кордебалету, быстро отступили и продолжали издали глядеть на меня с диким
изумлением.
Отчаянно пытаясь показать свои добрые намерения, я заулыбался во весь
рот и оскалил зубы, что было принято за дьявольскую усмешку. Гости
отступили еще на два шага, некоторые из них с опаской перевели взгляд на
блестящий скальпель, зажатый в моей правой руке.
Они явно готовились к бегству. Мне едва удалось спасти положение.
Вспомнив соответствующие иниуитские [Эскимосы называют себя иниуитами, что
на их родном языке означает "люди"] слова, я выпалил нечто вроде
официального приветствия. После долгой паузы один из эскимосов собрался с
духом и робко ответил: постепенно они перестали смотреть на меня словно
выводок цыплят на гремучую змею.
Правда, оживленной беседы не получилось, но из последовавшего
высокопарного разговора выяснилось: эти люди - часть племени Утека, они
провели все лето далеко на востоке и только что вернулись в родное
становище, где им рассказали о странном белом человеке, который поселился
в избушке Майка. Тогда они решили взглянуть на необыкновенного чужестранца
собственными глазами, но все ранее услышанное не шло ни в какое сравнение
с тем, что им довелось увидеть.
Во время разговора я заметил, что кое-кто из ребятишек и взрослых
украдкой бросает взгляд на ведра с пометом и на эмалированное блюдо,
заваленное шерстью и костями полевок. У всякого другого народа это могло
быть проявлением праздного любопытства, но я уже достаточно долго прожил
среди эскимосов и научился понимать их мысли, даже весьма уклончивые.
Проявленный ими интерес я воспринял как тонкий намек на то, что после
долгого пути они не прочь попить чайку и закусить.
В отсутствие Майка я остался за хозяина; памятуя, что гостеприимство
- высшая добродетель на Севере, я пригласил эскимосов на ужин к себе в
избушку. Они, по-видимому, все поняли, приняли предложение и оставили меня
заканчивать анализ последней кучки помета, а сами поднялись на соседнюю
гряду, чтобы разбить там походный лагерь.
Результаты анализов оказались очень интересными. Примерно на 48
процентов помет содержал остатки грызунов, преимущественно зубы (резцы) и
шерсть. Остальные определимые пищевые остатки включали кусочки костей и
шерсть оленей, немного птичьих перьев, и, как ни странно, - медную
пуговицу, сильно пострадавшую от действия желудочного сока, но сохранившую
изображение якоря и каната (такие обычно носят служащие торгового флота).
Не представляю, каким образом пуговица могла закончить свой путь там, где
оказалась, но, разумеется, ее никак нельзя считать вещественным
доказательством того, что волк сожрал какого-то заблудившегося матроса.
[Достоверных сведений о гибели людей, съеденных волками, на Канадском
Севере не существует, но соблазн обвинить последних и в этом временами
оказывается почти непреодолимым.]
Я тщательно вымыл ведра и наполнил их чистой водой, которая
потребуется, чтобы приготовить несколько галлонов чая. За это процедурой
серьезно наблюдали два маленьких эскимосских мальчугана. Когда я с ведрами
зашагал к избушке, они помчались на гряду с великой новостью, которой им,
видимо, не терпелось поделиться со взрослыми; их энтузиазм вызвал у меня
улыбку.
Однако мое веселое настроение вскоре улетучилось. Через три часа ужин
был готов (он состоял из рыбных тефтелей по-полинезийски с кисло-сладким
соусом собственного изобретения), а гости не показывались. Стемнело, и я
начал беспокоиться, не произошло ли какого недоразумения относительно
времени ужина. В конце концов я надел парку, взял электрический фонарик и
пошел на поиски эскимосов.
Я их не нашел. Чтобы не томить читателя, скажу сразу: никогда в жизни
я их больше не встречал. Место стоянки было покинуто, а люди исчезли,
будто их поглотила тундра.
Меня это очень озадачило и, по правде, немного обидело. На следующий
день вернулся Утек, и я рассказал ему всю историю и потребовал объяснения.
Он задал множество вопросов о ведрах, помете и других вещах, по-моему, не
имевших ровно никакого отношения к происходившему. В результате он обманул
мои ожидания - впервые за все время нашего знакомства. Он заявил, что
сейчас просто не может объяснить, почему мое радушие так грубо отвергли...
Он не объяснил этого и позже.
23
Приближалось время расставания с Волчьим Домом - не потому, что мне
этого хотелось, но потому, что так или иначе волки скоро уйдут отсюда на
свои зимние картиы.
В конце октября, когда зима вступила в свои права на открытой тундре,
карибу устремились в чужой, но защищенный от ветра мир лесов. И куда бы ни
шли, волки следовали за ними, потому что, когда мороз скует бескрайние
голые равнины, там больше нечего есть.
С начала ноября до апреля волки и олени странствуют совместно по
редкой тайге, состоящей из низкорослых елей и сосен и лежащей севернее
границы леса. В годы изобилия зайцев волки охотятся главным образом на
них, но всегда предпочитают держаться рядом с оленями - ведь только карибу
могут спасти их в случае голода.
Обычно каждая волчья семья держится обособленно, однако не редкость,
если два, а то и три семейства объединяются в стаю. По-моему, здесь нет
твердых правил, и каждая стая может в любое время распасться на составные
части. Однако существует граница максимальной численности. Зимняя охота
требует совместных дружных действий нескольких волков - иначе успеха не
будет; но если охотников слишком много, то добытого мяса на всех не
хватит. Пять - десять волков - вот идеальный размер стаи.
По видимому, зимой не существует закрепленных территорий, и каждая
группа охотится, где и как ей заблагорассудится. Когда встречаются две
стаи, они приветствуют друг друга и после взаимных приветствий расходятся
по своим путям-дорогам.
