сапожищами стража.
Ольха сказала с неприязнью:
-- Крепость охраняла коза на веревке?
Асмунд сказал очень серьезно:
-- Я с ним дошел до ворот, где он меня и оставил. Ворота
были открыты и ночью, но под аркой ворот полыхал костер, на
котором жарили здоровенного оленя. Костер освещал вокруг
саженей на десяток, а вокруг костра сидело двенадцать стражей!
Плечо к плечу, спинами подпирали стены. Пройти в крепость можно
было только на виду у всех, да и то оттаптывая им ноги!
Конь его фыркнул, рванулся вперед, пытаясь догнать трех
передних всадников. Ольха непроизвольно заторопила свою
чудо-лошадь, догнала, выпалила:
-- И что он сделал?
-- Кто? -- не понял Асмунд. Оглянулся, просветлел лицом,
-- а, ты об Олеге... Хочешь узнать воинские трюки русов, дабы
повернуть против них же? Ха-ха... Вряд ли кто-то сумеет
повторить. А как, по-твоему, что он сделал?
-- Напал о мечом в руках, -- предположила Ольха
насмешливо.
-- Он мог бы, -- ответил Асмунд серьезно, -- и победил бы.
Он великий воин! Но он еще и Вещий... Потому достал из-за
пазухи гусиной яйцо, пахло гадостно, будто протухла дохлая
жаба. Пока я воротил нос, он из темноты швырнул яйцо. По
большой дуге, чтобы упало в костер сверху. Я только-только
подумал, что от великого ума князь рухнулся, но вдруг в костре
как будто молния полыхнула! Даже у меня красные мухи перед
глазами замелькали, а стражи и вовсе ослепли. Да еще и угли
разметало: кому на ноги, кому... выше. Вскакивали, ругались,
кричали, что Змей харканул в костер со всей дури. А Олег тем
временем неспешно протолкался среди них на ту сторону костра,
кого пихнул, кому ноги оттоптал, еще и мне рукой помахал! У
меня хоть мухи и плясали перед глазами, но его я узрел... А
когда стражи протерли глаза, то костер уже горит, как и горел,
олень жарится, аж потрескивает. Ну, успокоились, снова сели,
кости бросают, мясо ждут.
Он замолчал. Ольха видела, что к рассказу Асмунда
прислушиваются и дружинники. Ольха, чувствуя потребность
нарушить тишину, спросила задиристо:
-- А как воротился назад?
-- Не знаю, -- ответил Асмунд простодушно. -- Я не слышал,
чтобы травинка шелохнулась, но вдруг кто-то вот так меня по
плечу... Как большой сом, с телегу, плавником! У меня душа,
признаюсь, стала меньше, чем у комара. Забилась куда-то под
стельку, даже нос спрятала. Чего только не передумал, пока
поворачивался! А он стоит и зубы скалит. Весело ему, змею
подколодному.
Дружинники захохотали. Солнце вынырнуло из-за тучи, и
далеко впереди внезапно поднялся сказочный город. Ольха
задержала дыхание, покосилась по сторонам. Русы скачут,
переговариваются, на город почти не смотрят. Скоты, для них
этот чудо-град есть нечто привычное. Не удивляются, не замирают
в восторге.
Но что ждет меня, подумала она смятенно. Возвращаются в
Киев, не в терем-крепость Ингвара!
Глава 40
Павка умчался вперед, и когда все подъехали к воротам
княжеского терема, по двору уже носилась челядь, на кухне
разжигали печи, в кузнице засопели мехи, из щелей потянулись
дымки. Коней надо перековать, поправить сбрую. Отроки
расхватали под уздцы коней.
Ингвар протянул руку Ольхе, но та соскочила на землю сама.
Кобыла недоверчиво обнюхала ее шею. Дыхание было теплое,
чистое, а губы мягкие, нежные. Асмунд на этот раз покинул седло
тяжело, покряхтывал, морщился:
-- Заговор вырвали с корнем! Но не зреет ли другой?
-- Понятно, зреет, -- отозвался Рудый. -- И не один. Как
яблочки наливные поспевают!
Они повернулись к великому князю. Тот уже ступил на
крыльцо. Рудый сказал с надеждой:
-- Тому, кто деревья насквозь, как тряпье, бьет, тому
судьба на сто лет вперед ведома! Аль не так. Вещий?
