приму".
Пока другие офицеры полка проводили время в пирушках, Засядько
тщательно анализировал сложившуюся обстановку в Российской империи. Он
знал, что воспитателем будущего императора Александра и его брата --
великого князя Константина был полковник Лагарп, республиканец из
Ваадского кантона, который старался дать обоим великим князьям
демократическое воспитание. Что же предпримет самодержавный император,
которому едва исполнилось двадцать четыре года?
В первые месяцы своего царствования Александр I уничтожал все то, что
сделал отец. Объявил амнистию, вернул сосланных, разрешил крестьянам брать
лес из казенных угодий, освободил священников от телесных наказаний,
разрешил выезд из России и ввоз из Европы книг. Типографии, запечатанные в
июне 1800 года, были вновь открыты. Уже не запрещалось одеваться по
западной моде -- носить длинные панталоны, круглые шляпы, пышные галстуки,
которые Павел преследовал как признаки якобинства.
Офицеры славили нового императора и пили за его здоровье, ибо
Александр I отменил еще и напудренные косы.
Указом от 3 марта года запрещалось продавать крестьян без земли,
крестьянам разрешалось вступать в брак без согласия помещика, помещик мог
наказывать крестьянина не больше, чем пятнадцатью палочными ударами. Это
было обнадеживающее начало, но... и эта мера оказалась призрачной.
Помещики продолжали продавать крепостных даже в столице, женили крестьян
против их желания и без счета наказывали палочными ударами прямо под
окнами царского дворца.
В один из дней Александр Засядько получил письмо от отца, который
велел ему срочно съездить в Соловецкий монастырь. Новый император России
освободил из заключения и Петра Калнышевского, последнего кошевого
Запорожской Сечи. Его вместе с казацкой старшиной взяли в плен и увезли
еще 6 июля 1775 года, когда царские войска заняли и разрушили Сечь.
Подъезжая к монастырю, Засядько старался высчитать возраст
Калнышевского. Он помнил рассказы деда о славных украинских рыцарях, о
боевых подвигах запорожцев, совершавших набеги на турецкие берега. Петро
Калнышевский уже тогда был кошевым атаманом...
Суровый монах, который открыл в воротах крошечную калитку, ответил
ошеломленному Александру, что заключенному Калнышевскому недавно
исполнилось... сто десять лет! Последние четверть века он находился в
глубокой земляной яме, куда был брошен по указанию всемилостивейшей
императрицы Екатерины II. Сейчас он получил свободу, однако возвращаться
на родину почему-то не желает.
Сто десять лет! Александр был потрясен. В голове не укладывалась
такая цифра. Он прожил всего двадцать два года, а уже был свидетелем и
участником стольких событий. Как же выглядит этот старец?
-- Вас проводить или пойдете сами? -- спросил монах неприветливо.
-- Сам,-- ответил Засядько.-- Укажите, в какую сторону идти.
-- Прямо по тропинке. Никуда не сворачивайте.
Засядько поблагодарил и быстро зашагал в указанном направлении.
Дорожка вела к морю, оттуда тянуло пронзительной свежестью. Над головой
носились и кричали чайки. У самой воды спиной к нему сидел на камне
человек. Засядько почувствовал, что у него от волнения замирает сердце.
Перед ним был гигант. Он никогда еще не видел таких широких плечей и такой
мускулистой спины.
-- Кошевой...-- прошептал Александр.
Сидевший на камне повернулся, поднялся. Засядько невольно отступил на
шаг, чтобы смотреть в лицо старому запорожцу, не особенно задирая голову.
У Калнышевского было суровое аскетическое лицо, иссеченное шрамами. Глаза
смотрели пристально, мохнатые брови грозно сдвинулись на переносице. Грудь
атамана была так широка, словно он носил под рубашкой латы, а руки
напоминали могучие узловатые ветви дуба.
-- Кто ты? -- спросил Калнышевский резко.
Голос его прозвучал как удар грома. "Господи,-- промелькнуло в голове
Александра,-- неужели на земле есть еще такие богатыри?"
