ясно, что ты чужак. Теперь надо вытрясти из тебя сведения о тех
странах.
Я ответил, взвешивая слова, потому что мне очень не
понравилась зловещая нотка в его голосе:
-- Мы сохраним время, если я буду знать о вашем мире
немного больше. Что именно вам неизвестно?
Волхв несколько мгновений изучал мое лицо. Потом его губы
дрогнули в жесткой усмешке:
-- Если ты лазутчик, все равно нам таиться поздно. Ты уже
узнал все, что тебя интересовало. Так что слушай.
Рассказчиком волхв был великолепным. Говорил образно,
эффектно. Он был великим, верховным волхвом, так что выступать
умел и перед массами, и перед отдельными личностями. Дважды нам
приносили охлажденный сок клюквы с медом. Когда подкрались
сумерки, зажгли цветные свечи с полено толщиной, хотя я краем
глаза заметил под потолком прозаические электролампочки.
Вдыхая аромат воска, благовоний, я потрясенно слушал о
мире, который практически ничем не отличался от нашего! Здесь
тоже есть огромные города, метро, автомагистрали,
трансконтинентальные железные дороги, а моря и океаны бороздят
танкеры, лайнеры, китобойные флотилии. Правда, киты и дельфины
под защитой закона, но малый отстрел идет... В воздухе снуют
самолеты. Более того, уже существуют поселения ссыльных рабов
на Венере, Марсе и Меркурии! Месяц тому назад отправлена первая
межзвездная экспедиция!!!
-- Я едва могу говорить,-- признался я.-- Это чудо... У
нас мир почти таков же, но все же я из другой страны. Вы можете
произвести анализ моего языка, одежды, я готов спеть песни,
которые у вас не слыхивали... Не мог же я сам их сочинить?
Прочту наизусть много стихов. Даже рад, что в школе заставляли
учить наизусть. Вспомню музыку, я не могу быть еще и гениальным
композитором. Расскажу о различных философских учениях...
-- Эти пустяки оставим на потом,-- отмахнулся волхв
небрежно.-- Нас интересует совсем другое. Неужели ты настолько
наивен?
Я потерял счет времени, сколько провел в камере пыток.
Связанного, меня повесили за руки на крюк, вливали в рот
ядовитые настои трав. Язык развязывался, в полубреду я отвечал
на вопросы, рассказывал, объяснял, снова отвечал... Возле меня
неотложно дежурили три волхва. Звукозаписывающая аппаратура
фиксировала каждое слово, а волхвы всматривались в мое лицо, в
глаза, анализировали движение мышц, подергивание кожи. Я был
опутан датчиками, на экране ЭВМ бешено дергались ломанные
линии, но волхвы, судя по всему, в них разбирались.
Мое словоблудие оказалось недостаточным. К тому же сочли,
как выяснилось потом, что поставлен гипноблок, и мой ранг
лазутчика сразу повысился. Жрецы-техники ушли, взамен явился,
как я решил, настоящий палач. Привязав к столбу, меня снова
накачивали ядами. Теперь химическими. Дикая боль выворачивала
внутренности, разбухшее сердце стояло в горле... Но дозы были
подобраны так, что сознание я почти не терял. Что я кричал, что
говорил -- не помню. Знаю зато твердо: хотел бы что-то утаить,
не вырвали бы. Сам открыл в себе упрямство интеллигента,
которое не сломить примитивной физической болью.
Без пыток прошел только один день. Я решил, что пришел
конец пыткам, но только теперь попал к настоящему мастеру
заплечных дел. Меня отволокли в другую комнату, где я увидел
дыбу, "испанские сапоги", горн с раскаленными железными
прутьями...
Когда я висел на дыбе, явился неожиданно верховный волхв.
Младшие суетливо посадили его в кресло. Волхв движением бровей
услал их прочь, оставив палача, тупое животное, которое вряд ли
вообще могло говорить.
-- Что скажешь теперь? -- спросил волхв мирно.
Я боролся с темнотой, которая гасила сознание. Мой голос
упал до шепота:
-- Оказывается, ты редкостный дурак... Не знать таких
вещей!
-- Чего я не знаю? -- заинтересованно оживился он.
