОДНЫЙ...

     Зверев откинулся  в  кресле,  рассматривая  нас,  сказал  потеплевшим
голосом:
     - Да-да, теперь я  узнал  вас.  Не  сразу,  правда...  Мы  учились  в
девятом, а вы, Елена, в седьмом. Верно?
     Он перевел взгляд на  мою  сестру.  Она  сидела  неподвижно,  злая  и
надутая. Хотя мы пришли к бывшему моему однокласснику с козырным  тузом  в
кармане, но его просторный кабинет, дисплей на боковом столике и целый ряд
телефонов впечатляли. Зверев  был  уже  профессором,  доктором  наук,  вся
обстановка кричала об уверенном благополучии, в то время как мы  выглядели
попрошайками из старого фильма. Ленка вовсе последние годы  махнула  рукой
на свою внешность, косметикой не пользовалась, тряпками не интересовалась.
На ней была старая юбка и облезлая кофта, которую носила еще ее бабуля.
     - Верно, - ответила она хмуро. - Пятнадцать лет назад. Или больше? Вы
за это время добились огромных успехов, не так ли?
     Он засмеялся:
     - Ну, смотря, что называть  успехами.  В  науке  не  так  уж  заметен
прогресс!  Когда  ученый  делает  открытие,  он  не  сам  поднимается,  он
поднимает все человечество! А это не так легко, народу на свете сейчас уже
больше, чем муравьев в тропическом лесу.
     Потом, вспоминая все, что говорил Зверев, я находил  глубокий  смысл.
Почти откровение. А, может быть, глубокий только для меня, а другие  давно
знали, для них это прописные истины, но  в  те  минуты  я  был  переполнен
своими убийственными доводами, стремился их  поскорее  высказать,  и,  как
всегда в таких случаях, не только не пытался вникнуть в слова  противника,
то есть, Зверева, а вовсе их не слышал.
     Елена спросила раздельно, глядя прямо в глаза Звереву:
     - А как обстоит дело в области парапсихологии? Большие успехи?
     Зверев опять засмеялся. В кабинет вошла секретарша, внесла на подносе
три чашечки черного кофе, сахарницу, серебряные ложечки.
     - Попьем? - предложил он деловито. - Люблю крепкий... Помню,  вы  оба
еще в школе были помешаны на парапсихологии. Или тогда в моде были снежный
человек, Несси, деревья-людоеды, бермудский треугольник?  Нет,  бермудский
треугольник  и  чудо-знахари  пришли  позже.  А  тогда  разгоралась   заря
тибетской медицины, йоги и, конечно же, парапсихологии. А для нас  все  та
же знакомая жажда чуда и вера в чудеса.  Конечно  же,  никаких  успехов  в
парапсихологии нет и быть не может.
     - Потому, что не может быть никогда? - съязвила она.
     - Совершенно верно, - ответил он, явно принимая вызов. - Есть  законы
природы, которые неуязвимы.  За  тысячи  лет  набралась  тысяча  томов  по
оккультизму, эзотерическим знаниям, телепатии, парапсихологии,  телекинезу
и прочим чудесам. И что же? Результат все тот же - нуль. А прочем, другого
и быть не может.
     Я покосился на сестру. Выбросит ли она на стол козырный туз. Нет, еще
тянет.
     - Хотя, - сказал Зверев, посматривая на нас с насмешливой  симпатией,
- очень хорошо понимаю адептов мистического! У  меня  тоже  бывают  минуты
упадка, слабости. А оккультизм обещает р-р-раз  и  в  дамки!  Не  надо  ни
многолетней учебы, ни каторжной работы - сразу властелин мира! Верно? Ведь
достаточно только читать мысли, и ты уже получаешь явное преимущество  над
всем человечеством!  А  если  научиться  двигать  двухпудовики?  Ведь  две
урановые половинки весят меньше!.. Словом, слабые  находят  лазейки.  Одни
покупают  лотерейные  билетики,  чтобы  без  труда  загрести  все  крупные
выигрыши, другие уходят в мистику - там обещано еще больше...
     Мы прихлебывали горячий кофе, внимательно рассматривали  розовощекого
довольного собой Зверева. Козырь уже явно накалялся  в  кармане  у  Ленки,
прожигая подкладку.
     - Я наслышан о  наших  московских  кудесниках,  -  продолжал  Зверев,
раскрасневшись от кофе и чувства  превосходства.  -  Впечатляет!  Взглядом
поднимают двухпудовые гири, сгибают кочерги, сплющивают чайники... Но  как
только попытаешься проверить,  кудесники  оказываются:  не  в  настроении,
звезды стоят не так, штаны тоже мешают... А для нас вовсе не надо  двигать
гирями. Мы подвесим на шелковой ниточке кусочек фольги. Сдвинь ее  мыслью,
и луч солнца, отразившись от минизеркальца, скакнет  на  десятки  делений,
которые нанесем на стене! Но увы, всякий раз звезды стоят не так!
     Он рассмеялся, распинаясь про жуликов и проходимцев в парапсихологии,
но мы могли бы ответить, что в науке их не меньше. Но мы молчали,  потому,
что козырь был все-таки у нас. Не просто козырь, а туз!
     Лена сказала с горячим презрением, которым она вся сочилась:
     - Наука! Бездушная, бесчеловечная... У науки  и  ее  рыцарей  нет  ни
чести, ни достоинства, ни гордости...
     Зверев хохотнул, его круглые как у хомячка щечки заколыхались:
     - Шарлатан в тюрбане и мантии выглядит гораздо эффектнее  ученого!  К
тому же, демонические глаза, позы... Куда тягаться чахлому  доктору  наук,
облысевшему в тридцать,  испортившему  зрение  в  двадцать,  заработавшему
сколиоз в двадцать пять...
     - Но человек, - сказала она все так же презрительно, - это не  только
голый машинный интеллект! Это еще честь, гордость!
     Мне показалось, что они говорят, не слушая друг друга.  А  так  может
продолжаться до бесконечности. Я толкнул сестру, чтобы она  не  тянула  из
клопа резину. Пора выкладывать.
     - Мы не за этим пришли, - сказал Лена. Ее глаза победно горели.  -  Я
готова!
     - К чему? - спросил Зверев, насторожившись.
     Вместо ответа она молча вперила взгляд  в  чашку,  что  стояла  перед
Зверевым. Чашка шелохнулась. Зверев смотрел на Лену, потом на чашку. Через
несколько секунд чашка чуть-чуть крутнулась, словно  висела  на  невидимой
ниточке. Зверев бросил быстрый взгляд на меня. Я сидел с  каменным  лицом,
но внутри у меня все пело и  стояло  на  ушах.  На  этот  раз  у  сеструхи
получилось с чашкой! Прошлый раз она сумела  передвинуть  лишь  бритвенное
лезвие...
     - Как вы это делаете? - спросил Зверев.
     Глаза  у  него  стали  очень  внимательными,   настороженными.   Лена
светилась триумфом. У нее это нечасто получалось,  и  по  дороге  сюда  мы
здорово трусили, что опять сорвется, не получится, опять мордой в грязь...
     -  Кухня  меня  не  интересует.  -  ответила  Ленка  высокомерно.   -
Существуют высшие тайны, доступные только для посвященных!
     - Понятно, - кивнул Зверев, хотя, по-моему,  черта  с  два  ему  было
что-то понятно. - Вы - посвященная, не так ли? Как вы это делаете?
     - Подробности меня не интересуют, - ответила Лена  еще  высокомернее.
Ее нос смотрел уже в потолок. - Я не унижусь  до  того,  чтобы  заниматься
грязными выяснениями, исследованиями! Более того, кто опозорит  Откровение
доискиванием причин, от того оно уйдет!
     Зверев задумчиво посмотрел  на  чашку.  Повисло  тягостное  молчание.
Наконец Лена сказала победно:
     - Вы всегда тыкали нас в глаза тем, что мы уклоняемся от демонстрации
перед специалистами и... Так вот, я  готова!  Можете  созывать  консилиум,
конгресс, симпозиум, или как там называются ваши ученые сборища, я готова!
     Зверев побарабанил пальцами  по  столу.  Его  глаза  некоторое  время
обшаривали наши лица. Когда он заговорил, голос был ровный, спокойный:
     - Простите, что проверять?
     Ленка даже не поняла, ахнула, покраснела от негодования:
     - Как это? Я двигала чашку. Или вам нужно, чтобы я разбила ее о  вашу
голову?
     Зверев улыбнулся, откинулся в кресле. Он уже давно взял себя в руки.
     - Ради бога, не надо.  Чашки  швырять  можно  и  без  телекинеза!  Но
проверять пока нечего. Мы уже  насмотрелись  немало  трюков.  Сколько  лет
дурачили простаков Мессинг, Кулешова и прочие фокусники-обманщики! Сколько
было публикаций, демонстраций! Теперь у нас есть опыт...
     Лена сказала яростно:
     - Но я же демонстрировала...
     - Трюк, - сказал он, приятно улыбаясь и глядя ей  прямо  в  глаза.  -
Фокус. Обман зрения. Ловкость рук.
     - Я требую выяснения, - сказала она, еле сдерживаясь.
     Зверев развел руками:
     - Вы можете объяснить принцип? Нет! Так что же мы будем делать? Мы  -
исследователи, а не  потребители  зрелищ!  Вам  нужно  демонстрировать  не
здесь, а в балагане. В лучшем случае - в цирке!
     Я вмешался:
     - Но почему не сделать так:  Лена  покажет  то,  что  умеет,  а  ваши
высоколобые интели сами подумают, что и как. Если  надо,  Ленка  подвигает
вашу фольгу на ниточке...
     Он взглянул на меня с симпатией, как мне показалось, но в этот момент
Ленка сказала обозлено:
     - Ни за что! Никакой фольги на ниточке! Я двигаю, что хочу, как хочу,
когда хочу! И не  позволю  грязным  лапам  ученых  прикасаться  к  Великим
Тайнам!
     Зверев развел руками, взглянул на меня. Я поднялся,  подхватил  Ленку
под руку:
     - Пора домой, сестричка!  Подзадержались  мы,  пора  и  честь  знать.
Спасибо за кофе!


     С этого дня Ленка прямо обезумела. Если раньше  она  себя,  по-моему,
каторжанила, пытаясь передавать мысли, двигать мебель, чувствовать  эмоции
из другой комнаты, то теперь те сумасшедшие дни  вспоминались  как  легкий
отдых.
     - Что тебе именно этот чиновник от  науки?  -  возразил  я.  -  Давай
зайдем в другую комиссию. Чужие поверят быстрее, а для однокашника чуда не
бывает.
     - Хочу доказать именно ему, - отрезала она упрямо.
     - Почему?
     - Ему!
     Я не спорил, упрямство Ленки знал. Она была упрямей  всех  ишаков  на
свете. Ей удавалось переупрямить не только людей, но и  вещи,  а  это  уже
называлось телекинезом.
     Зверев был моим одноклассником. Ничем не отличался, серый середнячок.
Кто-то лучше рисовал, кто-то пел, играл в шахматы, ходил на ушах, побеждал
на соревнованиях... Зверев ничего этого не умел. Старательно учился, шажок
за шажком переползал по бесконечной лестнице знаний, вместо дискотек ходил
в МГУ на дополнительные занятия, посещал кружки, помогал лаборантам...
     По-моему, Лена избрала его мишенью только потому, что он  воплощал  в
себе,  по  ее  мнению,  наихудший  путь,  какой   только   могло   выбрать
человечество. Вместо блестящего  взлета  сразу  на  сверкающую  вершину  -
ползком на брюхе,  как  червяк,  не  поднимая  рыла  от  земли,  обламывая
ногти...
     С утра Ленка сидела, уставившись в одну точку. Если ее не  покормить,
она с голоду помрет - не заметит. Я кормил, ухаживал  за  ней.  Сам  я  не
отличался никакими эзотерическими данными, хотя кровь в наших жилах  одна,
потому, чем мог помогал и был горд, что перед  ней  приоткрывается  завеса
Великих Тайн.


