(хотя, признаться, мне эта прическа больше напоминала Аушвиц), и длинное платье в
красную клетку. Во всем этом есть известная неуклюжесть, но красоты она не загораживает.
Той красоты, которая пробивает сердце до самых потаенных уголков.
Приоткрытые губы. Миниатюрный, слегка вздернутый нос. На широком лбу
непринужденная челка, явно собственной работы. Чуть припухшие щеки, и на одной --
едва заметный след от прыщика...
На фотографии ей четырнадцать. Самый красивый момент в ее жизни, уместившейся в
двадцать один год. Можно только гадать, куда потом все это ушло. По какой причине, с
какой целью... Я не знаю. И никто не знает.
*
"Я поступила в университет, чтобы получить небесное откровение", -- сказала она как-
то раз на полном серьезе. Дело было в четвертом часу, мы лежали голые в постели. Я
поинтересовался, что это за штука -- небесное откровение.
"Разве это можно объяснить?" -- сказала она. И чуть позже добавила: "Это спускается
с неба, как крылья ангелов."
Я попытался вообразить крылья ангелов, спускающиеся с неба прямо в
университетский двор. Издалека они напоминали бумажные салфетки.
*
Почему она умерла, не ясно никому. Мне сдается даже, что она и сама этого толком не
понимала.
27.
Мне снился неприятный сон.
Я был большой черной птицей и летел над джунглями, направляясь к западу. На моих
крыльях налипли черные сгустки крови из глубокой раны. Западный склон неба затягивали
зловещие черные облака. Поблизости чувствовался запах мелкого дождя.
Снов я давно не видел. Потребовалось время, чтобы понять: это сон.
Вскочив с кровати и смыв под душем противный пот, я позавтракал тостами и
яблочным соком. От табака и пива в горле першило, точно туда напихали старой ваты.
Покидав посуду в мойку, я извлек из гардероба легкий коричневато-зеленый костюм,
идеально отглаженную рубашку и черный галстук, отнес все это в гостиную и уселся там
перед кондиционером.
В телевизионных новостях торжественно обещали самый жаркий день за все лето. Я
выключил телевизор, сходил в комнату к брату, выудил несколько книг из огромной горы и
завалился с ними на диван.
Два года назад мой старший брат без объявления причин умотал в Америку, оставив
после себя кучу книг и одну подругу. Иногда я с ней обедал. Она говорила, что мы с братом
очень похожи.
-- В чем? -- спрашивал я удивленно.
-- Во всем, -- отвечала она.
Может, оно и в самом деле так. Думаю, дело здесь в ботинках, которые мы по очереди
чистили десять с лишним лет.
Часы показали двенадцать. С отвращением думая о жаре, я завязал галстук и надел
пиджак.
Времени была уйма, а занятий ноль. Я не спеша проехался по городу на машине. Мой
неказистый, долговязый город протягивался от моря к горам. Речка, теннисный корт, поле
для гольфа, вереница просторных особняков, стена, еще раз стена, несколько аккуратных
ресторанчиков и лавочек, старая библиотека, заросшее ослинником поле и парк с
обезьянними клетками. Город не менялся.
Я покружил по извилистой загородной дороге и спустился по речному берегу к морю.
Недалеко от устья вылез из машины, чтобы помочить ноги. На теннисном корте
перекидывались мячиком две загорелых девушки в белых кепках и темных очках. Солнце,
перевалив зенит, зажарило вдруг еще нещаднее -- а они все махали себе ракетками, и пот с
них разлетался по всему корту.
Поглядев на них минут пять, я вернулся в машину, откинулся в кресле и закрыл глаза.
Шум волн перемешивался со звуками ударов по мячику. Прикатился слабенький южный
ветерок, принес запах моря и горячего асфальта. Я вспомнил далекое лето. Тепло девичьей
кожи, старый рок-н-ролл, рубашка на пуговицах, только что из стирки, сигаретный дым в
раздевалке бассейна, робкие предчувствия... Сладкий сон, который, казалось, будет
повторяться вечно. Но как-то раз лето наступило (в каком же году?) -- а сон взял, да и не
вернулся.
Ровно в два я остановился перед "Джей'з баром". Крыса сидел на дорожном
ограждении и читал Казанзакиса -- "Последнее искушение Христа".
-- А где подруга? -- спросил я.
