любви". В 1932 году она получила премию, присуждаемую...
Но Пнин не слушал. Легкая зыбь, отголосок недавнего приступа, приковала
его зачарованное внимание. Ее хватило всего на несколько ударов сердца с
добавочной систолой здесь и там -- последнее, безвредное эхо, -- она
растворилась в скудной реальности, когда почтенная хозяйка вечера пригласила
его за кафедру; но пока видение длилось, каким оно было ясным! В середине
первого ряда он увидел одну из своих прибалтийских теток в жемчугах,
кружевах и накладных белокурых буклях, надеваемых ею на все выступления
знаменитого, хоть и бездарного актера Ходотова, которого она издалека
обожала, пока не сошла с ума окончательно. Подле нее сидела и обмахивалась
программкой, застенчиво улыбаясь, клоня гладкую темную головку и сияя Пнину
нежным карим взором из-под бархатистых бровей, его мертвая возлюбленная.
Убитые, забытые, неотмщенные, неподвластные тлению, бессмертные сидели его
старинные друзья, расточившись по смутному залу среди людей совсем недавних,
вроде мисс Клайд, скромно вернувшейся в первый ряд. Ваня Бедняшкин,
расстрелянный красными в Одессе в 1919-м за то, что отец его был либералом,
весело помахал бывшему однокашнику рукой из заднего ряда. И усевшиеся
понеприметней, доктор Павел Пнин и его взволнованная жена, оба немного
размытые, но в целом прекрасно оправившиеся от темного их распада, смотрели
на сына с такой же всепоглощающей любовью и гордостью, с какой смотрели в
тот вечер 1912 года, когда на школьном празднике в честь столетия победы над
Наполеоном он (мальчик в очках, такой одинокий на сцене) читал стихотворение
Пушкина.
Недолгое видение исчезло. Старая мисс Херринг, отставной профессор
истории, автор книги "Россия пробуждается" (1922), перегнувшись через
одного-двух соседей по креслам, похвалила мисс Клайд за ее речь, а из-за
спины этой дамы другая мерцающая старушка застилала ей взор парой иссохших,
беззвучно хлопающих рук.
* Глава вторая *
1
Утренний перезвон знаменитых колоколов вайнделлского колледжа был в
самом разгаре.
Лоренс Дж. Клементс, ученый, преподающий в Вайнделле, чьим единственным
популярным курсом была "Философия жеста", и его жена Джоан (Пенделтон,
выпуск 1930-го) недавно расстались с дочерью, лучшей студенткой отца: на
предпоследнем курсе Изабель вышла замуж за выпускника Вайнделла, получившего
в далеком западном штате место инженера.
Колокола музыкально звенели под серебряным солнцем. Обрамленный
просторной оконницей городок Вайнделл -- белые тона, черный узор ветвей --
выступал (как на детском рисунке -- в примитивной, лишенной воздушной
глубины перспективе) на сланцево-сером фоне холмов; всюду лежал нарядный
иней; сияли лаковые плоскости запаркованных автомобилей; старый, похожий на
цилиндрического кабанчика, скотч-терьер миссис Дингуолл отправился в свой
обычный обход -- вверх по Уоррен-стрит, вниз по Спелман-авеню и обратно; но
ни дружеское участие соседей, ни красота ландшафта, ни переливчатый звон не
делали это время года приятней: через две недели, с неохотой помедлив,
учебный год вступал в свою самую суровую пору -- в весенний семестр, и
Клементсы чувствовали себя подавленно и одиноко в их милом, продуваемом
сквозняками, старом доме, который, казалось, свисал с них ныне, будто
дряблая кожа и просторный костюм какого-то дурня, ни с того ни с сего
сбросившего треть своего веса. Все-таки Изабель еще так молода и рассеянна,
и они ничего по сути не знают о родне ее мужа, они и видели-то лишь
свадебный комплект марципановых лиц в снятом для торжества зале с воздушной
новобрачной, совсем беспомощной без очков.
Колокола, которыми вдохновенно управлял доктор Роберт Треблер,
деятельный сотрудник музыкального отделения, все еще в полную силу звенели в
ангельском небе, а над скудным завтраком из лимонов и апельсинов Лоренс,
светловолосый, лысеватый, нездорово полный, поносил главу французского
отделения, одного из тех, кого Джоан пригласила к ним сегодня на встречу с
профессором Энтвислом из Голдвинского университета.
