как Пиппа (проходящая мимо у Браунинга) всасывает свою
нестерпимую смесь.
J'ai toujours admire 1'ceuvre ormonde du sublime
Dublinois. И тем временем дождь превратился в бурный и
сладостный ливень.
"Вот что", сказала она, тихо подвигаясь на своем
велосипеде подле меня, одной ногой скребя по темно-блестящей
панели. "Вот что я решила. Хочу переменить школу. Я ненавижу ее.
Я ненавижу эту пьесу. Честное слово! Уехать и никогда не
вернуться. Найдем другую школу. Мы уедем завтра же. Мы опять
проделаем длинную поездку. Только на этот раз мы поедем, куда я
хочу, хорошо?"
Я кивнул. Моя Лолита.
"Маршрут выбираю я? C'est entendu?", спрашивала она,
повиливая рядом со мной. Пользовалась французским языком только,
когда бывала очень послушной девчоночкой.
"Ладно. Entendu. А сейчас гоп-гоп-гоп, Ленора, а то
промокнешь" (буря рыданий распирала мне грудь).
Она оскалила зубы и с обольстительной ухваткой школьницы
наклонилась вперед, и умчалась. Птица моя!
Холеная рука мисс Лестер держала дверь крыльца
приотворенной для переваливавшейся старой собаки qui prenait son
temps.
Лолита ждала меня у призрачной березы.
"Я промокла насквозь", заявила она громким голосом. "А ты -
доволен? К чорту пьесу! Понимаешь?"
Где-то наверху лапа невидимой ведьмы с грохотом закрыла
окно.
Мы вошли к себе в дом; передняя сияла приветственными
огнями; Лолита стащила свитер, тряхнула бисером усыпанными
волосами и, приподняв колено, протянула ко мне оголенные руки.
"Понеси меня наверх, пожалуйста. Я что-то в романтическом
настроении".
Физиологам, кстати, может быть небезынтересно узнать, что у
меня есть способность - весьма, думается мне, необыкновенная -
лить потоки слез во все продолжение другой бури.
15
Тормоза подтянули, трубы вычистили, клапаны отшлифовали, и
кое-какие другие починки и поправки оплатил не ахти как много
смыслящий в механике господин Гумберт, после чего автомобиль
покойной госпожи Гумберт оказался в достаточно приличном виде,
чтобы предпринять новое путешествие.
Мы обещали Бердслейской гимназии, доброй, старой Бердслейской
гимназии, что вернемся, как только кончится мой холливудский
ангажемент (изобретательный Гумберт намекнул, что его приглашают
консультантом на съемку фильма, изображавшего "экзистенциализм"
- который в 1949 году считался еще ходким товаром.) На самом же
деле я замышлял тихонько переплюхнуться через границу в Мексику
- я осмелел с прошлого года - и там. решить, что мне делать
дальше с моей маленькой наложницей, рост которой теперь равнялся
шестидесяти дюймам, а вес - девяносту английских фунтов. Мы
выкопали наши туристические книжки и дорожные карты. С огромным
смаком она начертила маршрут. Спрашивалось, не вследствие ли тех
сценических ирреальных занятий она переросла свое детское
напускное пресыщение и теперь с обстоятельным вниманием
стремилась исследовать роскошную действительность? Я испытывал
странную легкость, свойственную сновидениям, в то бледное, но
теплое воскресное утро, когда мы покинули казавшийся озадаченным
кров профессора Хима и покатили по главной улице города,
направляясь к четырехленточному шоссе. Летнее, белое в черную
полоску платье моей возлюбленной, ухарская голубая шапочка,
белые носки и коричневые мокасины не совсем гармонировали с
большим, красивым камнем - граненым аквамарином - на серебряной
цепочке, украшавшим ее шею: подарок ей от меня - и от весеннего
ливня. Когда мы поравнялись с "Новой Гостиницей", она вдруг
усмехнулась. "В чем дело?" спросил я. "Дам тебе грош, коль не
соврешь", - и она немедленно протянула ко мне ладошку, но в этот
миг мне пришлось довольно резко -атормозить перед красным
светофором. Только мы застопорили, подъехала слева и плавно
остановилась другая машина, и худая чрезвычайно спортивного вида
молодая женщина (где я видел ее?) с ярким цветом лица и
блестящими медно-красными кудрями до плеч приветствовала Лолиту
звонким восклицанием, а затем, обратившись ко мне, необыкновенно
жарко, "жанна-дарково" (ага, вспомнил!), крикнула: "Как вам не
совестно отрывать Долли от спектакля, вы бы послушали; как автор
расхваливал ее на репетиции -" "Зеленый свет, болван",
проговорила Лолита вполголоса, и одновременно, красочно
жестикулируя на прощанье многобраслетной рукой, Жанна д'Арк (мы
видели ее в этой роли на представлении в городском театре)
энергично перегнала нас и одним махом повернула на
Университетский Проспект.
