была такая горечь, что не мог остаться и разговаривать с людьми, один из
которых предал, а второй сделал все, чтобы склонить к такому предательству
и потом упиваться победой.
На пороге он ощутил, что его дергают сзади за полу. Девчушка смотрела
снизу вверх серьезно и по-взрослому мудро. У нее были глаза Кэт, только
серые, а в волосах как огонек пламенел оранжевый бантик. Она спросила
требовательно:
-- А почему ты уходишь?
-- У меня солдаты,-- ответил он.-- Надо о них позаботиться.
Она подумала, морща курносый носик:
-- А кто заботится о себе?
-- Я сам,-- ответил он серьезно.-- Сильные должны заботиться о
других, потом о себе.
Она опять подумала, решила:
-- Я буду о тебе заботиться. Ты ж смотри, жди меня. Я еще чуть
подрасту и выйду за тебя замуж.
Он осторожно поднял ее на руки, засмеялся:
-- Ты еще помнишь?
-- Разве такое забыть можно? -- удивилась она.
Он ощутил, что ребенок ставит его в затруднительное положение.
-- А сколько тебе лет?
-- Пять. Скоро будет шесть.
-- Да,-- согласился он.-- Тогда замуж почти пора. Тогда было еще
рано... сколько тебе было, три годика?.. а теперь пора...
Она уютно устроилась у него в кольце рук, словно в гнездышке,
смотрела все так же серьезно. Чувствовалась, что ей нравится у него на
руках возле широкой груди, за которой так часто бухает сильное горячее
сердце.
-- Я знаю,-- сказала она с сожалением.-- Но мама почему-то против. Я
с ней уже говорила! А я бы уже сейчас могла разглаживать вот этот шрам...
Ты такой печальный и одинокий...
Она коснулась розовым пальчиком его лба, потрогала глубокую складку
между бровей. Ему стало трудно дышать. Он осторожно опустил ее на пол:
-- Шрамы на теле я оставляю другим. У меня только один шрам, но он
глубоко внутри. Прямо на сердце.
Из глубины комнаты послышались сразу два голоса:
-- Оля!
-- Оля, иди сюда!
Александр поцеловал ребенка в щеку, тот подставлял требовательно, и
быстро вышел. Спускаясь по мраморной лестнице, чувствовал как его
попеременно душат то гнев, то боль.
Во дворе пленные забились в угол между сараем и конюшней, в них
летели комья грязи, камни, палки. Челядь неистовствовала, вымещая обиды.
Гренадеры лениво отгоняли греков, объясняли жестами, что пленный -- уже не
противник, с ним вообще-то можно бы и по-людски. Да и вообще не
по-христиански бить и топтать неоружного.
Глава 20
Оставив пленных в замке под охраной местной милиции, крестьян с
оружием, он повел свой десантный батальон обратно. На том конце острова в
уютной бухте ждет фрегат Баласанова. Однажды оглянувшись, Засядько увидел,
что в сотне шагов за его колонной солдат ползет телега. На передке сидит
черный как арап грек, без нужды взмахивает кнутом, а посреди телеги
виднеется женская фигура. Она наклонилась над ребенком. Грессер угрюмо
восседал сбоку.
Они двигались без остановок до полудня, как вдруг Афонин заорал
радостно:
-- Ваше благородие, корабль!
Он стоял в десятке саженей впереди на круче, размахивал треуголкой.
Засядько крикнул раздраженно:
-- Что за корабль?.. До наших еще верст тридцать. А чужих тут быть не
должно!
-- Корабль! -- настаивал Афонин.-- Не хранцузский, это точно. И не
турецкий. Их флаги я знаю.
Заинтересованный, Засядько взбежал на каменную гряду. Далеко впереди
внизу в блистающей лазури медленно двигался корабль. Это был барк или,
скорее, баркантина, паруса приспущены, корпус блистает чистотой, мачты
явно недавно выкрашены, весь он выглядел чистым, ухоженным, и сразу
вызывал симпатию.
-- Этот корабль мог бы взять наших... соотечественников,-- решил он
быстро.-- Если, конечно, идет в Россию. Или будет заходить в российские
порты.
-- Значит, свернем к воде? -- бодро спросил Афонин.
-- Свернем,-- согласился Засядько.-- Даже более того, искупаемся.
