лицом, с мельчайшими капельками пота над губой, где чернели
тонкие волоски, глядела, прижав пальцы к вискам, на белую,
белую, нестерпимо белую скатерть.
VII
Не докончив увлекательной, но несколько сбивчивой беседы с
синещеким мадьяром (или евреем, или баском) о том, можно ли
хирургическим путем (то есть выливая на него ведра крови!) так
обработать хвост тюленя, чтобы тюлень мог ходить стоймя, Драйер
резко проснулся и с отчаянной поспешностью, словно имел дело с
адской машиной, остановил разошедшийся будильник. Постель
Марты, охочей до холодка раннего часа, была уже пуста. Он
привстал и почувствовал боль в плече: электрический звонок из
вчерашнего дня в нынешний. По коридору, в голос плача,
прошумела сердобольная Фрида. Он осмотрел, вздыхая, большущее
фиолетовое пятно на толстой плечевине.
Умываясь, он из ванны слышал, как в соседней комнате Марта
дышит и похрустывает, делая модную гимнастику. Потом закурил
сигару, улыбнулся от 'боли, надевая пальто, и вышел.
Заметив, что у ограды стоит садовник (он же сторож),
Драйер подумал, что хорошо бы хоть теперь, путем прямого
вопроса, разрешить тайну, занимавшую его так давно.
-- Вот беда, так беда,-- степенно сказал садовник, когда
Драйер подошел.-- А ведь в деревне -- отец и четыре сестрички.
Шарахнуло, стало быть, на гололедице,--вот и капут.
-- Да,-- кивнул Драйер,-- ему проломило голову, грудную
клетку,-- все.
-- Хороший, веселый парень,-- сказал садовник с
чувством.-- И помер. У него от гаража ключ, должно быть,
остался. Заперто.
-- Послушайте,-- начал Драйер,-- вы случайно не
заметили...-- дело в том, что я сильно подозреваю...
Он запнулся. Пустяк, время глагола остановило его. Вместо
того, чтобы спросить "он пьет?", надобно было спросить "он
пил?". Благодаря этой перестановке времени получалась какая-то
логическая неловкость. Труп не может быть пьяницей; а что было
раньше -- много ли, мало ли пролилось того-сего в
несуществующую теперь глотку,-- нет, это перестало быть
забавным...
-- ...я насчет садовой дорожки. Сильно подозреваю, что
можно тут поскользнуться. Вы бы ее песком посыпали...
"Финис...-- усмехнулся он про себя, сидя в таксомоторе.--
Икар продам без ремонта. Ну его... Марта не хочет новой машины.
Права, пожалуй. Надо переждать".
Но Марта отказалась от автомобиля совсем по другой
причине. Как-то странно, подозрительно выходит, если не
пользуешься собственной машиной, отправляясь (три-четыре раза в
неделю, ровно к семи часам вечера) на урок ритмических
поклонений и всплескиваиий ("Флора, прими эти розы..." или: "О,
Солнце..."). А не могла она пользоваться ею потому, что от
шофера до анонимного письмеца один только шаг. Нужно, значит,
обратиться к другим,-- и самым разнообразным,-- способам
передвижения, вплоть до подземной железной дороги, привозившей
очень удобно из любой части города (а окружной путь был
необходим,-- хотя пешком можно было дойти в четверть часа) на
ту улицу, которая выходила на площадь, где по вторникам и
пятницам продавалась рыба, шерстяные носки, всякая всячина.
Драйер, кстати сказать, никогда в подземных вагонах не ездил,
утверждая, что там всегда попахивает сыром. Вообще,-- если
соблюсти вот эти небольшие, но скучнейшие предосторожности, он
вряд ли мог догадаться, что она не четыре раза в неделю, а
только раз,-- да и то не всегда,--склоняется, рассыпая
невидимые цветы, босоногая, в тунике, среди семи-восьми таких
же плавных, полуголых, богатых дам,
В тот день, когда в газете, в отделе происшествий
мелькнули коммерсант Драйер (владелец магазина "Дэнди") и его
почему-то безымянный -- и, значит, уже навеки безымянный --
шофер, в тот день Марта пришла немного раньше обыкновенного.
