богатырей. Правда, в дремучих лесах да на северных морях эти люди в
придачу к силе обретают еще и звериную живучесть, жажду жизни,
выносливость, которой обделены рожденные в городах. По варвару видно, что
независим и смел, что тоже привычно для диких мест, там каждый приучен
драться без приказа сверху.
-- И все же не пойму, -- сказал он раздраженно, -- как бы он ни был
хитер и отважен, но ловушки ставили мастера!
-- Только в самом Царьграде, -- сказал помощник торопливо. -- Раньше
трогать было нельзя, чтобы князь варваров не послал сразу же другого. Но
здесь он почти не показывался, его просто потеряли.
Верховный придирчиво рассматривал могучего молодого варвара. Спина
прямая, взгляд гордый, дерзкий. В Царьграде так не смотрят даже сыновья
сановников, даже увенчанные славой полководцы. Лишь божественный базилевс
может смотреть гордо... но и он смиренно склоняет голову, ибо над ним
свирепый и могучий бог, что велит называть себя милостивым. Бог не
потерпит гордого взгляда, как сам базилевс не позволяет другим ходить
гордо...
-- Дикарь, -- определил он с отвращением. -- Дикарь опасен тем, что
непредсказуем. От воина я знаю, чего ждать, куда пойдет и что сделает, как
знаю и знатока звезд. А дикарь -- воин, звездочет, поэт... Нам трудно их
понять, потому что между ним и нами века цивилизации. Через чьи земли он
ехал?
-- Трижды его перехватывали в Степи...
-- Печенеги?
-- И торки, античи...
-- Античи? Что это?
-- Племя такое... Они наткнулись на него нечаянно. Обычная
перекочевка. Конечно, увидев одинокого всадника, обрадовались -- легкая
добыча...
Верховный проворчал:
-- Понятно. То ли сам он не так прост, как прикидывается, то ли его
кто-то прикрывает магией...
-- Исключено, -- вскрикнул помощник. -- Мы проверяли трижды! Ни следа
магии.
Верховный покосился на его румяное лицо с отвращением. Каждое новое
поколение знает о магии меньше предыдущего. Но уверены, что знают все.
На улице впереди раздался крик. Залешанин брел неспешно, глазел по
сторонам. Навстречу четверо чернокожих несли роскошные носилки. Залешанин
уже привык, что внутри что-нибудь толстое и важное, наблюдает в щелочку, а
то и вовсе дремлет, потому тоже лишь скользнул взглядом, но когда за
носилками погналось сразу с десяток дюжих мужиков, остановился с
удовольствием.
Рабы под градом ударов бросили носилки, отбежали. Вдали показались
еще носилки, их бегом несли сюда. Вооруженные люди спешно распахнули
полог, Залешанин вытаращил глаза, из носилок вытащили женщину. Она
пыталась вырваться из цепких рук, кого-то укусила, в ответ тот выругался и
врезал ей по лицу.
Носилки остановились напротив, оттуда высунулась рука. Залешанин
понял, что кто-то требует, чтобы женщину как можно быстрее запихнули к
нему. Женщину потащили к носилкам, она изо всех сил отбивалась от
похитителей, ее черные, как ночь, глаза встретили взгляд Залешанина. Он
вздрогнул, будто сел на шило.
Женщина была не просто красива, она была прекрасна, как... У него
остановилось дыхание. Кровь бросилась в голову, он качнулся, а в следующее
мгновение ощутил, что его руки расшвыривают что-то теплое и мягкое. Кто-то
ударил по голове, его хватали за одежду, пытались сбить с ног, а когда
опомнился, на стене напротив пламенели пятна крови, под стеной слабо
стонали и шевелились люди, а женщина стояла как столбик, молитвенно сложив
руки на груди и смотрела на него большими испуганными глазами, в которых
были изумление и восторг.
Залешанин взглянул на нее дико, уже хотел отступить, как она
воскликнула столь нежным голосом, что у него сладко заныло сердце:
-- Ты -- необыкновенный!.. Ты самый необыкновенный!..
-- Кто спорит? -- пробормотал он.
Отступил, оглянулся, сейчас бы за угол да деру, пока стража ворон
считает, однако женщина во мгновение ока оказалась рядом, ухватила за
руку:
-- Пойдем!
