мы. Ада, пошелестев целлофаном, принесла из предбанника махровые хала-
ты и, когда мы вытерлись хорошенько, приказала запахнуть халат и нак-
рутить на голову полотенце; поставила возле моих ног полусапожки на
плоской подошве. Вошли в дом. Гостиная с камином. Дрова горят. Вокруг
кресла поставлены.
- Садись,- пригласила Ада.
Огонь, поленья трещат... Утонула в пахучем халате и соглашаюсь со
всем, что происходит. Братья подкатывают к огню стол, похожий на жур-
нальный. Но большой. Как они оба красивы! Уставили стол разными яства-
ми, и, как завершающий аккорд, мать внесла две бутылки вина; протерла
их и поставила в центре стола. Ионас усадил ее в кресло и что-то бурк-
нул по-эстонски. Выпили вина. А хлеб какой! Темный, круглый, кис-
ло-сладкий... Голова моя стала клониться вбок - захотелось спать.
- Теперь по протоколу, как ты говоришь, надо спать,- улыбнулся Ио-
нас.
Старший брат подводит меня к высокому шалашу. Шалаш не простой, из
тюля.
- Не верится,- пролепетала я.
- Это все ребята придумывают - руки у них золотые,- пояснила Ада.
- И я с вами,- попросилась девочка.
- Конечно, конечно! - сказал Ионас и принес раскладушку.
Вошли в шалаш, уселись на кровати и - на тебе! Шалаш поехал тихим
ходом и остановился в центре пруда.
- Ничего себе! Да еще по рельсам идет!..
- Не бойтесь,- успокоила девочка.- Никакой комар не укусит...
Вскоре я, накрывшись пуховым одеялом, утонула в мягкой постели.
- Платок надень,- подала мне Ада теплую шаль.
"Неужели это я?" - подумалось. Сон улетучился, вспомнила свою житу-
ху в Москве, и стало так жаль себя. Эх, казанская сирота! Что ж я так
мотыляюсь, никому не нужная? Хоть и знала, что нет виновных, но душу
жгла обида на мужа. Всех нянчить, за всех душой болеть, а стакан чаю
еще никто не поднес. Никто и никогда...
Утром проснулась счастливая. Вкусно позавтракали. Хозяева ко мне со
всей душою - я это чувствую сразу.
- Когда поедем?
- Скоро. Тут недалеко. Будешь "шефака давить"! - засмеялся Ионас.
Вижу, и девочка, и мать собираются ехать с нами. Выяснилось, что он
нас завезет на кладбище, а сам поедет в совхоз, чтоб проверить, все ли
готово к моей встрече.
- Подышишь воздухом. Тут хорошо. Я приеду часа через полтора.
Вскоре мы оказались у кладбища. Плиты лежат на земле. Небольшие,
почти одинаковые по размеру. Тут все равны. Разве что семейственность
соблюдается.
- Ну вот и карашо, вот мы к вам и пришли... Вот мой папа лежит, вот
брат, здесь сестра... А вот мое место... Ну и карашо, все карашо. Да-
вайте молочка прохладного попьем,- сказала мать.
Она опустилась на землю. Разлила молоко и приготовила хлеб.
- Все карашо. Садитесь на траву, земля теплая.
Попили молока, посидели, потом она встала и начала убирать могилы.
Протерла надгробия влажной тряпкой. Высветлились все фамилии.
- Вот и карашо... все карашо... Вот тут мое место...- Вытерла пот-
ное лицо и предложила: - Ноня, наливай молока и себе, и нам. Попьем
еще.
Послышался шум машины. Полчаса всего прошло... Ионас идет к нам.
- Я вернулся с полпути. Собирайтесь, поедем вместе.
Душа моя почувствовала: приревновал меня к природе, к чему-то про-
исходящему без него. Это предчувствие любви и есть счастье... Уселись
в машину. Тронулись.
- Ионас! - чуть не крикнула я.- Кони!
- Да. Здесь совхоз коневодческий. Уже подъезжаем. Наши две лошади
пасутся тоже здесь. Летом.
- А седла? Седла есть?
- Все есть,- улыбнулся Ионас.- Хочешь покататься?
- Еще как!
- Не упадешь?
- Прошу не оскорблять! Во-первых, на лошадях не катаются, а ездят,
во-вторых, у меня диплом об окончании школы верховой езды при ЦСКА.
Давным-давно прошли кинопробы к фильму "Комиссар". Я получила тогда
диплом по верховой езде.
- Вот не знал. Сейчас разберемся.