Франц еще не возвращался со службы. Она села на сизую кушетку,
принявшую ее с недовольным кряком, и стала ждать. Лицо у нее
было нынче особенно бледное, с едва подкрашенными губами; она
надела закрытое платье, бежевое, с пуговками. Когда, знакомыми
шагами простучав по коридору, вошел Франц (с той резкой
бесцеремонностью, с которой мы входим в собственную, заведомо
пустую, комнату), она не улыбнулась. Увидев ее, Франц радостно
ахнул и, не снимая шляпы, принялся кропить Марту мелкими
поцелуями.
-- Ты уже знаешь?--спросила она, и в глазах у нее было то
странное выражение, которое он надеялся сегодня не увидеть.
-- Еще бы,-- сказал он, и, встав с кушетки, быстро стянул
с шеи разноцветное кашне.-- В магазине узнал. Меня даже
расспрашивали, как и что. Я, по правде сказать, вчера немного
испугался, когда он так мрачно вошел. Ужас. -- Что ужас, Франц?
Он уже был без пиджака, без галстука и шумно мыл руки.
-- Да вот -- куски стекла прямо в морду. Углами. А потом
тяжелая артиллерия -- металл, удар металла... взрывается
готова. Я такие вещи так ясно себе представляю. Прямо тошнит.
Она дернула плечом:
-- Все--нервы, Франц, нервы. Поди сюда. Он подсел к ней,
и, стараясь не замечать, что сегодня все как-то по-новому, что
она поглощена какими-то чуждыми мыслями, тихо спросил:
-- А что,-- моих туфелек ты сегодня не наденешь? Это было
условное иносказание. Но Марта как будто и не расслышала.
-- Франц,-- сказала она, гладя его по руке и этим его руку
удерживая,-- я ведь вчера предчувствовала... Подумай, он чудом
выскочил...
На душе у него сразу стало темновато, что-то внутри скучно
заскулило; он отвернулся и хотел засвистеть, но звука не
получилось,-- и он так и остался с мрачно выпяченными губами.
-- Что с тобой? Франц! Перестань дурачиться. Слышишь!
Она притянула его к себе за шею; он напрягся, не
давался,-- но вдруг ее острый, бриллиантовый взгляд полоснул
его, и он весь как-то осел, как оседает с жалобным писком
детский воздушный шар. Слезы обиды затуманили очки. Он прижался
щекой к ее плечу.
-- Я не могу так,-- заговорил он тихонько подвывая.-- Уже
вчера вечером... Нет, я не могу так. Уже вчера я почувствовал,
что ты меня как-то не по-настоящему, не всецело... Я не могу...
Ты так его ждала, так волновалась! И вот теперь -- продолжаешь
об этом. Ах, это очень тяжело...
Марта замигала в недоумении. Потом поняла. -- Вот оно
что,-- протянула она, усмехнувшись.-- Вот оно что... Прелестно!
Она взяла его голову, поглядела ему в глаза пристально и
строго, и затем медленно, с полуоткрытым ртом, словно хотела
мягко укусить, приблизилась к его лицу, завладела его губами.
-- Эх ты...-- сказала она, медленно отпустив его,-- эх
ты...-- повторила она, кивая и усмехаясь в нос.-- Я хочу, чтобы
ты понял, какой ты глупый... Постой же...
Но Франц нежно взбесился. С края кушетки хлопнула на пол
сумка, и никто ее не поднял. Марта стала вдруг что-то говорить
вполголоса, торопливо и несвязно; так бывает со спящим:
застонет и быстро-быстро забормочет,-- потусторонняя
скороговорка... Потом смолкает. И после молчания, она сказала
мутным спросонья голосом:
-- Подними, моя радость, сумку. Все, кажется, рассыпалось.
Он поднял. Ему было опять совсем легко и весело. Вполне
понятно, что она вчера волновалась. Просто -- Дружеская
тревога. Ничего тут нет особенного.
-- Слушай,--сказала она, погодя.--Слушай, Франц... как
было бы чудесно, если б не нужно было мне уходить сегодня. Ни
сегодня, ни завтра. И вообще -- никогда. Конечно, мы бы не
могли жить вот в такой крохотной комнатке.
-- Мы бы взяли комнату побольше, да посветлее,-- уверенно
сказал Франц.
-- Да,-- давай, помечтаем. Побольше и посветлее. Даже,
пожалуй, две комнаты, а? Ты думаешь -- три? И еще кухню...
-- Но ты бы не стряпала. У тебя такие драгоценные ногти.
-- Да, конечно; у нас была бы прислуга. Взяли бы ту же
Фриду. Мы как говорим,--три комнаты?
