девичий силуэт, то уже знал кто это. Неслышно скользнул сзади, сказал
тихонько над самый ухом:
-- Детям пора бы спать...
Она резко повернулась. Мгновение он видел изумление в сияющих глазах,
видел ее восторженное лицо, в следующее мгновение она бросилась ему на
шею. Он с неловкостью держал ее в руках, погладил по голове, попытался
отстранить, но она прижималась к нему, счастливая и трепещущая. От нее шел
нежный едва уловимый запах степных цветов.
Все еще ребенок, напомнил он себе. Только ребенок, наслушавшийся
рассказов про войну, где героические принцы-полковники совершают подвиги,
спасают, повергают...
-- Ну-ну,-- прошептал он на ухо,-- а то нас заметят.
Оля, наконец, отстранилась, но пальцы ее крепко держались за его
рубашку. Лицо ее было сияющее, глаза блестели ярче звезд. Но не ярче
бриллиантов на медальоне.
-- Александр Дмитриевич!.. Это как в сказке... Я только подумала о
вас, и сразу же...
-- Это опасно,-- предостерег он.-- Вдруг подумаешь о волке? Или злом
медведе?
Ее голос был нежный и слегка укоризненный:
-- С чего бы я стала о них думать?
-- Оля,-- сказал он как можно более взрослым тоном,-- тебе сколько
лет?
-- Двенадцать,-- ответила она тихо,-- но я уже давно не играю в
куклы, Александр Дмитриевич.
-- А во что играешь? -- спросил он и тут же прикусил язык.
Она прямо взглянула ему в глаза:
-- Я не во что не играю, Александр Дмитриевич.
-- Гм... А где твои родители?
Он пытался сменить тему, но девушка не отпускала взглядом его лицо:
-- Разговаривают. Чересчур громко, потому я вышла подышать ночным
воздухом. Как вам удалось выбраться?
-- Не помню,-- ответил он небрежно.-- Тебе не холодно?
-- Очень,-- ответила она после паузы.-- Если вы хотите предложить
свою рубашку, я... не окажусь.
Он ощутил, что проигрывает. Попробовал отшутиться:
-- Но тогда я превращусь в кусок льда!
-- С такими волосами на груди? Как у медведя, которым меня пугаете. И
я представляю как под ними тепло.
Горячо, подумал он с неловкостью. Лоб взмок, по спине вот-вот побежит
струйка. И от него будет разить потом как от коня после стипль-чеза.
Он сопел, мучительно искал что сказать и как отшутиться, но на его
счастье послышались неторопливые шаги. Он мгновенно отступил в тень,
Чересчур поспешно, но так убежал и от ответа.
Немного погодя показался французский солдат. Когда подошел ближе,
Засядько увидел знаки различия капрала. Солдат был немолод, в нем
чувствовалась неторопливая уверенность, солидность.
-- Мадемуазель,-- сказал он отечески,-- вы рискуете простудиться...
Это вам не солнечная Франция! Здесь мрачно и сыро даже в июле. А уж ночами
здесь полно вампиров, призраков, летучих мышей и разной нечисти, а которую
богаты здешние земли...
-- Не спится,-- ответила она.-- Вам тоже?
-- Старые раны ноют. Чуют беду.
-- Будет штурм?
-- Да,-- ответил он невесело.-- Вчера прислали парламентера... Я его
видел. И слышал, что он сказал. И как сказал! А я людей знаю.
Засядько чувствовал как она встрепенулась. Голосок ее ожил:
-- Как он?
-- Это настоящий.
-- Что значит "настоящий"?
-- Надежный. Таким доверяют как друзья, так и враги. Но у таких и
друзья настоящие, и враги -- смертельные.
После паузы она сказала дрожащим голоском:
-- У него наверняка есть враги...
В полутьме было видно как ветеран пожал плечами:
-- У кого нет врагов, тот не человек... Не задерживайтесь,
мадемуазель. Здесь ночи сырые как в могиле. О, моя солнечная Франция!
Увидеть ее еще раз и умереть...