-- Самого главного... Или у вас этого нет? Это вон его,
палача, пытками можно заставить признаться даже в том, чего он
не понимает... Твои пыточные приемы рассчитаны на животных, а я
человек... Или тебе еще не встречались люди? Или тут все
ломаются перед болью? Или у вас, животных, ничего нет дороже,
кроме тела? Дурак ты, а еще волхв! Не понимаешь... Не по
разуму... Нет, разум тут ни при чем... Тебе не понять... ты сам
всего лишь животное... пусть разумное, но животное...
Последние слова я едва шептал. Чернота сомкнулась над моей
головой.
Когда мне удалось разомкнуть воспаленные веки, я обнаружил
себя в чистой белой комнате. Я лежал в просторной мягкой
постели, на мне было легкое одеяло из пуха. В воздухе сильно
пахло травами. Я чувствовал себя слабым, но боли не было.
Справа на придвинутом столе играла в солнечных лучах
хрустальная ваза, доверху наполненная отборным виноградом. На
столе громоздились сочные груши, яблоки, персики.
Рядом со мной, не шевелясь, лежала девушка. Молоденькая,
миловидная, хорошо сложенная. Видя, что я обнаружил ее,
приподнялась с готовностью:
-- Что изволишь, господин мой?
-- Оденься,-- велел я шепотом, потому что гортань почти не
повиновалась.-- Ты кто?
-- Твоя рабыня, господин.
-- Как зовут?
-- Илона, господин.
-- Илона, меня зовут Юраем. Господином не зови, я не
господин тебе. Если это в моей власти, отпускаю тебя на волю.
Если нет, будь рядом, но рабыней себя не чувствуй. В моей
стране рабов нет.
Она растерянно раскрыла рот:
-- Неужели ты из такой бедной страны, госпо... прости,
Юрай?
-- Моя страна в сто миллиардов раз... Хотя, это не
измерить... Мы богаче, теперь я понимаю, насколько богаче. Тебя
зачем прислали?
-- Я должна помочь тебе обрести силу,-- ответила она не
очень уверенно.
-- Я ее не терял,-- прошептал я, чувствуя страшную
слабость и головокружение.-- Я не терял. Зачем я понадобился?
Она наконец выбралась из постели, пошуршала одеждой. Когда
я, преодолев головокружение, открыл глаза, Илона, уже одетая
стояла возле моего ложа. В ее протянутых ладонях были гроздья
винограда:
-- Это восстанавливает силы, госпо... Прости, Юрай. Силы,
которые ты не терял. А тебя лечат, чтобы отправить в Рим.
Верховный волхв сказал, что у тебя стоит сверхмощный гипноблок.
Здесь его не сумели вскрыть, зато в Риме настоящие мастера...
Ее щебечущий голос еще звенел в моих ушах, но черное
забытье уже затопило мозг. Свет померк.
Выкарабкивался я несколько дней. Все время я был под
обезболивающими... Точнее, это было даже не обезболивающее, а
более опасное, потому что вместо боли я чувствовал
удовольствие, когда мне вправляли суставы на руках и ногах,
когда отдирали при перевязке пересохшие бинты.
Часто бывал у моей постели расстроенный Тверд. Я был
растроган, видя как он сокрушается. Кто я ему? Да и привык он к
жестокости своего мира, к пренебрежению человеком. А все-таки
навещает, что-то приносит. Рассказывает воинские истории с
жуткими подробностями, в наивной попытке развлечь.
Когда я немного окреп, вместе с Твердом и Илоной меня
отвезли на вокзал. На обществе Тверда я настоял, угрожая в
противном случае остановить себе сердце. Верховный волхв
согласился, скрипя зубами. Я доказал свою крепость, а такой,
как они поняли, в самом деле может заставить себя умереть по
своей воле.
На этот раз мы ехали в княжеском. Половина вагона была в
нашем распоряжении, а стража располагалась в крайних купе с
обеих сторон вагон. Тверд откровенно радовался, предвкушая
рассказы о необычной поездке, о роскоши княжьего вагона, Илона
присматривалась ко мне, не в состоянии понять своей роли. Мне
было не до того, чтобы читать лекции о равенстве. Надо
объяснять с нуля, а я еще не придумал, как спасти свою шкуру.
