будет Европе в глаза смотреть. Да и с нами ни одна порядочная страна даже
за кустом рядом не сядет!
А другой солдат пробурчал:
-- Что Европа... Что я родне скажу?
Молодая женщина, заливаясь слезами, ухватила его за ноги, целовала
покрытые пылью сапоги. Солдат попробовал поднять ее, от смущения стал
красным как вареный рак, но она отчаянно цеплялась за его ноги. Афонин
отвернулся, провел ладонью по глазам.
Засядько поколебался, в такое трудное положение еще не попадал.
Султан, которому Али-паша отослал уши казненных, в настоящее время союзник
России. Да, русско-турецкие войны возникали одна за другой, но сейчас с
султаном ссориться нельзя. Если он вдруг выстрелит по людям Али-паши, это
может вызвать гнев султана. Тот пожалуется русскому командованию, а то,
дабы жалоба не дошла по ушей императора, в угоду туркам прихлопнет
своевольного капитана вместе с его батальоном.
-- Отправляйся на корабль,-- велел он Куприянову.-- Поговори с
Баласановым. Он мой друг, поймет. Скати на берег две-три пушки... да не
корабельные, а наши, что готовились для десанта. Я возьму их с собой. Сам
Баласанов пусть встанет напротив Превезы, откроет все порты, чтобы в
городе видели нацеленные на них пушки! Да, если не трудно, хорошо бы возле
пушек поставить канониров с зажженными фитилями. Будто бы ждут только
сигнала к началу мощной бомбардировки!
Куприянов побледнел:
-- Саша... тебе за это ждет Сибирь!
-- Но честь будет спасена.
-- Однако это и так прямое неповиновение приказу... Нет, хуже! Это
вовсе своевольство.
-- Меня в этом уже упрекали,-- ответил Засядько мрачно.-- Был такой
Суворов, слыхивал?
Куприянов молча смотрел, затем крепко обнял старшего друга,
повернулся и, взяв двух солдат, галопом унесся впереди отряда.
Баласанов подвел могучий фрегат к городу, развернул бортом и открыл
порты, откуда зло щерились черные дула огромных корабельных орудий.
Канониры стояли с зажженными факелами, как просил Засядько, но ко всему
прочему Баласанов, выказывая дружбу, сделал больше: на палубе вовсю
имитировали приготовления к высадке десанта.
Уцелевших жителей, которые бы обрадовались защите, уже не оставалось,
а среди головорезов Али-паши началась паника. Засядько же двинулся во
главе отряда к воротам города. Шел он под неумолчный треск барабанов,
впереди шагал знаменосец с развернутым знаменем. Гренадеры двигались с
примкнутыми штыками, готовые к атаке. По бокам отряда везли четыре полевых
пушки, дула смотрели на крепость.
-- Ждите здесь,-- велел Засядько у ворот.-- Я пойду с одним
знаменосцем.
-- Не опасно?
Засядько кивнул на боевой фрегат, откуда на город в три ряда смотрели
пушки:
-- Если это не поможет, то наш отряд все равно Али-пашу не выбьет. Да
и не имеем право. Российскому могуществу урон будет.
Куприянов кивнул:
-- Либо честь без пятен, но урон в мощи, либо мощь без чести...
Французы выбрали первое.
Засядько смолчал, кивнул знаменосцу и пошел к воротам. Те были
распахнуты во всю ширь, обезглавленные трупы защитников лежали по краям
дороги. Французы побрезговали принять Али-пашу в союзники, в Европе чистые
ладони ценятся выше, чем грязные кулаки, но у Руси своя дорога, она
стремится стать сильной, во что бы то ни стало. А за ценой, как часто
говорится на Руси, не постоим!
Янычары Али-паши бросились навстречу с обнаженными ятаганами.
Засядько презрительно усмехнулся, молча ткнул пальцем через свое плечо.
Отсюда хорошо был виден красавец фрегат, его зияющие порты и жерла пушек.
И даже было видно, что на воду спускают десантные шлюпки, а на палубе
выстраиваются гренадеры с примкнутыми штыками.
