том же весе, но теперь вытянулась, с радостным изумлением ощутила, что
грудь стала крупной и упругой, две белоснежные чаши, безукоризненные и
чистые...
Не сразу поняла, что ей что-то оттягивает голову, мотнула, по плечам
и спине хлестнули волосы -- длинные, черные, блестящие, слегка вьющиеся.
До поясницы целый водопад великолепных волос!
Внезапно услышала сдержанный смешок. В страхе отпрянула, вгляделась в
темноту. Там зашевелилось, в лунном свете выдвинулся немолодой мужчина,
показал пустые руки успокаивающе, снова присел на ближайшую мраморную
плиту.
-- Не пугайтесь, -- голос его был ровный и спокойный, голос сильного
и уверенного в себе знатного человека. -- Я такой же, как и вы. Ждал,
когда выберетесь, чтобы вы не слишком испугались... А засмеялся, потому-то
уж чисто все по-женски: в первую очередь -- как я выгляжу?
Она пробормотала:
-- Чтоб я не напугалась?.. Я как раз вас испугалась больше. Вы знали,
что я выберусь?
-- Предполагал, -- поправился мужчина. -- Были некоторые признаки...
А так как теперь вы одна из нас, я расскажу кое-какие мелочи, чтобы вы
сразу не наделали глупостей.
Она с подозрением огляделась:
-- Что значит, одна из вас? Меня зовут Исмельда. Я дочь сановника
Силурга. У меня был обморок, меня похоронили по ошибке. Я сейчас вернусь,
заставлю отца прогнать лекаря... а то и бросить в темницу, переоденусь, а
утром посмеемся над моим приключением.
Он смотрел внимательно, как ей показалось, с грустью. Голос его,
такой же ровный, чуточку потеплел:
-- Да, вы все еще не понимаете... Даже то, что все случившееся
приняли так... спокойно. И даже прикинули, как наказать лекаря. Если бы вы
остались прежней, которую захоронили по ошибке...
Она зябко повела плечами. В самом деле, она должна была умереть от
ужаса. Очутиться ночью на кладбище!.. В гробу!.. Похороненной заживо!.. А
сейчас ей даже призрачный свет луны, который раньше пугал до истерики,
кажется прекрасным...
Его голова была залита лунным светом, но лицо оставалось в тени. И
все же она не чувствовала страха. Возможно, потому что он говорил с
участием:
-- Отныне у вас другой мир. Вы еще не предполагаете... не ощутили,
что отныне вы всегда останетесь такой молодой и красивой...
Холодок страха пробежал по ее телу. Спросила чужим голосом:
-- Уже второй человек говорит загадками.
-- Да? Странно. Кто бы в том мире мог такое знать?
-- Маг, -- ответила она, -- который и дал мне зелье.
Даже при лунном свете она видела вспыхнувший огонек в его глазах:
-- В самом деле? Удивительно!.. Чтобы простой человек мог сам такое
свершить... добровольно отправиться в наш мир...
Она сказала сердито:
-- О чем вы?
-- Еще не догадываетесь?
-- Нет, отрезала она.
В сердце метался страх, догадки одна ужаснее другой лезли в голову.
Он смотрел сочувствующе, в голосе теплоты не убавилось:
-- Так-так... Но мне кажется, что оказывая вам такую услугу, они
больше преследовали свои цели. Не знаю, какие, но свои.
-- О чем вы?
-- Сперва скажите, -- сказал он, -- сколько мне лет?
-- Мне все равно, -- выкрикнула она, -- скажите, что со мной?
-- Нет, -- возразил он, -- сперва вы ответите. Дурочка, я стараюсь
вас успокоить, подготовить. Когда узнаете, сколько лет, вам станет чуточку
легче. А может быть, и не чуточку.
Она смерила его взглядом исподлобья.
-- Тридцать пять, -- буркнула зло. -- Пусть сорок. И что дальше?
-- Мне семь с лишним столетий, -- ответил он спокойно, -- я помню
эллинов, от которых у нас остались только легенды и статуи, помню древних
цезарей... И все время я жил, наслаждался жизнью. С известными
ограничениями, правда. То же самое предстоит и вам. Вы отныне навсегда
останетесь молодой и прекрасной! Навсегда... это совсем не то "навсегда",
которое имеют в виду ваши оставленные подруги.