     Через три месяца Ленка как ураган ворвалась ко мне на кухню. Глаза ее
метали радостные молнии, лицо раскраснелось.
     - Генка! - закричала она, бросаясь мне на шею. - Мы победили!  У  нас
есть козырь, суперкозырь!
     - Мы ходили с козырным тузом, - напомнил я, осторожно  ставя  тарелки
на стол.
     - Это поважнее! В сто раз, в миллиард, в гугол раз важнее! Это полная
и безоговорочная капитуляция Зверева!
     - Садись, поешь, - напомнил я, подвигая к ней тарелку  супа.  -  Одна
душа осталась
     - Марк Аврелий сказал, что у человека нет ничего, кроме души.
     - Есть, - не согласился я.  -  Желудок  -  тоже  не  последнее  дело.
Рассказывай, что за новый козырь отыскала?
     -  У  тебя  остался  номер  телефона  Зверева?   Сейчас   же   звони,
договаривайся о встрече. Нет-нет, я не унижусь до разговора с ним.  Только
договорись о встрече, а уж я так его ошарашу! На коленях поползет за нами!
     Я недоверчиво хмыкнул, наблюдая, как она  уписывает  горячий  суп.  У
моей замечательной сестренки была не только душа, но и пока  что  здоровый
желудок. В основном, сохраненный моими стараниями.
     Зверева я отыскал уже поздно вечером, дома. Он чуть удивился, услышав
мой голос, но ответил без вражды. Я рискнул спросить, почему он  не  хочет
заниматься Ленкиным двиганьем чашки, он же сам  видел!  Как  я  понял  еще
тогда, он почему-то чувствовал ко мне симпатию,  ответил  доброжелательно,
старательно разжевывая даже то, что я схватывал с первого раза.
     Мы не доверяем гадалкам, объяснил  он,  потому  что  опасно  получать
знания, не зная, откуда и каким образом  оно  формируется.  Если  получать
готовые  знания,  то  нужно  перечеркнуть   все   научно-исследовательские
институты, упразднить ученых, изобретателей!
     Тут я решил, что поймал его, и  спросил,  не  о  своей  ли  он  шкуре
заботится, когда  боится,  что  Ленка  покажет  им  Настоящие  Чудеса?  Он
спросил,  а  что  если  гадалка  после  десяти  удачных   советов   выдаст
одиннадцатый неверный? Проверить не  проверишь,  даже  другие  гадалки  не
помогут, у каждой свои тайные методы! И вот мы, уже привыкшие  им  верить,
не в состоянии проверить их предсказания, послушно бросаемся со скал...
     Тут я решил, что он перегнул. Не такие уж мы идиоты, чтобы  со  скал.
Просто каждый больше любит готовые ответы. А что они добываются без особых
трудов, вообще без трудов - так еще же лучше...
     - Договорился? - спросила Ленка  нетерпеливо,  когда  я  вернулся  на
кухню.
     - Да. В семнадцать тридцать будет ждать у себя.
     Следующий день с  утра  Ленка  потратила  на  сауну,  парикмахерскую,
массажистку, у подруги одолжила модный костюмчик. Я не  узнавал  сеструху.
Она вообще не знала о  существовании  парикмахерских,  мылась  только  под
душем, подруг у нее вообще не было, тем более - модных.
     Когда мы шли по Горького, а тут привыкли  к  фирмовым  герлам,  хмыри
оглядывались ей вслед. Когда Ленка сменила свою цыганистую юбку на  модные
джинсы, я сам  восхитился  ее  точеной  женственной  фигуркой.  Она  умело
воспользовалась косметикой, сделала стрижку, и я  обалдел,  видя  рядом  с
собой волшебную куколку.
     Я никогда не видел Ленку такой, ни для кого она так не старалась.
     Когда мы вошли к Звереву, он подпрыгнул при виде  Ленки.  Растерялся,
заспешил навстречу. По-моему, даже хотел  поцеловать  руку,  но  Ленка  не
сообразила, руку не протянула.
     - Мы не трюкачи, не фокусники, - сказала она ледяным  голосом,  когда
мы сели перед его столом. - И вот доказательство.  На  этот  раз  в  форме
предсказания. Сегодня  в  шесть  часов  двенадцать  минут  вы  пойдете  по
Пушкинской, затем выйдете на проезжую  часть,  пытаясь  войти  в  Козицкий
переулок... В этот момент  будет  мчаться  с  огромной  скоростью  тяжелый
грузовик, а за ним - патруль ГАИ. Вы не успеете ни  перебежать  улицу,  ни
отскочить обратно...
     Зверев начал меняться в лице. Ленка заканчивала торжественно-холодным
голосом - ...когда проскочит МАЗ, а за  ним  -  менты,  от  вас  останется
что-то нехорошее, расплесканное по асфальту шагов на пять...
     Она оборвала себя, глядя на Зверева. Тот сидел, белый как мел. Даже я
сообразил, что Зверев сразу поверил. Наверняка поверил еще тогда, в первый
раз.
     - Простите, - сказала она с легким раскаянием. - Мне  не  нужно  было
так живописать... К тому же это не рок, а увиденная  вероятность,  которой
легко избежать.
     Зверев прерывисто вздохнул. Лицо его было желтым, яснее  обозначились
усталые морщины в углах рта.
     - Вы можете объяснить, - сказал он чужим голосом, -  как  добиваетесь
такого озарения? Каков механизм?
     - Не стремлюсь узнать, - отрезала Ленка. - Бездушному механизму науки
никогда  не  понять.  Я  никогда  не  опущусь  до  такого  позора,   чтобы
сотрудничать с учеными!
     Он устало потер лоб, вздохнул. В глазах  у  него  мелькнуло  странное
выражение. Когда он поднял голову, у него было  лицо  смертельно  усталого
человека.
     - Этого и следовало ожидать, - сказал он  негромко.  -  Вам  чаю  или
кофе?
     Секретарша принесла три чашки, и мы в молчании пили кофе, посматривая
на часы. В шесть часов Зверев поднялся:
     - Мне в самом деле нужно быть в шесть  тридцать  в  редакции  "Нового
мира".
     Мы вскочили, Ленка сияла торжеством. Он вежливо придержал  перед  ней
открытую дверь, снова став  вежливым,  предупредительным.  Только  румяное
лицо оставалось бледным, глаза погрустнели.
     Мы прошли по  Петровке,  перешли  по  Столешниковому  на  Пушкинскую,
Зверев тихо спросил:
     - Лена,  почему  вы  против  исследования?  Если  бы  удалось  понять
механизмы предсказаний, человечество бы получило неоценимый источник...
     - Хотите Озарение запрячь в машину? - прервала она. - Нет, я принимаю
только безоговорочную капитуляцию!
     Она победно засмеялась. Глаза ее  блестели,  от  нее  пахло  хорошими
духами. Я не узнавал сеструху. Она шла бок о бок со Зверевым, задевая  его
локтем, посматривая искоса и, если бы я не знал ее, поклялся бы, что вовсю
клеит задуренного профессора, примеривает ошейник, на котором будет водить
как бычка на веревочке всю оставшуюся жизнь.
     Я посмотрел на часы. Шесть часов две минуты. Зверев тоже посмотрел на
часы, потом перевел взгляд на нас. И губы его дрогнули в горькой улыбке:
     - Не понимаете... Всю жизнь привыкли подчиняться. Как легко, когда за
вас думает и решает вождь, фюрер, дуче! Рабы  избавлены  от  необходимости
думать. Вот  приедет  барин...  Свободным  труднее.  Мы  сами  ищем,  сами
отвечаем.
     Мы миновали Немировича-Данченко. Следующий - Козицкий.
     - Любое откровение - унижает человека,  -  заговорил  Зверев,  словно
разговаривая сам с собой. - Оскорбляет его гордость!  А  мы  не  рабы!  Мы
имеем право знать... Только рабы не хотят знать, строить,  допытываться...
Возьмут, если даже надо отдать не только честь, гордость, достоинство,  но
и... вообще бог знает что отдадут святое.
     Мы остановились на проезжей части. Козицкий на той стороне.  Движение
тут вообще бешеное, улочка узкая, светофоров нет. Пока  перебежишь  на  ту
сторону - страху натерпишься...
     Сердце мое колотилось,  чуть  не  выпрыгивая.  Через  три  минуты  на
бешенной скорости пронесется тяжелый грузовик, за ним в  погоне  -  машина
ГАИ. Бандита ловят, что ли? И когда это все пронесется,  Зверев  будет  на
лопатках. Мы спасли его жизнь, его жизнь спасена парапсихологией,  которую
он отказывается принимать!
     - Думаете, не знаю, каких собак вы на меня навешали? -  вдруг  сказал
он, грустно улыбаясь. - Ретроград,  тупица...  А  почему  все  мистическое
покрыто тьмой? Почему ведьмы слетаются на конгрессы ночами? Почему  именно
ночью надо творить колдовство? Да чтобы  никто  не  подсмотрел,  не  обрел
з_н_а_н_и_е! Непосвященным народом управлять проще. А  наука  предпочитает
солнце. Согласны? Наука - для  свободных  людей.  Она  дает  обстоятельный
ответ на "как" и "почему", а мистика велит подчиняться слепо. Я же человек
свободный, свободой дорожу. Раб может жирнее есть, мягче  спать,  но  я  -
свободный. И буду жить, как свободный. Пусть этой жизни останется немного,
но я не променяю ее даже на бессмертие, если для этого надо  стать  рабом.
За свободу надо платить. Иногда - по высшей мерке.
     Он коротко взглянул на часы. Ленка не  поняла  еще,  ухватил  его  за
рукав:
     - Там сейчас пронесется грузовик!
     - Верю, - сказал он  просто.  -  Вы  хотите,  чтобы  я  выбрал  между
свободой и рабством. Так я выбрал.
     И он спокойно, привычно сгорбившись, пошел через  улицу.  Он  был  на
середине, когда внезапно с грохотом и  свирепым  воем  стремительно  вырос
огромный  МАЗ  с  бампером  до  середины  шоссе.  За   стеклом   мелькнуло
перекошенное лицо. Сзади  послышалось  нарастающее  завывание  милицейской
сирены.
     Зверев не ждал покорно своей участи. Он бросился вперед, почти  успел
уйти от удара,  но  широченный  бампер  задел  его  краем,  отшвырнул  как
тряпичную куклу.
     Ленка вихрем оказалась возле него, подняла  его  голову.  Зверев  был
мертв, изо  рта  и  ноздрей  текла  темная  кровь.  В  глазах  Ленки  была
смертельная боль, словно  грузовик  ударил  по  ней,  круша  кости,  душу,
гордость, веру...
     - Что он наделал? - закричала она отчаянно. - Что он наделал!!!
     Я отвел взгляд. Я просто грузчик, но я знал, что он сделал.