-- Куда? -- спросил он тупо.
Она кивнула, чернокожие уже подхватили носилки и с виноватым видом
опустили рядом. Она юркнула как мышь, едва шторка шевельнулась, Залешанин
все еще стоял столбом, как женская ручка быстро ухватила за одежду, он
опомниться не успел, как плюхнулся рядом на мягкие подушки. Носилки
колыхнулись, он услышал сдавленный стон черных, потом по плитам зашлепало
часто-часто, будто бежали крупные мокрые гуси.
В крытых носилках полутемно, сильно и пряно пахло, женщина сидела
напротив, их колени соприкасались. В полутьме ее лицо казалось бледным и
еще более прекрасным, тонкие брови выгнулись как луки, глазные впадины
расширились, а из темноты глаза блестели ярко, как утренние звезды.
Ее голос был настолько нежен, что коснулся не столько его грубых
ушей, сколько души:
-- Тебе не стоило там оставаться...
-- Еще бы, -- пробормотал Залешанин. -- Но теперь мы далеко...
-- Еще нет! -- воскликнула она. -- Мои похитители... они уже не
опасны, но со стражей лучше не задираться.
Он прислушался:
-- Мы уже дважды повернули... Я лучше выпрыгну, а то и тебе попадет
на орехи.
-- На орехи? -- переспросила она удивленно. -- Я люблю орехи. А ты
любишь? Служанки тебе принесут любые, какие захочешь... Арабские,
земляные, волошские, египетские, хатские... Ты какие больше любишь?
Он почесал в затылке, словно все эти орехи уже кололи на его дурной
голове:
-- А ты кто?
Она улыбнулась красиво и победно:
-- Я дочь знатнейшего из полководцев Царьграда. Но... мой отец погиб
пять лет тому в стране арабов. Теперь я одна правлю всеми землями, владею
всеми дворцами и загородными виллами. Не надо сочувствовать, я отца почти
не видела, он жил походами, и о его гибели я узнала только через год. А
вот и мой домик...
Носилки остановились, чьи-то руки распахнули полог, мужской голос
произнес подобострастно:
-- Госпожа!
Залешанин вылез первым, глаза слуг округлились, а он, забыв о них,
потрясенно задрал голову, пытаясь охватить взглядом стену из белого
мрамора. Прямо от его ног неспешной наледью поднимались ступени к
огромному входу, куда разве что заезжать строем по трое в ряд, не опуская
пик.
Женщина выскользнула из носилок, грациозно оперлась о его руку. У
Залешанин снова перехватило дыхание. Если бы не черные глаза и такие же
черные длинные волосы, он сказал бы, что это сама Лада, богиня любви и
красоты. От лица ее веяло чистотой и незащищенностью. Ему вдруг захотелось
схватить ее в ладони, спрятать за пазуху и греть у сердца, защищая от всех
напастей, невзгод, даже от холодного воздуха и знойных лучей.
У дверей встречали, низко кланяясь, настолько богато одетые люди,
дородные и осанистые, что повстречай Залешанин их на улице, счел бы
императорами, а сейчас этих кланяющихся императоров было в два ряда по
длинным переходам. Они шли через залы, от великолепия которых у Залешанина
спирало в зобу, он с тоской понимал, что такой дворец никогда не обокрасть
так, чтобы хозяин заметил хоть бы часть пропажи.
В конце коридора был настолько богато украшенный зал, стен не видно
за статуями и коврами, что Залешанин шел совсем ошалелый, а удивительная
женщина, поглядывая на него искоса, мило улыбнулась, кивнула на дверь в
дальней стене:
-- Это мои покои.
Еще один император низко поклонился и распахнул перед ней двери,
размером с ворота княжеской конюшни. Залешанин дернулся, в глаза брызнуло
великолепие, он на миг решил, что в самом деле в вирии, вокруг поют
небесные птахи, откладывают яйца с дыни размером.
Там был свет, ровный и чистый, а дверь распахнулась под натиском
дивных ароматов, свежих и волнующих. Грудь Залешанина сама раздалась
вширь, захватывая в себя это море запахов, а кровь вскипела и понеслась по
телу, шумно перепрыгивая пороги суставов. Он ощутил, как мышцы
раздуваются, а тело становится твердым, как из горячего железа.
