Асмунд, Влад и Рудый.
Гонец, молодой смуглокожий парень, был бледен как смерть.
Глаза блуждали, вылезали из орбит. Он вздрагивал, будто видел
страшный призрак:
-- Великий князь! Великий...
Он захлебывался, ему не хватало слов, будто нечто душило
изнутри. Асмунд, предчувствуя недоброе, крикнул:
-- Не тяни кота за... хвост! Что стряслось?
-- И говори быстро, -- добавил Влад строго.
-- Великий князь, -- повторил гонец с мукой, глаза его
наполнились слезами, -- представился.
-- Как... это... представился? -- спросил Ингвар во
внезапной тишине.
На гонца смотрели, раскрыв рты. Олег представился? Помер?
Как мор помереть, могучий и здоровый, как дуб, выросший на
просторе? К тому же ходили слухи, что князь-ведун не то знает
особые травы, чтобы оставаться мужем в цвете лет, либо когда-то
отведал живой воды, либо вовсе в награду или наказание лишен
естественной смерти... Во всяком случае, никто из русов не
помнил его молодым. Хотя, конечно, кому помнить, если человек с
мечом в руке не живет долго.
Первым пришел в себя Влад. Спросил дрогнувшим голосом:
-- Как это случилось?
-- Предательство.
Воеводы переглянулись. Понятно, в открытом бою русов не
одолеть. А Олега невозможно даже в спину поразить, у него как
будто глаза и уши по всему телу.
-- Тиверцы?
-- Куда там тиверцам, -- махнул рукой гонец. Его уже поили
квасом. Руки дрожали, струйки текли по подбородку. -- Что-то с
колдовством... Ой пошел проведать своего боевого коня, от
которого предсказали смерть.
-- Ежели предсказали, -- не понял Асмунд, шел навстречу
смерти?
А Рудый, более быстрый, спросил:
-- Конь же околел! И кости травой заросли.
-- Да, ему недавно сказали, что его конь давно пал. Лет
пять тому. И вороны растащили его мясо. Олег посмеялся над
славянскими волхвами, пошел взглянуть хотя бы на останки коня,
на котором подъезжал к вратам Царьграда. Осторожно взглянул
издали, в самом деле одни кости. Подошел, поставил ногу на
конский череп, сказал насмешливо, что, дескать, ни в дупу
местные волхвы! Конь пал, а он, великий князь, жив! А если бы
не удалил от себя коня, поверив волхвам, то конь бы не пал от
горя, все еще носил бы его, скакал бы, обгоняя ветер...
Он умолк. Влад сказал настойчиво:
-- Ну! Ну же!
-- Из черепа вылезла змея, уклюнула в ногу. Князь
разболелся, к ночи умер. Вот и все.
Ольху чувствовала, словно небо обрушилось на них. На
великом князе держалось слишком многое. Он был непростым
человеком, в его руках была как дружина, так и все волхвы, он
сам повелевал, каких богов куда ставить, кому какие жертвы
приносить, в какие земли купцов отправлять, а от каких пока
воздержаться. И теперь так внезапно все эти воеводы, стоит
увидеть их лица, чувствуют себя осиротевшими птенчиками.
Внезапно Рудый подозрительно огляделся по сторонам.
Поморщился, из окон уже выглядывали заспанные лица. Челядь
старалась понять, почему так рано примчался гонец, и почему все
главные воеводы толпятся вокруг него, как бабы возле офени.
-- Все быстро наверх, -- сказал Ингвар отрывисто. --
Никому не слова. О смерти Олега да не услышит ни одна душа.
-- Поздно, -- проворчал Влад. Он посматривал украдкой по
сторонам. -- У них уши длиннее, чем у лосей.
Захватив гонца, они быстро поднялись в комнату, которую
занимал Ингвар. Ингвар на ходу подхватил Ольху за руку, и она
не противилась, даже у нее мысли хаотично метались, сшибались
так, что в голове стало горячо.
Ингвар, на правах хозяина, принес кувшин с квасом, но тут
уже Ольха молча взяла у него и принялась разливать всем в чаши,
начиная с гонца. Асмунд спросил неверяще:
-- Он там и лежит... мертвый?
-- Утром предали земле. Тело начало чернеть, вздуваться.