Крыса молча захлопнул книгу, влез в машину и надел темные очки.
-- Не будет подруги.
-- Как не будет?
-- А вот так.
Я вздохнул, развязал галстук, кинул его вместе с пиджаком на заднее сидение и закурил.
-- И что, мы поедем куда-нибудь?
-- В зоопарк.
-- Ну, хорошо...
28.
Расскажу теперь о своем городе. О городе, где я родился, вырос и первый раз спал с
девчонкой.
Спереди море, сзади горы, сбоку огромный порт. Городишко крохотный. Когда,
возвращаясь из порта, выруливаешь на шоссе, даже закуривать нет смысла. Не успеешь
чиркнуть спичкой, как уже приехал.
Население семьдесят тысяч с небольшим. Цифра пятилетней давности, но с того
времени едва ли поменялась. Средняя семья живет в двухэтажном доме с садом, имеет
автомобиль, иногда два.
Цифры эти выдумал не я -- их оглашает статистический отдел мэрии в конце
финансового года. Особенно мне нравится насчет двухэтажных домов.
Крыса жил в трехэтажном доме с оранжереей на крыше. В отлого вырытом подземном
гараже его TR-3 (*11) дружески соседствовал с отцовским Мерседесом.
И удивительное дело: если где-нибудь в доме и была домашняя атмосфера, то это в
гараже. При его величине он мог бы служить ангаром для маленького самолета. Гараж был
весь заставлен телевизорами и холодильниками, столами и диванами, сервантами и
стереосистемами -- устаревшими или просто надоевшими. Мы провели там немало
приятных часов за пивом.
Про отца Крысы я не знаю почти ничего. И не видел его ни разу. Когда я спрашивал
Крысу об отце, он со всей определенностью отвечал: "Гораздо старше меня, и при этом
мужик".
По слухам, отец Крысы когда-то давно, еще до войны, был небогат. Перед самой
войной он тяжкими трудами заполучил химико-фармацевтический завод и занялся
продажей мази от насекомых. Эффективность ее была еще не доказана -- но линия фронта
двигалась на юг, и мазь начала продаваться столь же стремительно.
По окончании войны он побросал свою мазь в кладовые и стал продавать
подозрительные питательные препараты -- а после войны в Корее переключился на
бытовые моющие средства. Причем поговаривали, что ингредиенты везде оставались
одинаковыми. Очень может быть.
Двадцать пять лет назад трупы японских солдат, густо покрытые мазью от насекомых,
лежали штабелями по джунглям Новой Гвинеи. А сегодня в каждом сортире -- средство
для прочистки труб, все той же торговой марки.
Вот так отец у Крысы и разбогател.
Конечно, среди моих приятелей был также выходец из бедной семьи. Отец у него
работал водителем городского автобуса. Бывают, наверное, и богатые водители автобусов
-- но отец моего приятеля относился к бедным. Родители в этом доме постоянно
отсутствовали, поэтому я частенько наведывался к приятелю в гости. Отец у него в это
время крутил баранку, либо сидел на ипподроме -- а мать целыми днями где-то
подрабатывала.
Парень этот учился со мной в одном классе, хотя повод подружиться выпал не сразу.
Как-то на перемене я справлял малую нужду, и он пристроился рядом. Завершив дело
молча и одновременно, мы вместе мыли руки.
-- А у меня кое-что есть! -- сказал он, вытирая руки о штаны. -- Хочешь посмотреть?
Вытащив из бумажника фотокарточку, он протянул мне. Голая женщина,
раскорячившись, втыкала в себя пивную бутылку.
-- Классно, да?
-- Класснее некуда!
-- Приходи ко мне домой. У меня есть такие, что вообще закачаешься.
Так мы с ним и подружились.
В нашем городе живут разные люди. За восемнадцать лет я научился здесь многим
вещам. Город пустил в моем сердце такие крепкие корни, что почти все воспоминания
связаны с ним. Но в ту весну, когда я поступил в университет и покинул свой город, в
глубине души моей было облегчение.
Теперь, приезжая в город на летние и весенние каникулы, я только и делаю, что пью
пиво.
29.
Целую неделю Крыса ходил, как в воду опущенный. То ли приближавшаяся осень была
тому виной, то ли та самая девчонка... Ни слова он не говорил на эту тему.
Когда Крыса подолгу не появлялся, я приставал к Джею:
-- Слушай, а что такое с Крысой стряслось, как ты думаешь?
