-- Не торопился, змей...
-- Разве я был нужен? -- удивился Владимир.-- Появись раньше, я бы
испортил тебе все удовольствие.
-- А сейчас?
-- Я тебе нужен только, чтобы перекинуться словцом,-- продолжил
Владимир. Он чувствовал, как грудь викинга раздувается. Он все еще
осторожно ощупывал голову, но постанывать перестал.-- Встать сможешь?
Олаф оперся на его плечо, поморщился, медленно поднялся на ноги:
-- Кто-то шарахнул булавой... Сволочь, прямо в ухо.
Он зарычал, восстанавливая в памяти схватку, глаза снова стали
безумными. Владимир тряхнул головой, красный туман начал рассеиваться.
Тело еще дрожало, он чувствовал как в висках трепещут крохотные жилки.
-- Неужто... все? -- спросил он неверяще.-- Олаф, а где остальные?
Олаф проревел, зубы лязгали как у припадочного:
-- Здесь все... окромя... Варяжко...
Безумие медленно покидало его перекошенное лицо. Он пошел по кормче,
осматривая сраженных. Владимир дышал тяжело, однако ликующее чувство едва
не заставило завопить от ослепляющего счастья.
-- Ты уверен?
-- Я их всех как облупленных...
В углу было шевеление. Владимир быстро шагнул, ухватил за волосы
рослого немолодого дружинника. Пальцы почти содрали кожу вместе с
волосами, но устрашенный дружинник не пикнул: из глаз черноволосого
смотрела сама смерть. Сильная рука подняла с пола, страшный голос
прогремел обрекающе:
-- Как зовут тебя, тварь?
Дружинник морщась от боли, прохрипел перекошенным ртом:
-- Выворотень... княже.
Владимир начал чувствовать боль в руке, кто-то успел ударить, да и
все тело заныло, напоминая о зверских побоях. Олаф пинком заставил
подняться еще одного, целого, только сбитого с ног.
Страшные глаза пронзили Выворотня как два острых ножа:
-- Ты знал, за кем идешь?
-- Да,-- прохрипел Выворотень.-- За сыном Святослава. Ты...
Он не договорил, в глазах было ожидание смерти. Владимир сильно
тряхнул за волосы:
-- Хочешь умереть? Нет? Тогда слушай. Ты снимешь пояс с мечом. Ты
никогда не возьмешь в руки боевой топор. Ты будешь оставлять ножи, когда
выйдешь на улицу!.. Если не сделаешь, ты умрешь. Понял?
Выворотень, наполовину задушенный, прохрипел:
-- Да...
Владимир отшвырнул его в угол. Олаф злорадно скалил зубы. Его синие
глаза не отрывались от другого уцелевшего в бойне. Когда Варяжко взялся
прижигать его для забавы огнем, этот дружинник, его звали Пивнем, хмуро
отвернулся. Тогда еще Олаф понял, что воин предпочел бы его убить, но
изгалянье над пленным не одобряет. Этот Пивень был сбит, когда меч Олафа
срубил соратнику голову, а его задел плашмя, и оглушенный Пивень пришел в
себя, когда резня закончилась.
Олаф видел, как в глазах воина загорелся огонек стыда и жажды
отомстить или умереть. Его топор лежал прямо перед ним, и Олаф сказал
почти доброжелательно:
-- Бери, бери! Нас двое, и вас двое.
Пивень провел языком по внезапно пересохшим губам. В корчме стоял на
ногах, даже не раненый, Выворотень. А черноволосый, за которого им обещали
плату, морщится и явно бережет правую руку.
-- Ну же? -- сказал Олаф. Он нагнулся, подхватил топор за лезвие и
подал Пивню рукоятью вперед.-- Бери!.. Споем песню смерти!.. И красною
кровью своею напоим свое железо...
Резная рукоять оказалась почти возле пальцев, и Пивень поспешно
отдернул руку, словно Олаф протягивал раскаленную в горне болванку.
Топор с лязгом упал на пол. Пивень побелел, ибо внезапно понял как
близко оказался от неминуемой и быстрой смерти. Владимир уже уходил, с
порога обернулся:
-- Где Варяжко?
Дружинники переглянулись. Глаза Владимира хищно сузились, а Олаф
потянул воздух сквозь зубы, грудь его медленно увеличивалась в размерах.
