оценивает, собирается выдрать из загнанного в угол беглеца деньги, душу и
печень. А сам предаст так же легко, как и заключит договор. Это не
печенег, тот даже не представляет, как можно нарушить слово.
По знаку конунга перед гостем поставили блюдо с едой, затем внесли
наполненные до краев кубки. Владимир по запаху уловил хмельной мед.
Тригвасон подчеркивал, что принимает его как знатного гостя согласно его
обычаям, хотя мог бы наполнить кубки вином или даже свейским пивом.
-- С чем прибыл, князь?
-- Великий князь Святослав погиб,-- сообщил Владимир.-- Остались мы
трое, его дети. Ярополк уже убил брата своего Олега, теперь хочет убить
меня. У меня есть новгородское войско. Оно на моей стороне. Но за
Ярополком стоят печенежские войска, с ним дружинники Святослава. Я пришел
за помощью. Если с вами я разобью Ярополка, то щедро заплачу за помощь.
-- Чем? -- спросил конунг скептически.-- Дашь города?
Владимир покачал головой:
-- Города дать не могу, сам знаешь. Прошли времена Рюрика! Все
племена поднимутся, нас сметут вместе. Но Киев -- город богатый. Я могу
собрать с него плату.
-- Богатый,-- согласился конунг.-- Однажды я побывал там.
-- С того времени он стал намного богаче,-- заверил Владимир.
Конунг неспешно рассматривал молодого князя-изгнанника. Могучие руки
викинга двигались по столу, бесцельно трогали кубки, металлические блюда,
в рассеянности сворачивали железный поднос в трубку, распрямляли и
выравнивали неровности с такой легкостью, словно мяли сырую глину.
-- Я не могу дать воинов,-- сказал он наконец.-- И никто в здешних
краях не даст. Скажу больше, юный конунг... Никто тебе не поможет! Ни в
моей стране, ни в Британии, ни на островах, ни в польских или чешских
землях.
Владимир побледнел. Тон конунга был обрекающим. Хуже всего, он сам
понимал, что в Свионии вряд ли помогут. Но резкий отказ услышал слишком
быстро. И такой, что уже нет смысла разговаривать еще, торговаться,
обещать деньги и земли, которые еще не являются его собственностью.
Он поднялся:
-- Благодарю, конунг, за прием, за ласку.
Тригвасон кивнул:
-- Не за что. Что будешь делать?
-- Буду пробираться на острова. На Буяне живут люди нашего языка. Они
могучие воины и свирепые викинги. На Готланде -- готовые к походам готы.
Еще буду говорить с вождями тех племен, через чьи земли пойду.
Тригвасон покачал головой:
-- Дорога опасная. Ты один?
-- Нет. С надежным другом.
-- С кем?
Владимир молча хлопнул по ножнам меча. Конунг улыбнулся.
-- Да, этот не предаст...
Он продолжал смотреть на молодого воина изучающе. Таких встречал в
своей полной опасностей жизни. Именно из этих вырастают вожди отрядов, что
захватывают целые страны, раздают города своим сотникам, а каждый простой
воин у них получает земли с деревнями, становится знатным господином и
получает право первой брачной ночи! Как жаль, что оба его сына не такие.
Свирепые и яростные, но нет в них расчетливости, нет чувства опасности, а
в пирах напиваются до бесчувствия, и тогда их могут одолеть даже дети. А
третий сын совсем еще мал...
-- Никто не сможет тебе дать войско,-- сказал он.-- Да и не захочет.
Твои шансы на возврат престола чересчур малы. Кто пойдет с тобой, когда
погибнуть слишком легко, а надежда на успех ничтожна? И награда так мала?
-- Я все понял, конунг,-- ответил Владимир. Он был смертельно бледен,
но спину держал прямой, а взгляд темных глаз был твердым.-- Но мы еще не
мертвы, верно?
Он повернулся к дверям, но конунг бросил резко:
-- Сядь.
Владимир повернулся, брови поднялись в удивлении:
-- Конунг, я не хочу у тебя отнимать зря времени...
-- Сядь,-- повторил конунг.-- Я не закончил говорить. Так просто
никто войска не даст, но я мог бы... при одном условии.
