сопровождает нас.
Движется вместе с нами.
Мимо проходили моряки с пустыми глазами и лицами. Мне показалось, что
я вижу кошмар, что это какой-то призрачный корабль. современный летучий
голландец, отрезанный от всего мира, подгоняемый невидимыми, неслышимыми,
неощущаемыми ветрами. Или его подталкивает какой-то гигантский пловец,
ухватившись рукой за корму... а грудь этого пловца - окруживший нас туман.
Я посмотрел на мадемуазель. Глаза ее были закрыты. Казалось, она спит.
Я тоже закрыл глаза.
Когда я открыл их, яхта стояла. Ни следа тумана. Мы находились в
небольшой гавани между двумя скалами. Дахут трясла меня за плечи.
Оказывается, я уснул. Это все морской воздух, сонно подумал я. Мы сели в
шлюпку и высадились на пристани. Поднялись по лестнице, бесконечно
длинной, как мне показалось. В нескольких ярдах от начала лестницы стоял
старый длинный каменный дом. Он был темен, а за ним я не мог разглядеть
ничего, кроме деревьев, уже наполовину лишившихся осенней листвы.
Мы вошли в дом, и нас встретили слуги, с такими же расширенными
зрачками и невыразительными лицами, как и у экипажа "Бриттис".
Меня отвели в мою комнату, и лакей начал распаковывать мои вещи.
В том же оцепенении я переоделся к обеду. Только один раз во мне
пробудилось сознание: я случайно задел рукой кобуру Мак Канна.
Смутно помню этот обед. Де Керадель встретил меня исключительно
вежливо и приветливо. За обедом он много говорил, но пусть меня повесят,
если я помню, о чем. Время от времени из окутавшего меня тумана выплывали
лицо и большие глаза мадемуазель. Время от времени я думал, что меня
чем-то напоили, но мне казалось это неважным. Я сознавал только, что нужно
отвечать на вопросы де Кераделя, но другая часть моего сознания,
нормальная часть, как будто не затронутая странным параличом, заботилась
об этом, и у меня сложилось впечатление, что она делала это
удовлетворительно.
Спустя какое-то время я услышал слова Дахут:
- Алан, вы засыпаете на ходу. Вам трудно держать глаза открытыми.
Это, должно быть, морской воздух.
Я ответил, что это верно, и извинился. Де Керадель с какой-то
заботливой готовностью принял мое извинение. Он сам отвел меня в мою
комнату. По крайней мере помню, что он отвел меня туда, где есть постель.
Только по привычке я разделся, лег и почти немедленно уснул.
Я сел в постели. Странное оцепенение прошло. Что меня разбудило?
Взглянул на часы: начало второго. Снова послышался разбудивший меня звук -
отдаленное приглушенное пение, доносящееся как из-под земли. И как будто
далеко от дома.
Звук приближался к дому, усиливался. Странное пение, древнее; смутно
знакомое. Я встал с постели и подошел к окну. Оно выходило на океан. Луны
не было, но я ясно видел серые волны, мрачно бившие о скалистый берег.
Пение становилось громче. Я не нашел выключатель. В одном из моих
саквояжей был ручной фонарик, но куда дели содержимое саквояжа, я не знал.
Я нащупал коробку спичек. Пение смолкало, как будто поющие миновали
дом. Я зажег спичку и увидел на стене выключатель. Щелкнул им, но
безрезультатно. На стуле у постели увидел свой фонарик. Взял его: он не
работает. Я почувствовал подозрение, что все это взаимосвязано: странная
сонливость, бесполезный фонарик, неработающее освещение...
Пистолет Мак Канна! Я сунул руку. Он на месте, под левой мышкой.
Магазин полон, и запасные патроны не тронуты. Я подошел к двери и
осторожно повернул ключ. Дверь открылась в широкий зал со старинной
мебелью, в конце его виднелся тусклый свет. Большое окно. Что-то в этом
зале показалось мне странным, беспокойным. Не могу описать это чувство.
Как будто его заполняли шепчущие и шуршащие... тени.
Я колебался, потом осторожно подошел к окну и выглянул. За ним росли
деревья, сквозь их ветви виднелось широкое поле. За ним еще одна роща. И
оттуда доносилось пение.
