альбом...
-- Я альбом тоже когда-нибудь разорву,-- сказал Франц,
чувствуя, как ноги у него вдруг ослабели от волнения.
Издалека, очень радостно, примчался Том: ему показалось,
что Франц что-то бросил,-- вероятно, камешек. Но камешка нигде
не оказалось.
И как-то вечером, следуя все тому же мучительному желанию
утвердиться, освободиться, войти в свои права,-- Марта и Франц
решили -- хоть один этот вечер -- пожить всласть, пожить так,
как они потом заживут, устроить генеральную репетицию уже
недалекого счастья.
-- Ты сегодня здесь хозяин,-- сказала она.-- Вот твой
стол, вот твое кресло, вот, если хочешь, вечерняя газета.
Он скинул пиджак, прошелся по всем комнатам, как будто
осматривая их, как будто вернувшись в свой теплый дом из
далекого путешествия.
-- Все в порядке? --спросила она.--Ты доволен? Он обнял ее
за плечо и они оба стали бок о бок перед зеркалом. Был он в
этот вечер плохо выбрит, вместо жилета надел простоватый рыжий
свитер,-- и в Марте тоже было что-то домашнее, тихое, ее
волосы, недавно вымытые, лежали негладко, на ней была вязаная
кофточка, которую она носила, только когда была совсем одна. --
Стой прямо. А то выходит, что мы одного роста. -- Так и есть,--
усмехнулся он.-- Смотри, я не могу вытянуться выше.
Потом он повалился в кожаное кресло, она села к нему на
колени, и то, что она была довольно тяжеленькая, как-то
подбавляло уюта.
-- Я люблю твое ухо,-- сказал он, приподнимая лошадиным
движением губ прядь на ее виске.
В соседней комнате нежно и звучно заиграли часы. Франц
тихо засмеялся.
-- Нет,-- ты подумай. Вдруг он бы вошел сейчас...
-- Кто?--спросила Марта.--Я не понимаю, о ком ты говоришь?
-- Да он. Вернулся бы, не предупредив. Он умеет так
таинственно открывать двери.
-- Ах, ты о моем покойнике...--лениво сказала Марта,
покачиваясь на его коленях.-- Нет,-- покойник у меня
аккуратный. Всегда предупредит...
Молчание. В тишине явственно тикали далекие часы. --
Покойник...-- усмехнулся Франц,--...покойник... -- Ты его ясно
помнишь? -- пробормотала Марта, почесывая нос об его плечо. --
Приблизительно. А ты? -- Я тоже. Это было так давно... Она
вдруг подняла голову:
-- Франц,-- сказала она, сияя глазами,-- никто никогда не
узнает!
Уже привыкший, уже совсем ручной, он молча закивал. -- Мы
это сделали так просто, так точно...--сказала Марта, щурясь,
словно вспоминала.--Ни тени подозрения. Ничего. Потому что за
нас наша судьба. Иначе и не могло быть. Ты помнишь похороны? Он
закивал опять.
-- Была оттепель. Помнишь? Я еще кашляла, но уже мягко...
Молчание.
-- У меня, знаешь, чуть-чуть нога устала,-- шепнул
Франц.-- Нет, постой, не вставай, сядь только иначе. Вот так.
-- Мое счастье, мое счастье...--сказала она.--Мой милый
муж. Я никогда не думала, что могут быть такие браки, как
наш...
Он скользнул губами по ее теплой шее и проговорил: -- Уж
поздненько... Не пора ли нам спать. А? -- Какой ты... Спать
захотел... Ну, ладно. Она встала, сильно в него упершись; потом
вся вытянулась, расправилась...
-- Пойдем наверх,-- сказала она, мягко зевнув.-- В нашу
спальню.
-- Можно? -- спросил Франц, но не двинулся с места. --
Конечно. Ну что же
ты,-- вставай. Уже половина одиннадцатого.
-- Я,--знаешь, все-таки покойника-то... побаиваюсь,--
сказал Франц, покусывая губы.
-- Ах, он только явится через неделю. Чего тут бояться.
-- Но все-таки... как же так... например, прислуга...
-- Глупости. Спят мертвым сном. На другой стороне дома.
-- Ну, хорошо,-- решился Франц.
Они потушили свет в гостиной, медленно поднялись по
внутренней лестнице, короткой и скрипучей; пошли по
голубенькому коридору.
