осуществляли контроль цен не в рыночной системе, но в полноценном
социалистическом обществе, в тоталитарной республике.
Если контроль цен ограничен только некоторыми сырьевыми товарами, то получатся
результаты, обратные намеченным. Он не может работать удовлетворительно в
рамках рыночной экономики. Если правительство из провала ограниченных попыток
контроля цен не сделает вывода о необходимости оставить вовсе эти
эксперименты, то ему придется идти все дальше и дальше, замещая рыночные
отношения всесторонним социалистическим планированием.
Производство может направляться либо рыночными ценами, которые устанавливаются
в результате того, что кто-то купил, а кто-то воздержался от покупки, либо
центральным правительственным советом по управлению производством. Третьего
решения не существует. Невозможна третья социальная система, которая была бы
ни социалистической, ни капиталистической. Правительственный контроль только
части цен должен привести к положению, которое всегда и везде будет предельно
нелепым и несовместимым ни с какими разумными целями. Такая политика ведет к
хаосу и социальным беспорядкам.
Именно это имеют в виду экономисты, говоря об экономическом законе в том
смысле, что интервенционизм противоречит закону экономики.
В рыночной экономике верховным авторитетом являются потребители. Решения
купить или не покупать определяют, что производится предприятиями, в каком
количестве и какого качества. Покупки непосредственно, напрямую определяют
цены потребительских товаров, а косвенно, -- и иены всех инвестиционных
товаров, то есть цены трудовых ресурсов и материальных факторов производства.
Покупательская активность влияет на формирование прибылей и убытков,
определяет ставки кредитов. В конечном счете, потребитель определяет каждый
индивидуальный доход. Центром рыночной экономики является сам рынок, то есть
процесс образования цен на товары массового спроса, ставок заработной платы,
величины процента и их производных -- прибылей и убытков. Эта зависимость
носит непосредственный, прямой характер для предпринимателей, фермеров,
капиталистов и лиц свободных профессий, и косвенный характер для всех
остальных -- работающих за жалованье или заработную плату. Рынок согласует
усилия тех, кто производит товары для нужд потребителей, и желания самих
потребителей. Он подчиняет производство нуждам потребления.
Рынок -- это демократический строй, в котором каждый грош дает право голоса.
Конечно, у разных людей далеко не одинаковые возможности голосования. Богачи
имеют больше бюллетеней, чем бедняки. Но в рыночной экономике богатство и
большие доходы -- это результат прошлых выборов. В рыночной экономике, не
развращенной правительственными привилегиями и ограничениями, единственный
путь к приобретению и сохранению богатства -- услужение потребителю самым
лучшим и дешевым способом Капиталисты и землевладельцы, которые не могут
преуспеть в этом, несут убытки. Если они не способны изменить своего
поведения, то разоряются и становятся бедняками. Потребители -- та инстанция,
которая превращает бедняков в богачей и наоборот. Это решением потребителей
доходы кинозвезды и оперной дивы настолько больше доходов бухгалтера или
сварщика.
Каждый волен не соглашаться с результатами выборной кампании или рыночного
процесса. Но в демократическом обществе у него есть единственный способ
изменить что-либо -- убедить других. Того, кто говорит: "Мне не по душе
выбранный мэр. Попрошу-ка я правительство заменить его другим человеком", --
вряд ли кто-либо сочтет демократом. Но если нечто в том же роде произносится
по поводу рыночных дел, то большинству людей просто не хватит воображения,
чтобы увидеть в этом притязания на диктатуру.
Потребители сделали свой выбор, чем и определили доходы фабриканта обуви,
кинозвезды и сварщика. Кто такой профессор X, что берет на себя привилегию
менять их решения? Если бы он не был потенциальным диктатором, то не попросил
бы правительство о вмешательстве. Он бы попытался убедить сограждан в том, что
нужно увеличить спрос на услуги сварщика и сократить спрос на обувь и
кинофильмы.
Потребители не желают платить за хлопок такую цену, чтобы даже предельные
фермы, то есть те, которые производят хлопок при самых неблагоприятных
условиях, стали прибыльными. Конечно, это скверно для многих фермеров, которым
теперь нужно бросить выращивание хлопка и найти иной способ включиться в
круговорот производства.
Но что нам думать о государственном деятеле, который административными мерами
поднимает иены хлопка над уровнем свободных рыночных иен? Целью вмешательства
является замена воли потребителей на силы полицейского давления. Все разговоры
о том, что государство должно сделать то или это, означают, в конечном итоге,
лишь одно: администрация должна принудить потребителей вести себя иначе, чем
хочется им самим. Все предложения типа: "поднимем сельскохозяйственные цены",
"поднимем заработную плату", "понизим прибыли", "урежем доходы менеджеров", --
в конечном счете, предполагают в качестве слушателя -- полицию. Однако авторы
такого рода проектов настаивают на том, что они стремятся к свободе и
демократии.
Во всех несоциалистических странах профсоюзам дарованы особые права. Им
позволено не допускать к работе тех, кто не является членом союза. Они могут
призывать к стачкам, а во время стачек они вольны применять силу к тем, кто
готов работать, т. е. к штрейкбрехерам. Неограниченные привилегии даны
работникам ключевых отраслей промышленности. Те, от кого зависит снабжение
населения водой, светом, пищей и другими насущными благами, могут в результате
забастовки вырвать у общества все, что заблагорассудится -- за счет остального
населения. В Соединенных Штатах до сих пор соответствующие профсоюзы
использовали такие возможности с похвальной умеренностью. Другие профсоюзы, в
том числе европейские, были менее сдержаны. Они склонны при случае добиться
прироста заработной платы любыми средствами, не заботясь о страданиях других.
