разговоре со мной о фактах, которые были известны только тебе и мне. А
ухватившись за ниточку, я уже специально подбрасывал ему дезинформацию,
подстраивал ловушки. Потому-то я и не был откровенен с тобой, Максим,
ты уж прости меня, старика. Не мог я говорить всей правды, зная, что
каждое мое слово фиксируется, но, учитывая профессионализм противника,
я избегал и прямой лжи. Кстати, о ловушках. Помнишь историю с рацией?
Так вот, эта история не что иное, как инсценировка.
-- Инсценировка? -- удивленно спросил я.
-- Именно. Впервые о рации и о времени выхода в эфир я упомянул в
присутствии Мячикова, надеясь, что он клюнет на эту приманку. И он
клюнул. Это произошло как раз после убийства Потапова. Вспомни, мы
только что вернулись из столовой -- ты, я и Мячиков. Накануне обеда ты
имел очень содержательную беседу с доктором Сотниковым -- открылась
масса неожиданных фактов. Мячиков же, понимая, что все эти события
наверняка заставят меня связаться с руководством и просить высылки
опергруппы, чего я, собственно, и не скрывал, улучает удобный момент,
проникает в наш номер -- это происходит между двумя и тремя часами
пополудни, когда мы с тобой усмиряем людские страсти, вызванные смертью
Потапова, -- находит рацию и приводит ее в негодность. Я возвращаюсь в
номер, как будто ни о чем не подозревая, пытаюсь выйти в эфир, замечаю
некоторые неполадки в рации, но не придаю им значения. Мячиков все это
великолепно слышит и наверняка торжествует. Торжествую и я, так как
затея моя удалась. Чуть позже, когда бдительность Мячикова несколько
притупляется, я на пару минут выскакиваю из номера в безлюдный холл и
связываюсь с угрозыском по другой, исправной, рации, которую всегда
ношу с собой.
-- Вторая рация? -- восхищенно произнес я. -- Ловко!
-- Вечером я снова пытаюсь выйти в эфир с помощью первой рации --
и снова Мячиков слышит меня. На этот раз я "догадываюсь", что рация
выведена из строя и что дело наверняка не обошлось без Артиста.
Тогда-то я и заявляю о намерении идти за подкреплением пешком, через
лес. Я постоянно держу Мячикова в напряжении, наступаю ему на пятки,
"выкладываю" все новые и новые сведения, причем говорю исключительно
правду, но, разумеется, не всю. Словом, я даю ему понять, что иду по
верному следу, хотя и далек еще от истины. Поскольку же формально мы
заключили соглашение о сотрудничестве и совместном ведении следствия, я
повторяю ту же информацию и в личных беседах с ним. Все эти ухищрения
необходимы для того, чтобы не вызвать у него и тени подозрения об
истинном ходе расследования. Согласись, что лучше самому направлять ход
мыслей преступника, чем быть в неведении относительно его намерений и
источников информации.
Щеглов перевел дух, прошелся по комнате и замер у окна. А за окном
стояла морозная февральская ночь, усыпанная светящимися точками далеких
звезд вперемешку с желтыми квадратами людских жилищ. Падал легкий
снежок.
-- Теперь о зубах, -- продолжал Щеглов. -- Если третий день
пребывания в "Лесном" Мячиков окончил с головной болью, то к вечеру
четвертого дня у него разболелись зубы.
-- Да, в тот вечер он, действительно, жаловался на зубы, --
подтвердил я.
-- Вот именно, жаловался. Только зубы здесь совершенно не причем.
Виной всему все то же отсутствие наркотика, которое и явилось причиной
болезненного состояния, как, впрочем, и в предыдущий вечер. Но,
несмотря на плохое самочувствие, Мячиков не прекращает своей
деятельности. Он подбрасывает тебе записку, якобы от Сотникова, и
выманивает тебя на лестницу. Версия, которую я изложил в тот вечер,
оказалась верной -- ему нужно было перекрыть проход на четвертый этаж с
двадцати двух ноль-ноль до двадцати трех ноль-ноль. Зачем? О, Мячиков
разрабатывает великолепный план -- план убийства! Я подозревал, что он
что-то затевает, и тем не менее он оставил меня в дураках.
