От такого необыкновенного поведения Куа пришла в замешательство.
Очевидно за ней еще никогда не ухаживали столь удивительным образом. С
негромким ворчанием она попятилась от Альберта, насколько позволяла цепь,
чем вызвала у волка новый приступ безумного унижения. Он пополз за ней на
брюхе с выражением полнейшего идиотизма на расплывшейся морде.
Я начал разделять опасения Куа и, решив, что Альберт окончательно
спятил, поднял винтовку, чтобы спасти собаку. Но Утек с откровенно
непристойной улыбкой остановил меня и дал понять, что это обычная волчья
манера ухаживания.
Внезапно Альберт непостижимым образом изменился: вскочив на ноги, он
превратился в величавого самца. Шерсть на шее поднялась дыбом, образовав
пышный серебристый воротник, обрамляющий морду, все тело напряглось, он
казался отлитым из чистой стали. Хвост вскинулся высоко вверх и свился в
крутое кольцо, как у настоящей лайки. Осторожно, шаг за шагом, он начал
приближаться к собаке.
Куа больше ни в чем не сомневалась. Такое она могла понять. Несколько
застенчиво она повернулась к нему спиной, а когда волк потянулся к ней
своим большим носом для первой ласки, она обернулась и слегка куснула его
в плечо...
Я вел подробнейшие записи происходящего, но, боюсь, они излишне
техничны и перегружены научной терминологией, и им не место в этой книге.
Поэтому я ограничусь лишь итоговым замечанием: как показали наблюдения,
Альберт, несомненно, знал толк в любви.
Моя научная любознательность была полностью удовлетворена, но страсть
Альберта не иссякла. Создалась весьма щекотливая ситуация. Мы с Утеком
терпеливо прождали два часа, но Альберт, как видно, и не помышлял
расстаться с вновь обретенной подругой. Давно пора было возвращаться, не
могли же мы ждать собаку вечно! И, не найдя другого выхода, мы произвели
вылазку по направлению к влюбленной паре.
16
После переселения волчат в ущелье я их почти не видел. Поэтому как-то
утром, когда Ангелина и оба волка еще не вернулись с ночной охоты, я
взобрался на скалы, покрытые порослью стелющегося ельника и почти вплотную
нависшие над обрывом. Дул легкий северо-восточный ветерок, это облегчало
задачу - волки в логове или на подходе к нему вряд ли почуют мой запах. Я
расположился в ельнике и стал внимательно разглядывать дно ущелья. Передо
мной находилась небольшая площадка примерно метров тридцати в длину и
десяти в ширину, сплошь усеянная волчьими следами. Внезапно у стены
ущелья, на осыпи битого камня появились два волчонка и быстро побежали по
тропинке к небольшому ручью. Встав рядышком на берегу, они тянули к воде
свои тупые мордочки и весело помахивали куцыми хвостиками.
За последние недели волчата порядком подросли и теперь размерами, да,
пожалуй, и формой, напоминали взрослых сурков. Они так растолстели, что по
сравнению с туловищем их лапы казались просто карликовыми, а пушистые
серые шубки только усугубляли полноту. Ничто, казалось, не предвещало, что
со временем они превратятся в таких же стройных и мощных зверей, как их
родители.
Откуда-то из глубины показался третий волченок; он тащил начисто
обглоданную оленью лопатку и рычал на нее, будто это был живой и грозный
противник. Волчата у ручья, услыхав шум, подняли мокрые мордочки и
устремились навстречу братцу.
Началась свалка, воздух наполнился урчанием, которое прерывалось
пронзительным визгом - так волчата выражали свое негодование, стоило
кому-нибудь вонзить острые зубы в чью-либо лапу. Откуда-то выскочил
четвертый волчонок и с восторженным воплем ринулся в самую гущу схватки.
Через несколько минут после начала этой междуусобной войны низко над
ущельем пролетел ворон. Едва его тень накрыла волчат, как те бросили кость
и удрали в укрытие. Но это, очевидно, тоже было частью игры, ибо они тут
же вылезли обратно. Двое из них возобновили бой за кость, а двое других
нырнули в траву в поисках полевок.