Владимир насторожился. В суровом голосе конунга появилось нечто
новое. Словно собирался признаться в чем-то стыдном.
-- Какое? -- спросил он.
Они сели напротив друг друга. Конунг сказал изменившимся голосом:
-- Мой старший сын Олаф через два дня уходит. Ему тесно здесь, тут
только суровое море и голые скалы. Его манят южные моря, богатые города.
Он пытался собрать викингов, но сейчас не время для похода. И он уходит
один...
-- Куда?
-- Сперва идет в Царьград. Простым наемником, какой позор для сына
конунга! Но я боюсь, что его необузданный нрав там накличет беду. Здесь
ему многое сходит с рук. Когда, как отважному и сильному воину, а когда,
надо признаться, как сыну конунга... А там немало могучих воинов, и там он
не сын конунга, а наемник, каких в империи тысячи... Да что там, сотни
тысяч!
Владимир смотрел непонимающе. Конунг опустил взор, голос стал
хриплым:
-- Он старше тебя... но ты взрослее. Я понимаю людей, князь. Ты --
уже князь, хотя, как я слышал, ты не рожден был князем, а сделался им. У
нас не стыдись этого, этим гордятся!.. Викинги ценят и почитают тех, кто
становится правителем благодаря уму и силе, а не по благородному рождению.
Я наблюдал за тобой на пиру. Ты не пил, а только ел, ты всех слушал, а
говорил мало, ты успел понравиться лучшим людям, а враги не сумели к тебе
придраться и вызвать на ссору. Ты видишь не только то, что спереди, с
боков и даже сзади, но умеешь заглядывать далеко вперед, а мой сын не
видит и того, что перед носом!
Владимир слушал внимательно, но лицо держал почтительно удивленным.
Конунг закончил совсем упавшим голосом
-- Я хочу, чтобы ты поехал с ним.
Владимир поднялся, в глазах был гордый отказ. Он поклонился:
-- Спасибо за прием, конунг.
-- Не спеши,-- голос был не конунга, а усталого и терпящего поражение
воина, который нуждается в помощи, но слишком горд, чтобы ее просить.--
Если поедешь с ним, то тебе легче удержать его от дурости... Ты моложе, но
ты смог бы присмотреть за ним. А за год я соберу для тебя большое войско!
Владимир поколебался, сел. Сердце снова забилось с надеждой.
-- А если... он не захочет вернуться?
-- Я думаю, ты сумеешь убедить.
Владимир покачал головой:
-- А все-таки?
-- Вернешься один,-- сказал конунг неохотно.-- Если выживет первый
год, то может и дальше. Пробудь с ним год, и я дам тебе войско! Мое слово
твердо.
Глава 19
Они вышли на крыльцо, когда хриплый тянущий звук охотничьего рога
прорвал безмолвие. Сырой холодный воздух задрожал, над головами с сиплыми
криками пронеслись странные птицы. Вдали на изгибе горной тропы показались
трое охотников. Передний нес на плечах оленя.
Даже издали было видно, как он велик и силен, а когда они, обогнув
скалу, вышли к дому, у Владимира перехватило дыхание. Старший сын конунга
Олаф Тригвасон был рожден стать викингом. Высокого роста и могучего
сложения, он был по-мужски красив. Отвага и жажда приключений были
написаны на его лице. Он был обнажен до пояса, несмотря на холодный ветер,
на запястьях и предплечьях блистали широкие железные браслеты.
Он приблизился к крыльцу, небрежным движением стряхнул добычу, словно
листок дерева, прилипший к плечу. Тяжелая туша грохнулась о ступеньки,
дерево затрещало. Олаф засмеялся, показывая белые ровные зубы. Золотые
волосы, перехваченные на лбу железным обручем, трепетали на ветру. Плотно
обтягивающие ноги портки были из плотной шкуры морского зверя, на широком
поясе висел нож, а рукоять огромного меча хищно выглядывала из-за спины.
-- Отец,-- сказал он сильным мужественным голосом,-- я видел на
дальней скале гнездо орла! Позволь, я добуду из него птенца?
Конунг сказал сдержанно:
-- Сын мой, на той скале не побывал еще никто. Даже Эгиль Легконогий,
что обгонял кошку на дереве... помнишь, что с ним стряслось?