Лопоча на местном диалекте, янычары повели его во дворец. Отточенные
ятаганы, сабли и кинжалы сверкали со всех сторон. Засядько шел
невозмутимо, а когда один из наиболее ретивых толкнул знаменосца, рыкнул
свирепо, звучно ударил ладонью по эфесу шпаги.
Янычары отпрянули, бывалого воина узнавали за версту. А этот русский
офицер был тертым и бывалым. От него распространялось ощущение силы и той
мощи, с которой не рождаются, какая бы благородная кровь не текла в твоих
венах.
Ступени дворца были залиты кровью, но трупы уже убрали. По коридорам
сновали слуги, спешно замывали кровь, меняли простреленные ковры на
стенах, развешивали дорогие ткани, убирали осколки дорогих ваз.
В первом же зале его встретил на диво холеный сановник, явно не из
местной шайки ворья, как бы не из самого Стамбула, вежливо улыбаясь и
кланяясь низко, провел в главный зал.
Когда распахнулись огромные двери-ворота, Засядько едва удержал
улыбку. Али-паша наконец-то дорвался до власти и роскоши! Бывший
разбойник, он когда-то начинал с того, что зарезал всех родных братьев.
Затем разбойничал, стал вожаком, набирал постепенно силу. Наконец захватил
родное селение Тепелен и вырезал от мала до велика весь род Бератского
паши. Поступив со своим отрядом на службу к дельвинскому паше Селиму, он
предательски убил его, а род по своей привычке вырезал весь, не пощадив и
младенцев в колыбели. Постепенно набирая мощь, он захватил все албанские
земли, а от султана Али получил фирман на управление всей Албанией. Когда
пришли французы, он пытался втереться к ним в союзники, но французы
побрезговали иметь дело с таким головорезом. И тогда он снова обрушился на
местных жителей, уже на "законных" основаниях: дескать, христианам нет
места на землях истинной веры, их головы лучше выглядят на кольях, а их
имущество и земли должны перейти к мусульманам. Своим головорезам он велел
себя именовать "Мечом Аллаха", но даже султан был смущен таким ревнителем
веры, оставлявшем после себя одни трупы и пепел, много раз посылал палачей
с указом казнить Али-пашу за беззакония, но те всякий раз сами оставались
без голов... И вот теперь этот неграмотный разбойник, ныне повелитель
Албании, владетель крупнейших крепостей по всему побережью, высокомерно
принимает русского офицера!
Засядько сказал резко:
-- По указанию султана и российского императора я беру под высокое
покровительство этих государей Превезу. Жители этого града водрузили на
свои стены наши флаги! Таким образом, они пользуются защитой нашего имени,
чести и оружия.
Али-паша возлежал на роскошнейшем диване. Две полуголые рабыни
растирали ему голые ступни, за тонким занавесом музыканты играли томную
мелодию, под стенами вовсю дымили широкие курильни с благовонными травами.
Воздух был сладкий, дымный, наполненный сладкой горечью.
-- Они получили мою защиту,-- ответил Али-паша насмешливо.-- Разве
это не видно?
-- Еще как видно,-- ответил Засядько сухо. Средневековый феодал
признает только силу. Теперь сила на его стороне, он это знает и без
стеснения выказывает.-- Но видят не только ваши люди.
На таком диване должен бы нежиться холеный толстяк с розовым лицом,
не знающим солнца, но на Засядько смотрел дюжий разбойник, черноволосый и
лохматый, рубашка распахнута на груди, обнажая черные курчавые волосы. В
ухе блестит серьга, лицо темное от солнца, покрытое морщинами от ветра и
солнца, но черные как маслины глаза смотрят пронизывающе, дерзко.
-- Что мне от того, что видят на берегах северных морей?
-- Но видит и султан.
-- Султан далеко, а я -- здесь.
-- Ладно,-- ответил Засядько.-- С этого момента жители Превезы
переходят под защиту султана и российского императора.
-- Я -- слуга султана,-- ответил Али-паша, словно забыв, что сказал
только что, голос его прогремел мощнее, в нем кипела злость.-- Это мой
город!
