связь между этими двумя событиями, и, если есть, поклон моим учителям до
земли.
Я -- против армии. Она несет смерть. Я боюсь военных-сенсов. А они
есть? Как и в КГБ? Про тех хоть что-то слышно, а эти? Что они задумали, если
так притаились? Здорово замаскировались -- всему народу внушили, что не
только их нет, но и сенсов вообще. А в Японии уже разработали передатчик,
влияющий на эмоциональные и ментальные побуждения людей. А что есть у нас?
Неужели ничего? Впрочем, для группы хороших практикующих сенсов и аппаратура
не нужна -- можно всю страну остановить в развитии и поймать в сети
коллективного сознания, зомби ведь не знает, что он зомби...
А еще я против армии потому, что у меня сын Лешка. Ему два года и два
месяца. И он лучше меня: и добрей, и умней, и способней. Он -- чудо. Ему два
года, а он читает и считает, хотя считает еще плохо, он мирит маму с папой и
что-то видит третьим глазом, потому что читает иногда, приложив тексты ко
лбу. Вероятно, он и духовной меня, он любит всех и всех называет хорошими,
даже крокодилов, и говорит, что никого не будет обижать, включая
неодушевленные предметы. Он пытается "лечить" меня и Ваню, когда мы валяемся
с приступами. Он сам говорит "спасибо" тем, кто нам помогает, никто его не
учил. Толкнув свой столик, он говорит ему: "Извини". Он никого не боится,
кроме мышей, но и они, по его словам, "хорошие". Одно из первых слов его --
Бог. Он просыпается раньше нас на два часа -- сидит в кроватке и играет или
читает. Он прощает нам наши несправедливости. Он -- наш учитель. И -- он
свободный, он сам по себе, я не могу его воспитать, сделать его лучше или
хуже. Но я помню о своих взбалмошных генах, и я боюсь армии, потому что
армия -- это смерть. Я боюсь уже сейчас. Я знаю, можно многое успеть
придумать за шестнадцать лет. Но с роддома боюсь. Да в общем, все матери, у
кого пацаны, боятся. Независимо от того, хорошие эти пацаны или не очень. Я
-- против армии.
<<< *** >>>
Очень много самодовольства в этих моих записках. Скверно. И конъюктуры
много. Совсем отвратно.
<<< *** >>>
Культуры мне не хватает с самого детства. Меня водили по музеям,
театрам, филармонии. Мама надрывалась -- купила мне пианино. Стыдно, но все
-- без толку. Живу у Медного Всадника и до сих пор на той стороне Новы знаю
лишь Дворец Меньшикова и Кунсткамеру, все остальное -- приблизительно.
Позор!
Но вот родился Лешка, и в доме, кроме пластинок с эстрадой, вдруг сами
собой появились Чайковский, Бах, Моцарт, и мы слушаем, и смотрим извлеченные
из чемоданов репродукции картин, и бродим по Неве... Культуру пробуждает не
воспитание, а сопричастность. Я часто вижу мир Лешкиными глазами, и мне
почему-то кажется, что ему хватает мудрости смотреть иногда на жизнь с моих
и Ваниных позиций.
<<< *** >>>
Отец имел своеобразное представление о Боге, мне кажется, что то, что
он называл Богом, в самом деле являлось Его полной противоположностьм.
Случается и такое...
Он оказывал на меня сильное влияние в детстве. Несмотря на святость
мамы, у меня были большие шансы вырасти в порядочную сволочь. Правда,
хватило мозгов, друзей и помощи Бога, чтоб вовремя спохватиться,
Говорить об отце сложно. Он был человек неординарный и умел нравиться
людям, однако, после смерти его случилось непредвиденное: сорок собравшихся
человек не смогли вспомнить о нем ничего хорошего, а на кухне, рыдая,
женщины, не желая говорить об умершем плохого, не выдерживали и, рыдая в
истериках, впервые за десятки лет говорили друг другу правду. Что толку
ругать его, когда я знаю, что во мне все есть, что было в нем, исключая
разве крайнюю сексуальную озабоченность, которой он страдал до своих
смертных 73-х.