-- Я Александр Засядько,-- ответил он торопливо.-- Сын твоего
главного гармаша Дмитра. Отец велел спросить: когда ты вернешься? Все уже
знают, что новый царь освободил тебя.
Калнышевский хмуро взглянул на рослого юношу в мундире офицера
российской армии и медленно отвернулся. Александр, ощущая непривычную
робость, сделал было шаг, чтобы обойти кошевого и стать с ним опять лицом
к лицу, но не решился. От фигуры Калнышевского веяло необычной силой и
властностью.
-- Надо возвращаться,-- повторил Александр тихо.
Калнышевский отрицательно качнул головой и сел. Он сидел не
поворачиваясь и глядя в одну сторону.
-- Отец велел передать тебе фруктов,-- снова заговорил Александр,
чувствуя, что его голос начинает дрожать, не в состоянии пробить броню
молчания кошевого.-- Я купил у торговцев даже заморских...
-- Можешь оставить,-- ответил Калнышевский,-- но мне они не
понадобятся.
-- Но почему? -- удивился Александр.
-- Я двадцать пять лет сидел в земляной яме,-- ответил Калнышевский
глухо.-- Питался тухлым мясом и гнилой репой. Да, теперь я могу уйти. Но
не уйду. Так и скажи отцу. Он поймет. Скажи: и пойманный лев -- еще лев!
Александр не осмелился перечить и тихонько попятился. Затем,
повинуясь внезапному импульсу, повернулся:
-- Скажи, есть ли смысл держать в руке пистоль и саблю? Может правы
те, кто уходит в пещеры, в леса, пустыни? Среди моих пращуров были
священники, были монахи...
-- Я знавал их,-- ответил Калнышевский. Он смотрел в упор, глаза были
как у большого орла.-- Ты хочешь уйти в монастырь?
-- Да.
-- Из-за растоптанной любви?
Александр вздрогнул:
-- Откуда ты знаешь?
-- Это нетрудно,-- проворчал последний кошевой,-- все вы в этом
телячьем возрасте идете в монастырь из-за того, что прищемите палец...
Серьезные причины будут потом, когда становитесь старше... Нет, в тебе
слишком много ярости, ее нельзя нести в монастырь. Иначе взорвешь его ко
всем чертям. Поработай сперва в мире, сынок! Разгреби грязь людскую.
Поработай на людей! А спасти свою душу успеешь. Ты из тех, кто ухитряется
пронести ее чистой, через какое бы болото не шел...
Он отвернулся, уже забыл о молодом офицере. Взгляд его был устремлен
поверх свинцово серых тяжелых волн северного моря. Там, далеко за
виднокраем, была его Украина, которая ныне именовалась Малороссией. И где
украинский язык был запрещен.
Засядько попятился, не сводя зачарованного взгляда с богатырской
фигуры последнего запорожца. Потом пошел, постоянно оглядываясь через
плечо. В душе был благоговейный страх. Впервые видел человека, который так
подавляюще явно превосходил его самого.
Наконец одинокая фигура последнего кошевого Запорожской Сечи осталась
за поворотом тропинки. Лишь тогда Засядько перестал оглядываться.
Глава 14
В числе наиболее отличившихся боевых офицеров, а им вели особый учет,
его послали воевать... на море! Жарким июльским утром он прибыл в
Севастополь, где русская эскадра спешно готовилась к походу. Засядько было
велено явиться к вице-адмиралу Сенявину, руководителю будущей военной
экспедиции.
Следом за адъютантом Сенявина он переступил порог адмиральской каюты.
Сенявин сидел за столом, заваленным книгами и картами. Одна из карт была
разложена, и Засядько узнал контуры Средиземноморья. Сенявин расстегнул
мундир, из-под мятого воротника выглядывала дряблая загорелая шея. Он с
интересом взглянул на пришедшего.
-- Капитан Засядько? Рад, что вы прибыли без опоздания. Уже
устроились? Ладно, этим вопросом займется адъютант. Садитесь, мне нужно
поговорить с вами.
Александр опустился на свободный стул. Все здесь было ему непривычно:
и тесная каюта, и качающийся пол. На стенах висели всевозможные приборы, в
углах теснились навигационные приспособления.
