Всадники поспешно хватались за мечи, но те мгновения, когда верили в
сдачу беглеца, расслабили их руки, чужие мечи быстро поразили двоих.
Третий наконец выхватил саблю, завертелся в седле, с двух сторон
подступили страшные, как боги войны, люди-великаны, их руки забрызганы
кровью, а в глазах ярость.
-- Нам не нужна твоя голова,-- крикнул Владимир.-- Опусти топор. Где
сам Варяжко?
Воин, бледный и с расширенными от пережитого страха глазами,
огрызнулся:
-- Скоро узнаешь!
-- Слезай,-- велел Владимир.
-- Ты еще меня не убил,-- бросил всадник.
На Владимира смотрело совсем юное лицо, безбородое, с голубыми
испуганными глазами. Но голос отрока не дрожал, а щит и саблю он держал
крепко и правильно.
-- Ты в самом деле из дружины Ярополка? -- спросил Владимир
недоверчиво.-- Ты ж на соплях еще скользаешься!
-- Я из его лучшей сотни,-- ответил молодой воин гордо.-- И ты это
узнаешь!
Неожиданно быстро он обрушил сильный удар. Владимир едва успел
отпрыгнуть, лезвие чуть не отсекло ухо. Воин напирал конем, снова и снова
замахивался, рубил, Владимир то подставлял меч, тот звенел и едва не
выпрыгивал из рук, сабля оказалась тяжела, но владел ею молодец умело и
сноровисто.
-- Ты сам напросился... -- процедил Владимир.
Но воин рубил с коня сильно, Владимир пятился, чувствовал как смерть
все ближе и ближе, но вдруг воин вздрогнул, выпрямился всем телом.
Мгновение смотрел на Владимира остановившимися глазами, из рта плеснула
алая струйка. Затем завалился лицом вниз.
Владимир сквозь грохот в ушах услышал голос:
-- Знаю, ты хотел сам, но нам пора убираться.
Олаф уже бросил меч в ножны, ловил коней. Владимир на подгибающихся
ногах обошел павших, только двое стонали и пытались ползти, раненые
тяжело, остальные так и лежали в лужах крови. Торопливо собрал калиточки с
монетами, поснимал золотые перстни. Судя по кольцам, все пятеро из старшей
дружины. Только старшим дружинникам дозволено носить золотые кольца на
большом пальце левой руки.
Он распахнул рубашку на груди бородача. В глаза блеснула толстая
серебряная цепочка, но вместо оберега тускло мерцал золотой крест. Так и
есть: не рус и не славянин, а из подлых христиан. Потому и клялся так
легко чужими для него богами.
Олаф нетерпеливо покрикивал. Владимир сорвал крест, золото и в аду
золото, вырвал из уха серьгу с крупным рубином, а большой палец, с
которого не снималось кольцо с зеленым, как молодая травка, изумрудом,
хладнокровно отрезал. На досуге снимет, за такой камешек можно табун
добрых коней купить.
Дальше всех лежал, раскинув руки в луже крови, молодой красивый воин.
Из горла торчала стрела. Лицо было бледное, без кровинки, глаза смотрели
недвижимо в небо. Но даже у мертвого на лице застыла надменная гордость,
даже перед лицом богов не забывал о своем знатном роде. Доспех на нем был
дорогой, искусно подогнанный, украшенный серебром и золотом. Кольца и
перстни снялись легко, но один палец все же пришлось отхватить, Олаф коней
удерживал с трудом, они храпели и вздымались на дыбы, чуя кровь хозяев,
викинг изнемогал в непривычной схватке.
Владимир помахал челяди:
-- Собирайте добычу! Оружие, доспехи -- ваши.
Он с разбега запрыгнул на коня. Олаф вскрикнул завистливо. Один
молодой мужик решился выйти к воротам. Глаза быстро и жадно пробежали по
добротной одежке дружинников.
-- А что сказать, когда приедут... остальные?
-- Мы все забрали,-- бросил Владимир. Он кивнул на убитого
бородача:-- А этого закопай быстрее. Вместе с собаками! Это христианин.
Мужик сказал деловито:
-- В такую жару этот бугай провоняет все окрест.
Глава 22
Кони, еще не остывшие от скачки, пошли резво, ровным галопом. В
поводу скакали следом трое заводных коней. Олаф скалил зубы, викинг всегда
наслаждается настоящим, Владимир пугливо прислушивался, приподнимался в
-- Елена,-- подозвала она подругу,-- кто вон тот юноша?