Обстоятельства сложились так, что сбежать от него смогли все, кроме
меня. Он раздавил и детство мое, и юность, и молодость, он породил во мне
много зла. И все же он -- это благо. Держа меня с рождения в страхе и
ненависти, он все мои чувства и мысли загнал вовнутрь. И именно благодаря
этому прошла колоссальная замкнутая самопереработка, из которой потом и
помог мне выбраться Рудик.
Самое странное в этом, что еще до школы я уже знала, что мой отец --
мое проклятие, но это и благо в виде наработки опыта.
<<< *** >>>
Мои предки делали революцию, они же потом от нее и пострадали, и я не
могу сказать о них что-то плохое. Да, мне их бесконечно жаль, но я не
отказываюсь от них. Думая о них, я ощущаю неуверенность. Их опыт был более
жестоким, им крепко досталось, и с историей они квиты. А мне нужно познать
то, что они в суете не успели разглядеть. Я вижу их глаза. Я знаю, моя жизнь
-- ставка для них. И мне их нельзя подвести.
<<< *** >>>
О политике -- совсем немного. Лично я чувствую себя счастливым
человеком. Я встаю, когда хочу, ложусь, когда хочу. Делаю, что хочу. Думаю,
что хочу. Хожу, куда хочу. Три дня в неделю голова стабильно не болит. Есть
Лешка. Есть Ваня. Есть друзья. Здесь и там. Есть Бог. Больше мне ничего не
надо. А насчет политики у меня есть только одно, вероятно, ложное, но
выстраданное убеждение: в политику лезть некрасиво, неприлично, порядочный
человек туда вряд ли, разве, в минуту омрачения, сунется. Политика -- это
дерьмо. Лучше быть дворником, кочегаром, или, как я, просто никем. В тысячу
раз лучше, чище и счастливей. Но дай Бог быть богатым! Не дай Бог быть
начальником! Не дай Бог иметь власть!
От них мне нужно лишь одно -- чтоб дали выжить. Проблема выживания
стоит остро у всех. Среди ребят никто не дотягивает до прожиточного
минимума. Мы опустились. Ездим зайцами в транспорте, стараемся вообще не
платить там, где это возможно. Я не думаю, что они постараются дать нам
выжить. Скорее, наоборот. Но мы, все-таки, выживем. Куда мы денемся? Может,
даже подвалим им свинью и станем в конце концов супраментальными, и нам не
нужна будет ни еда, ни воздух, и сенсы уже будут не страшны. И душить нас
экономисты уже не смогут -- там нам от них ничего уже не будет нужно.
Впрочем, это уже не о политике, но о фантастике. Правда, и фантастика порой
сбывается...
<<< *** >>>
Я давно не писала, и то, что сегодня что-то заставило меня начать
писать и в троллейбусе, и на улице, и в зубоврачебном кресле, и дома с
Алешкой на коленях, говорит, вероятно, о том, что некий добрый дух решил
немного причесать мои мысли. Мой долг -- сказать ему "спасибо". Спасибо.
Спасибо и вам, друзья, за то, что вы есть, здесь и там, мы с вами с
одной планеты, и Бог у нас один, я вас не забуду, и вы меня тоже. Мы
встретимся еще не раз и вернемся все вместе туда, откуда пришли. Спасибо,
что вы есть. Вы -- лучшее в мире.
<<< *** >>>
Оксана Аболина
ДНЕВНИК
Алексея Клеверова, ученика 6-б класса 22(х) средней школы г.Ленинграда
Мама и папа, очень прошу, не читайте больше мой дневник -- я ведь знаю,
как и что у меня лежит -- вечно все с столе перевернуто. Не обижайтесь,
пожалуйста. Алеша.
18 апреля 198. г.
Старый дневник кончился. Завожу новый. А вместе с ним постараюсь начать
новую жиамь. Только, наверное, опять не получится. Но -- попробую, чем черт
не шутит.
Если подвести итоги старой жизни, то ничего веселого. Школа, самбо,
начал писать стихи, стал немного больше думать. И все... Как жить дальше --
не знаю.
19 апреля 198. г.
Школа. Осточертело. Все ходуном. Девчонки кокетничают с мальчишками,
мальчишки им делают гадости, учителя орут. Географичка сегодня опять
ругалась матом, уши вянут. Я не выдержал, встал и сказал, что у нас так не
принято, вышел из класса и пошел домой, благо, мама, наконец, сделала мне
свой ключ. На душе тошно. Завтра, небось, вызовут к диру -- чистка будет.