                               Юрий НИКИТИН

                         ЧЕЛОВЕК, ИЗМЕНИВШИЙ МИР

     Этот человек явно был нездешний. Он  растерянно  вертел  тощей  шеей,
старательно читал заржавленные  таблички  с  названием  улиц,  сверяясь  с
бумажкой.
     Потом направился к его дому. Никольский не сомневался,  что  к  нему.
Человек подошел и постучал в калитку. Еще одно свидетельство,  что  пришел
истинный горожанин. Абориген попросту дернул бы раз-другой за ручку, а пес
возвестит, что вот лезут тут всякие, а я не пускаю. Стараюсь, значит. Если
нет пса - заходи во двор смело. В такую погоду  хозяин  обычно  возится  в
садике, собирает гусениц, поливает, окучивает,  подрезает,  подвязывает  -
словом, занимается повседневной  работой  фельдмаршалов-пенсионеров.  А  в
окно стучи не стучи, бесполезно. Со двора не слышно.
     Никольский распахнул окно.
     - Чем могу? - спросил он любезно.
     Человек от неожиданности  отпрянул.  Это  был  маленький  старичок  с
желтым морщинистым лицом и оттопыренными ушами. Видимо, он ожидал  обычной
реакции: кто-то где-то услышит стук, но решит, что ему  почудилось.  После
третьей попытки начнет искать шлепанцы. Наконец подползет к окну, но не  к
тому. В конце концов выяснит, кому, кого, зачем надобно,  и  только  тогда
пойдет разыскивать Никольского.
     - Так чем же смогу? - сказал  Никольский  еще  раз,  не  давая  гостю
опомниться.
     - Вы Никольский? - спросил старик.
     - Я Никольский, - ответил Никольский.
     - Писатель-фантаст? - уточнил старик.
     Никольский поклонился. Может быть, это и есть слава? Кто-то же должен
приходить  почтить  его  труды?  Жаль  только,  что  женщины   не   читают
фантастику. Поклонницы - это, вероятно, терпимо...
     - К вашим услугам, - сказал он. - Заходите. Да, прямо во двор.  Слева
калитка. Кстати, вы в нее только что стучали. Собаки  нет.  В  самом  деле
нет. Ну хотите, забожусь?
     Все-таки он вышел встретить и проводить в комнату неожиданного гостя.
Странно, почему это жители центральной части города убеждены, что у них  в
каждом дворе сидит на якорной цепи злющий кобель ростом с теленка.
     - Садитесь, - сказал он старику, показывая на единственный  свободный
стул. - Раздевайтесь. Можете повесить вот сюда. Или сюда. Фантаст  в  моем
лице представляет, как и его жанр, большие возможности.
     При постоянном бедламе в комнате, естественно, плащ можно было вешать
где угодно. Интерьер от этого вряд  ли  изменился  бы  в  худшую  сторону.
Однако, несмотря на  такой  радушный  прием,  лицо  посетителя  оставалось
скованным, даже напуганным, словно у обиженного зайца из  детской  сказки.
Казалось, что он вот-вот скажет: "Может быть, я вам уже надоел? Может, мне
уйти?" Почтение так и светилось у него в глазах.
     - Меня зовут Леонид Семенович Черняк, - представился наконец старик с
церемонным поклоном: он робко присел на краешек стула и,  не  удержавшись,
окинул комнату любопытным взглядом, робко  подвигался  на  краешке  стула,
почтительно  кашлянул  и  сказал:  -  Я  страстный  любитель   фантастики.
Коллекционер...
     "Ну и слава богу, - подумал Никольский. - Поклонник - всегда приятно.
Давненько жду поклонника. Надоело, когда каждый  постучавшийся  спрашивает
дорогу к ближайшей пивной или просит разрешения воспользоваться  туалетом.
В другой раз только соберешься обсудить с гостем мировые проблемы, а  это,
оказывается, пришел управдом с требованием убрать конские каштаны  на  его
участке улицы. А то еще  участковый  прицепится  с  требованием  выдергать
бурьян подле забора..."
     - Кхм-кхм, - сказал Черняк, и его запавшие глаза впились в  фантаста,
- еще раз прошу прощения, я оторвал вас от работы...  Тысяча  извинений...
Над чем, если не секрет, вы работаете в настоящее время?
     Несмотря на обыденность тона, а может  быть,  именно  благодаря  ему,
Никольский насторожился. Обычно задающие этот тривиальный вопрос полагают,
что приобщаются таким  образом  к  тайнам  творчества,  потом  при  случае
хвастаются знанием творческих планов знаменитости. Но у  этого  было  иное
выражение лица.
     "Постой, а может быть, ты из числа неудавшихся фантастов? Есть у меня
такие знакомые,  есть.  И  немало.  День  и  ночь  строчат  "хвантастику",
заваливают  ею   редакции,   издательские   столы.   Ответ   им   приходит
стандартный... Да и какое может быть в этом случае  разнообразие  ответов?
Но писать не бросают. "Ведь Никольского печатают. Правда, не иначе как  по
блату..." - рассуждают горе-писатели. И никто из  них  не  знает,  что  он
работает над каждым рассказом так, словно от этого  зависит  существование
всего человечества!
     - Есть парочка завалящих идей, - ответил он небрежно. -  Над  ними  и
работаю.
     - Завалящих?
     Старик почему-то встревожился. Что случилось? Может быть, он из числа
тех графоманов, что охотятся за чужими идеями? Бедолаги всерьез  полагают,
что вполне достаточно какого-нибудь поворота  старой  идеи  для  написания
рассказа.  А  ведь  идея  -  только  ингредиент.  А  образы,  мотивировка,
характеры, злободневность...
     Никольский  бодро  прошелся  по  комнате,  разминая  кости  и   давая
посетителю возможность увидеть и по достоинству  оценить  его  плакаты  на
стенах. Особенно два из них. На стеллажах с коллекционными  книгами  белел
листок с корявой надписью: "Книги домой не даются", а  на  противоположной
стороне сразу бросалась в глаза надпись: "Соавторы не требуются".
     - Для  меня  это  очень  важно,  -  сказал  старик,  и  Никольский  с
удивлением отметил упрямую нотку в голосе прежде робкого посетителя.
     - В самом деле?
     - Это важно, -  повторил  старик.  -  Я  обязан  знать,  над  чем  вы
работаете в настоящее время.  И  не  только  для  меня  важно.  Для  всего
человечества.
     "Ух ты! - подумал Никольский. - Но почему не для всей Галактики?"
     - Так что, если это не секрет, - сказал старик просительно.
     - Тема рассказа проста, - сказал Никольский медленно, - очень проста.
Над нашей грешной Землей нависает  грозная  опасность.  Вызвали  ее  люди.
Каждый в этой, новой ситуации ведет себя по-разному. Обнажаются характеры,
выявляются истинные отношения... В этом, собственно, вся соль рассказа...
     - Действие происходит в наше время, - спросил старик, быстро.
     - Да.
     И старик начал бледнеть. Сначала  кровь  отхлынула  от  дряблых  щек,
потом ушла со лба, четко выделились мешки под глазами.  Сразу  подумалось,
что он очень стар. Морщины на лице стали до  предела  резкими,  словно  на
бронзовой маска ацтека.
     "Из-за  чего  так  переживать?"  -  подумал  Никольский  с  невольной
досадой.
     - Вы злой гений! - сказал вдруг старик. - Уничтожьте рассказ, пока он
не наделал беды!
     - Ну вот, спасибо. Собственно, это даже комплимент. Все-таки гений, а
не бездарность. Хоть и злой.
     - Вы все еще ничего не понимаете! - сказал старик  почти  яростно.  -
Идеи ваших рассказов осуществимы!
     - Да? -  сказал  Никольский  очень  вежливо.  Сам  он  был  уверен  в
обратном. - Знаете ли, для меня главное психологизм, философия, внутренний
мир человека...
     Черняк перебил:
     - Помните рассказ "Я знаю теперь все!"?
     Никольский кивнул утвердительно. Как же не помнить  свой  собственный
рассказ, да еще один из  лучших.  Некий  чудак  проделал  несложный  опыт,
который позволил ему видеть интеллектуальную мощь мозга. Ходит  теперь  по
улице и видит ореол вокруг головы у каждого прохожего. И сразу  ясно:  кто
дурак; а кто гений. Рассказ в свое время наделал шуму. Все-таки  в  нем  в
очень резкой форме говорилось,  что  не  все  иногда  находятся  на  своих
местах.
     - Это осуществимо! - сказал старик очень горячо.
     - Да? - снова спросил Никольский очень вежливо. А знает ли его  гость
о поджанрах фантастики? Научная основа  обязательна  только  для  "научной
фантастики". Остальные пользуются наукообразным антуражем или  даже  легко
обходятся без  оного.  Приключенческая,  юмористическая,  психологическая,
аллегорическая. Сам он работал преимущественно в  жанре  аллегорий.  Ясно,
что  обязательное  требование  научной  основы  попросту  зачеркивало   бы
большинство рассказов. Ведь и в рассказе "Я  знаю  теперь  все!"  описание
научного  опыта  понадобилось   лишь   как   вежливая   уступка   наиболее
ортодоксальным редакторам. Сама же идея предельно проста: не  все  в  этом
мире на своем месте. Вот академик - дутая величина, а рядом стоит  киоскер
с энциклопедическими  знаниями.  Проходит  девушка,  которая  притворяется
очень умело горячо любящей, а издали  смотрит  тихая  Золушка...  Все  это
герой видит благодаря  ореолу  над  их  головами,  а  вот  они  ничего  не
замечают... Ему, Никольскому, понадобился ореол, а Лесажу - хромой бес.  И
все для одной и той же цели: показать скрытое  от  людских  глаз,  выявить
истинную ценность человеческих отношений.
     - Вы мне не верите, - сказал старик  тихо.  В  его  голосе  слышалась
горечь. - Да, вы мне не верите. Я это вижу. По вашему ореолу.
     Никольский дернулся. Старик смотрел на него с горькой насмешкой.
     - Да, - сказал он спокойно. - Я  повторил  эксперимент,  который  так
красочно описан в вашем рассказе. И получил тот же самый результат...
     - К-к-к-какой результат?
     - Ореол. Вы снова не верите... Впрочем, я бы на вашем  месте  тоже...
Но убедиться нетрудно. Давайте выйдем на улицу.
     Он поднялся  первым  и  терпеливо  ждал,  пока  Никольский  в  полной
растерянности хватался то за плащ, то за шляпу.
     - Но это же невозможно! - Никольский  наконец  опомнился.  -  У  меня
фантастика чисто условная! Символическая!
     - Не спорю, - ответил старик несколько грустно. - Кстати, Уэллс  тоже
писал условную фантастику. В отличие от Жюля Верна.
     Он мог бы добавить,  что  предсказания  Уэллса  нередко  сбываются  с
величайшей и потрясающей точностью, но Никольский знал  это  не  хуже  его
самого.
     Что-то подсказывало  Никольскому:  старик  говорит  правду.  В  конце
концов, если писатель -  инженер  человеческих  душ,  то  писатель-фантаст
должен быть главным инженером человечества.
     Он, как сомнамбула, вышел за стариком, запер дверь,  опустил  щеколду
на калитке и пошел рядом, даже не поинтересовавшись, куда это они идут.
     От былой  неуверенности  старика  не  осталось  и  следа.  Теперь  он
выглядел как пират на пенсии, который сереньким таким старичком дремлет на
завалинке и  оживает  лишь  тогда,  когда  на  город  налетает  шторм  или
надвигается неприятель. И что за жизнь без звуков боевой трубы?
     Черняк  с  иронией  посматривал  на  деловитых  прохожих.  Никольский
смятенно собирал воедино хаотические мысли, пытаясь  представить,  что  же
все-таки наблюдает ясновидящий спутник. И никто ничего не подозревает!
     - Всюду эти нимбы, - сказал старик с недоброй усмешкой. - Могу судить
об интеллектуальной мощи характера... О  мужестве,  трусости,  упорстве...
Все это отражено в спектре...  Да  зачем  я  все  это  говорю  вам?  -  Он
засмеялся коротким смешком. - Вы все это знаете лучше меня. Рассказ-то ваш
собственный! А вот и наглядный пример несоответствия. Посмотрите на  этого
невзрачного   человечишку!   Интеллект   колоссальнейший,    потенциальные
возможности огромны, а рядом с ним - это же просто-напросто питекантроп  с
дурацким галстуком в горошек.
     Никольский смолчал.  Мимо  прошли  известный  специалист  по  ядерной
энергии и его неизменный партнер по  рыбной  ловле  -  егерь  Никифорович.
Доктор наук по случаю рыбалки был одет в брезентовые штаны с  бахромой  на
калошах и потрепанную,  заплатанную  телогрейку.  Нормально  одетый  егерь
выглядел сказочным принцем рядом со светилом науки.
     - Или взгляните вот сюда, - продолжал старик. - Видите парочку  возле
киоска? Юноша с женской прической и девочка, стриженная под мальчика? Если
бы вы только видели, какой голубой нимб невинности и  платонической  любви
светится над этим мальчиком и какое багровое  облако  чувственной  страсти
конденсируется вокруг его избранницы! Бедолага!
     - Почему же она бедолага? - решился что-то сказать Никольский. -  Мы,
слава богу, живем не в монастыре... В современном обществе...
     - Я о нем, - сказал старик коротко.
     Они перешли по булыжной мостовой на другую сторону  улицы.  Там  было
меньше пыли и грязи, а комментировать нимбы можно  было  и  оттуда.  Благо
узкая  улочка  ни  в   коей   мере   не   напоминала   сверхавтостраду   с
двенадцатирядным движением.
     - Куда вы меня ведете? - спросил Никольский. - не в преисподнюю?
     - Нет, - ответил загадочный старик, - не в преисподнюю.
     Время от времени он давал характеристики наиболее интересным, по  его
мнению, прохожим, которые в изобилии сновали вокруг. Никольский,  несмотря
на потрясение, невольно поражался верно  схваченным  портретам.  Бесценная
вещь - сразу видеть, с кем имеешь дело!
     - Как видите, - сказал старик, - я  не  стал  ждать  ста  лет,  чтобы
начинать осуществлять ваши идеи.
     - И много вы осуществили?  -  спросил  Никольский.  Несмотря  на  все
старания держать себя в руках, голос дрогнул.
     - Всего две. Остальные не по силам, да и не по средствам. Так что  не
пробовал. Ну всякие там полеты в свернутом пространстве, роботы,  контакты
с иными цивилизациями... Хотя не могу поручиться,  что  в  свое  время  не
осуществятся и другие ваши идеи.
     - А вторая? Вы осуществили две мои идеи?
