сожрет с потрохами?
-- Думаешь...
-- Но ежели демон?
Рус вздохнул:
-- Сожрет так сожрет. Я все равно пойду к ней, как
пропойца идет к вину, пусть даже его за это казнят. Надеюсь, я
успею ею напиться еще. А там будь что будет.
-- Гм... кощюнникам будет о чем сложить новую песнь. Я
сам, пожалуй, подскажу Баюну, как завернуть похлеще. Чтобы у
парней руки тянулись к топорам, а девки ревели так, чтобы сами
скользили и падали на своих соплях и слюнях. Как ее зовут,
говоришь?
-- Ис. Если я правильно понял.
-- Странное имя, -- сказал Лех в удивлении. -- Таких имен
не бывает!
-- А если она не человек?
-- Тогда бывает, -- решил Лех. -- Там... у этих, все
бывает.
Подводы тянулись толстой нескончаемой нитью. Ехали
осторожно, прижимаясь к опушкам, готовые при первых же
признаках беды уйти в лес, спрятаться за деревьями. Из дубовых
зарослей, из-за стен вязов, кленов, березок наконец потянуло
свежестью, сыростью и гнилью. Там еще не прохладно, но все же
стрелки хвоща указывали измученным людям, что где ни копни --
ямка наполнится свежей водой. Ключевые воды выходят прямо под
поверхностью.
Все совсем недавно были в рубахах, а теперь уже в стертых
лохмотьях, безрукавках из волчьей или козьей шерсти, даже
портки сшиты из кожи, а заправлены в сапоги на толстых
подошвах, крепко-накрепко пришитых дратвой, смоляными нитками.
Лишь немногие еще обуты в постолы с длинными ремнями, что
прикручивают штанину к голени до самого колена. Редко у кого на
голове колпак из кожи, остальные же блещут золотом волос на
летнем солнце.
У всадников сзади к седлу приторочен мешок с разной
походной мелочью, меч или боевой топор на левом боку, второй
меч, поменьше, торчит из-за голенища правого сапога. К седлу
привязан обязательный колчан с двумя-тремя десятками стрел, а
на заводном коне еще и короб с запасными стрелами, там их
больше сотни. К седлу же приторочены и два лука со спущенными
тетивами -- еще Скиф начал носить по два лука и велел каждому
воину иметь два и уметь метко бить стрелами с коня вперед, вбок
и поворотясь назад. У каждого воина спину укрывает круглый щит.
Края обиты бронзой, по всему полю сверкают железные бляхи,
изнутри под наручинами лежит толстая бычья кожа, охраняя руку
от ударов о дерево.
В степи из-под ног то и дело начали выпархивать птахи. То
там, то здесь темнеют стада диких коней, туров, коз, а всякую
мелочь вроде лис да степных волков не углядишь: сторонятся
человека.
Лех, самый ярый охотник, наконец ногами послал коня в
чащу, уже завидел, где и как изрыто под могучими дубами. Но
свиньи хитры, затаились поблизости, следят за человеком, ни
одна не хрюкнет, не наступит на веточку. Сопят, нюхают воздух
хрящеватыми носами.
Лех достал лук, конь идет верно, слушается ног, а руки уже
набросили петлю тетивы на один конец, оперли в выступ в седле,
натянули. Рус видел, как средний брат любовно тронул тетиву из
оленьих сухожилий, самых крепких на свете, если не считать
турьих.
-- Я вижу, -- сказал Рус вполголоса. -- Слева за грабом.
-- Того и я вижу, -- ответил Лех негромко, -- но зачем нам
подсвинок?
Он наложил стрелу, конь послушно остановился. Несколько
томительных мгновений Лех нацеливался, уже оттянув тетиву до
уха, затем стрела исчезла, донесся сухой щелчок тетивы о
кожаную рукавичку. Лех победно улыбнулся, тут же снял тетиву и
сунул лук в налучник, даже не проводив взглядом стрелу. Из-за
кустов раздался истошный визг.
Всколыхнув зелень, навстречу хлынуло огромное стадо. Конь
Руса захрапел, попятился, хотя и видел затаившихся свиней, но
не думал, что их так много. Грохот, треск кустов, визг,
раздраженное хорканье, и вот уже осталась в луже крови крупная
туша, а вдаль уходит тяжелый топот всего кабаньего стада, будто
умчался табун коней.
Лех нагнулся легко, подхватил без усилий тушу годовалого
поросенка, нежного и сочного, раздобревшего на жирных желудях.
-- Неплохие здесь земли, -- заметил он. -- Остаться бы.
Все прем и прем!
-- Коломырда настигнет, -- предостерег Рус несчастливо.
-- Понятно... Да и вообще, раз уж сдвинулись с места, надо
катить до конца.
-- До последнего моря?
Лех засмеялся:
-- Я бы тоже так хотел! Как наши предки шли за солнцем,
как сказывают волхвы, до самого края земли, где вода кипит и
уходит в огромную черную дыру... Но Чех сказал, что
остановимся, когда листья падут с деревьев. А то и просто
пожелтеют.
Верно, все решит Чех, как самый старший. Правда, он и
самый рассудительный, если говорить положа руку на сердце. И
самый осторожный, заглядывающий надолго вперед, что не раз
выручало из беды. Если сказал, что остановятся в листопаде, то
значит, просчитал, с какой скоростью ослабевшие люди выроют
землянки, срубят простейшие избушки, чтобы пережить зиму!
Глава 5
Телегу немилосердно трясло. Колеса стонали, трещали, как
тонкий лед под грузным лосем, жалобно звякали по твердой
каменистой земле. Ис хваталась за борта, уже прикусила язык, во
рту стало солоно от крови. Напротив сидела на охапках сена,
покрытых цветными одеялами, совсем молоденькая девушка,
миловидная, с уже развитой женской фигурой, но еще девичьим
личиком. На нее поглядывала с откровенным любопытством.
Сверху хлопало под порывами ветра грязное полотно, с боков
тоже тряпки, но в щели дул ветер, забрасывал песок, что
противно хрустел на зубах, покрывал потные лица пылью, а те
превращались в грязные личины. Впереди слышались окрики
возницы, щелчки бича. Волы тянули невыносимо медленно, колеса
подпрыгивали на камнях, а в выбоины падали с таким стуком, что
сердце холодело и обрывалось.
Спереди и сзади тянулись другие повозки. Люди помогали
волам тащить, погоняли такой же измученный, как и сами, скот.
По обе стороны на понурых худых конях покачивались худые
костистые всадники.
Дважды мимо проскакал тот юный богатырь, что вырвал ее из
лап водяного демона. Возможно, ее ждет участь еще хуже, но пока
что жива и сидит в телеге, а не лежит на речном дне. Сильно
ноет ушибленная лодыжка, неудачно соскочила на землю, больно
сидеть, на ягодицах будут кровоподтеки от железных пальцев ее
спасителя, чересчур огромного для нее, хотя и она совсем не
такая крохотная, какими были ее сестры...
Когда Рус появился в третий раз, она успела с удивлением
заметить на месте недавней раны лишь сизый шрам. Еще вздутый,
под тонкой пленкой видно нежное мясо: тронь -- брызнет кровь,
но кожа на глазах грубеет, а шрам опускается и рассасывается.
Он грубо выхватил ее из повозки, снова вскинув к себе на
коня, она больно ободрала о край телеги и вторую ногу, отвез
галопом вперед и так же грубо забросил в другую телегу:
-- Гой ты еси, Векша!.. Погляди за этой женщиной. Если что
надо, помоги.
В повозке была только одна женщина, старая и высохшая, как
лягушка на солнце. Ее лицо, шея и руки казались коричневыми,
как крылья летучей мыши. Беззубый рот собрался в жемок,
глубокие трещины испещрили лицо, сделав похожим на яблоко,
пролежавшее всю ночь на горячих углях.
Вся повозка была завалена пучками душистых трав, связками
корешков неопрятного вида. Отдельно лежали раздутые бурдюки, в
них булькало, а в баклажках из выдолбленных тыкв просвечивали
сквозь тонкие стены темные отвары.
Старуха оглядела Ис, надолго задержала взор на ее рубашке
с пятнами крови:
-- Что с ней?
-- Я отнял ее у чужого бога, -- ответил Рус с пугливой
гордостью. Оглянулся, добавил: -- Научи ее, если сможешь, и
человечьей речи.
Векша покачала головой:
-- То-то Чех всполошился, что вы исчезли так надолго.
-- Да ладно, мы целы.
-- Эх, -- сказала старуха невесело, -- не сносить тебе
головы, Рус. Заведут тебя в беду горячее сердце да буйная
головушка. Ладно, займусь я твоей добычей.
-- Дай ей какую-нибудь женскую тряпку, -- добавил Рус
просительно. -- Впрочем, сама гляди, что и как. Я в долгу не
останусь.
Он медлил, не мог заставить себя отъехать, смотрел в
удивительное лицо странной женщины, словно увидел впервые.
Молода, непривычно смугла, брови как две дуги лука, тонкие, как
шнурки, удивленно вскинутые и застывшие в вечным удивлении.
Глаза излишне крупные, со странной поволокой, и он не мог
отвести от них взор, чувствовал, как погружается, тонет... Но
самое удивительное, ни на что не похожее, чему он не перестанет
удивляться, ее волшебные волосы, темные, как безлунная ночь,
таинственные и загадочные, таких черных просто не может быть у
человека.
А она с тем же удивлением смотрела на него и видела, как
он почти неотличим от своих братьев, непривычно огромных,
рослых, как деревья, широких в плечах настолько, что нужно
поворачивать голову, чтобы увидеть оба. Все трое с золотыми,
как солнце, волосами, а у старшего еще и кудрявая бородка
пшеничного цвета. Лех и Рус с выбритыми подбородками, по-мужски
квадратными, видны сила и упрямство, но с по-девичьи нежной
розовой кожей. У всех троих удивительно синие глаза, даже не
голубые, голубые встречала и раньше, а пронзительно синие,
настолько яркие, что у нее по спине и сейчас побежали тревожные
мурашки.
Но не только три брата, а весь народ в повозках и на
конях, как она заметила, со светлыми волосами и синими глазами.
Явно одно племя, которое пошло от одного отца. В крайнем
случае, от одного прародителя, чьи дети должны были, как и в ее
племени, брать в жены двоюродных сестер. И если их не
оказывалось, то и родных.
Он все еще ехал рядом, его синие глаза впились в ее лицо,
и она ощутила, как его взгляд жадно ощупывает ее щеки, глаза,
нос, лоб, губы, и чувство было такое, словно горячие ищущие
губы прикасаются к тем местам, куда падает его взгляд.
-- Ты демон? -- спросил он.
Она вслушивалась в звуки чужого языка, странного и не
похожего ни на что из слышанного. Они походили на лязг металла
по металлу, но этот человек невольно смягчал, обращаясь к ней,
и она чувствовала, что его все же бояться не следует. Понятно,
он вырвал ее из чужих рук не для того, чтобы отпустить на
свободу, мужчина есть мужчина, он свои намерения уже проявил
ясно, но это участь всех женщин, и тут уж ничего не поделаешь.
Если бороться нельзя, то надо стараться хотя бы выжить.
Он кивнул старухе:
-- Ты лучшая ведунья во всем племени. Вылечи ее царапины,
а я хочу знать, человек это или демон.
-- Тебе не все равно? -- удивилась ведунья. -- Просто
убей.
-- Нет! -- вскрикнул Рус в испуге.
-- Почему?
Он в затруднении поискал слова, не нашел, разозлился:
-- Демона надо убить, человека же, если невиновен, нельзя!
-- А мало ты убил невиновных, -- проворчала она беззубым
ртом. -- Все ж понятно, да только, как пес, сказать не можешь.
Хоть человек, хоть демон -- надо убить, пока слаб. А время
потеряешь, все погубишь. Демона потом убить трудно, а
женщину... да еще такую, ни один мужчина пальцем не тронет.
Даже если она на нем станет воду возить.
Но Рус уже ушел, на прощанье, сердито блеснув зубами,
показал, как перегрызет ей горло. Векша после его ухода села
рядом с Ис:
-- Молодые они, света не зрели... А ведь их отцы-прадеды
ходили в дальние походы за тридевять земель, где все народы
были вовсе черные, как осмаленные головешки!.. Водил их
доблестный Скиф... нет, дети Скифа. Или правнуки. Но с той поры
прошло столько веков, что из поколения в поколение те люди