-- Да что ты ходишь на цыпочках,-- громко рассмеялась
Марта.--Пойми же,-- мы женаты, женаты...
Она показала ему пустую комнату для гимнастики,
гардеробную, ванную и наконец спальню.
-- Покойник спал вон на той постели,-- сказала она.-- Но,
конечно, белье с тех пор переменили. Если хочешь помыться или
что, пойдем вот сюда, в ванную.
-- Нет, я тебя подожду здесь,-- сказал Франц, рассматривая
куклу на ночном столике: долголягий негр во фраке. Она оставила
дверь полуоткрытой. Платье ее уже лежало на стуле. Оттуда из
полуоткрытой двери лился какой-то фарфоровый свет и доносилось
журчание воды.
Он вдруг почувствовал, что в этой чужой, нестерпимо белой
комнате, где все напоминает ему того... покойника,-- он
раздеться не в состоянии. С отвращением он поглядел на постель,
что была поближе к окну, на большие колодки под стулом,-- и ему
стало попросту страшно.
Он прислушался. Ему почудилось, что за журчанием воды
слышен еще какой-то звук, кто-то будто стукнул дверью внизу,
где-то что-то скрипит и потрескивает. Мгновенно ошалев от
страха, он кинулся к двери ванной; одновременно вышла оттуда
Марта, розовая, растрепанная, в оранжевом пеньюаре.
-- Что-то произошло,-- сказал он быстрым плюющимся
шепотом.-- Мы больше не одни. Ты прислушайся...
Марта нахмурилась и, приоткрыв дверь в коридор, постояла
так, наклонив голову. -- Я тебя уверяю... Я слышал...
-- Мне тоже стало неприятно,-- тихо сказала Марта.--
Знаешь, милый, мы все-таки не должны так безумствовать. Ведь
теперь уже недолго ждать. Ты лучше уходи. -- Но как же... там,
внизу... Как я спущусь... -- Никого нет. Франц. Нельзя быть
таким нервным. Вот, возьми ключ; завтра мне отдашь.
Она проводила его до лестницы, продолжая прислушиваться и
чувствуя сама неприятное волнение.
Что-то внизу громко и раздраженно стукнуло. Франц
остановился, ухватившись за перила. Но она облегченно
рассмеялась.
-- Ах, я понимаю,-- сказала она,-- это там есть такая
дверь. Дверь нижней уборной. Она всегда хлопает по ночам, если
ее плотно не затворить.
-- Я, признаться, немножко испугался,-- выдохнул Франц.
-- Все-таки, милый, лучше уходи. Мы не должны рисковать.
Он обнял ее; она, улыбаясь, дала поцеловать себя в плечо,
оттянув для этого кружево пеньюара, и оставалась стоять на
площадке короткой, театрально-синей лестницы, пока он,
сгорбившись поспешно отворял дверь.
Хватил по лицу сильный, чистый ветер. Гравий приятно
захрустел под ногами. Франц глубоко набрал воздуха: затем
чертыхнулся. Она была так хороша... Оранжевая, сияющая... если
б он так легко не пугался... И его охватила тяжелая злоба при
мысли, что призрак, покойник, выгнал его из дома, где по праву
он, Франц, подлинный хозяин. Бормоча что-то на ходу, как часто
с ним случалось в последнее время, он быстро пошел по темному
тротуару, и затем, не глядя по сторонам, стал наискось
переходить улицу в том месте, где всегда переходил, когда
возвращался восвояси. Автомобильный рожок, гнусавый и яростный,
заставил его отпрыгнуть. Франц, продолжая бормотать, ускорил
шаг и завернул за угол. Меж тем таксомотор затормозил,
неуверенно пристал к панели. Шофер слез и открыл дверцу, "Какой
номер?--спросил он.--Я забыл номер". Никакого ответа. "Какой
номер?"--повторил шофер и, протянув руку в темноту, потряс
сидящего за плечо. Тот не сразу проснулся. Наконец он открыл
глаза, привстал, вылез на тротуар. "Пятый,--ответил он на
вопрос шофера.-- Вы немного промахнулись".
