куртку, несколько раз выстрелил.
Фазан замер. Через мгновение рухнул в папоротники.
- Ну ладно! Не прикидывайся. Вставай. Я же знаю...
В этот момент раздался выстрел Фазана. Теперь уже Арусс,
обронив оружие, повалился наземь.
- Ну что! - Фазан подошел к Аруссу. Поднял с земли его
маузер и стал недоуменно вертеть в руках странное оружие. -
Ну что? - машинально повторил он несколько раз. - Ну что?
- И, отбросив пистолет, кинулся к Аруссу. - Как же так,
дед? Ты обманул меня? - Фазана трясло. - Я же не знал,
что...
- Уходи отсюда, малыш! - прошептал Арусс. - Они придут
сюда. И тогда...
- Зачем ты так? Арусс!
- Хорошая игрушка, не правда ли? Хлопает, как настоящий,
а пуль нет. Ты сплоховал, малыш. Придется тебе еще раз...
- Сплоховал? Еще раз?
- Возьми свою пушку и поскорее стрельни еще раз, чтоб я
умер...
- Нет! Нет!
- Вот видишь, убить человека - дело не простое. Но ты не
бойся!
- Не могу! - Фазан зажмурился, затряс головой и брызнул
слезами на бледное лицо Арусса.
- Не бойся, Фазан! За это тебе ничего не будет. А мне
облегчение сделаешь. Ну же, сынок!
- Никогда! Я сейчас пойду позову людей, тут недалеко
пансионат...
- Не надо. Стрельни в меня и исчезни отсюда. Не теряй
время. Они уже в пути. Я не хочу твоей смерти. Не могу
допустить ее. И я бы не допустил, если бы... А, да что
теперь!
- Нет! Я остаюсь. Я буду ждать их. Пусть они делают со
мной, что хотят, лишь бы тебе помогли.
- Да нет же! Они не помогут. Рана тяжелая. Да и не
нужен я им. Они сделают то, о чем я сейчас прошу, а потом и
тебя прикончат.
- Мы будем защищаться. У меня еще обойма имеется.
- Ну что с тобой делать? Ведь не уйдешь. Раз так,
возьми у меня в куртке шприц, ампулу и вкати дозу. Больно
мне.
- Значит, и ты... - Фазан уронил пистолет. Взобрался на
кручу за курткой. Нашел шприц и ампулу.
Когда делал укол, Арусс увидел на его руке кольцо из
моржового клыка.
- Твою маму зовут Сандра? - спросил он.
- Сандра. - Фазан отбросил шприц, наступил на него,
растоптал.
- Тогда твоего брата зовут Максим.
- Мак!
- А сестра старше Максима на три года. И она вам не
родная.
- Нет. Морфий пригрозил ее отцу, и он смылся. Так мать
рассказывала.
- А кольцо это она тебе дала и сказала, что оно в память
об отце.
- Об отце. Но я не верю. Мать - она у нас, сколько
помню, странная, в последние годы вообще не в себе.
Конечно, отец был.
Как же без него? Все остальное - ее фантазии. Конечно,
она его сильно любила. Еще до несчастья с сестрой мать
говорила, что виделась с отцом уже после его смерти. Якобы
отец приходил к ней оттуда и оставил кольцо на память.
Сказка все это, бред!
- Не так все просто, сынок, - проговорил Арусс. - Совсем
непросто. А матери надо верить. Верь и позаботься о ней.
Расскажи ей обо мне, обо всем, что тут было. Как только ты
скажешь, что видел меня и что я узнал это кольцо, она
выздоровеет. Только не говори, что я погиб. Скажи, что
исчез. Она поймет.
- Ты не умрешь, Арусс! - Фазан вдруг заплакал.
- Не плачь, сынок. Лучше послушай меня. Я испытал
десятки смертей. И каждая не походила на другую. Были
мгновения, полные ужаса, но были и упоительно- страстные.
Задыхался в невыносимой тоске; безболезненно проваливался во
тьму; то как бы взрывался изнутри, извергаясь огнем, то
уносился, ускорением, пьянящим, низводящим естество до
мизера, превращающим материальное "я" в абсолютное ничто.
Нечто подобное ощущалось и тогда, когда тело- уже
парализованное, бездыханное - мгновенно разрасталось во
вселенную. Распятое в бесконечности, оно становилось
невесомым и невидимым...
Сейчас появится Морфий. Отдай мне "Макарова". А сам
отыщи мою игрушку и сделай вид, что я тебя... понимаешь ли,
пришил. За меня не бойся. Во-первых, я сам хочу,
во-вторых, если что... Я при оружии.