     - У вас есть рассказ "Полноценный", - напомнил старик.
     - Что  в  нем?  А-а!  Один  из  самых  ранних  рассказов.  Причем  на
тривиальную тему. Избавление ото сна,  человек  получает  двадцать  четыре
часа в сутки для занятий любимым делом: все счастливы, все поют...
     - В некотором роде так, -  согласился  старик,  -  я  просто-напросто
повторил всю описанную вами методику. Представьте себе - получилось! И что
самое примечательное - я ничуть не удивился. Все правильно:  так,  мол,  и
написано, именно так и сделал доктор  Хорунжий.  Я  не  первый.  Не  сразу
удалось втемяшить себе мысль, что никакого доктора Хорунжего не было,  что
рассказ - вымысел, что я первый, кто проделал это на самом деле.
     - Наивность? - пробормотал Никольский.
     - Нет! - Старик живо обернулся к нему и даже  забежал  вперед,  чтобы
видеть лицо Никольского. - Нет! Наивность тут ни при чем, хотя, сознаюсь я
бываю непрактичен в некоторых житейских вопросах. Все дело  в  необычайной
жизненности рассказа. Главное  в  этом.  Признайтесь,  судьба  вымышленных
Ромео и Джульетты волнует нас больше, чем недавний трагический  случай  на
Бурбонском  острове.  Помните  газетную   заметку?   Извержение   вулкана,
жертвы... А если бы эту заметку написал Шекспир?
     -  Лондон,  Беккер-стрит,  109,  мистеру  Шерлоку  Холмсу,  -  сказал
невольно Никольский. - До сих пор идут письма по этому адресу...
     - Вот-вот! Все дело в достоверности. Одни  пишут  знаменитому  сыщику
письма, другие требуют предать суду Синюю Бороду, а я  повторил  опыты  из
ваших рассказов.
     - Но ведь они противоречат современной науке!
     - Так то современной...
     Некоторое время они брели молча. Потом старик мягко  коснулся  рукава
Никольского:
     - Все дело в том, что вы не столько писатель...
     Увидев, как протестующе дернулся Никольский, старик цепко схватил его
за рукав и умоляюще заглянул в лицо:
     - Пожалуйста, выслушайте меня, возмущаться будете потом!  Иначе  я  и
сам собьюсь. И слушайте внимательно. Вы талантливый футуролог,  хотя  сами
об этом не подозреваете.  Да,  в  первую  очередь  футуролог,  хотя  ваших
талантов хватило и на литературную сторону дела...
     - С детства  не  терплю  математики,  -  признался  Никольский,  -  а
футурология, как я слышал, сплошной лес из  социологических  исследований,
графиков, уравнений, подсчетов...
     - Стоп! - сказал  старик.  Теперь  он  обрывал  его  бесцеремонно,  а
Никольский безвольно подчинялся бурному натиску.  -  У  футурологии  много
методов  заглядывать  в  будущее.  Вы  слышали,  вероятно  лишь  о   самых
распространенных. Много сейчас машин? В будущем будет еще больше.  Крупные
они? В  грядущем  станут  еще  крупнее.  Это  метод  экстраполяции,  самый
простейший и, следовательно,  самый  распространенный  метод.  Между  нами
говоря, ерундовый метод. Годный лишь на ближайшее будущее. Есть еще  метод
постройки моделей. А вы пользуетесь самым  трудным  и  наименее  изученным
методом - интуитивным. Что в тот момент происходит в  вашем  мозгу,  вы  и
сами не в состоянии проследить. А налицо великолепный результат!
     Они подошли к маленькому,  невзрачному  домику.  Старик  остановился,
похлопал себя по отвислым карманам, потом близоруко  нагнулся,  разыскивая
замочную скважину.
     - И вы стали писать фантастику, - бормотал он невнятно, тыкая  ключом
в дырочку. -  Естественная  подсознательная  реакция.  Доказать  расчетами
невозможно, а поведать миру необходимо. Как быть? И вот, к  счастью,  есть
еще такая отрасль литературы, как фантастика...
     Он распахнул отчаянно завизжавшую дверь, сделал  гостеприимный  жест:
дескать, проходите, чем богаты, тем и рады, потом  спохватился  и  шмыгнул
первым. Никольский слышал, как он убирает с дороги что-то тяжелое.
     Донельзя потрясенный всем услышанным, он машинально прошел в квартиру
этого алхимика ХХ века и сел на пыльный  стул.  Комнат  было  две.  Первая
представляла помесь мастерской с лабораторией, вторая -  библиотеку.  Книг
было  великое  множество.  И  отечественных,  и  зарубежных   авторов   на
нескольких языках.
     - Фантастика...  -  сказал  Черняк  очень  мягко,  перехватив  взгляд
Никольского. - Моя сила, моя слабость...  Ни  одна  библиотека  города  не
имеет столько наименований. С материальной стороны приобрести столько книг
вовсе не трудно. А вот собрать все...
     На его сухих губах блуждала слабая  улыбка,  даже  глаза  прикрыл  на
мгновение от удовольствия.  Видимо,  вспоминал  выгодный  обмен  или  крах
коллекционера-соперника.
     Но Никольский жаждал испить чашу до дна. Он спросил:
     - И как вы теперь, когда... не спите?
     - Не жалуюсь, - ответил старик  коротко.  -  Вам  обязан.  Но  иногда
бессонными ночами подумываю, что было бы полезнее,  если  бы  вы  сочиняли
нормальные космические боевики в стиле лошадиной оперы. Ну  там  похищение
мутантами  блондинок  на  звездолете,  железные  диктаторы,  галактические
вампиры, кибернетика и ниндзя...  Захватывающе,  лихо!  Читатель  в  диком
восторге, хотя и знает, что все это бред собачий  и  ничего  подобного  не
будет. Вы меня понимаете? Есть вероятность, что вы  можете  наткнуться  на
опасную идею. И кто-то, а я не думаю, что только на меня ваши рассказы так
подействовали, так вот, кто-то может попытаться осуществить.
     Никольский почувствовал, что его охватывает озноб. Все,  что  говорил
старик, было чудовищно, но вместе с тем реально.
     - Над чем вы работаете сейчас? - вдруг снова спросил старик.
     Никольский сжался. А вдруг и в самом деле?..
     - Проблема возрастания мощи, - ответил он послушно, словно школьник в
кабинете директора. - Я занимаюсь проблемой  возрастания  мощи  отдельного
человека. Для  сравнения  можно  представить,  например,  древнего  грека,
который обиделся на весь мир и решил ему отомстить.  Что  он  в  максимуме
способен сделать? Зарубить мечом или топором несколько человек, прежде чем
горожане опомнятся и зарубят его самого. А вот пулеметчик начала века  уже
мог отправить в рай  или  ад  несколько  десятков  царей  природы.  Теперь
обратите внимание на самолет с атомной бомбой. Разгневанный пилот способен
ввергнуть в небытие целый город.  А  трехступенчатая  термоядерная  ракета
порядка трех-четырех беватон? Она сотрет с Земли целый  континент.  А  вот
недавно в печать просочились сведения о вольфрамовой  бомбе.  Одна  штучка
способна превратить земной шар в обугленную головешку. И  так  далее.  Все
это этапы того, что может натворить один человек.
     На  лице  старика  застыл  ужас.  Он  порывался  что-то  сказать,  но
превозмог себя и кивнул Никольскому, чтобы тот продолжал.
     - Таких людей, - продолжал Никольский монотонно, - будет  становиться
все  больше.  Я  имею  в  виду  вообще  людей,  распоряжающихся   большими
мощностями.  Не  обязательно,  чтобы  это  были  военные.   Число   людей,
потребляющих колоссальные мощности, неуклонно увеличивается.  Сначала  это
были одни физики, потом стали подавать заявки геологи и химики, биологи  и
даже  метеорологи.  В  моем  рассказе  все  это  уже  наступило.  Действие
происходит в наше время. Практически каждый получил  возможность  взорвать
земной шар благодаря одному нехитрому изобретению...
     - Несчастный! - крикнул старик. - И вы описали?
     - Да, - сказал Никольский с отчаянием. - Я  же  не  думал,  что  могу
угадать. А редактор требует научную основу.  "Нечего,  -  говорит,  -  мне
мистику разводить..."
     -  Немедленно  уничтожьте  рассказ.  Сожгите  рукопись!  Где  у   вас
гарантия,  что  из  четырех  миллиардов  человек  не   найдется   маньяка,
способного взорвать нашу Землю?
     Никольский уронил голову на ладони  скрещенных  рук.  Лицо  его  было
белым.
     - Поздно, - сказал он. - Я могу сжечь рукопись, но что это даст? Есть
еще журнальный вариант, он гораздо слабее в художественном  отношении,  но
изобретение описано там очень подробно. И этот номер уже вышел. Со дня  на
день жду гонорар.
     Старик  вскочил.  Волнуясь  и  ломая  длинные  пальцы  с  выпирающими
суставами, он забегал по комнате. Губы его подергивались.
     - Что же делать? Что делать?..
     Глаза у него были жалкими, словно его только что побили  ни  за  что.
Никольский старался и все не мог поднять тяжелую голову. Словно вся  кровь
превратилась в расплавленный свинец и  затопила  мозг.  Во  рту  появилась
хинная горечь, стало вдруг невыносимо тоскливо.
     Старик остановился перед ним и тряхнул за плечо костлявой рукой.
     - Вы сумели выпустить джинна, - сказал он отчаянным голосом, - теперь
загоните его назад в бутылку!
     - Каким образом? - спросил Никольский безнадежно.
     - Это уж ваше дело! - огрызнулся старик. - Во всяком случае,  мне  не
по силам было бы и выпустить его на  свободу!  Вы  сумели  сломать  печать
Соломона, теперь постарайтесь избавить нас от угрозы!
     - Избавить! Если бы это было возможно... Но есть законы человеческого
развития... Открытие, сделанное однажды, никто не закроет... И ничем...  И
никогда...
     - Но что же тогда?
     Никольский нашел в себе силы безнадежно пожать плечами:
     - Против меча был изобретен панцирь... - сказал он нехотя,  -  против
пули - броня... Самолет и зенитка...
     - Против яда - противоядие? - догадался старик. - Клин клином?
     Никольский кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Он не мог  смотреть
в измученные глаза старика, в которых сверкнула надежда.
     - Так делайте же! - крикнул старик. - Немедленно!
     - Это не так  просто,  -  сказал  Никольский  тихо.  -  Хорошие  идеи
приходят редко. А по заказу... Даже и не знаю, возможно ли так вообще...
     - Но сейчас обстоятельства чрезвычайные. Вы обязаны!
     - Знаю...
     Он хорошо понимал всю безнадежность принятого решения. Только профаны
полагают, что фантазировать проще простого. Сел за пишущую машинку и стучи
о чем попало. Дунул,  плюнул  -  и  все!  А  здесь,  оказывается,  столько
законов, и ни один нельзя переступить. Даже если  выполнены  все  мыслимые
требования, остаются законы человеческой психологии.  Сколько  ни  говори,
что полезнее ходить пешком, а  человек  предпочитает  ездить.  Сколько  ни
убеждай,  что  прыгать  на  ходу  опасно,  прыгали.  Пока   не   появились
автоматические двери...
     - Так сделайте эти автоматические двери! - сказал старик горячо.
     Никольский  вздрогнул  от  неожиданного  вторжения  в   свои   мысли.
Оказывается, он начал рассуждать вслух.
     - У вас  появилась  идея?  -  спросил  старик  нервно.  -  Только  не
отбрасывайте  человечество  назад  в  пещеры!  И  помните:  для   спасения
человечества никакие меры не велики! Что вы придумали?
     - Так, - пожал плечами фантаст. - Ерунда одна. Разве что телепатия.
     - Телепатия? - сказал старик с недоумением. - При чем тут  телепатия?
Хотя... Если все будут знать мысли друг друга... то пусть кто  и  надумает
нехорошее... Гениальная идея!
     - Бред собачий... - сказал Никольский тоскливо.  -  Вы  представляете
себе мир, в котором все будут читать мысли друг друга?
     Старик поежился, но сказал твердо, даже слишком твердо:
     - Но человечество будет жить!
     - Да, но захочет ли оно жить вообще? Гордые нарты  в  сходном  случае
предпочли  смерть...  Человек  может,  конечно,  иметь  миллион  нехороших
мыслишек, но все же он достаточно благороден, чтобы стыдиться их. В  нашем
обществе этика, слава богу, достаточно сильна, чтобы закрыть дорогу любому
изобретению, если оно  угрожает  основам  морали.  Так  что  телепатия  не
пройдет...
     - Я понимаю, - сказал старик, подумав, - я понимаю, конечно, да... Но
лично я позволил бы в своих мыслях... Неприятно, конечно, весь как у врача
со своими язвами, но лечиться надо?
     - В вашем возрасте меньше  скрывают  недостатки.  Все  понять  -  все
простить... Может, в этом и скрыта  житейская  мудрость.  А  вот  молодежь
скорее запустит любую болезнь, чем признается окружающим.
     - Окружающим, но не врачам! - возразил старик и осекся,  увидев  лицо
фантаста.
     Никольский  замер,  стараясь  сосредоточиться  на  робкой   мыслишке,
мелькнувшей где-то в глубине воспаленного  мозга.  Окружающие  и  врачи...
Медкомиссия, когда ему пришла повестка в армию...
     Старик отошел на цыпочках. Он видел, каким  пламенем  светилось  лицо
фантаста. Этого было достаточно, чтобы замереть и не двигаться.
     - В конце концов,  -  сказал  Никольский  вслух,  -  можно  убрать  и
последний нюанс неловкости. Психологов или  психиатров  в  принципе  можно
заменить диагностической машиной... Ее стесняться  будут  меньше...  И  не
надо, кстати, рыться во всех мыслях.
     - Почему? - спросил старик, не дождавшись объяснения.
     - А зачем?  Земле  угрожают  только  глобальные  разрушения.  Большие
мощности. Вот в этом направлении и пусть  ищет  машина.  А  мелкие  грешки
оставим человеку. Иначе он и жить не захочет в стерильном мире...
     - Захочет, - сказал старик не очень уверенно.
     - Дело не только в этом. Сузится поиск,  опасность  будет  выявляться
быстрее. Да и дешевле...
     Он огляделся по сторонам.
     - О, у вас есть пишущая машинка? "Мерседес"?  Это  неважно,  лишь  бы
работала. Нужно попробовать, пока что-то оформляется где-то в глубине...
     Раньше он писал так, словно от его рассказов  зависело  существование
человечества.
     А теперь нужно было писать намного лучше.