Дело нечистое, не до правильных похорон. А краду и тризну
устроим потом, позже... Говорят, Гульча исчезла перед его
смертью. А она -- чародейка! В змею тоже могла обращаться.
За дверью слышались голоса, топот. Ингвар вышел в коридор,
слышно было, как распоряжался. На миг заглянул Павка. Наконец
Ингвар вернулся мрачнее тучи:
-- Я велел, чтобы к двери никого и близко. Павка и Боян
проследят. Но, боюсь, поздно... Челядь уже услышала. А челядь,
это челядь. Да еще -- славянская! Про смерти да покойников и
так любят почесать языки, а тут -- великий князь! Не
представляю, что начнется!
Рудый покачал головой:
-- Разве? Все представляем.
-- Только сказать боимся, -- громыхнул Асмунд.
Влад сердито сверкнул голубыми глазами, словно луч солнца
упал на скол льдины, но смолчал, только гордо выпрямил плечи.
Ингвар сказал озадаченно:
-- Все-таки не понимаю... Олег был сам вещим! Он мог такое
предвидеть!
-- Но не предотвратить, -- возразила Ольха.
-- Предвидеть -- предотвратить, -- сердито сказал Ингвар.
-- Все равно не понимаю, зачем это сделал... Зачем допустил
свою смерть.
-- Будто это от него зависит!
-- Олег всегда мог предвидеть.
Она сказала устало:
-- Каждый из нас живет до тех пор, пока предвидит...
правильно.
Ингвар долго молчал, раздумывал. Брови снова сошлись на
переносице, в голосе недоумения стало еще больше:
-- И еще непохоже... Олег, который никогда ничего не делал
по чувствам, вдруг пошел прощаться с конем! Это я мог, ты бы
могла... но не Олег. Он всегда был таким мудрым, рассудочным,
что нас порой тошнило от его правильности. Всем нам казался
занудой. Его стремление делать все по уму, все обосновывать, во
всем быть правильным бесило не только меня. Хотелось сделать
наперекор какую-нибудь глупость! А теперь глупость сделал он
сам.
-- Зато его полюбили, -- сказала она негромко. -- Это
желание повидаться с конем, попрощаться хотя бы с его
костьми... привлекло к нему сердец больше, чем победоносный
поход на Царьград.
Асмунд хрюкнул и опустил глаза. Рудый посмотрел в сторону.
Ингвар взгляд не отвел, и Ольха поняла, что угадала. За глупый,
но человечный поступок князя полюбили. Хоть запоздало, но
больше, чем за раздачи земель, людей, богатств! Больше, чем за
то, что всех русов в захваченных землях сделал боярами.
Гонец все еще жадно пил квас, ковш за ковшом, оживал на
глазах. Серые Потрескавшиеся губы, наконец, порозовели. Он
сказал озадаченно:
-- Что еще не возьму в толк... Пошто он змею не зарубил?
Не сразу ж помер! До позднего вечера мучился. И другим велел не
трогать. Так та и просидела в черепе до ночи.
После долгого молчания Рудый поинтересовался:
-- А утром... Что было утром?
-- А ничо. Утром в черепе было уже пусто. Правда, на заре
прямо среди воинского стана нашли женщину с длинными черными
волосами. Она спала рядом с конским черепом, а тот был словно
разломан изнутри.
Асмунд прорычал:
-- Если ее звали Гульчей, то я знаю, откуда появилась!
А Влад с угрюмым лицом похлопал по рукояти меча:
-- А я знаю, куда уйдет.
Оставив воевод, Ольха вернулась в свою комнату. Павка,
охранявший весь поверх на пару с Бояном, кивнул сочувствующе.
Впервые Ольха не видела в его глазах прежнего огня. Дружинник
был как в воду опущенный. Боян издали помахал рукой. Он сидел у
входа на лестницу, острил меч. От зловещего чирканья точильного
камня по железу, у нее побежали мурашки по коже.
В своей комнате она исходила из угла в угол, на душе было
тяжко. Наконец стиснула губы, зажала чувства в кулак. Настоящая
женщина, а тем более -- княгиня, должна поступать как надо. Как
хочется -- это для челяди и скотины. Те не могут править даже
собой, потому они простолюдины или просто зверины.
