приемов не существовало-во всяком случае, для них.
Волчата пытались задушить Альберта, но их маленькие, хоть и острые
зубки не могли справиться с густой шерстью на груди старого волка.
Охваченный приступом детского садизма, один волчонок повернулся задом к
лежащему и принялся лапами швырять ему в морду тучи песка. Другие
подпрыгивали вверх, насколько позволяли их маленькие, кривые лапки, и с
глухим ударом шлепались на незащищенное брюхо Альберта. В промежутках
между прыжками они пытались жевать любую уязвимую часть тела волка, какая
только попадалась им на зубы.
Меня заинтересовало, сколько же он в состоянии выдержать. Очевидно,
волк оказался чрезвычайно выносливым, во всяком случае, он дождался, пока
волчата в полном изнеможении не свалились в крепком сне. Только тогда он
поднялся и отошел от них, шагая осторожно, чтобы не наступить на маленькие
тельца, раскинувшиеся на песке. Но и после этого он не вернулся в свою
уютную постель (хотя, несомненно, заслужил отдых после нелегкой ночной
охоты). Он уселся на краю детской площадки, задремал, как дремлют волки, и
часто поглядывал на спящих-тут ли они, не грозит ли им опасность.
Его подлинное место в волчьей семье по-прежнему оставалось
загадочным, но стой поры в моих глазах он стал "добрым старым дядюшкой
Альбертом".
10
Прошло несколько недель с начала полевых наблюдений, а я по-прежнему
был далек от решения краеугольной проблемы: чем же питаются волки? А ведь
это моя основная задача, так как получение ответа, нужного моим
нанимателям, являлось, в сущности, целью экспедиции.
Карибу - единственные крупные травоядные, которые в значительном
количестве встречаются в арктической тундре. В прошлом они были здесь так
же многочисленны, как некогда бизоны в прериях, но за последние три-четыре
десятилетия их поголовье катастрофически сократилось. По данным различных
правительственных учреждений, полученным от охотников, трапперов и
торговцев, главной причиной постепенного исчезновения карибу является их
уничтожение волками. Поэтому деятелям министерства вкупе с учеными,
организовавшими эту экспедицию, представлялось наиболее безопасным
произвести на месте исследование взаимоотношения волк - олень. В
результате предполагалось получить неопровежимые научные доказательства
виновности волков, достаточные для широкой кампании по их истреблению.
Я занимался порученным делом, старательно искал улики, угодные
начальству, но пока не нашел ни одной. И не было никакой уверенности, что
найду.
К концу июня последние стада карибу прошли мимо залива Волчьего Дома,
направляясь в дальнюю тундру, примерно за триста-пятьсот километров к
северу, где они проводят лето.
Чем же будут питаться мои волки в течение долгих месяцев и чем они
собираются кормить своих вечно голодных волчат? Во всяком случае, не
оленьим мясом. Ведь карибу ушли! А если не олениной, то чем же?
Перебрал в уме все возможности, я так и не сумел найти источника
пищи, который был бы в состоянии удовлетворить аппетиты трех взрослых
волков и четырех волчат. Кроме меня самого (а эта мысль неоднократно
приходила мне в голову) вокруг не осталось подходящей дичи для волка.
Правда, здесь водятся полярные зайцы, но в ничтожно малом количестве, а
кроме того, они так быстры на ногу, что волку их не поймать, разве что на
редкость повезет. Тундрянок и других птиц множество, но они умеют летать,
а волки нет. Озера и речки изобилуют гольцом, хариусом и сигом, но
волки-не выдры.
Дни шли, а тайна все сгущалась. Волки выглядели хорошо упитанными, и
это делало загадку еще более непостижимой. Но окончательно сбивало меня с
толку, доводя чуть не до умопомешательства, следующее обстоятельство:
каждый вечер оба самца уходили на охоту и возвращались под утро, но
никогда ничего не приносили.
