мрачный.
Пастухи, неподвижные как статуи, с темными бурками до земли, провожали
нас глазами, но не двигались с места, даже не кланялись. Их собаки,
огромные лохматые псы, тоже поворачивались и смотрели нам вслед не
по-собачьи внимательно.
Дорожка вела мимо огороженного толстыми жердями загона для скота,
потом уже не дорожка, а тропка пошла наискось к лесу. В загоне толпились
овцы, доносился запах раскаленного железа, мерно бил молот, часто
перестукивали молоточки, слышалось блеянье.
Из ближнего к нам угла несся равномерный костяной звук. Круторогие
бараны, разбегались, примеривались, с разбега сшибались в поединке. Мощный
стук, подобный короткому удару грома, разносился далеко за пределы двора.
Молодые овцы стояли в сторонке и внимательно наблюдали за турниром, чтобы
достаться сильнейшему.
Этот затихающие удары еще долго стучали по ушам вдогонку, а ветерок
донес запах паленой кости, словно могучие удары высекали снопы искр. Тропка
вильнула, страшась приближаться к темной дубраве, пошла опасливо в
сторонке, повторяя изгибами каждый выступ леса.
Темный массив медленно поворачивался, открывая широкий простор. Вдали
как стадо гусей вокруг пруда толпился празднично одетый народ. В середине
открылось утоптанное поле, там что-то копошилось, но мы издали видели
только радостно возбужденные толпы, что собрались вокруг поля и наблюдали
за происходящим кто стоя, кто сидя на лавках, а на самом лучшем месте
пламенел красный шелковый навес от солнца, где в окружении молодых и
красивых женщин сидел сам король, князь или войт.
С поля доносился равномерный металлический звук. Когда мы въехали на
пригорок, глазу открылось хорошо утоптанное ровное место, где добротно
вооруженные рыцари разъезжались, примеривались и с разбега сшибались в
поединке. Мощный звук, подобный короткому удару грома разносился далеко за
пределы турнирного поля. Молодые дамы наблюдали за поединком внимательно и
восторженно, взвизгивали при каждом удачном ударе, оценивающе осматривали
могучие фигуры бойцов, раздевали и щупали взглядами, прикидывая, кто же
выйдет сильнейшим, и кого изберет дамой сердца официально, а остальных
будет употреблять иначе.
Я чувствовал как мое тело вздувает буграми и распускает мышцы при
каждом ударе, руки дергаются, словно это я там скачу, рублю, низвергаю,
сбиваю конем, тычу копьем в щит противника и замахиваюсь над поверженным
мизерикордией.
Сзади раздался сильный звучный голос:
- Как насчет испытать свое умение?
Кавалькада принцессы взобралась на холм, все на ходу выворачивали
головы в сторону турнирного поля, тоже рассматривали оценивающе, щупали
взглядами, только герцог смотрел с вызовом на меня.
Вместе шляпы с павлиньими перьями на его голове теперь блистал
позолоченный шлем великого Александра Македонского, которого на Востоке
звали Искандером Зулькарнайлом, в переводе для малограмотных - Двурогим, и
изображали с бараньими рогами. У этого тоже рога смотрелись по бокам шлема
красиво: толстые, свернутые в кольцо, рифленые, с тонкими как мышиные
хвосты кончиками.
- Да что-то не хочется, - пробормотал я. Грудь моя слегка опала,
бараньи инстинкты завизжали, придавленные ребрами, но я расслабил горы мышц
еще как мог, и внутри вспикнуло, затихло. Кровавая пелена сползла с моих
глаз, я смотрел на герцога, принцессу и придворных с каменным лицом,
которое пусть истолкуют как тупое, как варварское, да как хотят, чтобы
Он довольно хохотнул, многозначительно посмотрел на принцессу. Оба
обменялись понимающими взглядами. Он толкнул коня, проехали красивые и
надменные, обливая меня водопадами презрения.
Воевода недовольно хрюкнул. Я перехватил его укоризненный взгляд.
Старый воин все еще не понимает, почему я не дам в рыло этому знатному
отпрыску.