Заканчивала сборы, когда по коридору прогремели быстрые
шаги. Ингвар вбежал запыхавшись, чуб растрепался. Увидел ее,
вздохнул с облегчением:
-- Как хорошо, что еще не уехала!.. Боги, что с тобой?
Она была в своем прежнем одеянии древлянки. Разорванном на
плече платье, бахрома на подоле. Серьги и ожерелье сняла,
Ингвар проследил за ее взглядом. Все верно, в его сундуке. Она
не желает подарков.
-- Мне пора, -- сказала она просто.
-- Ольха!
-- У тебя... да и всех русов, неприятности. Сейчас не до
подарков. Твои сокровища пригодятся для подкупа или откупа. Д
мне надо ехать. У тебя есть долг перед твоим народом, у меня --
перед моим.
Он смотрел дикими глазами. В них была мука, отчаяние, еще
что-то иное, невысказанное, но что-то бешено рвалось наружу.
-- Ты... -- выдавил он наконец, -- ты не можешь... уехать!
Она смотрела вопросительно. Потом алая краска слегка
окрасила ее щеки. Потеплевшим голосом спросила тихо:
-- Почему?
-- Потому... потому что... -- его губы двигались, он
пытался сказать трудные и непривычные слова, словно
престидижитатора назвать еще мудренее, к тому же на морозе,
наконец, сказал отчаянным голосом. -- Ольха, потому что...
Со двора донесся шум, крики. Ингвар повернул голову,
мгновение всматривался. На раскрасневшееся лицо словно упала
тень от тучи:
-- Ого! Вот почему! Взгляни и увидишь сама.
Она не двигалась с места:
-- Мне не интересно, что там.
-- Да? -- он обернулся, лицо было перекошено. -- Но от
этого зависит и твоя жизнь! Дороги уже перекрыты всяким
сбродом, отрядами местных князьков, откуда только и взялись,
все смотрят друг на друга волками... Кое-где уже начались
стычки... Полно пьяных, все орут, друг друга подзуживают!
Она спросила упавшим голосом:
-- А я при чем?
-- Да при том, -- сказал он резко. -- Что погибнешь сразу
же за воротами терема! Здесь ты чужая для всех. А среди славян
любой чужак -- враг.
-- А среди росов?
Он потемнел лицом еще больше:
-- И среди росов было. Олег начал ломать этот обычай. Но,
как видишь, не успел.
Со двора доносились возбужденные крики, громко ржали кони.
Прогремел частый стук копыт, удалился. Она слышала как
заскрипели ворота. Звякало железо. Потянуло паленой шерстью.
-- И что же? -- спросила она удивленно. -- Вы не в силах
остановить мятеж? Или не хотите?
-- Мятеж, -- огрызнулся он. -- Олег, как нарочно, разослал
все войска на кордоны. Черномырд стоит у дубичей. Лебедь
сдерживает волохов, Грач что-то плетет про ясов и касогов,
заврался, но дело через пень да колоду делает... Да и все
войска вдали от Киева! Нас, русов, здесь не больше сотни!
Она прямо посмотрела ему в глаза:
-- Я могу получить коня, который мне обещал князь?
-- Ты получишь обещанных коней, -- ответил Ингвар хрипло.
Он сразу осунулся, говорил тяжело, словно ворочал камни. -- И
коней, и... я дам двух-трех крепких парней для охраны.
-- Мне не нужна охрана, -- сказала она резко.
-- Возможно. А возможно, даже очень... Если не тебе, то
дарам, которые повезешь. Они ни кусаться, не царапаться не
могут. Я распоряжусь, чтобы их сейчас погрузили.
Сгорбившись, он деревянно повернулся, шагнул к двери.
Задел как слепой за косяк, вывалился в коридор, оставив дверь
распахнутой. Прибежал Повка, заглянул обеспокоенно, осторожно
притворил.
Что мы за люди, подумала она с ненавистью. Я же хочу
совсем иного, я думаю о другом, грежу о другом! Что же это в
человеке, что язык не поворачивается сказать правду, руки не
поднимаются обнять, ноги прирастают к полу? Что в нас живет за
странная сила?
Она спешно сбросила в суму самое необходимое, вытряхнула,
собрала снова. Руки дрожали, она чувствовала себя слабой и
потерянной. Казалось бы, только радоваться, проклятые русы
побеждены удивительно легко. Они настолько привыкли чувствовать