Олег оглянулся, глаза были невеселые. Ольха ощутила
горячее сочувствие к этому странному человеку.
-- Судьба? -- усмехнулся он горько. -- Хотел бы я, чтобы
судьба в самом деле правила! Чтобы у каждого была своя дорога,
предначертанная свыше... И чтобы ее при известных ухищрениях
можно было увидеть с помощью гороскопов, линий на руке.
Он постоял на крыльце, опершись на перила. Суета во дворе
нарастала, ключари побежали отворять подвалы.
-- А ты... не можешь? -- спросил Рудый недоверчиво.
Олег усмехнулся:
-- Как легко было бы жить! Есть великий план богов, только
и делов, что подсмотреть хоть краешком глаза... А можно и не
подсматривать. Все равно от судьбы не уйдешь, судьбу не
изменишь, так на роду писано, судьба такая, с судьбой не
перекоряйся... А вся беда... весь страх в том, что судьбы --
увы! -- нет. Страшное, Рудый, то, что каждый из нас -- хозяин
своей судьбы. А во многом еще и хозяин рода, племени, народа.
Даже мне, великому князю, так бы хотелось, чтобы кто-то умный и
всемогущий направлял мою жизнь, вел, учил, поправлял,
останавливал перед пропастью.
Вокруг крыльца стояли воеводы и старшие дружинники.
Смотрели, не дыша. Таким Олега еще не видели. Он грустно
улыбнулся:
-- Каждый человек -- раб. Даже, если король. Даже, если не
признается в этом самому себе. Потому что каждый... почти
каждый в глубине души жаждет хозяина. Вождя ли, князя, волхва
или бога, который следил бы за каждым его шагом, и без воли
которого волос бы не упал... И чем всемогущее бог, тем лучше.
Человек ропщет на хозяина, но постоянно его ищет. Сам хозяином
своей быть судьбы не хочет. Страшно!
Он вдруг улыбнулся:
-- Не от великого ума астрологи составляют гороскопы, а от
великой трусости! А люди им следуют по той же причине.
Он повернулся к двери, гридень услужливо отворил, и
великий князь исчез в дверном проеме. Ольха спросила
озадаченно:
-- Что такое король? И астрологи... и гороскопы...
А Рудый толкнул Асмунда в бок:
-- Закрой рот, ворона влетит. Заметил? Все-таки не стал
отказываться, что грядущее зрит на сто лет вперед!
Ингвар провел Ольху в правое крыло. В тереме царила
праздничная суета, но Ольха не услышала за спиной топота
подкованных сапог стражи. Ингвар шел рядом насупленный, черный
чуб свисал безжизненно, а на возгласы встречных Ингвар отвечал
вяло, а то и вовсе отмалчивался.
На верхней ступеньке лестнице он остановился:
-- Вон твоя комната. Прежняя. Я должен вернуться к князю.
-- Комната не занята?
Она спросила только для того, чтобы спросить, Ингвар не
понял, огрызнулся:
-- Кем?
-- Ну, не знаю... Ладно, проверю.
Она пошла к указанной им двери, чувствуя на спине горящий
взор. Как и ожидала, мужчины такие предсказуемые... временами,
он обогнал ее, открыл дверь, заглянул, бросил с отвращением:
-- Все, как ты и оставила.
-- Я не оставляю в таком беспорядке, -- ответила она
холодно.
Он хотел что-то возразить, но Ольха захлопнула перед ним
дверь, едва не прищемив нос. По ту сторону слышалось злое
дыхание, и она надеялась, что он рассвирепеет окончательно,
ворвется, схватит в объятия, она будет драться и царапаться, но
он все же намного сильнее, у него в руках такая мощь, а грудь
широка, как стол...
За дверью взвизгнуло, словно раздавили мышь, и Ольха почти
увидела сквозь дубовые доски, как Ингвар развернулся на
каблуках, быстро пошел прочь.
Дурак, сказала она в бессильном негодовании. Он ничего не
понимает,, да и я что понимаю? Сейчас пленница еще или уже нет?
С одной стороны -- да, тем более, что даже помогла Студену, с
другой стороны -- бросилась к князю русов с предупреждением об
опасности... Правда, не потому что он -- князь, а как к
человеку, смерти которого не хотела.