Навстречу по пыльной выжженной солнцем дороге сиротливо брела
крохотная девчушка. На детских ножках шлепали огромные стоптанные башмаки с
чужой ноги, из прорехи выглядывал грязный палец. Недетски серьезные глаза
печально и с немым укором взглянули исподлобья. В груди у меня
перевернулось. Я приготовился соскочить на землю, схватить милого ребенка
на руки, согреть, взять с собой на коня, увезти куда-нибудь в тепло,
накормить...
Воевода сказал предостерегающе:
- Нет.
- Почему? - не понял я.
- Рано.
- Как же рано, - пробормотал я. - Она ж вся покрыта пылью... И не ела
уже дня два... Бедный ребенок...
- Если хочешь спасти, - буркнул он с равнодушием прошедшего по жизни
человека, который видел как горят города, чума сжирает население с тысячами
подобных сироток, знает как эти детишки мрут при каждом недороде, засухе, в
половодье, - то дождись зимы.
- Зимы? - ахнул я.
- Да. Самых лютых морозов.
- Она ж не доживет до зимы!
- Доживет! - сказал он равнодушно. - Ей предначертано замерзать в
сугробе под окном богатого дома, по ту сторону которого в тепле вокруг елки
танцуют сытые и нарядно одетые дети богатых родителей...
Девочку миновала наших коней, конец огромного платка волочился по
земле, оставляя в пыли след, словно проползла худая змея.
- Рождественская сиротка, - пробормотал я. - Бедный ребенок...
- Бедные дети, - согласился он равнодушно.
В той сторону, куда он вперил взор, по дороге шла точно такая же
сиротка, только платок на ней был совсем серый, потерявший цвет, но с
такими же дырками. А дальше угадывались их целые стайки, группки,
По обе стороны дороги стояли стены темного как ночь леса, а еще чаще
дорожка вовсе ныряла в такие чащи, что приходилось ехать по одному. Лучники
держали стрелы наготове, а мужчины не выпускали из рук мечей. Из темной
чащи то ли дело доносился рев туров и зубров, словно под землей гремел
тяжелый гром, из кустов сверкали глаза волков и неведомых зверей. Воевода
все напоминал, что опаснее волков и странствующих отрядов орков вольные
рыцари, чьи небольшие замки высятся то здесь, то там, с высоты холмов как
орлы наблюдали за окрестностями. Правда, во время последней войны артане с
их доблестным королем Додоном разрушили большую часть этих крепостей, но за
всем не уследишь, а достаточно сильные разбойники заново отстраивали эти
замки. В этих краях путникам всегда надо быть начеку, а после заката
солнца, так и вовсе в этих краях устраивались на ночлег в кольчуге и не
выпуская из рук оружия.
Однажды деревья отступили за наши спины, а мы выехали в широкую
долину. В двух верстах поднимался, окруженный мощной крепостной стеной,
высокий замок. Со всех четырех сторон высились опасно тонкие в сравнении с
его суровой мощью башни, не то сторожевые, не то магячьи. На шпилях весело
трепетали по ветру красные прапорцы, в окнах-бойницах поблескивали не то
инструменты магов, не то начищенные доспехи стражей.
Прапорцы трепетали в самом деле весело и задорно. Я смутно удивился,
что ветер вроде бы в спину, вот как конский хвост задувает, а прапорцы
почему-то трепещут справа налево, потом сообразил, что так красивше, ведь
приземленные законы физики или целесообразности не очень-то разгуляются в
прекрасном мире магии.
Дорожка повела в сторону замка, затем раздвоилась, одна веточка так и
потянулась к воротам, а другая резво побежала дальше, где за полсотни верст
блестели крыши другого замка, еще крупнее, на высоком холме.
Я поинтересовался:
- Но откуда все это?
- Что? - не понял воевода.
- Ну, еда, питье, одежда, кони, замки... Чтобы прокормить одного
феодала, нужно с десяток простых крестьян. Как и на любого ратника,
кузнеца, стража ворот... Здесь, в этом замке, не меньше сотни...
- Триста пятьдесят человек, - ответил он с гордостью. - Все ветераны,
умелые с любым оружием. Там мой старый друг служит, я все о них знаю!..
Жрут и пьют, как лошади.
- А челядь есть?
- А как же! Повара, конюхи...
- Челядь хлеб не выращивает, - прервал я. - Чтобы прокормить этот
замок...
- Замок?
