на и женщина примерно одного возраста, на них печать нового знакомс-
тва. Случилась "лифтовая", "аварийная" близость...
В машине тоже принудительное уединение.
- Не холодно, красавица?н И прибавил скорость. Стрелка спидометра
задрожала между ста тридцатью и ста сорока.
- Ой, не надо, не надо! - взмолилась я.
Упрямая широкая спина не отреагировала. Я положила голову на спинку
его сиденья. Сердце рвалось из ушей, душила обида. Слышу - тормозит. Я
вышла наружу и направилась в обратную сторону, чтоб не показать слез.
Он подошел сзади, положил руки мне на плечи. Я молча вернулась к маши-
не. Усевшись на сиденье, в сердцах хлопнула дверцей и едва не отрубила
мизинец. Заойкала, заплакала, замахала окровавленной рукой и дала волю
слезам. Сквозь слезы вижу бинт, йод и его необычайной красоты кисти
рук. Забинтовал мой мизинец.
- Перелома нет.
- Ой! Жжет!
- Ничего. Скоро пройдет.
Дал выпить валерианки, чмокнул в щеку и сел за руль. Постояли нем-
ного, и машина поплыла на скорости семьдесят - восемьдесят километров.
Долго ехали молча. Потом он откупорил минералку и протянул мне.
С удовольствием выпила полбутылки. Остальное вернула. Видать, вале-
рианка подействовала - я подобрела: я обычно быстро перехожу от слез к
веселью, и наоборот.
- Успокоились?
Я взглянула на его улыбающееся лицо, а "досматривала", глядя впе-
ред, на дорогу.
- Что у вас за полоска на капоте?
- Участник ралли... Это спортивные соревнования на автомобилях.
- Представляю себе...
Смотрю, останавливается.
- Выходи, красавица, обедать будем.
В дремучем лесу стоит маленькая закусочная - всего четыре столика.
Брынза, миноги, зелень и вино; потом взбитые сливки и кофе. Всего по-
немногу и очень вкусно. Почему он перешел на "ты"?
- Садись со мной...- ласково говорит он.
Я, как под гипнозом, повинуюсь и сажусь. Теперь уже вижу подробнее
синюю парусиновую рубашку только что из-под утюга. Вижу кулак, регули-
рующий скорость, и слышу запах не то хорошего мыла, не то еще че-
го-то... Хоть и рядом едем, но я уже завоевала право быть спокойной и
независимой. Подумаешь - красавец! Что ж теперь, не жить на свете, что
ли?.. Ничего - прорвемся.
Опять тормозит возле какого-то теремка. Там я увидела бусы, кофей-
ные чашечки, косынки с эстонской эмблемой. Он купил косынку, и мы пош-
ли к машине.
- Надень,- попросил, включая газ.
Я накинула косынку на голову, концы подвязала под подбородком. Так
идет мне. Взглянул оценивающе, провел пальцем по щеке, убирая прядь
волос, и нажал на скорость.
- Это по протоколу?
Не обратил внимания, а на спидометр показал взглядом.
- Семьдесят - видишь?
- Вижу...
Вот и пионерский лагерь. Сегодня праздничный костер. Маршрут моих
выступлений начинался с хуторов, районов и заканчивался Таллинном.
Визг детей, букеты полевых цветов, приветствия на русском и эстонском
языках. Меня облепили дети, цитируют фразы из фильмов. А моего "води-
теля" схватили в объятия хорошенькие пионервожатые. Хлопали его по
плечам, тараторили. Он возвышался над этой группкой довольный, но со
всеми одинаково любезный, значит, ничей.
В лесу - раковина для выступлений артистов, лекторов и кого надо.
Все подтянулись к сцене. Смотрю - в белых халатах нянечки, поварихи,
официантки. В это мгновение мы с ним увидели друг друга. Мне показа-
лось - невидимая нить между нами натянулась... А может быть, я ошиб-
лась.
Мне от мамы достался талант рассказчицы - кого хочешь увлеку выс-
туплением, любую аудиторию. Распалилась, вдохновилась. Аплодисментов,
смеха от всей души и понимания долго ждать не пришлось. "Синяя рубаш-
ка" расположилась "на галерке": сел на землю, сложил ноги по-турецки и
слушал меня с любопытством, изумлением и настороженностью, смотрел,
как смотрят на циркачку, идущую по проволоке. Потом посыпались вопро-
сы. И тут я не ударила лицом в грязь. Девушки-пионервожатые кинулись
обнимать меня, когда я спрыгнула со сцены на траву. Загалдели доволь-
ные. Зацепила-таки... И сама никак не отдышусь, и они заряжены моим
нервом... Дальше по плану был костер, но еще не село солнце, и мы нап-
равились ужинать.