Сердце забилось. У меня манера - немедленно добиваться желаемого.
Вижу: Ионаса облепили люди. Ни слова по-русски, но ясно, что плани-
руется что-то. Потом Ионас подходит к какой-то женщине, та удаляется,
и через некоторое время всякие ремешки и железки кучей падают к ногам
Ионаса. Это все нужно, чтобы запрячь верховую лошадь. Ионас посмотрел
на меня, и я подошла. Подвели коня. "Смирный",- сообщил Ионас. Я взяла
седло и накинула на круп коня. Мы вместе с дяденькой затянули все
подпруги, чересседельник. Я защелкнула уздечку и направилась в сарай.
Там меня поджидала молодая женщина с синими брюками. Сапоги великова-
ты. Это надо обязательно учесть - скорректировать ступни ног в стреме-
нах. Поводок, правда, один. А я училась с двумя: второй для мизинцев.
Это не беда. Справлюсь. Хорошо, что команды для оседланных лошадей
повсюду одинаковые. Подошла к своему незнакомцу со стороны морды, лас-
ково приговаривая, дала хлеба, сахару. Он нежно снял еду губами с моей
ладони.
- Подстрахуй, Ионас! Подведем его вон к тому заборчику. Круп высо-
кий.
Послушный конь! Дала ему команду на школьный шаг, и мы прошли круг
на глазах у всех. Тут я приказала - в галоп, и он взял. Галоп - самая
хорошая позиция и для лошади, и для седока. Мы будто сливаемся и легко
летим. Тут я, распалившись, решила покинуть подворье и умчаться за ог-
раду. Простор, ветерок... Галоп - это что надо! Вообще лошади, как лю-
ди: загораются, жаждут пошалить, прибавить скорость. Молодец я - не
осрамилась...
Подскочили к озерцу, я ослабила повод и тихо посвистела, приглашая
коня попить. Мне бы за этот свист тренер дал жару - команды разрешены
только руками, ногами. Конь замотал головой, не захотел пить. Вижу: за
ушами пена выступила. Поехали обратно рысцой. Тут я вспомнила: разве
можно предлагать лошадям пить в разгоряченном виде? Сначала лошадь
должна успокоиться, отдышаться. Я виновато потрепала коня за холку,
как бы извиняясь.
Прибыли к ожидающим нас обычным беговым шагом. Ионас взял коня под
уздцы и повел к заборчику. А хозяйка синих брюк повела меня в душ.
Стою под струей и хвалю себя: "Молодец! Ай да я! Справилась, не забы-
ла..." Причесалась, заколола сзади "конский хвост", подчипурилась нем-
ного и с горячими щеками вышла из сарая.
Необъятный круглый стол накрыт. Он ниже обычного, к нему подставле-
ны небольшие кресла. Запах цветов, еды... В центре сидит кудрявый сим-
патичный мужчина. Видно, местный начальник. Меня сажают рядом с ним.
- Первое отделение вы с честью выполнили,- говорит он.- Переходим
ко второму.
- С вами легко,- отзываюсь я.
Беседа прошла как никогда. Все у меня вышло пылко, художественно.
Рассмешила всех и развлекла. Остались довольны.
- Вот мы в Латвии снимали фильм "Председатель", воспользовались
пустующим павильоном,- сказала я.- И вообще по всей Прибалтике наши
кинематографисты бывают. Любуются вашей жизнью, культурой. В любое
время у вас можно найти место, где перекусить. Везде чисто, вкусно,
уютно.
- Когда из Москвы пришел указ об уничтожении личного хозяйства, на-
ши республики наполовину не послушались. Понятно? - спросил мой сосед.
- Понятно.
Бурные аплодисменты, смех...
Включили радиолу. Пустились плясать национальный танец, ритмичный,
незамысловатый. Ионас ушел куда-то, стало как бы пусто, а вернулся,
я не глядя почувствовала его присутствие.
Распрощались дружески, договорились встретиться в Таллинне, в пог-
ребке. Сердце сжалось - не хотелось думать о конце путешествия...
Смешливый парень открыл заднюю дверцу машины. Я села. Он спереди.
Парень одет просто, но со вкусом. Усики у него, узкие черные брови.
Похож на культуриста. Статный, хотя и роста невеликого. Наверное, за-
нимается спортом.
Наконец Ионас садится за руль, и мы едем по гладкой дороге. Перед
нами уходящее темечко солнца. Оно, будто спокойно за жизнь обитателей,
прощается до завтра...