Выворотень сказал угрюмо:
-- В прошлую ночь он ходил к ведунье.
Он замялся, и Пивень добавил с заметной злорадностью в голосе:
-- У той две дочки младые. Нам на рассвете быть в седлах, а сам...
Уже и третьи петухи охрипли!
Владимир кивнул, Олаф метнулся к выходу. Пока стоял у костра, узнал и
запомнил где чей дом. Владимир грозно поглядел на корчмаря, дружинников,
окинул грозным взором залитое кровью помещение, а в следующеее мгновение
исчез. Сам считал, что из-за побоев двигается как больная черепаха, но
дружинникам показалось, что он исчез как призрак.
Выворотень на подгибающихся ногах подошел к корчмарю:
-- Налей.
-- Пива?
-- Чего-нибудь покрепче.
Руки его тряслись, он вылил себе на грудь половину кружки. Перед
глазами с бешеной скоростью мелькали картинки, где блестело железо,
страшно вскрикивали раненые, и тут же умирали. Его соратники!
Когда поставил кружку, корчмарь хмуро наблюдал, как Выворотень
медленно расстегнул пояс, руки все еще тряслись, ножи в чехлах глухо
стукнулись о дубовую лавку. Топор остался возле очага.
-- Я дам за них три серебряных,-- сказал корчмарь, упреждая вопрос
Выворотня.-- Время трудное, но если подождешь недельку...
-- Давай сейчас,-- махнул рукой Выворотень.-- Я сегодня же уеду.
Он взял монеты, а за спиной Пивень пробормотал со странной ноткой в
голосе:
-- Я хотел бы оказаться с ними.
-- Все равно голову сломят,-- сказал Выворотень.
-- Но если не сломят, то получат все, что захотят.
Выворотень буркнул:
-- Им никто не нужен.
А Пивень добавил:
-- А еще я хотел бы сам содрать с них кожу. С живых.
Дверь за ними захлопнулась непривычно тихо. И даже крыльцо не
скрипнуло, так уходили осторожно и вежественно.
Корчмарь тяжело вздохнул. Сорок лет тому он тоже снял перевязь с
длинным мечом и поклялся никогда и ни за какие пряники не брать в руки.
Потому сейчас и жив.
Правда, он сшибся с человеком, каких теперь не рождает мать-сыра
земля.
Странно, один из этих молодцов чем-то напомнил того противника.
Неистового Игоря.
Глава 26
Олаф снова пустился бегом, прыгал через плетни, топтал огороды,
распугивал кур и гусей. Владимир зашипел от ярости, Олаф виновато застыл
под стеной сарая, но кожа на спине викинга дрожала и дергалась как у коня,
когда садится злобно гудящий слепень. Он повизгивал, его корчило, а зубы
стучали как в ознобе.
-- Да побыстрее же,-- простонал он.-- Вон уже мелькнул в окне
одетый... А если успеет выскочить, да на коня?
Владимир сцепил зубы. Во всем теле стегало болью, ноги передвигались
с трудом, во всех мышцах стояла тяжелая боль, словно туда налили горячего
свинца.
Олаф снова обогнал, и в тот миг, когда подбежали к крыльцу, дверь
распахнулась. Варяжко шагнул через порог, прищурился от яркого солнца. Он
был уже в полном доспехе, меч на поясе, сапоги блестели. За ним виднелась
полуголая девка с распущенными волосами.
Глаза Варяжко расширились, он выпрямился и лапнул рукоять меча.
Владимир торопливо размахнулся дротиком, отточенное лезвие наконечника
пронеслось над плечом Олафа. Варяжко вздрогнул, его ударило в живот,
лезвие погрузилось на всю длину, в тот же миг он со звоном выхватил меч...
...и топор Олафа ударил прямо в лицо. Владимир услышал жуткий хруст,
во все стороны брызнула кровь. Олаф выдернул топор как из колоды,
замахнулся, услышал хрип:
-- Двое... на одного...
-- А ты сколько привел? -- гаркнул Олаф.
Бледный, как мел, он трясся, ударил снова, топор скользнул, но
Варяжко все равно упал на колени. Кровь из разрубленного лица хлестала как
из огромного кабана. Владимир подоспел, ударил ногой, целясь в рану.
Варяжко опрокинулся на спину, а Владимир услышал в ушах звон, а в глазах
замелькали красные мухи.
