крепость выстоит месяцы, если не годы. Я добавлю пару важных строк в свой
послужной список, отбуду в Париж, а затем пусть эту крепость хоть с землей
сравняют.
Была долгая тишина, звук поцелуя, учащенное дыхание, затем Засядько
услышал ее тихий голос:
-- Милый, я сделаю для тебя все, что потребуется. Подумай! В
некоторых случаях женщины могут больше мужчин.
Засядько ждал, что де Артаньяк с негодованием откажется, однако голос
французского офицера прозвучал с напыщенной торжественностью:
-- Почему для меня? Для нас, дорогая. Как только избавимся от
рогоносца, мы поженимся. И все мои земли будут твоими. И замок. Не такой,
как этот -- мрачный и угрюмый, а светлый и воздушный, как все в нашей
Франции!
Ее голос прозвучал с такой страстью, что у Засядько по спине побежали
мурашки:
-- Как я хочу этого!.. Как хочу!
-- Это будет, дорогая.
-- Клод, скажи, что я могу сделать, чтобы приблизить этот день? Я
хочу помогать тебе, а не ждать готовенького. Скажи! Сейчас война, люди
убивают друг друга. Всюду совершаются преступления, которые в мирное время
считались бы чудовищными... Ты понимаешь меня, Клод?
Засядько уловил в голосе де Артаньяка тщательно скрываемое торжество:
-- Ты права, Франсуаза. Тем более, что на пути к нашему счастью не
надо даже причинять вред ни одному из соотечественников. А этот русский
полковник... Он противник, которого мы все равно должны убить на поле боя.
Сейчас он тоже на поле боя, пусть даже не держит в руке шпагу!
После непродолжительного молчания Засядько услышал голос Франсуазы. В
нем звучали как страх, так и алчная страсть к победе любой ценой.
-- У меня есть яд... я давно ношу с собой... В этом перстне. Мечтаю
отравить Мавильона, но все никак не решусь. Может быть, когда уже будет
совсем невыносимо... Но и тогда можно будет все переиграть! Вот в этом
кольце у меня противоядие.
После долгого молчания позвучал его озабоченный голос:
-- А как ты сумеешь?
-- Я? -- переспросила она.-- Впрочем, мне легче, ты прав. Меня еще ни
один мужчина не встретил настороженно. К нему можно как-то пробраться?
Он сказал торопливо:
-- Я могу устроить.
-- Тогда я приду, просто ведомая любопытством. Как он с виду?
Де Артаньяк буркнул неприязненно:
-- Некоторым такие нравятся.
-- Если ты хочешь, я прикинусь этой некоторой. Скажу, что хочу хоть
как-то компенсировать грубость своего мужа. Мне понадобится кувшин вина и
два фужера.
Она говорила быстро, искательно заглядывала ему в лицо, ее тонкие
пальцы нервно теребили лацканы его мундира. Засядько чувствовал их
напряжение, страх и замешательство. Оба страстно стремились к своим целям,
но все-таки замышляли хладнокровное убийство!
Он надеялся, что де Артаньяк возразит, все-таки французский
аристократ и офицер, однако тот отвел глаза, сказал после паузы:
-- Что делать, если по дороге к нашему счастью надо будет
переступить... через это.
Это я "это", подумал Засядько зло. Переступить через мой труп!
Господи, чего же они пытаются достичь такого необыкновенного? Она,
понятно, ослеплена любовью, однако де Артаньяк и так богат и знатен. Если
ли предел стремлению к еще большему богатству и власти?
Человек -- мера всех вещей, вспомнил он. Человек сам определяет себе
пределы. Как в нравственном, там и в безнравственном.
-- Дай-ка мне кольцо с противоядием,-- вдруг сказал де Артаньяк.-- Я
не хочу, чтобы он погиб... во что бы то ни стало. Если будет шанс достичь
нашей цели без его смерти, я это сделаю.
-- Это было бы лучше,-- вырвалось у нее невольно.
-- Я сделаю все, чтобы не дать ему умереть... от яда. Офицеры
все-таки должны погибать на поле боя со шпагой в руке!
Голос его показался Засядько чересчур напыщенным, чтобы быть
искренним, но женщина только простонала с благодарностью:
-- Милый...