Восторженный рев был ответом. Солдаты, одетые по-российски добротно,
обливались потом в средиземноморскую жару. Засядько пользовался каждой
возможностью загнать их в воду, солдаты всякий раз самозабвенно бросались
в чистейшую теплую воду, барахтались среди лазурных волн, визжали от
счастья как малые дети, топили друг друга, ловили на мелководье крабов и,
вопя дурашливыми голосами, шарахались от медуз.
К воде двигались с такой скоростью и неудержимым напором, что будь
впереди любой враг, дрогнул бы и побежал, видя горящие страстью глаза и
целеустремленные лица. Засядько на ходу расстегивал мундир, грудь начинала
дышать глубже и свободнее: от набегающих на берег волн веяло свежестью.
Оглянувшись непроизвольно, он увидел как далекий возница завопил,
взметнул над головой кнут, начал нахлестывать лошадок, тоже стремясь
быстрее добраться к воде.
Далеко на берегу виднелся рыбацкий домик, два сарая для сушки рыбы,
развешанные на шестах сети, но главное, что заставило Засядько подозвать
Афонина, были три лодки у причала:
-- Сбегай к рыбакам. Спроси, чей это корабль. Попроси у них лодку.
Скажи: если перевезут двух взрослых и ребенка на корабль, мы заплатим.
-- Они и так перевезут,-- пробурчал Афонин.-- Мы ж их освобождаем!
-- Скажи, что заплатим,-- повторил Засядько настойчиво.
-- Будет сделано!
В голосе Афонина не было огорчения, как заметил Засядько. Старый
ветеран больше ценил возможность быть полезным по службе, чем поскакать
голышом в чистых водах Средиземного моря.
Солдаты мигом сбрасывали обмундирование, с детским визгом вбегали в
волны. Часовых Засядько все же выставил, хотя вроде бы противника на
острове уже не осталось. Он следил за кораблем, что-то странное чудилось в
его бесшумном скольжении по волнам.
Афонин долго не появлялся. Наконец его коренастая фигура появилась на
крыльце. Он помахал руками крест-накрест. Засядько показал кулак, кивнул
на лодки. Афонин закивал истово, снова вбежал в домик, а немного погодя
вынырнул уже с веслами на плече.
Засядько надоело дожидаться, когда он, неумело орудуя веслами как
слон вениками, подгонит лодку, пошел навстречу. Афонин беспомощно шлепал
веслами по волнам, а лодку относило все дальше.
Засядько разделся, вбежал в воду, догнал лодку. Афонин пытался помочь
ему влезть в лодку и едва не опрокинул ее вовсе.
-- Навались на тот борт! -- гаркнул Засядько.
Он забрался в лодку, подхватил весла и быстро погнал к берегу:
-- Не умеешь грести, зачем брался?
-- Дык кто ж знал,-- ответил Афонин посрамлено.-- Суворов говорил,
что суворовский солдат все смогет. Я ж видел как другие гребут, это так
просто...
-- Эх, ты, чудо рязанское!
-- Чудо-богатырь,-- подтвердил Афонин с гордостью.-- Суворовец!
Засядько разогнал лодку, сложил весла, а когда лодка на скорости
заскрипела днищем по песку, выскочил и ловко вытащил ее подальше на берег.
Издали донесся детский голосок:
-- Мама, а он к русалкам плавал?
Из телеги за ним следили возница и Грессеры. Девочка ерзала на руках
матери, улыбалась ему, протягивала ручки. Засядько ощутил, что он обнажен
до пояса, вода стекает по мокрой груди, а на губах чувствуется соленый
вкус морской воды.
-- Что сказали рыбаки? -- спросил он нетерпеливо.
-- Ничего,-- крикнул Афонин.
Он вылез шатаясь, зацепился за высокий борт и повалился на мокрый
песок. Поднялся, ругаясь как запорожец, указал на корабль. Тот, казалось,
вовсе застыл вдали от берега.
-- Что с рыбаками? -- спросил Засядько нетерпеливо.
-- Убежали,-- объяснил Афонин зло,-- дурни набитые! Увидели этот
корабль, умчались с такой скоростью, что пятки влипали в задницы. Добро бы
приплыли хранцузы или турки, а то... Так нет же, турков бы не так
испужались!.. Ничего не понимаю.
