подглядеть в окно. Лолита, однако, замешкалась, в розовом
оцепенении сузив довольные глаза; зрение настолько поглотило в
ней все другие чувства, что ее безвольные руки едва сходились
ладонями, хотя она машинально продолжала аплодировать. Мне и
раньше случалось наблюдать у детей экстаз такого рода, но этот
был, черт возьми, совсем особенный ребенок, близоруко
направивший сияющий взор на далекую рампу - у которой я мельком
заметил обоих авторов пьесы, или вернее только их общие
очертания: мужчину в смокинге и необыкновенно высокую брюнетку с
обнаженными плечами и ястребиным профилем.
"Ты опять, грубый скот, повредил мне кисть", проговорила
тоненьким голосом Лолита, садясь в автомобиль рядом со мной.
"Ах, прости меня, моя душка - моя ультрафиолетовая душка",
сказал я, тщетно пытаясь схватить ее за локоть: и я добавил,
желая переменить разговор - переменить прицел судьбы, Боже мой,
Боже мой: "Вивиан - очень интересная дама. Я почти уверен, что
мы ее видели вчера, когда обедали в Ананасе".
"Иногда, ты просто отвратительно туп", сказала Лолита.
"Во-первых, Вивиан - автор; авторша - это Клэр; вовторых, ей
сорок лет, она замужем, и у нее негритянская кровь".
"А я-то думал" продолжал я, нежно подшучивая над ней, "я-то
думал, что Куильти твоя бывшая пассия - помнишь, о нем
говорилось в милом Рамздэле, в те дни, когда ты любила меня?"
"Что?", возразила Лолита, напряженно гримасничая.
"Рамздэльский старый дантист? Ты меня, верно, путаешь с
какой-нибудь другой легкой на передок штучкой".
И я подумал про себя, как эти штучки все, все забывают, меж
тем как мы, старые поклонники их, трясемся над каждым заветным
вершком их нимфетства...
19
С Лолитиного ведома и одобрения я перед отьездом велел
бердслейскому почтмейстеру посылать наши письма до востребования
сначала в Уэйс, а после пятнадцатого июня в Эльфинстон. На
другое утро мы посетили Уэйский почтамт, где нам пришлось ждать
в коротком, но медленном хвосте. Безмятежная Лолита стала
изучать фотографии мошенников, выставленные в простенке.
Красавец Анатолий Брянский, он же Антони Бриан, он же Тони
Браун, глаза - карие, цвет лица - бледный, разыскивался полицией
по обвинению в похищении дитяти. Faux pas пожилого господина с
грустными глазами состояло в том, что он обжулил почтовое
ведомство, а кроме того - точно этого не было достаточно, - он
страдал неизлечимой деформацией ступней. Насупленный Сулливан
подавался с предупреждением: вероятно, вооружен и должен
считаться чрезвычайно опасным. Если вы хотите сделать из моей
книги фильм, предлагаю такой трюк: пока я рассматриваю эти
физиономии, одна из них тихонько превращается в мое лицо. А еще
был залапанный снимок Пропавшей Девочки: четырнадцать лет, юбка
в клетку и, в рифму, берет, обращаться к шерифу Фишеру,
Фишерифу, Фишерифму.
Не помню писем, адресованных ко мне; что же касается Долли,
пришел ее школьный отзыв, а кроме того - ей было письмо в очень
необычном, очень длинном конверте. Я это письмо без колебаний
вскрыл и с ним ознакомился. Заметив, однако, с каким равнодушием
девочка отвернулась и двинулась к газетному киоску у выхода, я
заключил, что мои действия хорошо ею предусмотрены.
"Долли-Ло! Ну вот - пьеса прошла с огромным успехом. Все
три пса лежали спокойно - им, по-видимому, впрыснула кое-чего
наша милая докторша. Линда, заменившая тебя, знала роль назубок,
играла прекрасно, совмещая живость с выдержкой, но напрасно мы в
ней искали бы твою отзывчивость, твое непринужденное
воодушевление, прелесть моей - и авторской - Дианы; впрочем,
автор на этот раз не пришел аплодировать нам, а невероятная
гроза на дворе несколько заглушила наш скромный "гром за
сценой". Ах, Боже мой, как летит жизнь. Теперь, когда все
кончилось - школа, спектакль, моя история с Роем, беременность
мамы (увы, ребеночек долго не прожил), - все это кажется таким
давнишним, хотя на самом деле я еще чувствую щекотку грима на
лице.
