А Кэт сказала настойчиво:
-- Оля, ты ведешь себя непристойно.
Ее руки разомкнулись, пальцы в последнем прощании скользнули по его
груди. Он ощутил, как кончики пальцев задели волосы на его обнаженной
груди, там словно обсыпало огненными искрами.
Барон ухватил дочь за плечи, но прежде чем успел оттащить ее,
внезапно подошел молодой французский офицер схватил девушку за руку так
грубо, что она вскрикнула. В глазах блеснул гнев:
-- Как вы смеете?
-- Мы все смеем,-- завил он нагло. Его выпуклые глаза уставились в ее
лицо.-- Это наш гарнизон, а это наш пленник! И общаться с ним запрещено.
Засядько рванулся, наткнулся грудью на штыки. Крикнул взбешенно:
-- Тварь! Я убью тебя.
Офицер пренебрежительно отмахнулся:
-- Уведите монгола.
Барон Грессер и Кэт ухватили Олю, оттащили. Она оглядывалась на
Засядько, в ее глазах было отчаяние и мольба. Он ощутил как с боков
уперлись штыки, отступил, пошел к дверям подвала. На пороге обернулся:
-- Твое имя, трус?
Офицер побагровел, крикнул:
-- Увести и держать без ужина! И скажите этому тунгусу, что я,
благородный де Артаньяк из Гасконии, родственник королей, не унижусь до
перебранки с каким-то башкиром!
-- Артаньяк,-- сказал Засядько страшным голосом,-- завтра ты умрешь.
Он переступил порог подземной тюрьмы, но солнечный свет для него
померк раньше, чем переступил порог сырого и темного подвала. Он померк,
когда от него оторвали этого удивительно солнечного ребенка.
В глазах кирасиров был откровенный восторг. Один сказал потрясенно:
-- Я даже не знал, что такие есть на свете!
-- Да еще в дикой Германии,-- хмыкнул второй пораженно.
-- Она русская,-- возразил первый.
-- Не может быть,-- запротестовал второй.-- Русские все должны быть
вот такие...
Не выпуская ружья, он приложил пальцы к глазам, оттянув веки в
стороны и надул щеки, стараясь выпятить скулы.
Засядько засмеялся, спустился по сырым ступенькам. Сзади тяжело
лязгнула дверь, загремели засовы.
Сколько ей теперь, подумал он невольно. Выглядит взрослее, но ей не
может быть больше, чем двенадцать или даже одиннадцать лет! Или все-таки
может?
Глава 24
Подвал был сырой, мрачный. Тяжелые каменные плиты поросли мхом. В
древности этот рыцарский замок был гнездом баронов-разбойников, сейчас же
в цивилизованные времена людьми заняты только верхние поверхи, или, как
теперь все чаще говорят, этажи.
Поверх каменного ложа был брошен матрас, набитый соломой. Засядько
сразу лег, надо воспользоваться случаем и поспать, прошлые две ночи почти
не сомкнул глаз...
Он провалился в сон сразу, глубокий и мощный, как могут спать только
очень здоровые люди. Вверху ломал голову Мавильон, рядом бродили призраки
и потрясали цепями, завывали дурными голосами, вдали прогрохотала тяжелая
пушка, но он спал без задних ног. Расслабившись, в глубоком сне, пальцы
подрагивали... Правда, и во сне они касались того места на поясе, где
остались пустые ножны.
Дверь заскрипела, лязгнул ключ. В ярком дверном проеме возникли три
силуэта. Мгновенно проснувшись, он не сразу вычленил среди них женский.
Двое других были солдаты с примкнутыми штыками.
Женщина спустилась по ступенькам, и когда вышла из бьющего в глаза
солнечного света, Александр узнал тоненькую фигурку Олю. В ее руках был
поднос с тарелками, накрытыми салфетками. Тесный каземат сразу наполнился
запахом печеной птицы, ароматом трав, перца.
Она опустила поднос на единственный колченогий стол, ее ясные глаза
отыскали его изумленное лицо:
-- Я знаю, мужчины любят есть жареное мясо.
-- Много ты знаешь,-- удивился Александр.-- Как тебя пустили? Или это
Мавильон послал?
-- Нет, я сама тайком. Мавильон не знает, как и мои родители. А
солдат я упросила. Французы все такие галантные, до смешного!