-- Женя,-- позвал Сенявин адъютанта,-- принеси шербет! Да отыщи
попрохладнее.
Адъютант бесшумно исчез, а Сенявин объяснил Александру:
-- Жара адская. Не с моим здоровьем с нею ладить. А что будет в
Средиземноморье? Вас не смущает мой не совсем презентабельный вид?
-- Не смущает,-- ответил Засядько искренне.
Он видел, что Сенявин изучает его испытующим взглядом, словно
старается проникнуть в душу и сердце. Судя по всему адмирал остался
доволен. Во всяком случае, сказал благодушно:
-- Вы боевой офицер и поймете меня. А здесь некоторые заняты в
основном своим внешним видом. Об одежде заботятся больше, чем о знании
военного дела. Вот и приходится мне выживать этих паркетных шаркунов и
перетягивать в эскадру настоящих воинов.
-- Я бесконечно польщен,-- сказал Засядько почтительно,-- однако я не
моряк...
-- Вас, не моряков, будет две тысячи человек. Это капля в море, но
золотая капля. Цвет и слава русской армии, наиболее отличившиеся люди в
предыдущих войнах. Вы будете командовать десантным батальоном!
-- Это великая честь,-- пробормотал Засядько.
-- И ответственность,-- добавил Сенявин строго.-- Рядом с вами не
будет старших офицеров, которые помогут, подскажут, прикроют. Но вам как
раз и давали характеристику, как человеку, умеющему принимать решения.
-- Мне за это доставалось,-- позволил себе улыбнуться Засядько.
-- Итак, вы -- капитан десантного батальона... А сейчас у меня к вам,
Александр Дмитриевич, будет просьба...
Засядько насторожился. Он был польщен, что могущественный адмирал
назвал его по имени и отчеству, неспроста же проявлена такая любезность.
Вероятно, Сенявин хочет заставить его делать то, чего не может приказать.
-- ...просьба,-- повторил Сенявин, пристально глядя в неподвижное
лицо Александра.-- Присмотритесь к корабельным бомбардирам. Они
справляются со своими обязанностями, однако предела совершенствованию нет,
не так ли? Вы должны действовать в десанте, но мне кажется, что ваша
деятельная натура не захочет оставаться в стороне и во время морского
похода...
Вернулся адъютант, неся на подносе огромный кувшин и два стакана.
Засядько позавидовал умению, с которым молодой офицер шел по качающемуся
полу.
-- Только шербетом и спасаюсь,-- объяснил Сенявин.-- Не желаете ли
отведать?
Засядько торопливо поднялся, подхватил треуголку.
-- Благодарю, ваше превосходительство. Мне еще нужно распорядиться
насчет личных вещей... и всякие другие дела.
Сенявин милостиво наклонил голову, отпуская капитана.
Ветер было попутный, но когда он свежел с каждой минутой, даже
Засядько понял, что надвигается шторм. Его десантный батальон загнали в
трюмы и велели сидеть тихо как мышам. С палубы в бою смывает и бывалых
матросов.
Солнце с утра было багрово-красное, похожее на раскаленное ядро,
которыми стреляют для возжигания кораблей противника. Капитан фрегата
Баласанов велел закрепить брамсели, а немного погодя заорал, чтобы взяли
еще и рифы у марселей.
Засядько держался поблизости. Он сдружился с Баласановым, дивился
морским словечкам, потом подумал трезво, что и для моряка многие слова из
арсенала артиллериста столько же темны и загадочны.
Тучи становились все темнее, а потом пораженный Засядько увидел как
они опустились ниже и пошли навстречу эскадре. Ветер стал пронизывающий,
совсем не средиземноморский. Волны росли, начали швырять корабли как
щепки. Хуже того, огромные валы хищно загибались белыми гребнями,
поднимались выше палубы в рост человека, обрушивались через борт.
-- Привяжись! -- крикнул Баласанов резко.-- Или марш в трюм!
Он, стоя на капитанском мостике, привязал себя веревкой к стойке