                               Юрий НИКИТИН

                                 ЭСТАФЕТА


     Когда Антон, насвистывая, вошел в свою  комнату,  оператор  сразу  же
усилил освещение и включил его любимую мелодию.
     - Полезная машина, - Антон ласково похлопал по стене в том месте, где
должен был находиться оператор, - только что нос не утирает.
     Крошечный пылесос и полотер бросились подбирать комочки грязи упавшие
с ботинок, пыль с пиджака. Дубликатор подхватил сброшенную рубашку и туфли
и тотчас же смолол их.
     Антон выключил вспыхнувший было глазок гипновизора:
     - Нет, сегодня зрелищ не будет. Будет  работа,  и  на  этот  раз  все
придется делать самому.
     Он  давно  собирался  заняться  перестройкой  дома,   но   отсутствие
свободного времени, а то и просто лень всегда  мешали.  Наконец  его  дом,
выстроенный еще пять  лет  назад,  стал  казаться  допотопным  чудищем  по
сравнению с соседними, которые обновлялись и перестраивались по  нескольку
раз в год. Оттягивать дальше было просто невозможно, и  Антон,  решившись,
почувствовал облегчение, словно уже сделал половину.
     Полотер надраил пол, где прошелся Антон, и хотел было юркнуть в  свою
щель, но Антон ухватил его за усик и швырнул в дубликатор. Полотер  только
пискнул, за ним полетел пылесос, затем Антон, кряхтя, поднял японскую вазу
и тоже опустил ее в дробилку. С картинами было сложнее:  полотна  пришлось
скомкать, а раму  из  черного  ореха  сломать,  иначе  они  не  влезали  в
дубликатор, зато голова Нефертити прошла в отверстие свободно. Передохнув,
Антон отнес несколько изящных раковин из атоллов Тихого океана.
     Когда в комнатах остались одни голые  стены,  он  захватил  альбом  с
трехмерными фотографиями  новых  домов,  который  ему  вчера  прислали  по
телетрансу, дал команду на разрушение и вышел.
     Пока стены плавились и  застывали  белой  пластмассовой  лужицей,  он
внимательно перелистал альбом. Все-таки здорово изменилась архитектура  за
последние пять лет. Ни одного знакомого силуэта. Взять, к  слову  сказать,
дома  соседей.  Почти  не  отстают  от  новейших  форм!  Недаром   коллеги
подтрунивали над его  спирально-эллиптическим  домом,  а  ближайший  сосед
вызвался лично посдирать светящиеся ленты со стен  и  повытаскивать  штыри
башенки.
     И все-таки, сколько Антон ни  листал  альбом,  ни  один  из  проектов
как-то не лег на душу. Даже почему-то стало жалко сломанного дома. Он  еще
раз перелистал альбом,  на  этот  раз  с  конца.  Новые  проекты  вызывали
внутренний протест, Антону казалось, что архитектору на этот раз  изменило
чувство меры, это не тряпки в конце-концов, когда какую только гадость  не
напяливают. В доме все-таки жить.... Его старый дом был  проще,  уютнее  и
солидней.
     На улице становилось холодно. Антон  вышел  в  безрукавке  и  шортах,
ветер постепенно давал о себе знать.
     Постояв в нерешительности, он швырнул альбом в дубликатор:
     - Восстановить все как было.
     Через полчаса он вошел в  дом,  избегая  прикасаться  к  еще  горячим
стенам. На экране дубликатора красный огонек  сменился  зеленым,  и  Антон
распахнул дверцу. Оттуда в  обратном  порядке  посыпались  восстановленные
вещи, последним появился полотер.
     В прихожей хлопнула дверь, по дереву застучали подкованные  бериллием
сапоги.
     - Привет троглодиту! - Аст в своих мерцающих  тряпках  был  похож  на
привидение  из  германского  замка.  -  Я  думал,  что  ты  хоть   сегодня
перестроишь эту пещеру. - Аст пошел к своей комнате, притронулся к стене и
тотчас отдернул руку. - Ого! Горячая!
     Антон пожал плечами.
     - Ты перестраивал? Но почему все по-прежнему?
     - Не подыскал подходящей модели.
     - Подходящей модели? - Сын все еще  дул  на  пальцы.  -  Да  они  все
подходящие, и чем новей, тем лучше.
     - Мне так не кажется.
     - Ты отстаешь от времени, отец! - Аст ушел в свою комнату.
     - Может быть, - вслух подумал Антон. - И черт с ним!  Все  равно  мой
дом лучше всех.
     Он вспомнил своего отца и засмеялся. Теперь он чуточку понимает его -
тот тоже не соглашался перестроить или обновить  свой  дом.  Антон,  тогда
четырнадцатилетний мальчишка, уговаривал отца заменить хотя бы  устаревший
пенопласт виброгледом. В то время появились первые громоздкие  дубликаторы
Д, но старик отказался и от этого. Он к дубликаторам относился  сдержанно,
хотя сам был  одним  из  их  создателей.  Антон  восторженно  принял  Д-4;
возможность дублировать любую вещь,  кроме  органики,  казалась  чудом  из
чудес, и он не мог понять привязанности отца к старым вещам. Какой скандал
разыгрался, когда он сунул в дубликатор нэцкэ  и  две  лучшие  фигурки  из
карельской березы, которыми отец особенно гордился,  так  как  вырезал  их
около двух лет, а нэцкэ ценой невероятных усилий  не  то  выменял,  не  то
просто выклянчил у какого-то известного японского коллекционера.
     Старик просто побелел,  когда  увидел  на  столе  десяток  совершенно
одинаковых нэцкэ, среди которых  самый  совершенный  анализ  не  нашел  бы
подлинную. Впрочем, теперь все они были подлинниками. А вокруг этой  кучки
стояла добрая сотня фигурок из карельской березы.
     Антон тогда убежал из дому и долго шлялся по  улицам,  ожидая,  когда
гнев отца  утихнет,  но  трещина  между  ними  постепенно  превращалась  в
пропасть, и через год  Антон  стал  жить  отдельно.  К  тому  времени  они
окончательно перестали понимать друг друга. Отец  отказался  установить  в
доме усовершенствованную модель Д-4.
     Антон поселился в двухстах километрах  от  отца,  дубликатор  ему  не
полагалось иметь до шестнадцати лет, и на первых порах ему пришлось  туго,
так как он захватил из дома отца только картину "На дальней планете", да и
ту без спроса. Эту картину отец особенно берег, но и  Антон  любил  ее  не
меньше. Черное небо, серебряная ракета на багровой земле и  яростное  лицо
звездолетчика в термостойком скафандре. А вдали похожий на мираж  огненный
город какой-то немыслимой цивилизации!
     Он редко бывал у отца, вдали от него женился и вырастил Аста.
     С тяжелой головой Антон  поднялся  по  звонку  оператора  и  пошел  в
столовую. Из своей комнаты вышел, не глядя на него, Аст. Антон придвинул к
себе соки и груду витаминизированных ломтиков, приготовленных киберповаром
по указанию киберврача.
     Аст брезгливо посмотрел на тарелку отца и принялся за свою протопишу.
Антон, в свою очередь, старался не  смотреть  на  отвратительное  желе  на
тарелке Аста. Так в молчании прошел весь  обед.  Далеко  не  первый  такой
обед.
     И снова Антон вспомнил отца. Точно  так  же  держались  и  они  перед
окончательным разрывом.
     После обеда Антон долго лазил в мастерской, гремел давно заброшенными
инструментами, пока  не  отыскал  коробку  с  гравиопоясом.  Это  чудесное
достижение науки и  техники  появилось  всего  пятнадцать  лет  назад  как
окончательная победа над гравитацией, но быстро  устарело,  уступив  место
телепортации.
     Антон обхватил тяжелым поясом талию и обнаружил, что он  не  сходится
на целое звено. "Кажется,  начинаем  толстеть".  Он  обеспокоено  потрогал
складку на животе. Нужно вставить новое звено, тогда пояс сойдется, заодно
увеличится и грузоподъемность...
     Дубликатор  выбросил  из  окошка  гравитационное  колечко,  и   Антон
пристегнул его к поясу.
     До Журавлевки было далеко, пришлось взять обтекатель. Антон  поправил
пояс и взвился в воздух. С высоты птичьего полета город оказался красивее,
чем ожидалось.
     Антон распахнул обтекатель, укрылся за ним от пронизывающего ветра  и
взял  курс  на   восток.   Иногда   ему   попадались   фигуры   таких   же
путешественников, кое-кто обгонял его, но большинство летело к югу.  Антон
поджал ноги и увеличил скорость. Теперь встречные фигуры  проносились  как
призраки, но Антон успел разглядеть, что все пилоты его возраста и старше.
Ну, это  естественно.  Антон  невесело  улыбнулся.  Молодежь  предпочитает
пользоваться более скоростными средствами передвижения.
     Подлетев  к  Журавлевке,  он  основательно  замерз,   стуча   зубами,
опустился возле знакомого дома и снял пояс.
     По-видимому, отец не перестраивал свой дом ни разу. Антон  огляделся.
Да, все точно так же, только цветов вокруг дома стало значительно  больше;
вероятно, отец отдает им все свое время.
     Антон поднялся по настоящим деревянным ступенькам и едва не стукнулся
лбом о дубовую дверь, которая и не подумала открыться. Пришлось шарить  по
двери в поисках  примитивного  электрического  звонка  -  отец  так  и  не
поставил в дверях фотоэлемент. Предупредив отца звонком,  Антон  распахнул
дверь и шагнул в прихожую. Пол, как и большая часть  мебели  в  доме,  был
сделан из натурального дерева.
     - Можно? - он потянул дверь за медную(!) ручку.
     - Можно, - прогудел откуда-то слева бас. - Кого  там  черти  несут  в
такую рань?
     Антон зашел в столярную  мастерскую.  Навстречу  поднялся  седой,  но
крепкий, атлетически сложенный старик. Он был в  рубашке  из  натурального
материала.
     -  Антон,  -  его  мохнатые  брови  удивленно  изогнулись,  -  какими
судьбами?
     - Да вот соскучился, - виновато развел руками Антон.
     - Соскучился, говоришь? - сказал отец медленно. -  Ну  ладно,  пойдем
пропустим по маленькой с дороги, а то нос у  тебя  стал  совсем  синий  от
холода. А потом ты расскажешь, что у тебя новенького  и  почему  ты  вдруг
соскучился обо мне.
     Они прошли в  гостиную.  Антон  с  удивлением  увидел  целую  батарею
бутылок с яркими этикетками.
     - Ну, за встречу!
     Антон глотнул содержимое своей рюмки и едва не  задохнулся,  огненный
ком встал в горле, потом медленно провалился в желудок.
     - Это же сокращает жизнь, - наконец сумел он  пролепетать,  с  трудом
сдерживая слезы.
     - Зато придает ей остроту. Но не  будем  спорить,  усаживайся  в  это
кресло, ты любил его раньше.
     - Это то самое? - Антон погладил старые подлокотники.
     Какое-то теплое чувство проснулось в нем при виде поцарапанной ножки,
по которой он часто стучал носком  конька,  ожидая,  когда  отец  позволит
пойти на каток. "Старею", - подумал с грустью.
     Старик  нажал  кнопку  дистанционного  пульта,   и   вспыхнул   экран
телевизора. Не гипно-, не стерео-, не цветного.  Обыкновенный  черно-белый
экран. Двумерный. Антон не мог оторвать взгляд от спины отца.  На  рубашке
виднелись слабые пятна  кислоты  -  видно,  старик  еще  возится  в  своей
лаборатории. А рубашку носит до износа. Его привычки ничуть не изменились.
И Антон почувствовал странное облегчение.
     - Ты говорил, что твоего деда родители сами женили, без его ведома?
     - Ну в целом так, - усмехнулся старик.
     - И как... они?
     - Да ничего, прожили счастливо. Раньше разводы были редким  явлением.
Это уже в мое время, когда полная свобода, когда почти всегда вопреки воле
родителей. А, кстати, сколько лет Асту?
     - Четырнадцать.
     Отец скользнул внимательным взглядом по лицу  сына.  Вот  оно  что...
Собираясь уйти из дому, Антон тоже советовался с  отцом.  Но  Антону  было
тогда пятнадцать.
     - Он еще у тебя?
     - Да.
     - Значит, тебя потянуло вспомнить старое доброе время?
     Отец засмеялся, показав крепкие натуральные зубы.
     - Нам досталось ого еще как! Мы носились  с  самыми  сумасшедшими  по
тому времени идеями.  И  мы  их  осуществили.  Но  если  бы  мы  бросились
завоевывать новые высоты  (а  мы  бросились  бы  завоевывать,  не  поставь
природа предохранительный клапан), то что бы получилось! Над нами висел бы
груз готовых схем и понятий, а это только тормозит! Для  нового  скачка  -
новое поколение!
     Старик остановился перед Антоном.
     - Главное: какие у них идеалы? К чему стремится молодежь сейчас?
     Антон опустил голову. Он не знал. Старик прошелся по комнате.
     - Мы очень разные с тобой, но цель у нас одна. А как Аст? У тебя есть
с ним что-нибудь общее?
     Антон еще ниже опустил голову.
     - Не знаю. Я его иногда совершенно не понимаю.
     Отец налил полные фужеры. На этот раз вино не показалось Антону таким
отвратительным. Старик  угощал  Антона  натуральными  фруктами,  и  тот  с
наслаждением уплетал сочные яблоки и  груши  и  замечал,  что  непривычные
аромат и вкус не вызывают неприятных ассоциаций, как было принято думать в
его время. Отец тоже поглощал дымящиеся куски мяса и вареных раков,  щедро
приправляя их соусом и запивая целыми водопадами столового  вина.  Старики
были не дураки поесть и выпить. Антон это теперь усвоил крепко.
     Вино  у  отца  было  великолепное.  Антон  это  понял,  когда  старик
раскупорил третью бутылку. Чувство тревоги рассеялось,  и  он  смирился  с
тем, что факел переходит в руки сына. Так ведь положено.  Все  по  законам
природы.
     Было уже поздно, когда он, попрощавшись с  отцом,  соединил  пластины
гравиопояса.