Он подвинул к себе поднос, сбросил салфетки. Дичь была приготовлена
на славу, жареная корочка лопалась от распирающего ее сочного мяса. Он
разорвал ее пополам, и, обжигаясь, начал с аппетитом есть, предоставив ей
наблюдать с интересом. Ребенок, напомнил себе, любопытный ребенок. Герой
из детский снов попал в плен, брошен в темный каземат. Как не придти на
помощь?
-- Я узнала,-- сказала она важно,-- вы не пленник. Вы явились сами!
-- Разочарована? -- спросил он с набитым ртом.
Она вздохнула:
-- Еще как. Я надеялась, что буду спасать вас, Александр Дмитриевич.
Он отмахнулся:
-- Неблагодарное дело. Не занимайся.
-- Почему?
-- Хлопотно. Спасешь меня, а потом?
Она кивнула, ее глаза смеялись:
-- Да, я вспоминаю рассказ бабушки о плененной принцессе... Которую
спасает принц, а потом на ней женится.
Он покосился на открытую дверь. Оба кирасира стояли на фоне
темнеющего к вечеру неба. Вряд ли слышат каждое слово, но за пленником
следят, тут промаху не дадут.
Он продолжал разрывать руками мясо, ел быстро, жадно, с
удовольствием. Ее глаза дважды скользнули по его волосатой груди, белая
рубашка по привычке была распахнута почти до пояса, а мундир он снял и
положил под голову. На ее щеках выступил румянец.
Она искоса посматривала на его чеканные черты лица, суровые и четкие,
словно выкованные из меди. В этом человеке было намного большее, чем
спаситель ее и родителей. Он был красив как демон, но она видела в нем
сгусток воли, и в ее внутреннем зрении он казался ей похожим на обнаженный
клинок. Даже здесь, в каземате, он был опасен, вряд ли его удержат эти
стены, если он сам не пожелал бы остаться здесь! В нем чувствовались сила
и натиск, звериная мощь и нечеловеческая живучесть.
Невероятная выживаемость, которая сохранила его в бесчисленных
битвах, оставила его в том же теле, в каком он и начинал службу. Он
остался все так же молод, каким она увидела его впервые. А ее отец быстро
старел, мать же, оставаясь со сравнительно свежим лицом, сильно пополнела.
Лишь на его обветренном лице, которое хлестали ветры трех морей, не было
ни малейшей морщинки. Он мерз в снегах, преследуя армию Наполеона,
голодал, сам ел конину, но и эти лишения не оставили следа ни на худощавом
молодом лице, ни на жилистом мускулистом теле, которое больше пристало
цирковому атлету, чем благородному дворянину
-- Как вы оказались здесь? -- спросил он.
-- У папы плохо с легкими, врачи посоветовали воду Баден-Бадена,
затем здешние источники... И вообще покой, тишину.
Он хмыкнул, ел молча, затем засмеялся:
-- Во всем мире нет более тихой страны, чем Россия! Ни одного
выстрела, никаких разбоев, даже смертная казнь за ненадобностью отменена
еще императрицей, будь земля ей пухом. А минеральные источники в России
есть на все болезни. Даже на те, которых еще не придумали!
Она глубоко по-детски вздохнула:
-- Русь мне только снится. Подумать только, я родилась в Италии, жила
в Греции, на Мальте, в Венеции, теперь вот в этих германских княжествах,
которым потеряла счет... а в России еще не была! Она кажется мне страной
таинственных сказок.
-- Этого хватает,-- согласился он. Его крепкие зубы крушили полые
кости, изнутри брызгал пахучий и еще горячий мозговой сок.-- Здесь
собираетесь жить?
Она вздрогнула:
-- С пруссаками? Они такие грубые. Нет, мы уедем дальше во Францию. В
Париж.
-- Париж... Гм... Он хорош, пока по его мостовым не прогремят копыта
нашей конницы. Я не имею в виду драгун или кирасир.
Она ахнула, отшатнулась:
-- Казаков?
Он смотрел с жестокой улыбкой. Потом сказал мягко:
-- Ребенок, тебе пора. Родители хватятся, выдерут.
-- Меня никогда не драли! -- возмутилась она.
Он покачал головой:
-- В самом деле? Не подумал бы.
-- Почему?
