захотелось пива.
-- Как несколько лет назад пошло все наперекосяк -- так и до сих пор.
-- "Несколько" -- это сколько?
-- Двенадцать. Или тринадцать. С тех пор, как отец заболел. Из того времени больше
ничего и не помню. Одна сплошная гадость. Все время у меня злой ветер над головой.
-- Ветер меняет направление.
-- Ты правда так думаешь?
-- Ну, он же должен его когда-нибудь менять!
На какое-то время она замолчала -- как пустыня, вобравшая в свой сухой песок все мои
слова и оставившая меня с одной горечью во рту.
-- Я несколько раз пыталась начать думать так же. Но никак не получалось. И
влюбиться пробовала, и просто стать терпеливее. Не получается -- и все тут...
Больше ни о чем не говоря, мы лежали с ней в обнимку. Ее голова была у меня на
груди, а губы касались моего соска. Она долго не шевелилась -- как будто уснула.
Она молчала долго. Очень долго. Я то дремал, то смотрел в темный потолок.
-- Мама...
Она сказала это шепотом, как будто ей что-то приснилось. Она спала.
37.
Привет, как дела? Говорит радио "Эн-И-Би", программа "Попс по заявкам". Снова
пришел субботний вечер. Два часа -- и уйма отличной музыки. Кстати, лето вот-вот
кончится. Как оно вам? Хорошо вы его провели?
Сегодня, перед тем, как поставить первую пластинку, я познакомлю вас с одним
письмом, которое мы недавно получили. Зачитываю.
"Здравствуйте.
Я каждую неделю с удовольствием слушаю вашу передачу. Мне даже не верится, что
осенью исполнится три года моей больничной жизни. Время и вправду летит быстро.
Конечно, из окна моей кондиционированной палаты мне мало что видно, и смена времен
года для меня не имеет особого значения -- но когда уходит один сезон и приходит другой,
мое сердце радостно бьется.
Мне семнадцать лет, а я не могу ни читать, ни смотреть телевизор, ни гулять -- не могу
даже перевернуться в своей кровати. Так я провела три года. Письмо это пишет за меня моя
старшая сестра, которая все время рядом. Чтобы ухаживать за мной, она бросила
университет. Конечно, я очень ей благодарна. За три года, проведенных в постели, я поняла
одну вещь: даже в самой жалкой ситуации можно чему-то научиться. Именно поэтому стоит
жить дальше -- хотя бы понемножку.
Моя болезнь -- это болезнь спинного мозга. Ужасно тяжелая. Правда, есть вероятность
выздоровления. Три процента... Такова статистика выздоровлений при подобных болезнях
-- мне сказал это мой доктор, замечательный человек. По его словам, мне легче
выздороветь, чем новенькому питчеру обыграть Гигантов (*18) с разгромным счетом, но
немножко труднее, чем просто выиграть.
Временами, когда я думаю, что никогда не выздоровлю, мне становится очень страшно.
Так страшно, что хочется звать на помощь. Пролежать всю жизнь камнем в кровати, глядя в
потолок -- без чтения, без прогулок на воздухе, без любви -- пролежать так десятки лет,
состариться здесь и тихо умереть -- это невыносимо. Иногда я просыпаюсь среди ночи и
будто слышу, как тает мой позвоночник. А может, он и в самом деле тает?
Но хватит о грустном. Как мне по сотне раз в день советует моя сестра, я буду стараться
думать только о хорошем. А ночью постараюсь спать как следует. Потому что плохие
мысли обычно лезут мне в голову ночью.
Из окна больницы виден порт. Я представляю, что каждое утро встаю с кровати, иду к
порту и всей грудью вдыхаю запах моря... Если бы я смогла это сделать -- хотя бы раз, мне
хватило бы одного раза -- то я, может быть, поняла бы, почему мир так устроен. Мне так
кажется. А если бы я хоть чуть-чуть это поняла -- то, возможно, смогла бы терпеть свою
неподвижность хоть до самой смерти.
До свидания. Всего доброго."
Без подписи.