Обрадованная ключница пригнала девок. Ольху вымыли как
ребенка, переодели в чистое. Даже принесли перекусить, когда
еще позовут на ужин. Ольха стояла у окна, со смутным чувством
на сердце смотрела во двор, где народу металось как муравьев,
где железа блестело больше, чем отыщешь во всем Искоростене.
Когда в коридоре послышались шаги, она уже знала кто идет.
И даже чувствовала, с каким настроением, как держит плечи, как
смотрит, как...
Что со мной, сказала себе смятенно. Это я. Ольха
Древлянская, или же собачка, которая ждет не дождется своего
хозяина? Где моя гордость? Не только женская, но и княжеская?
Ингвар стукнул, предупреждая, толкнул дверь. Он был в
белой рубашке, расстегнутой на груди, рукава едва закрывали
плечи. Могучие мышцы играли вызывающе, по-мужски красиво. Ольха
ощутила, что не может оторвать от них глаз: древляне всегда
носили рубахи с длинным рукавом, и тут же почувствовала, как
горячая кровь начала приливать к щекам.
Она холодно спросила:
-- Ну, что еще?
Дура, сказала себе. Зачем я так? Он мне еще вящего не
сделал... Уже сделал, возразила себе. Ты радуешься его приходу!
Ты встречаешь его как собачка!!!
Ингвар пробормотал:
-- Я только хотел спросить... может быть тебе надо
помыться? Или переодеться?
-- Я выгляжу грязной? -- поинтересовалась она ядовито.
-- Нет, но... дорога, пыль, пот...
-- Меня не пугает свой пот, -- отрезала она со злостью.
Этот дурак такой же внимательный, как и все мужчины. -- А кому
не нравится, пусть держится подальше.
-- Да нет, -- сказал он поспешно, -- я не то хотел
сказать.
Он шагнул к ней, его руки начали подниматься, словно хотел
взять ее в объятия. Хочет показать, что мой пот его не пугает,
подумала она еще сердитее, отрезала:
-- Зато меня пугает твой.
Прикусила язык, но Ингвар уже остановился, будто ноги
вросли по колени в землю. Руки бессильно упали вдоль тела.
Ольха мысленно подталкивала подойти, что-то сказать, вести себя
с привычной русам грубостью и напором, однако северные люди,
похоже, чувствительностью не отличаются, Ингвар лишь развел
руками:
-- Сама понимаешь, наша помолвка... это шутка князя. На
самом деле женитьба никогда не случится.
-- Ты уверен? -- спросила она.
-- Клянусь, -- ответил он с еще большей дурацкой
поспешностью, -- здесь можешь не волноваться. Я к тебе и
пальцем не притронусь!
-- Спасибо, -- сказала она ледяным тоном. -- Что хотел
еще? В любом случае, мыться в твоем присутствии я не собираюсь.
Но если бы ты этого очень сильно захотел, добавила она
мысленно, если бы ты захотел, чтобы я мылась в твоем
присутствии...
Он попятился, в лице все сильнее начали проступать злость
и раздражение, словно только сейчас начал понимать, кто он, что
говорит, как глупо выглядит.
-- Да черт с тобой, -- бросил он уже от двери. -- Мне еще
недоставало смотреть на твои кривые ноги. -- Кривые? -- ахнула
она.
-- И. волосатые, -- бросил он. -- Как у медведицы. Так что
будь спокойна, я на тебя не посягну. Если что надо, только
скажи. Ты -- почетная гостья великого князя. И тебе будут
оказывать надлежащие почести.
На кой мне твои почести, хотела сказать она, лучше возьми
меня в свои объятия, но не успела. За дверью послышался топот
подкованных сапог. Кто-то выкрикнул короткие слова приказа.
Ингвар и Ольха услышали приближающиеся шаги. В дверь бухнуло
словно бревном, окованным железом. Громкий голос
поинтересовался:
-- К вам можно?
Ольха молчала, она здесь пленница, пусть отвечает
тюремщик. Ингвар тоже молчал, в чужой Комнате не распоряжается,
и в дверь постучали громче. Недовольный голос что-то проворчал,
в доски бухнуло тяжелым, и дверь распахнулась во всю ширь.
На пороге стоял Олег. Ольха увидела спины удаляющихся