- Отто, только не зарисовывай! - погрозил над головой указательным
пальцем Ионас.
- Ни в коем случае! - засмеялся наш спутник.
Это, наверное, тот художник, о котором почтительно рассказывал Ио-
нас. Он был очень кстати: наши "добрососедские" отношения были уже на
пределе. Наедине стали помалкивать - говорить не хотелось.
- Значит, вас зовут Отто?
- Та...
- Не жил ли ты на Дону или на Кубани?
- Не только жил, но и родился там. Папа мой, проклятый оккупант,
полюбил казачку. Немец, а поди ж ты... Сейчас, как приедем, покажу фо-
тографию - как две капли воды на тебя похожа... Упрямая попалась ка-
зачка. Сильно любили друг друга, а мама не посмотрела ни на что: ро-
дился мальчик Отто. Отто Карлович. Сам Карл погиб в Берлине. Мама ни
на кого и не взглянула. Одна живет. Сохранилось единственное письмо от
отца, написанное под диктовку на русском языке. У матери оно.
- Хороший сын получился...
Ионас остановил машину и по-эстонски обратился к Отто. Перевода не
требовалось. Отто сел за руль, и Ионас - на заднее сиденье ко мне. Как
отъехали, подложил мне руку под голову и наклонил к себе на плечо.
Они стали громко говорить по-эстонски, спросив у меня разрешения. А
мне бы только не шелохнуться, чтоб, не дай Бог, показать, как нравится
лежать на плече Ионаса. Так и доехали до какого-то продолговатого од-
ноэтажного дома с темными окнами. Я подняла голову: где мы? Ионас от-
ветил спокойно:
- Я согласился переночевать у него за то, что посмотрим его домаш-
нюю картинную галерею.
- Видала? - хохотнул Отто.- Накорми его, спать уложи да еще картины
покажи!
Свет засветился во всех окнах одновременно. Меня усадили в кресло,
укрыли пледом и включили телевизор.
Мужчины удалились на кухню. Звякала посуда, накрывали на стол.
Что-то зашкворчало, поплыл запах еды. "Только что ели... Пусть - им
виднее..."
Прежде чем сесть за стол, прошли по галерее. Что-то я смотрела веж-
ливо, что-то - с интересом.
Остановилась перед небольшой картиной.
- Ведь это Ионас!
- Такой здоровенный, а картинка такая маленькая! - захохотал Отто.
Сели за стол. Ой, и вкуснота! Я пила грузинское вино. Разговор за-
шел о "наивном искусстве".
- Я все вспоминаю одну бабку,- говорю,- выставляется она по всем
странам. Вот картина: в ночи лицо женщины между кустами, освещенное
одним источником света - сбоку. Но какое лицо и как выписано! Сын у
бабки моряк. Так она сделала тарелку, а по ней плывет на плотике моря-
чок, управляя веслом...
- Ну и что?
- А вот что - тарелочку она сделала овальной, наподобие лодки... А
один умелец все коней вырезает. В воскресенье надевает лаковые туфли,
пиджак и несет их на базар. "Сколько стоит?" - спрашивают. "Нисколь-
ко,- отвечает.- Это я к тому, чтоб люди не забывали, какие они, ко-
ни..." Я видела этих коней и создателя их в документальном фильме Вя-
чеслава Орехова. Да что говорить! Мне кажется, обучение в творческих
вузах надо начинать с так называемого "наивного искусства". Орехов где
только не лазит: и по бурьянам, и по крышам, и по деревням... Ищет,
снимает. Драгоценно все, что он фиксирует на пленке. Не называйте это
искусство наивным.
Отто стал совсем другим - сосредоточенным, вдумчивым.
- Вы правы, Нонна. Я собираю такие картины и не замечаю, где наив-
ные, а где мастеровые.
Я и не заметила, как он, держа в руке всякие карандаши, шуршал ими
по толстой белой бумаге.
Запели с Отто в два голоса казацкую песню. Ионас слушал очень вни-
мательно, не шевелясь, глядя на нас исподлобья. Я стала рассказывать
что-то, чудить. Аж жарко стало - такая расталантливая я была в этот
вечер, а вернее - в ночь.
Утро. Ионас подчеркнуто берет меня под руку и ведет к двери ванной.
- Прими душик, Викторовна, а мы пока соберемся.
Боже мой! Зеленая керамическая ванна, сиреневый кафель, по стенам
распростерлось какое-то синтетическое растение. А душ брызнул из буке-
та искусственных ромашек. Немного подкрасилась, надела что посимпатич-