Но грызуны, чудом уцелевшие на этом клочке земли, стали, казалось,
необыкновенно увертливыми. И после недолгих, довольно небрежных поисков,
покопавшись в грязи, волчата бросили охоту и принялись играть друг с
другом.
В это время вернулась Ангелина.
Я так увлекся волчатами, что пропустил ее появление, пока неподалеку
от себя не услыхал ее низкий вой. Все мы - я и волчата - разом повернули
головы и увидели Ангелину, стоявшую на краю ущелья. Волчата моментально
прекратили игру и, не в силах сдержать волнения, залились пронзительным
лаем, а один из них даже встал на короткие задние лапы и в радостном
ожидании замахал передними.
Какое-то мгновение Ангелина горделиво любовалась потомством, а затем
перепрыгнула через край обрыва и спустилась в ущелье, где ее тотчас
окружили волчата. Она обнюхала каждого, кое-кого опрокинула на спину и,
только покончив с осмотром, сгорбилась и начала отрыгивать пищу.
Мне, разумеется, следовало это предвидеть, но я оказался застигнутым
врасплох и вначале испугался, что она сьела отраву. Ничуть не бывало -
после нескольких конвульсивных движений волчица выложила на землю
килограммов пять полупереваренного мяса, после чего спокойно отошла в
сторону и улеглась, наблюдая за волчатами.
И если подобный способ утренней раздачи мяса вызвал у меня легкую
тошноту, то волчат он ничуть не смутил. В едином порыве они с жадностью
набросились на еду, в то время как мать снисходительно взирала на них и
даже не пыталась исправить их ужасные манеры.
Завтрак окончен - и ни крошки не осталось на ленч. Волчата где
стояли, там и повалились пузом вверх, перемазанные и совершенно не
способные ни на какие шалости.
Теплое летнее утро всех разморило. Вскоре бодрствовал я один, впрчем,
и мне это давалось нелегко. Я бы видоизменил позу и на что-нибудь оперся,
но боялся пошевельнуться: волки совсем рядом, а тишина такая, что до них
донесется малейший звук.
Может, и неделикатно упоминать об этом, но у меня в желудке от
рождения имеется нечто вроде резонатора. В это трудно поверить, но стоит
мне только проголодаться (впрочем, случается, и в сытом состоянии), как
эта часть моего организма приобретает самостоятельность и независимо от
меня начинает урчать. Я был бессилен с этим бороться, но со временем
научился владеть собой и довольно искусно притворялся, будто я тут ни при
чем, а звуки, которые люди слышат, исходят вовсе не от меня.
И надо же, чтобы адский барабанщик в глубине моего чрева выбрал самый
неподходящий момент для своих штучек. Среди утреннего безмолвия, будто
отдаленные раскаты грома, по ущелью прокатились рулады.
Ангелина тут же встрепенулась и подняла голову, внимательно
прислушиваясь. При новых звуках (несмотря на все мои старания заглушить
их!) волчица поднялась на ноги и взглянула на волчат, как бы желая
убедиться, что это не они являются виновниками шума, а затем устремила
испытывающий взор в безоблачное небо, однако и там не нашла разгадки.
Всерьез обеспокоенная, она пыталась установить, откуда идут звуки.
Это оказалось нелегкой задачей - ведь любые звуки в брюшной полости
несколько сродни чревовещанию, мои же - в особенности. Дважды пробежав
ущелье из конца в конец, Ангелина не смогла удовлетворить растущего
любопытства.
Я никак не мог решить - отступать мне или оставаться на месте в
надежде, что мой внутренний оркестр выдохнется сам по себе; но оркестр был
по прежнему полон сил и энергии и в доказательство этого издал гул,
подобный гулу при землетрясении. И тотчас над кромкой обрыва, в
каких-нибудь десяти шагах от меня, показалась голова Ангелины.