-- Чего это ради, -- пыхтел он, -- тебе приспичило приглашать
Блоренджа? Вот уж мумия, зануда, оштукатуренный столп просвещения!
-- Мне нравится Энн Блорендж, -- сказала Джоан, подчеркивая кивками
свои слова и свою привязанность. "Вульгарная старая злыдня!" -- воскликнул
Лоренс. "Трогательная старая злыдня", -- тихо возразила Джоан, и именно в
этот миг доктор Треблер звонить перестал, а телефон -- начал.
Сказать по правде, искусство введения в повествование телефонного
разговора пока еще сильно отстает от умения писателей передать беседу,
ведомую из комнаты в комнату или из окошка в окошко над грустной узенькой
улочкой древнего города, где так драгоценна вода и ослы так несчастны, где
торгуют коврами, и всюду, куда ни глянь, минареты и иностранцы, и дыни, и
трепетное утреннее эхо. Когда Джоан проворной машистой поступью достигла
настырного аппарата прежде, чем тот умолк, и произнесла "хэлло" (заводя
брови и поводя глазами), ей ответила гулкая тишина; все, что она смогла
разобрать, -- это был звук дыхания, привольный и ровный; немного погодя
голос воздыхателя сказал с забавным иностранным акцентом: "Один момент,
извините меня", -- сказал словно бы между делом, и опять заслышались вдохи и
выдохи и, чуть ли не хмыканье с гмыканьем, а может быть и легкие стоны,
сопровождаемые похрустываньем -- как будто от торопливо листаемых страниц.
-- Хэлло! -- сказала она.
-- Вы, -- осторожно предположил голос, -- миссис Файр?
-- Нет, -- сказала Джоан и повесила трубку. -- И кроме того, --
продолжала она, перемахнув на кухню и обращаясь к мужу, который уже
подобрался к бекону, приготовленному ею для себя, -- ты же не станешь
отрицать, что Джек Кокерелл считает Блоренджа первоклассным администратором.
-- Кто звонил?
-- Кому-то понадобилась миссис Фьюер или Фейер. Слушай, если ты и
дальше будешь пренебрегать всем, что Джордж... (Доктор О. Дж. Хэлм, их
домашний врач.)
-- Джоан, -- сказал Лоренс, который после куска опаловой ветчины стал
значительно благодушней, -- Джоан, дорогая моя, ты ведь сказала вчера
Маргарет Тейер, что хочешь сдать комнату, верно?
-- О, Господи, -- сказала Джоан, и телефон послушно зазвонил заново.
-- По всему судя, -- произнес тот же голос, с удобством возобновляя
беседу, -- я по ошибке использовал имя информатора. Я соединился с миссис
Клемент?
-- Да, это миссис Клементс, -- сказала Джоан.
-- Это говорит профессор ..., -- последовал несуразный взрывчик. -- Я
веду русские классы. Миссис Файр, которая теперь полдня работает в
библиотеке...
-- Да, миссис Тейер, я знаю. Так вы хотите взглянуть на комнату?
Он хотел. Может ли он осмотреть ее приблизительно в полчаса? Да, она
будет дома. И Джоан хлопнула трубкой о рычаг.
-- Кто на сей раз? -- спросил муж, оглядываясь по пути наверх, в
уединение кабинета, и не снимая с перил весноватой пухлой руки.
-- Лопнувший пинг-понговый мячик. Русский.
-- Профессор Пнин, Господи-Боже! -- воскликнул Лоренс. -- "Я с ним
знаком; то в самом деле перл..." Ну нет, я напрочь отказываюсь пускать этого
монстра в свой дом.
И он свирепо полез наверх. Она спросила вослед:
-- Лор, ты кончил вчера статью?
-- Почти. -- Он свернул по изгибу лестницы за угол, Джоан слышала, как
ладонь его, скирпя, скользит по перилам и затем ударяет по ним. -- Сегодня
закончу. Сначала придется подготовиться к экзамену по ЭС, черт бы их побрал.