Он пошел дальше, кашляя, и шаг его уже не казался так тверд, как
вначале. Оля обернулась к темной нише, где затаился Засядько. Голос ее был
тихим, с грустью:
-- Жалеете, что не удалось убежать? Не из каземата, от меня? Родители
считают меня чересчур откровенной, подруг это пугает тоже. Мама не может
понять, что со мной стало, а я... я понимаю.
Он понял, что должен задать вопрос:
-- Почему?
-- Потому что... появились вы.
У него вырвалось:
-- Оля, побойся бога! Ты совсем ребенок. А была вовсе... голым
червяком в пеленках.
-- Александр Дмитриевич, еще родители начали собирать газеты, где
писалось о боях в Италии, походе через Альпы... И о вашей архипелагской
экспедиции. Я прочла все, где упоминалось о вас, как только научилась
читать. Это было нетрудно, мама эти места обвела красным карандашом. А
теперь я сама собираю газеты, где хоть словом упоминается о вас. Это
совсем-совсем другой мир! И я, соприкоснувшись с ним, уже не могу вместе с
другими девочками сплетничать о нарядах, лентах и бантах... хотя одеваться
умею не хуже. Они знают только тот мир, в котором живут. Они даже не
подозревают, что есть другой! А я знаю, хотя живу в их мире... А так хочу
чего-то настоящего!
В ее голосе было недетское страдание. Засядько, чувствуя себя все
скованнее, поцеловал ей руку как взрослой, отступил:
-- Мне надо идти. А то скоро хватятся.
-- Вы... обратно в темницу?
-- Прощайте, солнечный ребенок,-- сказал он, исчезая в темноте.
Последнее, как он запомнил ее, это отчаянные глаза в половину лица, и
рука, что метнулась к медальону и коснулась пальчиками, будто девочка
пыталась почерпнуть то ли силы, то ли утешение.
Чтобы спуститься к своему подземелью, нужно было пробраться через
анфиладу плохо освещенных, а то и вовсе неосвещенных залов. Светильники не
горели, немцы берегли свиное сало, а французы при необходимости брали с
собой факелы. Засядько неслышно скользил в темноте, в сердце остался
непонятный щем. Оля, солнечный ребенок, невесть как попавший на сырую и
мрачную землю, политую кровью...
От стен еще шло тепло, камни прогрелись за жаркий день, но снизу
тянуло холодом, и он представил себе каково сейчас в его подземелье, зябко
передернул плечами.
Звериное чутье заставило его застыть на месте. Тьма здесь была как
чернила, перед глазами от напряжения начали плавать цветные пятна. Когда
он решил было, что ему почудилось, и хотел было сделать еще шаг, ноздри
уловили запах. Пахло табаком. И не простым, как он определил вскоре, а
изысканным, с дорогими примесями.
Хорошо, что я не пристрастился к этой дурной привычке, подумал он с
облегчением. Человек, который затаился, мог бы почуять меня еще раньше. А
теперь он по запаху чувствует, где тот стоит, хотя и темно, хоть глаза
выколи...
Внезапно в черноте возникла багровая искорка. Похоже, человек
повернулся лицом. Еще через пару мгновений послышалось сопение. Незнакомец
раскуривал трубку, багровая искорка заалела, осветила нижнюю часть лица.
Де Артаньяк, узнал Засядько. Он ощутил как гнев начал разгораться, а
пальцы стиснулись, будто уже держал врага за горло. Мерзавец посмел так
грубо обращаться с ребенком! Хрупким как цветок, нежным как пыльца на
крыльях бабочки! Если уж жаждет показать силу своих рук, пусть встретится
лицом к лицу с ним, покажет на что способны его руки, и сколь далеко
простирается его отвага...
Краем глаза он уловил движение в дальнем конце анфилады залов.
Мелькнула женская фигурка, исчезла в тени. Затем женщина выглянула из-за
угла уже ближе, прислушалась к шагам, на цыпочках перебежала через
освещенное полной луной место. Ого, подумал он невольно. А она из какой
тюрьмы выбралась?
Даже в мертвенном лунном свете было видно что она двигается легко и
грациозно. Ее длинные черные волосы свободно падали на прямую спину, в
глубоком декольте дразняще выглядывали крутые груди. Лицо чистое, смелое,
со вздернутыми скулами, широким ртом. Глаз он не рассмотрел, только
широкие темные впадины, но брови у незнакомки были узкие и красиво
изогнутые.