Де Артаньяк зарылся лицом в ее пышные волосы, целовал, в то время как
его руки расстегивали крючки и пряжки на ее платье, и Засядько,
воспользовавшись моментом, неслышно отступил, перебежал освещенное место и
заскользил дальше по анфиладе залов, часто ныряя в ниши и затаиваясь,
слыша шаги.
Глава 26
Фон Бюлова уже не было в подземелье, но Ганс дожидался терпеливо. Без
тени упрека проводил русского офицера обратно, Засядько пролез в дыру, и
Ганс тщательно вставил глыбу на место. Засядько ощупал придирчиво, плесень
сомкнул краями так, будто сплошной покров никогда не нарушался.
Он едва успел лечь, закинув руки за голову, когда дверь лязгнула, на
пороге появилась женская фигура. За ее спиной блестели высокие кирасы с
конскими хвостами. Франсуаза с высоты окинула его коротким взглядом, тепло
и, как он решил, искренне улыбнулась:
-- Наш герой скучает... Идите, я покормлю его.
Она взяла из рук кирасира поднос. Засядько рассмотрел задранные ножки
жареной курицы, гроздья крупного винограда. В середине высилась пузатая
бутылка, по краям стояли два бокала. Один -- фужер из тонкого стекла,
второй был из темного серебра. Засядько ощутил как холодок побежал по
спине. Тогда, подслушав разговор, он со зла решил, что отвлечет ее
внимание и поменяет бокалы, но что делать теперь?
Женщина сошла вниз, за спиной лязгнула дверь. Поднос она держала
двумя руками на уровне пояса, и ее крупная грудь в глубоком декольте
дразняще касалась края подноса, словно ее предлагали наравне с вином и
жареной птицей.
Засядько сглотнул слюну. Запах жареного мяса, сочной подливы
смешивался с тонким ароматом духов, женского тела. Третья курица за ночь!
Похоже, он обожрется курятины так, что смотреть на пернатых не сможет.
Свечи бросали на ее лицо тени. Он нехотя поднялся, коротко поклонился
и сел на свое ложе. Хоть и женщина, но пришла травить его как крысу!
Правда, очень красивая женщина. Таким прощается многое.
-- Добрый вечер, Франсуаза.
Ее красиво очерченные брови взлетели:
-- Вы... знаете мое имя?
-- Такой ослепительной женщины да не знать?
Она с некоторой тревогой всматривалась в его мужественное лицо,
темнокарие глаза, где таилась насмешка:
-- Но все-таки... вы не могли меня видеть!
Он поклонился:
-- Считайте, это озарение. Предчувствие необычайного! Разве это не
самое необычайное на свете, что в эту мрачную камеру заглянула такое
сокровище?
-- Да, меня зовут Франсуаза,-- сказала женщина. Губы красиво
изогнулись.-- Вы чересчур галантен для русского. Вы не француз?
-- Француз,-- согласился Засядько.-- Но с детства живу в России. И
служу в ее армии, как, к слову, служат многие французы. Которые бежали от
революции.
Он видел как она закусила губу. Час назад шел разговор, что отравить
надо русского, а не соотечественника.
-- Я жена коменданта крепости,-- сказала она чуть побледнев -- Я
слушала, он чересчур грубо обошелся с вами... И чтобы вы не составили
из-за него неверное представление о Франции, я попытаюсь как-то
компенсировать ваши неудобства.
-- Я польщен,-- воскликнул Засядько.-- Но каким образом?
-- Каким смогу,-- улыбнулась она.
Она присела рядом, поднос поставила между ними. Засядько видел в ее
глазах как замешательство, так и удовольствие, что он оказался не диким
тунгусом, как представила со слов де Артаньяка. Но нервничает чересчур
сильно. Вряд ли можно объяснить опасением, что внезапно явится грозный
комендант крепости.
-- Вам не достанется от мужа? -- спросил он.