Окно спальни было освещено. Марта устраивала на ночь
волосы. Вдруг она замерла с поднятыми локтями. Совершенно ясно
она услышала громкий треск, как будто что-то упало. Она
метнулась в коридор. Кто-то внизу, в передней, раскатисто
смеялся,--знакомый смех. И смеялся он потому, что, неловко
повернувшись с парой длинных лыж на плече, уронил их, сбил с
подзеркальника белую щетку, взлетевшую бумерангом, и
спотыкнулся о свои же чемодан. А затем, на мгновение, он узнал
совершенное счастье. На лице Марты была изумительная улыбка. Он
только не заметил, что глядит-то она не на него, а как-то через
его голову, улыбаясь не ему, а доброй, умной судьбе, которая
так просто и честно предотвратила нелепейшую катастрофу.
-- Нам повезло... Судьба нас чудом спасла,-- рассказывала
она потом Францу.--Но это урок... Ты сам видишь: дольше тянуть
невозможно. Раз пронесло, два пронесло, а затем -- крышка. И
что тогда будет? Предположим, он даст мне развод. Что дальше? Я
совершенно так же бедна, как и ты, мои родители разорены,
живут, бедняги, у моей сестры в Гамбурге,--никто ни мне, ни
тебе не поможет. Да и разве две-три тысячи, которые я могла бы
в конце концов добыть, чем-нибудь помогли бы? Нет,-- нам нужно
все... Франц пожал плечами:
--Зачем ты мне это говоришь? Мы об этом достаточно уже
толковали. Я отлично знаю, что есть только один путь.
Она тогда поняла, увидев, какой скользкий, мутный блеск
стоит в его зеленоватых глазах,--она поняла, что теперь она
своего добилась, что подготовлен он совершенно, созрел
окончательно, и что можно теперь приняться за дело. И
действительно: своей воли у Франца уже не было, но он преломлял
ее волю по-своему. Легкая выполнимость ее замысла стала ему
очевидной благодаря очень простой игре чувств. Уже однажды они
Драйера удалили. Был покойник; были даже все внешние признаки
смерти: тошнота смерти, похороны, опустевшие комнаты,
воспоминание о мертвом. Все было уже проделано на голой сцене,
перед темным и пустым залом. Затем, с потрясающей
неожиданностью труп откуда-то вернулся, заходил, заговорил,--
точь-в-точь, как живой. Но что из этого? Было легко и нестрашно
положить этой мнимой жизни конец, из трупа опять сделать труп.
И на этот раз окончательно.
Мысль об умерщвлении стала для них чем-то обиходным.
Натянутости, стыда в этой мысли уже не было, как не было в ней
и азартной жути, и всего того, что вчуже волнует доброго
семьянина, читающего хронику в истерической газетке.
Слова "пуля" и "яд" стали звучать столь же просто, как
"пилюля" или "яблочный мусс". Способы умерщвления можно было
так же спокойно разбирать, как рецепты в поварской книге. И,
быть может, именно по врожденной у женщины хозяйственной
склонности к стряпне и природному знанию пряностей и зелий,
полезного и вредного,-- Марта прежде всего подумала о ядах.
Из энциклопедического словаря они узнали о ядах Локусты и
Борджиа. Какой-то отравленный перстень недели две мучил
воображение Франца. По ночам ему снилось коварное рукопожатие.
Он спросонья шарахался в сторону, и замирал, приподнявшись на
напряженной руке; где под ним, на простыне, только что
перекатился колючий перстень, и страшно было на него ненароком
лечь. Но днем, при спокойном свете Марты, все было опять так
просто. Тоффана продавала свою водицу в склянках с невинным
изображением святого. Словно после благодушной понюшки,
почихивала жертва министра Лэстера. Марта нетерпеливо
захлопывала словарь и искала в другом томе. Оказывалось, что
римское право видело в венефиции сочетание убийства и
предательства. "Умники..."-- усмехалась Марта, резко
перевертывая страницу. Но она не могла добраться до сути дела.
Ироническое "смотри" отсылало ее к каким-то алкалоидам. Франц
дышал, глядя через ее плечо.
Пробираясь сквозь проволочные заграждения формул, они
долго читали о применении морфина, пока Марта, дойдя до
каких-то плевритических эксудатов, не догадывалась вдруг, что
речь идет о ядах прирученных. Обратясь к другой литере, они
узнали, что стрихнин вызывает судороги у лягушек. Марта
начинала раздражаться. Она резко вынимала и ставила обратно в