"Синяя рубашка" села на другом конце стола, но я ее видела боковым
зрением. Взяла гитару и вдохновенно спела "Сронила колечко". Попросили
еще, но я чувство меры имела всегда - передала гитару другим.
- Ионас! Ионас! - зааплодировали девушки.
Он руками изобразил крест, это значит - отбой, петь не будет.
Просьбы усилились. Но он поднялся и ушел. Как только его могучая фигу-
ра скрылась из виду, заговорили по-русски:
- Нонна, что это такое?! Оставайтесь ночевать. Всегда лекторы ночу-
ют у нас...
- Мне все равно, девочки, решайте.
- Тебе на шефский, это в совхозе, недалеко от его родителей... Но
ехать три часа. Утром бы и поехали...
- Ну, что ж, раз Ионас решил, поедем сегодня,- без сожаления отве-
тила я.
Мы сели в машину и поехали.
- Значит, вас Ионасом зовут?
Он улыбнулся в ответ.
- У меня есть друг, оператор Ионас Грицус, он снимал на "Ленфильме"
"Чужую родню" с моим участием. Литовец.
- Мой папа тоже литовец, а мама - эстонка. Я видел этот фильм в До-
ме кино в Ленинграде.
- Он потом снял "Гамлета" и получил Ленинскую премию,- добавила я.
- Да, я знаю. Я с ним знаком. И с тобой тоже...
- Как?
- Ты же была на премьере тогда... Мне та девушка понравилась, кото-
рую ты играла. А когда вы все потом вышли на сцену, я влюбился в те-
бя... Все актрисы помнят о своих глазках и бедрах, сначала преподносят
эти достоинства, а потом уж играют. А ты не заботилась о своей внеш-
ности и не подозревала, как была хороша!
В лесочке останавливает машину, жестом приглашает выйти.
- Погуляй немного, яблок нарви.
- А можно?
- Конечно, можно. Я кое-что приготовлю для дальней дороги.
Я пошла к яблоням. Давненько это было, наверное, три или четыре го-
да прошло, как были мы с фильмом в Ленинграде. А он помнит... Быстро
опрокинулись сумерки. Темнота закрыла лес и дорогу. Яблок нарвала, а
идти к машине не решилась. Не зовет - значит, подожду. Блаженство...
Хорошо пахнет, и попутчик прекрасен. Слышу сигнал, поднимаюсь с пенеч-
ка и не спеша иду.
Господи! Я обмерла. Спинка сиденья опущена назад, получилась кро-
вать... Клетчатый комплект постельного белья, красный плед с длинным
ворсом.
- Прошу!
- Я еще не хочу спать. Я еще бы посидела.
- Мало ли что "ты бы...". Располагайся! Сейчас поедем, дорогая...
- Ой, Боже!.. Какой грозный! Ноги у меня все в пыли.
- Сударыня, я полью тебе из термоса.
Большой-пребольшой термос поставил на траву, дал кусок мыла.
- Пойдем к пенечку.
Льет из термоса на мои ноги. Вода теплая. Стараюсь, мою, угождаю...
Ионас бросил на пенек сиреневое махровое полотенце, я тщательно вытер-
ла ноги и полотенце положила на пенек.
Улеглась и ощутила, что под простыней нежный пухлый матрац.
Какое горькое наслаждение испытала я, когда красавец наклонился,
чтобы подоткнуть плед мне под ноги. Так же деловито отошел, помыл яб-
локи и поставил их возле меня в соломенной шляпе.
- Поехали, красавица?
"Самое мертвое слово - красавица",- подумала я.
- Поехали. Я еще не хочу спать.
- Не спи. Поговорим.
Я не знала, как лучше лечь: на спине не люблю, отвернуться от него
н вроде бы невежливо... Легла на левый бок и, чуть усилив голос, спро-
сила:
- Ты работаешь в обществе "Знание"?
- Нет. Я окончил Институт культуры в Москве и преподаю живопись в
художественном училище.
- Значит, ты художник.
- Я тебя познакомлю с настоящим художником. Он выставляется. Мой
близкий друг.
- Художник? Только чтоб не зарисовал...
Впервые он захохотал в голос.
- Если не захочешь, никто тебя рисовать не будет,- давясь от смеха,
ответил он.- Чудачка! Ему позировать - это большая честь.
