на может превратиться в мировое захолустье. Я стоял на
позициях весьма далеких от тех, которые занимали люди, позднее
назвавшие себя демократами, как и от позиции той группы пар-
тийных деятелей, которые открыли процесс перестройки.
Несмотря на то, что я передал конверт в приемную генсека,
Михаил Сергеевич, когда через пару лет мне довелось с ним раз-
говаривать, мне сказал, что такого письма он не получал. Мне
нет оснований ему не верить. "Аппарат, как мне сказал однажды
М.С.Горбачев, есть аппарат!"
Я не делал тайны из своих суждений, старался их разъяс-
нять, выступал с докладами и пытался в статьях рассказывать о
своей позиции, которая, чем дальше, тем все заметнее отлича-
лась, как от официального курса, так и от того, что тогда было
модным, от того, что говорили и писали "прорабы перестройки",
начисто отвергавшие идею державности. Я очень рад, что меня к
ним не причисляли.
Физико -технический институт, где я состоял профессором
уже более 30 лет, меня выдвинул в депутаты Верховного Совета
СССР. Моя кандидатура была поддержана Московсим Лесо-техничес-
ким институтом и еще рядом организаций Мытищинского избира-
тельного округа. На большом собрании я подробно изложил свою
позицию, свои взгляды на перестройку и.... отказался баллоти-
роваться в депутаты. Мне было совершенно ясно, что я не могу
заниматься политикой ни по здоровью, ни по возрасту, и главное
- по характеру мышления. Я к ней органически не приспособлен.
Я не обладаю способностями нужными политику. Верю тому,
что люди говорят, не умею разбираться в хитросплетении личных
интересов, придумывать ходы, которые бы устраивали свою партию
и нейтрализовали других и т.д. Одним словом, я не умею делать
всего того, что должен уметь политик, стремящийся обеспечить
достижение своей цели. Я также не могу принадлежать к какой
либо партии - могу лишь сочувствовать, но не больше. Разделять
какие то взгляды, той или другой группы людей, но заведомо не
все. И моя жена меня поддержала в моих решениях - она даже бы-
ла более активной в моих утверждениях чем я сам.
По этим же причинам я не стал сдавать партбилет, когда
начался массовый выход из КПСС. Я вступал на фронте в очень
тяжелое время, вступал вместе с теми кто защищал страну от фа-
шизма. Получением партбилета я подчеркивал свою жизненную по-
зицию, причем не партийную, а русскую. И никогда я не был
"шибко партийным" и всегда имел собственную позицию и всячески
избегал политической и партийной деятельности. Вот и теперь я
не считаю возможным порочить свое прошлое в угоду тем или иным
политическим или партийным соображениям. Что было, то было. И
пусть мой партбилет в тех рваных корочках, на которых написано
еще ВКПБ, и которые мне подарил подполковник Фисун в Синя-
винских болотах, останется в моем письменном столе.
Когда был первый съезд свободно выбранных Советов, мы с
женой были в подмосковном санатории Десна - это кажется пос-
ледний раз в жизни, когда мы имели возможность купить путевки
в санаторий и провести четыре недели под наблюдением врачей.
Теперь санатории доступны только продавцам в ларьках или, быть
может, еще и шахтерам, если им во-время платят зарплату. В тот
год мы много гуляли и еще больше смотрели телевизор. Первый
съезд без купюр и без единогласного голосования. Это было так
ново, что даже не верилось в то, что так и происходит сейчас в
Кремле. Я смотрел во все глаза. Мне было все страшно интересно
и...очень грустно за тех кто с чистым сердцем шел в политику,
надеясь сделать полезное для своей страны.
