город.
В конец концов кончался быстротечный, волшебный май. И
он хотел видеть, как наливается зеленью трава, ощутить
запахи веселого солнечного леса, которого, вероятно, не
доведется навестить уже никогда. Тюрьма пахнет цементом,
затхлостью и смертью, а сказочная западная жизнь...
наверное, тем же самым, что и тюрьма. Для него по крайней
мере. Но этого леса там не будет, точно. Да и не до леса
там.
С шоссе свернул на бетонку, проложенную через сосновый
бор; въехал на пригорок, и оттуда вольготно и радостно
открылась знакомая картина: излучина реки, скопление
домиков за одинаково крашенным в зеленый цвет штакетником -
он завез сюда и штакетник, и краску. Для всех.
Дачи у него не было. Считал, не стоит вклада нервов и
сил в пустое. Матерый - тот да, обстоятельно сооружал себе
загородные хоромы - с бильярдной, винным погребком,
облицованными мрамором каминами и бархатной мебелью - зачем
только, спрашивается? И для кого? Он же, Ярославцев, купил
дом в деревне - просторный, крепкий, с русской печью;
перевез туда старую мебель, холодильник, утварь и тем
ограничился.
Население деревни - старики, кое-как подрабатывающие в
совхозе, и единственная молодая пара, выращивающая на ферме
бычков. Вот, собственно, все жители. Зависело же от них
многое, пусть и по мелочам: у одного в бане попариться
можно, другой навоз на огород подвезет, третий в теплице
форточки раскроет, когда парит, а хозяина нет дома;
четвертый подсобит с дровами... И Ярославцев в долгу не
оставался. Доставал нуждающимся лесоматериалы, цемент,
возил продукты из города; и заключал кое с кем деликатные
трудовые соглашения - весьма выгодные обитателям деревни:
кто траву на дворе выкосит, кто грядки прополет... Возиться
самому с огородом - времени не находилось, а местных такой
труд не обременял. И заработок от него не лишний, особенно
у кого лишь пенсия в кармане, а досуг - лавочка перед
палисадником...
Ворота он открывать не стал; остановил машину напротив
ограды, прошел через калитку во двор.
Дом встретил его стылой затхлостью: вымерз за зиму в
шубе снега и льда, отстоял нетопленым...
Он нежно провел ладонью по гладким, словно
отполированным, бревнам стены горницы, плотно проложенным
мхом.
Открыв закопченные заслонки печи, сложил шалашиком дрова,
плеснул керосин из бутылки... Пламя с шипением пыхнуло;
пелена дыма, качнувшись, нехотя устремилась в трубу - не
ослабла тяга за зиму, не сдала печь. Грустно стало до боли.
Чего топить... да и зачем он приехал сюда? Говорят, перед
смертью люди обходят дорогие им места... Правильно говорят,
наверное, есть в том необходимость... А какая? Чтобы
вспомнить и осознать? Пройти от истока к устью? Вновь?
Отдать дань прожитому перед собственным судом? Но к чему
судиться даже и с самим собой перед обращением в ничто?
Или... есть перспектива?
Он как бы осекся на этой мысли. Перспектива. Какая же
перспектива у него? Сбежать, предать все, себя предать! -
подставив под удар женщину, любящую его слепо, - истово...
И дальше? Ну, сбежит. А там, в чужедальней жизни?
Приспосабливаться, химичить, прозябать паразитом с
уворованным капитальцем - так ведь, так! А что остается? С
повинной? А он не чувствует себя виноватым! Да, он пошел
против каких-то установок, да, не хватило ума вовремя
проанализировать ошибки... Теперь же - держи ответ! Ну,
можно, конечно, подготовить блистательную речь перед высоким
судом - убедительную, проникновенную... Но что сейчас у
печки речь произноси, что где-то, разница невелика.
Прогнувшись, скрипнули половицы в сенях.
- Наше почтение! - На пороге, ухватившись натруженными
пальцами за выступ притолоки стоял Константин - скотник с
фермы, молодой, плечистый парень.
- Привет, - выдавил Ярославцев.
- А я гляжу - пропал. - Константин шагнул в избу. - Ну,
думаю, завертелся, значит, в делах...
- Дела, дела, - подтвердил Ярославцев механически.
- Ну, думаю, огород вскопаю, посажу там... ну, как в
прошлом году, - огурчики, помидорчики, понимаешь...
- Спасибо, Костя, - сказал Ярославцев. - Если какие
расходы..