Я получил это письмо вчера в четвертом часу. Прочитал его в нашем буфете, пока пил
кофе. А вечером, после работы, пошел в порт и посмотрел оттуда в сторону гор. Раз из
твоей больницы виден порт, то значит, и из порта должна быть видна твоя больница,
правильно? И в самом деле, я увидел множество огоньков. Конечно, было непонятно,
который из них горит в твоей палате. Одни огоньки горели в небогатых домах, другие -- в
роскошных особняках. Светились также огоньки в гостиницах, в школах, в конторах... Я
подумал: как много самых разных людей! Такое чувство посетило меня впервые. И когда я
об этом подумал, у меня вдруг выкатилась слеза. А ведь я очень давно не плакал. Не то,
чтобы я плакал из сочувствия к тебе, нет. Я хочу сказать кое-что другое. И скажу это только
один раз, так что слушай хорошенько.
Я Вас Всех Люблю!
Если ты по прошествии десяти лет еще будешь помнить эту передачу, пластинки,
которые я ставил и меня самого -- то вспомни слова, которые я только что сказал.
Исполним заявку этой девушки. Элвис Пресли, "Удачи тебе, моя прелесть". А после
того, как закончится песня, я снова на один час и пятьдесят минут стану собакоподобным
комиком.
Спасибо за внимание.
38.
В день моего отъезда в Токио я зашел в "Джей'з бар" -- прямо с чемоданом. Бар еще не
работал, но Джей пустил меня внутрь и налил пива.
-- Сегодня уезжаю вечерним автобусом.
Чистивший картошку Джей покивал головой.
-- Скучно будет без тебя. И обезьян разогнать придется, -- сказал он, ткнув пальцем в
гравюру над стойкой. -- А Крыса точно будет скучать.
-- Ага.
-- В Токио, наверное, весело?
-- Да везде одинаково.
-- Пожалуй... Я из нашего города последний раз уезжал в год Токийской олимпиады.
-- Любишь свой город?
-- Ты ж сам сказал: везде одинаково.
-- Точно.
-- Хотя подумываю через несколько лет в Китай съездить. А то ведь ни разу не был.
Корабли в порту увижу -- и сразу вот такие мысли в голове.
-- У меня дядя в Китае умер.
-- Да?.. Там много народу полегло. А все равно все братья.
Джей угостил меня еще пивом. Он даже поджарил картошки и дал мне ее с собой в
пакетике.
-- Спасибо.
-- На здоровье. Такое настроение... Растут все быстро -- оглянуться не успеваешь.
Когда я с тобой познакомился, ты еще в школе учился.
Я со смехом кивнул и попрощался.
-- Будь здоров, -- сказал Джей.
"26 августа", -- гласил календарь на стене бара. Внизу же размещался афоризм:
"Отдающий без сожаления всегда получает".
Купив билет, я сел на скамейку и долго, пока не подошел автобус, смотрел на огни
города. С приближением ночи огни начали гаснуть. В конце концов остались только
уличные фонари и неоновая реклама. Ветер с моря принес еле слышный паровой гудок.
По обеим сторонам от входа в автобус стояли два кондуктора, проверявшие билеты.
Поглядев в мой, один сказал: "Место двадцать один, чайна".
-- Чайна?
-- Ну да, 21-C. По первой букве. "Эй" -- Америка, "Би" -- Бразилия, "Си" -- Чайна (*19),
"Ди" -- Дания. Чтобы вот он не напутал.
Кондуктор показал на своего напарника, сверявшегося с таблицей посадочных мест.
Кивнув, я забрался в автобус, сел на место 21-C и принялся за еще теплую жареную
картошку.
Множество вещей проносится мимо нас -- их никому не ухватить.
Так мы и живем.
39.
На этом кончается моя история, но есть, конечно, и эпилог.
Мне исполнилось двадцать девять лет, а Крысе тридцать. Совсем немного. "Джей'з бар"
перестроили, когда расширяли улицу -- он превратился в необыкновенно аккуратное
заведение. Тем не менее, Джей по-прежнему каждый день начищает ведро картошки, а
завсегдатаи все так же потягивают пиво, ворча о том, насколько было лучше в старые
времена.
Я женился и живу в Токио.
Когда на экраны выходит новый фильм Сэма Пекинпа (*20), мы с женой идем в кинотеатр, а
на обратном пути заходим в парк Хибия, чтобы выпить по две банки пива и покормить
голубей попкорном. Из фильмов Сэма Пекинпа мне больше всего нравится "Принеси
голову Альфредо Гарсиа", а моя жена предпочитает "Конвой". Из других фильмов я люблю
"Пепел и алмаз" (*21) -- а жена любит "Сестру Джоанну". Когда долго живешь вместе, даже
вкусы становятся похожи.