Но давай по порядку. Заявив Самсону о своем желании переселиться в
другой номер, он тем самым провоцирует еще одно покушение на свою
особу. Самсон сообщает новость Баварцу, а тот в свою очередь
разрабатывает план захвата Артиста. И если днем от неугодного
конкурента пытаются просто избавиться, все еще надеясь на появление
Филимона, то к вечеру Баварец теряет последнюю надежду дождаться своего
человека и потому приходит к мнению, что Артиста убирать никак нельзя,
так как с его смертью оборвется единственная связь с Клиентом. И тогда
Баварец решает брать Артиста живьем. Этому решению как нельзя более
кстати способствует переезд Артиста в другой номер -- ведь вдали от
"сыскника" не только Артисту будет спокойнее, но и Баварцу представится
возможность осуществить задуманное. Замысел Баварца заключается в
следующем. Зная, что противник слишком опасен, решено захватить его во
время сна, проникнув в его новое обиталище через окно. Человек,
посланный на эту ответственную операцию, должен был спуститься по
веревке с четвертого этажа на третий, проникнуть к Артисту в номер и
обезвредить его, уже спящего, с помощью хлороформа. Если же Артист, не
дай Бог, проснется, то эмиссару Баварца следует заявить, что он послан
шефом для ведения переговоров и в знак принятия Баварцем условий
Артиста передать ему одну ампулу омнопона. Мячиков наверняка тут же
сделает инъекцию -- и мгновенно заснет. Мне кажется, обычная
осторожность на этот раз подвела бы его, жажда поскорее одурманить себя
затмила бы здравый смысл. По крайней мере, Баварец, давая своему
эмиссару аккуратно запаянную ампулу из-под омнопона с совершенно иным
содержимым, рассчитывал именно на такой эффект. Дальнейшее же уже
является делом техники. При обыске трупа, найденного мною под окнами
дома отдыха, помимо пистолета я обнаружил пузырек с хлороформом и
запаянную ампулу с какой-то жидкостью. Химический анализ содержимого
ампулы показал, что она была заполнена сильнодействующим снотворным.
Кстати, Мячиков проявил усиленный интерес к содержимому карманов
убитого -- ты должен помнить это. -- Я кивнул. -- Так вот, Мячиков не
знал о намерениях Баварца относительно своей особы и по содержимому
карманов убитого пытался это выяснить. Если бы я тогда сказал правду,
он понял бы, что в планы Баварца убийство конкурента не входило, но я
упомянул лишь о пистолете, ни словом не обмолвившись ни о хлороформе,
ни об ампуле. Таким образом, Мячиков мог с полным основанием считать
себя приговоренным к смерти вторично. Это что касается Баварца и его
планов.
Теперь снова вернемся к нашему авантюристу. Направив тебе записку
якобы от Сотникова и тем самым сделав из тебя сторожа, Мячиков с
помощью веревочной лестницы, заблаговременно приспособленной им за
окном своего номера, пробирается на четвертый этаж, откуда по пожарной
лестнице -- той самой, которой в ту же ночь воспользовались и мы с
тобой, -- спускается до второго этажа и проникает в коридор. В коридоре
-- ни души, и Мячиков беспрепятственно добирается до кабинета врача.
Кабинет оказывается незапертым. Доктора Мячиков застает мертвецки
пьяным, в совершенно невменяемом состоянии. На требования вошедшего
Сотников никоим образом не реагирует. Мячиков же требует омнопон,
именно за ним он и явился. Не удостоившись ответа, он приходит в
ярость, накидывает бедному доктору петлю на шею и вешает его на решетке
вентиляционной отдушины.
-- Значит, и в этой смерти повинен Мячиков, -- глухо произнес я,
качая головой.
-- Да, Максим, -- в тон мне ответил Щеглов, -- и эта смерть тоже
на его совести. Перед нами самое настоящее убийство. То же подтверждает
вскрытие: анализ крови Сотникова показал, что содержание алкоголя в ней
превышает все разумные пределы; в таком состоянии он просто физически
не мог подняться с кресла, не говоря уж о том, чтобы забраться под
потолок. Впрочем, первые сомнения у меня зародились еще тогда, при
первым осмотре места происшествия. По-моему, ты тоже тогда что-то
заподозрил.
-- Да, -- кивнул я, -- мне показалось странным, что под
вентиляционной решеткой не оказалось ничего, на что самоубийца должен
был бы встать, чтобы укрепить веревку и затем свести счеты с жизнью.