Когда она пробиралась, как и он, вдоль стены, избегая открытых
участков, он успел рассмотреть длинные красивые ноги, которых не скрывало
легкое платье из тонкого материала. Напротив, соблазнительно обрисовывало
каждый изгиб красивого тела.
Она приближалась к ним, он уже видел ее чувственный рот. Полные губы
в лунном свете казались черными. Она уже почти миновала затаившихся
мужчин, когда негромкий голос из темноты произнес тихонько:
-- Франсуаза...
Она вздрогнула, обернулась. Засядько видел, какой радостью, даже
счастьем наполнились ее глаза, а лицо сразу осветилось.
-- О, Клод!
Она метнулась в темноту, и Засядько смутно увидел, как они обнялись,
слились в одну фигуру. Послышался звук поцелуя. Засядько хотел попятиться,
дальше глазеть и слушать неприлично, но придется пересечь освещенное
место, а де Артаньяк теперь стоит, судя по всему, лицом к нему.
-- Трудностей не было? -- послышался его негромкий голос.
-- Особых не было,-- У женщины было мягкое и очень женственное
контральто.-- Просто мой дурак был так польщен, что ради него оставила
Париж и примчалась в эту забытую богом крепость, что... Словом, в
конце-концов я сумела переключить его внимание на бутылку с вином. Он так
и заснул с нею в обнимку
И голос де Артаньяка:
-- Честно говоря, я даже не верил, что ты сумеешь приехать! Все-таки
война, везде передвигаются войска, военное время, гражданских по дорогам
пропускают неохотно...
Женщина сказала смеющимся голосом:
-- Я боялась не застать тебя... Когда меня останавливали солдаты, я
всем говорила, что еду к любовнику...
Де Артаньяк упрекнул мягко:
-- Не чересчур ли неосторожно?
-- Если бы сказала, что еду к мужу, пришлось бы ехать до зимы! А так
меня пропускали всюду, помогали. Удивительная мы нация!
Чувствовалось по шелесту, что де Артаньяк обнял ее:
-- Главное, чтобы наш рогоносец не заподозрил.
-- Он видит только бутылку вина. Еще лучше -- бочонок.
Артаньяк поддакнул с ехидным смешком:
-- Пить рога никому не мешают.
Глаза Засядько привыкли, он рассмотрел статную фигуру де Артаньяка,
заметил женщину, что жадно прильнула к его груди. Ее густые волосы уже
свободно струились по спине.
-- Я так счастлива, что ты вовремя получил мою записку!
Де Артаньяк засмеялся:
-- Ее принесли, когда я ужинал с твоим мужем. У меня руки были
заняты, но я исхитрился положить ее в свой медальон.
Он снял с шею цепочку, послышался щелчок. Затем Засядько услышал
восторженный голос Франсуазы:
-- О, милый... У тебя в медальоне мой портрет?
-- Я не расстаюсь с ним, дорогая.
-- Не опасно?
-- Ну, не станет же твой муж смотреть, что у меня в медальоне? Да и
нравится мне играть с опасностью. Он убил бы меня, узнай что оттуда на
меня смотришь ты.
Де Артаньяк рассеянно гладил ее по спине, и она вскоре спросила
встревоженно:
-- Тебя что-то беспокоит?
-- К нам явился парламентер. Русский полковник. Потребовал сдачи
крепости. Если наш ветвисторогий примет его условия, это будет катастрофа.
И для нас двоих.
-- Почему, милый?
-- Я вызвался побывать в армии, потому что это важно для карьеры.
Понятно, что дни Бонапарта сочтены, старая аристократия снова возьмет
верх. Но я должен успеть занять положение при императоре, чтобы
претендовать на что-то и перед королем. Для этого я должен отметить свою
роль в обороне Торна. В Париже мне помогут подать все в нужном свете. Но
едва я прибыл, как этот дурак собирается сдать крепость без боя!
-- В самом деле?
-- Он мне сказал сам.
-- И что мы... можем?
-- Пока не знаю. Если бы парламентер погиб... или был убит, то
обозленные русские прекратили бы переговоры. Начался бы штурм, а эта