"Кто именно - Вермонт или Румпельмейер?"
"Нет, это Эдуза Гольд - наша режиссерша".
"Я говорю не о ней. Кто именно сварганил пьесу о твоих
Зачарованных Охотниках?"
"А, вот ты о чем. Кто именно? Да какая-то старуха, Клэр
что-то такое, кажется. Их была целая куча там".
"И она, значит, похвалила тебя?"
"Не только похвалила - даже лобызнула в лобик - в мой чистый
лобик", и цыпка моя испустила тот новый маленький взвизг смеха,
которым - может быть, в связи с другими театральными навыками -
она с недавних пор любила щеголять.
"Ты пресмешное создание, Лолита", сказал я (передаю мою речь
приблизительно). "Само собой разумеется, что меня страшно радует
твой отказ от дурацкого спектакля. Но только странно, что ты его
бросила всего за неделю до его естественного разрешения. Ах,
Лолита, смотри, не сдавайся так легко! Помнится мне, ты
отказалась от Рамздэля ради летнего лагеря, а от лагеря ради
увеселительной поездки, - и я мог бы привести еще несколько
резких перемен в твоем настроении. Ты у меня смотри. Есть вещи,
от которых никогда не следует отказываться. Будь упорнее. Будь
немножко нежнее со мной, Лолита. Кроме того, ты слишком много
ешь. Объем твоей ляжки не должен, знаешь, превосходить
семнадцати с половиной дюймов. Чуточку набавишь, - и все кончено
между нами (я, конечно, шутил). Мы теперь пускаемся в длинное,
счастливое путешествие. Я помню -"
16
Я помню, что ребенком, в Европе, я грезил над картой
Северной Америки, на которой "палач", т. е. средняя часть
"Аппалачских гор", крупным шрифтом растянулся от Алабамы до
Мэна, так что вся обхватываемая область (включая Пенсильванию и
Нью-Йорк) являлась моему воображению как исполинская Швейцария
или даже Тибет, сплошьгоры, чередование дивных алмазных пиков,
огромные хвойные деревья, le montagnard emigre в великолепной
своей медвежьей дохе, и Felis tigris Goldsmithi, и краснокожие
индейцы под катальпами. Как ужасно, что все это свелось к
мизерному пригородному палисаднику и дымящейся железной корзине
для сжигания мусора... Прощай, Аппллачие! Покинув его, мы
пересекли Огайо, три штата, начинающихся на "И", и Небраску -
ах, это первое дуновение Запада! Мы уехали не спеша, так как у
нас была целая неделя, чтобы достичь Уэйс, городок в Скалистых
Горах, где ей страстно хотелось посмотреть на Обрядовые Пляски
индейцев в день ежегодного открытия Магической Пещеры, и почти
три недели, чтобы добраться до Эльфинстона, жемчужины одного из
западных штатов, где ей мечталось взобраться на Красный Утес, с
которого одна немолодая звезда экрана не так давно бросилась и
убилась на смерть после пьяного скандала со своим сутенером.
Снова нас приветствовали осмотрительные мотели такими
обращениями, прибитыми в простенках, как например:
"Мы хотим, чтобы вы себя чувствовали у нас как дома. Перед
вашим прибытием был сделан полный (подчеркнуто) инвентарь. Номер
вашего автомобиля у нас записан. Пользуйтесь горячей водой в
меру. Мы сохраняем за собой право выселить без предуведомления
всякое нежелательное лицо. Не кладите никакого (подчеркнуто)
ненужного материала в унитаз. Благодарствуйте. Приезжайте опять.
