Мои каракули, - теперь, о страх,
Кульки, трещотки, крышки нечистотам!
Зачем я над своим искусством чах,
Когда таков конец мой, - словно море
Кто переплыл и утонул в соплях.
Прославленный мой дар, каким, на горе
Себе, я горд был, - вот его итог:
Я нищ, я дряхл, я в рабстве и позоре.
Скорей бы смерть, пока не изнемог!
59
Резь, лихорадка, боль зубов и глаз...
60
И высочайший гений не прибавит
Единой мысли к тем, что мрамор сам
Таит в избытке, - и лишь это нам
Рука, послушная рассудку, явит.
Жду ль радости, тревога ль сердце давит,
Мудрейшая, благая донна, - вам
Обязан всем я, и тяжел мне срам,
Что вас мой дар не так, как должно, славит.
Не власть Любви, не ваша красота,
Иль холодность, иль гнев, иль гнет презрений
В злосчастии моем несут вину, -
Затем, что смерть с пощадою слита
У вас на сердце, - но мой жалкий гений
Извлечь, любя, способен смерть одну.
61
Как из скалы живое изваянье
Мы извлекаем, донна,
Которое тем боле завершение,
Чем больше камень делаем мы прахом, -
Так добрые деянья
Души, казнимой страхом,
Скрывает наша собственная плоть
Своим чрезмерным, грубым изобильем;
Лишь ты своим размахом
Ее во мне способна побороть, -
Я ж одержим безводьем и бессильем.
62
Здоровый вкус разборчиво берет
В первейшем из искусств произведенья,
Где тел людских обличье и движенья
Нам глина, мрамор, воск передает.
Пусть времени глумливый, грубый ход
Доводит их до порчи, разрушенья, -
Былая красота их от забвенья -
Спасается и прелесть бережет.
63
Надежная опора вдохновенью
Была дана мне с детства в красоте, -
Для двух искусств мой светоч и зерцало.
Кто мнит не так, - отдался заблужденью:
Лишь ею влекся взор мой к высоте,
Она резцом и кистью управляла.
Безудержный и низкопробный люд
Низводит красоту до вожделенья,
Но ввысь летит за нею светлый ум.
Из тлена к божеству не досягнут
Незрячие; и чаять вознесенья
Неизбранным - пустейшая из дум!
64
Чтоб не сбирать по крохам у людей
Единый лик красы неповторимой,
Был в донне благостной и чтимой
Он явлен нам в прозрачной пелене, -
Ведь множество своих частей
Берет у мира небо не вполне.
И внемля вздох ее во сне,
Господь в единое мгновенье
Унес из мерзости земной
Ее к себе, сокрыв от созерцанья.
Но не поглотит все ж забвенье,
Как смерть, - сосуд ее людской,
Ее святые, сладкие писанья.
Нам жалость молвит в назиданье:
Когда б Господь всем тот же дал удел
И смерть искала долг, - кто б уцелел?
65
Надежнее брони в борьбе с судьбой,
Вернее средств пока не отыскалось,
Чем плач и просьбы! Мне ж они - не щит.
Жестокость и любовь дают мне бой;
У той оружье - смерть, у этой - жалость;
Та - умерщвляет, эта - жизнь щадит.
Так, путы рвя, спешит
Душа к разлуке, столь желанной, с телом,
Чтоб вознестись к пределам,
Куда не раз уже влеклась она,
Где в красоте гордыня не видна;
Но на сердце встает со дна
Пред нею лик, в ком жизни сила,
Чтоб смерть в тот миг любви не победила.
66
Знать, никогда святой не вспыхнет взор
Той радостью, с какой в него гляжу я.
Строг дивный облик, знаменуя,
В ответ улыбке, сумрачный укор.
Вот чаяньям любовным приговор!
Не может, видно, красота без края,
Свет без границ, что естеством своим
Враждебен навыкам моим,
Гореть со мной, одним огнем пылая.
Меж двух столь разных лиц любовь хромая,
Гневясь, спешит найти приют в одном.
Но как мне ждать ее к себе с дарами,
Когда, войдя в меня огнем,
Она течет в обратный путь слезами?
67, 68
Джованни Строцци на "Ночь" Буонаррото:
Вот эта Ночь, что так спокойно спит
Перед тобою, - Ангела созданье.
Она из камня, но в ней есть дыханье:
Лишь разбуди, - она заговорит.
Ответ Буонаррото:
Мне сладко спать, а пуще - камнем быть,
Когда кругом позор и преступленье:
Не чувствовать, не видеть - облегченье,
Умолкни ж, друг, к чему меня будить?'