Насколько можно было судить, все семейство жило на диете, состоящей
из воды и воздуха. Движимый растущей тревогой за их благополучие, я
отправился в избушку, испек пять караваев хлеба, притащил их на берег
залива и положил возле одной из волчьих охотничьих троп. Но мой дар
отвергли. Более того - осквернили. А возможно, Дядюшка Альберт, который
нашел хлеб, принял каравай за новые пограничные знаки, поставленные мной,
и просто обошелся с ними соответствующим образом.
Примерно тогда же начались неприятности с мышами. Огромные просторы
торфяных болот служили идеальным обиталищем для нескольких видов мелких
грызунов, которые могли вволю рыть там норы и устраивать гнезда в готовой
моховой подстилке.
Они занимались также другими делами и, по-видимому, весьма усердно, и
когда июнь сменился июлем, вся тундра, казалось, ожил-так густо она
покрылась маленькими зверьками. Среди грызунов преобладали лемминги,
широко известные своей склонностью к самоубийству, но которых скорее
следовало бы прославить за совершенно не вероятную способность
размножаться. Нашествия грызунов-красных полевок и полевок-экономок - в
избушку Майка вскоре приобрели такие масштабы, что, судя по всему, мне
грозил голод, если не положить этому конец. Вот уж кто не побрезговал моим
хлебом! И моей постелью тоже - проснувшись в одно прекрасное утро, я
обнаружил на подушке спального мешка одиннадцать голых полевок. Тут-то я
понял, что должен был чувствовать египетский фараон, когда воспротивился
богу израилеву.
Видимо, только из-за твердо установившейся доктрины о волках, такой
логичной и такой неверной, мне потребовалось длительное время, чтобы
обьяснить благополучное состояние волков при полном отсуствии дичи
(сколько-нибудь соответствующей их репутации и физическим данным). Сама
мысль о том, что волки не только едят полевок, но даже процветают и
выращивают потомство на этой "174 диете", настолько противоречива
общепринятой, но вымышленной характеристике волка, что казалось совершенно
нелепой. И все же именно в этом заключался ответ на мучивший меня вопрос:
чем волки ухитряются набивать свою утробу?
Ключом к разгадке послужило непонятное на первый взгляд поведение
Ангелины.
Как-то под вечер, когда самцы отдыхали перед ночной охотой, волчица
вышла из логова и принялась обнюхивать Альберта до тех пор, пока он не
зевнул, потянулся и нехотя поднялся. Тогда она побежала по направлению ко
мне через заросшее травой болото, оставив волчат на попечение Альберта.
В этом не было ничего нового. Мне неоднократно приходилось наблюдать,
как верный Альберт (а иногда и Георг) исполняет обязанности няньки, когда
сама Ангелина убегает к заливу напиться или, как я ошибочно полагал,
просто размять ноги. Обычно в таких странствиях волчица забиралась в самую
дальнюю от палатки часть побережья и скрывалась за невысокой галечной
косой. Но на этот раз она направилась прямо в мою сторону и оказалась вся
на виду, поэтому я навел стерео трубу и стал наблюдать.
Волчица выбежала на каменистый берег, вошла по грудь в ледяную воду и
долго пила. В это время небольшая стайка уток вылетела из-за мыса и села в
сотне шагов от волчицы. Та подняла голову, внимательно глянула на уток,
выбралась на берег и.... внезапно сошла с ума.
Тявкая, как щенок, она ловила себя за хвост, каталась по камням,
ложилась на спину, неистово махала в воздухе всеми четырьмя лапами, в
общем вела себя так, словно начисто лишилась рассудка.
Я повернул трубу и навел ее на логово, где среди волчат сидел
Альберт, чтобы убедиться, видит ли он сцену безумия и как на нее
реагирует. Но, конечно, видел все и следил за Ангелиной с живым интересом,
но без малейшего признака тревоги.
