половцы, хазары...
Тверд сам положил мне каши в миску, и я вздохнул с
облегчением. Из одной посуды было бы естественно, но для
человека моего мира чересчур уж противоестественно...
Тверд себе положил едва ли больше двух ложек. Объяснил:
-- Ел недавно. А охотки еще не нагулял.
-- Спасибо,-- поблагодарил я.-- Вкусно. Жена готовила?
-- Большуха,-- объяснил он. Не уверенный, что пойму,
добавил: -- Старшая из дочерей. У меня три девки, а сына боги
не дают.
-- Боги сыновей посылают тем, кто в них нуждается,--
утешил я.-- Глядя на тебя, кто скажет, что в этом дому трудно
без мужчины?
Он некоторое время смотрел молча, потом хмыкнул:
-- Ишь... А ведь верно. Вон у Хвоста пятеро, все парнишки.
Сам же плюгавенький, разиня, страхополох...
-- Вот боги и посылают туда мальчиков,-- объяснил я,
заботясь больше о расположении могучего мужика, который все
больше нравился, чем о точности генной теории.-- Должны же они
как-то возмещать ущерб?
-- Спасибо на добром слове.
-- Не за что.
Доедали кашу в молчании. Временами мне казалось, что я
вовсе не переносился в параллельный мир, да еще так далеко во
времени. Не вернулся ли в родную деревню, где сижу с двоюродным
дядей, братом. Отдыхаю, вытянув натруженные ноги?
Стараясь удержаться в реальности, я снова пошарил взглядом
по комнате. Холодок прополз по спине, на руках приподнялись
волоски. Нет, я в далеком-далеком прошлом..
И тут глаза зацепились за острогу, что стояла за дверью.
Обыкновенная острога, такой били крупную рыбу еще в каменном
веке. Но здесь наконечник блестит металлом, главное же, тупой
конец заправлен в плотный резиновый тяж с веревку толщиной. И
еще странная труба с рукоятью, очень похожей на рукоять
пистолета. Но откуда у древних славян мощные гарпунные ружья?
Проснулся я в скрюченной позе. Все тело болело. Спать на
деревянной лавке сродни пытке, а лезть на печь я отказался:
гость не должен садиться хозяину на голову, иначе обычай
гостеприимства долго не продержится. Правда, теперь жалел, что
не уступил Тверду. Хозяин подстать своему имени -- весь как из
старого отполированного дерева, если не камня. Крупный мужик,
ни капли жира. Когда он раздевался на ночь, я завистливо
вздохнул и украдкой потрогал жирную складку на своем животе.
Под окном кричали петухи. Значит, охота охотой, а домашняя
живность все же имеется?
В доме было пусто. Я вышел во двор умыться. Солнце стояло
над лесом. В деревне безлюдно, только детвора с воплями носится
туда-сюда. Мальчишки постарше сидели над водой с удочками, от
леса прошли две женщины с огромными охапками хвороста за
спинами.
Тверд вернулся, принеся на плечах дикую козу с двумя
стрелами в боку. Пока он разделывал добычу, я развел во дворе
костер и настрогал из палочек шампуры.
-- Ты чужеземец из неведомых мне племен,-- сказал Тверд
раздумчиво,-- но ты не враг. Я бывал в разных походах, врагов
чую... Но хоть из неизвестных мне племен, но нашего роду, чую
тоже... Эх, сюда бы волхва! Тот бы враз разобрался!
-- Волхв нужнее всего,-- подтвердил я.-- Дело в том, что я
сам волхв в некотором роде. Правда, у нас это называется иначе,
но у себя мы делаем то же самое, что у вас делают волхвы.
-- Жрец? -- спросил Тверд с интересом.-- Брамин?
-- У нас эти люди называются общим словом: ученые,--
сказал я осторожно.
-- Гм... Ладно, как бы ни называлось, но тебе надо
добраться до князя или хотя бы до княжеского тиуна. Он два раза
в год объезжает эти края, собирает полюдье.
-- Мне надо раньше! -- воскликнул я в испуге.
Тверд некоторое время размышлял.
-- Добро,-- сказал он.-- Я отведу тебя к тиуну. Закисаю я
в этой деревне! Ничего здесь не случается. А так хоть городище
увижу.
После завтрака Тверд снова набросил на плечи волчью шкуру.