Олаф беспечно рассмеялся. Двое траллов с трудом подняли тушу, понесли
в дом. Синие глаза Олафа остановились на молчаливом Владимире.
-- Он многое делал хуже меня,-- ответил он уверенно.-- У тебя гость,
отец?
-- Это конунг из Гардарики,-- ответил Тригвасон.-- Зовут его
Вольдемар, он явился к нам за помощью. Ты мог бы повести наше войско...
если мы с Вольдемаром сговоримся о цене.
Олаф с холодным презрением оглядел Владимира с головы до ног:
-- Мужчина должен заботиться о себе сам. Я бы никогда ни к кому не
побежал просить помощи!
Владимир стиснул зубы, молчал. Конунг покачал головой:
-- В жизни часто бывают случаи, когда помощь нужна.
-- Только не мне,-- ответил Олаф гордо.
-- Таких людей нет,-- сказал конунг.
Голос его звучал непривычно мягко, словно рыкающий лев пытался
разговаривать с котенком.
-- Он перед тобой,-- возразил Олаф гордо.
Завидев конунга и его сына, к ним неспешно подходили мужчины,
женщины, дети. Олафа приветствовали веселыми возгласами. Он вскидывал
могучие руки, улыбался, с боков к рукам поднимались могучие мышцы, делая
его похожим чуть ли не на летучую мышь. От широченных глыб плечей он
выглядел треугольным клином, поставленным острием на узкие бедра. Даже
сквозь шкуру морского чудища было видно, что его сильные ноги
приспособлены для долгого бега с тяжестью на плечах.
Владимир чувствовал себя загнанным в угол. Конунга приветствуют
меньше, чем его сына. Тот одарен той редкой мужской красотой, что бросает
ему под ноги сердца женщин и не вызывает злобы у мужчин.
Тригвасон встретил взгляд хольмградца, нахмурился:
-- Олаф, я готов отпустить тебя на службу в Царьград. Ты многое
увидишь, многому научишься. Даже если не заработаешь денег... никто еще не
привозил оттуда ничего, кроме ран и увечий, то все же повидаешь дальние
страны, узнаешь сильные стороны и уязвимые места. Будешь знать куда
направить удар наших жадных до славы и крови героев!
Олаф слушал подозрительно. Отец слишком неожиданно переменил мнение,
это настораживало.
-- Но у меня есть одно условие,-- продолжил конунг, и Олаф едва
заметно улыбнулся.-- С тобой поедет росский конунг. Он тоже хочет попытать
счастье на службе императора. Вам двоим будет легче... Мое условие в том,
что из вас двоих старшим будет он. Ты будешь подчиняться ему!
Олаф покачал головой:
-- Отец, я поеду с твоим разрешением или без него. Мне не нужен
спутник. Тем более, старший.
-- Он конунг,-- напомнил ему Тригвасон.
-- А я сын конунга,-- ответил Олаф насмешливо.-- Отец, я могу поехать
только во главе отряда, пусть даже самого маленького... пусть даже в нем
будет один человек, или же еду сам. Я подчиняюсь тебе, конунгу Свионии, а
не конунгу из далекого и чужого Хольмграда!
В мертвой тиши было слышно тяжелое дыхание конунга, Олафа, в то время
как остальные затаили дыхание. Напряжение было такое, что кто-то мог
хлопнуться на пол мертвым, когда Владимир сказал осторожно:
-- Великий конунг, позволь мне слово?
-- Говори,-- сказал конунг, слова его пришли чересчур быстро, он тоже
жаждал как-то выйти из этой схватки с сыном, которой не желал.
-- Твой сын -- отважный воин,-- сказал Владимир, и только конунг
уловил оскорбительный смысл, который вложил в свои слова хольмградец.
Уловил, но смолчал, тот прав.-- А воины редко подчиняются более умному или
знающему... они признают лишь более сильного.
Этими словами он вовсе низвел Олафа до уровня лесного волка, однако
конунг лишь кивнул, его сын и сейчас не поймет, процедил сдавленно:
-- Продолжай.
-- Мы не станем состязаться, кто грамотнее... или кто лучше знает,
как воевали македонцы,-- сказал Владимир громче,-- хотя сыну конунга это
знать бы не мешало... Мы просто решим все в поединке. Можем драться либо