Дома пообедал. Больше писать нечего. Сажусь читать Достоевского,
"Идиота" -- литрэч как-то хвалил, сказал, что там самый лучший герой в
мировой литературе. Посмотрим. Правда, он еще сказал, что нам пока рано.
Ну, ладно, до завтра.
20 апреля 198. г.
К диру не вызвали, наверное, географичка испугалась, что ей придется
отвечать за свое поведение. Все равно -отношения испорчены, и в лучшем
случае годовая будет "3". Жаль, хотел дотянуть без троек.
После школы пошел на самбо. Глебов переборщил сегодня -- сломал руку
Шевчуку. Перелом открытый. Шевчука увезли на "скорой". До этого он страшно
орал и корчился. Я стоял, смотрел, сострадание было, но больше любопытство:
что он чувствует? Занятие прекратилось, так как ЧП. Пошел домой, и чувствую:
руку ломит, чуть не до крика. Дома слопал две таблетки анальгина.
Сажусь читать "Идиота". Вчера начал. Туго идет, не врубаюсь. Что там
хорошего?
21 апреля 198. г.
Ночью приснился стих. Записываю, как есть, ничего не меняя.
Мне приснилось в бреду: война.
На войне с обеих сторон поставили пушки.
А на пушки вскарабкались всегда любопытные дети,
И детей никто на прогнал,
Ведь это так редко бывает, что одна пушка попадает в другую.
Но когда первая, все-таки, выстрелила,
Она попала в пушку, стоящую далеко-далеко,
А на ней сидел маленький мальчик
И смотрел как в него стреляют.
И он мертвым свалился на землю.
И это было очень легко:
Взял да упал.
И почему-то даже не было крови.
И странно: все пушки стреляли,
И все попадали в детей, не правда ли, странно?
А дети смотрели как их убивают,
И не боялись, а просто брали и падали,
И даже не успевали вскрикнуть.
И сон этот мне так долго-долго снился.
Он длился час, а может быть, целую вечность,
Пока не упал на эемлю самый последний ребенок,
И не было больше детей,
И взрослые, стоящие у пушек,
С недоумением оглядывали друг друга:
Какую, мол, глупость мы сделали.
А мне снилось, что все мертвые дети
С укоризной глядят на меня.
Не знаю, хорошо ли, плохо, покажу литрачу. А сейчас побежал в школу.
25 апреля 198. г.
Не писал, потому что все время запоем читал "Идиота". Достоевский --
великий писатель! Черт побери! На душе праздник, ведь я не думал, не мог
думать, что такое может быть!
26 апреля 198. г.
Все еще под влиянием "Идиота". Странно все это, конечно. Человек -- в
прошлом сумасшедший, импотент, и -- такой человек! Слов нет. Я таким никогда
не буду.
Сходил сегодня на самбо. Спросил, что с Шевчуком. Амтоныч сказал: в
больнице, плюс ко всему заражение крови, опасаются гангрены. К нему даже не
пускают. Я сказал, что больше не буду ходить в группу.
Он спросил: "Что, струсил?" Я не ответил -- все равно, не поймет. Я и
сам не знаю, что со мной. Просто я этого больше НЕ ХОЧУ.
27 апреля 198. г.
Географичка подчеркнуто вежлива. Вызвала -- ответил. Поставила "5".
Есть в ней, значит, что-то хорошее.
Дал почитать стих литрэчу и Машке Стакановой, она просила. Литрэч
сказал, что стих интересный, обещал позвонить какому-то своему знакомому,
чтоб меня на будущий год взяли в литературный кружок. Говорил, что надо
писать. Хорошо поговорили, долго. Я спрашивал о Достоевском, он много
рассказывал о его жизни, я был потрясен. Взял в библиотеке "Братьев
Карамазовых". По дороге домой встретил Глебова, он сказал, что переживает
из-за Шевчука и из-за того, что именно он сломал ему руку. Он курил и дал
мне сигарету "Стрела", чтоб я выкурил за компанию. Я не хотел, но мне его
