до первой крови... либо тупым оружием... либо на бревне... Проигравший да
подчинится!
Конунг перевел взгляд на Олафа:
-- Согласен?
Олаф широко улыбнулся:
-- Зачем мне тралл? Я не стыжусь даже черной работы. И все умею
делать сам.
-- Ты зря так уверен,-- сказал отец многозначительно.
Олаф вспыхнул:
-- Отец, ты же знаешь меня!.. Я даже не могу гордиться шрамами,
полученными в битвах, потому что сражал врага раньше, чем тот успевал меня
даже поцарапать!
-- Конунг Вольдемар тоже чист кожей,-- напомнил конунг.
-- У него могут быть другие причины!
-- Так проверь,-- предложил конунг.-- А проигравший да подчинится!
Олаф сжал зубы, под кожей вздулись рифленые желваки:
-- Добро. Но не пожалей.
Собравшиеся задвигались, заговорили. Кто бы ни вышел победителем, но
окончательная ссора отца с сыном предотвращена. Пусть ненадолго, когда-то
кровь прольется, но сейчас схватка будет другая...
Владимир видел, что конунг посматривает на него с сомнением. Конечно,
хольмградский конунг умеет владеть оружием, но и его сын -- лучший из
викингов, в поединках нет равных, в морских набегах первым вступает в бой
и последним выходит, бьется яростно и весело, всегда полон сил! Или
хольмградец, в чьих глазах видна не только отвага, а ему, конунгу, виден
также и острый ум, что-то задумал?
Двое сошлись в круге. Олаф смеялся и потрясал топором. Скупое
северное солнце рассыпало блестки по могучим мышцам. Плечи широки, грудь
необъятна как у тура, живот в тугих валиках мускулов. Руки толстые от
обвивших их мышц, ладони как весла с большого драккара.
-- Еще не передумал, конунг? -- крикнул он весело.
За его спиной смеялись громко и победно. Владимир молча расстегнул
пряжку, отшвырнул плащ, а затем, подумав, стянул через голову вязанную
рубашку-свитер.
Смех собравшихся стал сдержаннее. Хольмградский конунг был со смуглой
кожей, его мышцы выступали не так рельефно. Пальца на два ниже Олафа, явно
легче, но наметанные глаза наиболее знающих воинов сразу определили, какие
мышцы хольмградца развиты упражнениями с тяжелым мечом, какие вздулись от
бросания копья, какие появились от бега с мешком камней за спиной. Он был
настоящим воином, викинги с такими сталкиваться не любили.
Владимир сделал два шага вбок, оставив солнце за спиной. Олаф
усмехнулся, слабые лучи не затмят ему взор, но предусмотрительность
противника понятна. Отец, в старости ставший осторожным, говорил, что в
поединке не бывает мелочей...
Щит он взял небольшой, из бука, обтянутый кожей и с набитыми
железными полосками. Вообще предпочел бы обойтись без щита, это для
трусов, но иначе не допустят даже к поединку. Зато боевой топор любовно
поворачивал перед собой, любовался отблесками света. Сердце начало стучать
чаще, горячая кровь пошла по всему телу, ударила в голову. Что может быть
лучше на свете, чем держать в горячей ладони рукоять тяжелого топора?
Владимир нагнулся к камню, где сбросил одежду и обе перевязи. Мышцы
рельефно перекатились под смуглой кожей, тугие, как канаты на баллистах
ромеев. Когда он разогнулся, в руках блеснуло по мечу.
По кругу пробежал уважительный шепот. Хольмградец повернулся к
конунгу, ждал. Глаза были холодными. Он молчал, не двигался.
-- Оберукий,-- сказал конунг, усмешка раздвинула губы, но тревога в
глазах стала глубже.-- Надеюсь, ты знаешь, как ими пользоваться.
Владимир уловил скрытый смысл, кивнул. Отец знал нрав сына, и теперь
уже боялся потерять наследника.
Олаф поворачивался перед ревущей толпой друзей, вскидывал в
приветствии руки. Его мышцы, перекатывались под белой кожей как морские
валуны. Он весь был из этих тяжелых глыб, а когда раскидывал руки, видно
было какая тяжелая масса мышц на плечах, спине и груди, в поясе был тонок,
хотя и там бугры вспучивали кожу, заросшую рыжеватым мехом.