За этими деревьями и над ними виднелись огни - странные огни. Я
вспомнил, как говорил Мак Канн... отвратительные огни, огни разложения.
Именно так. Я стоял, ухватившись за подоконник, глядя, как
распускается и угасает разлагающееся свечение... распускается и угасает...
А пение - как будто преображенные в звук эти мертвые огни...
И вдруг послышался резкий болезненный крик. Крик человека.
Шепот теней в зале становился все настойчивее. Шорох приблизился.
Тени столпились вокруг меня. Они отталкивали меня от окна, толкали назад в
комнату. Я закрыл дверь и прислонился к ней, мокрый от пота.
И снова услышал крик, резкий, еще более полный боли. И неожиданно
стихший.
Снова меня охватило оцепенение. Я добрался до кровати, лег и уснул.
15. ТЕНЬ РАЛЬСТОНА
Что-то плясало, дрожало передо мной. У него не было формы, но был
голос. Голос повторял снова и снова: "Дахут... берегись Дахут... Алан,
берегись Дахут... освободи меня, Алан... но берегись Дахут... Алан,
освободи меня... от Собирателя... от Черноты..."
Я попытался сосредоточиться на этом пляшущем существе, но тут что-то
ярко вспыхнуло, и существо растворилось в этом сверкании и пропало; только
когда я отвернул голову, я снова увидел это нечто, пляшущее и дрожащее в
сиянии, как муха в паутине.
Но голос - голос я узнал.
Нечто танцевало и дрожало; становилось больше, но никогда не
приобретало определенную форму; становилось меньше, но по-прежнему
оставалось бесформенным... летучая тень, захваченная паутиной яркости.
Тень!
Нечто шептало: "Собиратель, Алан... Собиратель в Пещере... не
позволяй ему съесть меня... но берегись, берегись Дахут... освободи меня,
Алан... освободи... освободи..."
Голос Ральстона!
Я встал на колени, присел, опираясь руками в пол; устремив взгляд на
свечение, стараясь рассмотреть это дрожащее бесформенное нечто, говорившее
голосом Ральстона.
Свечение сжалось, как зрачки капитана "Бриттис". И стало ручкой
двери. Медной ручкой, блестящей от рассвета.
На ручке муха. Синяя муха, муха, питающаяся падалью. Ползет по ручке
и жужжит. Голос Ральстона превратился в это жужжание. Только синяя муха,
жужжащая на блестящей дверной ручке. Муха поднялась с ручки, облетела меня
и исчезла.
Я с трудом встал на ноги. И подумал: "То, что ты со мной сделала на
яхте, Дахут, первоклассная работа". Посмотрел на часы. Начало седьмого.
Зал тих и спокоен, никаких теней. В доме ни звука. Казалось, он спит, но я
ему не доверял. Бесшумно закрыл двери. Вверху и внизу двери большие
задвижки. Я закрыл их.
В голове странная пустота, и я не очень хорошо вижу. Подошел к окну и
вдохнул чистый утренний воздух с запахом моря. И от этого почувствовал
себя лучше. Повернулся и осмотрел комнату. Она огромна, стены покрыты
деревянными старинными панелями, шпалеры, выцветшие за столетия. Кровать
тоже старинная, резного дерева, под пологом. Комната какого-нибудь замка в
Бретани, а не в имении в Новой Англии. Слева шкафчик, такой же старинный,
как кровать. Я открыл ящик. На платках лежал мой пистолет. Я осмотрел его.
В магазине ни одного патрона.
Я недоверчиво смотрел на него. Я же помню, что когда укладывал его в
саквояж, он был заряжен. И неожиданно отсутствие патронов связалось с
бездействующим фонариком, не включающимся электричеством, странной
сонливостью. И тут я проснулся по-настоящему. Положил пистолет в ящик и
лег в кровать. У меня теперь не было ни малейших сомнений, что мое
оцепенение объяснялось не естественными причинами. Неважно, было ли это
внушением со сторону Дахут или она дала мне за ленчем какой-то наркотик.