-- Вот именно, -- согласился Щеглов, -- я тоже обратил внимание на
эту деталь. Пожалуй, это главный просчет Мячикова в данном деле.
-- Страшный человек, -- покачал я головой в раздумье. -- Меня аж
дрожь пробирает, когда я вспоминаю, что жил с ним в одном номере.
-- М-да, -- протянул Щеглов, -- человек с извращенной и
изуродованной душой... Кстати, надо отдать ему должное -- поднять тело
молодого здорового мужчины на такую высоту не каждому под силу.
-- Что же дальше? -- спросил я. -- Нашел он омнопон или его опять
постигла неудача?
-- Увы, поиски его успехом не увенчались. Он переворачивает вверх
дном весь кабинет, но ничего не находит. В номер возвращается тем же
путем. Всю эту операцию он успевает провернуть менее чем за час -- с
двадцати двух ноль-ноль до двадцати трех ноль-ноль -- за тот самый час,
когда ты дежуришь на лестнице. Тем временем Баварец ждет, когда ты
покинешь лестничную площадку, чтобы послать своего человека наверх, на
четвертый этаж. До поры до времени он не хочет вводить в игру
неизвестное тебе лицо, а это неминуемо произошло бы, попытайся эмиссар
Баварца пройти мимо тебя. Весь этот час за тобой следят, следят с
пристрастием, с нетерпением. Самое же любопытное в этом деле то, что и
ты, и я, и Баварец -- все мы, порознь, не сговариваясь, действуем по
сценарию Мячикова! Никогда себе не прощу этой ошибки... Мячиков же,
вернувшись в номер, мечется и стонет, изнывая от отсутствия наркотика.
Какое-то шестое чувство подсказывает мне, что в эту ночь должно что-то
произойти, поэтому я с таким пристрастием прислушиваюсь ко всему, что
происходит в мячиковском номере. Если встреча с Клиентом намечена
именно на эту ночь, думаю я про себя, то Мячиков наверняка должен
покинуть номер и ждать в более удобном для приема гостя месте. Памятуя
о первых двух ночах, я жду, когда мячиковский магнитофон снова
заработает, что должно будет означать его отсутствие. Я с нетерпением
жду его храпа -- но так и не дожидаюсь. Мячиков и на этот раз обводит
меня вокруг пальца: он действительно включает магнитофон, но теперь
вместо храпа у него записаны стоны, жалобы на здоровье, шаги, вздохи --
словом, именно те звуки, которые наиболее уместны в данной ситуации.
Мячиков дважды включает магнитофон -- и дважды оставляет меня в
дураках. В первый раз он ставит кассету в десять часов вечера, как раз
накануне визита к доктору Сотникову. Вторично он ставит кассету в
начале двенадцатого, когда отправляется в свое второе путешествие по
дому отдыха. Одна сторона кассеты звучит сорок пять минут, поэтому ему
необходимо уложиться в этот срок. Он снова поднимается на четвертый
этаж по веревочной лестнице, проникает в помещение, расположенное как
раз над тем номером, ключи от которого он взял у Самсона еще днем,
вооружается ломиком от пожарного щита и прячется в шкафу возле окна. Он
ждет своего убийцу... Да, чуть не забыл самое главное. За несколько
часов до этого Мячиков уже побывал здесь и основательно приготовился
для приема "гостя". Во-первых, он взламывает дверь ломиком,
предварительно заперев ее, и запихивает пару спичек в замочную
скважину. Тем самым он инсценирует взлом. Во-вторых, он тщательно
подметает пол, как бы заметая следы преступления, и придвигает шкаф,
лишенный задней стенки, вплотную к окну, причем под шкафом специально
оставляет следы ботинок большого размера. Кстати, эти ботинки я
обнаружил в его тайнике. В-третьих, он снимает с другого пожарного щита
такой же ломик, оставляет на нем следы пальцев, которые должны навести
на мысль о Старостине -- ведь именно у него не хватает пальца на правой
руке, -- и вешает его на первый щит, тот, что у самой двери. И,
наконец, в-четвертых, он готовит короткое замыкание. Дело в том, что у
самого окна, как раз за шкафом, за которым Мячикову предстоит
спрятаться, расположена розетка электросети. Имея при себе какой-нибудь
