сможет вызвать и приказывать им, а она добавила:
- Или они будут приказывать нам.
Рука его опустилась. Он поднял кувалду и дал мне блюдо и кувшин.
Мрачно сказал:
- Идемте.
Мы вышли из комнаты, он по одну сторону от меня, Дахут по другую.
Спустились по лестнице. В зале находилось множество слуг. Все в белой
одежде и с незажженными факелами. Когда мы появились, все они опустились
на колени. Де Керадель нажал на стену, часть ее отошла, обнажив уходящие
вниз широкие каменные ступени. Рука об руку мы пошли по ним, слуги за
нами, пока не остановились перед сплошной стеной. Де Керадель снова нажал,
часть стены медленно и плавно, как занавес, поднялась.
Она закрывала вход в обширное помещение, высеченное в скале. Долетел
резкий удушливый запах и рокот множества голосов. Помещение освещалось не
ярко, но свет был чистый и прозрачный, как сумерки в лесу. На нас смотрело
свыше ста мужчин и женщин, у всех широко раскрытые пустые глаза, все
восхищенно смотрят в другой мир. Но нас они видят. Вокруг всей пещеры
маленькие помещения, оттуда выходят все новые и новые люди; женщины несут
на руках детей; дети побольше держаться за юбки матерей. И у детей тоже
широко раскрытые глаза.
Де Керадель поднял булаву и крикнул им что-то. Они ответили на крик,
подбежали к нам и упали лицом вниз. Подползали, чтобы поцеловать мне ноги,
ноги де Кераделя, стройные ноги Дахут.
Де Керадель начал петь, пение низкое, звучное, древнее. Дахут
подхватила песню, и я услышал, что сам пою, хотя не понимал языка. Мужчины
и женщины встали. Они тоже запели. Стояли, раскачиваясь в такт. Я смотрел
на них. У большинства лица истощенные, старческие.
Одежда как в древнем Карнаке, только лица другие, чем у жертв в
Карнаке.
На груди, над сердцами, сверкание, только у многих оно тусклое,
пожелтевшее, умирающее. Только у детей яркое и устойчивое.
Я сказал де Кераделю:
- Слишком много стариков. Суть жизни у них истощена. Нужны молодые
жертвы, в которых огонь жизни горит высоко.
Он ответил:
- Разве это важно? Любая отбираемая жизнь - жизнь.
Я гневно сказал:
- Важно! Нам нужны молодые! Не эти старики со старческой кровью.
Он посмотрел на меня в первый раз с того момента, как я отбросил
кувалду. В его горящих глазах расчет, удовлетворение и одобрение.
Посмотрел на Дахут, она кивнула и прошептала:
- Я права, отец, он с нами, но... терпение.
Де Керадель сказал:
- Молодые будут... позже. Сколько угодно. А пока придется обойтись
тем, что есть.
Дахут коснулась моей руки и указала. В дальнем конце пещеры рампа
вела к другой двери. Дахут сказала:
- Время идет, мы должны сделать, что можем... сейчас.
Де Керадель продолжил песнь. Мы пошли втроем перед рядами
раскачивающихся поющих мужчин и женщин. Слуги с факелами шли за нами,
дальше - поющие жертвы. Мы поднялись по рампе. Беззвучно открылась дверь.
Мы прошли в нее и оказались на открытом воздухе.
Де Керадель прошел вперед, пение его становилось все яростнее, все
более вызывающим. Ночь облачная, вокруг нас вились клочья тумана. Мы
пересекли широкое открытое пространство и вступили в темную дубовую рощу.
Дубы вздыхали и шептали, потом ветви их задрожали, листья зашумели,
подхватив пение. Де Керадель приветствовал их поднятой кувалдой. Мы
миновали дубы.
На мгновение древние времена, современность, вообще всякое время
сошлись во мне. Я приглушенно сказал:
- Карнак - не может быть. Древний Карнак был тогда, и он здесь,
сейчас!
Дахут обхватила меня за плечи. Губы Дахут прижались к моим. Она
прошептала:
- Для нас нет ни тогда, ни сейчас, любимый.