Фазан ушел в глубь оврага. Упал в зеленых зарослях так,
чтобы сверху - с кручи обрыва - Морфий сразу же увидел:
опасность устранена.
Воздетые руки Йоты сияли кончиками пальцев.
- Без крови нет жизни земной. Без боли - тоже.
Рождаются, становятся женщинами - все через боль и кровь. И
слава стоит крови. А в причастии вкушаете вы плоти и крови
заступника нашего. Осознай свой путь, и страх покинет тебя.
Теперь он будет у тебя светел и легок, потому что кончится
наконец долгая забота о других, нуждающихся в твоем участии.
Искупил ты их преступления страданием плоти твоей, пролитием
крови своей.
- Но ведь с болью ухожу я отсюда, и не будет мне покоя,
знаю. Там, в папоротниках, чадо мое, мне неведомое до
последнего часа, с исстрадавшимся и полным ярости сердцем.
Разве чужой он мне? Почему я, отдавший столько жизней своих
за других, не могу спасти плоть и кровь мою?
- Не можешь, ибо не твое это дело. Рождение второго сына
твоего не одобрялось, но прощено. А это немало. Знай! И
облегчай этим знанием страдание свое.
- Но ведь погибнет он!
- Не ведаю о том. И мне не всякое знание ведомо. А ты
свое выполнил. Ты чист и высок. Не оглядывайся назад. Там
тлен и страсти. Изгони из себя плотское, земное.
Недостойны они тебя отныне, ибо внешнее и временное все, что
во плоти и на земле.
- Выходит, мой ребенок мне чужой, если плоть - нечто
внешнее, временное, и к душе его я не имею никакого
отношения. Тогда почему я испытываю к этому ребенку такую
нежность? Почему я скучаю, тоскую по нем? Почему испытываю
болезненно- сладкое состояние, когда хрупкое это создание
прижимается ко мне?
- В жизни не так, как в вечности. В жизни реальна плоть,
а душа - миф. ТАМ же эфемерна плоть...
- А ТАМ? Разве я не смогу любить своего малыша Там?
Разве мои мать и бабушка не любят меня Там? Тогда зачем они
приходили?
- Они приходили?
- Я видел их, как тебя сейчас вижу.
- И что? Вы разговаривали? Ты их слышал?
- Они молчали. Но я их слышал. Они одобрили меня и
благословили. За сына... Я был рад этому. Ведь я
сомневался, не знал, как поступить. Пусть сын не знает
меня, но я просил сына. И он был мне дан. Я хочу, чтобы он
вырос человеком.
- Этого хотят все. А ты люби его на расстоянии. На
земле этого достаточно. А Там... Там в любви не нуждается
никто. Бессмертие - это и есть способность всем любить
всех. Сто восемь возвращений на земле как раз и есть тот
минимум, который делает человека способным к бессмертию.
- ...Да он никак помирает... - Арусс открыл глаза и
увидел стоящего над ним Морфия.
Двое направлялись к Фазану, а на круче обрыва маячила еще
фигура.
- Мы так не договаривались. Ты обещал один, - прошептал
Арусс.
- Что-то я не дотумкаю, - продолжал свое Морфий.
- Вс°, как условились. Я... Мне удалось его уколоть...
- Он тебя тоже... И, как я понимаю, основательно уколол.
Ловкий пацанчик. Моя порода! Приучу гаденыша. Послужите
дяде родному. А то, ишь ты, террор объявил. Ты, старик,
молоток. Жаль, конечно, тебя. Но ничего не поделаешь. Я
хотел помочь. - Морфий полез в карман. - Это твой паспорт.
Вот твоя фотка - наклеена, придавлена печатью. И написано:
международный. Осталось только заполнить его твоими
данными. Но ты сам подкачал, в таком виде тебя никакая
заграница не примет. - Морфий бросил на Арусса взгляд, в
котором было неподдельное сожаление, и хотел отойти, но
неожиданно упал навзничь, так и не сообразив, что произошло.
Выстрела он не услышал и никак не ожидал ничего подобного от
умирающего лысого бродяжки, мечтавшего выбраться куда-нибудь
подальше за границу...
Опять весна, и опять цветут яблони. Вдали - храм, а
окрест- домики, домики под красной, оранжевой, розовой,
черепицей.
- Где это мы?
Глаза ее светились каким-то таинственным злато-зеленым
светом.
- Спасибо тебе, - сказал Арусс.
- И тебе спасибо, - ответила Йота. - Сейчас я уйду. А
ты чего хочешь?
- Увидеть землю...
- Зачем? - Йота изумленно посмотрела на Арусса и
рассмеялась. - Ты удивительный, однако, тип. Смотри!
И Арусс увидел зависший над оврагом вертолет, бегущих по
лесу, отстреливающихся людей, светловолосого парня, сидящего
около распростертого тела...
- Сынок! - прошептал он.
Парень поднял голову, и Арусс увидел его сухие,
вопросительные глаза.
- Прости меня.
Глаза оставались непонимающими.
Арусс заплакал и прошептал:
- Сильно угнетен я, Господи, оживи меня по слову твоему.
- 3АЧЕМ? - закричала Йота.
Арусс оглянулся. И не увидел ее. Только злато-зеленый
свет брызнул в лицо. И пахнуло морским ветерком.
Ведь, понимаешь, что снится тебе это стремительное
падение с огромной высоты, а все равно жутко. Постепенно
оно замедляется и превращается в полет. И тут же начинает
звучать пение. Я давно знаю эту музыку: песня рабов из
"Набуко" Верди. Какой совершенный хор! Не земной. Я
слышал его Там... Какой хор! Если бы не сигнал,
диссонирующий с гениальной мелодией... Звонок! Он все
портит. Убивает.
Болит голова. Ноют суставы плеч. Подкашиваются ноги.
А тут еще эти звонки!
"Проснись! Ну проснись же! Па-а-а-па! К телефону
тебя".
Какой капризный голос! Или испуганный? Дочка! Слышишь
голос, а глаза не открываются. Какое-то вязкое бессилие.
Наконец возвращается способность говорить:
- Ну что там? В такую рань!
- К телефону иди! - Дочка, розовая, дылдастая,
вздыбленная какая-то.
- Слушаю... Кто? Понял. Коляню не видел. Давно не
видал. В мастерской? Не был. А что? Дома не ночевал?
Значит, в мастерской. Нет в мастерской? Странно!
Пошли гудки отбоя.
- Что там стряслось? - Жена, тоже вздыбленная, усталая,
словно всю ночь не спала.
- Коляня дома не ночевал.
- Коляня! Никогда бы не подумала. Божий одуванчик!
Значит, и он туда же... Твоя школа!
- При чем тут это! Что ты сразу... с утра пораньше
начинаешь!
- Да пошел ты! - Жена начинает метаться. - Это тебе
звонят ни свет ни заря!
"Господи! Какая же она стала невыносимая! И куда все
подевалось? Ведь было же, было, и совсем недавно: и свет,
и нежность, и что-то похожее на счастье".
- Мне скоро сорок! Теперь бы только жить да радоваться.
А я уже старуха.
Снова звонит телефон.
- Слушаю.
- Привет, Ваня! Что молчишь? Не узнал?
- Узнал! Чего уж...
- Поздравляю тебя!
- С чем это?
- Ни с чем, а с кем.
- Что-о-о?
- А то! Сын у тебя народился.
- Давно?
- Скоро месяц...
- Ты где, где ты?
- Все там же.
- Жди. Я сейчас.
Разлетаются двери спальни.
- Куда это ты так рано? Может, позавтракаешь?
- Да нет! Коляня пропал. Надо... бежать.
- Да не ври ты! Куда денется твой Коляня! Ладно. Беги,
беги! И когда уже совсем уберешься отсюда? Надоело!
Никудышная весна. Тоже мне, субтропики. На Набережной
пусто. Ветрено. Море бьется о бетон. Пыль соленую несет с
мола. Вот и счастливая мамочка.
- Заждался? Извини, что без него. Не хотела будить.
Ночь выдалась сумасшедшая.
- Здравствуй, Шура.
- Здравствуй, Ваня. - По лицу жуткие пятна беременности,
отвисший живот. Голова недочесанная.
- Что же ты, Шура?
- А что я?
- Ну так вот. Перед фактом ставишь. Нате вам,
подарочек! Можно было посоветоваться, решить вместе.
- "Вот я в беззаконии зачат, и в грехе родила меня мать
моя". Так, что ли? От этой печки плясать будем? - Шура
сдернула с горла косынку. Расстегнула малиновый плащ.
Оказывается, он малиновый, а когда подходила, казался серым.
- Ну и весна нынче! - попытался перевести разговор на
другое. - Апрель называется.
- Это мое дело: быть или не быть ребеночку. Ты,
конечно, извини, что я решилась, тебя не спросясь...
- Я мечтал. Я даже просил Бога, - ответил он.
Ее трясло. Она не могла и слова выговорить, только
мычала. Он гладил ее по спине, плечам, голове, целовал
мокрые руки. А когда она смогла идти, повел ее на пирс и
умыл морской водой.
- Пошли к нам, - горячо прошептала она. - Увидишь
маленького, бабку, деда... Увидишь, какое гнездышко у
твоего птенчика. Золотое место - Кизиловая горка. Прямо
