Нонна МОРДЮКОВА
Записки актрисы
НОКТЮРН
Я родилась грузчиком и до поры до времени была как мальчишка: широ-
коплечая, мускулистая, порывистая.
Маму любила и жалела до слез; провинюсь, бывало, накажет, не гово-
рит со мной - больно было, стерпеть невозможно. По бедности взрослые
трудились до упаду и неминуемо вынуждены были звать детей на помощь.
Безоговорочно я подхватывала мамины-мамочкины поручения, но постоянным
было желание выгадать минутку, чтоб прыгнуть в речку, поскакать по по-
ляне и сделать вид, что не слышала ее зова.
Пошли братики и сестрички рождаться... Хорошенькие, беспомощные.
Стала и их на закорках таскать, и хворост, и кукурузные початки н
только поспевай.
Я делила трудности со взрослыми. И не я одна - все мои сверстники.
От работы уйти было некуда, как от своего имени и места рождения.
Таскала и помогала...
А мама ругалась. Возле мамы чего не сделаешь! А ей надо было больше
заботиться о маленьких.
"Ты, кобыла здоровая, зачем надкусила пряник?" "Это не я..." "Бре-
шешь - зубы твои отпечатались".
Крыть нечем.
Однажды вдруг рассмотрела я свою руку и увидела, что некрасивая
она, уже натруженная.
Школу я воспринимала, как курорт: училась неважно, так как главным
моим стремлением было по звонку сигануть из окна, кричать, чудить,
прогулять урок...
По русскому и литературе тем не менее сыпались хорошие отметки. Это
было для меня легко - сочинение написать, словно прыгнуть в палисад-
ник.
Такие "математики", как я, как-то раз собрались и написали письмо
Сталину, чтобы отменил этот предмет. А пока Ольга Пастухова из года в
год выручала. И как у нее все быстро решалось!..
Однако и я в передовых была, когда надо было полы мыть или парты
таскать. Только и слышишь: "Мордюковочка!" Бригаду в момент организу-
ешь - и работа закипела.
Перетаскав парты, босиком мчусь по пустому коридору, аж в ушах
свистит.
От меня постоянно ждали хулиганских выходок, хотели, чтобы отмочила
что-нибудь. Один раз чуть не утопилась в Азовском море. В уборной
кто-то написал слово на букву "х". Вызвали меня в учительскую и стали
пытать. Сколько слез пролила, молила поверить, что это не я. Не выдер-
жала и побежала к маме.
- Мама! Я в море утоплюсь!
Мама заплакала. Пошла в школу. Завуч "подбодрила":
- Мы верим, что не она писала, но на нее подумать вполне можно.
- Собирай книжки, и пойдем отсюда! - тихо приказала мама.
Стала учиться я в другой школе, надеялась начать новую жизнь. Поса-
дили меня за первую парту. Только учительница повернулась к доске, как
я с силой кинула галошу назад. Она полетела, ударилась с хлопком о
заднюю стену. Я, как памятник, не шелохнусь. Общий смех. Вот тебе и
новая жизнь!
Когда много лет спустя затеяли обо мне фильм снимать, классная ру-
ководительница сказала: отзывчивая и компанейская, но школу не любила
и все...
Кончилась война. В товарном вагоне ехать в Москву да еще без билета
н хорошо! Делились хлебом, песни пели. Колеса крутятся - по назначению
едем. Чего еще надо?
В институте уцепилась мертвой хваткой за специальные предметы. Хва-
лили, а потом раз - и собрание о моем исключении из института. Общеоб-
разовательные предметы путались у меня в ногах, мне не хотелось даже
входить в ту аудиторию, где чернявая тетка показывала слайды с камня-
ми, поросшими мохом и травой,- это предмет "история искусства". Шесть
двоек нахватала, хлебной карточки лишилась и чуть не сдохла с голоду.
Принудили пересдать, выдали карточку, и жизнь потекла дальше.
Мы считали, что и война нашим мечтам не помеха, а она и после того,
как кончилась, прихватила сильно. "Владимир Ильич с кусочком сухаря
пил чай, а пост свой не оставил!"н писала мама, когда я позволила по-
жаловаться в письме на невыносимую жизнь.
По сценическому движению "норму перевыполняла", и однажды препода-
ватель Иван Иванович сказал: "Переходи к нам в физкультурный, из тебя
получится хорошая спортсменка". Куда там! Моя душа уже принадлежала
Катюше Масловой, Катерине в "Грозе", Берте Кузьминичне из спектакля
Михаила Светлова "Двадцать лет спустя"...