Счастлив ли я? Если вы спросите меня об этом, то мне ничего не останется, как
ответить: да, наверное. В конце концов, мечта -- она ведь так и выглядит.
Крыса продолжает писать повести. Каждый год на Рождество он присылает мне по
нескольку экземпляров. В прошлом году это была повесть про работающего в сумасшедшем
доме повара, а в позапрошлом -- история труппы комедиантов, написанная по мотивам
"Братьев Карамазовых". В повестях Крысы по-прежнему нет сцен секса, и ни один
персонаж не умирает.
На первой странице рукописи всегда написано:
"С днем рожденья!"
и затем:
"Счастливого Рождества!"
Я ведь родился 24 декабря.
Девушку с четырьмя пальцами на левой руке я больше ни разу не видел. Когда я зимой
вернулся в город, она уволилась из магазина пластинок и съехала с квартиры. Людской
водоворот и поток времени поглотили ее без следа.
Приезжая летом в свой город, я всегда прохожу той самой дорогой мимо складов,
сажусь на каменные ступени мола и смотрю на море. Иногда мне кажется, что я готов
заплакать -- но слезы не идут. Такие дела.
Пластинка с "Девушками Калифорнии" так и стоит у меня в углу на полке. С
наступлением лета я ее вынимаю и слушаю. А потом пью пиво и думаю про Калифорнию.
Рядом с полкой пластинок стоит стол, и к нему пришпилен комок сухой травы,
превратившийся в подобие мумии. Тот самый, из коровьего желудка.
Фотография погибшей девушки с французского отделения затерялась где-то при
переезде.
А "Бич Бойз" после долгого перерыва выпустили новую пластинку.
"Куда им всем до девушек Калифорнии..."
40.
И последний раз о Дереке Хартфильде.
Хартфильд родился в 1909 году в небольшом городке штата Огайо. Вырос там же. Отец
его был неразговорчивый телеграфист, а мать-- маленькая толстушка, мастерица печь
пирожные и гадать по звездам. Хартфильд-младший рос угрюмым ребенком и друзей не
имел, проводя свободное время за чтением комиксов и бульварных журналов, либо за
поеданием маминых пирожных. По окончании школы он начал было работать на городской
почте, но очень скоро стезя романиста стала представляться ему единственно достойной.
В 1930 году он продал за двадцать долларов рукопись своего пятого по счету рассказа
"Странные сказки". В следующем году он писал по 70 тысяч слов в месяц, еще через год его
производительность возросла до 100 тысяч, а накануне смерти составила 150 тысяч.
Согласно легенде, каждые полгода он покупал новую пишущую машинку "Ремингтон".
Произведения Хартфильда были по большей части приключенческого или
фантастического характера. В этом плане очень показательны "Приключения Уорда" в
сорока двух частях -- самое популярное из его творений. На страницах этой серии Уорд три
раза погибает, убивает пять тысяч врагов и покоряет триста семьдесят пять женщин,
включая марсианок. Кое-что из этой серии можно прочитать в переводе.
Очень многое Хартфильд ненавидел. Он ненавидел почту, школу, издательства,
морковь, женщин, собак -- столько всего, что и не перечислить. А любил только три вещи:
огнестрельное оружие, кошек и пирожные, которые пекла его мать. У него была, наверное,
лучшая в Штатах коллекция огнестрельного оружия -- после киностудии Парамаунт и НИИ
ФБР. В нее не входили разве только зенитные установки и противотанковые гранатометы.
Зато входил предмет его гордости -- револьвер 38-го калибра с инкрустированной
жемчугом рукояткой и единственной пулей в барабане. "Когда-нибудь я всажу ее себе в
лоб", -- частенько говаривал Хартфильд.
Но в 1938 году, после смерти матери, он выехал в Нью-Йорк, поднялся на Эмпайр
Стэйт Билдинг, прыгнул с крыши и расплющился, как лягушка.
На могильном камне, согласно завещанию, начертана цитата из Ницше:
"Дано ли нам постичь глубину ночи при свете дня?"
Еще раз о Хартфильде (вместо послесловия)
Нельзя сказать, что я бы не начал писать сам, если бы не встреча с книгами Дерека
Хартфильда. Но знаю одно: мой путь в этом случае был бы совершенно другим.
В старших классах школы я несколько раз покупал книги Хартфильда в мягкой обложке
-- их сдавали в букинистические магазины Кобэ иностранные моряки. Один экземпляр