-- Был,-- ответил Засядько. Он подошел к окну, помахал рукой. С
корабля его не увидят, ясно, но пусть Али-паша думает, что он подает знак
своим людям, а те передадут на корабль
Али-паша поднялся во весь рост, и стало видно еще яснее, что это не
паша, а отважный и удачливый разбойник, взявший власть своими руками,
которые не высыхают от крови.
-- Ты знаешь,-- закричал он страшно,-- что стало с теми, кто пытался
мне угрожать?
Засядько чувствовал ярость атамана шайки, но понимал и то, что тот
держит злость под контролем, а кричит и вот-вот пустит пену бешенства для
острастки, чтобы русский офицер дрогнул. Но и показывать что понял, тоже
нельзя. Тогда в самом деле взбесится...
В этот момент к Али-паше скользнул неслышно тот самый холеный
сановник, что-то шепнул подобострастно. Али-паша несколько мгновений
смотрел на русского офицера. Грудь его опустилась, он вдруг спросил совсем
будничным голосом:
-- А ты не тот ли Зась-ядь, который разбил доблестного Селим-бея?
-- Доблестного? -- переспросил Засядько.-- Мне показалось, что он
сражался хреново.
Али-паша впился взглядом в его глаза:
-- Теперь и мне так кажется. Когда он с семью тысячами солдат не смог
удержать крепости. А у тебя было не больше тысячи?
-- Семьсот,-- поправил Засядько.-- И двести местных жителей.
Али-паша сел, рабыни тут же принялись массировать и разглаживать его
огромные ступни. Глядя на Засядько исподлобья, внезапно предложил:
-- Выпьешь со мной?
-- На службе не пью,-- ответил Засядько.
-- Девок хочешь? Вот этих подарю! Или отбери любых.
-- Уже есть,-- сказал он нехотя.-- Хотя... если еще остались такие,
что в моем вкусе, я бы взял. А пока решим насчет крепости.
Али-паша взмахом отпустил сановника. На Засядько смотрел набычившись,
но, чувствуя в самом офицере силу и помня о фрегате, чьи пушки нацелены на
этот дворец, кисло улыбнулся:
-- Я имею фирман от султана на овладение этими землями. Ну, и этими
тоже. Почти... Но раз уж подошел флот наших друзей русских, то я оставляю
им город. А сам с правоверными воинами пойду дальше резать всяких там
греков, сербов и прочих христиан. Надо очистить благословенную землю от
неверных!
Засядько стиснул зубы. Коротко поклонившись, кивнул бледному как
смерть знаменосцу, повернулся, и они пошли к выходу. На дверях стояли
янычары, страшно скалили зубы, намекающе пробовали ногтем большого пальца
лезвия своих кривых мечей, но Засядько скользил по ним скучающим взором,
как на выцветший узор на старых вытертых коврах.
Знаменосец изо всех сил старался не ускорять шаг. Его распирала
ликующая щенячья радость. Они были у страшного Али-паши, предъявили ему
требования -- подумать только! -- и не только вышли живыми, но добились
своего. Да еще как добились!
У ворот его гренадеры стояли в каре. Вокруг бесновалась толпа дико
орущих и визжащих разбойников. Над головами блистали сабли, кто-то
выстрелил в воздух. Солдаты стояли бледные, с решительными лицами. Увидев
своего капитана, закричали радостно, но острия штыков все так же упирали в
животы разбойников.
-- Али-паша уходит! -- крикнул Засядько громко. Он адресовался своим,
но так, чтобы слышали и те, кто надеялся смять ненавистных христиан.--
Город под нашей защитой!
Среди разбойников крик поднялся такой, что его оглушило. Снова
заблистали сабли. Солдаты подались в стороны, и Засядько предусмотрительно
вдвинулся в их строй. Тут же заметил как появились люди из окружения
Али-паши, начали успокаивать воинов истинной веры, даже оттаскивать силой.
Когда разозленную толпу увели, Афонин спросил неверяще:
-- Ваше благородие, неужто удалось?
-- Я ты не верил?
-- Да я то верил... в вашу удачу, ваше благородие... да только
Али-паша, говорят, совсем закусил удила. Грозится на Стамбул пойти, семью
султана вырезать и свое племя на престоле усадить!