Пение становилось слабее, неувереннее. Показалась ровная площадка,
уставленная монолитами; не упавшие или наклоненные, как сейчас в Карнаке,
но прямые, вызывающие, как в Карнаке тогда. Десятки монолитов образовали
спицы огромного колеса. А в центре их сердце, гигантский дольмен,
Пирамида. Храм. Подлинный Алкар-Аз, больший, чем в древнем Карнаке, и
вокруг него клубятся клочья тумана. Туман, как огромная перевернутая чаша,
накрывает Пирамиду и монолиты. А у камней стоят тени - тени людей.
Руки Дахут закрыли мне глаза. И вдруг вся странность, все сравнения -
все это забылось. Де Керадель обернулся к жертвам, продолжая выкрикивать
песню, он поднял кувалду, черные символы на поясе и груди его плясали, как
ртуть. Я поднял блюдо и кувшин, продолжая петь. Запинающиеся голоса снова
набирали силу, пели, и губы Дахут снова были с моими:
- Любимый, ты с нами.
Дубы наклонялись, размахивали ветвями, подхватывали пение.
Слуги подняли факелы и стояли, как ожидающие собаки, вокруг жертв. Вы
вышли на площадку с монолитами. Впереди шел, высоко подняв кувалду, де
Керадель, ею он указывал на Пирамиду, как священник на алтарь. Дахут шла
рядом со мной, пела, пела, высоко поднимая свой золотой серп. Толще
становились стены перевернутой туманной чаши над нами и вокруг нас, все
гуще окутывал нас туман. Темнее становились тени, охраняющие стоящие
камни.
Жертвы обходили стоящие монолиты, танцевали вокруг них в древнем
танце, как бы сливаясь с танцующими клочьями тумана. Слуги погасили
факелы, но теперь на камнях зажглись огни святого Эльма. Колдовские огни.
Фонари мертвых. Вначале слабо, потом все ярче и ярче. Сверкающие, сияющие
шары, но с мертвенной серостью.
И вот я стою перед большой Пирамидой. Смотрю в ее внутренности,
пустые, ненаселенные - пока. Пение становилось громче, жертвы все
приближались, обходя монолиты. Все ближе и ближе. И все ярче светились
огни святого Эльма, освещая дорогу к Пирамиде.
Пение смешалось, стало молитвой, заклинанием. Жертвы прижимались ко
мне; раскачивались; напряженные взгляды не отрывались от Пирамиды. Что они
в ней увидели?
У входа в Пирамиду стоят три камня. Средний - гранитная плита, в
длину больше рослого человека, и на том месте, где находились бы плечи
лежащего, - каменное возвышение, как подушка. Камень в пятнах - как и
кувалда; красные пятна и по бокам. Слева другой камень; низкий;
приземистый; в середине углубление и от него канавка, как бы для спуска
жидкости. А справа еще одна плита с углублением, которое почернело от
огня.
Меня охватило странное оцепенение, чувство отъединения, как будто
часть меня, самая жизненная часть, отступила в сторону, чтобы смотреть на
представление, а другая часть меня, менее важная, в этом представлении
участвует. И в то же время эта меньшая часть прекрасно знает, что ей
делать. Двое слуг в белом протянули мне пучки прутьев, связки листьев и
две чаши, в которых находились какие-то желтые кристаллы и смолистое
резиноподобное вещество. На почерневшем камне-алтаре я развел костер, как
предписывает древний обряд... разве я не помню, как жрец в древнем Карнаке
разжигал костер перед Алкар-Азом?
Я ударил кремнем, прутья вспыхнули, я бросил в огонь листья,
кристаллы и резину. Поднялся странный острый запах, он окутал нас и
устремился в Пирамиду, как будто его туда всасывало сквозняком.
Дахут проплыла мимо меня. Рядом с ней шла женщина с ребенком на
руках. Дахут взяла у нее ребенка, женщина не сопротивлялась, Дахут отошла
к алтарю. В дыму я различил блеск золотого серпа, потом де Керадель взял у
меня блюдо и кувшин. Поставил их возле алтаря. И вернул мне, когда они
заполнились.
Я опустил пальцы в блюдо и брызнул его содержимым на порог Пирамиды.
Взял кувшин и вылил его содержимое на этот порог. Потом вернулся к костру
и начал подкармливать его, беря ветви в красные руки.