-- Я бы драл тебя каждый день.
Она смотрела на него большими круглыми глазами. Александр ждал, что
она возмутится и уйдет, однако девушка лишь скорбно вздохнула:
-- Ладно.
-- Что ладно?
-- Если бы меня пороли вы, я бы терпела.
Он надеялся, что в ее голосе будет больше от шутки, но ее голос
звучал очень серьезно. Их глаза встретились. Наступила долгая неловкая
пауза. Кусок мяса застыл в его руке, а челюсти двигались все медленнее,
пока не застыли как вмороженные в лед.
Она смотрела на него неотрывно, в ее глазах был немой вопрос. Я сама
буду приносить тебе плеть, говорили ее глаза, если ты захочешь меня
выпороть, только не гони. Она же ребенок, напомнил он себе. Ей двенадцать
лет, она еще в куклы играет! Первые воспоминания детства о том, как
огромный великан врывается в ее страшный мир, повергает злых чудищ, что
обижают ее, а также ее маму и папу, поднимает ее высоко-высоко в воздух,
даже дух захватывает, а в ушах гремит его громоподобный голос... Не
напомнить бы ей, что он держал ее на руках совсем голенькой, даже пообещал
ей жениться, раз уж застал в таком порочащем виде...
Неизвестно что произошло бы, если бы кирасир не вскрикнул внезапно:
-- Мадемуазель, бегите немедленно! Похоже, сюда направляется
комендант.
Оля заколебалась, кирасир сбежал вниз, грохоча сапогами, ухватил ее
за руку и поспешно вытащил наверх. Лязгнула дверь, загремели засовы.
Некоторое время было тихо, затем чуткое ухо Александра уловило
приближающиеся шаги.
Он ждал, но шаги лишь на мгновение замерли возле его двери, затем
человек прошел мимо. Засядько снова лег, приготовился заснуть. Закрыв
глаза, он восстановил сцену, когда этот солнечный ребенок спустился в этот
каменный подвал, как лучились серые глаза, как протягивала ему поднос с
едой в стремлении как-то позаботиться, накормить, и как звучал ее нежный
еще детский голос.
Так и ушел в светлый чистый сон: улыбаясь счастливо, дышал спокойно,
жесткие черты лица разгладились... но едва что-то шелохнулось рядом, как
он уже был на коленях, а цепкие пальцы как железным капканом ухватили
что-то мягкое:
-- Кто?.. Что?
В его руках хрипел и задыхался тщедушный человек. Пальцы Засядько
сжимали ему горло. Он расслабил хватку, несчастный прохрипел:
-- Я... друг...
Засядько отпустил, сел на ложе. Сознание прояснилось. Он был в той же
темнице, но теперь в правом углу зияла черная дыра. Плита была отодвинута,
оттуда несло могильным холодом.
Человек, наконец, высвободился из его рук, усиленно потирал
покрасневшую шею. Был он в потертом камзоле, в старых туфлях со
старомодными пряжками, а голову покрывал парик, какие еще носило старшее
поколение.
-- Ну и пальцы у вас...
Засядько вслушался в акцент, спросил на немецком:
-- Кто вы?
-- О,-- обрадовался человек в камзоле,-- вы владеете... Позвольте
представиться, статский советник герр Бюлов, фон Бюлов. Мы узнали, что вы
в плену... А так как русские войска пришли освободителями...
Засядько оглянулся на яму:
-- Тайный ход?
-- Он самый,-- кивнул фон Бюлов.-- Это старинный рыцарский замок
Гогенцеллеров, отсюда ход выводит за пределы замка... Меня прислали помочь
вам бежать!
Засядько с любопытством всматривался в лицо статского советника.
Глаза мудрые, усталые, понимающие, в них видны участие и забота.
-- Сейчас явятся с едой,-- предупредил он.-- Я не хотел бы, чтобы вас
застали здесь.
Фон Бюлов кивнул:
-- Опасаетесь погони? Хорошо, вы правы. У них в самом деле подошло
время ужина. Хотя французы все ленивые и непунктуальные, но время ужина
соблюдают. Пожалуй, это единственное, что они соблюдают. Я вернусь через
час.
Он неторопливо спустился в яму. Как Засядько заметил, там мелькнули
руки, помогли немолодому советнику. Засядько тщательно уложил плиту на