- Во! - Костя со скрипом почесал крепкий затылок. -
Рассада, то-се, в общем, вышел из бюджета. Поможешь?
- Сколько? - Столь же механически, как и говорил,
Ярославцев достал бумажник.
- Ну, замена полиэтилена на теплице, семена... Огурцы,
между прочим, отборный сорт! Потом кинза эта, как
заказывал... Чего ради только? Она ж вонючая, дух такой,
аж...
- Спасибо, Костя. Сколько?
- На стольник за все про все потянет, верняк! - выпалил
Константин с торопливой убежденностью.
- Сто рублей. - Ярославцев положил на стол деньги.
- Премного благодарствуем. - Деньги исчезли в Костиной
телогрейке. - Да, бензинчик тут есть по дешевке... - Он
смущенно закряхтел. - Смотри, я б договорился... А то
туда-сюда, ездишь, как заведенный, а тут вроде за полцены...
- Ворованный?
- А? Ну... естественно, не свой же, ты даешь! Не, ну
цены заделали, да? Будто у нас расстояния, как в
Монте-Карло каком!
- Не надо, Костя. На бензине не сэкономишь. Мазаться...
в канистры переливать... противно. Да канистр нет.
- Ну... - Костя помялся, подыскивая предмет для
дальнейшего разговора. - Это... Я тут с бабой-то своей
вспоминал... Помнишь, телек ты привозил с приставкой, кино
глядели... Так я того, соображаю, может, подсобишь
приобрести?
- Костя. Это дорого. И пленки дорогие.
- Да мне б пару всего... позабористее, понимаешь? -
Костя присел на скамью. - Ты б одолжил мне, а? Ну, не за
бесплатно, ясное дело. Я в момент... в общем.
- Окупил бы, да? - кивнул Ярославцев. - Мужичков бы
собрал, с каждого по десяточке...
- Да если стоящее чего - и по четвертному бы отвалили!
Ярославцев почувствовал запойную какую-то усталость. О
чем говорит этот человечек? О чем?! Ведь был же парень,
как парень. Щедрый, работящий, любящий землю и крестьянское
дело. А кто сейчас? Хам, рвач, сволочь в самом естестве.
Что по замашкам, что по сути. А кто сделал его таким? Ты,
Ярославцев, ты! Платил, не считая денег, Косте за мелкие
услуги и за восхищение его перед интеллектом твоим,
щедростью - и возможностями... Да еще и учил его, дурачка,
не как хозяйство вести, а как дензнаки заколачивать. Бросил
после такой науки Костя свой трактор, устроился скотником,
взвалив на жену-напарницу рабочие обязанности, и, отстроив
теплицы, растит теперь тюльпанчики для рынка, ничем не
обеспокоенный. Корову продал - на черта корова, когда у
соседней бабки молока взять можно, а тюльпанчики куда меньше
времени отнимут, чем рогатые да хвостатые. Знай считай
барыши... А уж на молочко хватит, чтобы раскошелиться...
- Из бюджета, значит, вышел, - вздохнул Ярославцев.
- Ну да! То-се, баба шубу купила... из норки. Ну, как
насчет телека-то?..
- С телеком, Костя, тебя посадят, - ответил Ярославцев.
- И выбрось из головы свои... забористые идеи.
- Кхэ. - Костя обиженно крякнул. - Коли отказываешь...
другие есть... люди. У лесника у сына тоже имеется... Но
дорого просит, черт!
Ярославцев, отдернув занавеску, поглядел в окно. Мыча,
вдоль деревни шли на дневную дойку коровы, разбредаясь по
дворам. В деревне было тихо, солнечно и как-то
по-особенному уютно. Раздражал только деловито бормочущий
голос Кости.
- Так что тут с тебя еще пятерочка, - донеслось до
Ярославцева.
- Ну, запиши в долг. - Он встал. - Давай. Поехал я.
Дом цел, убедился... слава богу. Поливай грядки. Счет
оплатим.
- Карбонатику бы... - заскулил Костя. - А? Я б тебе
тоже удружил, знаешь меня...
"Вот бы кого с Докукиным свести..." - подумал Ярославцев.
- Самому надо карбонатик сочинять, - отрезал он, с силой
вгоняя печные заслонки обратно в пазы. - Подумай, кстати.
Хорошее дело. Денежное.
Такой идеей Костя не проникся, сказал: "за падло!" - то
бишь, чересчур трудоемко, но дальнейшие его слова Ярославцев
уже не воспринимал. Он был захвачен иным: видом этой
деревенской улицы, ее вековой тишью и убогой красотой,
таившей в себе некую непознанную тайну... Но почему убога
она? Почему покосились дома? Отчего смертной тоской
вырождения веет"? Не так все надо, не так!