     Антон поднялся в гостиную  и  остановился.  Что-то  в  доме  не  так,
чего-то не хватало.
     Вдруг стена слева от него засветилась. Антон посмотрел и  все  понял.
Ну что ж, этого и следовало ожидать. Не вечно же ему быть молодым. Если он
замедлил темп жизни, то это еще ничего же значит. Есть молодые  и  сильные
руки, которые понесут факел дальше.
     А по стене все бежали беззвучные слова: "...там я  и  буду  жить.  Не
беспокойся,  я  буду  навещать  тебя,  но  там  я  буду  чувствовать  себя
свободнее..."
     И тогда Антон понял, чего не хватало в доме.  Со  стены  исчезла  его
любимая картина "На дальней планете".




                               Юрий НИКИТИН

                                ЭТО О НАС.

     Регистратор  смотрел  на  них  с  тоской.  Оба  еще  молодые,  однако
настолько похожие друг на друга, словно прожили в мире  и  согласии  много
лет. Вообще супругов легко с первого взгляда вычленить из любой  компании,
любой толпы. Они становятся  похожими  словно  брат  и  сестра,  или,  как
осторожно сказал себе регистратор, даже больше, д_а_ж_е б_о_л_ь_ш_е...
     Его с недавних пор стало интересовать, что же  это  такое  -  д_а_ж_е
б_о_л_ь_ш_е... Насколько больше, в чем больше, почему  больше...  Яростный
противник всех околонаучных разговоров о биополях, телепатии, психополях и
прочей чепухи, он однако понимал, что после брака между совершенно разными
людьми устанавливается прозаическое вполне материальное  кровное  родство,
что их ребенок - это наполовину "он", наполовину "она"... Нельзя исключать
и того, что хитроумная природа сумела из такого брака извлечь  нечто,  или
наоборот - вложить в него нечто, о чем люди пока не догадываются...
     - Мы настаиваем на разводе, - напомнил Кирилл.
     - Ах да, - спохватился регистратор, - вижу, что отговаривать вас  все
равно, что подливать масла в огонь... Кстати, почему именно масла, к  тому
же в огонь?.. Никто никуда масла не льет. Ни разу не  видел,  чтобы  масло
лили в открытый огонь. Честно говоря, и открытый огонь ни разу не видел...
На кухне - электроплита, не курю... Да вы  располагайтесь  поудобнее!  Все
равно заполнять анкеты, а они длиннющие.
     Он  говорил  и  говорил,  уютным  домашним  голосом,  благожелательно
поглядывая черными как маслины глазами, не спеша и со  вкусом  раскладывал
бумаги по столу. Он и она, высокий сутуловатый молодой человек  и  женщина
среднего роста, оба с напряженными злыми лицами, нервные, до жути  похожие
друг на друга, с одинаковыми глазами, одинаковыми лицами, оба не  отрывают
глаз от его пальцев.
     - Вообще-то, - сказал регистратор,  -  Ефросинья  Лаврушина...  какое
уютное имя! Ефросинья, Фрося... и... простите, здесь неразборчиво...  ага,
Кирилл Лаврушин, мне по должности полагается уговаривать  сохранить  брак,
помириться, выяснить то да се... Могу даже затягивать  развод,  переносить
на два месяца, а потом еще и еще...
     Женщина, Фрося, вспыхнула, открыла рот, но ее опередил мужчина:
     - Вы намекаете, чтобы мы ускорили дело взяткой?
     Регистратор даже не обиделся, лишь вскинул куцые брови:
     - Я же говорю, что мог бы... но делать не стану. Здесь столько народу
прошло! Я с закрытыми глазами могу  отличать  тех,  кто  разводится  из-за
глупой ссоры, а кто пришел с твердым намерением добиться разрыва.
     - Мы пришли твердо, - сказал Кирилл.
     - Безоговорочно, - подтвердила Фрося.
     - Вижу, - вздохнул  регистратор.  -  Но  я  должен  все-таки  указать
причину... Формальность, но бумаги есть бумаги. Их никто не отменял.
     Женщина сказала зло:
     - Пишите, что хотите!
     - Но все же...
     - Мне все равно, что  напишите.  На  самом  деле  я  с  ним  не  могу
находиться в  одном  помещении.  Это  ужасный  человек.  У  него  капризы,
перепады настроения, как у барышни... Я не могу подстраиваться под них!  У
меня огромная важная работа. Я сублиматолог...
     - Простите...?
     -  Врач-сублиматолог,  занимаюсь  проблемами   сублимации.   У   меня
накопился огромный материал, который позволит поднять на новую ступень...
     - Понятно, - прервал  регистратор.  Он  извинился:  -  Простите,  мне
показалось, что вы сами хотите ускорить эту неприятную процедуру.
     - Да... благодарю вас!
     - Итак, с вами закончено. А вы, простите...
     - Кирилл Лаврушин, - представился  сутулый.  -  У  вас  написано,  вы
только что прочли. Мне тоже пишите, что хотите.
     - Гм, я могу написать такое...
     - Мне все равно.
     - Да, но когда будут читать другие, они умрут со смеху.
     Мужчина раздраженно пожал плечами:
     - У меня несколько другой круг друзей. Они таких бумаг не  читают.  А
кто читают, мне неинтересны, наши пути не  пересекаются.  Потому  напишите
что-нибудь, а настоящая причина  в  том,  что  я  ее  не  выношу!  У  меня
важнейшая работа!.. Я физик-ядерщик, мне осталось только оформить работу в
удобоваримый вид, чтобы кретины смогли понять, и в кармане нобелевка!.. Но
мне нобелевка не нужна, мы... мы... вы даже не представляете, что мы будем
иметь! Что вы все будете иметь!
     Регистратор вздохнул:
     - Успокойтесь, не кричите!.. Интеллигенция... Творческая! То ли  дело
слесари, грузчики... У них разводов  почти  не  бывает.  Натуры  настолько
простые, что никакой тонкой притирки характеров не  требуется.  Ему  нужно
только, чтобы она борщ умела готовить, а ей - чтобы получку домой приносил
и бил не слишком часто...
     Перо быстро  бежало  по  бумаге,  оставляя  ровный  красивый  след  с
завитушками.  Кирилл  смотрел  зло,  грудь  еще  вздымалась  от   приступа
внезапного гнева.  Регистратор  явно  любуется  почерком,  самые  красивые
почерка  у  писарей  из  штабов,  туда  отбирают  самых  тупых,  чтобы  не
разболтали тайн...
     Регистратор заполнял и заполнял анкеты,  наконец  со  вздохом  поднял
голову:
     - Вроде бы все... Хочу предупредить все же: никакой научной работы  в
первые дни! Даже в первые недели... Это вам только кажется, что сейчас вы,
облегченно вздохнув, разлетитесь и с энтузиазмом вроетесь в  работу.  Увы,
за эти несколько лет вы уже сроднились... Да-да,  сроднились.  И  души,  и
тела  сроднились.  Развод  -  это   принятое   обозначение   из-за   своей
нейтральности, а на самом деле это - разрыв. А разрыв всегда болезнен.
     - Мы к этому готовы, - обронила женщина холодно.
     - Да-да, -  подтвердил  Кирилл  нетерпеливо  и,  отогнув  белоснежный
манжет, посмотрел на часы.
     Регистратор покачал головой, смолчал. Да, он простой клерк,  из  всех
наук знает только четыре действия арифметики, да и  то  таблицу  умножения
помнит нетвердо, зато через этот кабинет прошло столько и умных, и глупых!
- знает, сколь переоценивают и свои беды, и свою стойкость.
     - Давайте ваши бумаги.
     Они протянули брачные свидетельства. Он нехотя вынул печать, зачем-то
подул на нее, испытующе посмотрел на обоих. Оба жадными  глазами  смотрели
на печать. Он  вздохнул,  с  отвращением  приложил  темную  поверхность  к
бумагам.
     Кириллу показалось, что на мгновение в зале померк свет. От  радости,
сказал  себе  иронически.  Не  от  нервного  же   истощения...   Мелькнуло
напряженное лицо Фроси. Потом в поле его зрения появился стол, на  котором
лежали два брачных свидетельства, теперь -  с  большими  черными  буквами:
"РАСТОРГНУТЬ". Одно из них тут же исчезло в пальцах Фроси.
     Он превозмог слабость, взял свое свидетельство, неловко поклонился:
     - Благодарю. До свидания.
     - Не за что, - буркнул регистратор. - До свидания.