- Ой, ой, ой! Не надо! Я это прошла... Со мной уже было такое.
Женька Расторгуев - сейчас известный художник. Привязался, проходу не
давал - для защиты диплома просил меня позировать. И жена его Тамара
просила. Я согласилась. Вид у него был оригинальный: рваный деревенс-
кий полушубок, подвязанный веревкой, и валенки в заплатках. Живописно,
в общем. Из деревни приехал, окончил Суриковское. И все в полушубке и
валенках. Тамара тоже художник, мультипликатор. Она-то и уговорила.
Какая это мука для непоседливого человека! Многое из его баек об их
профессии узнала. И про лессировку и грунт, и биографии всяких худож-
ников. А кстати, и про вашего одного упоминал.
- Про кого?
- Когда он о жанрах стал говорить. Графика, например. Красаускас н
знаешь?
- Еще бы!
- Говорил: прибалты - это сказка. Обнаженные мускулистые торсы
крупных мужчин. Топоры в руках. Ветры, навек построенные хутора... Мо-
гучие и прочные люди, и устои их непоколебимые.
- Молодец твой Женька Расторгуев!
- Несколько месяцев преследовал. Я все же не выдержала. Хватит, ду-
маю. Убежала. У меня этот портрет дома висит.
- Хорошо получился?
- По-моему, темновато... А Женька потом объездил много стран и в
Италии получил приз за картину. Может, потому, что на медной табличке
было выгравировано: "Лауреат Сталинской прэмии". Вместо буквы "е" выг-
равировали "э". Кто ни посмотрит, спрашивает: а почему "прэмии"?
- Лаурэат Сталинской прэмии,- без интонации сказал Ионас.
- Там еще ошибка есть. Руки не мои, а Тамаркины, и ногти, и паль-
цы... Вообще жены художников иногда суетятся возле меня. Жена Пименова
недавно подстерегла...
- Зачем?
- Чтоб я согласилась позировать ее мужу.
- Отказалась?
- Конечно. Я ж говорю: Женька навсегда отбил охоту. Сколько можно
терпеть! Ему-то хорошо - сиди себе! Рисуй!
Ионас склонил голову к рулю, посигналил в пустоту и рассмеялся от
души. Я замолкла: может, хватит тарахтеть?
Долгонько ехали молча. Уж и не смотрю на спидометр - машина, кажет-
ся, летит, не касаясь земли. Ионас время от времени подается вперед,
руки где-то внизу, будто руль без управления. Любоваться можно и при-
родой, и человеком. Я радовалась, что еще целых пять дней быть с Иоа-
насом "взаперти".
Наконец приехали. Залаяли собаки, подбежали к машине. Ионас вышел,
овчарки ластились к нему. Из калитки показались девочка, мужчина, по-
хожий на Ионаса, очевидно, брат, и молодая женщина - наверное, жена
брата. Поздоровались, познакомились. Подошли к огромным воротам - ка-
жется, до неба. Братья отвели могучие двери по сторонам, и открылся
хутор, освещенный луной. Он был похож на декорацию из сказки.
Мужчины перебросились парой фраз между собой на эстонском языке.
Легко вкатили руками машину. "Ветер... Ветер, топоры, сильные спины
мужчин, рубивших добротные хутора..." Так говорил Женька Расторгуев.
- Ну, что, ветерок не сшибает с ног?
- Нет. Хорошо. Ветер теплый и добрый. Красаускас, одним словом...
- Красаускас и Женька Расторгуев,- положив ладонь мне на плечо,
мягко сказал Ионас.
Познакомились с пожилой хозяйкой дома. Она старалась говорить толь-
ко по-русски. Тут я впервые услышала слово "сауна". Не только услыша-
ла, но и сразу очутилась в ней. Я раньше знала, что это баня. Но баня
необычная.
Молодая женщина по имени Ада и девочка приветливо объяснили, как
действовать, и я села сперва на нижнюю полку. Обдало жарком с запахом
укропа и сосны. Само собой как-то замолкли. Первое ощущение - объятие
доброй теплоты. Шевелиться не хочется. Хорошо!
- Папа, вы здесь? - спросила девочка.
- Здесь,- послышалось рядом, так близко, что, казалось, дыхание до-
ходило.
Оказывается, мы парились все вместе, перегороженные чугунной решет-
кой в мелкую клеточку.
...Что за чудо - сауна! Правду говорят - будто заново на свет наро-
дился. Я стала легкой, как пушок, и радостной, как в детстве возле ма-