Интервенционистам просто не хватает мозгов, чтобы осознать, что давление и
принуждение со стороны профсоюзов абсолютно несовместимы ни с какой системой
организации общества. Эта проблема никак не соотносится с правом граждан
создавать союзы и ассоциации: во всех демократических странах граждане имеют
эти права. Никто не оспаривает и права человека отказаться от работы,
забастовать. Сомнение вызывает только привилегия профсоюзов на безнаказанное
обращение к насилию. Эта привилегия столь же несовместима с социализмом, как и
с капитализмом. Никакое социальное сотрудничество и разделение труда
невозможны, если некоторые люди или союзы имеют право насилием или угрозой
насилия не допускать других к работе. Подкрепленная насилием стачка в жизненно
важных отраслях производства, равно как и всеобщая стачка равносильны
революционному разрушению общества.
Правительство фактически складывает свои полномочия, если оно позволяет
кому-либо еще осуществлять насилие. Результатом отказа правительства от
монопольного права на насилие и принуждение является общественная анархия.
Если верно, что демократическое правление не способно, безусловно, оградить
право на труд от посягательства профсоюзов, демократия обречена. Тогда
диктатура -- единственный способ сохранить систему разделения труда и избежать
анархии. Диктатура в России и Германии стала результатом того, что там не
нашли демократических способов обуздать насилие профсоюзов, просто в силу
особенностей менталитета обеих стран. Диктатура запретила стачки и, тем самым,
сломала хребет профсоюзов. В Советской Империи не возникает и вопроса о
забастовках.
Вера в то, что арбитраж способен ввести профсоюзы в рамки рыночной экономики и
сделать их безвредными для сохранения внутреннего мира, иллюзорна. Судебное
разрешение противоречий возможно при наличии ряда правил, приложимых к каждому
отдельному случаю. Но если бы такой кодекс существовал и на его основе можно
было бы разрешать конфликты о величине заработной платы, то тогда уже не
рынок, а именно этот кодекс определял бы величину заработной платы. Тогда бы
стало всевластным правительство, а не потребитель, продающий и покупающий на
рынке. Если же такого кодекса не существует, то нет и инструмента для
разрешения конфликта между работниками и хозяевами. Тогда тщетны все разговоры
о "справедливой" заработной плате. Идея справедливости лишена смысла, если не
соотносится с общепринятым стандартом. На практике, если предприниматели не
пасуют перед угрозами профсоюзов, обращение к третейскому суду означает лишь,
что конфликт разрешает назначенный правительством посредник. В установлении
цены роль рынка вытесняет произвольное решение государственной власти. А
вопрос всегда один и тот же: правительство или рынок. Третьего решения не
существует.
Метафоры зачастую полезны для уяснения сложных проблем, чтобы сделать их
доступными не очень подготовленным людям. Но они же могут завести в тупик и
абсурд, если забыть, что всякое сравнение несовершенно. Просто глупо
относиться к метафорам всерьез и строить на них серьезные выводы. Не было
ничего дурного в том, что экономисты описывали рыночные операции как
автоматические, и при этом привычно подчеркивали анонимность рыночных сил.
Нельзя было предугадать, что кто-либо окажется настолько тупым, чтобы
воспринимать эти метафоры буквально.
Не автоматические и не анонимные силы приводят в действие механизм рынка.
Единственным фактором, который направляет работу рынков и определяет цены,
являются целенаправленные действия человека. В этом нет автоматизма: есть
только человек, сознательно стремящийся к избранным целям, использующий при
этом определенные средства для достижения этих целей. Не существует
таинственных механических сил: есть только воля каждого индивидуума --
насытить свои желания. На рынке нет анонимности: есть вы и я, Билл и Джо и все
остальные. Каждый из нас участвует одновременно и в производстве и в
потреблении. Каждый вносит свой вклад в определение цен.
Перед нами не стоит выбор между автоматическими силами и плановыми действиями.
Мы выбираем между демократическим процессом рынка, в котором каждый имеет свою
долю, и абсолютистской властью диктаторского правительства. Что бы ни делали
люди в рамках рыночной экономики, они всегда реализуют свои собственные планы.
В этом смысле каждое действие человека предполагает планирование. Защитники
идеи планирования призывают вовсе не к тому, чтобы заместить хаос порядком
планирования. Они стремятся сделать так, чтобы вместо планов всех и каждого
реализовывался план самого планировщика. Планировщик -- это потенциальный
диктатор, который стремится к тому, чтобы лишить всех остальных власти
планировать и затем действовать в соответствии со своими собственными планами.
Он стремится только к одному: к исключительному и абсолютному господству
своего собственного плана.
Не менее ошибочно высказывание, что у несоциалистического правительства не
может быть планов. Что бы ни делало правительство, это всегда выполнение тех
или иных планов, замыслов. Можно не соглашаться с каким-либо планом. Но нельзя
сказать, что это вовсе не план, а что-то иное. Профессор Уэсли С. Митчелл
[Митчелл Уэсли Клер (1874--1948) -- американский экономист] утверждал, что
либеральное правительство Британии "планировало не иметь вовсе никаких планов"
. В его планы входило
поддержание частной собственности на средства производства, защита свободной
инициативы и рыночной экономики. Великобритания была процветающей страной в
период этих планов, которые, согласно профессору Митчеллу, вовсе не были
"планами".
Планировщики претендуют на то, что их планы научны, и что благонамеренные и
достойные люди не могут их не одобрить. Однако наука не может нам сказать
ничего о должном. Наука может говорить только о том, что есть. Она не может