Сосредоточенность стай в одном месте - случай весьма редкий. Но я так
и не сумел выяснить, как они ухитряются держаться разрозненно и тем самым
избегают опасности скопления в районах, где мало пищи. Индейцы из племени
чиппевеев утверждают, будто волки достигают этого посредством пахучих
меток: они оставляют эти своеобразные весточки на всех видных местах,
камнях или деревьях, вокруг озер и вдоль проторенных троп. Факт остаетса
фактом: зимой кочующие стаи волков следуют за такими же кочующими стадами
оленей и не наступают друг другу на пятки (если только сильный голод не
опустошит землю).
Для тундровых волков зима - время смерти.
В лесах они подвергаются дружному, умелому и свирепому нападению
человека. Трапперы терпеть не могут волков не только как конкурентов в
охоте за оленями, но и потому, что волки выводят из строя целые линии
ловушек, захлопывают легкие капканы, поставленные на лисиц и песцов, а
сами благополучно уходят. Кроме того, большинство белых охотников боится
волков, некоторые испытывают буквально смертельный страх, а, как известно,
ничто так не возбуждает в человеке ненависть, как страх.
Своими действиями федеральное правительство и власти в провинциях
усугубляют эту злобу: устанавливают премии от десяти до тридцати долларов
за каждого убитого волка. В годы низких цен на песцов и другую пушнину эти
премии превращаются по существу в субсидии, выплачиваемые трапперам и
торговцам пушниной.
Сколько сказано и написано об оленях, убиваемых человеком! В первом
случае ложь получает широкую и официальную поддержку, во втором - правда
замалчивается. А между тем в первую зиму моих исследований один траппер,
промышляющий на границе между Манитобой и Киватином, получил премии за
уничтожение ставосемнадцати волков, из которых сто семь были молодняком,
родившимся минувшей весной. По закону он должен был поймать их капканами
или взять на ружье. Фактически же (так поступали и поступают все,
пользуясь попустительством властей) он просто разбросал на огромном
пространстве тундры невероятное количество приманок со стрихнином, в
результате чего почти все песцы, лисицы, росомахи и более мелкие хищники
были уничтожены. Но это неважно, песьцы в тот год ничего не стояли. Зато
за каждого убитого волка выплачивалась премия в двадцать долларов!
Волчьи капканы и отрава - основные средства истребления волков, но
существуют и другие, широко применяемые способы. К их числу относится
охота с самолета, популярная среди спортсменов с высокоразвитым чувством
гражданского долга - они готовы служить обществу, жертвуя своим временем и
деньгами ради уничтожения хищников. Экипаж самолета, идущего на
значительной высоте, внимательно высматривает волков на открытых местах,
предпочтительно на льду озера. Обнаружив волка, самолет снижается и упорно
гонит зверя до тех пор, пока тот в изнеможении не упадет; иногда зверь
умирает, раньше чем в него влепят заряд картечи.
Но мне известен случай, когда такой способ охоты не принес желанного
успеха. Два джентельмена вылетели на собственном спортивном самолете,
чтобы помочь миру избавиться от опасных хищников. В прошлые разы (а они
охотились так не в первые) они убивали помногу, а пилот стал почти
виртуозом - он научился летать так низко, что почти касался волков лыжами
самолета. Однако на сей раз он подлетел слишком близко. Загнанный волк
повернулся, высоко подпрыгнул и вцепился в одну из лыж. Он погиб в
последовавшей катастрофе, но вместе с ним погибли и охотники. Этот
трагический случай был описан в популярнейшем спортивном журнале как
пример коварства волков и безграничного мужества людей, идущих с ними на
бой. Это, конечно, классический прием: когда бы люди бездумно ни убивали
живое существо (это относится и к человеку), они стремятся всячески
оправдать свои действия и приписывают жертвам все мыслимые пороки. И чем
меньше поводов для убийства, тем шире кампания, направленная на поношение
убитого.
В Броше (северная Манитоба), куда я переехал с залива Волчьего Дома
на свою зимнюю базу, население было в высшей степени предубежденно против
волков. Местные ревнители охоты с огорчением обрисовали мне создавшееся
положение: еще каких-нибудь двадцать лет назад жители города убивали за
зиму до пятидесяти тысяч оленей, а сейчас они счастливы, если удастца
добыть хотя бы две-три тысячи. Карибу осталось мало, они буквально
становятся музейной редкостью, и по единодушному мнению всех, в этом
повинны волки. Я пытался им возразить, ссылаясь на то, что волки резали
оленей задолго до появления в Броше белых людей, и тем не менее поголовье
их не сокращалось. Но собеседники обычно либо пропускали этот довод мимо
ушей, либо, наоборот, приходили в совершенное неистовство.
Как-то в начале зимы ко мне в страшнейшем ажиотаже ворвался торговец
пушниной.
- Ну вот что, - вызывающе заявил он, - вы тут разоряетесь, будто
нужно еще доказать, что волки истребляют стада. Так запрягайте собак и
отправляйтесь на озеро Фишдак. Вы получите доказательства! Не прошло и
часа, как мой траппер видел там пятьдесят оленей, зарезанных волками,
причем едва ли тронут хотя бы кусочек мяса!
Сказано - сделано, и к концу дня в сопровождении индейца из племени
кри я добрался до озера. Перед нами открылась картина отвратительной
бойни: на льду валялись трупы двадцати трех карибу; снег вокруг
превратился в темно-красную кровавую кашу.
Трапер оказался прав, трупы действительно не были тронуты. Если не
считать небольших повреждений, нанесенных песьцами, кукшами и воронами,
все убитые животные были целы, за исключением трех. У двух быков