В общежитии - минус три, есть хотелось беспрестанно. А шуры-муры
все равно крутили. Я рано вышла замуж. Дали нам комнату - шесть квад-
ратных метров в институтском общежитии в Лосинке. Стал расти у меня
живот, муж недоволен, на курсе смятение. Начали подсчитывать: разро-
жусь ли к защите диплома? Женька Ташков принес книгу, где сказано: ме-
сяцы берутся во внимание не обычные, а "лунные", то есть 24 дня.
Но роль в пьесе Гейерманса "Гибель надежды" репетирую и езжу в Ло-
синку в общежитие. Раньше автобус не ходил, и сорок минут надо было
топать до электрички. Муж оставался в институте, играл в шахматы.
Иногда и ночевал там.
Родился ребенок точь-в-точь, как Женька посчитал: еще полтора меся-
ца оставалось до защиты диплома.
Сыночек в медпункте лежал. Нянчили кто придется. Пеленок за весь
день накапливалось много. Вечером темень непроглядная, плетусь, держу
дорогого и любимого мальчика и узел с пеленками. Войду в наш чуланчик,
истоплю печку, постираю пеленочки. Тепло станет, ребенок загукает, за-
визжит. Толстенький. Неизвестно, откуда молоко у меня набиралось.
Правда, хлеб и сахар с чаем тогда уже были доступны.
Попали мы с сыночком как-то в больницу. У него диспепсия, то есть
летний понос. Меня с ним тоже положили как кормящую мать. Дети умира-
ли, потому что единственный способ спасения - это кормить ребенка
грудным молоком. А где его взять? Мамы голодные и худые. А я, поди ж
ты, молочной оказалась. Вызвала меня главврач и беседу провела, чтоб я
излишки молока отцеживала или кормила чужого ребенка. Ну, я стала сце-
живать. Больше полстакана набиралось после кормления.
И однажды парень приходит незнакомый и преподносит мне отрез на
платье. Я не взяла. А банку меда взяла. Муж пару раз приходил, и, пом-
ню, выставлю в окошко повыше личико сына: смотри, мол, какой букетик.
А сынок в поддержку мамы улыбнется. Отец таял... Думала, после больни-
цы станет хвалить меня, больше любить... Но нет. Сухарь сухарем, мол-
чун молчуном.
Опять иду ночью со станции по колдобинам. Угодила обеими ногами в
яму, выкопанную для столба, провалилась. Извернулась - кулек с ребен-
ком держу на вытянутой руке выше ямы. Положила я его на край, вылезла
вся испачканная. Ничего не поделаешь: надо идти дальше. Однако впервые
за долгое время заплакала, горько-горько... К приходу мужа слезы вы-
сохли, а иначе и быть не могло. Есть такие слова, которые не забывают-
ся: "Родила на свою, а не на мою голову - поняла?" Потом, правда, по-
любил сыночка. Играл с ним. Сын смеялся громко и радостно, тянул ручки
к нему. Отец носил его по комнате, и на лице его появлялась сдержанная
улыбка...
Стали актеры потихонечку ездить от общества "Знание" с творческими
вечерами. Ну и я тоже. Сестре велела вести подробный дневник о каждом
мгновении жизни сына...
Потом дали нам комнату в коммуналке. Внимания ко мне у мужа от это-
го не прибавилось. Но куда денешься, раньше ведь считали: ребенок н
это связь навек.
Как-то разболелась я, крутилась на тахте, стонала в подушку. Муж с
моей подругой играл в шахматы. Я старалась давить в себе боль, видя
его назидательную спину. Он никогда не верил, что у меня что-то болит;
смотрел всегда с иронией: дескать, тебя и дрыном не добьешь.
- А что, если стонать, легче становится?н не повернув лица, спро-
сил он.
- Зойка! - закричала я не в силах терпеть.- Скорей "Скорую"! Вызывай
"Скорую"!
Подруга кинулась к телефону, а муж смотрел на меня с раздражени-
ем... Я поняла, что так и должно быть,- не любил он меня никогда. И
все же, как в палату поместили, думала, что он тут где-то, в больнице,
переживает, бедный. Куда там! Не было его. Один раз только и пришел,
но я не обижалась - привыкла...
К выписке из больницы передала мужу листок - список, что надо при-
нести из одежды: ведь увезли меня на "Скорой" в одной ночной рубашке.