     Злость, раздражение, неслыханное чувство облегчения - все вместе были
теми горами, за которыми даже не обратили внимания на  испортивших  многих
квартирный вопрос.  Фрося  осталась  в  прежней  квартире,  полученной  от
завода, а он переехал в хрущевку на окраине, тот "трамвайчик" ему уступили
мать с отчимом.
     Регистратор оказался прав, первые два дня он даже не пытался заняться
работой. В черепе хаотично и  яростно  метались  горячие  как  раскаленные
стрелы образы этой проклятой женщины, как  она  его  доводила,  как  нагло
держалась даже на разводе. Как эта змея сейчас ликует, уже смеется над ним
в объятиях другого...
     И, хуже всего, нервное истощение дало наконец  знать:  он  чувствовал
ужасающую слабость, в глазах часто меркло, темнело,  вспыхивали  крохотные
звездочки, а когда  светлело,  он  со  страхом  видел,  что  все  двоится,
расплывается перед глазами. Наконец наступило некоторое улучшение, но зато
померкли краски. К ужасу он ощутил, что видит мир только в черно-белом,  а
все краски стали серыми. Да  и  острота  снова  начала  падать,  к  вечеру
второго дня он едва различал пальцы на вытянутой руке, но сосчитать уже не
мог. Стены крохотной однокомнатной квартиры терялись в размытом тумане.
     - Черт, - выругался со злостью, - до чего себя довел! Еще чуть, вовсе
бы рехнулся...
     В холодильнике пусто, за два дня  выгреб  все.  А  идти  в  гастроном
неловко, если примется ощупывать стены. Надо выждать, наладится же...
     Не наладилось и на третий день. Он позвонил на работу, договорился об
отпуске на неделю за свой счет, нервный срыв, потом наверстает. Матери  бы
позвонить, но та сперва поднимет крик, что зря разводился,  девочка  очень
хорошая - это  Фрося-то  хорошая  девочка!  -  сам  виноват,  теперь  надо
иглоукалывание, мать помешалась на этом иглоукалывании...


     На четвертый день он ощупью, почти в полной  мгле,  пробрался  своему
столу, нащупал телефонный аппарат. Зажав трубку возле уха плечом, принялся
набирать номер. Приходилось всякий раз пересчитывать дырочки, но и  потом,
когда услышал гудки, не был уверен, что набрал правильно.
     К аппарату долго не подходили. Он считал гудки, наконец уже  собрался
положить трубку, когда щелкнуло, еле слышный знакомый  голос,  похожий  на
комариный писк, неуверенно произнес:
     - Алло?
     -  Послушай,  Фрося...  -  сказал  он  сухим  стерильным  голосом,  -
последний выпуск по нуклеонике остался у тебя. Я когда собирал  книги,  не
заметил, что он остался...
     - Алло? - донесся из трубки шелест.  -  Алло!..  Ничего  не  слышу...
Перезвоните из другого автомата...
     - Алло! - заорал он, срывая  голос.  -  Это  я,  Кирилл!..  Это  твой
аппарат барахлит, не мой! Говори...
     - Я слышу, не надо орать, - донеслось злое  как  шипение  разъяренной
змеи. - Что тебе? Теперь будешь гадить и по телефону?
     - Дура! - крикнул он бешено. - Да мне бы тебя век не видеть... Просто
для работы позарез нужен последний выпуск ядерного вестника. Он у тебя...
     - Я его видела, - ответила она неприязненно. - Собиралась  выбросить,
но не успела.
     - Говори громче! Сделай последнюю услугу, - сказал он, с  облегчением
видя, что из мрака начинает  выступать  светлое  пятно.  -  Вынеси  его  к
магазину. Я сейчас выйду, заберу.
     - Очень мне надо, - ответила она со злостью. - Зайди и забери сам.
     Он удивился:
     - Я думал... ты сама не захочешь, чтобы я заходил!
     - Я не хочу, - отрубила она. - Но еще меньше хочу  идти  к  магазину,
где только что была и купила все, что мне было нужно. Ясно? Довольно я шла
на поводу у твоих прихотей...
     - Ладно-ладно, - сказал он торопливо,  уже  начиная  различать  перед
собой окно. - Я сейчас зайду. Ты будешь дома? Никуда не соизволишь выйти?
     Из рассеивающейся тьмы донеслось капризное:
     - В течении часа - да. Потому выхожу.
     - Куда? - спросил он. Спохватился, обязательно не так  поймет,  дура,
да плевать куда пойдет и с кем будет, он просто хотел, что если все  равно
выходит, то захватила и эту брошюрку, не  подорвалась  бы,  но  эта  змея,
конечно же, даже если по пути, то сделает все,  чтобы  ему  было  хуже.  -
Все-все, я не спрашиваю!..
     Да, он стоял у окна, темнота постепенно отступала. Сперва  в  комнате
появился  просто  свет:  слабый,  рассеянный,  но  теперь   Кирилл   проще
ориентировался в пространстве, предметы вырисовывались достаточно надежно,
и он воспрянул духом. В конце-концов, это от нервного истощения, за неделю
пройдет и без лечения, а надо будет - и  витамины  попьет,  а  то  и  пару
уколов примет.
     - Это точно? - переспросил он.  -  Через  полчаса  выйду,  пятнадцать
минут пешком... Я буду вовремя.
     На самом деле выйти  собирался  сейчас,  с  его  нынешним  зрением  и
слабостью добираться, держась за стены, но пусть не надеется, что она  его
таким увидит, перед ее дверью соберется, выпрямится гордо, возьмет  книжку
и уйдет сразу же...
     В  мембране  донеслось  совсем  слабое,   он   едва   различил   этот
отвратительный писк, полный яда::
     - Но... лишь  в...  часа...  Вечером  меня  не  будет!  Достаточно...
насиделась... ни в театр, ни на концерт...
     - Я выбегаю, - сказал он коротко и бросил трубку.
     Быстро оделся, отметив, что резкость зрения если и не восстановилась,
то сейчас он не слепой, а лишь сильно близорукий,  но  по-прежнему  все  в
сером цвете. И слаб настолько, в голове гул, что в самом деле не сказал бы
даже по памяти, где красное, где синее или зеленое...
     Из подъезда выбрался тяжело, смутно удивляясь  своему  по-стариковски
тяжелому телу, вялым мышцам. Когда привычно  переходил  через  улицу,  где
переходил вот уже лет пятнадцать, в первый  момент  сразу  не  понял,  что
недостает в мире, лишь когда сзади под колени мягко  ударило  плотным,  он
завалился на капот легкового автомобиля, сразу  все  понимая  и  ужасаясь.
Мелькнуло перекошенное лицо водителя, что грозил кулаком  и  что-то  орал.
Кирилл не стал прислушиваться, кое-как выбрался на ту сторону улицы.  Весь
дрожал, ушибленное место ныло, будет громадный кровоподтек, но хуже всего,
что в трубку Фрося, по всей видимости, в самом деле орала, это он глух как
крот, или по меньшей мере оглох на три четверти.
     Он торопливо шел к шестнадцатиэтажке, злясь и ненавидя  женщину,  что
может сейчас за минуту до его появления исчезнуть, а  потом  заявить,  что
он-де не уложился в полчаса, хотя не прошло и десяти минут, а у нее  время
расписано...
     Ушибленный  зад  ныл,  но  слабость,  как  ни   странно,   постепенно
отпускала. Наверняка сказывалось  дикое  перенапряжение.  Он  все  ускорял
шаги, сердце скрипело, однако работало достаточно бодро. Подходя  к  дому,
который так и не стал его домом, а теперь чужой,  услышал  как  неподалеку
проехал  микроавтобус.  Из  открытого  окна  на  третьем  этаже  какого-то
любителя ретро неслось "Каким ты был...".
     Открывая дверь парадного, услышал знакомый скрип пружины.  Все  точно
так, как скрипела и раньше. Слух восстановился полностью!  В  неприглядном
парадном все также как солдаты на плацу выстроились одинаковые  коричневые
ящики для почты. На их ящике номер написан зеленой краской... Зеленой!  Он
различает зеленый цвет?
     Вдавил кнопку, загорелся розовый  огонек.  Вверху  на  горизонтальном
табло  побежали  оранжевые   квадратики,   останавливаясь   через   равные
промежутки. За коричневыми створками опустилось темное, створки  дрогнули,
бесшумно разошлись,  открывая  ярко  освещенную  теплым  солнечным  светом
кабину.
     Он шагнул, привычно вдавил четырнадцатую кнопку. Лифт  бодро  понесся
вверх, Кирилл настороженно прислушивался к тому,  что  происходило  в  его
теле, организме.
     Лифт остановился, дверь  распахнулась,  и  он  шагнул  на  лестничную
площадку.  Дверь  с  номером  "55".  Он  поднес  палец  к  кнопке  звонка,
прислушиваясь к себе... Он снова слышал, видел, обонял, мыслил  с  прежней
силой, яркостью, интенсивностью!
     - Черт бы побрал, - прошептал он вслух. На часах, циферблата  которых
он не видел последние три дня, оставалось еще четверть  часа  до  момента,
как она уйдет. - Черт тебя побери...
     Рефлекс экспериментатора,  может  быть,  неуместный  в  этот  момент,
развернул его к лифту. Слышно было как  кабинка  уже  уходит  по  чьему-то
вызову вниз, и он на всякий случай держал палец на кнопке, чтобы никто  не
опередил с новым вызовом. Он готов был предположить, что лифт  не  придет,
придется подниматься по лестнице, но  техника  от  нервного  истощения  не
страдала, на причуды психики плевала, и он все же увидел как распахиваются
двери лифта.
     Опускались с той же  скоростью,  Кирилл  читал  "Правила  пользования
лифтом", и вдруг ощутил,  что  свет  в  кабине  меркнет.  Одновременно  он
перестал  улавливать  звук  мотора,  а  крупные  буквы  расплылись,  стали
двоиться...
     Из лифта он вышел наощупь. Он уже с трудом отличал свет от тьмы, едва
нашел  выход.  Яркий  солнечный  день  показался  лунной  ночью,  но  пока
спускался с крыльца, ушла и луна... Сердце работало с  трудом,  словно  он
вдруг стал весить с полтонны.
     Он ощупью нащупал лавочку, что стояла на прежнем месте, сел, принялся
инстинктивно мять левую сторону груди. Против фактов переть трудно...  Без
этой подлой, лживой женщины он почему-то начинает слепнуть,  глохнуть,  на
него наваливается физическая слабость... Неужели за годы совместной  жизни
он стал так от  нее  зависеть?  Подлую  же  штуку  выбросила  его  нервная
система! Преподлейшую...
     Докурив сигарету, он все так же, наощупь  двинулся  к  подъезду.  Его
подхватили  осторожные  руки,  помогли  войти  в  лифт.  Вероятно,  что-то
говорили, спрашивали, но он не слышал голосов.
     В лифте он снова обрел способность видеть. Когда вышел на  лестничную
площадку, снова мир играл всеми красками, шаги приобрели упругость.  Долго
держал палец на звонке. Дверь никто не открывал. Змея улизнула,  мелькнула
мысль, или не желает открывать?
     Он отчетливо слышал, как по ту сторону двери заливался звонок, вполне
исправен, так что колотить ногами бесполезно. Все больше злясь,  сжимал  в
карманах кулаки, и пальцы нащупали затейливые фигурки брелков. Значит,  он
забыл ей вернуть ключи?
     Свирепея, он сунул в замочную скважину,  с  лязгом  открыл  дверь,  в
прихожей громко потопал, будто сбивал снег с ног в разгаре мая. Змея могла
специально привести какого-нибудь хахаля подруги, но он  будет  холоден  и
тверд и на провокацию не поддастся. Забрать книгу, швырнуть ключ - и адью!
А нервное истощение пройдет! Если понял причину расстройств, то перебороть
сумеет...
     Он рванул дверь в комнату. Фрося сидела в  дальнем  углу  на  диване.
Зареванная, с распухшими губами, жалко шмыгала  носом  -  тоже  красным  и
распухшим,  ресницы  потекли,  и  размазавшаяся  краска   придавала   лицу
удивленный вид. Слез было столько, что вся  сидела  мокрая,  словно  мышь,
едва вылезшая из большой лужи, даже подушка рядом лежала сырая.
     Она выглядела глубоко несчастной, Кирилл  даже  не  представлял,  что
можно быть такой несчастной.
     - Могла бы открыть! - сказал он грубо, с трудом зажимая рванувшую  за
сердце жалость. - Кстати, вот ключ!.. Можешь передать... новому.
     Он швырнул всю связку. Ключи громко звякнули о поверхность стола.  Ее
лицо не изменилось, она все так же сотрясалась от рыданий,  и  потрясенный
Кирилл как при  ослепительной  вспышке  молнии  понял,  что...  эта  самая
злобная на свете фурия, самая независимая и  самостоятельная  женщина,  на
самом деле давно уже смотрит на мир  т_о_л_ь_к_о  е_г_о  г_л_а_з_а_м_и,  и
потому после болезненного разрыва не видит вовсе!..
     Кляня себя во все корки, он осторожно опустился рядом и с  нежностью,
какой никогда за  собой  не  знал,  обнял  этого  несчастного  испуганного
ребенка, который не может без него.
     Как и он без него.