Теперь у приземистого алтаря стоял де Керадель. Он поднял в руках
маленькое тело и бросил его в Пирамиду. Дахут напряженно застыла рядом,
высоко подняв золотой серп, но серп больше не был золотым. Он стал
красным, как мои руки. Между нами и вокруг нас вился дым от священного
огня.
Де Керадель выкрикнул слово, и пение прекратилось. Из рядов жертв,
спотыкаясь, вышел мужчина, с широко раскрытыми, немигающими глазами, с
восхищенным лицом. Де Керадель схватил его за плечи, двое слуг немедленно
набросились на него, сорвали с него одежду и положили обнаженного на
камень. Голова его упала на каменную подушку, грудь выступила над ней. Де
Керадель быстро нажал на горло, на грудь, на бедра. Жертва неподвижно
лежала на камне, и де Керадель начал бить по обнаженной груди черной
кувалдой. Вначале медленно, потом все быстрее и быстрее, все сильнее, как
предписывал древний обряд.
Человек на камне закричал от боли. И, как подкормленные этим криком,
вспыхнули огни святого Эльма. Они пульсировали, то разгорались, то
увядали. Жертва замолкла, де Керадель нажал на горло... боль жертвы должна
быть безмолвной, безмолвную боль труднее переносить, поэтому она более
приемлема для Собирателя...
Кувалда нанесла последний удар, раздробив ребра и превратив в месиво
сердце. Дым от огня уходил в Пирамиду. Де Керадель поднял высоко над
головой тело жертвы.
Он бросил его в Пирамиду, а красные руки Дахут бросили туда же
меньшее тело.
Красные руки Дахут!
В Пирамиде послышалось гудение, как от множества мух, питающихся
падалью. Туман над Пирамидой сгустился. Бесформенная тень сгустилась в
тумане и нависла над Пирамидой. Она сделала туман темным, она опустилась
на Пирамиду, но я знал, что это только часть чего-то, протянувшегося до
края галактики, и что наш мир в этом чем-то только ничтожный мотылек, а
наше солнце - ничтожная искорка... Это нечто повисло над Пирамидой, но не
вошло в нее.
Снова в руках Дахут сверкнул золотой серп; снова де Керадель наполнил
блюдо и кувшин и передал их мне; снова оцепенело прошел я сквозь туман и
дым к алтарю и брызнул красным на огонь и на порог Пирамиды, полил порог
содержимым кувшина.
Де Керадель снова высоко поднял кувалду и выкрикнул имя. Из рядов
жертв вышла женщина, старуха, сморщенная и дрожащая. Помощники де Кераделя
раздели ее, он бросил ее на камень, ударил по увядшим грудям кувалдой, еще
и еще.
Бросил тело в Пирамиду, и других подводили к нему, и он взмахивал
булавой, уже не черной, а красной, и бросал и бросал тела.
Нечто уже не висело над Пирамидой, оно вступило в нее, просочилось
сквозь камни крыши, не по-прежнему сквозь него устремлялись клочья тумана.
В Пирамиде стало темнее. И дым алтаря больше не окутывал де Кераделя,
Дахут и меня, а устремлялся прямо в Пирамиду.
Жужжание прекратилось; все стихло; наступило молчание, подобное тому,
какое царило до рождения солнца. Все движения прекратились.
Но я знал, что бесформенная чернота в Пирамиде знает обо мне. И
рассматривает меня тысячью глаз. Я чувствовал его внимание, зловещее,
жестокое настолько, что человек не может воспринять эту меру жестокости.
Это внимание, как щупальцами, окутало меня. Как будто черные бабочки
притрагивались ко мне своими усиками.
Снова в Пирамиде послышалось гудение, оно поднималось все выше и
выше, пока не превратилось в слабый, сдержанный шепот.
Де Керадель на коленях стоял на пороге, внимательно слушая. Рядом с
ним слушала Дахут... в руках ее серп, не золотой, а красный.
На каменном алтаре плакал ребенок - еще не мертвый.
И вдруг Пирамида опустела, тени в тумане не стало... Собиратель ушел.
Мы шли назад между камнями, де Керадель и Дахут рядом со мной. Огней
святого Эльма не было. В руках слуг горели факелы. Сзади, распевая и
раскачиваясь, шли оставшиеся в живых жертвы. Мы миновали дубовую рощу,