Духовное раскрепощение Илоны подождет, ей пока неплохо. Главное
-- придумать, как миновать застенки Рима.
Мне из вагона выходить запретили даже со стражей. Правда,
ехали мы в самом деле по-княжески. В вагон доставляли лучшие
фрукты, лучшую дичь, несли лукошки, доверху заполненные
земляникой, черникой, брусникой, подносили жареных голубей,
тетерок, глухарей, рябчиков, тащили только что пойманную
севрюгу, стерлядь...
Тверд и Илона выскакивали на каждой станции размяться на
перроне. Они все больше сдруживались. Илона держались поближе к
Тверду, а у меня, когда я видел их вместе, щемило сердце от
жалости и недоброго предчувствия.
Поезд мчался через ночь, через день, а я почти не отходил
от окна. Боль меня не отпускала, но это была другая боль. Из
окна я часто видел просторные виселицы, поставленные на самых
видных местах. Петель было много, они почти никогда не
пустовали Чувствовалось в таком отношении к преступникам
какая-то гордость. Словно бы, чем больше повешенных, тем крепче
и чище княжество, тем жестче -- а значит, лучше! -- законы, тем
безопаснее законо... княжепослушным гражданам.
Что за странный выверт в этом мире? Колоссальнейшее
развитие науки и техники -- планетные колонии, экспедиции к
звездам, о чем мы только мечтаем! -- и гнусное рабство. Что тут
произошло?
Однажды Илона вскрикнула, указала пальчиком на окно. Мы
проезжали через небольшое селеньице. На площади перед
приземистым зданием торчали отрубленные головы на длинных
острых кольях. По обе стороны здания на заостренных столбах
были насажены люди со связанными руками.
-- Пересекли земли савиров,-- определил Тверд тоном
знатока.-- Варвары!.. Чего с них взять. У нас честнее: голову
на плаху, всего один удар... А на колья -- нет. Разве что во
время войны, когда все можно...
-- Но зачем даже во время войны? -- вскрикнула Илона.
Тверд снисходительно погладил ее по длинным волосам.
Спохватившись, отдернул ладонь, глядя на меня виновато.
-- На войне все можно,-- ответил он, ухмыляясь.-- Война --
это пир для мужчин! Полная свобода! Свобода от всего. Некоторые
шуткари такое вытворяют со своими полонянками, обхохочешься. И
во сне не привидится!
Илона с негодованием отвернулась. Тверд развел руками,
посмотрел на меня. Я постучал пальцем по лбу. Тверд с
удивлением поднял брови. Видимо, у них этого жеста не было. Или
он больше уповал на мощь рук, чем на какие-то мозги.
Чем дальше к югу, тем больше становилось кольев с
отрубленными головами. У некоторых в зубах торчали курительные
трубки. Я вспомнил, что в моем мире тоже шла борьба с курением:
в допетровской России били кнутом и ссылали в Сибирь, в Турции
рубили головы и насаживали с курительной трубкой на кол...
Однажды Тверд позвал взглянуть на новое зрелище. Вдали на
холме виднелся деревянный крест. Мне показалось, что на нем
распят человек.
-- Римские владения еще далеко,-- сказал Тверд угрюмо,--
но римская мода уже и сюда пролезла. Обезьянничают, подражают.
А по-моему, распинать -- подлое дело. Рубить голову -- другое.
Или уж, на худой конец, посадить на кол. Все же как-то
по-нашенски.
Крест с казненными остался далеко позади, но у меня он еще
долго стоял перед глазами, хотя я плотно стискивал веки.
Поезд мчался, останавливаясь только на больших станциях.
Кресты встречались все чаще, наконец полностью вытеснили колья.
Мы въехали во владения Рима. До самого Рима еще далеко, но
здесь жили покоренные народы, здесь стояли римские гарнизоны,
здесь велось знаменитое римское судопроизводство.
Наконец кресты сменились сооружениями из двух столбов в
виде буквы "Т", с которых свисали прибитые за раскинутые руки
длинными гвоздями люди. Иногда висело уже то, что оставалось от
человека. На перекладинах сидели толстые разжиревшие вороны.