В этом был свой шик, спесь особого рода. Его руки были
свободными, но спину укрывал маленький щит, из-за плеча
высовывались короткий лук и колчан со стрелами. На широком
поясе висел меч-акинак.
Не задерживаясь, мы тронулись в путь. Тверд выглядел
красивым и мужественным, шагал легко, зорко посматривал по
сторонам. Я еле поспевал, хотя на мне ничего, кроме комбинезона
и кроссовок. Но я не воин, выросший в походах, я волхв другого
племени, где другие нравы, другие обычаи, и где вовсе нет
лесов.
Мы были довольно далеко от села, когда раздался лихой
свист. Тверд тут же бросился к толстенному дереву, мгновенно
оказался спиной к стволу, прикрыв живот щитом и выставив перед
собой острие меча.
Из чащи вынырнули двое угрюмых молодцов. Я растерянно
оглянулся, но и там, отрезая путь к отступлению, встало двое
мужиков, держа в руках боевые топоры, с оттянутыми в стороны
лезвиями.
-- Кидай оружие,-- скомандовал первый, самый здоровенный
из четверки.-- Я Громобой, понятно?
Тверд метнул взгляд на меня, но меч не выпустил, только
еще сильнее согнулся, укрываясь щитом.
-- Юрай,-- сказал он коротко,-- это людоловы. Иди в полон,
тогда уцелеешь. Продадут в рабство, а там все в руках богов.
Могут и не принести в жертву.
-- А ты? -- спросил я.
-- Не для того я уцелел под Царьградом, Карфагеном, при
Гавгамелах, чтобы меня вязала эта мразь!
Громобой, выслушав наши переговоры, засмеялся, указал на
нас тем двум, что стояли сзади... Разбойники, откровенно
посмеиваясь, пошли вперед. Я был безоружен, растерян, и они,
сунув мечи в ножны, достали веревки.
Я стоял, ожидая, когда их руки ко мне прикоснутся. Только
за мою короткую жизнь способы нападения и защиты
совершенствовались много раз. Сперва от пленного требовали
поднять руки, этого было достаточно. Потом на горьком опыте
научились поворачивать их спиной, через десяток лет пришла
новая команда: "Руки на голову!", а еще через некоторое время
стали в той же позе сажать на корточки.. Но и тогда оставался
шанс извернуться и напасть на охранника...
Я считал всегда, что мои самые отвратительные годы прошли
в армии. Я ненавидел муштру, изматывающие тренировки, всякий
раз боялся прыгать с парашютом в ночь... Прошло полста лет
после войны, все говорят о мире, мне никогда не приходилось
никого бить в лицо, я всю жизнь буду физиком-теоретиком...
Я истошно завизжал, прием первый -- ошеломление, мои руки
ударили как бы помимо моей воли. Оба упали как подрубленные, а
я, выхватив у первого меч, с силой ударил его плашмя по голове.
На втором разбойнике меч соскользнул с кудрявой головы и
вонзился в плечо. Мое сердце болезненно сжалось, я выпустил
рукоять и поспешно отошел в сторону.
Тверд только-только сам сделал первый шаг навстречу
Громобою. Второй разбойник широко раскрыл рот, видя своих
товарищей неподвижными на траве. Потом он с воплем, не слушая
вожака, бросился на меня, поднимая меч.
Фехтовать я не умел. Мне показывали в армии только
основные приемы с винтовкой, саперной лопатой, так что меч мне
помог бы мало. Я шагнул вперед, пропустил удар мечом справа,
мои руки сами схватили противника, тело само изогнулось, и этот
здоровый парень упал на траву с неестественно вывернутой шеей.
Я подобрал меч, тяжело побрел через поляну к сражающимся
Тверду и Громобою. Мое сердце бешено колотилось, я дышал
надсадно. Я не дрался даже в детстве, физических нагрузок
избегал, и сейчас сердце выпрыгивало из груди.
Тверд и Громобой едва успели обменяться двумя ударами. Оба
двигались невыносимо медленно, замысел каждого был виден за
версту. Оба дрались так, как дерутся актеры в кино, один
спортсмен-фехтовальщик мог бы драться против сотни таких
бойцов.
Тверд бросил мне весело:
-- Ты великий боец, Юрай!.. Сейчас сомну эту гадину к
праотцам, вымоем руки...