Засядько пристально посмотрел на корабль, затем обернулся к
Грессерам:
-- Я отправлюсь к ним. Попробую договориться, чтобы вас взяли на
борт. Вдруг да прямиком плывут в Россию? Но если и нет, то могут по дороге
зайти в российские порты?
Афонин засуетился:
-- Ваше благородие, погодьте! Это я, таежник, за веслами не сидел, а
у нас есть тут рыбари...
Он кинулся к солдатам, хватал за плечи, объяснял, наконец, еще трое
вышли из воды, сбегали к рыбацкой хижине и вернулись с тремя парами весел.
Засядько понаблюдал как они умело укрепили уключины, кивнул Афонину:
-- Поплывешь со мной. Ты один при мундире.
-- Слушаю, ваше благородие!
Две пары дюжих рук ухватились с двух сторон, стянули лодку в волны.
Солдаты запрыгнули и поспешно сели на весла. Засядько стоял на носу,
досадовал, что нет при нем подзорной трубы. Что-то очень странное чудилось
в этом чистом и ухоженном корабле!
Солдаты, несмотря на усталость, кувыркались в волнах, а те, кто умел
плавать, во всю показывали свое умение, заплывая от берега на глубокое.
Впрочем, дно понижалось так медленно, что надо было пройти с версту, чтобы
дно ушло из-под ног вовсе.
Гребли не очень умело, мешали друг другу, сцеплялись веслами. Афонин
попробовал командовать, но, встретившись со строгими глазами Засядько,
пристыжено умолк. Наконец кое-как уловили ритм, приспособились друг к
другу, лодка пошла быстрее.
Корабль медленно дрейфовал под едва заметным ветерком. Даже не
ветерком, а движением воздуха. Он был тих и безмолвен, и чем ближе
подходила лодка, тем неспокойнее становилось на душе. Солдаты уже
примолкли, настороженно посматривали на встревоженные лица Засядько и
капрала.
Афонин, опережая капитана, заорал:
-- Эй, на корабле! Заснули все? Эй!
Никто не отзывался. Лодка подошла к самому кораблю, и первое, что
пришло Засядько в голову, он осмотрел корпус, все-таки на морях бушуют
войны, впрочем, как и на суше, но ни следов от пуль, ни от шрапнели, как и
других повреждений не оказалось. Корабль был новенький, недавно спущенный
на воду.
-- Перепились все? -- предположил Афонин.
-- Всяк по себе других мерит,-- отозвался один из солдат с издевкой,
пытался шуткой снять нервозность.
-- Могут и спать,-- огрызнулся Афонин, не поворачиваясь.-- Знаю
таких, кто даже в дозоре... Ваше благородие, что делать? Так не
взберешься!
-- Поплыли вокруг,-- велел Засядько.
Одни дважды обошли корабль, стучали веслами в борта, но тот оставался
глух и безмолвен. Один из солдат вдруг предложил:
-- Тут веревка есть с крюком... Не пригодится?
Он разгреб тряпье на дне лодки, вытащил крюк с тремя загнутыми
острыми концами. Засядько подергал веревку, малость подопрела, но --
была-не была! -- закинул крюк наверх, подергал, убедился, что зацепился
крепко, дал конец держать Афонину, а сам быстро полез вверх.
Хорошо, не фрегат или каравелла, подумал с облегчением, когда вскоре
голова вынырнула над бортом. Если и скинут, до воды падать недолго, пузо
не отобьешь...
Палуба выглядела такой же чистой, ухоженной, как и корпус. Ни души,
только над головой лениво шевелятся подобранные паруса. Дверь вниз
приоткрыта, ему почудился вкусный запах.
Выставив перед собой шпагу, он медленно начал опускаться по
ступенькам. Они привели в отделанное дорогими породами дерева помещение,
где на стенах были картины, на столе лежала карта и стояла чашка с темным
напитком.
Засядько понюхал, запах кофе стал сильнее. Похоже, еще не остыл даже,
хотя проверять не решился. Кто знает, что за кофе. Выпьет и тоже станет
невидимым. Или вовсе исчезнет!
Он походил по каюте, заглянул в гардероб. Тщательно выглаженная
одежда, дорогая обувь, изысканные головные уборы... На полке две шкатулки,
богато украшенные серебром. Попробовал открыть, но заперты на ключи,