[Ф. И. Тютчеву принадлежит наиболее выразительный и наиболее
точный перевод знаменитого четверостишия Микеланджело:
"Отрадно спать - отрадней камнем быть.
О, в этот век - преступный и постыдный -
Не жить, не чувствовать - удел завидный...
Прошу: молчи - не смей меня будить."]
69
Жжет издали меня холодный лик,
Но в нем самом растет оледененье;
В двух стройных дланях - сила без движенья,
Хоть каждый груз им был бы не велик.
Редчайший дух, чью суть лишь я постиг,
Нетленный сам, но разносящий тленье,
Не полоня, ввергает в заточенье
И весел тем, что горестно я сник.
Но боже, как столь чудный облик может
Во мне такой обратный дать итог?
Как одарять, достатка не имея!
Не так же ль он во мне беспечность гложет,
Как солнце жжет, - не будь к сравненью строг! -
Вселенную, все больше леденея?
70
Лишь вашим взором вижу сладкий свет,
Которого своим, слепым, не вижу;
Лишь вашими стопами цель приближу,
К которой мне пути, хромому, нет.
Бескрылый сам, на ваших крыльях, вслед
За вашей думой, ввысь себя я движу;
Послушен вам - люблю и ненавижу,
И зябну в зной, и в холоде согрет.
Своею волей весь я в вашей воле,
И ваше сердце мысль мою живит,
И речь моя - часть вашего дыханья.
Я - как луна, что на небесном поле
Невидима, пока не отразит
В ней солнце отблеск своего сиянья.
71
Кто сотворил, из ничего создав,
Бег времени, не бывшего дотоле, -
Двоя одно, дал солнце первой доле,
Второй луну, соседку нашу, дав.
Судьбы, удачи, случая устав
Был порожден в единый миг оттоле, -
И мне пришлось прийти на свет не в холе,
Но темный жребий на себя приняв.
И вот как тот, кто сам собой томится,
Как, подвигаясь, ночь густеет мглой, -
Так я за грех казню себя все злее;
Но я утешен тем, что стал светлее
Мой мрак от солнца, что дано судьбой
Вам в спутники, чтоб в этот мир явиться.
72
Глаза мои, вам должно знать,
Что дни бегут и что все ближе время,
Когда для слез закроются пути;
Не хочет жалость вас смыкать,
Пока моя мадонна бремя
Здесь, на земле, благоволит нести.
Но если милость даст войти,
Как всем, кто благ, ей в царство света,
Мое живое солнце это,
Взнесясь горе, нас кинет навсегда.
На что ж глядеть, что медлить здесь тогда?
73
Не только смертью - страхом перед нею
Я ограждать умею
Себя от донны гордой и прекрасной;
И если болью страстной
Злей, чем всегда, любовь меня палит, -
Лик смерти защитит
Меня верней, чем сердце защищает:
Туда, где смерть, любовь пути не знает.
74
На склоне лет, уж к смерти приближаясь,
Я поздно понял твой соблазн, о свет, -
Ты счастием манишь, какого нет,
И отдыхом, что умер, не рождаясь.
Стыдясь и ужасаясь
Того, чем прежде жил,
И с неба слыша зовы, -
Увы, я вновь прельщаюсь
Грехом, что был мне мил,
В ком смерть душе, а плоти - лишь оковы.
Вам говорит суровый
Мой опыт: в небо внидет только тот,
Кто, чуть родившись, тотчас вновь умрет.
75
Спустившись с неба, в тленной плоти, он
Увидел ад, обитель искупленья,
И жив предстал для божья лицезренья,
И нам поведал все, чем умудрен.
Лучистая звезда, чьим озарен
Сияньем край, мне данный для рожденья, -
Ей не от мира ждать вознагражденья,
Но от тебя, кем мир был сотворен.
Я говорю о Данте: не нужны
Озлобленной толпе его созданья, -
Ведь для нее и высший гений мал.
Будь я, как он! О, будь мне суждены
Его дела и скорбь его изгнанья, -
Я б лучшей доли в мире не желал!
76
Лишь оживленная скала,
Резцу покорная, могла
Сберечь лик донны вопреки годинам.
Не небеса ль явить должны нам
В Мадонне то, чего достичь я смог?
Она божественно светла
Всем взорам - не моим единым -
И все ж умрет, и краткий дан ей срок.
Ее судьба крива на правый бок,
Раз камню - жизнь, а ей уделом - тленье.
Кому дано восстать на мщенье?
Природы сын, один, векам творит, -
Ее ж созданья время не щадит.
77
Как будто чтим, а все же честь мала.
Его величье взор наш ослепило.
Что чернь корить за низкое мерило,
Когда пуста и наша похвала!