Она хотела ответить, что у нее никогда не было подруг, но страх не
отпускал, спросила чужим голосом:
-- О каких ограничениях вы говорили?
-- Некой плате за наше совершенство. На самом деле плата вовсе
мизерная! Для всех мы -- мертвы. Солнечный свет нашу нежную кожу обжигает
с такой яростью, что за несколько мгновений мы умираем. Да он и ни к чему.
Днем мы спим, как обычные люди спят ночью. Зато в полночь...
Она слушала, помертвев, если можно помертветь мертвецу. Теперь
чувствовала холод своих рук, всего тела. Однако в нем была и странная
мощь...
Он кивнул, словно отгадав ее мысли:
-- Исмельда... я верно запомнил? Исмельда, ты сейчас сильнее, чем
была. И вообще сильнее любой женщины. Да, пожалуй, и мужчин. Исключая
героев, конечно. Герои, они... из другой глины, скажем так. А теперь я
познакомлю тебя с твоим новым миром...
Збыслав, по прозвищу Тигрович, из знатного торкского рода Тигровичей,
что перешел на службу Киеву еще при Святославе Яростном, взял лучшее от
степняка-отца и от матери -- могучей древлянки из богатырского рода
Вязовичей. На него оглядывались, ибо молодой витязь с яростным лицом
степняка-поединщика был со светлыми волосами северянина, глаза
пронзительно синие, такие непривычные для жителя степи, но гордо
вздернутые скулы, темные брови, сросшиеся на переносице, выдавали в нем
южанина.
Он был сильнейшим из богатырей, что жили в Русском квартале города
всех городов -- Царьграде, и, несмотря на молодость, негласно руководил
всей охраной многочисленных складов да и всего квартала. Ворота Русского
квартала на ночь не запирались, в отличие от Иудейского. Сюда нередко
забредали загулявшие чужаки в поисках приключений... А как сладко
прикинуться невинным прохожим, над которым вроде бы можно позабавиться, а
потом самому сбить рога наглецам! Да сбить так, чтобы сами зареклись
искать здесь потехи и другим заказали...
Солнце опустилось, когда он неспешно поужинал, опоясался мечом. Днем
вздремнул малость, теперь всю ночь можно бродить по затихшим улицам,
вдыхать запах теплого моря, бдить. Пусть даже не его очередь нести стражу
вокруг Русского квартала, но по ночам город совсем другой, таинственный и
загадочный, грязь исчезает, а дома кажутся еще красивее.
Время шло к полуночи, а теплый воздух колыхался зримыми волнами, не
желая терять сухой жар. За знойный день столько вобрал в себя запахов
базара, конских каштанов, ишачьего пота, дешевых благовоний и притираний,
что и сейчас Збыслав морщился, чуя то настырный запах прогорклого масла,
то затхлые ароматы уснувшей рыбы.
Рубашку одел из самого тонкого полотна, да и ту расстегнул едва ли не
до пояса, а рукава подвернул повыше. Лишь к утру жара малость спадет, а
всю ночь все равно обливаться потом...
Он шагнул к двери, но та бесшумно отворилась. На пороге, в трех шагах
от него, стояла женщина в белой полупрозрачной одежде. Плотная вуаль
скрывала ее лицо, но при виде Збыслава она разжала пальцы, и вуаль легким
облачком поплыла вниз.
Нечеловечески прекрасное лицо, в огромных глазах с длинными ресницами
странная робость, даже страх... На белоснежный лоб падали крупные локоны,
а роскошная грива волос струилась вдоль спины, опускаясь ниже поясницы.
Даже в слабом лунном свете ее стройное тело просвечивало сквозь тонкое
одеяние, он видел длинные стройные ноги, крупные чаши грудей, тонкая в
поясе, но все это уловил лишь краешком зрения, а сейчас не мог оторвать
глаз от ее прекрасного лица.
В глазах ее был непонятный страх, будто она ждала, что он топнет на
нее ногой, прогонит, и она уже готова к этому, улыбается просительно,
виновато, затем словно бы пересилила робость и сделала первый шажок через
порог.