Что означало "Эволюция смысла" -- главный его курс (двенадцать
слушателей, увы, далеко не апостолов); курс открывался и должен был
завершиться фразой, обреченной в будущем на повсеместное цитирование:
"Эволюция смысла является в некотором смысле эволюцией бессмыслицы".
2
Полчаса спустя, Джоан, взглянув поверх помертвелых кактусов в окно
стекленой веранды, увидала мужчину в макинтоше и без шляпы, с головой,
похожей на отполированный медный шар, оптимистически жмущего звонок у
парадной двери прекрасного кирпичного дома соседей. Сзади него стоял -- в
позе, исполненной почти такого же простодушия -- старый скотч-терьер. Вышла
со шваброй миссис Дингуолл, впустила копотливого, важного пса и указала
Пнину на дощатую обитель Клементсов.
Тимофей Пнин уселся в гостиной, скрестил "по-американски" ноги и
ударился в разного рода ненужные подробности. Curriculum vitae1 -- сжатое до
размеров ореха (правда, кокосового). Родился в 1898 году в Петербурге.
Родители умерли от тифа в 17-м. В 18 году перебрался в Киев. Провел пять
месяцев в Белой Армии, сначала в качестве "полевого телефониста", затем в
Управлении военной разведки. В 19-м бежал в Константинополь от вторгшихся в
Крым красных. Завершил университетское образование...
-- Надо же, и я там была девочкой, в том же самом году, -- сказала
обрадованная Джоан. -- Отец ездил в Турцию по поручению правительства и взял
нас с собой. Мы с вами могли встречаться! Я помню, как по-турецки "вода". И
еще там был сад с розами...
-- Вода по-турецки "су", -- сказал Пнин, языковед поневоле, и продолжил
рассказ о своем увлекательном прошлом: Завершил университетское образование
в Праге. Был связан с различными научными учреждениями. Затем -- "Ну, совсем
коротко говоря, с 25-го жил в Париже, покинул Францию в начале Гитлеровской
войны. Теперь здесь. Американский гражданин. Преподаю русский и тому
подобные вещи в Вандаловском университете. У Гагена, главы кафедры
германистики, доступны любые справки. Или в Общежитии холостых
преподавателей."
Ему там неудобно?
-- Слишком много людей, -- сказал Пнин. -- Любопытных людей. Тогда как
для меня сейчас необходимо абсолютное уединение. Ѕ Он откашлялся в кулак с
неожиданно пещерным звуком (почему-то напомнившим Джоан встреченного ею
однажды профессионального донского казака) и взял быка за рога: "Я должен
предупредить, -- мне вырвут все зубы. Это отвратительная операция."
-- Ну что ж, пойдемте наверх, -- бодро сказала Джоан.
Пнин разглядывал розовостенную, в белых воланах комнату Изабель.
Внезапно пошел снег, хоть небо и отливало чистой платиной. Медленное,
мерцающее нисхождение отражалось в безмолвном зеркале. Пнин обстоятельно
изучил "Девочку с котенком" Хекера над кроватью и "Козленка, отбившегося от
стада" Ханта над книжной полкой. Затем он подержал руку в некотором удалении
от окна.
-- Температура однородна?
Джоан метнулась к радиатору.
-- Жутко горячий, -- парировала она.
-- Я спрашиваю, нет ли здесь воздушных потоков?
-- О да, воздуха у вас будет предостаточно. А вот здесь ванная --
маленькая, но только ваша.
-- Без douche1? -- спросил Пнин, глянув вверх. -- Возможно, это и
лучше. Мой друг, профессор Шато из Колумбийского университета, однажды
сломал ногу в двух местах. Теперь я должен подумать. Какую цену вы
собирались потребовать? Я это спрашиваю потому, что не дам больше доллара в
день, -- не включая, конечно, пансиона.
-- Годится, --с приятным быстрым смешком сказала Джоан.
Во второй половине того же дня один из студентов Пнина, Чарльз Макбет
("Сумасшедший, сколько можно судить по его опусам", -- обыкновенно говаривал
Пнин), с готовностью перевез багаж Пнина в патологически лиловом автомобиле,
у которого слева не хватало крыла, и после раннего обеда в "Яйцо и Мы" --
недавно учрежденном и не весьма процветающем ресторане, куда Пнин захаживал