И жаль, что не Варяжко привел этих, можно бы сразу избавиться от
лютого врага, и хорошо, что не Варяжко: при нем народу побольше, да и сам
Варяжко не даст себя сшибить стрелой, да и не попадется так глупо в
воротах.
Олаф скакал, судорожно впепившись в коня как клещ, бледный и
напряженный. Конь чужой, к тому же наконец-то настоящий конь, а не рабочая
кляча, которых они покупали или меняли раньше. Этот конь в самом деле
рожден для скачки, для схватки грудь в грудь, под коленями чувствуются
настоящие тугие мышцы боевого коня...
-- Семеро! -- воскликнул он внезапно.
-- Что? -- не понял Владимир.
-- Семеро, говорю! -- крикнул Олаф снова, он не поворачивал головы,
пугливо пригибался под проносящимися над головой толстыми сучьями.-- Мы
вдвоем срубили семерых! Об этом будут говорить и петь.
Владимир оглянулся, вслушался в крики лесных птиц:
-- Восьмеро.
-- Что? -- теперь не понял Олаф.
-- Не хвастай, говорю. Раз повезло, не повезет в другой. Их вожака я
сшиб первым. Растерялись, бородач стал за старшего, с этого и пошла дурь.
Его хитрости не хватило бы обмануть пень в глухом лесу.
Деревья подступили к тропке ближе. Ветви опускались ниже, воздух стал
влажным, плотным как в наглухо закрытом амбаре с сеном. Тропка сузилась,
часто петляла. Владимир пустил коня шагом. Сзади стучали копыта коня
Олафа, заводные тянулись позади как гуси.
Когда лес сомкнулся со всех сторон, Владимир остановил коня:
-- Придется пешком.
Олаф подъехал бледный, мокрый от пота, будто вынырнул из ливня. Грудь
ходила ходуном, словно это он нес коня:
-- Пеш...ком? Ни за...что.
-- Какой же ты викинг? -- укорил Владимир.
-- Я прирожденный викинг,-- ответил Олаф, он жадно хватал воздух ртом
как рыба на берегу,-- но я не дурной викинг... мы тоже не ситом море
черпаем. Вон от того дуба с дуплом идет тропка...
Владимир сказал с горечью:
-- Лесная. Звери протоптали.
-- Если лось проходит,-- возразил Олаф,-- почему не мы?
-- Да,-- сказал Владимир,-- такой лосяра, как ты, пройдет. Но вот
кони...
Олаф похлопал коня по влажной шее. Тот шатался под могучим викингом,
вздрагивал. На удилах повисла желтая пена.
-- А что кони? Кони тоже люди. Завалы обойдем, под зависшими
валежинами проползем. Надо попробовать, Вольдемар.
Владимир прислушался, везде обычные лесные шорохи, соскочил на землю.
Он все еще вздрагивал, даже пригибал голову, когда с дерева падал сучок,
сбивая в падении листья, а лицо было изнуренное и озабоченное:
-- Мне тоже жаль бросать коней. Ладно, выбери одного. Нет, двух.
Попробуем провести. Остальных придется оставить. Авось, люди их найдут
раньше, чем отыщут волки.
Олаф слез нехотя, долго осматривал коней. Те как чуяли, что останутся
сами в темном и страшном лесу, дрожали и тянулись к викингу, который
раньше их побаивался, а теперь чуть не плакал, что таких добрых зверей
разорвут волки.
Полдня пробирались через чащу. Наткнулись на ручей, попробовали идти
по руслу, но слишком много деревьев лежало поперек. На земле можно
переступить, а здесь комель на одном берегу, вершинка на другом --
пригибайся, ползи под стволом чуть ли не на четвереньках, а он тебя
норовит ухватить за шиворот острыми сучьями.
Олаф крепился, Владимир слышал только яростное сопение и стук железа
по дереву. Викинг старался идти впереди, сбивал топором ветки. Человек
протиснется везде, но конь не для леса, и Владимир ожидал, что викинг
вот-вот сдастся, признается, что зря тащат коней, когда спереди донесся
его сдавленный возглас:
-- Или мне мерещится...
-- Что там?
-- Деревья вроде бы светлеют.
-- Мерещится,-- отмахнулся Владимир.-- Тебе уже мерещилось.