Больные всегда глазеют: кто приехал забирать, в чем одета "на граждан-
ке". Приехал он за мной на такси, но одежду не привез. Снял с себя бо-
лоньевый плащ и надел на меня. Зато алюминиевый двухлитровый бидон не
забыл, чтоб на обратном пути колхозного молока купить на базаре,- он
без него жить не мог. Сам остался сидеть в такси, а мне протянул бидон
н как само собой разумеющееся. Утренняя прохлада прошлась по моему жи-
воту и голым ногам. К вечеру у меня поднялась температура - 39,5. Я
испугалась, позвонила в больницу. Я всех там знала и полюбила. Мы там
дружили - и врачи, и нянечки, и медсестры. Не скоро взяли трубку.
- Саша, ты? Позови дежурного врача. Кто сегодня?
- Дорофеева. Здравствуй, ты чего?..
- Ниночка Иосифовна! - подавилась я слезами.- У меня температура вы-
сокая!
- Сейчас Галка подъедет. Не плачь...
Завидую тем женщинам, которые умеют напугать так, что все близкие
сокрушаются из-за любого твоего недомогания, даже самого незначитель-
ного. Я же проморгалась, выпрямилась - и вперед!
Никогда ни от кого не ждала помощи ни в чем. Всегда досадовала на
любопытство людей. Они не понимали, изумлялись, как это я живу без му-
жика и без "мерседеса". Никогда не придавала значения отсутствию чь-
ей-нибудь заботы обо мне...
Муж мой за время нашей совместной жизни ни разу не ездил на подра-
ботки - считал, что это принижает духовное начало актера. Но потом для
другой женщины и для другой семьи стал-таки ездить, и очень ретиво.
Помню, поехала я в Прибалтику с творческими вечерами от общества
"Знание". Нарва. Шесть утра. Выхожу на перрон - никто мной не интере-
суется. Значит, не встречают. Выплывает макушка оранжевого солнышка н
наладилось выглянуть из-за горизонта: как мы тут и можно ли к нам?..
Прохладно, пар идет изо рта, но стелющийся туман предвещает теплый и
ясный день. Ничего, пойду и найду местное общество "Знание"... Госпо-
ди! Свят, свят! - со свистом и скрежетом тормозит легковушка с широкой
полосой на капоте. Из машины выходит здоровенный бугай и смеется. Кра-
сивый такой, синяя рубашка, синие джинсы и плетеный ремень на тонкой
талии. Лет ему не больше тридцати. Приветливый, но улыбается как-то не
по-нашему - половину приветливости оставляет у себя.
- Испугались?н спросил, целуя мне руку.
- Да нет. Нашла бы как-нибудь ваше общество "Знание".
- Но оно в Таллинне... Впереди хотите сесть или сзади?н Он подцепил
мои вещи - и в багажник.
Тембр голоса не дается мужику просто так. Тембр характеризует мужс-
кое начало. А если еще и говорит с легким акцентом - просто праздник
души.
Я так думаю: очень мужественны американские пастухи - ковбои и се-
верные богатыри - скандинавы, прибалты, этакие супермены. Недаром же,
когда в фильме нужен образ мужчины "мужчинистого", то приглашают акте-
ра оттуда, из Прибалтики.
- Поехали, красавица?н заигрывая, обратился он ко мне.
- Поехали...
Бывают мужчины настолько обаятельные, обходительные, что женщина
воспринимает знаки внимания с их стороны как оказанные исключительно
ей одной. Я уже знала таких и любезность встречающего отнесла на счет
хорошего воспитания. Смотрю - на окне сзади лежат соломенная шляпа,
теннисная ракетка и красные яблоки.
С места в карьер - скорость сразу сто. Тут дороги, как в Германии,-
гладкие, просторные, с яблонями по сторонам. Яблони обсыпаны яблоками.
Они вроде бы ничьи, но думаю, и здесь, как в Германии, закон: "Яблоки
могут рвать без разрешения только солдаты и беременные женщины".
Когда в лифте застревают два незнакомых человека, между ними возни-
кает контакт, одинаковые мысли: "Где застряли?" "Почему погас свет?"
"Не вижу вас, не интересуюсь"... Появляется принудительное общение н
оба объединены одним и тем же происшествием. Стук, возгласы о помощи,
страх и в конце концов доброжелательный финал. Если потерпевшие мужчи-