После завтрака меня увозят в Нью-йорк, и вряд ли мне
удастся так устроиться, чтобы не ехать с родителями в Европу. У
меня есть еще худшая новость для тебя, ДоллиЛо! Не знаю,
вернешься ли ты в Бердслей, но если вернешься, меня, может быть,
там не будет. Об одном моем романе ты знаешь, о другом ты только
думаешь, что знаешь, - но как бы то ни было, мой отец вмешался и
хочет, чтобы я поехала учиться в Париж на один год, пока он сам
будет там, благо я удостоилась фульбрайтовской стипендии.
Как и ожидалось, бедный ПОЭТ сбился в третьей сцене, в том
месте где я всегда спотыкалась - на этих глупых стихах. Помнишь?
Пусть скажет озеро любовнику Химены,
Что предпочесть: тоску иль тишь и гладь измены.
Я тут подчеркнула спотычки. Завидная тишь!
Ну, веди себя хорошо, девчоночка! Твой поэт шлет
сердечнейший привет тебе и почтительный привет твоему батюшке.
Твоя Мона.
P. S. Из-за тех дел, которые я наделала и в которые мой
отец вмешался, так получилось, что моя корреспонденция строго
контролируется. Поэтому подожди с ответом, пока я не напишу тебе
из Европы".
Этого она, по-видимому, никогда не сделала. Тем лучше. Ее
письмо заключало в себе какие-то мерзкие намеки, в которых
теперь мне слишком тягостно разбираться. Я его нашел спустя
много времени между страницами одного из наших путеводителей и
цитирую его здесь просто в качестве документации. Я его прочитал
дважды.
Подняв голову, я намеревался - Вот тебе на - нет Дианы!
Пока я пребывал под чарами Моны, Лолита пожала плечами и
пропала. "Вы случайно не заметили -" обратился я к горбуну,
который подметал пол у выхода. Конечно, заметил. Старый блудник.
По его догадке, она кого-то увидела снаружи и выскочила. Я
выскочил тоже. Остановился на панели, но ее там не оказалось.
Побежал дальше. Опять стал. Итак - стряслось. Исчезла навеки.
В последующие годы я часто спрашивал себя, почему она
действительно не исчезла навеки в этот день. Послужил ли
удерживающей силой ее новый летний гардероб, находившийся у меня
в запертом автомобиле? Или, может быть, не дозрела какая-либо
частица общего плана? Или. еще проще: как-никак я мог еще
пригодиться для доставки в Эльфинстон (он-то и был тайным
конечным пунктом). В ту минуту, однако, я, помнится, не
сомневался в том, что она покинула меня навсегда. Уклоняющиеся
от ответа лиловатые горы, полукругом охватывающие город, как
будто кишели часто дышащими, карабкающимися, спотыкающимися,
смеющимися, все чаше дышащими Лолитами, которые растворялись в
легком тумане. Громадная начальная буква города, составленная из
белых камней на крутом скате, казалась инициалом моего ужаса.
Новое, прекрасное здание почтамта, из которого я только что
выбежал, стояло между еще не проснувшимся кинематографом и
заговорщицкой группой тополей. Было девять часов утра - по
времени горной зоны. Улица называлась Главной. Я шагал по синей
ее стороне, вглядываясь в противоположную: ее уже околдовало и
украшало одно из тех хрупких утр в начале лета, в которых есть и
вспышки стекла там и сям и что-то вроде общего колебания и почти
обморочного изнеможения перед перспективой невыносимо знойного
полдня. Перейдя улицу, я стал бродить и как бы перелистывать
вывески длинного ряда домов: Аптека, Недвижимое Имущество, Моды,
Автомобильные части, Кафэ, Спортивные Товары, Недвижимое
Имущество, Мебель, Электроприборы, Телеграф, Красильня,
Бакалейная. Ах, патрульщик, патрульщик, моя дочка сбежала...
Сговорившись с сыщиком! Влюбившись в шантажиста!
Воспользовавшись моей полной беспомощностью! Я обсуждал про себя
вопрос, не заговорить ли с одним из немногих пешеходов.