Глава 24
Она хлопнула в ладоши. Звук был не громче, чем если бы два лепестка
розы стукнулись один о другой, но из-за широких занавесей появились трое
молчаливых девушек, одетых так бесстыдно, что у Залешанина запылали уши. С
затаенными улыбками они молча расставили на низком столике широкие миски с
гроздьями диковинного винограда, каждая ягода как орех, грушами и яблоками
такими спелыми, то вот-вот сок брызнет, среди всего изобилия появился
кувшин с вином, а напоследок принесли и поставили поближе к Залешанину
блюдо с ровными кусками жареного мяса, хотя по его мнению, с мяса надо
начинать. От мяса понесло такими мощными запахами, сдобренными ароматами
жгучего перца, аджики и других восточных пряностей, что желудок взвыл и
стал кидаться на ребра, угрожая прогрызть решетку и напрямую ухватить
лакомство.
-- Не худо вас тут кормят, -- пробормотал он. Поперхнулся, слюна
заполняла рот. -- Телятина, небось?..
-- Это мясо не родившегося ягненка, -- объяснила она нежным голосом,
похожим на шелест роз. -- Вымоченное в вине и пряностях, разжигающих
кровь... Впрочем, твою надо гасить, как я вижу, доблестный герой. Ты кто?
-- Залешанин. Просто Залешанин...
-- Залешанин, -- повторила она, словно пробуя странное имя на вкус.
-- Что это значит?
-- Хрен его знает. За лешим, видать, моя мамка побывала... А тебя?
-- Алиса, -- она засмеялась. -- Просто Алиса.
наслали страшную бурю, что перетопила ладьи Игоря, то ли что-то еще...
пикнуло и сжалось, в груди возник ледяной комок, что коснулся сердца.
Кольнуло, но комок не растаял. Ниже пояса кровь кипела, раздувала,
сотрясала тело, Залешанин тихо простонал сквозь зубы. Всяк знает, что одна
и та же кровь омывает голову, сердце и задницу, а кто усомнится, пусть
поранится в любом месте: если дать течь, то не останется ни в ушах, ни в
пальцах ног. Но у всякого мужчины, если он мужчина, а не скот, сердце и
голова в постоянной драке, а вместе еще и воюют с тем, что ниже пояса, что
тоже требует своей доли.
Алиса смотрела призывным взором, придвинулась еще. Кровь Залешанина
кипела, так пусть же скот в нем возьмет свое, но этот чудесный ребенок из
солнечного света тянется губами, а это уже в княжеских владениях головы,
для которой не все женщины одинаковы, а если коснется сердца...
Залешанин натужно хохотнул, взял женщину в объятия и, избегая ее губ,
попробовал задрать ей подол. Она засмеялась мелодично, словно рассыпала
драгоценный жемчуг, воспротивилась, потянулась губами, отыскивая его губы:
-- Погоди, герой... Я хочу, чтобы ты меня поцеловал.... У тебя губы
так красиво изогнуты...
-- Да чо там, -- пробормотал он. -- Я ими ем...
-- В них такая сила, -- прошептала она, ее глаза томно закрывались, а
дыхание стало чаще, -- такая мощь и упорство, я хочу ощутить их
прикосновение..
-- Да блажь это, -- возразил он, его руки сдавили ее крепче, она
счастливо пискнула, но взгляд из-под опущенных век не отвела, а полные
губы ждали его губ.
Холодный комок в груди превратился в сосульку, а та разрасталась в
льдину. Кровь остывала, он слышал, как она шипит, только внизу еще было
горячо и тяжело. Скот требовал свое, надо бы дать волю, потом сразу
отстанет, но эта солнечная женщина с телом из молока и меда тянется к его
губам, но губы и глаза во владениях сердца, что не позволит, ибо ни единой
женщине, дочери кагана или кагана каганов...
-- Что с тобой? -- спросила она удивленно.
-- Да так, -- пробормотал он, -- кровь играет... Зверею понемногу.
Она засмеялась:
-- Понемногу?
-- Ну да...
-- А как тогда помногу?