Я видел беспомощность доброго идеалиста и бесстрашного
человека Андрея Сахарова, который говорил улюлюкующим мерзав-
цам, то, что у него было на сердце, о чем он думал долгие годы
остракизма, ссылок, унижений. То, о чем думало огромное боль-
шинство граждан нашей страны. Видел я и злого, отвратительного
Ландсбергиса, которого все считали интеллигентом только пото-
му, что он был знатоком музыки и других людей, которые по не-
понятным мне причинам стали народными избранниками и вылезали
на трибуны, просто так, для того чтобы показаться, без идей,
без понимания настоящего и без мыслей о будущем. Может быть
лишь для того, чтобы продемонстрировать свою подлую душу. Меня
угнетало и то, что я не видел стержня, идеи, ради которой все
происходит там в Кремле. Неужели люди, которые произносили
слова "социалистический выбор", так и не поняли, что за всем
этим стоит. Утешал меня лишь мой собственный выбор: слава Бо-
гу, что меня нет в зале! А как легко я там мог бы быть! И что
бы я тогда чувствовал?
И кем бы я там мог бы стать - как Сахаров, в роли еще од-
ного распятого? На эту роль я не был способен. А, может быть
молчаливым большинством? Мне казалось, что я представляю неко-
торые фрагменты такой программы целенапрвленного развития об-
щества, его постепенной либерализации, которая позволила бы
избежать революции, взрыва национализма и распада Союза - гла-
вное что меня страшило. Повторю - я всегда был непримеримым
оппортунистом и больше всего боялся стихии революции. Даже в
молодости. Но можно ли сейчас убедить, тех в кремлевском зале,
что перестройка реальна и может обойтись без крови и горя, к
которому нас ведет толпа, ничего не понимающих народных изб-
ранников.
ОПЕРЕТОЧНЫЙ ПУТЧ
Августовский путч меня застал в Переславле-Залесском. Я
туда поехал вместе с, гостившем в Москве, моим старым знаком-
цем, гражданином Франции Георгием Николаевичем Корсаковым. Он
родился в Париже в 21 - ом году. Так что мы были почти ро-
весники.
Познакомился я с Георгием Николаевичем во второй половине
60-х годов в Бордо на конференции "Кибернетика и жизнь", орга-
низованной Международным институтом жизни. Познакомил нас его
президент профессор Морис Маруа, добрый и бескорыстный чело-
век, что среди французов встречается не часто. Корсаков был
директором патентного департамента компьютерной фмрмы Хонивелл
-Бюль и всегда был готов мне помочь, когда я бывал в Париже по
своими компьютерным делам.
Но подружился я с ним в Москве, когда он однажды приехал
сюда по своим служебным обязанностям. Мы сидели у меня дома и
ужинали и тут он произнес фразу, которая совершенно изменила
мое к нему отношение. А сказал он примерно следующее:"То, что
внук адмирала Корсакова, чьим именем назван город на Сахалине,
должен жить в этой самой Франции, а не у себя дома - я вам
прощаю. То, что наше курское (или орловское - точно не помню)
имение, которое славилось, как образцовое и сверхдоходное хо-
зяйство, превратилось черт знает во что, неспособное прокомить
даже тех, кто там работает - я вам тоже прощаю. Но то, что со
мной начинают вежливо разговаривать в Национале (или Метрополе
- я не помню в какой госиннице он тогда жил), только после то-
го, как я покажу им французский паспорт - этого я вам никогда
не прощу". Я этого тоже никогда не мог простить Советской
власти. Исчезновение чувства собственного достоинства русского
человека, и не только русского, а гражданина России, одно из
самых мерзких преступлений большевизма и источник неисчислимых
бед. Вот почему мы с Корсаковым и стали друзьями: по самому
главному вопросу об отношении к России, о самосознании русско-
го человека и необходимости вернуть ему чувство самоуважении,
мы были единомышленниками.
Итак путч нас застал в Переславле, вернее в его окрест-
ностях в маленьком финском домике, который использовался в ка-
честве гостевого в институте Программных Систем Академии Наук.
Увидев рано утром по телевизору вместо привычных послед-
них известий фрагменты "Либединого озера", мы поняли, что в
Москве что то стряслось. Но никто еще ничего не знал и на-
чальство института тоже. Потом, когда через пару часов увидели
на экране телевизора господина Янаева с трясущимися руками,
как у алкаша перед похмелом, то поняли оба одно и тоже: прои-
зошел путч импотентов, нравственных, физических, интеллекту-
альных, путч пьяниц и мерзавцев. И пошли гулять втроем - Корса-
ков, моя жена и я, понимая, что добром такие ситуации не кон-
чаются..