Дирекция. Постскриптум: Мы считаем наших клиентов Лучшими Людьми
на Свете".
В этих страшных местах две постели стоили нам десять
долларов в ночь. Мухи становились в очередь на наружной стороне
двери и успешно пробирались внутрь, как только дверь
открывалась. Прах наших предшественников дотлевал в пепельницах,
женский волос лежал на подушке, в соседнем номере кто-то во
всеуслышание вешал пиджак в гулкий стенной шкап, вешалки были
хитроумно прикручены к перекладине проволокой для предотвращения
кражи, и - последнее оскорбление - картины над четой кроватей
были идентичными близнецами. Я заметил, между прочим, перемену в
коммерческой моде. Намечалась тенденция у коттеджей соединяться
и образовывать постепенно цельный каравансарай, а там нарастал и
второй этажик, между тем как внизу выдалбливался холл, и ваш
автомобиль уже не стоял у двери вашего номера, а отправлялся в
коммунальный гараж, и мотель преспокойно возвращался к образу и
подобию доброго старого отеля третьего разряда.
Теперь хочу убедительно попросить читателя не издеваться
надо мной и над помутнением моего разума. И ему и мне очень
легко задним числом расшифровать сбывшуюся судьбу; но пока она
складывается, никакая судьба, поверьте мне, не схожа с теми
честными детективными романчиками, при чтении коих требуется
всего лишь не пропустить тот или иной путеводный намек. В юности
мне даже попался французский рассказ этого рода, в котором
наводящие мелочи были напечатаны курсивом; но v.e так действует
Мак-Фатум - даже если и распознаешь с испугом некоторые темные
намеки и знаки.
Например: я не мог бы поклясться, что в одном случае,
незадолго до средиезападной части нашей поездки или в самом
начале этого этапа, ей не удалось сообщить кое-что неизвестному
человеку или неизвестным людям, или же как-то снестись с ним или
с ними. Мы только что остановились у бензиновой станции под
знаком Пегаса, и выскользнув из машины она исчезла где-то за
гаражем, благо поднятый капот, под который я заглянул, следя за
манипуляциями механика, скрыл ее на мгновение от моего взгляда.
Не видя ее, но будучи в покладистом настроении, я только покачал
доброй головой, хотя, строго говоря, посещение публичных уборных
запрещалось совершенно, ибо я инстинктивно чувствовал, что
уборные - как и телефоны - представляли собой по непроницаемой
для меня причине те острые пункты, за которые ткань моей судьбы
имела склонность зацепляться. У каждого есть такие роковые
предметы или явления, - в одном случае повторяющийся ландшафт, в
другом - цифры, которые боги тщательно подбирают для того, чтобы
навлечь значительные для нас события: тут Джон всегда
споткнется; там всегда разобьется сердце Дженни.
Итак, машину мою обслужили, и я отъехал от бензоколонок,
чтобы дать место развозному грузовичку - и тут растущий объем ее
отсутствия начал томить меня в серой пустоте ветреного дня. Не в
первый раз и не в последний глядел я с таким тусклым
беспокойством на неподвижные мелочи, которые как будто дивятся
(вроде деревенских зевак), что попали в поле зрения
замешкавшегося путешественника: это темно-зеленое ведро для
отбросов, эти густо-черные с белым боком шины на продажу, эти
желтые жестянки с машинным маслом, этот румяный холодильник с
разнообразными напитками, эти четыре, пять... семь пустых
бутылок в деревянных клетках ящика, видом своим напоминавшего не
совсем заполненную крестословицу, это насекомое, терпеливо
поднимающееся по внутренней стороне окна в ремонтной конторе...
Радиомузыка доносилась из ее открытой двери, и оттого что ритм
не был синхронизирован с колыханием и другими движениями ветром
оживленной растительности, - получалось впечатление старого
видового фильма, который живет собственной жизнью, меж тем как