- Ну, пусть людей в этой крепости, нужна целая армия селян, что пашут,
сеют, разводят скот, пригоняют в замок... Но я не увидел ни единой хатки
простого люда!.. Не увидел огромных засеянных полей, без которых просто не
жить этим могучим замкам...
Воевода посмотрел на меня с великим отвращением, словно вместо
мускулистого дурака-варвара, такого понятного и потому приятного, увидел
мудрого мыслителя-зануду:
- Да кто на это обращает внимание?
Я вздохнул, трезвея:
- Ты прав.
- Это не наше дело, - напомнил он.
- Согласен, - сказал я.
Когда замок остался за спиной, я поехал прямой и с глазами на далекой
линии горизонта, страшась оглянуться еще больше, чем жена Лота: а вдруг
увижу нечто хуже, чем огненный дождь? Пустоту?
Глава 25
По синему небу медленно двигались кудрявые как барашки, подсвеченные
оранжевым, облака. Звонко пел жаворонок, а когда я пытался его рассмотреть,
взгляд зацепился за парящего в высоте орла. Неподвижный, словно
нарисованный на синем куполе, как в церквях рисуют парящих ангелов, он, как
мне показалось, не столько высматривал зайцев или кроликов, сколько следил
за нами.
Послышался настигающий звон подков. По легкому стуку я определил, что
меня догоняет легкая как зайчик игрушечная лошадка. Нахмурился, женщина -
враг природы, красивая - вдвойне, но деться некуда, терпеливо ждал. Краем
глаза видел как рыжая лошадка принцессы резво пошла рядом, а сама
прекрасная Грюнвальда, красивая и легкая, даже привставала на стременах,
чтобы выглядеть выше.
Она смотрела вдаль, я видел ее точеный профиль, но тоже смотрел вдаль,
и со стороны мы классически подходили под определение влюбленных, что
смотрят не как бараны друга на друга, а вместе в одном направлении, конечно
же - общего светлого будущего.
Все-таки ее классический профиль с точеным носиком, тугой по-детски
припухлой щекой, просто завораживал, Я поймал себя, что уже смотрю не
вдаль, как надлежит настоящему мужчине, а как ненастоящий пялюсь на нее, не
могу оторваться, смотрю и смотрю. Она взглянула несколько удивленно,
бесцеремонный варвар истоптал ее взглядом, щека слегка порозовела.
Длинные густые ресницы, изогнутые как самый высокогорный трамплин для
прыжков, бесценные для жизни в песках, служили бы прекрасной защитой от
летящего в лицо песка, сейчас несколько нефункциональны здесь... да-да,
нефункциональны, напомнил я себе. И эта эффектная загнутость ресниц... она
крайне необходима для жизни кочевника, когда просыпаешься со смерзшимися
ресницами, но зачем во дворце, когда вокруг сотни слуг и служанок?
Она ощутила, что мой взгляд потвердел, изменился. Ее тонкие, черные
как ночь брови взлетели в удивлении, а зрачки расширились. Я с трудом отвел
взгляд, на моей дубовой варварской роже, надеюсь, мало что изменилось.
Все еще глядя прямо перед собой, она спросила звонким детским
голоском:
- Твое имя - Рагнармир?
Голос ее был по-прежнему надменный, и такой хамский, что у меня
зачесались руки если не дать ей по харе, то хотя бы ответить так, как
отвечают девкам с Тверской, когда те предлагают свои услуги чересчур
откровенно:
- Да, принцесса. Тебе не холодно?
Ее синие глаза с интересом пробежали ощупывающим взглядом по моей
фигуре:
- А тебя это волнует?
- Конечно, - буркнул я. - Ехать через лес, а там ветки, колючки... Мне
не хотелось бы, чтобы наш отряд останавливался вытаскивать колючки из твоих
розовых ягодиц.
- Розовых? - удивилась она. - Почему, розовых?
Пока она изгибалась в седле, пытаясь рассмотреть свои ягодицы, в самом
деле оттопыренные, я с надеждой смотрел на мост впереди, надеясь, что
из-под него выскочат разбойники, ушкуйники, тати... хотя тати вроде бы не
сидят там с кистенями наготове. По крайней мере я бы ускакал вперед, а там
не знаю, что сделал бы с ними, если бы представил, что это не бедные тати,
а принцесса передо мной с ее напыщенным дураком...
- А правда, - спросила она, - что ты сразил самого Громоблещущего