Конунг властно поднял ладонь. Шум смолк.
-- Поединок до первой крови,-- объявил конунг властным голосом.-- Или
до победы... понятной каждому!
Олаф смерил хольмградца недобрым взглядом, внезапно отшвырнул топор.
В протянутую ладонь ему вложили меч. Топор -- оружие воина, даже богатыря,
но меч -- прежде всего признак власти. Конунги сражаются мечами!
Держа меч обеими руками, он прижал его к груди, вскинул к небу,
призывая Вотана. Лицо озарилось хищной улыбкой, глазами цепко держал лицо
противника.
Владимир терпеливо ждал. Оба лезвия поблескивали в руках как мокрые
змеи. Олаф наконец подобрал щит, небрежно прикрыл левую сторону груди и
шагнул вперед.
-- До первой крови! -- предупредил конунг строго.
По его знаку двое дюжих воинов встали за спиной Владимира, и вдвое
больше -- за Олафом. В их руках были толстые веревки.
Конунг резко взмахнул рукой:
-- Начали!
Олаф не бросился вперед, как ожидал Владимир. Бой был бы слишком
короток, показать себя не удасться, собравшиеся будут разочарованы. С
широкой улыбкой, играя мышцами, он без нужды пошел по кругу, зато давал
всем полюбоваться его рельефной спиной, где одни молодые мышцы, ни капли
жира, широко и мощно разводил в стороны длинные мускулистые руки.
Владимир, который сам вел бы себя так же, сразу же инстинктивно
выбрал роль тихого и незаметного бойца. Не делая лишних движений, не
напрягая без нужды мышцы, он отодвигался от наступающего Олафа, делая
ритуальный круг, пока снова не оказались каждый на прежнем месте.
В толпе кричали, подбадривали. Олаф торжествующе улыбнулся, внезапно
вскрикнул весело и страшно, взвился в воздух, одним прыжком преодолев
расстояние до хольмградца. Владимир поспешно сделал шаг назад и сторону,
его мечи распороли воздух.
Зазвенело железо. Олаф ловко принял удар серединой щита, где блестела
широкая бляха, Владимир отбил меч викинга. Оба отступили на шаг, удары
были не в полную силу.
В толпе орали, подбадривали Олафа. Крики становились все злее, кто-то
уже вопил исступленно, требовал крови. Владимир быстро зыркнул по
сторонам, поймал озабоченный взгляд конунга.
Олаф подбадривающе кивнул Владимиру:
-- Держись!.. Я иду.
-- Жду,-- ответил Владимир.
Олаф шагнул, красивый и напряженный, чуть пригнувшись, меч в правой
руке, щит в левой, шагнул еще... и тут хольмградец словно взорвался. Оба
меча заблистали с такой скоростью, что слились в две сверкающие полосы.
Вместо хольмградского конунга заметалось четверорукое чудовище с
четырьмя, а не двумя мечами. Конунг даже вспомнил такую статуэтку
восточного купца, видел в Царьграде, бог разрушения. И мелькали меча
хольмградца с такой скоростью, что он был как червяк в кокон закутан в
сверкающий шар из полос закаленного железа.
Не успела замершая толпа перевести дыхание, как этот вихрь из металла
надвинулся на грозного викинга. Лязг железа превратился в сплошной звон.
Олаф пытался вскинуть меч, но с ним словно бы дрались три противника:
удары сыпались справа и слева.
Звон неожиданно оборвался. Хольмградец отпрыгнул, а Олаф стоял
потрясенный, смотрел дико. В левой руке была зажата ременная петля щита, а
тот, раскрошенный на щепки, усеивал землю на три шага вокруг. Меч был
выщерблен в трех местах, да так сильно, что крепкий удар оставит в ладони
викинга лишь рукоять. Но главное, что на груди и плечах Олафа кровоточили
надрезы!
Молчание было полным. Все застыли, словно вмороженные в лед. Конунг
первым совладал с потрясением. Сказал хрипло, в голосе был стыд и в то же
время великое облегчение:
-- Бой окончен. Победил хольмградский конунг Вольдемар.
В толпе молчание все еще длилось, победа хольмградца была полной,
даже чересчур, но Олаф, похоже, только сейчас осознал глубину поражения.