Все еще не давая себя утащить в беспамятство, видел, как озверевший
викинг рубит топором огромное тело, а то вздрагивает, дергается, и при
каждом ударе раздается звон доспехов, и брызгают новые струйки крови.
А потом он увидел, как земля стремительно бросилась навстречу.
Упыри хватали за ноги, темная вода лилась в распахнутый для крика
рот, заливала ноздри. Он задыхался, а когда выныривал из болота, видел
почему-то вместо неба милое девичье лицо с большими серыми глазами. Они
смотрели с любовью и печалью, он чувствовал протянутую руку, но ухватиться
не успевал, вода тут же смыкалась, его утаскивали снова, он умирал,
исчезал, а когда снова удавалось пробудиться и вынырнуть, то снова видел
внимательные глаза, слышал нежный голос, мягкий и требовательный, даже
успевал увидеть протянутые к нему руки.
На этот раз его не утаскивали в черноту. Но вместо девичьего лица
сверху расплывался серый потолок, тянулась длинная корявая балка с черными
космами паутины, сплошь залепленная копотью.
Он с трудом раздвинул застывшие губы:
-- Где... Олаф?
Послышались шаги, на него пахнуло запахом свежесваренного борща.
Заслоняя балку, сверху появилось удивительно чистое нежное лицо. В нем
было столько света и чистоты, что сердце Владимира радостно стукнуло. Это
в ее глаза он смотрел, это за ее руки цеплялся! Светлые волосы выбивались
из-под белого чистого платка. Глаза, пронзительно серые, оглядели смущенно
и счастливо:
-- Боги, слава вам! Спасибо, что дали ему такую силу.
Голос ее был такой же чистый и нежный, прозрачный, как ключевая вода.
Владимир прошептал:
-- Ничего себе... сила... Где Олаф?
Девушка сказала с легкой укоризной:
-- Да на тебе места живого не было!.. Как еще на своих ногах сюда
добрался?
Она исчезла, шаги удалились. Хлопнула дверь, со двора донесся ее
голос. Владимир быстро вспоминал как срубили Варяжко, потом в памяти был
провал, черное болото, руки упырей... Видать, сказались побои, ночь в
болоте, схватка в корчме, где тоже пару раз саданули по голове, а по боку,
помнит, текла кровь, но в горячке драки не обращал внимания...
Со двора раздался мощный голос, тут же заскрипело крыльцо. Владимир
растянул губы в усмешке, по телу слышался зуд, кровь шелестела в жилах,
спешно перетаскивая жизненную силу, залечивала, сшивала, затягивала раны и
ссадины, растворяла кровоподтеки, сращивала хрящи и кости, наполняла
силой.
Дверь хлопнула, в светлом от солнца дверном проеме возникла
гигантская темная фигура с золотыми волосами до плечей. Солнце играло в
них, прыгало как золотые искорки в небесном костре.
-- Очнулся? -- выкрикнул Олаф.
Он в один огромный прыжок оказался возле Владимира. Синие глаза с
такой тревогой впились в его лицо, что Владимир удивился:
-- Что-то стряслось?
Олаф ахнул:
-- Ты четыре дня не приходил в себя! Я уж думал: все, придется копать
для тебя яму, а ты вон какой огромный, как корова, только еще длиннее.
Владимир прошептал:
-- Четыре дня... Долго же я... Как же ты не ушел сам?
Олаф засмеялся:
-- А кто бы дичь мне лупил по дороге в Царьград? Вот если бы ты
научил меня из лука так же метать стрелы, как научил на коне...
-- Сделаю,-- пообещал Владимир.-- Только бы ты с моей шеи слез. Как
Варяжко? Здесь не опасно?
Он поднялся с помощью Олафа, сел. Голова немного закружилась,
перетерпел, потом звон утих, а сознание прояснилось. Помещение невелико,
печь занимает треть комнаты, широкие полати, стол и две лавки, а на стенах
пучки трав, мешочки с корешками, листьями. За единственныым окном ярко
светит солнце, глаза с непривычки слезятся. Грудь туго стягивает повязка,
на правой руке тоже завязана тряпица, там пощипывает и зудит.
Олаф улыбался победно:
-- От кого опасно? Мы разбили в пух и перья весь отряд, что послал
твой конунг киевский. Никого не осталось! Те двое явились и утащили своего