И вспомнились предместья Праги и Берлина, Брюсселя и
Лондона: просторные коттеджи, где каждый цементный шов в
кладке выверен до миллиметра, где, глядя на фасад, ощущался
свободный объем интерьера; где наконец вспоминалось о
больших городах как о чем-то весьма непривлекательном...
Малые страны? Уклад другой? Культура? И в этом дело. Но
главное - в инерции страны-гиганта и в торопливости ее
скроить что-то и как бы, лишь бы успеть в основных
"показателях" - подчас голых до схематизма...
Так размышлял он, подъезжая к городу. И снова подумал:
ну, уеду. Вольюсь в жующее стадо среднего звена... И -
приветик? Все?
Решение. Оно полыхнуло зарницей, высветив в кромешной
тьме безнадежности единственное для него приемлемое.
Сначала он усомнился, но сомнение растаяло, не успев
окрепнуть. И тут же выстроился план - единственно
приемлемый...
Из первого же телефона-автомата позвонил Анне. Сказал:
- Слушай внимательно. То, что я говорил, - бред. Полный
бред! Не делай глупостей, поняла? И... прости меня.
Тогда я был... сумасшедшим.
Она радовалась, пыталась что-то выяснить, уточнить, но он
оборвал поток ее слов и возбужденных эмоций.
- Я спешу. Извини. Звонков в ближайшее время не ожидай.
- И - повесил трубку.
Задумался. "Москвич-фургончик. Неужели... Началось,
продолжается или мерещится? Будем считать - началось. И
продолжается.
Он нанес три визита. Три бесполезных, пустых визита к
серьезным людям. Выпил пять чашек кофе и поболтал о
пустяках. Так было надо.
Вечером, как условливался с Курылевым, заехал к нему.
- А-а, вы... - поднял тот на него равнодушные, но в
глубине чем-то обеспокоенные глаза. - Ну, как? Говорили с
Докукиным?
- Пробовал, - сказал Ярославцев. - В принципе он не
против... - Замолчал, выжидая, что ответит
оперуполномоченный.
Покрутив вокруг да около, оперуполномоченный заявил, что
в невиновность Ярославцева верит, с Докукиным более никаких
переговоров вести не стоит, вора они найдут, и, когда
возникнет необходимость, его, Ярославцева, вызовут. Живите
спокойно.
Выйдя из отделения, Ярославцев сказал себе:
- Кажется, продолжается... А когда началось?
МАТЕРЫЙ
Дачу новым ее владельцам передавали вдвоем с колченогим
Акимычем, старым бывшим вором, служившим на даче ныне в
сторожах. Законный уже хозяин - известный композитор,
стеснительно предлагал отобедать, затем, спохватываясь,
выспрашивал упущенные подробности относительно эксплуатации
отопительной системы и водопровода, после снова возвращался
к предложению перекусить в честь, так сказать...
Композиторская жена вела себя иначе: подчеркнуто
отчужденно, обеда не предлагала и к общению не стремилась.
- Достал ты ее ценой, - глядя на нее, шепнул Акимыч
Матерому.
Тот снисходительно усмехнулся.
Наскоро попрощавшись с покупателями, сели в машину, и вот
в последний раз мелькнула за ветвями яблонь знакомая
крыша...
- На квартиру-то меня подбросишь? - спросил Акимыч,
жавшийся на заднем сиденье к своему скарбу - двум потертым
чемоданам и холщовому мешку с одеждой.
- Акимыч... друг! - сказал с чувством. - Есть просьба.
Не хочу тебя подставлять.. сам еле вроде ушел от
ментозавров, чтоб они повымерли, от челюстей их
ненасытных... Но кой-чего в городе осталось. На одной
квартиренции. Просто жаль терять, Акимыч.
- А квартиренция простреливается? - ожесточенно
проскрипел старик.
- Вот не знаю... Телефон у соседа молчит, а почему?..
Вдруг уехал, вдруг запой... Ваней его кличут, соседа. А
задача, Акимыч, такая. Дам я тебе ключики, войдешь в
квартирку; если Ваню застанешь, скажи, просил тебе Матерый
передать: все барахло, что в комнате, в коробках, твое,
Ваня, в подарок. А если нет там Вани, а другие люди
околачиваются, скажешь, человек на улице за троячок намылил