Он провел ладонью по груди, слизнул кровь. Синие глаза налились кровью.
Голос стал яростный:
-- Что царапина? Мы все возвращались из походов и не с такими ранами!
Но возвращались победителями!
Он отшвырнул иззубренный меч, пошел на Владимира, раскидывая огромные
руки. Конунг не успел сделать знак людям с веревками, как Владимир разом
отшвырнул мечи. Взгляд, который метнул на конунга, был требовательным.
Мышцы на руках Олафа вздулись как сытые змеи. На спине обозначились и
застыли в каменной твердости две широкие, как щиты, пластины мускулов, их
разделяла выемка хребта. С боков поднялись и застыли крылья тяжелых
мускулов. Даже шея стала толще, голова как бы вростала в могучий торс. В
глазах было обещание скорой и жестокой смерти.
Владимир в последний миг отступил на шажок, избегая захвата. Олаф
тяжелее, полагается на звериную силу. Но зверь побеждает лишь того, кто не
воспитан в борьбе с неведомым врагом. Олаф сильнее, но ему не приходилось
бегать с мешком, набитым камнями, не стискивал ногами бока коня, чтобы
трещали ребра, викинги все еще не знают коней, сын конунга привык
побеждать среди таких же, как и он сам!
Он еще раз избегнул захвата, затем перехватив за кисть, дернул, сам
ушел в сторону и небрежно дал подножку. Олаф как падающая скала обрушился
на каменистую землю, проехал на животе, обдирая лицо и локти, вскочил --
яростный, с искаженным ненавистью лицом.
Владимир снова избежал захвата, опрокинул еще и еще, а на третий раз
Олафу удалось захватить его обеими руками. Владимир ощутил, как затрещали
ребра, в глазах потемнело. Зрители затаили дыхание, криков уже не было.
С трудом применив способ, которому учил еще Сувор, Владимир услышал,
как вскрикнул от боли викинг, выскользнул из его мокрых от пота рук,
внезапно ударил под ложечку. Викинг схватил ртом воздух, лицо побледнело.
Владимир отступил на шаг, опустил руки. Пусть видят, что опять мог бы
сразить надменного сына конунга!
Олаф судорожно вздохнул, наполнил грудь воздухом, взревел и бросился
на противника. Владимир видел, как морщился конунг. Старый воин понимал,
что сейчас его сын проиграл бой бесповоротно. Ярость хороша только против
ярости.
Еще дважды Владимир опрокидывал взбешенного викинга. Тот был весь в
царапинах и ссадинах, правую сторону лица расцвечивал кровоподтек, изо рта
текла кровь. Когда поднялся в последний раз, изо рта вместе с кровью пошла
пена. Он дико вращал глазами, трясся, в вытаращенных глазах было безумие.
-- Берсерк! -- раздалось крики среди собравшихся.-- Он стал
берсерком!
-- Олаф? Он не был...
-- Берегитесь!.. Он всех...
Конунг взмахнул рукой. Веревки взвились в воздух, на ревущего в
ярости викинга набросились и те, кто стоял за его спиной, и те, кто
готовился вязать хольмградца. Олаф бешено сопротивлялся, катался по земле,
две веревки лопнули, он орал и впивался в них зубами, один воин вскрикнул
и затряс окровавленной кистью, разбрызгивая красные капли.
Владимир старался не смотреть на конунга. Берсерки всегда были
позором семьи. Их брали в набеги, но в мирное время изгоняли из селений
под страхом немедленной смерти. Им разрешалось жить как зверям только в
дальних пещерах, куда не позволяли остальным гонять скот и охотится. Даже
само слово "викинг" является бранным, как на Руси -- тать или разбойник, а
уж берсерк -- это не просто разбойник, а порченный разбойник, который в
припадке может убить и лучшего друга, как во сне, так и наяву.
-- Я не знал,-- сказал он, выравнивая дыхание,-- что Олафу хочется
достать птенцов орла. Я, чтобы сократить дорогу, пошел напрямик как раз
через ту скалу... Твои люди меня увидели рядом с гнездом! Они и провели к
твоему дому.
Ужинали в мрачном молчании вдвоем. Двое хмурых траллов обслуживали
стол, бросали боязливые взгляды на гостя конунга. Тускло поблескивали