-- Нет, четыре,-- подумавши, сказал Франц.-- Спальня,
гостиная, кабинет, столовая...
-- Четыре. Так. Квартиру в четыре комнаты. С кухней. С
ванной. И спальня будет вся белая, правда? А остальные комнаты
будут синие. В гостиной и зале будет много, много цветов. И
еще, в верхнем этаже будет комната--на всякий случай--для
гостей, что ли... -- Как,-- в верхнем этаже? -- Ну да: у нас
будет вилла. -- Да, конечно,-- кивнул Франц.
-- Давай дальше, милый. Значит, вилла. Со светлым холлом.
Ковры, картины, серебро. Так? И небольшой сад. Газон. Фруктовые
деревца. Магнолии. Правда, Франц?
Он вздохнул. "Все это будет только лет через десять. Я не
скоро выбьюсь..."
Марта затихла,-- как будто ее не было в комнате. Он,
улыбаясь, повернулся к ней и застыл в свою очередь: она на него
смотрела, сощурившись, прикусив губу.
-- Десять лет,-- сказала она горько и холодно.-- Ты хочешь
ждать десять лет?
-- Мне так кажется,--отвечал Франц.--Я не знаю. Может
быть, если очень повезет... Но ведь вот: возьми Пифке; он с
самого начала,-- значит, лет десять,-- в магазине. И занимает
хорошую должность. А я знаю, что он живет очень скромно...
получает не больше трехсот пятидесяти в месяц. Жена у него тоже
служит. Квартира малюсенькая...
-- Слава Богу,-- ты это понял,-- сказала Марта.-- Видишь
ли, друг мой, мечты нельзя отдавать в банк под проценты. Это
бумаги неверные; да и проценты -- пустяшные.
-- Как же нам быть?--проговорил Франц.--Я бы, знаешь,
женился на тебе хоть сейчас. Я не могу жить без тебя. Я--как
пустой рукав без тебя. Но ведь даже ковер--или там приличный
сервиз не могу купить. Да и вообще--пришлось бы искать другой
службы--ты понимаешь,-- а я ничего не знаю, ничего не умею.
Значит, опять учиться. Мы бы жили в сырой комнатушке,
впроголодь... Экономили бы на пище, на угле...
-- Да, уж никакой бы дядюшка тебе не помогал,-- сухо
сказала Марта.
-- Это вообще немыслимо,-- сказал Франц.
-- Совершенно немыслимо,-- сказала Марта.
-- Отчего ты на меня сердишься? --спросил он, после минуты
молчания.
-- Как будто я в чем-то виноват... Право же, я тут ни при
чем... Ну, будем мечтать, если хочешь. Только не сердись. Давай
продолжать. У меня будет восемь костюмов,-- хочешь, я опишу
тебе какие?
-- За десять лет,-- сказала она, усмехнувшись,-- за десять
лет, мой милый, мужские моды успеют значительно измениться...
-- Ну вот, ты опять сердишься...
-- Да, я сержусь,-- но не на тебя, на судьбу. Видишь ли,
Франц,-- нет, ты не поймешь... -- Я пойму,--сказал Франц.
-- Ну, так видишь ли,-- обыкновенно люди делают всякие
планы,---очень хорошие планы,--но совершенно при этом упускают
из виду одно: смерть. Как будто никто умереть не может. Ах, не
смотри на меня так, как будто я говорю что-то неприличное...
У нее было сейчас точь-в-точь такое лицо, как вчера, когда
бормотала о каком-то полицейском. Странное лицо.
-- Мне пора,-- сказала Марта, нахмурившись,-- и,
неторопливо встав, принялась перед зеркалом поправлять волосы.
-- Уже продают на улицах елки,-- сказала она, глядя в
зеркало и высоко поднимая локти.-- Я хочу купить елку,
огромную, очень дорогую. Дай мне, пожалуйста, побольше денег с
собой.
-- Ты сегодня злая,-- вздохнул Франц. Он спустился вместе
с ней по темной лестнице. Проводил до площади. Было очень
скользко, ледок отблескивал под фонарями.
-- Знаешь что? --сказала она, прощаясь с ним на углу
--Ведь я бы сегодня могла быть в трауре. Это случайность, что я
не в трауре. Подумай об этом.
И произошло как раз то, чего она хотела: Франц мгновенно