                               Юрий НИКИТИН

                            ЭФФЕКТ ПРИСУТСТВИЯ

     Возле ворот королевского дворца  золотой  цепью  были  прикованы  два
исполинских огнедышащих дракона,  чуть  дальше  на  погнутых  дюзах  стоял
небольшой космический корабль с  лопнувшей  обшивкой.  Возле  него  лежала
русалка. По дороге попадались летающие блюдца самых разных габаритов, а уж
боевым марсианским треножникам и числа не было.
     Лобода угрюмо шагал среди всей этой  бутафории  и  старался  подавить
нарастающее раздражение.  И  раньше  слышал  какие  колоссальнейшие  суммы
тратятся на декорации и съемки, но  голые  цифры  не  так  действовали  на
воображение,  как  прогулка  по  павильонам.   Это   нужно   было   только
представить: в США на  съемку  фильма  "БЕН-ГУР"  Голливуд  затратил  пять
миллионов долларов, а на "Клеопатру" - двадцать пять миллионов!  На  фильм
"Ватерлоо" была истрачена сумма в полтора раза большая, чем  на  настоящую
битву под Ватерлоо! Во что  обходится  иная  халтура  нашему  государству,
Лобода не знал, но не без оснований  предполагал,  что  и  она  влетает  в
копеечку.
     Он споткнулся о  фанерного  робота  и  брезгливо  обошел  пластиковые
щупальца осьминога. Где-то  в  одном  из  этих  бесчисленных  захламленных
павильонов  шла  съемка   экспериментального   цветного   широкоформатного
стереоэкранного   звуковкусо-...   тьфу,   в    общем,    модернового    и
супермодернового фильма. Пожалуй. Искусство  в  кино  умерло,  едва  успев
родиться.  После  Великого  Немого  появилось  звуковое,  затем   цветное,
широкоформатное, объемное, панорамное  и  пошло-поехало...  Все  старались
перещеголять друг друга. Добиться злополучного эффекта присутствия,  дался
им этот эффект, В ход пошли даже запахи и климатизаторы.  Разумеется,  при
такой постановке  дела  целые  научно-исследовательские  институты  начали
выбрасывать деньги в трубу, выполняя заказы кинообъединений.
     Вот почему он сейчас вместо того,  чтобы  сидеть  возле  вычислителя,
петлял среди диковинок в поисках  своего  коллеги  Стефановского,  который
соблазнился высоким  гонораром  и  взялся  за  монтаж  новой  проекционной
установки.  На  этот  раз  киношники  задумали  вообще  грандиозную  вещь:
изображение, создаваемое специальными проекторами, можно будет  не  только
увидеть, но и потрогать!  Особая  аппаратура  должна  передавать  и  такие
характеристики объекта, как твердость, упругость и температура.
     .Лично он гордо отказался  монтировать  аппаратуру,  и  администрации
удалось уговорить его помочь лишь  в  заключительной,  фазе  синхронизации
тактилоскопа и ольфатронной приставки. В  этой  области  Лобода  по  праву
считался одним из лучших специалистов, хотя далеко не последнюю роль в его
согласии сыграло желание вырвать Стефановского из цепких лап искусства,  а
также умопомрачительный гонорар, который для него не имел  ровно  никакого
значения, но вот жена, дети, теща...
     Спрашивать дорогу не хотелось, но самостоятельно теперь  и  назад  не
дойдешь. У первой же кинозвезды узнаю дорогу, решил Лобода, но сколько  ни
присматривался, кинозвезды  не  попадались.  Несколько  раз  мимо  шмыгали
девчонки с усталыми и  перепуганными  мордашками,  парни  таскали  нелепое
сооружение на резиновых колесиках, а за  ними  повсюду  бегал  коротенький
человечек и кричал в рупор истошным голосом.
     Лобода подошел к маленькому крикуну:
     - Где здесь идут съемки фильма "Джинн из бутылки"?
     - Тринадцатый павильон, - буркнул коротышка и ринулся  на  кого-то  с
явным намерением убить, разорвать, стереть в порошок, распылить  на  атомы
или кварки.
     Лобода подивился на такой творческий азарт и пошел дальше.
     Тринадцатый павильон оказался на самых задворках съемочного  городка.
К тому же он был еще  и  самым  маленьким  и  убогим,  хотя  именно  здесь
снимались самые фантастические сцены. Киты кинофикации  уже  уяснили,  что
наибольшую прибыль  дает  "Творческое  объединение  фантастики",  но  пока
держали его в черном теле.
     Фонарь с предостерегающей  надписью  не  горел,  и  Лобода  распахнул
дверь. Господи, ну и нелепица! Здесь было все: боевые  лазеры  пришельцев,
разумные дельфины и осьминоги, мутанты, привидения...
     Хорошо еще, что все это сборище штампов лежало по углам,  иначе  этот
паноптикум халтуры для Лободы был бы нелегким испытанием.
     Он  пробрался  в  просмотровый  зал  и  ахнул.  Потом  стал  медленно
свирепеть. Под стеной стояло два новеньких вычислительных агрегата высшего
класса "АЛКОМА": именно таких безуспешно добивались его кафедра, и вот  на
тебе...
     Из  зарослей  шлангов  и  пластмассовых  конструкций,  пятясь,  вылез
Стефановский.
     -   Ты   один?   -   спросил   Лобода.   -   Видно   народец    здесь
дисциплинированный, после звонка никто не задержится.  Сумки,  разумеется,
пособирали заранее. Это же отлично для нас, не  люблю  зевак  за  плечами,
особенно подающих советы. Тебе еще много осталось ковыряться?
     - Синхроматика, а так все узлы проверил,  -  пропыхтел  Стефановский.
Пот градом катился по его румяному личику, а у рубашки  только  манжеты  и
остались сухими.
     - Тогда приступим, - сказал Лобода с отвращением.
     Несмотря  на  немыслимый  гонорар  и  остроумное   решение   проблемы
взаимодействия аппаратуры, ему пришлось буквально силой усаживать себя  за
пульт. Во всяком случае, он никому не признается, что  выполнял  работу  в
киностудии.  И  почему  это  балбесы  всех  мастей  так  стремятся   стать
киноактерами? А тупари с манией величия прут в кинорежиссеры?
     - Поехали, - сказал Стефановский.
     Для него существовали  только  сверхсложная  задача  и  прекраснейшее
электронное оборудование в его полном и бесконтрольном распоряжении.


     К десяти вечера удалось наладить  трехмерное  изображение,  в  центре
зала начался процесс материализации пары громадных огнедышащих динозавров,
плод буйной фантазии юного сердцем автора в  период  расцвета  фантастики.
Неуязвимые для любого вида оружия, бессмертные и чудовищно  коварные,  эти
монстры из книги "Джин из бутылки" приводили в трепет уже третье поколение
школьников и режиссеры, хоть и с  привычным  запозданием,  решили  и  сами
снять обильную жатву с беспризорной нивы.
     - Давай перекусим, - предложил Лобода в самый  ответственный  момент.
Не обращая внимания на бурные протесты Стефановского, разложил  на  панели
колбасу, сыр и достал из портфеля две бутылки пива.
     - Эх ты...
     - Эх я, - согласился Лобода.
     Прихлебывая пиво, оон взглянул на свой труд со  стороны  и  подивился
результатам и затраченным усилиям на такое, казалось бы, пустяковое дело.
     Подумаешь, очередной боевик. А тут, чтобы не прогореть в соревновании
с телевидением, кинообъединение берется решать задачи, которых побаивается
и Академия.
     Динозавры ревели, выдыхали огонь и серу  через  красиво  нарисованные
ноздри, били по бокам чудовищными хвостами: словом, вели  себя  строго  по
канонам послереволюционной фантастики и нового бума середины  шестидесятых
годов.
     - Хватит, - крикнул Лобода, - выключай! Публика  останется  довольна,
только не представляю, во  сколько  обойдется  билетик!  Иди  сюда,  а  то
прикончу и твое пиво.
     Стефановекий, как паучок, опустился к импровизированному  столу  и  с
урчанием впился крепкими зубами в ломоть сыра.
     - Ты бы выключил эту штуку, - сказал Лобода, поморщившись.
     - Я выключил, - ответил удивленно Стефановский.
     Он оглянулся и начал медленно бледнеть. Лобода отложил  колбасу,  ему
стало  нехорошо.  Кинопроектор  был  выключен,  но  динозавры   продолжали
растерянно топтаться на месте. На паркете  оставались  следы  их  огромных
лап.
     - Что же это? - растерянно спросил Стефановский.
     Его испуг помог Лободе высказать страшное предположение:
     - Переданных характеристик оказалось  достаточно,  чтобы  они  зажили
своей псевдожизнью!
     - Это невозможно! - пискнул Стефановский.
     - Невозможно, - согласился Лобода, - хотя, кто его знает...
     Он хотел добавить, что никто еще, собственно, и не пробовал вот  так,
но даже в этот момент удержался. К чему  повторять  общеизвестную  истину,
что руки человеческие способны творить и не такие чудеса. И они их творят.
     Динозавры нерешительно переминались с ноги на ногу,  но  было  видно,
что им здесь явно не нравится. Дыхание  становилось  все  чаще,  а  хвосты
работали, как цепа на току. Стефановский с ужасом представил,  что  будет,
если вырвутся из павильона, ведь от них практически нет защиты;  Лобода  в
этот  момент  прикидывал  колоссальнейшие  возможности,  которые   откроет
промышленное применение этой  установки,  то  бишь  материализатора.  Ведь
можно вообразить любую вещь, а с помощью материализатора создать  ее!  Это
ли не золотой век человечества, в котором воплотятся в жизнь самые  смелые
мечты?
     И в это время динозавры рванулись к ним.




Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт: