палицами, одетые плохо, зброя еще хуже, но им нет числа, и
потому Рус тоже закричал весело и люто, понимая, что это
последний бой:
-- Скиф!.. Мы -- твои дети!
Он сшибся с передними, бил палицей быстро и мощно,
стараясь поразить как можно больше врагов, вокруг падали с
криками, он сам ощущал удары, толчки, в него метали дротики,
били со всех сторон, кровь потекла по лбу в глаза, он
чувствовал ее и во рту, бился из последних сил, уже молча и
страшно, нападающие еще кричали, но уже не так люто, в криках
злобы чувствовалась и растерянность, слишком много жизней
отняли эти двое, но и упускать нельзя, мужчина всегда опозорен,
если дает врагу уйти неотомщенно...
Рус услышал и зловещий свист, понял сквозь боль в черепе,
что их стараются достать стрелами, дабы не бросать в огонь боя
новые и новые жизни, с ревом вскинул палицу:
-- Скиф!
Голос его был хриплый, как у Чеха, он сам успел это
заметить, пальцы скользили по липкой от крови рукояти, он
бросился на врага сам, мужчина не ждет гибели, как вол на
бойне, он умеет прыгнуть навстречу и схватиться с самой
Смертью... как вдруг двое прямо перед ним упали с седел, а
потом начали падать и другие. Из пыльного облака вырвался конь
с залитой кровью попоной, седло свесилось под брюхо, а всадник
волочился следом, запутавшись в стремени, загребал обеими
ладонями разбитую копытами землю.
В пыли как призраки страшно проступили словно в желтом
тумане фигуры всадников. Сердце Руса екнуло. Затем из пыли
вынырнул Лех, он все еще был на коне, забрызган кровью, глаза
дикие.
-- Рус!.. Рус!
-- Здесь я, -- откликнулся Рус.
-- Цел?
-- Как младенец в люльке.
-- Но ты в крови!
-- А ты?
Лех засмеялся с облегчением, крепко обнял, наклонившись с
седла. Руки его дрожали, на плече была глубокая царапина. В его
спине торчали три стрелы, но явно не сумели пробить волчовку.
Только сейчас Рус ощутил, что спина ноет, исклеванная чужими
стрелами. Все-таки у земледельцев нет той мощи в руках, чтобы
верно и мощно послать стрелу.
-- Расплескали чужое вино! -- сказал Лех со смехом, но тут
же его лицо помрачнело.
-- Что случилось? -- встревожился Рус.
-- Тебя хоть ранили...
-- Разве это раны? -- отмахнулся Рус.
-- Все-таки кровь. А у меня и того нет...
Из пыльного облака вынырнул на огромном белом жеребце Чех,
массивный, как скала, но злой, как снежный демон. Лицо было
страшное, и Рус тоже подумал тоскливо, что Лех прав, лучше
получить удар топором по голове, тогда бы старший брат пожалел,
позвал лекарей.
-- Брат! -- закричал он торопливо. -- Ты опять спас нас!
Как ты догадался, где мы будем?
На лице Чеха было сильнейшее отвращение, и Рус запоздало
понял, что опять ляпнул глупость. Чех презирает догадки и
предположения, называет их забавами волхвов, он всегда
рассчитывал и пересчитывал, действовал наверняка, безошибочно,
а с волхвами советуется из почтения к старшим и расчетливого
вежества.
-- Зря я это сделал! -- рявкнул Чех так страшно, что конь
под ним прянул ушами и чуть присел. От громового голоса
взлетели разочарованные вороны с ближайших кустов: во время
схватки приближались, присматривались, кого из братьев начнут
клевать первым. -- Прибили бы вас, меньше бы бед на наши
головы! Вы как две чумы на все племя!..
Мимо проехала Моряна, окатив Руса ледяным взором. В руке
богатырь-девицы был исполинский топор, по рукоять залитый
кровью, с прилипшими к лезвию волосами. Поляница тяжело дышала,
ее могучая грудь вздымалась как волны в бурю. Плечи и руки
покраснели, словно она вывозилась в малине. Рус на богатырку
косился опасливо и почтительно. Никто не знал ее полной силы,
но у нее был такой огромный топор, что не всякий поднял бы и
двумя руками, но все видели, как Моряна скачет будто дочь грома
на диком коне, одной рукой взмахивает с легкостью топором, а
другой -- принимает летящие стрелы на щит размером с дверь
сарая.
Безрукавку из волчьей шкуры она, как и почти все воины,
носила на голое тело, только в отличие от мужчин скрепляла на
груди тонким кожаным шнурком, оставляя полоску открытого живота
до поясного ремня, широкого, с двумя швыряльными ножами. Гридни
откровенно пялились на края молочно-белых холмов, втайне
надеясь, что при очередном могучем вздохе шнурок лопнет. Когда
Моряна вздыхала, шнурок натягивался и дрожал, как тетива, полы
волчовки раздвигались до предела, и тогда умолкали разговоры,
все пялились завороженно... но Моряна переводила дыхание, и
снова воображение дразнили только самые-самые краешки белых
курганов.
Люди Чеха быстро и умело добивали раненых. Уцелевшие
повернули коней, но их догоняли, били в спину, пока последний
не пал под копыта. Те два десятка коней, которых Чех вел
отдельно, не изнурял работой, сейчас показали, что стоят своего
корма.
Среди раненых с длинным окровавленным ножом неспешно ходил
Бугай, огромный как гора, медлительный, чудовищно сильный. Он
переворачивал чужаков, умело вспарывал бока, с треском выдирал
окровавленную печень, еще трепыхающуюся в ладонях, жадно
пожирал, шумно чавкая и подхватывая широким языком струйки
крови.
Чех опять прав, подумал Рус тоскливо. Он ощутил себя
слабым и маленьким. Опять навлек беду на все племя, а Чех в
который раз спас, опять все предвидел, рассчитал, даже малый
отряд заграждения, так необходимый на месте, все же снял и
послал именно в то место, куда они завели погоню...
Он слышал, как Чех орал и выговаривал Леху. Тот повесил
голову и даже не оправдывался. Рус тихонько вернулся к женщине.
Она сидела в пыли на обочине дороги. Лицо ее было бледным даже
под слоем грязи, губу закусила от боли. Рус требовательно
протянул руку, она послушно встала, но охнула и упала на бок.
Он соскочил на землю, подхватил на руки. Ее тело было
легким, странно горячим, ноздри уловили дразнящий запах, сердце
сладко заныло в непонятной тревоге. Он отнес и посадил на коня,
прыгнул в седло, и все время кончики пальцев подрагивали от
сладостного прикосновения. Возможно, это в самом деле демон.
Суккуб, так зовут демонов, которые соблазняют и спят с
мужчинами. О такой женщине-демоне он и мечтал знойными летними
ночами, когда воздух напоен ароматом трав, когда кузнечики
верещат брачные песни, когда все паруется, призывает, поет,
тешится, а он, сцепив зубы, лишь шепчет себе горячо, что вот
когда завершится Исход, когда выберутся целыми, когда прибудут
на незанятые земли...
Женщина что-то лопотала, показывала пальцем то на свое
нежное тело, то на убитых преследователей. Рус переспросил:
-- Одеться хочешь?
Она кивнула, снова указала на поверженных. Рус бережно
снял ее с седла, ладони задрожали от желания сдавить ее так,
чтобы из нее брызнуло горячим. Женщина коснулась ногами земли и
тут же подбежала к убитому. Рус смотрел, как она раздевает
чужака, нагнулась, из-под его волчовки вздернутые ягодицы
оттопырились и слегка раздвинулись.
В чреслах пробудилась ярая мощь, кровь вскипела от лютого
желания. Воины добивали раненых, снимали пояса, сумки, сапоги,
а он ухватил ее огромными ладонями за пышные ягодицы. Она
оглянулась, но не распрямилась, ее пальцы вцепились в ворот
широкой рубахи убитого, и он овладел ею яростно, быстро,
неистово, так что его закрутила дикая судорога восторга, он
вскрикнул мощно, выдохнул так, что едва не поджег воздух
горячим дыханием, с неохотой отпустил ее плоть. На ягодицах
остались кровавые пятна, как от крови убитых, как и от его
жестких, как черная бронза, пальцев.
Женщина отвернулась, мгновение стояла на дрожащих ногах,
стараясь прийти в себя. Рус видел как она пересилила себя, ее
руки принялись стаскивать с убитого рубашку. С неохотой
рассталась с волчовкой Руса; подошел Бугай, весь красный, будто
вынырнул из озера крови, оценивающе поглядел на ее наготу,
подмигнул Русу. На его широкой, как лопата, ладони трепыхалась
еще живая печень, и Рус жадно ухватил обеими руками, вгрызся.
Нежная теплая плоть таяла во рту. Крепкие зубы быстро
перемололи мякоть, он ощутил, как по телу прокатилась... нет,
пронеслась, как табун диких коней, горячая волна силы и
молодости.
А Бугай взмахнул топором, хрястнуло. На Руса брызнуло
теплой кровью. Раненый дернулся и затих, топор развалил ему
голову, как чурбан. Мозг заполнился кровью, Бугай запустил обе
ладони в череп, несчастный еще дергал ногами в предсмертных
судорогах, а когда Бугай разогнулся, в ладонях колыхался
кровавый студень мозга. Густая кровь широко сбегала между
пальцами, струйками лилась с локтей.
-- Это был их вожак, -- объяснил он довольно. -- Храбрый!
Будешь, племяш?
Рус покачал головой. Печень убитого врага поедал, того
требует воинский ритуал, да и вкусно, а теплый мозг ел только
однажды, не понравилось, да и не считает убитых такими уж
умными, чтобы прибавлять их мозги к своим. Другое дело печень
-- и вкусно, и насытишься враз. К тому же убитый становится
твоей кровной родней, вредить не сможет ни по ночам, ни на том
свете.
-- Может быть, она? -- предложил он, указав на женщину.
Бугай поморщился, он слыл самым добрым из силачей, но
женщинам не дано благородное вкушать плоть убитого врага, так
гласит Покон. К счастью, сама женщина поняла, покачала головой.
В ее темных глазах Рус уловил сильнейшее отвращение.
Она наконец стянула рубаху, там пламенели красные пятна,
портки стаскивать не решилась, впрочем, рубаха достигала почти
до колен. Ноги ее были длинные, стройные, непривычно смуглые.
Бугай одобрительно кивнул:
-- Хоть и рисково, но красивую девку умыкнул. Что за нее
хошь?
-- Дядя, я для себя увел, -- отрезал Рус.
-- Ну, это счас... А через неделю? Хошь, свой нож дам
взамен?
-- Нет, -- отрезал Рус. Он ощутил раздражение, хотя Бугая
уважал и никогда не ссорился. -- Даже не думай!
Он подхватил ее, пальцы оставили на рубахе новые кровавые
следы, а когда закидывал на коня, полотняный край задрался, и в
чреслах снова возникло острое желание, да такое мучительное,
что взвыл в голос. Не на коне же брать? Чех и так в ярости.
Женщина чуть приподняла голову, он ощутил, как взгляд ее
темных глаз изучающе пробежал по его лицу. В ее глазах было
понимание и сочувствие, но оставался страх, будто находилась
рядом с опасным зверем. А ему как раз сейчас вдруг захотелось
не выглядеть опасным зверем, как должен вообще-то выглядеть
мужчина.
Бугай хмыкнул, но когда Рус оглянулся, его дядя уже
оценивающе оглядывал одного из поверженных. Тот тяжело дышал,
зажимал обеими ладонями рану. Глаза его с ужасом следили за
приближающимся гигантом, у того из уголков рта текла кровь, а
вид был страшен. Бугай поморщился, парень сражался слабо, у
такого и печень, и мозг как у зайца... уже взялся за луку
седла, но взгляд упал на длинные густые волосы. В них алели
яркие ленточки с мелкими бусинками.
-- Красиво, -- одобрил он.
Женщина дернулась, когда чудовищный воин приблизился к
поверженному с ножом в руке. Сверкнуло лезвие. Парень закричал
страшно, отчаянно. Бугай деловито придавил его коленом,
хладнокровно провел ножом по лбу, за ушами, дернул за волосы.
Послышался треск. Бугай выпрямился с окровавленной добычей в
руке.
Парень корчился, хватался за страшную, странно лысую
голову. Там среди крови вздувались вены, пульсировали, кровь
стекала тяжелыми густыми каплями, а Бугай вернулся к коню