Ее лицо, созданное для поцелуев, было безупречным, а губы -- полными
и зовущими. В крупных глазах, крупных и с влажным блеском, ощущалась
тайна, приглашение, даже намек на некую общую тайну. Нежная шея,
полуоткрытые плечи, глубокое декольте, откуда из ложбинок между грудей
поднимается смешанный аромат духов и женского тела. Дышала она глубже, чем
следовало после трех ступенек, разве что бежала через всю крепость, отчего
грудь вздымалась, туго натягивая тонкую ткань и показывая ему нежнейшие
полушария.
-- Муж занят делом,-- ответила она,-- я же, как могу, выправляю его
мелкие промахи. Разве это не похвально?
-- Конечно,-- заверил он торопливо.-- Но мне не хотелось бы оставлять
вас без ужина.
Она засмеялась, ее глаза с удовольствием скользнули по его
мужественной фигуре. В глазах на миг мелькнула тревога, намек на страх, но
это мог быть страх застигнутой мужем в таком неподходящем для жены
коменданта месте.
-- Женщины должны ограничивать себя в еде,-- объяснила она.-- У нас
говорят: "Чтобы быть красивой -- надо страдать".
-- Зато могут не ограничивать в других стремлениях,-- ответил он
значительно.
Их глаза встретились, пару мгновений держали друг друга взглядами. Он
увидел и неприкрытое удовольствие, что он оказался красивым мужчиной, а не
старым уродом, и растущее сожаление, что придется его добавить к
многочисленным жертвам войны, и... поверх всего темную страсть, низменную
и потому могучую, не знающую преград. Страсть к мощи, богатству, власти.
-- Да,-- ответила она просто.-- Не все женщины -- игрушки в руках
мужчин. Некоторые умеют выбирать дороги сами. Надеюсь, вы не откажетесь от
бокала вина в честь таких женщин?
Он развел руками:
-- Как можно! Только слабые мужчины хотят видеть в женщинах игрушки.
-- Вы не слабый?
Он прямо посмотрел в ее глаза:
-- Вы сможете убедиться.
Она вытащила пробку, начала разливать вино. Сперва плеснула себе,
подчинясь древним правилам, что надо показать, что вино не отравлено, и
чтобы крошки пробки слить себе, затем наполнила до краев его бокал, а
потом уже долила себе.
Засядько с сильно бьющимся сердцем наблюдал за ее руками. На
безымянном пальце поблескивает золотой перстень. Яд там. Но пока сидят вот
так и беседуют, у нее нет шансов высыпать незаметно. Хотя вино подобрала
умело: темное, густое. В шампанском, скажем, даже белый порошок был бы
заметен. Пришлось бы долго отвлекать его внимание, пока растворится.
Его пальцы ощутили прохладный металл серебряного бокала:
-- Что ж, за настоящих женщин!
Она подняла бокал на уровень глаз. Глаза ее смеялись:
-- За настоящих!
На миг он ощутил беспокойство, что яд уже в его бокале, но Франсуаза
тоже следила за каждым его движением, и он сделал первый глоток. Вино было
отменное, с приятной горчинкой, умеренной крепостью, сладкое и густое,
какие он предпочитал себе наливать, когда вынужден был принимать участие в
застольях.
-- Как вы уживаетесь с русскими? -- спросила она. И, не дожидаясь
ответа, пояснила.-- Русские в моем представлении это нечто среднее между
монголами и тунгусами. А вы сложены, как я уже вижу, подобно греческому
богу, глаза же у вас как у самого дьявола... у меня уже бегут мурашки по
коже!
Смеясь, она протянула белую нежную руку. Кожа была чиста и шелковиста
на ощупь, Засядько задержал ее ладонь в своей руке. Их глаза снова
встретились, он увидел в ее лице растущее желание. Ее грудь начала
вздыматься еще чаще.
Ему не надо было быть умельцем в салонных играх, чтобы понять, чего
ждут от него дальше. Каждый жест этой женщины и рассчитан на тупых мужчин,
что, прежде всего, подчиняются велениям своего мужского естества, а уж
потом -- Богу, королеве, императорам или Отечеству. Про своих жен в эти
мгновения не вспоминают вовсе.
Он привлек ее к себе, и она, коротко и с облегчением вздохнув,
прильнула к его широкой груди. Запах духов и тела стал сильнее, его руки
непроизвольно стиснулись на ней, и он ощутил как его дыхание тоже стало
чаще.