Мы молча уставились друг на друга. По крайней мере она не нарушала
тишины. Что до меня, то я прилагал к этому все усилия, но не особенно
преуспел. Досаднейшее положение: чем дольше я смотрел на волчицу, тем
больше восхищался ею; я очень дорожил ее добрым мнением и вовсе не хотел
показаться идиотом.
Но независимо от желания я понял, что окончательно погиб.
Внезапное появление волчицы как бы вдохновило музыкантов в моем
желудке, и они заиграли с новой силой. Не успел я придумать оправдания,
как Ангелина сморщила носи, обнажив в холодной насмешке белоснежные зубы,
скрылась из глаз.
Я выскочил из убежища и помчался за ней к краю ущелья, но,
разумеется, опоздал даже с извинениями. Презрительный взмах великолепного
хвоста - вот и все, что мне удалось увидеть, прежде чем волчица исчезла
среди расщелин, которые образовали в дальнем краю ложбины нечто вроде
садка. В него-то Ангелина и загнала своих волчат.
17
Мои наблюдения в палатке продолжались добрую часть июля, но мало что
прибавили к уже имеющимся сведениям о волках. Волчата быстро росли и
требовали все большего количества пищи. Поэтому Георг, Ангелина и Альберт
вынуждены были тратить много времени и сил на охоту вдалеке, а те немногие
часы, которые им удавалось провести в логове, они спали непробудным сном -
добывание корма для волчат превратилось в изнурительное занятие. И тем не
менее волки по-прежнему продолжали изумлять меня.
Как-то им довелось поймать карибу неподалеку от дома, и этот запас
продовольствия позволил им устроить себе кратковременный отдых. Вечером
они не пошли, как обычно, на охоту, а остались у логова.
Следующее утро выдалось ясное и теплое; атмосфера сладостного
безделья, казалось, охватила всех троих. Ангелина удобно развалилась на
скале над летним логовом, а Георг и Альберт спали, вырыв ямки в песке, на
гребне вала. Единственным проявлением жизни было изменение позы спящих да
порой ленивый взгляд, которым они обводили окрестности.
Около полудня Альберт встал и поплелся к берегу напиться. Там он час
или два лениво ловил бычков, а затем направился к покинутому ложу. На
полпути он остановился по нужде, но это усилие так его утомило, что он
отказался от первоначального намерения добраться до гребня, а растянулся
прямо там, где стоял. Голова его опустилась, и вскоре он заснул.
Все эти действия не остались незамеченными. Георг, который лежал,
уткнув морду в передние лапы, внимательно наблюдал за тем, как его
приятель ловит рыбу. И когда Альберта сморил сон, Герг поднялся,
потянулся, широко зевнул и с праздным, беззаботным видом, осторожно
ступая, стал подбираться к спящему. Трудно было заподозрить, что у него
есть какая-то цель; время от времени он останавливался, обнюхивая кусты и
мышиные норы, дважды садился, чтобы почесаться. Однако при этом он ни на
минуту не спускал глаз с Альберта и, когда почти вплотную приблизился к
нему, резко изменил поведение.
Прижавшись к земле, он, как кошка, начал красться к Альберту с явно
недобрым намерением. Напряжение нарастало, я схватил подзорную трубу,
ожидая трагической развязки и лихорадочно гадая, чем вызвана в Георге
такая молниеносная перемена. Что это - свидетельство семейной драмы? Или
Альберт нарушил волчий закон и теперь должен заплатить за это собственной
кровью? Похоже на то.
С величайшей осторожностью Георг подкрадывался все ближе к ничего не
подозревающему волку. Оказавшись шагах в десяти от Альберта, который
по-прежнему оставался глух ко всему на свете, Георг поджал задние ноги и
после паузы, позволившей ему полностью насладиться моментом, со страшным
рычанием взвился в чудовищном прыжке.
Казалось бы, неожиданный удар, нанесенный волком весом свыше
семидесяти килограммов, должен был начисто выбить дух из Альберта, но тот