За время его речи Громобой мог бы срубить его десять раз,
но только сопел и бросал угрюмые взгляды на меня. Вид у него
был обреченный, но он держался так, как должен держаться
мужчина этого мира.
-- Прекращайте,-- сказал я с отвращением.-- Прекращайте
эту нелепость...
-- Сейчас,-- ответил Тверд.
Он ринулся вперед, как бык. Страшно загремело железо. С
минуту они стояли, упершись щитами, старались столкнуть
противника с места, потом разом отступили, и снова застучали
мечи. Оба крякали при каждом ударе, широко размахивались,
двигались тяжело, основательно.
Я старался не оглядываться на троих. Я никого не убил, они
только притворялись мертвыми, но я все равно твердил себе, что
там лежат куклы, макеты. Пусть инструктора сто раз вколачивали
в мою голову, что убивать и совершать убийства -- это не одно и
то же, но родители с детства учили, что зверя из себя нельзя
выпускать даже для самозащиты, что лучше быть жертвой, чем
палачом, что зверя нужно загонять вглубь, пока через уйму лет и
поколений не истончится совсем, не растворится без остатка...
-- Бросайте оружие,-- обратился я к Громобою.-- С двумя
вам не справиться.
Внезапно он ринулся с поднятым мечом на меня. Я едва успел
отскочить в сторону. Громобой запнулся, рухнул лицом в траву.
Тут же он с проклятиями вскочил, глаза его были налиты кровью,
он сделал быстрый шаг ко мне... и осел на колени. В левом плече
торчала стрела. Она ушла глубоко, и даже я понял, что сердце
она нашла...
Тверд опустил лук, сказал мрачно:
-- Погань. Чем живут, изгои, а? Своих же продают в
рабство... Этот Громобой был когда-то в нашей деревне крепким
охотником.
Громобой грузно сидел в траве, неумело зажимая ладонью
рану. Кровь струилась между пальцами. Рубашка на груди
покраснела и обвисла.
Тверд сказал:
-- Прикончи его.
-- Ты что? -- ответил я.-- Оставь. Пойдем отсюда.
-- Это же людоловы,-- удивился Тверд.-- Нет хуже пакости!
-- Эти свое уже получили. Пойдем отсюда!
Тверд покачал головой, но пошел за мной. На развилке я
остановился, Тверд пошел вперед, зная или угадывая направление.
Так мы прошли с полкилометра, как вдруг Тверд хлопнул себя по
лбу:
-- А мечи забыли! Упырь меня возьми, тебе не помешает в
дороге... Жди меня здесь!
Он пропал за деревьями. Двигался он по-охотничьи бесшумно,
я не смог бы успеть за ним, если бы даже хотел. Похоже, что не
только меч заставил его вернуться, но и карманы побежденных
разбойников.
Вернулся он довольно скоро. В руке держал меч, в котором я
узнал оружие Громобоя. Хороший клинок, удобная рукоять.
Драгоценные камни на эфесе. Видимо, драгоценные -- у меня их в
жизни не было, а витрины ювелирные я не рассматривал.
-- Путешествуй с этим,-- сказал Тверд.-- Пригодится.
-- Спасибо,-- сказал я.-- Только ножен у меня нет, а нести
в руке тяжело...
-- Приладим,-- пообещал он рассеянно.-- Только не знаю,
где. Души храбрых попадают в дружину Перуна, а куда попадают
эти? Еще говорят о переселении душ. Трусливые и подлые, мол,
возрождаются в червях, в нечисти. Если проживут хорошо, то
могут возродиться людьми. Если же и людьми еще раз проживут
достойно, то останется возможность попасть в небесную дружину
Перуна..
Я спохватился:
-- Ты... ты зарезал их?
Он подтолкнул меня, сказал участливо:
-- Если обеты волхва не позволяют проливать кровь, то я
таких обетов не давал. Для чего же рождаются мужчины, как не
для драк, подвигов, гибели в бою? Позор для мужчины умирать в
постели!
У меня в глазах потемнело от боли и унижения. Недосмотрел,
теперь четверо убиты. Да, разбойники, но тоже люди! Теперь эти
человеческие ростки срублены мечом Тверда. Не хитри, эти жизни