То, что путч провалиться, в этом мы были уверены. Но
последствия могут быть самыми непредсказуемыми и совершенно
трагичными для нашего государства. И это мы все трое понимали
отлично и одинаково. И то, что трагедии не избежать тоже. Но
того, что случилось в Беловежской пуще никто из нас не ожидал.
Мне казалось, что произошло такое, что и в кошмарном сне
не может предвитеться. Тысячи лет создавалось государство и за
один вечер оно было разрушено. Это была не просто безответс-
твеность, это был удар в спину России, да и наверное, всей
планетарной цивилизации. Кроме того, я не видел логики: ведь
только что на референдуме народ проголосовал за сохранение Со-
ветского Союза и начался Новоогаревский процесс, который боль-
шинство рассматривало как некий свет в тунеле. И тут вдруг та-
кое! Да еще нелепейший суверенитет России. Происшедшее мне ка-
залось столь же нелогичным, как и объявление суверенитета Анг-
лии от Великобритании. Когда-нибудь нужные документы окакжуть-
ся обнародованными и мы узнаем скрытые пружины происшедшего.
Но может быть и тайны здесь нет никакой? Может быть здесь
и нет ничего кроме игры человеческих страстей и амбиций? На
эту мысль меня навел следующий эпизод.
В марте 92-го года было узкое совещание у Г.Э.Бурбулиса,
Я уж не помню по какому поводу, но зашел разговор о смысле Бе-
ловежской трагедии. Генадий Эдуардович начал было объяснять
мотивы и почему так здорово, что произошло разрушение Советс-
кого Союза. Но вдруг остановился, воздел руки к небу и ска-
зал:"Да, неужели вы не прнимаете, что теперь над нами уже ни-
кого нет!". Может быть в этом и состояла истинная причина -
ведь Бурбулис был тогда вторым лицом в государстве!
Я все больше втягивался в общественную жизнь - в такое
время невозможно уйти в сторону. Вот я и писал публицистичес-
кие статьи, не очень веря в их полезность, а реализацию моих
научных планов все откладывал и откладывал до лучших вре-
мен....если они настанут. Да и кому сейчас есть дело до ста-
бильности биосферы!
ЕЩЕ ОДНА ПОПЫТКА
Осенью 91-го года, кажется в ноябре, проходило общее соб-
рание Академии Наук СССР - последнее собрание союзной Акаде-
мии. Должен был быть решенным вопрос о ее дальнейшей судьбе и
о ее принадлежности к России. Начались длинные и, как всегда,
достаточно нудные дебаты. Я выступил с небольшой речью. Ее
лейтмотив состоял в том, что главным сегодня является не воп-
рос о принадлежности Академии. Здесь то и решать нечего: само
собой разумеется, что она должна теперь называться Российской,
как и в былые времена. Главное сегодня в другом - суметь
поставить на службу России интеллектуальный потенциал Акаде-
мии, также, как это было сделано во время войны, когда возни-
кали различные академические комитеты, сыгравшие немаловажную
роль в повышении обороноспособности страны и мобилизации ее
ресурсов на общую цель.
Сегодня Россия не представляет собой экономического орга-
низма. Это вырванный кровоточащий кусок территории - кусок
единого тела страны. Но обратного хода нет. Несмотря на весь
трагизм такого утверждения, его надо принять как аксиому. От-
каз от нее будет означать кровь и еще большую глубину траге-
дии. Надо пережить и Севастополь, эту кровоточащую рану и то
унижение русского народа, в которое нас повергли ныне власть
имущие и, сжав зубы, начать работать во благо будущего. Нужно
научиться жить в этой новой для нас стране, ибо эта страна на-
ша, за которую мы и только мы в ответе.
И первое, что должно быть сделано - превращение той тер-
ритории, которую мы сегодня называем Россией в настояшее сов-