Отказался от этой мысли. Посидел в запаркованном автомобиле.
Пошел осматривать городской сад на теневой стороне. Вернулся к
Модам и Автомобильным Частям. Сказал себе, с яростным взрывом
сарказма - un ricanement - что надо быть сумасшедшим, чтобы ее в
чем-либо подозревать, что она вот-вот появится...
Появилась.
Я круто повернулся и стряхнул с обшлага руку, которую она на
него положила с робкой и глупой улыбкой.
"Садись в машину", сказал я.
Послушалась; я же продолжал ходить взад и вперед по
тротуару, борясь с невыразимыми мыслями и пытаясь найти
какой-нибудь способ подступиться к изменнице.
Немного погодя, она вышла из автомобиля и присоединилась ко
мне. Прислушиваясь, сквозь муть, я постепенно настроил приемник
Эл-О. По-видимому, она объясняла мне, что повстречала знакомую
девочку.
"В самом деле? Кого же именно?"
"Девочку из Бердслея".
"Отлично. Я знаю имена всех твоих одноклассниц. Начнем
сначала: Алиса Адамс?"
"Нет - не из моего класса".
"Отлично. У меня есть с собой полный список учениц твоей
школы. Имя, пожалуйста".
"Она не училась у нас. Просто жила в городе".
"Отлично. Я захватил и бердслейскую адресную книгу. Мы в ней
найдем всех Браунов и Смитов".
"Я знаю только ее первое имя".
"Мари или Дженни?"
"Нет - Долли, как я".
"Значит, тупик (зеркало, о которое разбиваешь нос). Отлично.
Попробуем теперь иначе. Ты отсутствовала двадцать восемь минут.
Что делали обе Долли?"
"Мы зашли в молочный бар".
"И вы заказали там - ?"
"Ах, просто по кока-коле".
"Смотри, Долли! Мы, знаешь, можем это проверить".
"Во всяком случае, она выпила кока-колы, а я - стакан воды!"
"Отлично. Это вон там, что ли?"
"Ну, да".
"Отлично. Пойдем. Мы допросим сифонщика".
"Погоди секундочку. Я не уверена, это, может быть, было
чуточку дальше - как раз за углом".
"Все равно, зайдем покамест сюда. Входи, пожалуйста. Теперь
посмотрим (я раскрыл телефонную книгу, прикрепленную цепью к
пюпитру). Хорошо-с. Благородное похоронное бюро. Нет, рано. Ах,
вот: Аптеки и молочные бары: один в Горном Переулке, а другой -
вот этот, аптечный магазин Ларкина, и еще два. И это все, что
Уэйс, или по крайней мере его торговый квартал, может нам
предложить в смысле газированных вод и мороженого. Что же, нам
придется посетить их все".
"Пойди к чорту!", сказала она.
"Грубость, цыпка, тебе не поможет".
"Ладно", сказала она. "Но ты не смеешь меня загонять в
ловушку. Ладно - пускай будет по-твоему, мы никуда не заходили.
Мы просто беседовали и смотрели на платья в витринах".
"В каких витринах? Вот в этой?"
"Да, хотя бы в этой".
"Ах, Лолита! Взгляни-ка поближе". Зрелище было
действительно мало привлекательное. Щеголеватый молодой прикащик
чистил пылесосом что-то вроде ковра, на котором стояли две
фигуры, имевшие такой вид, будто они только что пострадали от
взрыва. Одна из них была совершенно нагая, без парика и без рук.
Судя по ее сравнительно небольшой величине и манерно-игривой
позе, можно было предположить, что в одетом виде она изображала,
и еще будет изображать, девочку Лолитиного роста. В теперешнем
виде, однако, она не имела определенного пола. Рядом с нею
стояла более высокая фигура - невеста в фате, совершенно
законченная и, как говорится, целая, если не считать отсутствия
одной руки. На полу, у ног девицы, там, где старательно ползал
приказчик со своим инструментом, лежали три тонких голых руки и
белокурый парик. Две из этих рук случайно соединились в
изогнутом положении, напоминавшем ужасный жест отчаяния и
мольбы.
"Гляди, Лолита", сказал я спокойно. "Гляди хорошенько.
Разве это не превосходный символ какой-то невероятной беды?