-- Да я и сам толком не пойму... Может, просто лето кончается?
С приближением осени Крыса всегда впадал в депрессию. Он сидел за стойкой, тупо
уткнувшись в книгу, а когда я пытался с ним заговаривать, отвечал односложно и без
настроения. Когда на сумеречной улице свежел ветер и еле заметно начинало пахнуть
осенью, он ни с того ни с сего забывал о пиве, принимался хлестать виски со льдом, без
конца кидал деньги в музыкальный автомат, терзал пинбол, покуда машина не отказывалась
с ним играть -- и всем этим заставлял Джея нервничать.
-- У него, наверное, такое чувство, будто его оставляют позади, -- сказал Джей. -- Я
его понимаю.
-- Как это?
-- Ну, все разъезжаются -- кто работать, кто обратно в университет... Ты ведь тоже?
-- Да, я тоже.
-- Ну вот, видишь...
Я кивнул.
-- А девчонка эта?
-- Чуть времени пройдет, и забудется. Помяни мое слово.
-- Что же там у них такое произошло?
-- Кто ж их знает...
Джей принялся за прерванную работу. Я больше ничего не спрашивал. Кинул мелочи в
музыкальный автомат, выбрал несколько песен и вернулся за стойку, к своему пиву.
Минут через десять передо мной опять появился Джей.
-- Слушай, а Крыса с тобой ни о чем не говорил?
-- Нет.
-- Странно.
-- Почему?
Джей задумался, протирая стакан.
-- Ему обязательно надо с тобой посоветоваться.
-- Ну, так что же он?
-- Это непросто. Боится, что ты его на смех поднимешь.
-- Да не буду я его на смех поднимать!
-- Но выглядит это именно так. Причем уже давно. Ты хороший парень, но -- как бы
это сказать -- некоторые вещи почему-то считаешь суетой, недостойной внимания. Хотя я
не хочу сказать ничего плохого.
-- Это понятно.
-- Все-таки я на двадцать лет тебя старше, и много чего повидал за эти годы. Поэтому
отношусь к вам, как...
-- Как бабушка?
-- Да.
Я чуть не подавился пивом от смеха.
-- Ладно, попробую с ним сам поговорить.
-- Давай, это будет правильно.
Джей потушил сигарету и вернулся к работе. Я решил вымыть руки. Из зеркала в
умывалке на меня смотрело мое отражение. Вернувшись, я выпил еще одну бутылку, чтобы
отделаться от неприятного ощущения.
30.
Было время, когда все хотели выглядеть крутыми.
Незадолго до окончания школы я решил вести себя так, чтобы наружу выходило не
более половины моих сокровенных мыслей. Зачем я так решил, уже не помню -- но
выполнял это строго в течение нескольких лет. А потом вдруг обнаружил, что и вовсе
разучился выражать словами более половины того, что думаю.
Каким образом это связано с крутостью, мне не совсем понятно. По-английски это
называется cool, "холодный" -- в этом смысле меня можно сравнить со старым
холодильником, который не размораживали целый год.
Я барахтаюсь в болоте времени и продолжаю писать эти строки, подстегивая
засыпающее сознание пивом и табаком. По нескольку раз принимаю горячий душ, дважды в
день бреюсь и без конца слушаю старые пластинки. Вот и сейчас у меня за спиной поют
давно забытые Питер, Пол и Мэри:
"Don't think twice, it's all right."
31.
На следующий день я договорился с Крысой встретиться в бассейне одного из отелей
на окраине города. Лето шло к концу, к тому же добираться туда было неудобно -- поэтому
народу в бассейне собралось немного, человек десять. Половину их составляли американцы,
остановившиеся в отеле -- вместо того, чтобы плавать, они самозабвенно загорали.
Отель был выстроен в стиле аристократического особняка. По его роскошному двору,
сплошь покрытому лужайками, тянулись розовые кусты, отделявшие бассейн от основного
здания. Они взбегали на невысокий холм, с которого хорошо было видно море, а также
бухта и город.
Мы с Крысой несколько раз сплавали наперегонки в 25-метровом бассейне, потом
уселись рядом в шезлонгах и открыли холодную колу. Отдышавшись, я затянулся
сигаретой. Крыса тем временем умиротворенно глядел, как в бассейне плавает молодая