Моя состояние не было естественным. Наркотик? Я вспомнил слабый наркотик,
которым владеют тибетские ламы, они называют его "Хозяин воли". Он снижает
сопротивляемость к гипнозу и делает мозг открытым к восприятию
гипнотических команд и галлюцинаций.
И я сразу понял поведение и внешность людей на яхте и в доме. Они все
получали какой-то наркотик; действовали и думали только так, как
приказывали им мадемуазель и ее отец. Я был окружен человеческими
роботами, созданиями, отражениями, копиями де Кераделей.
А что, если я и сам могу попасть в такое рабство?
Чем больше я думал, тем больше верил в свою догадку. Я попытался
вспомнить вечерний разговор с де Кераделем. Не мог. Но у меня сохранялось
впечатление, что я выдержал это испытание успешно, что та другая часть
моего существа не позволила мне допустить ошибку. И я почувствовал
удовлетворение.
И вдруг я ощутил на себе чей-то взгляд. За мной следят. Я лежал лицом
к окну. Глубоко, как во сне вздохнул, и повернулся, закрывая лицо рукой.
Под ее укрытием чуть приоткрыл ресницы. Через мгновение из-под шпалеры
показалась белая рука, отвела шпалеру в сторону, и в комнату вошла Дахут.
Пряди ее спускались до талии, на ней тончайшее неглиже, и она невероятно
хороша. Беззвучно, как одна из ее теней, она подошла к кровати и
остановилась, глядя на меня.
Я заставлял себя дышать ровно, как будто крепко сплю. Она была так
хороша, что мне это удавалось с трудом. Она подошла еще ближе и склонилась
ко мне. Я почувствовал, как ее губы легко коснулись моей щеки. Как поцелуй
мотылька.
И вдруг, так же неожиданно, я понял, что она ушла. Открыл глаза. В
комнате другой запах, незнакомый, смешивался с запахом моря. Он действовал
бодряще. Вдохнув его, я почувствовал, как мое оцепенение рассеивается. Я
сел, совершенно не испытывая сонливости, настороже. На столике у кровати
мелкое металлическое блюдо. На нем гуда листьев, похожих на листья
папоротника. Они дымятся, и этот дым и пахнет так бодряще. Я прижал
листья, дым и запах исчезли.
Очевидно, это противоядие от состояния оцепенения; и столь же
очевидно, никто не сомневается, что я спал без пробуждений всю ночь.
И возможно, пришло мне в голову, зал, заполненный тенями, и муха на
дверной ручке, жужжащая голосом Ральстона, - все это лишь производное
наркотика, воздействие на подсознание, фантастически искажавшее окружающую
действительность и навязывавшее эти искажения сознанию.
Может, на самом деле я всю ночь проспал. Может, мне только снилось,
что я выходил в полный тенями зал... бежал из него и спрятался за
дверью... и пение мне только приснилось.
Но если нет ничего, чего мне нельзя было бы увидеть и услышать, зачем
тогда меня закутали в это сонное одеяло?
Но в одном я был уверен. Мне не приснилось, что Дахут заходила в мою
комнату с листьями.
А это означает, что я реагировал не совсем так, как они рассчитывали,
иначе я не проснулся бы и не увидел ее. Счастливая для меня ошибка, каковы
бы ни были ее причины. Если усыпление повторится, я смог бы использовать
листья.
Я подошел к шпалере и поднял ее. Никаких следов отверстия, стена
внешне сплошная. Конечно, есть какая-то потайная пружина, но я решил не
искать ее. Открыл дверь: задвижки на ней так же гарантировали уединение,
как стена комнаты, у которой три остальные стены отсутствуют. Взял
оставшиеся листья, положил их в конверт и сунул в кобуру Мак Канна. Потом
выкурил с полдесятка сигарет и добавил их пепел к кучке на блюде. Столько
пепла было бы, если бы все листья сгорели. Может, никто и не стал бы
проверять, но кто знает?
Семь часов. Нужно ли мне одеваться и вставать? Через сколько времени
должно подействовать противоядие? Я не знал этого и не хотел допускать
ошибки. Спать подольше гораздо безопасней, чем проснуться слишком рано. Я
снова лег. И действительно уснул, честно и без сновидений.
Когда я проснулся, кто-то выкладывал мою одежду. Лакей. Блюдо с