Ангелиной же овладел приступ маниакального возбуждения, она яростно
прыгала вверх, хватала пустоту и при этом пронзительно визжала. Страшное
зрелище, которое, как я заметил, захватило не только нас с Альбертом.
Любопытство буквально загипнотизировало уток. Они так заинтересовались
происходящим, что поспешили к берегу, желая получше все рассмотреть. Вот
они подплыли, вытянув шеи и насторожено перекликаясь между собой. Но чем
ближе подплывали птицы, тем безумнее становилась Ангелина.
Когда до ближайшей утки оставалось менее пяти метров, волчица сделала
гигантский прыжок. Сильный всплекс - и охваченные паникой утки,
беспорядочно хлопая крыльями, поднялись и улетели. Ангелина упустила свой
обед, промахнувшись всего на каких-нибудь десять сантиметров.
Этот случай открыл мне глаза на многое; он свидетельствовал о такой
многосторонней изобретательности в добывании пищи, какая в пору разве что
человеку.
Однако вскоре Ангелина доказала, что приманивание уток - всего лишь
побочное занятие.
Отряхнувшись несколько раз, да так энергично, что временами она
совсем исчезла в голубом облаке брызг, волчица направилась к дому через
болотистую низину. Но теперь ее движения стали совсем другими. И без того
немалого роста, она вдруг вытянулась и пошла буквально на цыпочках, подняв
шею, как верблюд, так что казалось выше по крайней мере на десяток
сантиметров. Она медленно пересекала болото, держась против ветра и
навострив уши, чтобы не пропустить малейшего шороха; мне было видно, как
она морщила нос, втягивая воздух, напоенный неуловимыми запахами.
Внезапно она прыгнула. Подкинув задние ноги, словно лошадь,
стремящаяся скинуть всадника, волчица перенесла всю тяжесть тела на
передние лапы. Мгновенье - и голова ее опустилась, она что-то схватила,
проглотила и вновь начала свой странный семенящий балет на болоте. В
течение десяти минут Ангелина шесть раз повторяла меткий прыжок и что-то
проглатывала, но я не успевал разобрать, что именно. На седьмой раз она
упустила добычу, завертелась волчком и начала бешено хватать ее в зарослях
пушицы. Когда наконец волчица подняла голову, я смог разглядеть хвост и
заднюю часть полевки, бьющейся в ее челюстях. Глоток - и все исчезло.
Признаться, меня немало позабавило это зрелище - подумать только,
один из крупнейших хищников континента охотится за полевками! - и я не
отнесся к нему достаточно серьезно. Мне казалось, что Ангелина попросту
развлекается, закусывая на ходу. Но когда она съела около двадцати трех
полевок, я был поражен. Конечно, грызуны не бог весть какая еда, но два
десятка составляют солидную порцию даже для волка.
Только позднее, сопоставив факты, я вынужден был воспринять
очевидное: волки залива Волчьего Дома и, надо полагать, все волки
Канадской тундры, которые выращивают потомство за пределами района летних
пастбищ карибу, питаются преимущественно (если не исключительно)
полевками.
Оставалось выяснить лишь один вопрос: как волки перетаскивают свою
добычу к дому, чтобы накормить волчат (если за ночь наловят внушительное
количество полевок? Решить этого я не мог, пока не встретился с
родственниками Майка. Один из них, обаятельный молодой эскимос по имени
Утек, впоследствии ставший моим большим другом (он оказался первоклассным,
правда необученным, натуралистом), раскрыл мне секрет.
Так как таскать мышей по одной волки не станут, то им не остается
ничего другого, как доставлять добычу в собственном брюхе. В самом деле,
мне приходилось видеть, как Георг или Альберт, возвращаясь с охоты,
направлялись прямо к логовищу и вползали в него. Мог ли я подозревать, что
там они изрыгают дневной рацион, уже частично переваренный?!
В конце лета, когда волчата уже покинули логовище, я наблюдал, как
взрослый волк отрыгивает для них пищу. Не знай я, что происходит, вряд ли