Она была чересчур бледна, признак высокорожденных, только они
ревностно охраняют дочерей от прямых лучей солнца, дабы отличались от
простолюдинок. Их глаза встретились, она улыбнулась, показав ровные и
белые, как жемчуг, зубы.
-- Готовишься на подвиги, герой?
От ее сладкого голоса сердце вздрогнуло, взмыло к небесам. Он развел
руками:
-- Ну, сейчас я в самом деле готов на любой подвиг... если улыбнешься
еще раз.
Ее глаза вспыхнули счастьем. Он видел, что женщина совсем юная, почти
ребенок, от непонятного счастья едва не завизжала, чуть не подпрыгнула:
-- Я буду не только улыбаться!
Голос ее звенел, глаза блистали как звезды. Он безмолвно протянул
ослабевшие руки. Она согласно вошла в его объятия, прижалась к широкой
груди. Ее холодные, как лед, руки обхватили его в поясе. Как здорово,
мелькнуло у него, что холодная, как лягушка. Надоели потные жаркие бабы,
как по русской зиме соскучился...
Он обнимал все еще бережно, не веря, что такое совершенное существо в
его руках. Она такая нежная и прохладная, что просто нет слов от нежности
и внезапно нахлынувшего счастья.
Она ушла под утро, а он еще долго лежал, раскинув руки. Чувствовал
дурацкую улыбку на роже, но не желал, да и не имел силы согнать. Дурак,
полагал, что искуснее Тернички никого на свете нет!..
Нехотя встал, поморщился на миг, чувствуя на плечах и спине царапины.
Но улыбка стала шире: как она вскрикнула, как вцепилась в него ногтями...
Похоже, даже зубами, вон на плечах следы! Ни одна женщина так не умирала и
не воскресала в его объятиях...
Он не заметил, что и на шее есть две точки запекшейся крови. В том
месте, где проходит главная кровеносная жила.
-- Эти вольности нам как кость поперек горла, -- сказал князь церкви
раздраженно. -- Добро бы еще Иудейский или Армянский, эти хоть тихой сапой
добились за сотни лет, но Русский квартал образовался чересчур быстро... и
так же чересчур быстро получил право некой неприкосновенности в своих
стенах!
Игнатий низко и опасливо кланялся, впервые с ним разговаривали о
столь важных делах. И хотя понимал, что князю нужен кто-то, кто выслушает
и возразит, чтобы можно было заранее подготовиться к разговору с
божественным базилевсом, но пугала сама мысль, что надо возражать самому
владыке.
-- Налоги платят, -- сказал он робко, -- законам нашим подчиняются.
Император не позволит резать курицу с золотыми яйцами, что приносит в его
казну такие доходы.
-- Да не резать, -- возразил князь церкви. -- Просто малость
укоротить крылья! Курица должна бродить по двору да дерьмо клевать, а наш
двуглавый орел парить в небесах, царствовать! А сейчас эта славянская
курица сама превращается в орла. А двум орлам в одном небе тесно! Турнир
-- это хоть и уступка варварству, но все же бескровный... почти бескровный
способ показать, кто сильнее. Да увидят все, что сильнейшие правители,
сильнейшие богатыри, знатнейшие мудрецы -- все живут в Царьграде. Особенно
богатыри. Варварские князьки лучше всего понимают язык силы. Мудрецов еще
нужно понять, а силу узрит всякий...
Игнатий сказал осторожно:
-- Не узрят ли в этом возврат к язычеству? Это у них на аренах цирка
люди на потеху зрителям убивали друг друга... совсем насмерть, до самой
смерти.
-- Не узрят, -- сказал владыка раздраженно. -- Слишком те времена
далеко. Вера Христа утвердилась навечно! Теперь все можно обратить на
пользу нашей вере. Знал бы как, то и гладиаторские бои возродили бы!.. А
что? Да только не присобачить те побоища во славу Христа... А вот турнир
можно. Надо только подобрать подходящего святого, в чей день и под чьим бы
именем устроить... Гм... Все подвижники, мученики, аскеты, отшельники...
Разве что святой Юрий, он же Георгий...
Игнатий удивился:
-- Святой Георгий? Но он никогда не обнажал меч, не дрался, ни одной
победы не одержал...