Он ради нас сошел в обитель зла;
Господне царство лик ему явило;
Но дверь, что даже небо не закрыло,
Пред алчущим отчизна заперла.
Неблагодарная! Себе на горе
Ты длила муки сына своего;
Так совершенству низость мстит от века,
Один пример из тех, которых - море!
Как нет подлей изгнания его,
Так мир не знал и выше человека.
78
Лишь многих лет и многих проб итогом
Взыскательный свой замысел мудрец
Живым ваяет наконец,
Почти у гроба, в камне первобытном.
Нам новизна в творенье строгом
Дается в час, когда недолго жить нам.
В осуществленьи ненасытном
Природа так, лепя за ликом лик,
В тебе пришла к божественной вершине, -
Знак дряхлости и близкого конца.
Вот почему мой страх велик,
И прелесть твоего лица
Его питает странной пищей ныне:
К беде ль влекусь? Иль к благостыне?
Что впереди - ни выразить, ни знать:
Кончина ль мира? или благодать?
79
Как иногда ваяешь в твердом камне
В чужом обличье собственный портрет,
Так Смерти мрачный след
Ношу я часто, словно стал я Ею.
Что мысль о Ней дала мне,
То воплощаю этим сходством с Нею.
Жестокостью своею
Мог под моим резцом
С Ней уравняться б даже камень смело;
Отныне впредь умею,
Палим ее огнем,
Ваять одно - себя в мученьях тела;
Но если б захотела
Она сберечь свою красу векам,
Пусть даст мне радость, - я Ей вечность дам!
80
Клоню покорно шею под ярмом,
Встречаю смехом рок неблагосклонный
И пред жестокосердной донной
Являю сердце в вере и в огне.
В мучении моем -
Лишь длилось бы! - блаженствую вполне,
Коль ясный лик дал мне
На дыбе жизнь и пищу в преизбытке, -
Убить меня какой под силу пытке?
81
Как золотом иль серебром,
Покорными огню, ждет наполненья
Пустая форма, чтоб творенья
Прекрасные, сломав себя, явить, -
Так должен я преобразить
В себе, любви моей огнем,
Плененность безграничной красотою
Той, кем безмерно я влеком,
Кто стала жизни сердцем и душою.
Но слишком узкою стезею
Благая донна сходит в глубь мою:
Чтоб дать ей свет, - себя я разобью.
82
Почиет здесь, унесена кончиной,
Но в нас жива та красота, что бой
Дала бы смерти правою рукой,
Когда б не родилась Левшой-Манчиной.
83
Не встретит в небе красота благая,
Как не нашла средь мерзости земной
Себе подобных, хоть ее Левшой
Кощунственно звала толпа слепая.
Но кисть с доской, скалу с резцом смыкая,
Лишь попусту б я труд потратил свой, -
Я исказил бы лик ее живой,
Все упованья ваши разрушая.
И ежели, как солнце блеск светил,
Она победно ум наш затмевает,
То знак для вас: безмерна прелесть в ней;
Ваш помысел Господь осуществил:
Он ныне вновь красу ее ваяет,
Но это в божьей власти, - не в моей!
84
Лишь на огне кузнец чекан дарит
Куску железа, мудрый труд свершая;
И, золота огнем не расплавляя,
Высоких форм художник не творит;
И если Феникс прежде не сгорит,
То не воскреснет, - так вот, умирая,
Я льщусь мечтой ожить меж духов рая,
Кому ни смерть, ни время не вредит.
От действия огня, что на потребу
Мне в благо дан, чтоб воскресить меня, -
Я стал почти уж тенью гробовою;
Но если он влеком природой к небу,
Я ж сделался частицею огня, -
Что ж не берет меня он ввысь с собою?
85
Верните вы, ручьи и реки, взорам
Поток не ваших и соленых вод,
Чей быстрый бег сильней меня несет,
Чем вы своим медлительным напором.
И ты, туман, верни глазам, которым
От слез невидим звездный небосвод,
Их скорбь, и пусть твой хмурый лик блеснет
В мой жадный зрак яснеющим простором.
Верни, земля, следы моим стопам,
Чтоб встать траве, примятой мной сурово,
И ты, глухое эхо, - ропот мой;
И взгляды, вы, - святой огонь очам,
Чтоб новой красоте я отдал снова
Мою любовь, не взятую тобой.
86
Ужели, донна, впрямь (хоть утверждает
То долгий опыт) оживленный лик,
Который в косном мраморе возник,
Прах своего творца переживает?
Так! Следствию причина уступает,
Удел искусства более велик,
Чем естества! В ваяньи мир постиг,
Что смерть, что время здесь не побеждает.