Олаф заспешил, стук топора и нетерпеливый голос зазвучали чаще.
Владимир тащил усталого коня почти силой, под ногами сырой мох сменился
травой, деревья в самом деле стали словно чище, а впереди возник свет.
Олаф радостно повизгивал как огромный щенок. Толстые корявые стволы
расступались, лесная тьма оставалась за спинами. Валежин уже не
попадалось, под ногами чисто, только трава, даже сушин нет -- явно сюда
захаживают за дровишками, хворостом, сухими сучьями. Даже на березах видно
как драли бересту, Олаф таких примет не замечает.
Олаф ждал Владимира у крайних деревьев. Дальше расстилалось поле,
большей частью засеянное. А еще дальше белели хатки с соломенными крышами.
-- Можно было и остальных взять,-- сказал Олаф с укором.
Владимир опешил:
-- Других? Да ты едва с этим не помер! Ладно, собирай сучья, готовь
костер. Заночуем здесь.
Олаф вскрикнул:
-- Да вон же хатки! Там теплые постели, молодые девки. Настоящая еда!
-- Это я слышу от викинга? -- удивился Владимир.
-- Я могу перенести больше, чем ты,-- огрызнулся Олаф.-- Но почему
терпеть, когда можно есть мясо, а не грызть черствый сухарь? Спать на
мягком, да еще с теплой девкой?
-- Потому... что в весях вблизи могут быть люди Варяжко. Разве он не
разослал всюду, чтобы вызнавать о нас? И вот кто-то пошлет тайком
мальчонку с весточкой, что двое беглых разбойников бесчинствуют в хате его
соседа...
Олаф разочарованно отмахнулся:
-- Ладно. Лишь бы добраться до Царьграда. Там я отыграюсь! Ох и
отыграюсь же...
Небо уже окрасилось в красные цвета, тени пробежали вдоль поля. В
лесу темнело быстрее, пришлось отступить вглубь леса, прикрываясь
деревьями. Олаф, выказывая, что и он знает немало воинских уловок, разжег
огонь в яме. Пусть даже случайно забредший в лес не узрит багровых
отблесков.
За деревьями просматривались две крупные поляны с сочной травой,
стреноженные кони тяжело заковыляли в ту сторону. Олаф погрыз сухари, воду
взяли из ручья, и тут же заснул на голой земле. Даже ветки не срубил на
постель. Владимир заметил, как по лицу блуждает счастливая улыбка. Похоже,
уже отыгрывается в богатом и распущенном Царьграде.
В лесу было еще темно, но Владимир потряс Олафа:
-- Вставай! Кони отдохнули, надо уйти как можно дальше.
Олаф раскрыл глаза, прорычал:
-- Ты что? Еще ночь!
-- Птицы поют,-- возразил Владимир.-- Им сверху виднее.
Когда выехали из леса, рассвет в самом деле окрасил белый свет в
нежные розовые цвета, словно румянец на щеках молодой и чистой девушки.
Воздух был холодный, как вода из ручья, и Олаф чертыхался без остановки,
пока не оседлал коня.
Деревья остались позади, ехали вдоль опушки. Суровая стена высоких
стволов тянулась слева, справа расстилались поля, луга, хатки показались
только однажды, но Владимир проехал вдалеке, люди Варяжко могут шнырять
всюду. А если за их головы объявили еще и награду, почему бы и нет, то
охота развернется нешуточная.
Я бы объявил, подумал Владимир мрачно. Силами одних дружинников все
дороги не перекрыть. Если же пообещать снижение подати, а холопам --
свободу, то даже дети начнут высматривать и выслеживать.
Олаф косился с любопытством, когда хольмградец, все еще хмурясь,
достал из берестяного колчана лук, набросил тетиву на рог. Ехали вдоль
чащи, птицы беззаботно пели, а в поле верещали кузнечики, но вдруг руки
хольмградца взметнулись, звонко щелкнула тетива. В зелени зашуршало,
посыпались листья.
-- Что-то заметил? -- спросил Олаф.
-- Мяса хошь? -- ответил Владимир вопросом на вопрос.
-- Кто откажется...
-- Тогда шкуру сдирать тебе.
Олаф направил коня в кусты. Тот заупрямился, пришлось слезть и
пробираться пешком. За кустами открылась поляна, посреди рос могучий дуб.
